Чихуахуа метис: Доступ ограничен: проблема с IP

Заговорщик, Козел отпущения, Жертва

Я не причина восстания!
Педро де ла Крус

по

Дональд Т. Гарате

Пара ти, Педро: Эль-воз-де-ту-ду-ду-м-м-хабло-дель-польво, гритандо против лас-иниквидадес де вергонзошомас. Куанто ло сиенто.

В Гуевави отец Жозеф Гарручо большую часть года хранил провизию в большом складе на площади. Я также знаю и свидетельствую, что в этой деревне упомянутый отец, а также его майордомо засевали и возделывали поля индейцев, а также поля миссии, чтобы обучать индейцев, а затем они работали на ему. Я также наблюдал в той же деревне примерно за год до восстания, что туда прибыл капитан Луис де Шарик с шестьюдесятью индейцами в компании с теми, кто уезжал в поход. Отец Гарручо не только не препятствовал вербовке людей для похода, но и держал там всех людей на три дня. После этого он дал им четырнадцать голов крупного рогатого скота и пинол в качестве провизии, чтобы они были хорошо накормлены. Луис вернулся из похода, ничего не сделав в нем. Габриэль Антонио де Вильдосола, Сан-Игнасио-де-Кукиарачи, 9 сентября 1754 г. (AGI, Гвадалахара 419, 3 м-10, стр. 22)

Жители моей деревни Тумакакори бежали, узнав, что Гуевави сделал это , и что на западе уже восстали. С этой новостью мы покинули деревню и отправились в горы или на перевал, ведущий вниз к Трес-Аламосу. Там также были пима из Тубака и с ранчерий Лос-Охитос и Пьедрас-Бланкас. Оттуда мы разделились, и некоторые пошли, чтобы присоединиться к повстанцам. Я не знаю, чтобы кто-то восстал, потому что с ними плохо обращались. Я также не слышал о какой-либо другой причине восстания. Я знаю только, что убежал и пошел на гору, потому что видел, как все остальные делают то же самое. Фелипе, коренной губернатор Тумакакори, Санта-Мария-Суамка, 15 октября 1754 (AGI, Гвадалахара 419, 3 м-12, стр. 6)

Введение

Введение

самый шумный, грубый и непослушный.
Бернардо де Урреа, Сан-Игнасио, 2 ноября 1754 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3м-13, стр. 30)

История Педро Чихуахуа должна быть рассказана. Об этом нужно рассказать по целому ряду причин, первая из которых состоит в том, что это никогда не делалось раньше. Большинство авторов едва упомянули его имя, если что. Если они и говорили что-то о нем, то, как правило, без комплиментов. В книге «Миссия скорби» он упоминается как «местный возмутитель спокойствия» — интересная оценка в свете того факта, что те, кто его знал, классифицировали его совсем по-другому. Однако классификацию «нарушителей спокойствия» можно защитить, как и многое из того, что написано как история, но не без обширной интерпретации. Ярлык «смутьян» сам по себе и без пристального изучения человека, времени и его сподвижников, культур, языков и эмоций эпохи и региона может оставить у читателя совершенно неверное впечатление о человеке.
Действительно, именно таким был Педро — человеком, а не статистикой. Он был личностью, живым, дышащим, чувствующим, человеческим существом. Он был самостоятельным героем — столь же важным для истории Юго-Запада, Пимерии Альта, долины Санта-Крус и истории восстания пима, как и любой губернатор, вице-король, военный капитан или священник-иезуит. . На протяжении всей своей жизни его тянуло к множеству различных культурных, этнических, семейных и эмоциональных связей. Я полагаю, что он слушал их всех, и некоторые из них привлекали и влияли на них больше, чем на другие. Как и все мы во все времена, под влиянием этих сил он принял некоторые решения, достойные сожаления. Однако какими бы неудачными ни были его решения, гораздо более прискорбными были решения его современников, принятые в состоянии паники и истерии. Действительно, они были плачевными. Итак, его история должна быть рассказана, если мы хотим понять его и его сообщников и мотивы их действий.
Нам говорят, что если мы не выучим свою историю, мы обречены на ее повторение. История восстания пима неполна и не может быть понята или изучена без понимания Педро Чиуауа и событий, в которых он оказался замешан. день, и физическое, умственное, духовное и экономическое угнетение одного человека или группы лиц над другим человеком или группой лиц в Пимерии Альта восемнадцатого века может показаться действительно далеким. Однако, если мы не извлечем уроки из опыта Педро и всех ему подобных, нам наверняка суждено увидеть его повторение. И на самом деле мы видим, как история Педро ежедневно разыгрывается в сообществах по всей Америке и по всему миру — довольно печальное барометрическое представление того, насколько хорошо мы изучили свою историю. Итак, история Педро должна быть рассказана, чтобы помочь нам набраться смелости, чтобы выступить против угнетения, несправедливости, предрассудков и бесчеловечных поступков, где бы мы с ними ни столкнулись, и помочь себе и другим преодолеть страхи, которые подпитывают всю подобную борьбу.
Наконец, история Педро Чиуауа должна быть изучена и понята теми из нас, кто интерпретирует историю Пимерии Альта. Вычеркнуть его историю из этой истории было бы так же непростительно, как исключить Кино и его сообщников. Хотя это правда, что отец Кино и его последователи совершили великие и далеко идущие дела, они не смогли бы ничего сделать, если бы Педро и его соратники не были рядом с ними, с которыми они могли бы взаимодействовать. Одна группа ничуть не менее героична, чем другая, и они были героическими, все они. Мне кажется в высшей степени неуместным рассматривать один 24-часовой период организованных беспорядков и убийств на фоне более чем трехсотлетней письменной истории и говорить, что эти люди не ладили друг с другом. Они удивительно хорошо ладили, учитывая огромные различия в культуре и языке, с которыми они сталкивались — препятствия, которые вызвали гораздо более серьезные конфликты между другими группами, чем здесь. Восстание пима было крошечным пятном в мирной истории двух народов, которые так хорошо ладили, что их смешанные браки породили совершенно новую расу, называемую мексиканцами.
Мы делаем большую несправедливость по отношению к людям той эпохи, когда говорим, что пима восстали из-за продолжающегося испанского гнета. Некоторые испанцы были деспотичны, но подавляющее большинство — нет. Мы оказываем медвежью услугу, когда прыгаем на подножку за или против современных государственных чиновников, иезуитов, церкви или военных. У всех были свои тираны, но, опять же, подавляющее большинство были обычными людьми, пытавшимися сделать все возможное, используя имеющиеся у них знания и способности. И, конечно же, истолковывать восстание так, будто Пимы повсюду были замешаны в заговоре и последовавших за этим беспричинных убийствах, — это серьезная несправедливость по отношению к одной из самых кротких и миролюбивых рас людей на земле. Это был небольшой (и я думаю, очень маленький) процент пима, которые были вовлечены либо в заговор, либо в убийства. Однако эти люди, будь то испанец или пима, ладино или пуро-индио, криолло или гачупин, священник или прихожанин, солдат или политик, шахтер или владелец ранчо, работодатель или наемный работник, — все они были личностями. Мы никогда не сможем понять или правильно интерпретировать их историю как сообщества без понимания их индивидуальной жизни.
Таким образом, это попытка интерпретировать одну из этих отдельных историй — историю Педро Чиуауа. Однако Педро нельзя было понять без понимания его взаимоотношений с соседями. Так что в какой-то степени это также интерпретация их индивидуальных историй, а также их отношения к Педро Чиуауа. Это не полная история восстания Пима. По большей части история происходит в тяжелые дни сразу после восстания, когда буквально все были в состоянии паники. Но, поскольку деятельность Педро в то время так тесно переплетена с событиями тех дней, в этом смысле это также интерпретация самого восстания.
История составлена ​​в основном из микрофильмов в Национальном историческом парке Тумакакори из документов, хранящихся в Генеральном архиве Индиас в Севилье, Испания. Переводы тех документов, которые включены в настоящий документ, принадлежат авторам. Эд Бледсоу, которому было далеко за восемьдесят и который вызвался в Тумакакори переводить различные старые испанские документы, к сожалению, так и не добрался до них. Хотя он перевел несколько из сотен документов, касающихся восстания Пима, все они были заявлениями высокопоставленных правительственных чиновников и начальников иезуитов. Ему бы так понравилось переводить их, но, к сожалению, этого не произошло, и мы все сожалеем об этом.
Все это прямые переводы оригинальных документов, и для каждого из них указан источник, если кто-то захочет прочитать материал на испанском языке оригинала. Письма переведены так же, как они были написаны в 1751 году. Личные свидетельства, данные Педро и другими современниками, были изменены, чтобы читать их от первого лица, а не от третьего лица, как их записал судебный секретарь. Это никоим образом не меняет информацию, но придает более личное ощущение их высказываниям и, я полагаю, более глубокое понимание человека, который говорил. Понимание реальных людей из другого поколения и энтузиазм в передаче их динамичных историй другим оживят этих людей и их эмоции для тех, кто ищет нашей помощи в понимании истории миссий и Pimería Alta. Это стандарт, по которому мы должны оценивать нашу собственную способность эффективно интерпретировать эту историю. Действительно ли мы знаем и понимаем людей той эпохи и можем ли мы вдохновлять других их важными, яркими, завораживающими историями?
Говорят, что на вопрос, понимает ли она теорию относительности Альберта Эйнштейна, его жена ответила: «Нет, но я понимаю Альберта Эйнштейна!» Какой она, должно быть, была дама и насколько важнее понять мужчину, чем его теории. Насколько важнее понять отдельного священника-иезуита, чем иметь полное представление о политике, которой он жил. Насколько важнее понять человека, который был губернатором Соноры, чем выучить наизусть испанский канонический закон, который направлял его. И насколько бесконечно важнее понять Педро Чиуауа, чем статистика того времени. Хотя все вышеперечисленное важно, мы иногда склонны забывать реальных людей. И мы никогда не должны этого делать. Мы никогда не должны забывать людей. Без них история — пустая и бессмысленная оболочка.

Восстание началось в деревнях к западу, откуда перешло на север. Из них первой бунтовала деревня Тубак, где намеревались убить Хуана де Фигероа. Новости о восстании перешли из Тубака в Сан-Ксавьер-дель-Бак, где я был губернатором и где туземцы миссии были возбуждены главным образом человеком, который в то время был капитаном, и другим индейцем, который сейчас находится в заключении в Тубаке за то, что был хичицеро ( Знахарь). Они сговорились и агитировали убить отца Франциско Пауэра, но люди не сделали этого из-за моих просьб и мольб. Я быстро сообщил Отцу об опасности, попросив его избежать беды и бежать из деревни. Отец сразу же уехал с двумя другими испанцами на лошадях, которых я дал. Я прошел с ним шесть или семь лиг и, когда почувствовал, что он в безопасности, вернулся в свою деревню. Там люди сжигали отчий дом и церковь, или рамаду, где служили мессу. Он не был обставлен до сих пор. Они также причиняли вред вьючным животным и крупному рогатому скоту миссии, и они убили несколько овец, которых дал мне Отец. После совершения этих преступлений большая часть людей пошла на соединение с другими повстанцами. Однако я и моя банда вместе с некоторыми другими, хотя и покинули деревню и бежали в горы, мы так и не присоединились к повстанцам.
Кристобаль, губернатор Сан-Хавьера, 19 октября 1754 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-12, стр. 23)

Восстание, воскресенье, 21 ноября 1751 г.

поджоги и убийства были совершены в Шарике, уроженцем которого является капитан-генерал Луис, Тубутама, Санта-Тереза, Окитоа, Атиль, Питикито, Каборка, Бисани, Сан-Мигель-де-Сонойтак, Бусани, Акимури, Аризона и Аривака. В этих деревнях, а также в Реалито-де-Окитоа числится убитым немногим более ста человек обоего пола и всех возрастов. Среди них погибли упомянутые Comisario Cristóbal Yañes, Romero и Nava. Преподобные отцы Томас Тельо и Энрике Руэн, миссионеры Каборки и Сан-Мигель-де-Сонойтак, также умерли. Все эти летальные исходы произошли двадцатого и двадцать первого числа прошлого месяца.
Сантос Антонио де Отеро, Сан-Игнасио, 10 декабря 1751
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-36, стр. 29-30)

До внешнего мира впервые дошли слухи о восстании западных пима днем ​​21 ноября. 1751. Было воскресенье, и утренняя месса давно закончилась. В Гуэви Хуан Фигероа, майордомо (или бригадир) отца Гарручо в церковном ранчере Тубак, ворвался на место происшествия, весь в синяках, избитый и запыхавшийся. К северу, у визита Аривака, пимы атаковали тем утром на рассвете, убивая испанцев всех возрастов. Хуан Мария Ромеро, майордомо, был убит вместе со своей молодой женой и двумя маленькими детьми. Быстро распространились слухи, что дальше по долине миссии и испанские поселения горят и осаждаются. Казалось, пимы и их родственники, папаго с запада, объединились. В панике, которая быстро охватила общину в Гуевави и его окрестностях, казалось, что союз с апачами даже был заключен. Пимерия Альта была обречена на насильственное и немедленное уничтожение.
В то утро Фигероа сам строил ярмо для волов в Тубаке, а несколько испанских жителей Тубака наблюдали за ним и посещали его. Несколько туземцев также наблюдали за ним, когда, к его удивлению, они внезапно набросились на него с боевыми дубинками в руках, пытаясь убить его. Ему удалось бежать, но не без ряда ранений. Выбравшись из потасовки, он увидел, что в деревне царит полная суматоха, повсюду кричат ​​и снуют люди. Поскольку большинство населения Тубака составляли пимы, а нападавшие все еще преследовали его, единственным реальным выбором, который у него был, было бежать в кусты, как это делали все его пейсано. Как только он потерял своих преследователей, он, вероятно, решил, что все, кто был там и не был Пима, мертвы, поэтому он бросился на Гевави.
Несмотря на то, что подробностей о том, что на самом деле произошло утром, не было, новости, которые принес Фигероа, вселили страх в сердца всех в Миссии в тот день. Туземцы Пима, некоторые или все из которых могли слышать слухи о мятеже в прошлые недели, бежали в горы в страхе перед тем, что, как они чувствовали, было бы неизбежным возмездием со стороны испанских солдат. Испанские поселенцы, оставшиеся в то утро после мессы, послали бегунов, быстро мчавшихся на юг, чтобы предупредить поселения в долине Сан-Луис. Падре Гарручо, хотя, вероятно, и пытался сохранять видимость спокойствия из-за собственного страха, ни с кем не мог говорить о сдержанности. Те из туземцев, кто немного знал о восстании, скорее всего, знали, что отец Гарручо был одним из тех, кого лидеры восстания нацелили на убийство, и они не хотели быть даже близко к столкновению, которое обязательно должно было произойти. Испанцы знали, что пимы могут полностью сокрушить их численностью, особенно если они будут в союзе с папаго и апачами. Великое восстание пуэбло, которое произошло не так много лет назад в Нью-Мексико, было в первую очередь у всех на уме. Общим знаменателем был страх, который вскоре приравнялся к массовой панике и истерии.
Далеко южнее, в испанском поселении Санта-Ана, в тот же день пришли первые известия о восстании, вероятно, примерно в то же время, когда они достигли Гуевави. Там, по крайней мере, была небольшая добровольческая милиция, которую разместил Франсиско Перес Серрано. Но также было и знание того, насколько на самом деле уязвима граница. Президентские капитаны в Терренате и Янош находились в процессе обмена должностями. Сантьяго Руис де Аэль был назначен на место Хосе Диаса дель Карпио в Яносе, Чиуауа, и наоборот. Руис де Аэль направлялся к Яносу, несколько дней назад с более чем половиной солдат из Террената. Диас дель Карпио ждал его там, в провинции Чиуауа, за много дней пути от места восстания. Губернатор Диего Ортис Паррилья также был в нескольких днях езды с солдатами Сан-Мигель-де-Оркаситас. Считалось, что капитан Хуан Томас де Белдаррайн и президентские солдаты Синалоа находятся еще дальше. Без ведома Переса Серрано Белдаррайн и отряд его солдат на самом деле находились в Хоркаситасе. Заместитель мэра Юстиции и давний житель Пимерия-Альта Бернардо де Урреа находился далеко на юге, в Оподепе, между Кукурпе и Оркаситасом. В качестве заместителя мэра Юстиции он командовал отрядами ополчения Пимерии Альта.
Когда трое измученных, запыленных и поцарапанных мальчишек, один из которых был ранен, в тот день появились у дверей Франциско, он тут же сел и нацарапал пару писем. Первое было адресовано его командиру ополчения, заместителю мэра юстиции Урреа в Оподепе. Его нес ополченец Альферес (или младший лейтенант) Хосе Игнасио Салазар. «Альфереса» отправили так быстро, что через некоторое время после того, как он уехал из города, он понял, что у него должно быть больше информации, чем у него было. Итак, он быстро вернулся в деревню и допросил раненого мальчика, добавив свой постскриптум к письму Переса Серрано. В оригинале письмо звучит так:

Лорд-капитан Дон Бернардо де Урреа
Мой дорогой сэр
Три молодых мальчика прибыли сюда, один из них ранен, сообщая, что пима нанесли удар в реалито Окитоа. Эти трое сбежали, не дождавшись, чтобы увидеть больше, чем битва, которая происходила между Пима и жителями этого реалито. Я передаю эту новость Вашему Превосходительству в этой краткой форме, чтобы она могла быть немедленно доведена до губернатора. Все жильцы и я остаемся здесь с необходимой осторожностью, требуемой такими новостями, и, даст Бог, Вашей Чести будет удобно связаться со мной.
А пока я молю Бога сохранить вашу честь на долгие годы.
Санта-Ана, 21 ноября 1751 г.
P.S. Я вернулся, чтобы спросить старшего из упомянутых мальчиков (тот, который ранен), в какое время индейцы нанесли удар в указанном realito. Он сказал, что это было сегодня утром, как раз когда первые лучи солнца пробивались над горизонтом. Проезжая сегодня утром через Атиль, он увидел большое облако дыма, клубящееся над Тубутамой, где, как он предположил, была сожжена церковь. Я иду туда сейчас с немногочисленными жителями этого места.
Лорд-капитан, Ваш преданный слуга целует руку Вашей чести
Джозеф Игнасио Салазара.
Франсиско Перес Серрано — Бернардо Урреа
Постскриптум добавлен Альфересом Милициано Джозефом Игнасио Салазаром,
Санта-Ана, 21 ноября 1751 года
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-14, страницы 4-5)

Из этого следует, что В этот момент было принято решение позволить кому-то другому отнести письмо заместителю мэра Юстиции Урреа, в то время как Салазар был отправлен с любыми ополченцами, которых можно было собрать, для проведения кампании по оказанию помощи поселениям на западе. Здесь, в Санта-Ане, сердца жителей тоже охватил страх. Перес Серрано, уже довольно пожилой человек, должен был остаться, чтобы организовать оборону деревни от неминуемой атаки, которая ожидалась где-то этой ночью или на следующее утро. Он отправил еще одного бегуна с просьбой о молитвах от миссионера в миссии Сан-Игнасио, в нескольких милях вверх по реке. Отец Гаспар Стигер был не только миссионером местных пима, но и деревенским священником Санта-Аны. В тот же вечер он получил записку от Переса Серрано:0013

Пришло известие, что Пима нанесли удар по Окитоа и убили большую часть населения. В Тубутаме они убили преподобного отца Визитёра. Утром их ждут сюда, на что прошу Ваше Преподобие предать нас Богу. Я отправлю немедленное уведомление Терренату сегодня. Местные жители уехали в Окитоа, потому что там остались только женщины и несколько мужчин, у которых мало средств для самозащиты.
Да благословит нас Господь Своей безграничной милостью и благостью и да хранит Он Твое Преподобие многие годы.
Санта-Ана, 21 ноября 1751 года.
Высокопреосвященнейший Отец, Ваш покорный слуга целует ноги Вашего Преосвященства.
Франсиско Перес Серрано
Франсиско Перес Серрано Гаспару Стигеру, Санта-Ана, 21 ноября 1751 года
(AGI Гвадалахара 419, 3 м-14, страницы 5-6) страх перед ситуацией, будет движущей силой большей части того, что будет сделано в следующие несколько дней и недель. Отец Визитёр не был убит в Тубутаме. Его там даже не было. Два священника, отцы Седельмайр и Нентвиг, находились в осаде во время написания этого письма, но не были убиты. На самом деле в Тубутаме было убито меньше людей, чем почти в любом другом поселении. Хоакин Гонсалес де Баррьентос, женатый на Хуане Ромеро, уроженке долины Сан-Луис, был убит, как и Доминго Кастильо, солдат из Терренате, и городской портной Антонио Яньес.
В тот же день и накануне вечером в других районах было убито гораздо больше людей. Шарик потерял двадцать два своих жителя, одиннадцать из которых сгорели заживо в доме Луиса Оакпикагигуа. Реалито (или шахтерский лагерь) Окитоа, очевидно расположенный где-то к северо-западу от Атиля, потерял девятнадцать человек. Следующим худшим местом убийства была Аривака, где погибли тринадцать человек. Еще одиннадцать погибли в миссиях Каборка и Бусани. Поселения миссии Окитоа и Питикито потеряли по семь человек, а шесть человек были убиты в Агуа-Кальенте. Бабокибури потерял пять известных и еще несколько человек. Трое были убиты в Атиле, двое — в миссии Сан-Мигель-де-Сонойта, а плотник Антонио Риверы Антонио Марсиал Эспоикуча был убит недалеко от Санта-Терезы.
Однако в то время ничего из этого не было известно. В течение следующих нескольких дней стали появляться цифры и имена, поскольку «пропавшие без вести» подтверждались либо мертвыми, либо живыми — обычно мертвыми. Но в настоящее время самым большим страхом для всех было то, что все члены их семей на западе погибли и что огромные массы мятежных пима направлялись, чтобы убить их следующими. В тот же день 21 ноября, после того как Франсиско Перес Серрано отправил новости Урреа и Стигеру, Сальвадор Контрерас, шахтер из реалито Окитоа, наткнулся на город с новыми новостями. Вечером того же дня за ним последовал обезумевший солдат из Тубутамы. Перес Серрано добросовестно записал их информацию для отправки в Урреа, но ее пришлось ждать до следующего утра, чтобы отправить, поскольку в Санта-Ане не осталось никого, кто мог бы стать курьером или кого можно было бы уволить.

Лорд-капитан Дон Бернардо де Урреа
Мой дорогой сэр
Вскоре после того, как я сообщил Вашей чести в моем последнем письме, что Пима нанесли удар в Окитоа, сюда прибыл Сальвадор Контрерас. Он спасся бегством (потому что был беззащитен). Он говорит, что услышал крики индейцев как раз в тот момент, когда начало светать, и тотчас же после этого он увидел нескончаемые полчища индейцев, приближающихся к деревне и приближающихся к ней. Некоторые из них ворвались в дом Комисарио [Кристобаля] Яньеса, а другие — в дом дона Тадео Бохоркеса. Третьи напали на дом [Мануэля] Амескиты, и он предполагает, что они убили их всех. Сальвадор бежал, спасая свою жизнь, максимально удаляясь от Окитоа. Поднявшись на холм, он увидел дым от подожженных ими домов. Он также видел клубящийся над Тубутамой дым, похожий на огромное облако, где, как он также предполагает, они сожгли церковь и дом Отца.
Поговорив с ним, я снова пишу вашей чести, чтобы сообщить вам о том, что, по-видимому, является всеобщим восстанием всей Пимерии, чтобы ваша честь могла немедленно сообщить лорду-губернатору. Действительно возможно, что упомянутые враги этих территорий могут захватить нас, и ущерб может быть велик, потому что у нас так мало людей. Мы очень беззащитны, учитывая тех немногих жителей, которые вооружены, как я уже говорил в моем предыдущем письме к Вашей чести, отправленном сегодня днем ​​вместе с Альфересом.
Да хранит нас Господь Бог наш и да хранит Он Твою Честь на долгие годы. Санта-Ана, вечером 21 ноября 1751 года.
Лорд-капитан, ваш друг и слуга целует руку вашей чести.
Франсиско Перес Серрано
Лорд-лейтенант [губернатор]
После того, как я написал это, оно не было отправлено, потому что не было никого, кто мог бы его взять. Так он и остался здесь до утра. Примерно через два часа после захода солнца сюда пришел солдат из Тубутамы и попросил о помощи. Он сказал, что они защищали, что могли, теми немногими силами, которые у них были там, но враги Пима сожгли церковь, Отчий дом и все остальное. Упомянутый солдат пришел сюда раненым и сказал, что большинство из немногих часовых, которые там были, ранены. Со всеми людьми Окитоа и Ариваки покончено, и также пришло известие, что они убили преподобного отца Томаса Тельо из Каборки. Из-за этого мы продолжаем просить Бога о его милости и Господа Губернатора о его помощи и защите.
Франсиско Перес Серрано Бернардо Урреа, Санта-Ана, 21 и 22 ноября 1751 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-14, стр. 14-16)

К утру понедельника, 22 ноября 1751 г., было так много безумных бегуны мчатся повсюду, что чудом не столкнулись друг с другом. Эмиссары Пима повсюду предупреждали своих людей о массовых убийствах и о том, что испанские солдаты наверняка настигнут их по пятам. Пришло время либо присоединиться к восстанию, либо бежать в горы. Почти все бежали в горы, где некоторые приняли решение отправиться на поиски лидеров повстанцев, чтобы присоединиться к восстанию. Подавляющее большинство залегло на дно и оставалось скрытым, пока все не остыло. Беженцы продолжали прибывать в Санта-Ана, Сан-Игнасио и Гевави с новыми ужасными историями. Посланники, говорящие по-испански, продолжали отправляться в эти районы и из них, поскольку изголодавшееся по информации население стремилось узнать последние новости. Почти всем был неизвестен тот факт, что многие повстанцы уже сами бежали в горы, опасаясь возмездия за то, что они сделали.
На севере некоторые жители Сан-Ксавьер-дель-Бак сожгли рамаду, которую отец Пауэр использовал для церкви, и нанесли еще один злонамеренный ущерб имуществу, прежде чем отступить в горы. После того, как испанцы покинули Тубак и Гуевави, там также произошло некоторое уничтожение имущества, но вскоре бывшие миссии и ранчо были полностью заброшены как испанцем, так и Пимой.
Где-то в понедельник утром, далеко на юге, в Оподепе, Бернардо Урреа получил отчаянную записку Франсиско Переса Серрано. В восемь часов той ночи, когда он получил вторую депешу из Санта-Аны, он был уже в трех лигах к северу от Оподепе во главе небольшой группы весинос (или жителей) этой долины, направлявшихся на помощь в Сан Игнасио. Они прибыли в Санта-Ана в одиннадцать часов следующей ночи, во вторник, 23 ноября. Урреа выслушал все рассказы и подсчитал, что было убито восемьдесят восемь человек, «не считая отца Руэна в Сонойте и двух других». там семьи». Ему не хватило всего около двадцати по фактическому счету.
Урреа и его местная милиция первыми прибыли на место происшествия, за ними последовали Хуан Томас де Белдаррайн и некоторые его войска из Синалоа, а также другие из президио в Хоркаситасе. Вскоре прибудут губернатор и дополнительные войска из Оркаситаса, которые разместят свою штаб-квартиру в Сан-Игнасио. Новоназначенный капитан «Фронтераса» Хуан Антонио Менокаль должен был прибыть вскоре после губернатора, хотя бы для того, чтобы оказаться в затруднительном положении. Наконец, капитаны «Яноша» и «Терренате», Руиз де Аэль и Диас дель Карпио, должны были прибыть на место происшествия последними, но только из-за большого расстояния, которое они путешествовали от Чиуауа, где они оба получили новости о восстании. Все прибыли заряженными и готовыми к войне, но к своему удивлению обнаружили только заброшенные деревни. Были отправлены разведывательные миссии, чтобы попытаться противостоять повстанцам, но никаких реальных контактов не было до первого числа года. Тем временем они закопали тела.
Пока солдаты занимались своими делами, многие люди, как испанцы, так и Пима, пришли в Сан-Игнасио, чтобы рассказать о том, что произошло, как они это поняли. Вскоре стала всплывать история заговора. Луис Оакпикагигуа из Шарика, капитан-генерал вспомогательных войск Пима, был планировщиком и зачинщиком восстания. Его сержант, Педро де ла Крус, «по прозвищу Чихуахуа» или «псевдоним Чихуахуа», как писало большинство писцов того времени, также был замешан. Были и другие, но жалоб и требований со стороны повстанцев, похоже, было немного. Выдвинутые жалобы казались слабым оправданием таких бессмысленных убийств, но в состоянии массовой истерии, в котором оказалась Пимерия Альта, им верили и преувеличивали с каждым рассказом.
Хуан Мария Ромеро и Хосе де Нава вступили в стычку с несколькими Пима возле Ариваки и Ромеро, и один из Пима был легко ранен. По мере того как губернатор Ортиз Паррилья искал причины восстания, эта история с каждым рассказом становилась все более и более искаженной. Однако, что бы ни произошло, это определенно не было поводом для массового убийства невинных женщин и детей.
У Педро Чиуауа и отца Гарручо возникли разногласия в Гуэви по поводу того, может ли Педро на самом деле быть сержантом Луиса Оакпикагигуа и носить бастон (или трость) власти для этой должности. В конце концов Педро ушел обиженным, отказавшись от своего бастона. Опять же, вряд ли это можно было считать уважительной причиной того, что должно было произойти впоследствии. Однако, поскольку между губернатором и отцами уже был разрыв, приукрашенная история по мере того, как она росла от одного рассказа к другому, начала плохо смотреться на отце Гарручо. В то время там было очень мало людей, давших показания. Они просто рассказали о том, что слышали, а секретарь губернатора Мартин Каэтано Фернандес де Перальта, которого многие считали заклятым ненавистником иезуитов, начал собирать слухи как веские доказательства того, что произошло.
В то время там был Николас Ромеро, который воспитывал Педро с девятилетнего возраста. Когда в 1754 году его спросили, знал ли он, что отец Гарручо отобрал у Педро бастон и сломал его о голову, Ромеро сказал, что ему противен сам вопрос, и ему противен тот же вопрос, когда Перальта задал его вскоре после этого. восстание. Он рассказал следующую историю:

Когда произошел инцидент, я был в миссии Гуевави, куда я отправился на фиесту этой деревни. Однако я не присутствовал при всем том, что произошло. Я видел, что Педро де Чиуауа приехал в Гуэви в компании с алькальдом из деревни Шарич. Капитан Луис отправил их к отцу Гарручо с несколькими индейцами, которые были из Гуэвави, но уже давно отсутствовали в деревне. Чтобы сделать это, алькальд Шарич вошел в комнату отца Гарручо с Педро де Чиуауа, который нес свой бастон в руке. Я не знаю, что происходило, пока они были в комнате. Однако в комнате были и другие свидетели — не только отец Хуан Нентвиг, но, я думаю, отец Франсиско Пауэр тоже был там. Я не слышал, что отец Гарручо сказал Педро де Чиуауа. Однако я видел, что, когда Педро выходил из комнаты и входил на крыльцо или рамаду, он выходил без своего бастона. Вышеупомянутый алькальд Шарика нес указанный бастон. Кроме того, я и несколько других vecinos, пришедших на праздник, слышали, как отец Гарручо сказал Педро, когда они выходили из комнаты, что он поступил очень плохо, скитаясь по деревням в качестве бродяги. Он обвинял его в том, что он уклонялся от своих христианских обязанностей перед своей бедной женой, которая долгое время была тяжело больна, которую он бросил в долине Сан-Луис, где она умерла, а он так и не вернулся, чтобы увидеть ее или позаботиться об их детях. которые погибли бы из-за отсутствия необходимого, если бы не милосердие Николаса Ромеро, чтобы помочь им.
Заявление Николаса Ромеро, Санта-Мария-Суамка, 13 октября 1754 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-11, страницы 3l0-31)

Последнее и, по-видимому, самое важное, недовольство касалось конфронтации между Луисом и отцом Келлером. в Санта-Мария-де-Суамка. И снова, что бы ни произошло, даже если верить приукрашенным историям из вторых и третьих рук, которые Перальта смог вытащить, вряд ли была причина для организованного бунта, имевшего место 21 ноября. В этих историях Келлер назвал Луиса « Пес чичимек», который не был достоин звания «капитан-генерал» и который должен был охотиться в набедренной повязке на кроликов, как и остальные его сородичи. Еще раз обратимся к показаниям очевидца Игнасио Ромеро:

Луис прибыл в дом падре, которого слуга известил о его прибытии. Падре был занят мной. Я отправился туда для определенных переговоров и вел их в присутствии упомянутого Франсиско Хиля, слуги отца. Из-за этого отец велел слуге сказать Луису, чтобы он немного подождал, и тогда он сможет войти. Пока Луис ждал, отец Келлер сказал мне, что он не хочет говорить с этим индейцем без свидетелей, и именно поэтому он задерживал ему. Потом вошел Луис. Он поприветствовал Отца, который ответил на его приветствие и спросил, куда он идет.
Луис сказал: «В походе с капитаном Доном Сантьяго Руисом де Аэлем».
Отец спросил, было ли ему приказано или было приказано сделать это, на что он ответил: «Нет».
Отец добавил, что он тоже ничего не знает и что капитан уехал за полтора дня до этого, но взял скот, чтобы прокормить индейцев, которые шли в качестве вспомогательных средств из Суамки, и, таким образом, не сможет путешествовать очень быстро. Из-за этого, если бы Луис знал дорогу, он мог бы срезать путь и догнать капитана в Бавизи или Кибури.
На это Луис ответил, что его люди не пошли с ним в Суамку, а он прибыл только в компании капитана Луиса Питицкого и его мальчика-слуги.
Затем Отец поручил Луису быть внимательным и сказал, что, если он пойдет в поход, Отец не хочет, чтобы он свидетельствовал против своих неофитов, говоря, что они были в союзе с апачами, как он ложно сделал против Капитан Кабальо перед лордом-ревизором, который приказал капитану дону Франсиско Бустаманте допросить его. Это привело к предъявлению обвинений и вынесению приговора капитану Кабальо, в пользу которого свидетельствовал отец Келлер. Отец сказал ему, что ему не следует огорчаться, настраивая испанцев против пима или пима против солдат. Это не был путь хороших капитанов и тех, у кого доброе сердце. Услышав это, Луис дважды солгал отцу Келлеру, сказав, что это не так — он никогда не делал ничего подобного против капитана Кабальо.
Услышав это, Отец не обращался с ним как с собакой, не говорил ничего, что могло бы его разозлить или побеспокоить, но с полным контролем ответил: «Сын мой, у меня есть письма, которые были написанное для вас Хосе Игнасио Салазаром дону Мигелю де Урреа, в котором записано все, что я сказал. Тем не менее, я лгу, а ты говоришь правду». Затем отец добавил: «Слушай, сын Мой, если ты хочешь идти в поход, не давай показаний против моих детей, потому что я буду защищать их. Смотреть. Вы знаете этого испанца, который сидит здесь (указывая на меня)?»
«Да», — ответил он.
— А знаете ли вы, — добавил отец, — что он хорошо понимает язык пима?
На это Луис тоже ответил: «Да».
Тогда Отец сказал: «Ну, смотри. Я задержал этого испанца, приехавшего сюда по делу, в качестве свидетеля, зная, что вы будете отрицать то, что здесь было сказано, и будете давать против меня показания, как капитан Кабальо.
На это Луис ничего не ответил.
Тогда отец также обвинил его в пособничестве многочисленным грабежам пима на западе, особенно в Сикурисуте, гасиенде наследников капитана Анзы. Он сказал, что хорошие капитаны, у которых доброе сердце, не соглашаются на такие вещи, и что Отец не может поддержать его, когда он говорит, что он капитан-генерал, но соглашается на такие действия. Он сказал, что не может потакать индейцам, которые претендуют на звание охотника и ходят по горам и по долинам, убивая скот, принадлежащий другому человеку, даже не спрашивая. А на случай, если они не смогут спросить владельца, в горах есть олени, кролики и другие животные, на которых они могут охотиться. Им не нужно содержать себя за счет воровства.
Отец также выдвинул еще одно обвинение, в котором он сказал, что если бы Луис хотел отправиться в поход таким, какой он был, с кожаным жилетом, мушкетом, наплечным ремнем, мечом и испанским оружием, которым он не умел бы пользоваться. , это скорее смутит его, чем нанесет урон противнику. Далее Отец спросил, сколько раз он отправлялся в поход, снабжённый Отцами продовольствием, лошадьми и другим снаряжением и всем необходимым для борьбы с апачами, только для того, чтобы вернуться, когда запасы были израсходованы, распространяя при этом ложь и обвинения против собственного народа.
Больше ничего Отец не сделал и не сказал, что помешало бы ему сказать все при свидетелях и задержать меня.
Затем он также сказал Луису: «Если ты пришел сюда для того, чтобы ты мог отправиться с капитаном Доном Сантьяго, путешествуя в его компании, то это не твоя обязанность командовать, а его. Так же и с моими неофитами, только он должен командовать ими. В самом деле, и ваши, и мои должны во всех кампаниях подчиняться испанскому оружию. Однако мне непонятно, кто владеет на севере вашим оружием, то есть луком и стрелами. Ясно, что прежде некому было взять на себя командование, но теперь я не знаю, кто это, из-за разделения, которое вы видите в своем желании всем руководить».
Это все, что я слышал от отца Келлера Луису де Шарику. Я бы добавил, что если Луис был обижен именно поэтому, то потому, что его упрекали в его проступках, или, как я подозреваю, потому, что у них до сих пор хранятся его озорные письма, или потому, что во время беседы Отец не попросил его сесть или давали ему любой шоколад, как привыкли делать для него в других местах. Конечно, его негодование было вызвано не тем, что Отец сказал, что он собака, койот, женщина или что-то подобное. Действительно, ничего подобного не было сказано. Это всегда было моим заявлением лорду-губернатору Паррилле во время неоднократных допросов меня его секретарем Перальтой.
Свидетельство Игнасио Ромеро, Санта-Мария-де-Суамка, 14 октября 1754 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-11, страницы 40-43)

Сантьяго, Пима Мадор миссии Суамка, сказал это о восстании и участии Луиса в нем:

Лидером восстания был Луис де Шарич, генерал-капитан всего. Я не знаю, каковы были его мотивы для бунта. Я слышал, что он взбунтовался, потому что отец Келлер наказал его, но я этому не верю. Его родственники говорили, что, когда отец Келлер отчитал его, он уже планировал свой мятеж. Больше года назад, когда хлеба еще не хватало, он ходил по округе, пропагандируя восстание. Когда он пошел к отцу Келлеру, и отец отругал его, он искал только оправдания, чтобы посмотреть, даст ли отец ему повод для восстания. Новости о восстании достигли Суамки ночью, и, хотя некоторые присоединились к повстанцам, большинство людей остались в Суамке, пока отец Келлер не отправился в Терренате. Затем они со своими правителями отправились на гору, где остались, не присоединяясь к мятежникам, хотя их и просили присоединиться к ним, пока не утих беспорядки. Потом вернулись в деревню. Сантьяго, уроженец Мадора Санта-Мария-Суамка, 18 октября 1754
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-12, стр. 21-22)

Какой бы ни была причина восстания, люди повсюду, Ни испанца, ни Пиму это не особенно заботило. Их единственной заботой на данный момент было самосохранение, что в то время казалось очень ненадежным. Если бы у них была уверенность, что они переживут восстание, они могли бы принять во внимание причины и следствия и избежать подобных ловушек в будущем. Однако в те первые дни после восстания будущее выглядело слишком безрадостным, чтобы беспокоиться о том, что могло стать причиной убийств и разрушений.
В миссии Гуэвави и на ранчо вдоль реки Санта-Крус, в долине Сан-Луис на юге, люди постепенно оцепенели от своих страхов, и в первые дни после восстания начал появляться упорядоченный план. Хотя на поверхности все еще царила полная паника, все начали осознавать реальность того, что выживание будет означать систематический уход всего населения в Пресидио Терренате. Проведена инвентаризация оружия. Охранники были размещены в стратегических точках, чтобы предупредить о любом приближении повстанцев. Вакеро пригнали верховых лошадей и вьючных животных, а женщины упаковали самые необходимые припасы. Отец Гарручо, к которому присоединился отец Пауэр из Сан-Ксавьера, покинул Гуэви в среду утром, 24 ноября 1751 года, под вооруженной охраной весинос, чтобы присоединиться к другим, собравшимся для исхода в Буэна-Висте, в нескольких лигах к югу от Гуевави. .
Пока маленькая группа ехала на юг, недавно построенная церковь с запертой дверью, должно быть, выглядела заброшенной. Однако вскоре его снова посетят — на этот раз повстанцы, склонные к вандализму. Когда они уедут, он будет выглядеть еще более заброшенным, его интерьер будет в руинах, а дверь останется приоткрытой. Пройдет несколько недель, прежде чем церковь посетит разведгруппа солдат из Террената. Они быстро описывали повреждения, а охранники бдительно следили во всех направлениях. Затем они уезжали, и прошло много месяцев, прежде чем заброшенная маленькая церковь вернула свою общину. Отец Гарручо ушел навсегда, но отец Пауэр вернется, чтобы стать свидетелем более счастливых дней.

За все годы, что я прожил в этой Пимерии, общаясь и имея дело практически с каждым из ее миссионеров, я ни разу не видел ни одного предполагаемого жестокого обращения. Индейцы никогда не жаловались на них. Те, кто жаловался на такие обиды после восстания, делают это для того, чтобы таким образом оправдать себя за совершенные ими зверства.
Николас Ромеро, Санта-Мария-Суамка, 13 октября 1754 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-11, стр. 33)

Рио-Санта-Крус, воскресенье, 28 ноября 1751 года

Я очень хорошо знал [Педро] с тех пор, как он был мальчиком, потому что он вырос в долине Сан-Луис и всегда жил среди gente de razón. Я никогда не замечал и не знал о каких-либо дурных поступках с его стороны и никогда о них не слышал, потому что он всегда вел себя достойно.
Игнасио Ромеро, Сан-Игнасио, 18 февраля 1752 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-56, стр. 24)

При любых других обстоятельствах люди, собравшиеся на мессу воскресным утром 28 ноября 1751 года возле ранчерии Сан-Ласаро, были бы счастливой общиной. Это были соседи и друзья. Почти все были связаны со всеми остальными либо кровными, либо брачными, либо семейными связями. Ибо были Ниджора, которые были приняты в основные семьи и жили с ними как их дети. Были яки вакеро, которые почти всю свою жизнь были связаны с различными испанскими семьями. Были и те, кто вступил в брак с различными членами индейских племен, и дети этих пар-метисов. Все они были католиками, и с ними было два отца, чтобы заботиться об их духовном благополучии — один сардинец, а другой австриец. Конечно, это была не расово чистая группа, но все они были друзьями и при нормальных обстоятельствах были бы большой счастливой семьей.
В действительности они были большой, напуганной семьей, совершавшей марш-бросок на Терренейт. Присутствовало, наверное, несколько сотен человек, но не все смогли посетить мессу в то утро. Многие охраняли скот, лошадей и вьючных животных. Другие несли разведывательную службу, следя за перевалами на предмет приближающихся всадников, будь то друзья или враги. Но независимо от того, на мессе или нет, духовно все были вместе. Их молитвы о благополучной доставке в Терренейт вознеслись в унисон. В каждом сердце была мольба о потерянном любимом человеке или о спасении члена семьи, чье местонахождение или состояние были неизвестны. Дети чувствовали зловещую заботу взрослых и не были их обычными беззаботными личностями. Все внимательно следили за ними, чтобы убедиться, что никто не отклонился от основной массы людей. Все были в трауре по какому-то члену семьи или другу, смерть которого, по сообщениям, была подтверждена на западе.
Они уже три дня ехали из своих домов, и караван должен был тронуться, как только закончится месса. Лошадей надо было оседлать, вьючных мулов нагрузить, и всем нужно было выстроиться в строй и двигаться так, чтобы лучше защитить всех. После того, как оседлали и двинулись, все внимательно следили за кем-либо или чем-либо, приближающимся из-за пределов группы. Члены семьи держались близко друг к другу, а их нанятые помощники держались рядом с ними. Вероятно, наиболее уязвимыми были arrieros (или упаковщики мулов) и vaqueros, которые замыкали тыл. Арриеро должны были следить за вьючными мулами с драгоценными припасами, которые поддерживали жизнь беженцев, и в то же время постоянно оглядываться через их плечи, опасаясь нападения повстанцев пима. Вакеро, находившиеся в тылу, гнали запасных лошадей, крупный рогатый скот, овец, дойных коров и коз, которых все надеялись спасти от жестокости восстания, — задача, требующая постоянного внимания без дополнительного бремени наблюдения за опасностью. -быть нападающими. Многим молодым людям из группы было поручено это задание.
Однако не все, кто был вакеро, были молодыми испанцами. Старый Хуан Нуньес, индеец опата, гнал скот. Его возраст и опыт, вероятно, добавляли уверенности более молодым и нервным вакеро. Хуан был здесь давно и знал страну как свои пять пальцев. Если будет нападение, он будет знать, откуда оно придет. Он знал, где требуется особая бдительность и где вероятность возникновения проблем меньше. Он был ковбоем на ранчо Гевави, нанятым семьей Анза, ​​с 1731 года. Хотя Соса и работал у Анза, ​​они всегда управляли ранчо для них, так что Хуан тоже был с ними близок. Его жена-мулата, Роза Саманьего, ехала с женщинами и детьми из этих семей далеко впереди в середине каравана.
Еще один индеец помогал перегонять скот. Он был Пима со стороны отца и Опата со стороны матери. Вместе с остальными у него было несколько собственных лошадей. Его звали Педро де ла Крус Чиуауа. Как он получил имя «Чихуахуа» — интересный вопрос, учитывая его происхождение. Его отец, чистокровный индеец пима, носил имя Ласаро Чиуауа и появляется под этим именем по крайней мере еще в 1722 году, когда он был крестным отцом при крещении, совершенном в Сан-Игнасио отцом Агустином де Кампосом. Когда-то, вероятно, незадолго до этого, Ласаро женился на матери Педро, индейской опате из деревни Томаи в долине Опосура. Ласаро был назначен местным губернатором Тубутамы, и, скорее всего, именно здесь родился Педро. Среди многих родственников отца Педро в Алтарной долине был двоюродный брат по имени Луис Оакпикагигуа из деревни Шарик.
Очевидно, что родители Педро, должно быть, умерли, оставив его сиротой, когда он был очень маленьким, потому что Диего Ромеро и его семья взяли его к себе, когда ему было девять лет. Какая связь была между ними — тоже интересный вопрос, потому что Ромеро жили далеко на востоке на своем ранчо Санта-Барбара в долине Сан-Луис. Диего был стариком и умер вскоре после того, как Педро вошел в дом. Старший сын Диего, Николас, продолжал управлять ранчо, а он и его жена Хигиния Переа продолжали воспитывать маленького индийского мальчика. Даже сейчас, когда этот караван беженцев двигался вверх по реке к миссии Санта-Мария-Суамка, Педро называл их своими амосами (или приемными родителями).
Выросший среди испанцев долины Сан-Луис, Педро все считали чистым ладино (или говорящим по-испански индейцем), который полностью приспособился к испанскому образу жизни. Он вырос с младшими Ромеро, включая Игнасио, который теперь был заместителем мэра юстиции в районе Сан-Луис-Вэлли. Все считали его другом и членом семьи. Они были разочарованы, когда двоюродный брат его отца, капитан-генерал Луис де Шарик, сделал его своим сержантом, и он ушел в Долину Алтарей, следуя иллюзиям величия. Они были разочарованы не столько тем, что он ушел, чтобы занять свою новую должность с Луисом, сколько тем, что он оставил свою жену и троих маленьких детей в долине Сан-Луис на произвол судьбы. Ходили даже слухи, что он жил с другой женщиной в Шарике.
Его жена, Мария Инес де ла Крус, умерла ранее той осенью в доме Николаса Ромеро после продолжительной болезни. Педро вернулся в Долину, чтобы забрать своих маленьких детей, когда получил известие о ее смерти. Всего две недели назад Педро вернулся домой со своими тремя детьми, управляя лошадьми, которые принадлежали ему. Казалось, он полностью раскаялся, и Ромеро, которые были полностью всепрощающими, приветствовали его дома с распростертыми объятиями. Он переехал в дом, примыкавший к дому Николаса и Игинии, где также жил их наемный работник Хосе де Вера и его семья. Работая плечом к плечу с Верой и Ромеро, он уже восемь дней жил в их полном доверии, когда в Долине Алтарей вспыхнуло восстание. Теперь он был со всеми другими беженцами, спешившими в Терренате за скудной защитой, которую мог предоставить Пресидио. Пока он ехал сзади, толкая скот вперед, трое его маленьких детей путешествовали вместе с остальными детьми клана Ромеро.
По мере того, как караван медленно двигался на восток, посыльные продолжали скакать туда-сюда между деревнями, неся последние новости, а вместе с ними и последние слухи. Педро, думая, что надежно спрятался от сил своей родной культуры, желавших его участия в восстании, никак не мог знать о силах, которые действовали против него в его принятой культуре. Только вчера, в субботу, 27 ноября, от отца Стигера из Сан-Игнасио было доставлено осуждающее письмо отцу Келлеру, который в поисках безопасности отправился в Терренате из своей миссии в Санта-Мария-Суамка. Такое же простое письмо было отправлено отцу-посетителю Фелипе Сегессеру в Оркаситас. Поскольку отец Стигер был ближе к передовой линии восстания, чем любой из них, и Келлер, и Сегессер предположили, что он знал детали, которые он изложил. Мало ли они могли знать, что его осуждение Педро как одного из зачинщиков восстания было основано на чистом предположении и истерии момента. Независимо от точности или неточности его содержания, письмо было отправлено и получено должным образом. Колеса судьбы, предопределившие гибель Педро, начали катиться вперед:

Мой возлюбленный отец Посетитель, Фелипе Сегессер:
Я уверен, что Ваше преосвященство уже узнало из других источников о восстании в этой Пимерии, но я сообщу вам подробности о его состоянии. В воскресенье, двадцать первого числа этого месяца, на восходе солнца пимы нанесли удар по дому и церкви Тубутамы, то есть по капитану Луису и его сержанту, подстрекателям этого восстания, вместе с тубутамскими. Потому что отец Хуан получил известие о восстании в полночь , он одолжил осла и тайно ускользнул в Тубутаму, где присоединился к Отцу [Седельмайру] и двум раненым солдатам, примерно четырем жителям и майордомо. Боевики сожгли дом и церковь. Отцы и везино укрепились во внутреннем дворе баррикадой из вьючных седел и сражались до вечера вторника, когда два отца и два везино пешком сбежали в гору. Там дружелюбный индеец из Магдалины одолжил им лошадь и повел их окольным путем. Отец Хакобо прибыл в Санта-Ана в среду вечером, раненный тремя стрелами. Падре Хуан, один и пешком, заблудился и сильно сбился с маршрута, но вчера днем ​​его нашли. Они также привели его в Санта-Ана, в дом, где собрались другие весино. Жители Сан-Лоренцо собрались в Сан-Игнасио. Теперь ждем по часам появления врага.
Повстанцы одновременно сожгли Каборку и убили Отца и тех, кто был с ним, а также других, кто был в шахтах и ​​шахтерских лагерях. В то же время они убили много людей в Окитоа, Шарике, Ариваке, Тубаке и т. д. и сожгли все церкви, которые там были. Отец Энрике, его майордомо и слуга — все мертвы, и таков счет всех. Все Папаго присоединились к Луису. Я созвал общее собрание в воскресенье вечером по указанию слуги Отца Посетителя. Я позвонил одному из своих чиновников ночью и сказал ему не пугать этих людей, а идти. Он ушел и с трудом отправился в деревню. На своем собрании они решили, что все, кто может (то есть несколько криолло деревни и все жители Имуриса), должны уйти. Казимиро Уреньо отправился в Урес, уведомив жителей Кукурпе и Тоапе о восстании. Они остановились в Тоапе и ждут меня, но я боюсь уходить. Повстанцы также украли некоторые вещи у сбежавших яки, но пима ничего не сделали яки, и один из них находится с капитаном Луисом к северу от Гуевави. Все жители Санта-Марии уехали навсегда, хотя некоторые вернулись. Те из Cocóspera по-прежнему сохраняют миролюбие. В Сан-Ксаверии было семнадцать человек, которые вытащили Отца живым.
Политические власти направили лорду-губернатору различные запросы, ни один из которых еще не был выполнен. Я не знаю, кого выслали из Террената, но во Фронтерасе все люди ушли. Если индейцы нападут здесь, нам грозит серьезная опасность потерять всех. Пока ваша жизнь продолжается, ваше преосвященство, вы будете настаивать на том, чтобы губернатор прислал как можно больше помощи, чтобы быстро вернуть то, что мы потеряли, и нанести мятежникам решающий удар. Прямо сейчас люди здесь не могут выйти за пределы своих домов из-за сильного страха. И очень мало gente de razón защищают отцов на севере. Действительно, они уже убили Хулиана под Гуэви, как я писал отсюда вчера — в пятницу. В субботу, однако, стало известно, что те, кто был отделен от капитана Луиса, отправились со своим вождем на гору, называемую Серро-дель-Чили, говоря, что испанцы идут, чтобы уничтожить их. Испанские капитаны временно находятся в Яносе, и поэтому мы не можем надеяться на какую-либо помощь оттуда. В своих письмах я не просил ничего другого ни у Вашего Преосвященства, ни у Отца Посетителя, ни у его ресурсов. По моим подсчетам, восемьдесят два везино уже умерли, и я не знаю, что произошло на севере. Честно говоря, я работал под прикрытием отца Сальвадора (де ла Пенья). Я привержен святой жертве для вашего благоговения и прошу Бога сохранить вас на долгие годы.
Сан-Игнасио, 27 ноября 1751 г.
От младшего слуги Вашего преосвященства во Христе Гаспара Стигера
Гаспара Стигера Фелипе Сегессеру, Сан-Игнасио, 27 ноября 1751 г. -45)

Отец Келлер в этот самый момент возвращался в Суамку. Он путешествовал в сопровождении Альфереса Хосе Мораги, который был отправлен из Фронтераса с семью солдатами, чтобы позаботиться о безопасности Отца. Также с группой был Альферес Антонио Ольгин из гарнизона Террената. Все они знали, что испанские поселенцы долины Сан-Луис находились где-то к югу от Гуэвави на пути в Суамку и, в конечном счете, в Терренате. И отец Келлер был проинформирован одним из многочисленных курьеров, снующих туда-сюда с новостями о мятеже, что с ними был Педро Чиуауа. Он отправил сообщение об этом с несколькими солдатами, спешившими в Сан-Игнасио. Это письмо было отправлено сегодня утром, еще до того, как беженцы покинули Сан-Лазаро или отец Келлер покинул президио Терренате.0013

Мой преподобный отец Гаспар Стигер,
Я получил письмо вашего преосвященства от капрала. Посылаю немного пороха, добытого в Терренате. С Божьей помощью и с осторожностью он будет доставлен в хорошем состоянии, так как мне сказали, что повстанцы напали на ваше преосвященство в Сан-Игнасио. Дай бог вашему преосвященству выйти победителем, если они там нанесли удар. Здесь, на севере, меня никто не защитит. Все бежали, и хотя те, кто в Кокоспере, верны, я не хочу их доказывать. Чихуахуа находится в Буэна-Виста с Ромеро. Все его козни также будут раскрыты. Вчера я приехал в Терренате, чтобы спрятать украшения церкви и семью. Сегодня я возвращаюсь в Санта-Марию за припасами, так как мы не получили наших требований. Капитан дон Франсиско вчера поздно ночью отправил семерых человек с почтой с письмами от меня во Фронтерас, которые должны были прибыть сегодня утром или сегодня вечером. Я ожидаю, что к нам присоединится больше людей, оставив свои семьи в безопасности с жителями Долины, чтобы отправиться на поиски врага и нанести ему тяжелый удар, прежде чем он нанесет удар по нам. Чувствуя эти ужасные обстоятельства и несчастья Отцов, я ничего не могу сделать сейчас, кроме как оставить будущее Богу, и мы будем защищены.
Терренате, 28 ноября 1751 года
Ваш покорный слуга Келлер
Если Ваше преосвященство увидит отца Визита и Хуана, передайте им мою любовь.
Игнасио Ксавье Келлер Гаспару Стигеру, Терренате, 28 ноября 17:31
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-49, стр. 2)

Позже в тот же день, когда небольшая группа прибыла в Суамку, отец Келлер изучил ситуацию. полностью в своих руках, отправил во Фронтерас еще одно письмо со следующей просьбой к его капитану:0013

Лорд-капитан Дон Хуан Антонио Менокаль
Мой дорогой сэр:
Под предлогом права на вызов и будучи уведомленным преподобным отцом Гаспаром Стигером, я прошу Вашу честь арестовать Педро де ла Круза, он же Чиуауа, заместитель командира восстания в этой Пимерии Альта, действовать против него, поскольку обычное правосудие требует подавить пожары восстания, которые уже привели к гибели двух отцов и ранили двух других. Он был причастен ко всему этому и шпионил за доставкой Падре и двух других раненых и остальных испанских семей в насилие восстания и войны. Под названным предлогом Ваша Честь должна воспользоваться своим военным правом, дарованным ему по обычаю войны.
Да хранит Господь Вашу Честь на долгие годы. Санта-Мария, 28 ноября 1751 года.
Ваш слуга и капеллан целует руку Вашей Чести.
Игнасио Ксавьер Келлер
Игнасио Ксавьер Келлер Хуану Антонио Менокалю
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-54, стр. 54)

Той ночью, когда курьер мчался на восток с просьбой Падре Келлера об аресте Педро, бродячая орда Сан Беженцы долины Луис разбили лагерь на ночь в месте под названием Лос-Фреснос (Ясени), всего в нескольких лигах к югу от Санта-Мария-Суамка. Одного из них, Педро Чиуауа, обвинили в том, что он был одним из главных вдохновителей восстания и шпионил в пользу повстанцев. Никто во всей группе не знал об обвинении, за исключением одного человека, и он был гораздо более зловещим персонажем, чем бедный Педро. Последний был на пути к уничтожению, в то время как первому вскоре предстояло стать лейтенантом ополчения Соноры.

Лос-Фреснос, понедельник, 29 ноября 1751 года

Бог хорошо знает, сэр, что это наказание применяется без вины, потому что я ничего не знаю о том, о чем вы меня спрашиваете.
Педро-де-ла-Крус, Санта-Мария-Суамка, 29 ноября 1751 года
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-56, стр. 7)

В то утро лагерь беженцев двигался медленно. Со всеми маленькими детьми, нуждающимися в заботе, вряд ли могло быть иначе. Всех надо было накормить завтраком. После того, как люди в лагере поели, они должны были сменить ночных охранников, чтобы они могли прийти на завтрак. Кастрюли и посуду нужно было вымыть и упаковать. Для того, чтобы загрузить все на вьючных мулов после завтрака, потребовалась почти всеобщая помощь и изрядное количество времени. Хотя жизнь кипела с рассвета, а лагерь был кипит активностью, требовалось время, чтобы подготовить все для того, чтобы лагерь мог двигаться как единое целое. Но хорошо, что они были заняты. Это отвлекло их мысли от печалей и страхов. Было хорошо иметь под рукой цель, чтобы остановить почти непреодолимое желание паниковать. Кроме того, их ум, вероятно, был несколько притуплен из-за небольшого количества прерывистого сна, который у всех случился за последнюю неделю. Вероятно, никто не обратил внимания на наступивший прекрасный солнечный день. Пелена неминуемой катастрофы все еще висела над их головами темной и зловещей тучей.
Одна вещь, которую все заметили во время последних приготовлений перед посадкой, это то, что пять солдат прибыли в лагерь с севера. Почти все узнали Антонио Ольгина, Альфереса, командовавшего группой. Он был местным жителем, выросшим в окрестностях Суамки. Видные лидеры семей беженцев собрались вокруг солдат, чтобы выяснить их цель. Среди прочих были Николас, Хосе и Игнасио Ромеро, Габриэль де Вильдосола, Антонио Ривера, Мигель Диас, Хуан Луке, Хуан Грихальва и Луис Пачо. Два отца, Гарручо и Пауэр, также вышли вперед, чтобы поприветствовать солдат. И там был еще один человек, который, казалось, продолжал выходить на передний план в последнее время, хотя, казалось, никто не знал его хорошо. Те из группы, кто знал, кто он такой, не были впечатлены. Тем не менее, он был здесь, чуть ли не контролируя ситуацию.
Франсиско Падилья был родом из Нью-Мексико и работал на шахте высоко в горах Санта-Рита к северу от Тубака. За пару дней до восстания он привёз в Буэна-Висту образцы руды для испытаний. К счастью для него, именно там он был, когда начались боевые действия, потому что Санта-Ритас — это место, куда направилось большинство пима из верхней части долины реки Санта-Крус. Если бы они встретили его там, в том паническом настроении, в котором они находились, его, вероятно, быстро казнили бы. Вместо этого он находился в относительной безопасности долины Сан-Луис.
Однако он не стал ждать, пока остальные люди соберутся. Он немедленно отправился один в Терренате. Там он посовещался с отцом Келлером, и относительно достоверно известно, что именно он сообщил отцу, что Педро Чиуауа находится в Буэна-Виста. Затем отец Келлер попросил его вернуться и арестовать Педро. Таким образом, он появился в лагере беженцев и путешествовал с ними последние пару дней. Однако Падилья не взял на себя инициативу арестовать Педро, вероятно, из страха перед тем, что сделают его многочисленные друзья среди испанцев. Кроме того, по крайней мере отец Гарручо и Хосе Ромеро знали, кто он такой. Он не мог быть уверен, как много они знали, но они знали достаточно, чтобы он не хотел раздувать какие-либо споры.
На самом деле Падилья был беглецом из Нью-Мексико. Был даже выдан ордер на его арест за споры, которые он там вызвал. Хотя Гарручо и Ромеро, вероятно, не знали об этом, они знали об обвинении, выдвинутом священником Падильи и церковным судьей в Нью-Мексико, об отлучении его от церкви. Бахиллер дон Блас Мартин де Бейтиа, священник Накосари и ответственный за всю северную Пимерию, передал инструкции отцу Гарручо, поскольку было известно, что Падилья скрывается где-то поблизости. Хосе Ромеро, который был Альфересом в Президио Терренате с момента его основания и находился в долине Сан-Луис, выступал в качестве свидетеля в Гуэвави, в то время как отец Гарручо официально отлучил Падилью от церкви в отсутствие подсудимого. Итак, вот он, этот человек, стоящий у подножия солдатских лошадей вместе с самыми выдающимися гражданами долины Сан-Луис. В пятьдесят девять лет он был, вероятно, самым старым человеком в лагере.
Как и во всем остальном, что происходило на прошлой неделе, было ощущение срочности и не было времени для светских разговоров. Альферес Ольгин, не знавший его лично, спросил, где он может найти Педро Чиуауа. Оглянувшись через плечо, Игнасио Ромеро указал на него. Он был у собственного костра Игнасио, как и дети Игнасио и Педро. Ко всеобщему удивлению, за исключением Франсиско Падильи, подъехали солдаты и арестовали Педро. Зажав его ножными кандалами, они накинули ему на шею веревку и повели из лагеря в сторону Суамчи так быстро, как только он мог идти в кандалах.
Драки не было. Не было никакого протеста — только полный шок и удивление. Дети быстро расплакались. Разве им уже не достаточно было терпеть без этого? Женщины, отложив в сторону собственное горе, пытались их утешить. Мужчины, воодушевленные таким поворотом событий, быстро закончили последние приготовления, чтобы развернуть лагерь. Все хотели знать, что происходит. Игнасио Ромеро был заместителем мэра Юстиции в юрисдикции, в которой они находились. Если кто-то и должен был отдать ордер на арест, то это должен был быть он, но он был в таком шокированном состоянии, что, вероятно, никогда не думал протестовать против этого нарушения своих полномочий. . Кроме того, это была война. Несмотря на то, что он не знал, почему был арестован Педро, он чувствовал, что солдаты имеют над ним юрисдикцию в этом случае, и он вместе с остальной частью лагеря быстро сел на лошадей, чтобы последовать за солдатами и Педро Чиуауа в Суамку. Вероятно, никто не заметил, что Франсиско Падилья сел впереди всех и пошел с солдатами.
Антонио Ольгин получил от Хосе Мораги устный приказ арестовать Педро де ла Круза по прозвищу Чиуауа. Морага, будучи уверенным, что его капитан Хуан Антонио Менокаль, вернувшись во Фронтерас, издаст письменный ордер на арест, когда он получит запрос отца Келлера на то же самое, послал Ольгина произвести арест, пока он ждал в Суамке с Келлером письменного ордера. . Ольгин, Падилья и горстка солдат прибыли в Суамку из Лос-Фресноса задолго до того, как поступил ордер из Фронтераса — если вообще был издан письменный приказ.
Там Педро был прикован цепью к одному из столбов похожей на крыльцо беседки, пристроенной к дому отца Келлера. Морага, Келлер, Падилья и еще один неизвестный человек по имени Хуан де Агилар Монтеро начали расспрашивать его о причастности к восстанию. Педро отрицал какие-либо сведения о том, что повстанцы сделали или делают в настоящее время. По мере того, как процесс шел, наскоро созванная следственная комиссия увещевала и упрашивала, угрожала и умоляла, мягко говорила и кричала, но ничто не могло сдвинуть Педро с места. С выражением крайнего страха в глазах он продолжал утверждать свою невиновность и уверял, что ничего не знает о нынешнем мятеже. Наконец, в тот день в отчаянии Морага, который был старшим военным офицером Миссии, отдал приказ отвести Педро на окраину деревни и привязать к столбу, чтобы там его хлестали до тех пор, пока его память не станет ему лучше, и он мог вспомнить, какова была его роль в восстании.
К этому времени в деревню прибыл весь караван людей и скота из долины Сан-Луис. Некоторые люди последовали за процессией солдат, ведущих Педро из города. Николас и Хосе Ромеро, по крайней мере, и Антонио де Ривера пришли посмотреть, что должно было случиться. Франсиско Падилья был тут же, конечно же, во главе процессии. Другие отвернулись, прекрасно зная, что сейчас произойдет, и не имея никакого желания смотреть на это. Женщины пытались оградить детей от определенного ужаса, но безуспешно. Вскоре крики Педро разнеслись по всей некогда мирной общине Санта-Мария-Суамка.
Надежно прикрепленная к дереву на окраине деревни, рубашка Педро была снята. Когда обжигающие удары кнута одного из солдат начали падать на спину и плечи Педро, он закричал от боли. «Я не участвовал в восстании!» воскликнул он. Еще один треск кнута и еще один леденящий кровь крик. — Я ни в чем не виноват! — завопил он. Еще один удар хлыста и громкий стон одинокой фигуры, привязанной к дереву. «Перед Богом я невиновен!» — завопил он, и теперь из его спины капала кровь.
Альферес Морага позволил порке продолжаться еще три или четыре удара плетью, прежде чем резко прекратить ее. К этому моменту Педро уже рухнул на землю, почти без сознания. Было очевидно, что этот человек не собирался признаваться ни в каких проступках. Его развязали и отвели обратно в рамаду, трясущегося, спотыкающегося и хромающего, все еще крепко закованного в кандалы. Там он снова был прикован к вертикальной балке, но его избитое тело опустилось на пол.
Теперь у всех на уме был животрепещущий вопрос: «Что делать с Педро?» или «Что с ним можно сделать?» Конечно, он ни в чем не признался. Те, кто знал и любил его, недоумевали, почему его так держат. Ответственным за его арест нужны были какие-то доказательства его заговора, чтобы оправдать свои действия. Следующей задачей дня было придумать способ добиться признания. Главной заботой Педро, несчастного лежащего в синяках на жестком полу рамады, где он был прикован цепью, было выживание.
Солдат был оставлен охранять его всю ночь от любой попытки побега с его стороны или от кого-либо в лагере беженцев, пришедшего поговорить с ним. Те, кто в лагере, пережили еще одну ночь беспокойного сна. Наверняка дети Педро и, возможно, другие плакали, пока не заснули. Той ночью Альферес Ольгин отправился присматривать за запасными лошадьми кабальяды. Отцы Гарручо и Келлер, Альферес Морага и два загадочных человека, Падилья и Агилар Монтеро, собрались за столом Келлера прямо за дверью, за которой держали Педро. Конечным итогом этой встречи стало то, что Падилле было поручено получить признание от Педро — странный поворот событий.

Суамка, Вторник, 30 ноября 1751 года

Я приказал привязать его к столбу, чтобы посмотреть, заявит ли он, что он оказал влияние или участвовал в восстании. До сих пор отрицая это, он получил шесть или семь ударов плетью. После того, как он ответил различными восклицаниями, что он невиновен и ничего не знает о том, о чем его спрашивают, я приказал прекратить порку. Джозеф Морага, Сан-Мигель-де-Оркаситас, 22 апреля 1752 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-57, стр. 9-10)

Когда на следующее утро над миссией Санта-Мария-де-Суамка рассвело, рассвело, сообщение скоро распространились по лагерю беженцев, в чем Педро признался ночью. Никто не знал, в чем он признался или что могло означать его предполагаемое признание. Вероятно, никто не задавался вопросом о подлинности признания, полученного от человека, которого они едва знали. Это было еще не время для рационального мышления. Слухи продолжали оставаться лучшей формой информации, доступной большинству людей. Кроме того, об исповеди лично узнал уважаемый патриарх всей общины долины Сан-Луис Николас Ромеро. Он не спал прошлой ночью и внимательно следил за лагерем, когда Падилья пришел, чтобы лечь спать. Сеньор Ромеро был первым, кто услышал от Падильи, что он заставил Педро признаться.
В течение дня мельница слухов продолжала перемалывать как информацию, так и дезинформацию. Большинство людей были слишком заняты непрекращающимися приготовлениями к оставшейся части пути в Терренате, находившемся еще в пятнадцати милях отсюда, чтобы тратить много времени на размышления о том, что мог сказать Педро. Ясно было, что при данных обстоятельствах он мог сознаться в чем угодно. Кто бы мог выстоять при таком обращении? Кроме того, эти люди, по большей части, были очень набожными католиками. Они любили своего священника и духовного наставника, будь то Келлер или Гарручо. Они также знали и любили Педро по большей части. Правда, они были разочарованы, когда он уехал в Шарич, мечтая о величии. Правда, какое-то время он был последователем Луиса де Шарика. Все это знали и считали это неразумным решением с его стороны. Но второму командиру мятежа — заговорщику с целью убийства и погрома — в это они не поверили.
Теперь, когда признание Педро постепенно стало достоянием общественности, вдобавок ко всему страху и печали, которые они уже пережили, за один или два дня пути, оставшихся до их конечного пункта назначения, была куча причудливых историй о вещах, которые отцы Гарручо и Келлер якобы сказал. Внезапно Франсиско Падилья, о котором также ходило множество слухов, стал спасителем всех, в том числе и Педро. Именно Гарручо и Келлер настаивали на избиении Педро, а Падилья выступала за сдержанность. Именно Гарручо и Келлер настаивали на том, что он виновен и что его следует пытать, пока он не признается, в то время как Падилья умолял дать ему возможность поговорить с Педро наедине и в тишине. Таким образом, он сможет завоевать доверие заключенного и получить его показания.
По словам Падильи, именно отцу Келлеру пришла в голову идея добиться признания от Педро так, как он видел это в Германии, законно и в соответствии с немецкими законами. Там, как рассказывали, они продевали преступнику железный крюк для мяса под одним из ребер и вешали его на дереве, где «он, естественно, умирал от сильной боли». Казалось бы, при таком методе, независимо от того, признался человек или нет, он скоро умрет и проблема будет решена. Но Падилья долго и упорно возражал против таких крайних мер — или же он придумал их в своем воображении. Мог ли он точить топор обиды на отцов за то, что они отлучили его? В конце концов, он одержал победу, и Педро не подвергся «мясному крючку».
Да, Франсиско Падилья спас положение — и Педро Чиуауа — убедив отцов и Хосе Морагу воздержаться до тех пор, пока у него не появится возможность незаметно завоевать доверие бедного индейца. Хотя и неохотно, остальные согласились попробовать. Той ночью, когда почти все уже легли спать, Падилья тихонько разговаривал с измученным, охваченным болью, охваченным страхом Педро. Он подружился с ним. Он завоевал его доверие. И он действительно получил своего рода признание от Педро. По крайней мере, так обстояло дело во вторник утром. Независимо от того, что произошло на самом деле, это слова, которые Падилья записал той ночью, предположительно, когда они сорвались с дрожащих губ Педро:

Я не причина восстания. Виновниками этого являются отцы Хакобо Седельмайр, Игнасио Ксавьер Келлер и Джозеф Гарручо из-за суровости, с которой они и их майордомо обращаются с индейцами. Они также привели в ярость и огорчили капитана-генерала нации дона Луиса. В сентябре он покинул свою деревню со многими вооруженными индейцами, чтобы совершить поход против апачей. Он должен был отправиться в компании с капитаном Терренате, доном Сантьяго Руисом де Аэлем, но когда он прибыл в Санта-Мария-Суамка, ему сообщили, что упомянутый капитан, дон Сантьяго, уже покинул свой presidio. Затем капитан дон Луис отправился к отцу Игнасио Келлеру, священнику названной деревни, чтобы пожелать ему доброго дня и узнать маршрут, по которому ему следует следовать, чтобы как можно быстрее догнать упомянутого капитана Терренате.
Не говоря больше об этом, Отец дал следующий ответ: «Ты собака, чтобы прийти сюда и спросить меня об этом. Ты можешь идти, куда хочешь, или не идти вообще. Было бы лучше, если бы ты остался Ты ведешь себя так, словно пытаешься быть испанцем, судя по оружию, которое ты несешь. Ты недостоин ходить в таком виде. Ты должен быть в набедренной повязке, с луком и стрелами, как Чичемеко, и без слуги (потому что в его отряде был индейский слуга).
И вот он ушел со своими товарищами. Этот капитан говорит, что отец, должно быть, был пьян, потому что он много пьет. Оттуда он вернулся в свою деревню Шарич, очень грустный и безутешный из-за плохого обращения с ним со стороны упомянутого отца Келлера и пренебрежения, с которым к нему относились.0059 Рассказывая мне об этом происшествии, он сказал мне: «Брат, я одержим этим злом служения в этой обязанности, которая была возложена на меня отцом-визитером и подтверждена лордом-губернатором от имени короля. Я принял его для того, чтобы быть главнокомандующим моей нации и потому, что отцы не могли теперь ни в чем презирать меня, так как они должны были делать то, что приказал король. Но поскольку Отцы ненавидят нас, мы уже потеряны. Итак, не говорите мне теперь ничего о том, как мы должны любить законы Божии. Нам лучше жить со своей свободой. Я уже не хочу ни этого оружия, ни этой формы. Теперь я предам всех испанцев».
По сути, это то, что он сделал. После этого я отправился в деревню Гуевави по случаю фиесты, отмечаемой в честь сеньора Сан-Мигеля Арканхеля. Я прибыл в дом отца министра Джозефа Гарручо с бастоном (тростью) сержанта капитана дона Луиса. Итак, он пригласил меня войти в его присутствие, где он очень возмущенно говорил со мной перед многими людьми, говоря, когда я был там: «Ты собака, потому что ты несешь этот бастон. Не приходи сюда, мешая людям. Если бы не сегодняшний день, я бы дал тебе сто ударов кнутом».
Сказав это, он вырвал у меня из рук бастон и велел мне покинуть деревню, сказав, что, если я когда-нибудь вернусь или если он хотя бы услышит, что я ступаю в деревню, он велит своей юстиции вынести сто ударов плетью в его присутствии. .
На это я сказал, ухватившись за звание, которое я носил на груди: «Мой отец, я ношу этот бастон в силу этого звания сержанта, пожалованного мне лордом-губернатором, чтобы я мог помочь моему брату, капитану дону Луису. ».
Но он ответил еще более гневно, сказав: «Я не хочу видеть этот титул. Губернатор не может давать титулы без лицензии отцов. У нас есть cedula от короля именно по этому поводу.
Отец сохранил мой бастон, и я ушел в очень грустном и удрученном состоянии в деревню Шарич и сказал капитану дону Луису: «Брат, я больше не твой сержант», рассказывая о том, что случилось с отцом Гарручо.
На это упомянутый капитан ответил: «Я был одержим этим злом, но теперь я взял демона в свое тело. Теперь, если мы не закончим нашу работу, мы потеряем все». Затем в присутствии трех или четырех индейцев (имен которых я не помню, кроме одного, которого звали Чиприано) на совещании обсуждалось осуществление восстания. Упомянутый капитан утверждал, что однажды индейцы нанесут удар во всех местах, убив отцов Якобо Седельмайра, Игнасио Ксавьера Келлера и Джозефа Гарручо, потому что они были величайшими преступниками. Через какое-то время после этой консультации отец Якобо Седельмайр написал письмо отцу Хуану Нентвигу, министру Шарика, в котором говорил ему, что он должен наказать меня и не пускать в деревню до тех пор, пока не будет сказано, что я покорен. Причина, по которой я не был покорен, заключается в том, что Отцы враждебно относились ко мне из-за того, что я был сержантом капитана дона Луиса, и из-за того, что они так преследовали меня. Поэтому из-за этого и из-за того, что пламя восстания сильно разгорелось, я решил покинуть деревню и отправился жить к испанцам.
С этой целью я отправился на ранчо дона Бернардо де Урреа искать своих лошадей, а потом вернулся за своими детьми, с которыми отправился в Агуа Кальенте. Даже тогда я не был в безопасности от преследований отцов, потому что лейтенант дон Кристобаль Яньес сказал мне: «Вы должны уйти отсюда, потому что у меня есть письмо от отца Хакобо Седельмайра, в котором он приказывает мне дать вам пятьдесят ударов плетью и изгнать вас из этих краев».
Затем я отправился в долину Сан-Луис, чтобы жить со своими приемными родителями Ромеро. Однако правда в том, что когда я прощался с капитаном Доном Луисом, он сказал мне: «Иди, брат. Берите своих детей, потому что отцы охотятся за вами. Оставайтесь в долине Сан-Луис среди испанцев, наблюдайте за их войсками, чтобы вы могли предоставить мне информацию о них, когда придет время. Я тайно уведомлю вас о наступающем времени через родственника, чтобы вы могли присоединиться к нам в Тубаке. Я буду ждать тебя там».
Однако я туда не поехал, и он не послал за мной. И у меня не было намерения идти туда, потому что я хотел остаться среди испанцев — и это правда. До упомянутого времени индейцев жестоко преследовали из-за того, как с ними обращались Отец и майордомо. Они не решались восстать, пока не произошли упомянутые ссоры. Они также были раздражены тем, что Хуан Мария Ромеро, майордомо отца Жозефа Гарручо, и Жозеф де Нава схватили нескольких индейцев и отвезли их в деревню Аривака, чтобы передать падре Гарручо для наказания. Один из индейцев, родственник капитана дона Луиса, увидев, что одним из подлежащих наказанию был его сын, пустил стрелу в Хуана Марию Ромеро, ранив его в руку. Хотя это не было серьезной раной, они пронзили индейца и передали остальных падре Гарручо, чтобы наказать их дальше. И Отец также наказал их.
Все это я заявляю: так как отцы не всегда были дружелюбны, и поскольку он был единственным, кто мог исправить все, по правде говоря, сэр, я смело обратился к вышеупомянутому капитану и сказал: «Брат, мы должны собраться все вместе и отправиться к лорду-губернатору.
На это он ответил: «Я уже видел, что лорд-губернатор очень любит нас, брат, и мне жаль его, но мы должны сказать: «Сэр, с нас довольно!», потому что я возмущен.
Педро-де-ла-Крус Чиуауа, Санта-Мария-Суамка, 29 ноября., 1751
(AGI, Гвадалахара 419, Свидетельские показания Франсиско Падильи, 3 м-55, стр. 28-35)

Когда во вторник стало известно о содержании заявления Педро, его друзьям из долины Сан-Луис кое-что стало понятно. а некоторые этого не сделали. Они уже знали, что он преследовал Луиса Оакпикагигуа. В этом не было ничего нового. Ему поверили, когда он сказал, что знал, что горстка заговорщиков дышала смертью и разрушением на всех испанцев, и что он убрался оттуда, когда «пламя мятежа» стало слишком разгораться. Хотя все это имело смысл, это вряд ли могло уличить его в том, что он был заговорщиком и шпионом. Все слухи, о которых все говорили, были в лучшем случае чисто косвенными.
Затем были части признания, в которые было трудно поверить — так же трудно, как и в рассказ Падильи о том, что он спас Педро из когтей злобных отцов-садистов. Весино никогда не знали ужасных отцов Гарручо и Келлера, о которых говорил Падилья. Они также не знали Педро Чихуахуа, появившегося из письменного заявления. Мог ли Педро действительно затаить такую ​​обиду на отцов? Не тот Педро, которого они знали. Разве он не путешествовал последние восемь дней в присутствии отца Гарручо? Если бы в отношениях двух мужчин было что-то неладное, разве кто-нибудь не заметил бы? На самом деле никто не заметил в Педро ничего даже отдаленно подозрительного, поскольку все они путешествовали в его компании и днем, и ночью. И не то чтобы эти люди не боялись и не подозревали всего и всех вокруг себя. Это были силы, которые толкали их в стремительном бегстве к Терренату.
Но теперь они онемели до самой глубины костей. События последних восьми дней довели всех до полного умственного, физического и духовного истощения. Никто больше не знал, чему верить в отношении кого-либо или чего-либо. Итак, они окопались в Суамке, чтобы дождаться исхода судьбы Педро, прежде чем продолжить движение по хребту к Пресидио Терренате. Что еще они могли сделать? Для всех это была настоящая война. Властвовала армия, и, по крайней мере, здесь были солдаты, без которых сами беженцы все еще не были в безопасности — или, по крайней мере, они так считали. Они не знали, что убийства прекратились неделю назад. Они не знали, что пимы в страхе бежали, как и они. Единственная разница заключалась в том, что Пима прибыли к месту назначения быстрее, потому что ехали легче.
Самое прискорбное в этой истории то, что у армии тоже не было фактов. Они все еще оперировали сообщениями двух- и трехдневной давности, дополненными свежими слухами и предположениями и подкрепленными уловками и дымовой завесой. Если бы солдаты и их офицеры могли получать точную и своевременную информацию, Педро, возможно, жил бы лучше. Но он остался один, истекающий кровью и сломленный, опасающийся за свою жизнь, все еще в кандалах и прикованный к крыльцу отца Келлера. Посетителей из лагеря, вероятно, не пускали к нему. Одинокий солдат, приставленный охранять его днем ​​и ночью, вероятно, мало утешал его. И, если он действительно затаил обиду на Отцов, то тот факт, что Келлер и Гарручо были прямо за дверью, вряд ли сильно успокоил его обезумевший разум.

Я и жители этой деревни были очень довольны отцом Келлером и не ссорились с ним. Мы довольны Отцом сейчас, и мы были также до восстания. После того, как его отослали, мы попросили отца посетителя Фелипе Сегессера вернуть его нам. Когда Отец вернулся, туземцы этого села вышли его встречать. Некоторые прибыли из таких далеких мест, как Кокоспера, что в десяти лье отсюда, а другие из мест немного дальше этого.
Эусебио Пабор, коренной губернатор Санта-Мария-Суамка, 17 октября 1754 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-12, стр. 20)

Суамка, среда, 1 декабря 1751

Педро путешествовал в моем присутствии (во время полета в Терренате), взяв с собой своих детей без малейших проявление подозрения, и я не заметил с его стороны за пятнадцать или около того дней, что он был в моем доме до восстания, ничего, что свидетельствовало бы о его причастности к этому. Мне кажется, что если бы он согласился с бандой мятежников, или захотел бы пойти с ними, или если бы он пришел к gente de razón по какой-то зловещей причине, он бы бросил своих детей и бежал.
Джозеф де Вера, Сан-Игнасио, 19 февраля 1752 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-56, стр. 36)

В среду утром рассвело, а Педро все еще был прикован цепью к крыльцу отца Келлера. Одинокий и несчастный под пристальным взглядом своей охраны, мы можем только надеяться, что его детям, по крайней мере, разрешили навестить его. К сожалению, исторические записи умалчивают об этом. Однако, судя по боязливому, а иногда и мстительному настроению ответственных лиц, оно сомнительно. Это была война, и Педро был военнопленным, подозреваемым в заговоре и шпионаже. Все признаки указывают на вероятность того, что никто не был допущен к нему, кроме священников и его обвинителей.
Это должен был быть долгий день ожидания и дальнейшего напряжения и стресса для всех на нервах. Никто не хотел брать на себя ответственность, пока не прибыло какое-то высшее начальство. Хотя здесь, в Суамке, с отцами и восемью или десятью солдатами казалось немного безопаснее, все же было невыносимое чувство неизвестности. Никто не знал, где находятся повстанцы и куда они нанесут следующий удар. Несмотря на то, что никто из беженцев на самом деле не считал Педро виновным в шпионаже, крошечные зерна сомнения все еще закрадывались в их головы. Если он был шпионом, он каким-то образом сообщил повстанцам об их уязвимости? Будут ли они в любой момент ринуться вниз с холма, приближаясь к финальной кровавой резне?
Немногочисленные солдаты в деревне были очень рассредоточены, охраняя кабальяду, охраняя проходы, ведущие к деревне и лагерю беженцев, и охраняя Педро. В течение дня посыльные отправлялись в село и обратно. Кусочки информации — иногда достоверной, иногда ошибочной — продолжали поступать в лагерь. Наконец, ближе к вечеру пришло известие, что Хуан Антонио Менокаль, капитан Фронтерас Пресидио, уже в пути. На самом деле, в этот самый момент он приближался к Терренату. Люди начали говорить себе, что, может быть, если они смогут просто продержаться, пока он не появится, все будет хорошо.
Педро, покинутый и огорченный — иногда сидящий, иногда лежащий на земле, прикованный к своему столбу, — лечил свои раны и размышлял о том, что должно было казаться очень мрачным и пугающим будущим.

Впервые я узнал о восстании, когда индейский вакеро въехал в деревню, где я был однажды ночью, когда все уже легли спать. Он разбудил всех, чтобы сказать нам, что его родственники на западе подняли восстание и убили много испанцев, в отместку за что солдаты пришли сделать то же самое с нами. Я слышал, как в Кокоспере говорили, что губернатор и некоторые другие ушли, чтобы присоединиться к мятежникам. В то время я был алькальдом. Я пошел с большинством людей на гору поблизости. Мы пробыли там до следующего дня, когда отец Келлер заверил нас, что если мы поедем в его деревню, то сможем остаться у него. И мы остались там, и никто из Кокосперы не пошел с повстанцами или повстанцы не выступили против нас.
Франсиско Ксавьер, местный губернатор или Cocóspera, 15 октября 1754
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-11, страницы 49-50)

Суамка, четверг, 2 декабря 1751

был

ла Педро де Крус расстрелян, и его казнь вызвала внутренние раздоры, потому что казалось, что они не должны были действовать без предварительного приказа вышестоящего.
Франсиско Ксавьер де Эскаланте, Сан-Мигель-де-Оркаситас, 2 апреля 1752 г.
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-56, стр. 3)

Капитан Хуан Антонио Менокаль из Фронтераса въехал в деревню рано утром в четверг в присутствии своего лейтенанта Франсиско Ксавьера де Эскаланте и четырех других солдат. Этот молодой офицер, только что прибывший на границу из Испании и знакомый немногим из беженцев из Сан-Луиса, если таковой вообще был, должен был иметь блестящую фигуру и нести луч надежды усталому народу. Одну вещь они скоро узнают о нем — он был решителен. Он положит конец неопределенности — по крайней мере, о судьбе Педро Чиуауа. Это может быть не то, что все ожидали, а может быть, не то, на что они надеялись. Но одно было несомненно. К пяти часам дня в четверг интрига закончилась.
По прибытии в Суамку тем утром капитан Менокаль отправил Игнасио Ромеро, пару солдат и нескольких испанцев из лагеря беженцев немедленно отправиться в Терренате, чтобы помочь там позаботиться об истощенном населении. Затем он немедленно отправился на совещание со своими офицерами в дом отца Келлера. За столом переговоров с молодым капитаном сидели младшие лейтенанты Антонио Ольгин и Хосе Морага, лейтенант Франсиско Ксавьер де Эскаланте, Франсиско Ксавье Падилья, а также отцы Келлер и Гарручо. Там, за чашечкой дымящегося горячего шоколада, приготовленного поваром Пима отца Келлера, решалась судьба Педро де ла Круза, по прозвищу Чихуахуа. За дверью, на холодной твердой земле, человек, о котором идет речь, молча ждал, надеясь на лучшее.
За столом капитан Менокаль выслушал все рассказы различных вовлеченных лиц. Отец Келлер рассказал, как отец Стигер сообщил, что Педро был заместителем командира повстанческих сил. Ольгин рассказал историю ареста и того, как не было борьбы за побег. Морага рассказал, как он пытался добиться признания от Педро, но всегда настаивал на своей невиновности. Падилья рассказал, как он получил признание от Педро, что он знал о подготовке восстания, но утверждал, что не принимал в нем участия. Он по-прежнему настаивал на своей невиновности. Заявление Педро было прочитано вслух, чтобы все могли его услышать и обдумать.
В этот момент капитан Менокаль пригласил Морагу и Падилью выйти с ним на улицу, и снова появился таинственный Агилар Монтеро. Там, в присутствии охранявшего его одинокого часового, они снова допросили Педро и попытались заставить его признаться в участии в восстании. Антонио Ривера и еще несколько человек из лагеря стояли достаточно близко к патио, чтобы слышать все, что говорилось. Педро упорно настаивал на своей невиновности и отказывался признаваться в том, что спровоцировал восстание, «хоть и сквозь слезы». Капитан Менокаль потребовал письменного заявления. Все остальные в доме вышли и все слушали, как документ читали Педро. После прочтения каждого заявления капитан Менокаль спрашивал: «Вы это сказали?» на что Педро каждый раз отвечал: «Да».
Закончив, присяжные удалились обратно в апартаменты отца Келлера. Теперь встал вопрос, что делать с этим заключенным. Очевидно, он знал, что восстание готовилось. Казалось, он знал больше, чем говорил. Тем не менее, он постоянно отрицал какое-либо участие в планировании или осуществлении восстания. Хотя он утверждал, что Луис поручил ему шпионить за испанцами, он отрицал это. Все в комнате чувствовали, что он виноват… в чем-то. Если он был шпионом или участвовал в заговоре, казнь была извечно предписанной мерой наказания.
Эскаланте чувствовал, что все, что сделал Педро, не заслуживает смертной казни. Всю свою жизнь он провел на границе, служил под командованием четырех разных капитанов во Фронтерасе, повидал много смерти и боли и чувствовал, что казнь Педро ни к чему хорошему не приведет. Он знал Педро в лицо много лет. Все это время он жил с Ромеро, одной из самых порядочных испанских семей во всей Пимерии. Этот человек был совсем не тем, кем его все считали.
Отцы Келлер и Гарручо, раздраженные кажущейся узурпацией их власти в их собственных миссиях губернатором Ортисом Паррией и его приспешниками; устал от реального или мнимого высокомерия Луиса Оакпикагигуа и его сержанта Педро Чиуауа; опечалены и возмущены смертью своих товарищей-миссионеров-иезуитов, отцов Телло и Руэна; и, как и все остальные, опасаясь в этот момент собственной тени, выступал за смертную казнь. Педро был виновен. Было очевидно, что он виновен. Так почему бы просто не взять его и не «аркебузить его» (*современный перевод: «пристрелить его»).
Морага и Падилья призывали к сдержанности. Даже если казнь была надлежащим наказанием, а они это допускали, этот орган должен дождаться указаний губернатора, прежде чем действовать. Они могли вспомнить великий спор многолетней давности, когда Антонио Безерра Ньето, капитан «Яноша Президио», приказал казнить дезертировавшего солдата, не посоветовавшись со своим вышестоящим офицером. Дочь Безерры Ньето, вдова покойного Хуана Баутисты де Анса, сейчас находилась в лагере для беженцев. Она помнила подробности того, насколько плохими были последствия того инцидента.
Пока обсуждение продолжалось, пима-повар отца Келлера принесла еду, и обсуждение продолжилось за обеденным столом. Покончив с едой, Антонио Ольгин извинился и с двумя солдатами снаружи, которые стояли на страже собрания, пошел, чтобы сменить охрану кабальяды. Капитан Менокаль, чувствуя, что в Терренате должен быть офицер, отправил лейтенанта Эскаланте обратно в президио. Менокаль сам вышел из комнаты и отсутствовал почти час. То, что он делал за это время, кажется, никогда не было записано. Он, несомненно, долго думал над решением, которое должен был принять. Возможно, он даже пошел помолиться об этом. Возможно, он действительно говорил с Розой Безеррой Ньето о том, что случилось с ее отцом во время аналогичного инцидента. Что бы он ни делал, он наверняка мучился тем, каким будет его решение. И он был не один. Педро тоже мучился из-за того, каким будет это решение.
Что бы он ни делал и где бы ни был, Менокаль вернулся в комнату в два часа дня. Остальные все еще сидели за столом и потягивали шоколад. В руках у Менокала было письменное заявление. В комнате воцарилась тишина, когда он поправил бумагу и прочел ее четким, целеустремленным голосом:

В миссии Санта-Мария-Суамка в два часа дня второго декабря 1751 года я, упомянутый дон Хуан Антонио Менокаль, в силу предыдущего заявления и оказавшись в состоянии открытой войны, выполнял свои обязанности на службе у короля и общественного блага, и с этой целью преследовал и наказывал мятежников, мой долг приказать, и я приказываю, чтобы личность Педро де ла Круза, он же Чиуауа, продемонстрировала и признала, что он является второй причиной и главным двигателем нынешнего восстания, как показано в его заявление, будет наказан расстрелом как акт войны, а его тело будет выставлено в месте, которое послужит предупреждением для других повстанцев.
Это я заказал и подписал в указанный день, месяц и год.
Хуан Антонио Менокаль
Приговор, вынесенный Хуаном Антонио Менокалем, Санта-Мария-Суамка, 2 декабря 1751 года
(AGI, Гвадалахара 419, 3 м-55, страницы 6-7)

Никто не приветствовал. Никто не хлопал. Никто никого не поздравил. Была только тишина. Менокаль открыл дверь и приказал охраннику Педро ввести его внутрь. Это был удрученный, совершенно сломленный и напуганный Педро Чиуауа, который стоял перед капитаном, чтобы услышать, как ему зачитывают приговор, с ножными кандалами на лодыжках и цепью на запястьях, с помощью которых охранник ввел его в комнату. То, что произошло дальше, похоже, осталось незамеченным, но вскоре после того, как приговор был зачитан, все, кроме отца Гарручо и Педро, покинули комнату. Там, которому оставалось жить совсем немного, отец Гарручо выслушал последнюю исповедь осужденного.
По иронии судьбы человек, которого Педро обвинил во всех своих и чужих бедах, был тем же человеком, который выслушал его признание. Дух Пимы Педро, должно быть, кричал, что это добавляет оскорбления к ране. Как что-то может быть таким бесчеловечным. С другой стороны, для его католического, ладиноподобного существа это было как нельзя кстати. В конце концов, отец Гарручо был его священником, его благожелательным отцом, его духовным наставником. Что бы ни произошло в тот день в той комнате, можно только надеяться, что оба мужчины примирились с собой и своим Богом и что кто-то имел порядочность позволить детям Педро и другим, кто его любил, попрощаться с ним, если они того пожелают.
Во всяком случае, где-то после четырех часов Педро снова вывели на окраину города и привязали к тому же дереву, где его безжалостно избили всего пару дней назад. Сколько человек пришло посмотреть на казнь, неизвестно, но их было немного. Это не был какой-то убийца-садист или гнусный преступник. Это был друг, и немногие имели мужество или желание увидеть, что должно было произойти. Известны лишь голые факты о том, что действительно имело место. Известно, что, когда Педро был прикреплен к дереву, был отдан приказ, и двое солдат подняли мушкеты и выстрелили. Все было кончено в одно мгновение. Тело Педро безжизненно рухнуло вперед. Кто-то развязал веревки, удерживающие его, и его тело рухнуло на землю. Солдатам было приказано вернуться на свои места службы, и те немногие, кто пришел посмотреть, ушли в глубоком молчании.
Недалеко от эстасьона отца Келлера, где они охраняли запасных лошадей кавалерии, Альферес Ольгин и двое солдат услышали в деревне два мушкетных выстрела. Вернувшись в город, чтобы посмотреть, в чем может быть проблема, они обнаружили, что … haberse arcabuseado a dicho Pedro Chihuahua . . . упомянутый Педро Чиуауа был застрелен. Тело лежало на земле под деревом, и никого нигде не было видно.

Сан-Антонио, пятница, 3 декабря 1751 года

Тело оставили там, где оно было застрелено, еще на один день, а затем по приказу капитана оно было доставлено в место под названием Сан-Антонио, примерно в лиге от деревни. Там тело было повешено на Камино-Реаль, где оно и осталось до сих пор.
Франсиско Падилья, Сан-Игнасио, 3 февраля 1752 года
(AGI, Гвадалахара 419, 3м-55, 41)

Капитан Менокаль и некоторые солдаты рано утром в пятницу отправились в Кокосперу. Капитан приказал двум солдатам, оставшимся в Суамке, что, когда они закончат свои другие назначенные обязанности в тот день, они должны были отнести тело Педро на север и повесить его на видном месте на дереве вдоль Камино-Реаль, ведущего к Сан-Игнасио-де-Сонойтак. .
Рано утром в лагере беженцев тоже зашевелились. Сегодня был день, чтобы переехать в Президио Терренате. Больше не было причин ждать в Суамке. Конечно, теперь все знали о судьбе Педро Чиуауа. Испытание длилось достаточно долго. Пришло время двигаться дальше. Эти бедные, утомленные, напуганные души были в пути уже десять дней, но, должно быть, им казалось, что прошло уже десять лет. Прошло почти две полных недели с тех пор, как в Гуевави пришли шокирующие новости о восстании, но и это, должно быть, казалось вечностью назад.
Игнасио Ромеро въехал в деревню незадолго до десяти утра, чтобы помочь с эвакуацией. Тело бедняги Педро все еще лежало на земле там, где оно упало, как это было, когда длинный караван беженцев уходил из города. Женщины охраняли глаза своих маленьких детей, чтобы они не видели труп. С очень слабым воображением можно увидеть Хиджинию Переа и других, с детскими телами, тесно прижатыми к их собственным, блокирующим зрение маленькой Марии де лос Долорес, Марии Грегории и Хосе Кристобаля Чихуахуа, чтобы они не могли увидеть видение своего отца. скрюченное и безжизненное тело навсегда запечатлелось в их памяти.
Позже в тот же день солдаты привязали тело к спине вьючного мула и проехали пару миль на север к месту под названием Сан-Антонио. Там, прямо у дороги, они привязали веревку под руками тело бедняги Педро и взвалили его на дерево. Там он оставался в течение нескольких месяцев, предположительно в качестве предупреждения для всех, кто думал, что может захотеть поднять восстание. По иронии судьбы, в то самое время, когда солдаты выполняли свою гротескную задачу, курьер из Сан-Игнасио догнал капитана Менокаля в Кокоспере с сообщением от губернатора Ортиса Паррилья от 2 декабря 1751 года. В нем был приказ Менокалю явиться в Сан-Игнасио. со своими солдатами. В приказе далее говорилось, что:

. . . Когда вы прибудете в эту деревню, вам нужно будет доставить человека Педро Чиуауа, который, как мне сказали и я уверен, является сообщником восстания. От такого осведомленного преступника, как он, может быть получена необходимая информация, которая поможет пролить свет на нынешние обстоятельства, с тем чтобы можно было обнаружить авторов и других сообщников этого беспорядка, а также его происхождение. принципы, причины и корни одного и того же.
Диего Ортис Паррилья Хуану Антонио Менокалю, Сан-Игнасио, 2 декабря 1751
(AGI Гвадалахара 419, 3 м-16, стр. 55)

Заключение

Насколько мне известно, Педро де ла Крус всегда был очень миролюбивый, нежный и спокойный индиец.
Лоренцо Санчес, Сан-Игнасио, 2 февраля 1752 года
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-56, стр. 42)

Если бы в 1751 году связь была лучше, Педро Чиуауа мог бы быть пощажен и доставлен в Сан-Игнасио. Там, если бы он сказал губернатору что-то, чего он еще не сказал капитану Менокалю и остальным, на самом деле могло бы быть пролито больше света на «происхождение, принципы, причины и корни» восстания. Как бы то ни было, все, что он мог знать, умерло вместе с ним. Ужасный труп, высохший и сморщенный, несколько месяцев подряд висел на дереве в Сан-Антонио. Некоторые путешественники, несомненно, уходили далеко от дороги, чтобы не смотреть на нее. В конце концов он упал на землю кусками, кости были разбросаны дикими животными. Но даже последние земные останки Педро исчезли быстро по сравнению с вопросом Губернатора о причинах и корнях. Сейчас, почти 250 лет спустя, люди все еще качают головами в изумлении, а историки до сих пор спорят об этом.
Расследование причин было оставлено на усмотрение политиков и церковников, и, хотя битва продолжалась на бумаге в течение многих лет, удовлетворительные ответы найти было трудно. Политики будут обвинять иезуитов в том, что они спасают свои шкуры, и наоборот. Историки возьмутся за то или другое. Никто не стал бы смотреть на простых людей обеих наций, испанцев и пима, и на то, как удивительно хорошо они ладили друг с другом в течение более чем шестидесяти лет. Никто не осмелился бы возложить вину на самих повстанцев, которые действительно могли быть болезнью в остальном мирной и доброй нации, которая так упорно стремилась жить в мире со всеми другими народами. Действительно, есть историки, которые рекламируют Луиса как одного из великих героев того времени. И в каком-то смысле он им был. Он должен занимать не меньшее место в нашей истории, чем Джесси Джеймс, Билли Кид и Док Холидей.
Очевидно, что у повстанцев были обиды, и их ни в коем случае нельзя преуменьшать. С другой стороны, у подавляющего большинства Пима, казалось, не было таких обид. Не должны ли мы также уважать их чувства? Или мы точим слишком распространенный сегодня топор, который гласит: «Все испанцы были плохими, но индейцы не могли сделать ничего плохого?» Если не смотреть внимательно на отдельных людей, обе эти идеи совершенно смехотворны.
То, что мы должны попытаться понять в нашей интерпретации этого инцидента, — это задействованные числа — числа всех видов. Во-первых, большое значение имеет количество часов, дней или месяцев, в течение которых длилось восстание. Убийства продолжались в течение менее двадцати четырех часов по всей западной Пимерии Альта. В любой деревне это длилось всего несколько пугающих минут. Изолированная осада Тубутамы длилась два дня. Мелкий вандализм длился несколько дней. Страх и истерия длились в некоторых случаях несколько месяцев; в других — от одного дня до нескольких недель. Повстанцы прятались в горах почти четыре месяца, но за все это время не причинили никакого материального ущерба или телесных повреждений. Произошло одно небольшое сражение, которое также длилось всего несколько минут. Это был скорее организованный однодневный бунт с некоторыми толчками, чем какой-либо организованный мятеж.
Во-вторых, необходимо изучить недовольство, которое предположительно спровоцировало восстание. Если бы это был настоящий бунт населения пима в целом, списки недовольства должны были бы быть бесконечными. Таких списков никогда не появлялось, потому что их просто не существовало. Высказанные претензии носили личный характер, и их было всего три: одна, в которой был оскорблен лично Луис, одна, в которой был Педро, и третья, в которой столкнулись несколько Пима и несколько испанцев. может десяток пим, у которых якобы были личные претензии. В основном Луис рассказывал всем, кто готов был слушать, в чем заключались их претензии. Когда кто-то держит его обвинения рядом с совершенными им зверствами, они действительно кажутся мизерными.
Независимо от того, что еще он мог сделать, сожжение этих людей заживо в его собственном доме должно дать некоторое представление о его истинном характере. И снова показательны цифры. Независимо от того, как вторичные источники исказили эти цифры и запутали факты, первоначальная запись очень ясна. Это были две женщины и их девять детей, которых Луис услужливо запер в своем доме, а затем поджег его. Другие смерти в Шарике связаны с другими воинами и совсем другими обстоятельствами. Какие бы обиды ни были совершены против Луиса, они не оправдывают бессмысленного убийства невинных женщин и маленьких детей в чьем-либо обществе. И это человек, которого один второстепенный автор называет «бескорыстным!»
В-третьих, показательно соотношение убитых и тех, на кого нацелились. На самом деле были убиты только двое из пяти человек, замешанных в недовольстве, а именно Хуан Мария Ромеро и Хосе Нава. Ни один из трех священников, которым предстояло умереть, не был убит, хотя следует признать, что повстанцы отчаянно пытались убить отца Седельмайра. Вместо этого были убиты отец Рухен, едва появившийся на месте происшествия и просуществовавший слишком мало времени, чтобы нажить себе слишком много врагов, и отец Телло. Было убито несколько яки и несколько ниджора. Если бы Ниджора действительно были рабами, как утверждают некоторые второстепенные авторы, повстанцы должны были освобождать их, а не убивать.
Истина, вероятно, ближе к истине в заявлении, которое Луис сделал Отцу Посетителю, когда несколько лет спустя был заперт в тюрьме в Хоркаситасе. Он, конечно же, сдался и представил свое дело губернатору Ортису Паррилле. Губернатор, в свою очередь, освободил его, даже не хлопнув по запястью. С другой стороны, преемник Ортиса Паррии, Пабло Арсе-и-Арройо, арестовал Луиса за другие беспорядки и запер его в тюрьме до суда. Обмен между ним и отцом Визитером Утрерой записывается следующим образом:

Отец Посетитель спросил: «Тогда скажи мне, почему ты так усердно старался не сдаваться, пока первые отцы Седельмайр, Игнасио Келлер и Хосе Гарручо не покинули Пимерию? Должны ли мы тогда верить, что эти отцы каким-то образом приставали к вам?»
Луис ответил: «Ни в коем случае. Признаюсь, я просил удалить их не потому, что они мне мешали, ведь они когда-то были моими Отцами и любили меня и были добры ко мне, а потому, что они хорошо понимали мой родной язык. Я воображал, что если бы меня поставили в их присутствии, то моя собственная неблагодарность ежедневно бросалась бы мне в лицо».
Интервью Луиса Оакпикагигуа с Хосе де Утрера
(Джон Л. Кессель, «Миссия скорби», стр. 115)

Наконец, крайне необходимо провести исследование, чтобы определить, сколько Пима действительно пошли с Луисом и были вовлечены в заговор, а сколько не имел к этому никакого отношения. При чтении оригинальных документов становится очевидным, что подавляющее большинство пима не принимало участия в восстании. Апрельские переписи 1752 года, проведенные в каждой деревне и ранчерии в Пимерии-Альта (из которых только шесть напечатаны в приложениях), могли бы быть показательными, если бы кто-нибудь нашел время, чтобы напечатать их в удобочитаемой форме. Паре сотен (или меньше) воинов было бы так легко убить всех людей, убитых в тот ноябрьский день, потому что у них был полный элемент неожиданности. Очевидно, что потом к ним присоединились и другие, не обязательно из желания присоединиться к восстанию, а скорее из опасения, что солдаты все равно придут всех перерезать и лучше погибнуть в бою. О том, сколько их могло быть на самом деле, были только догадки.
Есть данные о битве, которая произошла 5 января 1752 года, записанная в дневнике Бернардо де Урреа, но даже они кажутся преувеличенными. Опять же, независимо от того, как вторичные источники исказили цифры и факты, изложенные в оригинальном дневнике, первоначальная запись совершенно ясна. Урреа утверждал, что он оставил двадцать три человека в тылу, охраняя кабальяду, в то время как шестьдесят три человека, включая его самого, встретили «полную силу и ярость атаки» Луиса и около двух тысяч воинов. Солдаты убили сорок три пима и взяли одного в плен. Остальные отступили на дальний холм, и битва, которая произошла в 5:30 утра до восхода солнца, была окончена.
Что-то не так с этой картинкой. Две тысячи пима в темноте перебили бы небольшой отряд из шестидесяти трех человек, даже если бы у них не было другого оружия, кроме камней, которые они могли подбирать и бросать по пути, и даже если бы солдаты были вооружены современными винтовками. Хотя это правда, что у испанцев были лошади, их оружие не было очень опасным. Они еще пользовались, по их собственным словам, аркабуками — гладкоствольными кремневыми замками, которыми трудно было во что-нибудь попасть, стоя на твердой земле среди бела дня, не говоря уже о верхом в темноте. Луки пима, стрелы, копья и боевые дубинки были столь же опасны. Можно предположить, что Урреа показалось, что в темноте на него напали две тысячи воинов, тогда как на самом деле их, вероятно, было не больше пары сотен.
Необходимо провести много исследований, если мы хотим когда-либо ответить на множество остающихся вопросов о «происхождении, принципах, причинах и корнях». А тем временем, что насчет Педро? Был ли он виновен? Да, он был виновен в том, что знал больше, чем должен был знать. Он был виновен в том, что не обратился к властям с предательской информацией. Должен ли он был осужден за эти преступления? Возможно нет. Несмотря на то, что он был ладино, он все же был индейцем пима/опата. Вероятно, он недостаточно хорошо понимал испанскую систему, чтобы знать, что делать. Конечно, он оказался между двумя мирами и имел основания опасаться возмездия с их стороны, если он не сделает то, что тот или другой считает нужным. Был ли он виновен в заговоре, помогая планировать восстание? Вероятно, до определенного момента, пока ситуация не вышла из-под контроля, и он не захотел уйти и вышел. Был ли он виновен в шпионаже? Очень вероятно, что нет. Был ли Педро виновен в высокомерии? Возможно, но уж точно не похоже. Был ли он виновен в пренебрежении женой и детьми? Да, но он, кажется, сделал разворот и с сожалением исправил проблему. Был ли он виновен в прелюбодеянии? Возможно, но это был испанский стандарт, который он, скорее всего, тоже не до конца понял.
Если он был осужден за что-либо или за все вышеперечисленное, заслужил ли он такое обращение со стороны похитителей? По нашим сегодняшним меркам — никак! Были ли его похитители виновны в неправомерных действиях? При других обстоятельствах и по нынешним меркам — да! Но ни Педро, ни его похитители не жили по нынешним меркам и не знали других обстоятельств. Кто мы такие, чтобы говорить, что вели бы себя иначе, если бы оказались в тех же условиях. Единственное, что можно сказать наверняка, это то, что Педро пришел к ужасному концу. В его дни тоже было много любви и сострадания. Как печально, что эти человеческие качества были так глубоко подавлены в эти последние дни ноября и первые дни декабря 1751 года.0059 Вот почему пришлось рассказать историю Педро. Как я сказал в начале: «Это было написано для тебя, Педро. Глас твоего духа говорил со мной из праха, взывая против таких постыдных беззаконий людей. Мне очень жаль.»

Луис де Шарик, капитан-генерал всей Пимерии [был лидером восстания]. Он не удовлетворился тем, что злоупотребил своей властью и командованием, доведя большую часть пима до бунта и восстания, и не удовлетворился тем, что установил время и метод, с помощью которых это должно было произойти, но он сам, также сговорились исполнить свои жестокости. В его , деревня Шарич, во второй половине дня двадцатого ноября, в день начала восстания, потому что индейцы уже стали беспокойными из-за того, что они планировали сделать этой ночью. Чтобы скрыть свой план, они подняли шум о приближении апачей. Распространяя страх, что упомянутые апачи собираются напасть, они помогли примерно десяти людям, все из которых были женщинами и детьми, войти в дом, принадлежавший Луису, утверждая, что они будут охранять и защищать их там. Это то, что Луис обещал, но не сделал. Вместо этого, покинув свой дом, он запер этих людей внутри, хотя одна из них была его comadre (крестной матерью его ребенка), женой некоего Лауриано, и начал свое предательство с того, что поджег свой собственный дом, чтобы сжечь его внутри (что, фактически он сжигал и сжигал) этих невинных людей. Единственная причина, по которой он не сделал то же самое с отцом Хуаном Нентвигом, миссионером Шарика, заключалась в том, что этот отец предотвратил это, сбежав в Тубутаму до того, как Луис отправился на его поиски. А потом Луис пошел искать его, чтобы убить в его доме в Шарике. Свидетельские показания Габриэля Антонио де Вильдосола, Сан-Игнасио-де-Кукьярачи, 9 сентября 1754 г. (AGI, Гвадалахара 419, 3 м-10, стр. 13-14)

В субботу вечером Луис отправился с другими, чтобы убить отца Хуана. Нентвиг в своем доме, а Отец ушел в Тубутаму. Итак, Луис вернулся и вывел жену из собственного дома. Он закрыл дверь и поджег ее, сжег заживо нескольких человек, находившихся в ней. Отец Хуан Нентвиг пробыл в Шариче всего несколько месяцев, за это время он не сделал ничего плохого, и из-за этого ни у кого не было причин обижаться на упомянутого отца. Висенте, Пима Губернатор Шарика, Сан-Игнасио, 31 октября 1754 (AGI, Гвадалахара 419, 3 м-13, стр. 22-23)

Я отправился в Тубак, где нашел церковь и Отца Дом сгорел, но людей я не встретил. Затем я отправился в Сан-Ксавьер-дель-Бак, где нашел всех жителей этой деревни. Я спросил их, каковы их намерения. Они ответили, что намерены сохранять мир и не причинять вреда испанцам. Хосе Фонтес Диего Ортису Паррилье, Терренате, 17 декабря 1751
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-18, стр. 40)

Пресидио [Терренате] — ранчо без какой-либо защиты . Джозеф Фонтес, Терренате, 17 декабря 1751
(AGI, Гвадалахара 419, 3m-18, стр. 42)

Глоссарий имен

Амескита, Мария Роза — член большой большой семьи, которая жила либо в Суамке, либо в Терренате, либо, как и она, в дни панического бегства из долин Санта-Крус и Сан-Луис после восстания у Марии Розы было двое малышей рядом с ней и шестимесячный младенец на груди. Она и ее муж, Хуан Игнасио Луке, жили в долине Сан-Луис, были женаты отцом Гарручо 19 июня 1746 года в Гуевави, и оба хорошо знали Педро Чиуауа. Новость о том, что повстанцы напали на дом ее братьев в реале Окитоа, была одной из первых сведений, достигших внешнего мира. Пройдет несколько мучительных дней, прежде чем она узнает наверняка, что он и двое его маленьких детей были убиты.

Анза, ​​Франсиско Антонио де . В начале восстания ему было почти двадцать семь лет, он жил на ранчо Дивисадеро в долине Сан-Луис и управлял различными ранчо семьи Анза. Он либо был женат, либо вскоре женится на местной девушке из долины Виктории Карраско. Он знал Педро де ла Круса несколько лет.

Анза, ​​Хосефа Грегориа де — Замужем за Габриэлем Вильдосолой, в начале восстания они жили на ранчо Санта-Барбара к югу от Гуевави. Ей было девятнадцать лет, и она была на пятом месяце беременности. Муж отправил ее обратно в их предыдущий дом в Басочука, штат Сонора, чтобы она жила с другими членами семьи. Их первый ребенок, Карлос Ильдефонсо, родился там в относительной безопасности от беспорядков Пима.

Анса, Хуан Баутиста де . Ему было пятнадцать лет, когда вспыхнуло восстание, он жил со своей матерью Марией Розой Безерра Ньето и старшим братом Франсиско на ранчо Дивисадеро к югу от Гуевави в долине Сан-Луис. Он присоединился к ополчению со своим зятем Габриэлем де Вильдосолой в Сан-Игнасио, чтобы помочь подавить восстание. Он хорошо знал Педро де ла Круза.

Белдаррайн, Хуан Томас де — баск из Дуранго, Бискайя, Испания, он был капитаном Президио Синалоа. Он просто оказался в Хоркаситасе в то время, когда началось восстание, и его быстро отправили на север. Когда восстание закончилось, он был назначен создать новый Президио Тубака. Когда он участвовал в одной из многих кампаний после первоначального восстания, его жена родила пятого ребенка в Оркаситасе, Джозефа Антонио (первого из трех, получивших это имя), 1 марта 1752 года. Отец Сегессер был ребенком. Крестный отец.

Безерра Ньето, Мария Роса . Родилась в Яносе, штат Чиуауа, в конце 1600-х или начале 1700-х годов, она была вдовой покойного капитана Хуана Баутиста де Анза и матерью клана Анза. Она была дочерью Антонио Безерры Ньето, бывшего капитана Пресидио Яноса, и Грегории Катарины Гомес де Сильва. Она и ее семья жили на ранчо Дивисадеро в долине Сан-Луис во время восстания.

Бермудес, Агустин — Брат Марии Маргариты Бермудес и один из довольно значительного числа членов семьи Бермудес, которые все бежали в Терренате с остальными весинос долины Сан-Луис в последнюю неделю ноября 1751 года. , через пять лет он вернется в Долину и женится на старшей дочери Педро Чиуауа.

Бермудес, Мария Маргарита — первая жена Хуана Грихальвы, они несколько лет жили в долине Сан-Луис. Их десятилетний сын Андрес был товарищем по играм Хосе Кристобаля Чиуауа, сына Педро. Семья вернулась в долину Сан-Луис после того, как беспорядки утихли, но Мария Маргарита умерла вскоре после этого.

Бохоркес, Андреа — Жена заместителя мэра Юстиции округа Долина Сан-Луис, Игнасио Ромеро, она долгое время жила в Долине Сан-Луис и была с охваченными террором беженцами, бежавшими в Терренате через неделю после восстания. Она была сестрой Мануэля и Тадео Бохоркеса. Тот факт, что дом Тадео подвергся нападению на рассвете 21 ноября 1751 года, был одним из первых известий, достигших внешнего мира, но прошло несколько дней, прежде чем семья узнала, что он, его жена и трое маленьких детей были убиты.

Бохоркес, Мануэль — один из первых жителей долины Сан-Луис, у него и его жены Николаса Чакон было двое детей того же возраста, что и Педро Чиуауа во время восстания и массового исхода в Терренате.

Бохоркес, Тадео — родом из Долины Сан-Луис, он был одним из первых весиносов, которые вместе со своей семьей были убиты в шахтерском лагере Окитоа днем ​​21 ноября 1751 года.

Карраско, Ана Мария — Одна из трех сестер-подростков Карраско, сбежавших в Терренате со своей семьей и весинос долины Сан-Луис. Она выйдет замуж за Хуана Грихальву в 1757 году после смерти его первой жены.

Карраско, Мария Ксавьера — жительница долины Сан-Луис и будущая жена Бернардо Ромеро, она была юношей во время восстания и бегства в Терренате.

Карраско, Виктория — еще одна из трех сестер Карраско, чья семья жила в долине Сан-Луис. В то время она либо была замужем за Франсиско де Анса, либо скоро будет. После восстания они, конечно же, вернулись на ранчо Дивисадеро, и она прожила еще десять лет в Долине. Она умерла в Буэна-Висте 2 октября 1763 года и была похоронена в церкви в Гуевави, оставив мужа вдовцом.

Чакон, Николаса — Жена Мануэля Бохоркеса и давний житель долины Сан-Луис. Их дети были того же возраста, что и дети Педро Чиуауа и его жены, и семьи хорошо знали друг друга. Все они были вовлечены в бегство в Терренате в течение нескольких недель после восстания.

Чиуауа, Хосе Кристобаль — сын Педро де ла Крус Чиуауа и Марии Инес де ла Крус, он был крещен отцом Хосе де Торресом Переа в Гуэви 9 февраля., 1742. Во время восстания ему было почти десять лет, его мать только что умерла в прошлом году, и, когда он и другие vecinos долины Сан-Луис бежали на юг в массовой истерии, его отец был арестован и увезен. в цепях, чтобы его пытали, расстреляли, а его тело повесили на дереве у Камино-Реаль на всеобщее обозрение, пока оно, наконец, не сгнило. Какое ужасное начало для невинного десятилетнего мальчика! К счастью, у него все еще были Игиния Переа и ее муж Николас Ромеро, которые продолжали любить его и заботиться о нем.

Чиуауа, Ласаро — отец Педро де ла Крус Чиуауа, он был женат на женщине из племени опата и был местным губернатором Тубутамы. Впервые он появляется в записях миссии в Сан-Игнасио, где он был крестным отцом ребенка, которого крестил отец Агустин Кампос 5 марта 1722 года. Вероятно, это тот же Ласаро, который был кучером отца Кампоса. Примерно в это же время родился его сын Педро. Ласаро и Луис Оакпикагигуа были двоюродными братьями.

Чиуауа, Мария-де-лос-Долорес Рита — Ребенок Педро де ла Крус Чиуауа и Марии Иньес де ла Крус, она была крещена отцом Гарручо 29 декабря 1748 года. Около двух лет, когда умерла ее мать, и почти три, когда ее отец был убит, если она помнила своих родителей. вообще, ее воспоминания, вероятно, были не из приятных.

Чиуауа, Мария Грегория . Вероятно, ей было около одиннадцати или двенадцати лет во время восстания. Она была дочерью Педро де ла Крус Чиуауа и Марии Инес де ла Крус. После кошмарных дней и недель после восстания она вернулась в долину Сан-Луис вместе с Ромеро и ровно через пять лет, 25 ноября 1756 года, вышла замуж за Агустина Бермудеса в Гуевави. Их первый ребенок и внучка Педро Чиуауа, Мария Франциска Ксавьера, крестилась в Гуэви 19 мая., 1757.

Чиуауа, Педро де ла Крус — Вероятно, родился в Тубутаме где-то около 1720 года, его воспитывали Николас Ромеро и Игиния Переа. Поскольку он является предметом этого повествования, больше о нем можно прочитать на предыдущих страницах.

Контрерас, Магдалена — Убежденная Луисом и его заговорщиками в том, что апачи напали на деревню Шарик во второй половине дня 20 ноября 1751 года, она бежала со своими пятью маленькими детьми и другими людьми в предполагаемый безопасный дом Луиса, где он бессмысленно сжег его дотла, убив все внутри.

Кристобаль — Пима, губернатор Сан-Хавьер-дель-Бак во время восстания. Он лично помог отцу Пауэру бежать, а затем бежал с большинством своих людей в горы. Вернувшись в Сан-Хавьер после восстания, он много лет оставался на посту губернатора.

Крус, Мария Инес де ла — Жена Педро де ла Крус Чиуауа. Будучи больной в течение длительного периода времени, она умерла незадолго до вспышки восстания Пима.

Диас, Мигель (Мигелито) — давний житель Долины Сан-Луис, его звали Мигелито, потому что его отец тоже был Мигелем Диасом и жил в Долине. Женившись на Марии де Пилар Фигероа, они вместе со всеми бежали в Терренате, узнав о восстании.

Диас дель Карпио, Хосе — Недавно назначенный капитан Президио Терренате, Диас дель Карпио был баском из города Гамарра Майор недалеко от Витории в провинции Алава, Испания. Когда вспыхнуло восстание, он ждал в Президио Яноса, где он был капитаном около пятнадцати лет, прибытия Сантьяго Руиса де Аэля, который должен был занять его место.

Эскаланте, Франсиско Ксавье де — лейтенант Президио Фронтераса, он служил там под командованием капитанов Грегорио Альвареса Туньона, Хуана Баутисты де Анса и Франсиско Антонио Тагле-и-Бустаманте. Он служил под командованием капитана Хуана Антонио Менокаля во время восстания. В то время ему было сорок девять лет, и, вероятно, он был более мудрым и менее импульсивным, чем его младший начальник, он мог бы спасти Педро де ла Круза, но он никогда не оказывался в нужном месте в нужное время, чтобы что-то для него сделать.

Фелипе — Житель Тумакакори, он в страхе бежал в горы вместе с другими жителями этой деревни, услышав, что пима на западе восстали и испанские солдаты идут, чтобы отомстить. Позже, когда все успокоилось и все вернулись в свои дома, он стал местным губернатором Тумакакори.

Фигероа, Хуан Мерардо — Фигероа были большой семьей в долине Сан-Луис, и многие из них были среди беженцев, бежавших в Терренате в последнюю неделю ноября 1751 года. Хуан был майордомо отца Гарручо в Тубаке. Он подвергся нападению в Тубаке и был ранен повстанцами Пима во время ремонта воловьего лука, но ему удалось бежать в Гуевави, где он присоединился к беженцам.

Фигероа, Мария де Пилар . Она и ее муж, Мигель Диас, обычно называемый «Мигелито», поженились отцом Келлером в мае 1744 года. был крещен отцом Гарручо в Гуэви. Они знали Педро много лет.

Фонтес, Хосе — Альферес в кавалерии, который находился в Оркаситасе в начале восстания. Он был отправлен на север, оставив свою жену и месячного сына, по срочному приказу после того, как восстание в Пиме было подавлено. начал и провел ряд разведывательных походов. Он один из первых, кого я знаю, кто упомянул «Уачука» (см. AGI, Guad.419)., 3м-18, с.40). Его мнение о Терренате, новейшем президиуме, созданном в то время на границе, не было лестным.

Франсиско Ксавьер — уроженец Кокоспера, он был среди многих, кто бежал в горы, опасаясь возмездия за убийства в Долине Алтарей на западе. По заверениям отца Келлера он и его спутники вернулись на следующий день. Позже он будет назначен губернатором Кокоспера.

Галана, Мария Тринидад — Жена Хуана Марии Ромеро, она была убита в Ариваке вместе с ним, их двухлетней дочерью и маленьким сыном утром в день восстания.

Гарручо, Хосе — священник, родившийся на Сардинии, отец Гарручо имел черные волосы, светлую кожу, голубые глаза и редкую бороду. Впервые он приехал в Пимерию Альта в 1744 году и отправился прямо в Гуэви. Он бежал из Гуэви 24 ноября 1751 года во время восстания пима и отправился в Опосуру, чтобы работать с опата. Позже ему пришлось защищаться в суде из-за восстания пима. Однако он продержался дольше, чем любой другой иезуит в Гевави.

Хиль Роблес, Франсиско — Испанский владелец ранчо в районе Долорес, он был одним из двух человек, присутствовавших на столкновении отца Келлера и Луиса Оакпикагигуа за пару месяцев до восстания.

Грихальва, Андрес — Он, его жена Луиза де Лейва и молодая семья, возможно, уже были в Терренате, когда началось восстание, но также есть вероятность, что они были с беженцами, которые бежали туда. Позже Андрес был назначен комиссаром для миссий в Суамке и Гуевави и в конце концов был убит апачами во время путешествия в Санта-Ана. Его тело было погребено в церкви Сан-Игнасио. Один из его сыновей, Хуан Пабло, отправился в Альта-Калифорнию с Хуаном Баутиста де Анса в качестве сержанта в этой экспедиции и основал там свою семью.

Грихальва, Андрес — Десятилетний сын Хуана Грихальвы (племянник старшего Андреса Грихальвы). Во время восстания Пима он был товарищем по играм Хосе Кристобаля Чиуауа, сына Педро де ла Крус Чиуауа. Он был крещен в Гуэвави отцом Торресом Переа 25 декабря 1741 года. восстание. Хуан и его жена, Мария Маргарита Бермудес, поженились отцом Келлером в Суамке в 1741 году. Живя в долине Сан-Луис во время восстания, у них был по крайней мере один ребенок, Андрес, который был с ними во время эвакуации в Терренате.

Грихальва, Хуан Пабло — сын Андреса Грихальвы и Луизы де Лейва, ему было почти восемь лет во время восстания, он был крещен отцом Торресом Переа в Гуевави 2 февраля 1744 года. между двумя старшими детьми Педро Чиуауа и знание того, что случилось с их отцом, должно было оказать влияние на его молодую жизнь. Хотя его семья вернулась в долину Сан-Луис, как только военные действия закончились, когда он стал достаточно взрослым, он присоединился к вооруженным силам еще в Терренате. Именно там он был завербован Хуаном Баутиста де Анса для участия в экспедиции в Верхнюю Калифорнию. Он прожил остаток своей жизни в Калифорнии и стал там патриархом большого потомства.

Келлер, Игнасио Ксавьер — Высокий светловолосый священник моравского происхождения со шрамом на губе. Впервые он отправился в Суамку 20 апреля 1732 года. Находясь в Суамке, единственной миссии, которую он регулярно служил, он произнес свои последние обеты в 1732 году. Когда отец Стигер отправился в Сан-Игнасио, а отец Сегессер покинул Гуэви, вся Пимерия-Альта перешла к отцу. Келлер. Он поддерживал христианство в пустующем Гуэви, пока 1 июля 1737 года не прибыл отец Рапикани. Он был замешан в восстании 1751 года, но защищался в Мехико и был отправлен обратно в Суамку, главным образом потому, что индейцы попросили его. Где-то после середины августа 1759 г., он умер, исповедуя умирающую Пиму к северу от Суамки.

Луке, Хуан Игнасио — Владелец ранчо в долине Сан-Луис, он и его жена Мария Роза Амескита, а также их молодая семья в панике бежали в Терренате.

Менокаль, Хуан Антонио — 34-летний монтаньес из деревни Паланко в юрисдикции Бургос, Кастилия, Испания. Он был новичком на границе и только что занял место Франсиско Антонио Тагле-и-Бустаманте, чье плохое здоровье вынудило его уйти в отставку с поста капитана Президио Фронтераса. Менокаль был дворянином, молодым и холостым. Получив известие о восстании, он считал, что граница находится в состоянии активной войны. Он отправил Хосе Морагу в Суамку через Терренате, чтобы обеспечить защиту отца Келлера. Позже он отдал приказ казнить Педро, о чем пожалел. Однако он умер до завершения судебного разбирательства по этому делу. После его смерти Габриэль Антонио де Вильдосола был назначен капитаном Фронтераса, и молодой шурин Габриэля, Хуан Баутиста де Анса, отправился с ним в качестве кадета.

Морага, Хосе — Сорокалетний Альферес в Президио Фронтераса, когда началось восстание, был отправлен в Терренате своим капитаном Хуаном Антонио Менокалем, чтобы позаботиться о безопасности отца Келлера. Там отец Келлер попросил его лично арестовать Педро, и он устно приказал Альфересу Антонио Ольгину привести его. Когда он не смог добиться признания от Педро, он приказал привязать его к столбу и хлестать, а когда это не сработало, он перевернул его. Франсиско Падилья. Хосе Морага был отцом Хосе Хоачина Мораги, известного в Калифорнии, который отправился туда под именем Альфереса в экспедиции Анза 1775–1776 годов.

Нава, Хосе — Майордомо для Антонио Риверы на его ранчо в Ариваке. Он и Хуан Мария Ромеро поссорились с некоторыми Пимасом незадолго до восстания, и они были среди убитых в Ариваке, когда началось восстание.

Нентвиг, Хуан Баутиста — священник-иезуит, родился в Блатце, Богемия. Он прибыл в Новую Испанию в августе 1750 года и вскоре был размещен в Шарике. Узнав о восстании за ночь до его начала, он одолжил осла и поскакал в Тубутаму, чтобы предупредить отца Седельмайра. Оба мужчины чудом избежали смерти, будучи ранеными в рукопашной.

Оакпикагигуа, Луис — Главный планировщик, подстрекатель и исполнитель восстания Пима. Он и отец Педро Чиуауа были двоюродными братьями. По его просьбе где-то в начале 1750 года губернатор Диего Ортис Паррилья назначил Педро Чиуауа своим сержантом.

Олав, Хосе де — баск, давний житель долины Сан-Луис, с начала 1730-х годов он был заместителем мэра Юстиции в этом районе. Однако, поскольку он встал на сторону отцов-иезуитов в протесте против назначения Луиса Оакпикагигуа генеральным капитаном всех вспомогательных подразделений Пима в Пимерии Альта, губернатор Ортис Паррилья уволил его и назначил на его место Игнасио Ромеро. Его местонахождение во время восстания точно не установлено, но, вероятно, он был с беженцами, стремившимися к Терренату.

Ольгин, Антонио — Альферес в Президио Терренате, его семья долгое время проживала в районе Суамка. Именно ему выпала сомнительная честь арестовать Педро Чиуауа. В то время ему было сорок лет.

Ортис Паррилья, Диего — Губернатор Соноры, поссорился с иезуитами. Его политика, одной из которых было освобождение Луиса Оакпикагигуа без какого-либо наказания, вызывала беспокойство у весинос. Он отдал приказ капитану Менокалю доставить Педро Чиуауа в Сан-Игнасио для допроса. Однако, к сожалению, приказы были отданы в тот же день, когда Педро казнили, и Менокаль получил их в Кокоспере на следующий день.

Отеро, Сантос Антонио — Двадцатидевятилетний купец из Монтаньеса из Кастилии, приехавший на север из Аламоса, Сонора, в 1747 году и живший в Агуа-Кальенте во время восстания. Ему удалось бежать с его жизнь. Близкий соратник Ромеро, 6 марта 1749 года он стал крестным отцом у Гуэвави, младшей дочери Николя и Игинии, Марии дель Кармен Ромеро. Позже он стал патриархом обширной семьи Отеро из Тубака.

Пабор, Эусебио — Пима, губернатор Суамки, кажется, оставался спокойным, миролюбивым и верным отцу Келлеру в трудные дни восстания.

Пачо, Луис — давний житель долины Сан-Луис, он, его жена Джулиана Ромеро и их пятеро детей участвовали в эвакуации в Терренате.

Падилья, Франсиско Ксавьер — пятидесятидевятилетний беглец из Нью-Мексико. Он был отлучен от церкви отцом Гарручо и в то время, когда началось восстание, занимался добычей полезных ископаемых в горах Санта-Рита. Он направился в Буэна-Висту, а затем в Терренате. Его послали схватить Педро Чиуауа, но Альферес Ольгин арестовал его до того, как Падилья набрался смелости. По-видимому, многие антииезуитские настроения (по понятным причинам) исходят от него. Хотя до восстания он был очевидным изгоем, он быстро добился благосклонности солдат, губернатора и других политиков. К моменту окончания восстания он был лейтенантом ополчения и вместе с солдатами участвовал в нескольких разведывательных походах. Именно он убедил Педро дать заявление и записал это заявление, хотя ряд людей, которых допрашивали об этом, утверждали, что заявление, использованное секретарем губернатора Ортиса Паррии, на самом деле отличалось от того, что получил Падилья.

Пауэр, Франсиско — Уроженец Брно, Моравия, этот священник-иезуит во время восстания находился в Сан-Ксаверии. Он не был хорошо сложен, но имел чистую смуглую кожу и толстый нос с каштановыми волосами. Он пробыл в Сан-Ксавьере всего несколько месяцев, когда вспыхнуло восстание пима, и он бежал, спасая свою жизнь. Он вернулся в Гуэви в 1753 году и построил церкви в Тумакакори, Калабасасе и Соноитаке. Он оставил Гуэви более процветающим, чем он нашел его. Шесть лет трудился над его реконструкцией. Он хорошо разбирался в пограничной медицине.

Переа, Мария Игиниа — жена Николаса Ромеро, она и ее муж были одними из первых поселенцев в долине Сан-Луис. Педро Чихуахуа считал ее своей приемной матерью. Она и Николя воспитывали его с девяти лет.

Перес Серрано, Франсиско . Пятидесятилетний ко времени восстания Пима этот баскский шахтер много лет прожил в Соноре, впервые прибыв в шахтерский лагерь Тетуачи в 1720-х годах. Он жил в Санта-Ана во время восстания, и его письма Бернардо де Урреа являются первыми зарегистрированными объявлениями о начале восстания. В последующие годы его старший сын женится на одной из дочерей Хуана Томаса де Бельдарраина, а две его дочери выйдут замуж за братьев Анза, ​​вдовца Франсиско и его младшего брата Хуана Баутиста.

Перальта, Мартин Кайетано Фернандес де — житель Оркаситаса и секретарь губернатора Ортиса Паррилья, он записал показания всех свидетелей, которых вызвал губернатор. Те, кто знал Педро Чиуауа или дружил с иезуитами, испытывали к нему отвращение. Они утверждали, что анти-иезуиты и анти-педро подделывают доказательства с его стороны.

Риос, Мария Хосефа де лос — Жена Хосе де Вера, она бежала с ним и их двухлетней дочерью в Президио Терренате в начале восстания. И она, и ее муж были хорошо знакомы с Педро Чиуауа, который жил с ними в их доме в течение восьми дней до исхода в Терренате.

Риос, Мария Мануэла де лос — жена Лоренцо Санчеса, она летела с ним в Терренате. У пары, похоже, не было детей.

Ривера, Антонио де — давний житель и тридцативосьмилетний владелец ранчо из Ариваки, он был спасен от резни там, потому что работал в шахте в Гуевави. Он был частью стремительного стремления к Терренату. Он знал Педро Чиуауа много лет и считал, что улики против него были в лучшем случае косвенными. Ривера был свидетелем ареста, пыток и казни Педро.

Ромеро, Кристобаль Ивислао — Сын Игнасио Ромеро и Андреа Бохоркес, ему было десять лет во время восстания. Он и Хосе Кристобаль Чиуауа играли вместе, когда отца Хосе арестовали.

Ромеро, Игнасио . Как и многие Ромеро, Игнасио почти все свои тридцать лет прожил в долине Сан-Луис. Вероятно, он был младшим братом Николаса и Хосе. Он был женат на Андреа Бохоркес, и их троим детям, бежавшим с ними в Терренате, было четырнадцать, десять и четыре года. Двое старших были крещены в Суамке отцом Келлером. Младший был крещен отцом Гарручо в Гуевави. Отец Гарручо также похоронил двоих своих детей в церкви в Гуевави. Заместитель мэра юстиции, именно Игнасио Ромеро должен был выдать ордер на арест Педро, если он должен был быть выдан. Он чувствовал, что солдаты имеют над ним власть, однако, в состоянии войны. Он указал им на Педро в большой толпе, бежавшей в Терренате, но он не знал тогда и узнал только после казни, почему происходит арест. Игнасио был отправлен в Терренате капитаном Менокалем и не присутствовал при казни. Он не был убежден в виновности Педро и утверждал, что их дети играли вместе, когда произошел арест. Его сын Кристобаль Ивислао и сын Педро Хосе Кристобаль были ровесниками.

Ромеро, Хосе — брат Николаса Ромеро, они переехали в долину Сан-Луис со своим отцом Диего в начале 1720-х годов, что сделало их первыми жителями долины. И Хосе, и Николас жили дома, когда их отец взял к себе Педро Чиуауа (вероятно, сироту) в возрасте девяти лет. Его дети росли рядом с Педро, и хотя Николас продолжал воспитывать индийского мальчика после смерти их отца, Хосе, несомненно, считал его членом семьи. Хосе был отцом Хуана Марии Ромеро, поэтому он потерял сына, невестку Марию Тринидад Галану, двухлетнюю внучку Марию Росалию Лорето Ромеро и малолетнего внука, схваченных повстанцами в то кровавое воскресенье. утро в Ариваке. Затем, всего одиннадцать дней спустя, он потерял своего приемного племянника Педро Чиуауа, расстрелянного в Санта-Мария-Суамка.

Ромеро, Хуан Мария — майордомо отца Гарручо в Ариваке, он был убит там вместе со своей женой Марией Тринидад Галаной, его двухлетней дочерью Марией Росалией Лорето и его маленьким сыном утром 21 ноября. 1751.

Ромеро, Хуана — жена Хуана Мерардо Фигероа, они, очевидно, поженились незадолго до начала восстания, поскольку Кессель утверждает, что она была с Хуаном в Тубаке, когда на него там напали. Мне не удалось обосновать это в первоначальных записях, и первого ребенка у них не было до 1754 года. Независимо от того, женаты они были еще или нет, и независимо от того, была ли она с ним в Тубаке, оба были в орде. людей, бегущих в Терренате.

Ромеро, Джулиана — жена Луиса Пачо, оба долгое время жили в Долине Сан-Луис. Она была сестрой Николаса и Хосе Ромеро и имела пятерых собственных детей в возрасте от четырех до тринадцати лет во время исхода в Терренате.

Ромеро, Мария Эмеренсиана — жена Хосе Игнасио Сосы, оба выросли в верховьях реки Санта-Крус — она на ранчо Санта-Барбара, а он на ранчо Гуевави. Они и их ребенок были среди беженцев, направлявшихся в Терренате в последнюю неделю ноября 1751 года.0013

Ромеро, Мария Росалия Лорето — двухлетняя дочь Хуана Марии Ромеро и Марии Тринидад Галаны, она была убита вместе с ними и ее младшим братом в Ариваке, когда повстанцы нанесли удар в воскресенье утром, 21 ноября 1751 года.

Ромеро, Николас — Один из первых поселенцев в долине Сан-Луис в начале 1720-х годов, он продолжал управлять ранчо Санта-Барбара после смерти своего отца до августа 1750 года, когда он продал его Габриэлю Антонио де Вильдосола. Продолжая после этого управлять многими другими своими ранчо, он и его жена Хигиния Переа все еще жили в Долине, когда вспыхнуло восстание. Воспитывая Педро Чиуауа с девятилетнего возраста, они были с ним очень хорошо знакомы и считали его приемным сыном, так как он считал их своими приемными родителями. Хотя Педро не переехал к ним, когда вернулся в долину Сан-Луис за восемь дней до восстания, он переехал к Хосе де Вера. Хосе был одним из наемников Николаса, и их дома примыкали друг к другу. Все бежали вместе со своими семьями в Терренате, когда Педро был арестован. Николасу в то время было более пятидесяти лет.

Руэн, Энрике — священник-иезуит, родился в Брауншвейге, Германия. Он и его майордомо Хуан Ороско были убиты повстанцами Пима и Папаго в недавно восстановленной церкви Соноита, где он служил с июля 1751 года. Его тело оставалось непогребенным в пустыне до 1756 или 1757 года, когда отец Пфефферкорн наконец похоронили отбеливающие кости.

Руис-де-Аэль, Сантьяго . Впервые прибыл в Пимерия-Альта из Мотепора в 1736 году с вьючной упряжкой мулов, нагруженных припасами для продажи горнякам на месте легендарного открытия серебра возле ранчо Бернардо Урреа в Аризоне. Во время восстания он был недавно назначенным капитаном Президио Яноша. Он направлялся туда со своего предыдущего поста капитана Президио Терренате, когда началось восстание. С ним в качестве эскорта путешествовала примерно половина солдат Террената.

Салазар, Хосе Игнасио — лейтенант ополчения в Санта-Ана, он был отправлен Франсиско Пересом Серрано и передал новости о восстании на юг заместителю мэра юстиции Бернардо де Урреа в Оподепе в ночь на 21 ноября 1751 г. Позже он участвовал в нескольких разведывательных кампаниях и был с отрядом, нанесшим решающий удар силам Луиса Оакпикагигуа возле Ариваки в 5:30 утра 2 января 1752 года.0072 — Давний житель долины Сан-Луис, он и его жена Мария Мануэла де лос Риос были среди беженцев, бежавших в Терренате в последнюю неделю ноября 1751 года. В возрасте сорока лет он был давним знакомым. и друг Педро Чиуауа.

Сантьяго — Пима Мадор в миссии Санта-Мария-де-Суамка, он ушел с большинством жителей этой деревни в горы, когда началось восстание. Хотя их попросили присоединиться к повстанцам, они этого не сделали и вернулись в Суамку, когда беспорядки прекратились.

Седельмайр, Якобо — священник-иезуит, родился в Инхаузене, Бавария. Отец Седельмайр впервые приехал в Тубутаму в 1736 году. Он совершил ряд исследовательских энтрад на север и выдержал осаду вместе с отцом Нентвигом в церкви в Тубутаме во время восстания пима. Он сбежал в Санта-Ана, но вскоре вернулся в Тубутаму. Он был в Гуэвави с 1752 до конца 1754 года. Он ненадолго пробыл в Уасабасе в 1755 году, но был переведен в Текорипу примерно в 1756 году, где оставался до 1763 года. Затем его направили в Матапе, где он оставался до изгнания. Он умер в изгнании в Авиле, Испания.

Сегессер, Фелипе — отец Посетитель Пимерия Альта во время восстания, он прибыл в Вера-Крус с «миссией» из 26 иезуитов, прибывших в апреле 1731 года. В середине июня 1731 года он был приписан к Сан-Хавьеру. Он служил в Гуэви с 1733 по 1734 год. Когда он стал отцом-посетителем, он попытался восстановить миссии Пимерия Альта. Он служил с отличием и был одним из нескольких, кто предложил Тубак в качестве нового президентского места в 1752 году. Во время восстания ему был 61 год.

Соса, Хосе Игнасио — сын Мануэля Хосе де Соса и Марии Николаса Гомес де Сильва, он был дальним родственником Анзас через их мать, Марию Розу Безерра Ньето. Хосе, вероятно, жил на ранчо Гевави, где он вырос, во время восстания и определенно был частью группы беженцев, бежавших в Терренате в конце ноября 1751 года. Женат на Марии Эмеренсиана Ромеро, местной жительнице Буэны. Виста девочка, у них был один шестилетний ребенок на момент восстания. После беспорядков они вернулись в долину Сан-Луис, и их семья продолжала расти.

Стигер, Гаспар — отец-настоятель Пимерии Альта во время восстания. Родившийся в Оберрие, Швейцария, отец Стигер был высоким, с темными волосами и шрамом между бровями. Он приехал в Новую Испанию в 1730 году с двадцатью шестью другими миссионерами. После смерти отца Грасхоффера в Гуевави он отправился в Бак, а отец Сегессер отправился из Бака в Гуевави. После того, как Сегессер покинул Гуэви, Стигер служил Гуэви из Бака. Когда отца Кампоса увезли из Сан-Игнасио и после того, как отец Сегессер прослужил там почти год, отец Стигер заменил его и оставался там двадцать пять лет до своей смерти 24 апреля 1762 года. Он похоронен под святилищем перед главным собором. алтарь на евангельской стороне церкви в Сан-Игнасио.

Тельо, Томас — священник-иезуит, родился в городке Альмагро в провинции Ла-Манча, Испания. Он служил в миссии Каборка и был убит там, когда вспыхнуло восстание, его голова была раздавлена ​​маканой или дубинкой.

Тиснадо, Инес — Убежденная Луисом и его заговорщиками в том, что апачи напали на деревню Шарик во второй половине дня 20 ноября 1751 года, она бежала со своими четырьмя маленькими детьми и другими людьми в предполагаемый безопасный дом Луиса, где он бессмысленно сжег его дотла, убив все внутри.

Урреа, Бернардо де — баскский криолло из Кулиакана, Синалоа, он владел и управлял ныне известным ранчо «Аризона». Он был заместителем мэра Юстиции юрисдикции Пимерия Альта, живя в Оподепе, между Кукурпе и Оркаситасом в начале восстания. Он был крестным отцом Луиса Оакпикагигуа и его жены. Он возглавил отряд, разбивший Луиса под Аривакой. После восстания, когда Хуан Томас де Белдаррайн был назначен капитаном нового Президио Тубака, Урреа занял его место в качестве капитана Президио Синалоа. Затем, вскоре после этого, когда был создан новый Президио Алтаря, он был назначен его капитаном.

Вера, Хосе де — один из наемников Николаса Ромеро, ему было пятьдесят три года, и он очень хорошо знал Педро Чиуауа. Он не верил, что виновен в чем-то достаточно серьезном, чтобы заслуживать казни. Педро и трое его детей жили с Верой, его женой Марией Хосефой де лос Риос и их дочерью Марией Антонией де ла Лус де Вера в течение восьми дней до восстания Пима. Все вместе бежали в Терренате, когда Педро арестовали.

Вера, Мария Антония де ла Лус — Родилась в долине Сан-Луис 15 марта 1750 года и была крещена в Гуэви отцом Гарручо. Она была слишком молода, чтобы помнить о бегстве в Терренате. Ее родителями были Хосе де Вера и Мария Хосефа де лос Риос.

Висенте — местный губернатор деревни Шарич в годы после восстания и, возможно, до него. Он определенно жил в Шарике во время восстания.

Вильдосола, Габриэль Антонио де — Баск из Элехабетии, Бискайя, Испания, он купил ранчо Санта-Барбара у Николаса Ромеро за год до восстания. Хотя в то время он и его молодая жена Хосефа Грегория де Анза жили на ранчо, в день начала восстания он был на ранчо семьи Анза в Сопори. Он благополучно вернулся в Гевави и долину Сан-Луис и бежал с остальными весино в Терренате. Габриэлю было двадцать девять лет, Грегории — девятнадцать, и они были женаты почти пять лет. Благополучно доставив свою жену в Басочуку, Сонора, Габриэль вместе с четырьмя другими вооруженными людьми, одним из которых был его молодой шурин Хуан Баутиста де Анса, отправился в Сан-Игнасио, чтобы присоединиться к ополчению и помочь подавить восстание. Он был хорошо знаком с Педро де ла Крузом. В 1754 году после смерти Хуана Антонио Менокаля он был назначен капитаном Президио Фронтераса в награду за услуги, оказанные королю во время восстания.

Яньес, Кристобаль — комиссар и лейтенант милиции, именно он, согласно заявлению Педро Чиуауа, предупредил его покинуть Агуа Кальенте, чтобы избежать наказания, которое якобы было назначено отцом Седельмайром. Он был одним из первых, кого убили во время нападения на рассвете на Реалито из Окитоа. Тоже баск, он, очевидно, был холост, но его семья была из долины Сан-Луис, и он был хорошо известен в Гуэви.

Глоссарий испанских терминов

Алькальд — местный офицер миссии; похож на мэра деревни

Альферес — младший лейтенант либо в президентской кавалерии, либо в местной милиции

Амо — приемный отец; приемные родители во множественном числе

Archivo General de Indias — Генеральный архив Индии в Севилье, Испания

Arriero — упаковщик мулов

Bastón — трость, которая была символом власти офицера

Кабаллада — табун дополнительных или эстафетных лошадей

Кадет — солдат-ученик, который жил с командиром для его обучения

Седула — a королевский указ от короля

Comisiario — комиссар миссии; всегда метис или испанец

Криолло — лицо полуостровного испанского происхождения, родившееся в Америке

Estación — ранчо

Гачупин — испанец с полуострова

Gente de Razón — землевладельцы; обычно метис или испанец

Justicia Mayor — главный судья

Ладино — индеец, свободно говорящий по-испански

Мадор — местный офицер миссии; что именно это была за должность, неизвестно

Майордомо — мастер фермы или ранчо

Ниджора — индеец одного из племен юма, купленный и воспитанный в качестве приемного ребенка испанцами или индейцами пима

Пайсано — житель того же города или региона, что и другой

Пуро Индио — чистокровный индеец

Ранчерия — деревня; чаще всего индейская деревня в Pimería Alta

Realito — от слова real, что означает небольшой шахтерский лагерь

Vaquero — ковбой или пастух скота

Vecino — резидент обозначенной миссии

в котором не было постоянного священника.

Источники

Почти все, что здесь содержится в отношении событий, связанных с восстанием Пима 1751 года, взято из секции Гвадалахары Генерального архива Индии (AGI) в Севилье, Испания, и содержится в коллекции миокрофильмов Национального исторического парка Тумакакори. ТУМА Роллы 5-10.
Большая часть личной информации об этих людях и их семьях поступает из реестров миссий Гевави, Тумакакори, Сан-Игнасио, Ариспе и Оркаситас, копии которых хранятся в Национальном историческом парке Тумакакори в виде микрофильмов или фотокопий. Большая часть информации также содержится в продолжающемся проекте базы данных «Миссия 2000» в Национальном историческом парке Тумакакори.
Большая часть информации о священниках-иезуитах взята из неопубликованной рукописи всех священников, служивших в Тумакакори, составленной Джинни Сфар. Остальное взято из книги Пола М. Рока «Пути Падре через Сонору: иллюстрированная история и путеводитель по испанским церквям». (Историческое общество пионеров Аризоны, Тусон: 1967).