Наталья ГорскаяБабье царство. Читать бесплатно онлайн журнал бабье царство

Читать онлайн электронную книгу Бабье царство - I. Накануне бесплатно и без регистрации!

Вот толстый денежный пакет. Это из лесной дачи, от приказчика. Он пишет, что посылает полторы тысячи рублей, которые он отсудил у кого-то, выиграв дело во второй инстанции. Анна Акимовна не любила и боялась таких слов, как отсудил и выиграл дело. Она знала, что без правосудия нельзя, но почему-то, когда директор завода Назарыч или приказчик на даче, которые часто судились, выигрывали в пользу ее какое-нибудь дело, то ей всякий раз становилось жутко и как будто совестно. И теперь ей стало жутко и неловко, и захотелось отложить эти полторы тысячи куда-нибудь подальше, чтобы не видеть их.

Она думала с досадой: ее ровесницы, – а ей шел двадцать шестой год, – теперь хлопочут по хозяйству, утомились и крепко уснут, а завтра утром проснутся в праздничном настроении; многие из них давно уже повыходили замуж и имеют детей. Только она одна почему-то обязана, как старуха, сидеть за этими письмами, делать на них пометки, писать ответы, потом весь вечер до полуночи ничего не делать и ждать, когда захочется спать, а завтра весь день будут ее поздравлять и просить у ней, а послезавтра на заводе непременно случится какой-нибудь скандал, – побьют кого, или кто-нибудь умрет от водки, и ее почему-то будет мучить совесть; а после праздников Назарыч уволит за прогул человек двадцать, и все эти двадцать будут без шапок жаться около ее крыльца, и ей будет совестно выйти к ним, и их прогонят, как собак. И все знакомые будут говорить за глаза и писать ей в анонимных письмах, что она миллионерша, эксплоататорша, что она заедает чужой век и сосет у рабочих кровь.

Вот в стороне лежит пачка прочитанных и уже отложенных писем. Это от просителей. Тут голодные, пьяные, обремененные многочисленными семействами, больные, униженные, непризнанные… Анна Акимовна уже наметила на каждом письме, кому три рубля, кому пять; письма эти сегодня же пойдут в контору, и завтра там будет происходить выдача пособий, или, как говорят служащие, кормление зверей.

Раздадут по мелочам и 470 рублей – проценты с капитала, завещанного покойным Акимом Иванычем на нищих и убогих. Будет безобразная толкотня. От ворот до дверей конторы потянется гусем длинный ряд каких-то чужих людей со звериными лицами, в лохмотьях, озябших, голодных и уже пьяных, поминающих хриплыми голосами матушку-благодетельницу Анну Акимовну и ее родителей; задние будут напирать на передних, а передние – браниться нехорошими словами. Конторщик, которому прискучат шум, брань и причитывания, выскочит и даст кому-нибудь по уху ко всеобщему удовольствию. А свои люди, рабочие, не получившие к празднику ничего, кроме своего жалованья, и уже истратившие всё до копейки, будут стоять среди двора, смотреть и посмеиваться – одни завистливо, другие иронически.

«Купцы, а особенно купчихи больше любят нищих, чем своих рабочих, – подумала Анна Акимовна. – Это всегда так».

Взгляд ее упал на денежный пакет. Хорошо бы раздать завтра эти ненужные, противные деньги рабочим, но нельзя ничего давать рабочему даром, а то запросит в другой раз. Да и что значат эти полторы тысячи, если на заводе всех рабочих тысяча восемьсот с лишком, не считая их жен и детей? А то, пожалуй, выбрать одного из просителей, писавших эти письма, какого-нибудь несчастного, давно уже потерявшего надежду на лучшую жизнь, и отдать ему полторы тысячи. Бедняка ошеломят эти деньги, как гром, и, быть может, первый раз в жизни он почувствует себя счастливым. Эта мысль показалась Анне Акимовне оригинальной и забавной и развлекла ее. Она наудачу потянула из пачки одно письмо и прочла. Какой-то губернский секретарь Чаликов давно уже без места, болен и проживает в доме Гущина; жена в чахотке, пять малолетних дочерей. Гущинский четырехэтажный дом, в котором жил Чаликов, хорошо знала Анна Акимовна. Ах, нехороший, гнилой, нездоровый дом!

– Вот отдам этому Чаликову, – решила она. – Посылать не стану, лучше сама свезу, чтобы не было лишних разговоров. Да, – рассуждала она, пряча в карман полторы тысячи, – посмотрю и, пожалуй, девочек куда-нибудь пристрою.

Ей стало весело, она позвонила и приказала подавать лошадей.

Когда она садилась в сани, был седьмой час вечера. Окна во всех корпусах были ярко освещены, и оттого на громадном дворе казалось очень темно. У ворот и далеко в глубине двора, около складов и рабочих бараков горели электрические фонари.

Этих темных, угрюмых корпусов, складов и бараков, где жили рабочие, Анна Акимовна не любила и боялась. В главном корпусе после смерти отца она была только один раз. Высокие потолки с железными балками, множество громадных, быстро вертящихся колес, приводных ремней и рычагов, пронзительное шипение, визг стали, дребезжанье вагонеток, жесткое дыхание пара, бледные или багровые или черные от угольной пыли лица, мокрые от пота рубахи, блеск стали, меди и огня, запах масла и угля, и ветер, то очень горячий, то холодный, произвели на нее впечатление ада. Ей казалось, будто колеса, рычаги и горячие шипящие цилиндры стараются сорваться со своих связей, чтобы уничтожить людей, а люди, с озабоченными лицами, не слыша друг друга, бегают и суетятся около машин, стараясь остановить их страшное движение. Анне Акимовне что-то показывали и почтительно объясняли. Она помнит, как в кузнечном отделении вытащили из печи кусок раскаленного железа и как один старик с ремешком на голове, а другой – молодой, в синей блузе, с цепочкой на груди и с сердитым лицом, должно быть, из старших, ударили молотками по куску железа, и как брызнули во все стороны золотые искры, и как, немного погодя, гремели перед ней громадным куском листового железа; старик стоял навытяжку и улыбался, а молодой вытирал рукавом мокрое лицо и объяснял ей что-то. И она еще помнит, как в другом отделении старик с одним глазом пилил кусок железа, и сыпались железные опилки, и как рыжий, в темных очках и с дырами на рубахе, работал у токарного станка, делая что-то из куска стали; станок ревел и визжал и свистел, а Анну Акимовну тошнило от этого шума, и казалось, что у нее сверлят в ушах. Она глядела, слушала, не понимала, благосклонно улыбалась, и ей было стыдно. Кормиться и получать сотни тысяч от дела, которого не понимаешь и не можешь любить, – как это странно!

А в рабочих бараках она не была ни разу. Там, говорят, сырость, клопы, разврат, безначалие. Удивительное дело: на благоустройство бараков уходят ежегодно тысячи рублей, а положение рабочих, если верить анонимным письмам, с каждым годом становится все хуже и хуже…

«При отце было больше порядка, – думала Анна Акимовна, выезжая со двора, – потому что он сам был рабочий и знал, что нужно. Я же ничего не знаю и делаю одни глупости».

Ей опять стало скучно, и она была уже не рада, что поехала, и мысль о счастливце, на которого сваливаются с неба полторы тысячи, уже не казалась ей оригинальной и забавной. Ехать к какому-то Чаликову, когда дома постепенно разрушается и падает миллионное дело, и рабочие в бараках живут хуже арестантов, – это значит делать глупости и обманывать свою совесть. По шоссе и около него через поле, направляясь к городским огням, шли толпами рабочие из соседних фабрик – ситцевой и бумажной. В морозном воздухе раздавались смех и веселый говор. Анна Акимовна поглядела на женщин и малолетков, и ей вдруг захотелось простоты, грубости, тесноты. Она ясно представила себе то далекое время, когда ее звали Анюткой и когда она, маленькая, лежала под одним одеялом с матерью, а рядом, в другой комнате, стирала белье жилица-прачка, и из соседних квартир, сквозь тонкие стены, слышались смех, брань, детский плач, гармоника, жужжание токарных станков и швейных машин, а отец, Аким Иваныч, знавший почти все ремесла, не обращая никакого внимания на тесноту и шум, паял что-нибудь около печки или чертил или строгал. И ей захотелось стирать, гладить, бегать в лавку и кабак, как это она делала каждый день, когда жила с матерью. Ей бы рабочей быть, а не хозяйкой! Ее большой дом с люстрами и картинами, лакей Мишенька во фраке и с бархатными усиками, благолепная Варварушка и льстивая Агафьюшка, и эти молодые люди обоего пола, которые почти каждый день приходят к ней просить денег и перед которыми она почему-то всякий раз чувствует себя виноватой, и эти чиновники, доктора и дамы, благотворящие на ее счет, льстящие ей и презирающие ее втайне за низкое происхождение, – как все это уже прискучило и чуждо ей!

Вот железнодорожный переезд и застава; пошли дома вперемежку с огородами; вот, наконец, и широкая улица, где стоит знаменитый дом Гущина. На улице. обыкновенно тихой, теперь по случаю кануна праздника было большое движение. В трактирах и портерных шумели. Если бы проезжал теперь по улице кто-нибудь не здешний, живущий в центре города, то он заметил бы только грязных, пьяных и ругателей, но Анна Акимовна, жившая с детства в этих краях, узнавала теперь в толпе то своего покойного отца, то мать, то дядю. Отец был мягкая, расплывчатая душа, немножко фантазёр, беспечный и легкомысленный; у него не было пристрастия ни к деньгам, ни к почету, ни к власти: он говорил, что рабочему человеку некогда разбирать праздники и ходить в церковь; и если б не жена, то он, пожалуй, никогда бы не говел и в пост ел бы скоромное. А дядя, Иван Иваныч, наоборот, был кремень; во всем, что относилось к религии, политике и нравственности, он был крут и неумолим, и наблюдал не только за собой, но и за всеми служащими и знакомыми. Не дай бог, бывало, войти к нему в комнату и не перекреститься! Роскошные хоромы, в которых живет теперь Анна Акимовна, он держал запертыми и отпирал их только в большие праздники для важных гостей, а сам жил в конторе, в одной маленькой комнатке, уставленной образами. Он тяготел к старой вере и постоянно принимал у себя старообрядческих архиереев и попов, хотя был крещен и венчан, и жену свою похоронил по обряду православной церкви. Брата Акима, своего единственного наследника, он не любил за легкомыслие, которое называл простотой и глупостью, и за равнодушие к вере. Он держал его в черном теле, на положении рабочего, платил ему по 16 рублей в месяц. Аким говорил своему брату вы и в прощеные дни со всем своим семейством кланялся ему в ноги. Но года за три до своей смерти Иван Иваныч приблизил его к себе, простил и приказал нанять для Анютки гувернантку.

Ворота под домом Гущина темные, глубокие, вонючие; слышно, как около стен покашливают мужчины. Оставив сани на улице, Анна Акимовна вошла во двор и спросила тут, как пройти в 46-й номер к чиновнику Чаликову. Ее направили к крайней двери направо, в третий этаж. И во дворе, и около крайней двери, даже на лестнице был тот же противный запах, что и под воротами. В детстве, когда отец Анны Акимовны был простым рабочим, она живала в таких домах, и потом, когда обстоятельства изменились, часто посещала их в качестве благотворительницы; узкая каменная лестница с высокими ступенями, грязная, прерываемая в каждом этаже площадкою; засаленный фонарь в пролете; смрад, на площадках около дверей корыта, горшки, лохмотья, – все это было знакомо ей уже давным-давно… Одна дверь была открыта, и в нее видно было, как на столах сидели портные-евреи в шапках и шили. На лестнице Анне Акимовне встречались люди, но ей и в голову не приходило, что ее могут обидеть. Рабочих и мужиков, трезвых и пьяных, она так же мало боялась, как своих интеллигентных знакомых.

В квартире № 46 сеней не было, и начиналась она с кухни. Обыкновенно в квартирах фабричных и мастеровых пахнет лаком, смолой, кожей, дымом, смотря по тому, чем занимается хозяин; квартиры же обедневших дворян и чиновников узнаются по промозглому запаху какой-то кислоты. Этот противный запах обдал Анну Акимовну и теперь, едва она переступила порог. В углу за столом сидел спиной к двери какой-то мужчина в черном сюртуке, должно быть, сам Чаликов, и с ним пять девочек. Старшей, широколицей и худенькой, с гребенкой в волосах, было на вид лет пятнадцать, а младшей, пухленькой, с волосами как у ежа, – не больше трех. Все шестеро ели. Около печи, с ухватом в руке, стояла маленькая, очень худая, с желтым лицом женщина в юбке и белой кофточке, беременная.

– Не ожидал я от тебя, Лизочка, что ты такая непослушная, – говорил мужчина с укоризной. – Ай, ай, как стыдно! Значит, ты хочешь, чтобы папочка тебя высек, да?

Увидев на пороге незнакомую даму, тощая женщина вздрогнула и оставила ухват.

– Василий Никитич! – окликнула она не сразу, глухим голосом, как будто не веря своим глазам.

Мужчина оглянулся и вскочил. Это был костлявый, узкоплечий человек, со впалыми висками и с плоскою грудью. Глаза у него были маленькие, глубокие, с темными кругами, нос длинный, птичий и немножко покривившийся вправо, рот широкий. Борода у него двоилась, усы он брил и от этого походил больше на выездного лакея, чем на чиновника.

– Здесь живет господин Чаликов? – спросила Анна Акимовна.

– Точно так-с, – строго ответил Чаликов, но тотчас же узнал Анну Акимовну и вскрикнул: – Госпожа Глаголева! Анна Акимовна! – и вдруг задохнулся и всплеснул руками, как бы от страшного испуга. – Благодетельница!

Со стоном он подбежал к ней и, мыча, как параличный, – на бороде у него была капуста, и пахло от него водкой, – припал лбом к муфте и как бы замер.

– Ручку! Ручку святую! – проговорил он, задыхаясь. – Сон! Прекрасный сон! Дети, разбудите меня!

Он повернул к столу и сказал рыдающим голосом, потрясая кулаками:

– Провидение услышало нас! Пришла наша избавительница, наш ангел! Мы спасены! Дети, на колени! На колени!

Госпожа Чаликова и девочки, кроме самой младшей, стали для чего-то быстро убирать со стола.

– Вы писали, что ваша жена очень больна, – сказала Анна Акимовна, и ей стало совестно и досадно. «Полторы тысячи я ему не дам», – подумала она.

– Вот она, моя жена! – сказал Чаликов тонким женским голоском, как будто слезы ударили ему в голову. – Вот она, несчастная! Одною ногой в могиле! Но мы, сударыня, не ропщем. Лучше умереть, чем так жить. Умирай, несчастная!

«Что он ломается? – подумала Анна Акимовна с досадой. – Сейчас видно, что привык иметь дело с купцами».

– Говорите со мной, пожалуйста, по-человечески, – сказала она. – Я комедий не люблю.

– Да, сударыня, пятеро осиротевших детей вокруг гроба матери, при погребальных свечах – это комедия! Эх! – сказал Чаликов с горечью и отвернулся.

– Замолчи! – шепнула жена и дернула его за рукав. – У нас, сударыня, не прибрано, – сказала она, обращаясь к Анне Акимовне, – уж вы извините… Дело семейное, сами изволите знать. В тесноте, да не в обиде.

«Не дам я им полторы тысячи», – опять подумала Анна Акимовна.

И чтобы поскорее отделаться от этих людей и от кислого запаха, она уже достала портмонэ и решила оставить рублей 25 – не больше; но ей вдруг стало совестно, что она ехала так далеко и беспокоила людей из-за пустяков.

– Если вы дадите мне бумаги и чернил, то я сейчас напишу доктору, моему хорошему знакомому, чтобы он побывал у вас, – сказала она, краснея. – Доктор очень хороший. А на лекарства я вам оставлю.

Госпожа Чаликова бросилась стирать со стола.

– Здесь не чисто! Куда ты? – прошипел Чаликов, глядя на нее со злобой. – Проводи к жильцу! Пожалуйте, сударыня, к жильцу, осмелюсь просить вас, – обратился он к Анне Акимовне. – Там чисто.

– Осип Ильич не велел ходить в его комнату! – сказала строго одна из девочек.

Но Анну Акимовну уже повели из кухни через узкую проходную комнату, меж двух кроватей; видно было по расположению постелей, что на одной спали двое вдоль, а на другой – трое поперек. В следующей затем комнате жильца, в самом деле, было чисто. Опрятная постель с красным шерстяным одеялом, подушка в белой наволочке, даже башмачок для часов, стол, покрытый пеньковою скатертью, а на нем чернильница молочного цвета, перья, бумага, фотографии в рамочках, все как следует, и другой стол, черный, на котором в порядке лежали часовые инструменты и разобранные часы. На стенах были развешаны молотки, клещи, буравчики, стамески, плоскозубцы и т. п., и висело трое стенных часов, которые тикали; одни часы громадные, с толстыми гирями, какие бывают в трактирах.

Принимаясь за письмо, Анна Акимовна увидела перед собой на столе портрет отца и свой портрет. Это ее удивило.

– Кто здесь у вас живет? – спросила она.

– Жилец, сударыня, Пименов. Он у вас на заводе служит.

– Да? А я думала, часовой мастер.

– Часами он занимается приватным образом, между делом. Любитель-с.

После некоторого молчания, когда слышно было только, как тикали часы и скрипело перо по бумаге, Чаликов вздохнул и сказал насмешливо, с негодованием:

– Правда говорится: из благородства да из чинов шубы себе не сошьешь. Кокарда на лбу и благородный титул, а кушать нечего. По-моему, если человек низкого звания помогает бедным, то он гораздо благороднее какого-нибудь Чаликова, который погряз в нищете и пороке.

Чтобы польстить Анне Акимовне, он сказал еще несколько фраз, обидных для своего благородства, и было ясно, что он унижал себя потому, что считал себя выше ее. Она между тем кончила письмо и запечатала. Письмо будет брошено, а деньги пойдут не на лечение, – это она знала, но все-таки положила на стол 25 рублей и, подумав, прибавила еще две красных бумажки. Тощая желтая рука госпожи Чаликовой, похожая на куриную лапку, мелькнула у нее перед глазами и сжала деньги в кулачок.

– Это вы изволили дать на лекарства, – сказал Чаликов дрогнувшим голосом, – но протяните руку помощи также мне… и детям, – добавил он и всхлипнул, – детям несчастным! Не за себя боюсь, за дочерей боюсь! Гидры разврата боюсь!

Стараясь открыть портмонэ, в котором испортился замочек, Анна Акимовна сконфузилась, покраснела. Ей было стыдно, что люди стоят перед ней, смотрят ей в руки и ждут и, вероятно, в глубине души смеются над ней. В это время кто-то вошел в кухню и застучал ногами, стряхивая снег.

– Жилец пришел, – сказала госпожа Чаликова.

Анна Акимовна еще больше сконфузилась. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из заводских застал ее в этом смешном положении. Жилец, как нарочно, вошел в свою комнату в ту самую минуту, когда она, сломавши наконец, замочек, подавала Чаликову несколько бумажек, а Чаликов мычал, как параличный, и искал губами, куда бы поцеловать ее. В жильце она узнала рабочего, который когда-то в кузнечном отделении гремел перед ней железным листом и давал ей объяснения. Очевидно, он пришел теперь прямо с завода: лицо у него было смуглое от копоти, и одна щека около носа запачкана сажей. Руки совсем черные, и блуза без пояса лоснилась от масляной грязи. Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, черноволосый, плечистый и, по-видимому, очень сильный. Анна Акимовна с первого же взгляда определила в нем старшего, получающего не меньше 35 рублей в месяц, строгого, крикливого, бьющего рабочих по зубам, и это видно было по его манере стоять, по той позе, какую он невольно вдруг принял, увидев у себя в комнате даму, а главное потому, что у него были брюки навыпуск, карманы на груди и острая, красиво подстриженная бородка. Покойный отец, Аким Иваныч, был братом хозяина, а все-таки боялся старших, вроде этого жильца, и заискивал у них.

– Извините, мы без вас распорядились тут, – сказала Анна Акимовна.

Рабочий смотрел на нее с удивлением, конфузливо улыбался и молчал.

– Вы сударыня, погромче… – тихо сказал Чаликов. – Господин Пименов, когда приходят по вечерам с завода, бывают туги на ухо.

Но Анна Акимовна была уже рада что ей тут больше нечего делать, кивнула головой и быстро вышла. Пименов пошел проводить ее.

– Вы давно у нас служите? – спросила она громко, не оборачиваясь к нему.

– С девяти лет. Я еще при вашем дяденьке определился.

– Как, однако, давно! Вот дядя и отец знали всех служащих, а я почти никого не знаю. Я вас видела и раньше, но не знала, что ваша фамилия Пименов.

Анна Акимовна чувствовала желание оправдаться перед ним, сделать вид, что давала она сейчас деньги не серьезно, а шутя.

– Ох, эта бедность! – вздохнула она. – Творим мы добрые дола и в праздники, и в будни, а все толку нет. Мне кажется, что помогать таким, как этот Чаликов, бесполезно.

– Конечно, бесполезно, – согласился Пименов. – Сколько ни дайте, все пропьет. А теперь всю ночь муж и жена будут отнимать друг у дружки и драться, – добавил он и засмеялся.

– Да, надо сознаться, наша филантропия бесполезна, скучна и смешна. Но ведь тоже, согласитесь, нельзя сидеть сложа руки, надо делать что-нибудь. Например, что делать с Чаликовыми?

Она обернулась к Пименову и остановилась, ожидая от него ответа; он тоже остановился и медленно и молча пожал плечами. Очевидно, он знал, что делать с Чаликовыми, но это было так грубо и нечеловечно, что он не решался даже сказать. И Чаликовы были для него до такой степени не интересны и ничтожны, что через мгновение он уже не помнил о них; глядя в глаза Анне Акимовне, он улыбался от удовольствия, и выражение у него было такое, как будто ему снилось что-то очень хорошее. Анна Акимовна только теперь, стоя к нему близко, по его лицу, особенно по глазам, увидала, как он утомлен и как ему хочется спать.

«Вот ему бы дать те полторы тысячи!» – подумала она, но эта мысль почему-то показалась ей несообразной и оскорбительной для Пименова.

– У вас небось все тело болит от работы, а вы меня провожаете, – сказала она, спускаясь по лестнице. – Идите домой.

Но он не расслышал. Когда выходили на улицу, он забежал вперед, отстегнул у саней полсть и, подсаживая Анну Акимовну, сказал:

– Благополучно праздника встретить!

librebook.me

газета Завтра: Блог: Бабье царство

Полной неожиданностью было открытие Владислава Суркова как талантливого публициста. "Кризис лицемерия" Ссылка , "Валентинка в багровых тонах" Ссылка показали автора как человека вдумчивого, умеющего заглянуть вглубь рассматриваемого вопроса. И именно "Валентинка", а точнее, поднятый в ней женский вопрос подтолкнул меня к написанию этого опуса.

Мало кто задумывается нынче о сути времени в бытовых буднях непрестанной суеты. Липкая слизь, вытекающая с экранов TV и Internet, склеивает мозги и волю намертво, и для обретения вновь способности двигаться, то есть совершать подвиг, требуются немалые усилия по стряхиванию с себя комков налипших стереотипов и приятных для ума мыслеформ. Эти стереотипы мы видим во всём: в словах, поступках, в любимых песнях, в любимых блюдах. В "Валентинке" имеются потуги к тому, чтобы перешагнуть за их пределы, но они цепкой лапой всё равно затягивают и не позволяют сделать окончательно верные выводы. "Ты хорошо начал, солдат, – скверно кончил" - генерал Хлудов.

В кулинарном искусстве приготовления блюд из варёных лягушек главное – это умение не переборщить с огнём, иначе лягушки выпрыгнут из кастрюли. Своё мастерство повара в полной мере показали на примере Америки и Европы. Незаметно процесс приготовления подошёл к своему завершающему этапу, и уже толерантно-шестицветное блюдо скоро будет подано к столу того, кого больше всего боится человек, от кого он пытается укрыться в храмах и в молитве. Не миновала сия чаша и русский народ. Медленно, но верно, выбивая из памяти историю и традиции, а из души - совесть и правду, вводят чужие ценности, чужой язык, чужие обычаи. Впрочем, ошибаются те, кто считает, что началось это с Горбачёвым, ошибаются и те, кто считает, что с Октябрьской революцией. Началось раньше, намного раньше. На Западе это началось с Ренессанса, когда возобладал культ тела и материи (впрочем, пошло всё от греков и римлян), у нас, пожалуй, со "спора с греками о вере" Арсения Суханова, ну а затем по нарастающей, с небольшими отступлениями, но неотвратно, мы шли к Расколу, опять же, к желудочно-кишечной теории Маркса и Энгельса, к революциям...

А при чём здесь "Валентинка", спросите вы? Да при том, что выбитое из сознания понимание мироздания позволило подменить понятия на уровне имени, ибо понимание и есть слышание имени (nomine). Правильное имя заменили другим – неправильным, и внушили, что это и есть настоящее имя. Прекрасная дама Сервантеса, и прекрасная дама Блока – результаты этой подмены. На первое место выходит Её Величество Женщина, потеснив Творца. Вот уже и песни, серенады, западные поп и рок-группы, и советские ВИА в тренде, как нынче принято говорить, духа времени. Вполне закономерное явление в мире материализма. Материя – это женская вотчина, отсюда и мать, и матрица. Это нормально, это по Закону. Сеет, творит мужчина, собирает урожай и складывает (упорядочивает) женщина. Лада от слов "складывать", "укладывать". Самое главное для женщины - дом, одежда, накрытый стол. Мать всегда прежде всего заботится, чтобы ребёнок был телесно здоров, накормлен и одет. Это заложено в неё природой. От того и заботится женщина о своей внешности больше, чем мужчина, ибо внешнее – это ЕЁ. И когда с Ренессансом вернулся в Европу культ тела, как основы основ, когда лишь только то, что можно пощупать, увидеть, понюхать, было объявлено единственной истиной (кстати, истина от слова "есть" "существовать"), тогда женщина и стала выходить вперёд, - провозглашённая "истина", ведь, её вотчина. Иначе и не могло быть. Впрочем, падение в материю – процесс закономерный, начавшийся с Адама и Евы: вкушение "яблока познания" есть падение в материю. Яблоко до сих пор у евреев считается символом Вселенной. И изгнание из Рая - тоже закономерный процесс, ведь нельзя быть одновременно духовным и телесным. "И тогда увидели они, что наги..." потому как наготы в духе не существует.

Но это не всё. Полный цикл заключается в рождении, становлении, старости и смерти. Если первые два – это мужские, - рождение лишь следствие брошенного семени в почву, - то осень со сбором урожая и подведением итогов – женское. Потому целый ряд богородичных праздников от Рождества до Успения празднуются осенью. А затем зима – смерть. И смерть – тоже закономерно женское. Это Мара или Снежная королева. Причиной смерти может быть и мужчина, но сама Смерть, убаюкивающая, успокаивающая, обволакивающая – это женщина и только женщина. Поэтому процесс обабивания, общества, обабивания мужчин - закономерный процесс, указывающий на то, что цикл завершается. И если мы, выходя на улицу, на каждом углу видим все эти товары для женщин, бесконечные развлекательные учреждения, когда культ женского тела превращается в культуру общества, это явный признак конца этого общества.

Надежда на то, что мужчина посидит в своём кабинете, а затем выйдет и стукнет кулаком по столу - тщетны. Для этого нужен Мужчина. В выродившемся обществе таких очень и очень мало. И это не удивительно, ведь, для того, чтобы стать мужчиной, нужны спартанские условия, спартанское воспитание, спартанское мировоззрение. И где их взять нынче? 

А любовь? Любовь - лишь сила притяжения, без баланса сил Вселенная не сможет существовать.

Презирая печали, жизнь была на кону.

Они вечно смеялись так, что не замечали,

Как солнце каждый вечер превращалось в луну.

 

Они знали, что годы побеждает любовь.

Они вечно смеялись так, что тёмные воды

Отвечая, заливали этот город собой...

Слушать

Универсально лишь сострадание. Но это отдельная тема...

Оригинал

zavtra.ru

Читать Бабье царство - Нагибин Юрий Маркович - Страница 1

Нагибин Юрий

Бабье царство

Юрий Маркович Нагибин

БАБЬЕ ЦАРСТВО

Титры идут на фоне яблоневых садов, изнемогающих

под избытком золотистого груза, потом - садов, облетевших, голых.

И на черную голизну ветвей мягко

и густо ложится снег; ровная сияющая белизна

накрыла купы деревьев, и вдруг оказывается, что это не

снег, а весенний яблоневый цвет. Когда же кончаются

титры, то радостный вид цветущих садов сменяется...

...пожарищем. Горят, гибнут в гигантском костре войны

прекрасные суджанские сады.

Крестьянская изба-пятистенка. В чистой горнице немецкий солдат бреется перед зеркальцем, прислоненным к горшку с геранью. Другой солдат ставит пластинки на граммофон с большой трубой. Сквозь хрип и скрежет слышится сентиментальная немец-кая песенка: "Tranen mur Tranen da fliBen darnieder". Еще один солдат спит, отвернувшись к стенке, четвертый солдат притиснул в угол худенькую светловолосую девушку с тонким, тающим лицом и, заглядывая в записную книжку, обучается русскому языку.

- Mleko...

- Не так... - тихо говорит девушка, - Надо: молоко...

- Kurka, bulka, mjed...

- Не так... курица... булка... мед...

- Devotscka, davai! Девушка молчит.

- Nuh?!

- Не знаю, - прошептала девушка.

- Schneller! [Быстрее! (нем.)]

- Девочка, давай! - послышалось, как из-за края света.

- Davai, davai! - с хохотом немец хватает девушку за руки и тянет к себе.

Девушка сопротивляется. Тогда солдат грубо стягивает ее с лавки и тащит к лежанке.

- Schweinerei! [Свинство! (нем.)] - в сердцах проговорил солдат, брившийся у зеркальца. На худом интеллигентном лице - отвращение.

- Ich werde deiner Braut schreiben[Я напишу твоей невесте (нем.)], добавил сентиментальный солдат.

- Das ist nur ein Schrazchen! [Но это же шуточка! (нем.)] оправдывается их приятель, но его набухшие кровью виски подсказывают, что это вовсе не шутка...

На призбе соседней избы сидят четыре женщины: старуха Комариха с лицом как печеное яблоко; средних лет, сухощавая, с кирпичным по смуглоте румянцем Анна Сергеевна; молодая Настеха, высокого роста, широкоскулая, дородная, с сонным обвалом век Надежда Петровна Крыченкова. Сейчас ее сильное лицо кажется не сонным даже, а будто закаменевшим.

Женщины, несмотря на теплый день ранней осени, одеты жарко, рвано и грязно: головы туго замотаны старыми платками, будто на току, когда реют хоботья и полова; драные ватники и длинные юбки с захлестанными подолами скрывают фигуру.

Разговаривая, они не глядят друг на дружку, а прямо перед собой. Из окна пролился бархатный рыдающий голос и смолк.

Комариха. У нас немец куды против всех тихий, уважливый...

Сергеевна. В Коростельках опять четверых повесили: двух мужиков, бабу и малова..

Настеха.Ау нас мода на конопляные воротники еще не завелась...

Комариха. Я ж и говорю: повезло на немца - мягкий, обходительный...

Из дома выходит сентиментальный солдат, на ходу расстегивая штаны.

Не обращая внимания на женщин, начинает мочиться, силясь угодить за кювет. Преуспев

в своей шалости и справив нужду, солдат с шумом пускает ветры и убегает по своим делам.

- Одно слово: правильный немец! - с чувством заключает старуха Комариха.

Вышел интеллигентный солдат. Вежливо кивнул женщинам, но не получил

даже малого ответного привета с их мгновенно омертвевших лиц.У солдата

обиженно дрогнули губы, он быстро зашагал следом за товарищем

Из дома раздался хилкий, будто мышиный писк, возглас страха и

беспомощности. Что-то сдвинулось, упало, стеклянное разбилось.

Комариха. В Медакине гарнизон стоял... Шестерых баб забрюхатили. Троих дурной наградили...

Сергеевна. А у нас вроде никто еще не понес...

Настеха. А ты почем знаешь?

Комариха. Золотой нам достался немец!

Снова слышится жалкий, какой-то придушенный вскрик.

- Никак Дуняшу насилят?! - охнула Сергеевна

- Ах, ироды, она ж дитя!.. - вздохнула Комариха

- Беспременно руки на себя наложит! - сказала Сергеевна

Настеха сжала челюсти, молчит.

- Она Кольки моего невеста.. - проговорила Надежда Петровна

- Пропади все пропадом! - горестно сказала Настеха В вырезе двери соседнего дома мелькнуло светлое платьице Дуняши и скрылось - будто махнул кто белым платком, взывая о помощи. Видимо, немецкий солдат поймал ее за руку и втащил назад в избу. Надежда Петровна вскочила.

- Ах, сволочи! - взрыднулось в ней.

Она хотела кинуться к дому, но Анна Сергеевна повисла на ней, а Комариха бросилась в ноги и уцепилась за ее подол.

- Сказилась?.. Пристрелят - и вся недолга!

- Пустите!.. Мочи нет!..

- Пропади все пропадом! - повторила Настеха. Распахнулось окно, и в нем призрачно мелькнула фигурка Дуняши и скрылась.

Надежда Петровна рванулась и едва не высвободилась из цепких рук. Настеха встала. Она скинула с головы платок, и будто золотая пена вскипела над ее головой и рассыпалась по плечам. Она поддернула захлестанную юбку, и открылись сильные, стройные ноги; она сбросила грязный ватник и осталась в тонкой кофточке, обтягивающей грудь. Из-под безобразной маскировочной оболочки возникла прекрасная молодая русская женщина. С высоко поднятой золотой головой Настеха проходит в дом.

Несколько секунд длится тишина, словно все умерло и в доме и вокруг него, затем на крыльцо выбежала Дуняша в порванном платьишке и стремглав кинулась прочь.

Комариха. В Муханове солдатку с груднятами живьем в избе сожгли...

Сергеевна. В Нестерове бабе живот штыком прокололи...

Комариха. А у нас тишь да гладь, слышно, как ангелы летают. Нечего Бога гневить: повезло нам с немцем!..

Издалека доносится музыка - видимо, другой музыкальный фриц завел граммофон, но сейчас мелодия бравурная, героическая, напоминающая победный марш.

По улице, вспугнув возившихся в пыли ребятишек, пробегают несколько солдат, деревенский староста, кряжистый мужик с рыжей, впроседь бородой, его хромой помощник и писарь. Они проходят, оставив после себя облако пыли, и после короткои тишины слышится позвякивание уздечки, лязг железа и возникает причудливая фигура всадника.

На рослой, костлявой кляче с зашоренными глазами подпрыгивает, гремя старинным кованым шитом, медным тазом для варки варенья, нахлобученным на голову, длинным копьем и стременами, худой, длинный как жердь немецкий лейтенант. Острые, словно спицы, усы стоят торчком, белый взгляд устремлен в далекую пустоту.

- Каспа... тьфу! - плюнула Сергеевна,

- Не Каспа, а лыцарь Тонкий Ход! - поправила Комариха.

- Сейчас начнем чудить! - с тоской сказала Сергеевна, встала и, одернув подол, пошла прочь.

Комариха пожевала губами и тоже поплелась восвояси.

Скрылся и всадник, затем возник в отдалении на бугре, где чернеет ветряная мельница.

И вот ожили, задвигались крылья, пошли в свой круговой полет, и копье наперевес - устремился на "заколдованных великанов" спившийся до безумия немецкий лейтенант Ганс Каспар, он же "добрый рыцарь Дон Кихот". Ветряные мельницы ведут себя одинаково: мчится ли на них гидальго из Ламанчи или его убогий подражатель из состава вермахта - они ударяют всадника и коня своими крыльями и повергают наземь.

Издалека видно, как староста услужливо подает Каспе медный таз, его помощник - копье, писарь - щит, а один из солдат подводит захромавшего Росинанта. И вновь Каспа берет разбег, и Надежда Петровна отворачивается, равнодушная к исходу поединка.

Выходит Настеха. Она пытается держаться независимо, свободно, но что-то ущербное проглядывает в ее повадке.

Она хотела что-то сказать и вдруг схватилась рукой за горло.

Ее отшатнуло к плетню. Надежда Петровна кинулась к Настехе, подставила ладонь под ее лоб. Будто судорога проходит по спине молодой женщины. Затем она повернула к Надежде Петровне взмокшее, искаженное болью и отвращением лицо.

online-knigi.com

Читать онлайн книгу «Бабье царство» бесплатно — Страница 1

Глава 1 Дела важные, денежные

Фокс. *

Раннее утро одного из коротких предзимних дней затянувшейся поздней осени, барон Ивар фон Дюкс, Советник баронессы Изабеллы де Вехтор, медленной, расхябанной походкой никуда совершенно не торопящегося человека, неспешно двигался по узкой, извилистой улочке в южной части города. Он направлялся на встречу с баронессой.

Рядом с ним ловко, чуть косолапой походкой, переваливался с ноги на ногу огромный, медведеобразный ящер — Ли Дуг.

— "Ли Дуг! — наконец-то озарило барона, весь путь от своего дома и до жилища баронессы мучительно пытавшегося вспомнить имя одного из фактических глав трёх ящеровых кланов, прижившихся в городе.

За каким чёртом тот ещё затемно сегодня с утра заявился к нему домой и зачем потащил в гости к Изабелле, барон так до сих пор и не понял. Здоровая хитрая ящерица ловко уходила от ответа. Барон про себя молча выругался.

Ловко прыгая через постоянно встречающиеся по пути большие глубокие лужи, оставшиеся на грязной улочке после недавно прошедшего ливня, барон про себя тихо матерился. Он не понимал зачем этой наглой ящерице, просто так никогда ничего не делающей, понадобилась столь формально официальная встреча с баронессой, да ещё и обязательно в его присутствии. Не понимал и оттого немного нервничал, подозревая что для них с баронессой эта встреча ничем хорошим не кончится.

Широко распахнув входную дверь, Советник, не обращая внимания на смущённо запнувшегося на пороге ящера, уверенной походкой близкого баронессе человека прошёл через тёмные сени и уверенно постучал во внутреннюю межкомнатную дверь.

Не дожидаясь ответа и ни на минуту не задержавшись, слегка наклонив голову, чтоб не стукнуться головой о низкий дверной косяк, как бы невольно кланяясь низкой притолоке, уверенно распахнул дверь.

— Баронесса!

Возмущённый вопль Советника, казалось, слышен был на другом краю города.

— Баронесса, что вы делаете? — его возмущённый вопль, раздавшийся над головой баронессы, был полон искреннего недоумения.

— Что вы там ищете? — повторил он вопрос, подходя поближе и с улыбкой на лице, разглядывая торчащий из-под кровати округлый и изящный зад баронессы, туго обтянутый домашней, мягкой льняной юбкой.

Изабелла, пыхтя и отдуваясь, задом наперёд вылезла из узкого прохода, оставленного между стеной и стоящей в углу кроватью и, отставив в сторону длинную швабру, которой она яростно тыкала куда-то под кровать, возмущённо уставилась на барона.

— Что я тут делаю, я знаю, — раздражённо фыркнула она, отбросив со лба сбившийся локон русых волос.

Выйдя на середину комнаты и уперев левую руку в бёдро, она, подбоченясь, гневно уставилась на барона, раздражённо постукивая зажатой в правой руке шваброй по полу.

— А вот что вы здесь делаете? Как вы сюда вошли, барон, хотела бы я узнать. Да к тому же, без моего разрешения. Кто вас сюда пустил?

— Дверь была открыта, баронесса, — невозмутимо соврал барон. — Мы стучали, стучали. А потом услышали какую-то возню в комнате и решили вас побеспокоить. Так всё же, что вы там делали, баронесса.

— Фокс, зараза, — устало махнула Изабелла рукой, присаживаясь на край кровати из-под которой только что вылезла, — забился в угол и не желает вылезать. Наверное, с полчаса его выковыриваю, а он, как сквозь землю провалился, — устало пожаловалась Изабелла. — Наверное, там какая-то дыра в стене, сколько ни тыкала, а его всё нет.

— Фокс, это вот этот рыжий и наглый лис, что ли? — барон, улыбнувшись, ткнул пальцем куда-то за спину баронессы.

Там, преспокойно развалившись на большой подушке, сидел вальяжный, здоровущий лис с драными, обгрызенными ушами и преспокойно вылизывал свою шёрстку, как будто какой-то огромный рыжий кот на хозяйской кровати. Судя по его довольной физиономии, он уже давно там сидел и с любопытством наблюдал за домашними развлечениями хозяйки.

— Ага! — Воплю, раздавшемуся в этот момент в землянке, наверняка могли бы позавидовать боевые слоны Ганнибала, или иерихонские трубы, пытающиеся разрушить очередной библейский городок.

— Вот, ты где!

Возмущённая баронесса, сердито топнув ногой, коршуном набросилась на довольно вылизывающегося лиса и, схватив того за рыжее, рваное ухо, потащила куда-то на кухню.

— Баронесса!

Советник, потрясённый подобной безцеремонностью, возмущённо уставился ей вослед.

— Разве так можно обращаться с животным.

До ящера, потрясённого подобным обращением со страшным, известным по легендам животным, которого все в его окружении до судорог почему-то боялись, из кухни донёсся гневный вопль баронессы:

— Куда морду воротишь, поганец. Сюда смотреть, кому сказала.

Громкий, возмущённый вопль баронессы заглушил слабый протест Советника, пытающегося ещё что-то ей сказать.

— Вот мыши. Те, что здесь, в ловушке ЭТО мыши, а не та здоровенная дрянь, что ты мне на кровать каждое утро таскаешь. Сколько раз тебе можно повторять, чтобы не тащил в дом всякую гадость.

Буквально через пару минут в дверях кухни показалась раскрасневшаяся, взъерошенная баронесса, с возмущённо довольным видом так и продолжавшая одной рукой тащить за ухо лиса. В другой, за голый хвост брезгливо отставив чуть в сторону. как боевым флагом, она размахивала какой-то ненормально большой мышью-переростком.

— Вот полюбуйтесь, — потрясла она перед носом гостей своей добычей. — И до чего обнаглела рыжая сволочь. Только представьте себе, тащит в дом всяких крыс, а мышей, которые меня доводят до бешенства своим писком, не ловит. Мерзавец! Совсем разбаловался.

Разгневанная баронесса, широко размахнувшись, ловко швырнула дохлую крысу в стоявшее возле входной двери мусорное ведро и, бросив ухо так и продолжавшего довольно лыбиться лиса, присела на скамейку возле обеденного стола.

— Ух, — облегчённо вздохнула она, переведя дух, — совсем запыхалась.

— Вот так мы и развлекаемся каждое утро, — пожаловалась она барону. — Крыс развелось, жуть просто. Каждое утро Рыжик ловит по две, по три штуки. Как будто их сюда кто приваживает.

— Это, вы баронесса, называете крысами? — раздался от двери голос Ли Дуга, отошедшего в сторону.

— А что это, по-вашему? — довольно агрессивно повернулась к нему баронесса, слегка отклонившись в сторону и старательно высматривая того за спиной стоящего перед ней Советника. — По-вашему это мышь переросток? Да ещё с зубами под два вершка? Это и есть натуральная крыса, раз вы этого не знаете. Я что, по-вашему, крысу от мыша не отличу.

— Значит, до этого дня, крыс вы толком то и не видели, — задумчиво констатировал ящер, внимательно рассматривая что-то в мусорном ведре. — Тогда всё становится ясно.

— Что вам ясно? — подозрительно уставился на него Советник, переглянувшись с удивлённо посмотревшей на него баронессой.

— Что это вы так внимательно рассматриваете, эту гадость? — недовольно проворчал он, подходя поближе и бросая косой взгляд на то, что ящер рассматривал в мусорном ведре, брезгливо отстранившись чуть в сторону.

— Значит, вы тоже никогда не видели крыс, — удовлетворённо констатировал ящер. — Так вот, к вашему общему непросвещённому сведению, это не крыса. И тем более не мышь. И уж никак не переросток.

Ящер, бросив ещё один хмурый взгляд на мёртвое животное, которое разглядывал в мусорном ведре, брезгливо отстранил ногой ведро поближе к двери и, молча пройдя на кухню, загремел там рукомойником.

Вернувшись обратно в комнату, он, не нарушив установившегося недоброго молчания, быстро прошёл к столу и, усевшись напротив баронессы, уставился ей прямо в глаза.

— На вашем месте, баронесса, я бы тщательно вымыл руки. Желательно раза три и с мылом.

— Это ядовитая зубатка, чтоб вы знали, а никакая не крыса. Вид, в этих краях совершенно не встречающийся. Очень редкое животное. Эндемик. Внешне очень похожа на крысу. Если раньше никогда её не видеть, то отличить от обычного серого пасюка, практически невозможно. Встречается небольшими, изолированными популяциями в вольном проживании только на северном побережье континента.

— Очень редкая и опасная тварь. Очень!

— Укус для человека смертелен. Даже простое касание человека к её шёрстке при определённых условиях: к примеру, болезненный человек или ослаблен недавно перенесённой болезнью или ещё что, может вызвать мгновенное появление трудно выводимых волдырей, которые следует немедленно обработать особым раствором одного, также довольно редкого северного растения. В противном случае, если сразу не обработать раны, это может привести к мучительной смерти от удушья.

Изабелла растерянно, слёгким недоумением посмотрела на свои изящные, голые по локоть ручки, на которых не было ни грязи, ни каких-либо страшных волдырей, ничего.

— Некоторые спецслужбы культивируют зубатку для особых случаев, — продолжал меж тем стращать её Ли Дуг, — таких как устранение неугодных им людей по внешне естественным, неопределимым причинам. Один из таких питомников по нашим сведениям находится где-то в дельте реки Северный Стрый. Это нам известно ещё со времён нашего там проживания.

— В некоторых, не слишком образованных кругах, не понимая что происходит, смерти от укуса ядовитой зубатки даже придумали мистическое название "Проклятие Трофейщика".

— Слава богу, баронесса, что эта тварь вас не покусала, а вы, хоть и касались её голой рукой, но она уже на тот момент была мертва. Говорят, мёртвые, они не так опасны. Хотя, — недоумённо пожал он своими камнеподобными плечами, — точно этого никто не знает. Как вы понимаете, свидетелей не сохранилось, — мрачно ухмыльнулся он, продолжая нагнетать атмосферу. — Или, Вам баронесса невероятно повезло.

— Но руки я вам всё же настоятельно советую вымыть. И обязательно с мылом.

— Да, вообще то, укусила, тварь такая, — невольно пожаловалась Изабелла, растерянная таким напором.

Выставив вперёд ножку и приподняв слегка кончик платья, оголяя щиколотку, показала на свежий, ещё не заживший до конца маленький шрам на большом пальце правой ноги. — Вот, тварь такая, за палец недавно цапнула, пока Фокс её не придушил. И ещё до того было пару раз, кусали. Правда, не эта, а другие. Но это было ещё раньше, дня два, три назад. И тех тварей мы давно уже закопали на заднем дворе. Я же вам сказала, каждый день, твари, появляются и мы с Рыжиком с ними боремся.

Ящер, какими-то дикими, широко раскрытыми глазами уставился на ногу баронессы и, забывшись шагнул к ней вплотную. Изабелла, заметив бешеный взгляд ящера, устремлённый на её голые ноги, мгновенно смутилась и быстро убрала ногу под скамейку, прикрыв юбкой.

— Баронесса, — ящер дикими, широко распахнутыми, не верящими глазами смотрел на подол её платья, — этого просто не может быть. Укус этой твари для человека смертелен. Может быть, вы ошиблись, и вас кто-то другой покусал?

— Ну вот ещё, — тут же возмутилась баронесса, - А это что, по-твоему?

Донельзя возмущённая, мгновенно забыв всю свою стеснительность, она ткнула прямо под нос ящеру кулак с выставленным вверх средним пальцем. — Тоже скажешь, что это мне померещилось?

— Только что, прямо перед вашим приходом, эта тварь прямо за средний палец тяпнула. Та самая тварь, что ты в ведре рассматривал. Вон, даже кровь ещё не засохла, — сердито потыкала она пальцем прямо в нос ящеру. — Чего, собственно, я на Рыжего так разоралась? Совсем обленился. Перестал крыс ловить. Ладно мыши, на них мышеловки есть. Но крысы! Каждое утро ходят у меня по постели, как у себя по дому. Кусаются, — возмущённая баронесса от заново накатившего раздражения, даже притопнула ножкой.

— Стала бы я иначе такого милого рыжика гонять, кабы он не разленился и вовремя придушил эту тварь.

Забывшись, баронесса машинально потрепала по холке так и сидящего рядом с ней лиса, по довольной наглой роже которого было явственно видно, что тот совершенно доволен своей жизнью и претензий к баронессе по поводу его мифических гонений, не испытывает совершенно, считая, по-видимому, не стоящим внимания. На его хитрой лисьей морде было разлито абсолютное блаженство, как у сытого кота, обласканного хозяйкой.

— Сколько мы с рыжиком этих крыс передушили, — тяжело вздохнула баронесса, — жуть просто. Если всё вместе собрать, наверное здоровущая бочка будет. И откуда только берутся, — недоумённо пожала она плечами.

— Зато гляньте, какая у него шёрстка стала, — баронесса, неожиданно переключившись, с наслаждением погладила лиса по выгнувшейся спинке, от чего тот с довольным урчанием выгнул её ещё больше. — Откормился красавец на этих крысюках. А был то тощи-ий, — жалостливо, с отчётливо слышимыми бабьими завываниями, протянула она. — Но как он их люби-и-ит, — протянула она, ласково потрепав лиса по макушке. — Настоящий лисий деликатес.

Ящер, так и стоя перед баронессой, напряжённым хриплым голосом резко перебил её восторги по поводу шерсти какого-то лиса.

— Баронесса, — тихим злым голосом снова обратился он к ней. — Хватит придуриваться. Я вас серьёзно спрашиваю, не кусала ли вас эта тварь? Хотя, — неожиданно облегчённо перевёл он дух, отстраняясь от баронессы, — я и так вижу, что нет.

— Что-то я с вами видимо совсем от испуга заговорился, — пожаловался он Советнику, постепенно приходя в весёлое настроение. — Если бы она её укусила, то баронесса давно бы померла, а она жива, живёхонька. Нам бы такое железное здоровье, — совсем уже весело рассмеялся он.

— Ящер! — перебил его излияния напряжённый голос баронессы. — Или как там тебя, Ли Дуг?

По напряжённому голосу баронессы было понятно, что веселье ящера как-то совершенно не понравилось баронессе, и она мгновенно перешла из весёлого, благодушного состояния в весьма раздражённое.

— Тебе, тупая ящерица, достаточно ясно, определённо и совершенно однозначно было сказано, что та тварь, что ты разглядывал в ведре, и подобная ей, дважды кусала меня. Один раз два дня назад за палец ноги, а второй раз сегодня рано утром, не далее двух часов назад, за палец правой руки. И до этого пару раз ещё было, но то не считается. Так, простые царапины.

— У тебя, Ли Дуг что, плохо со слухом? У тебя там серные пробки?

— Так почисть их! — рявкнула она в полный голос на невозмутимого ящера.

— Баронесса, — снова остановившийся возле мусорного ведра ящер медленно повернулся к баронессе и, глядя ей в глаза прямым жёстким взглядом, флегматично поинтересовался. — А почему вы до сих пор живы?

— Что? — растерялась от неожиданности Изабелла.

— То, — хмыкнул ящер. — Все люди, кого кусала подобная этой тварь, всегда умирали. Всегда. Все. Никаких исключений.

Ящер так и продолжал стоять в дверях землянки, держась возле ведра с крысой. Видно было что он не собирается выпускать предмет разговора из-под контроля.

— Вы же, баронесса, до сих пор почему-то живы. И даже вполне здоровы. Более того, на меня изволите ругаться, хотя, давно уже должны были бы лежать в леднике, дожидаясь часа своего погребения.

— Вот ещё, — растерянно передёрнула плечами баронесса. — Что я там не видела. Там холодно, — совсем растерялась она.

— Баронесса, — неожиданно перебил её ящер, — а что это у вас за спиной такое?

— Где? — недоумевающая баронесса окинула пространство за своей спиной рассеянным взглядом и удивлённо повернулась обратно к ящеру.

— Что вы имеете в виду? — совсем растерянно поинтересовалась она. — Там ничего нет.

— Что у вас, во-он в той миске?

Кивнув куда-то за спину баронессы, Ли Дуг неспешно направился к столу, за которым та устроилась. Недоумённо посмотрев на невозмутимого ящера, Изабелла повернулась обратно к столешнице и не найдя на ней ничего для себя необычного снова недоумённо посмотрела на него.

— Да что тебя, интересует то? — недовольно заметила она, нахмурив свои брови.

— Миска у вас, баронесса, с чем? — терпеливо поинтересовался ящер, с невозмутимым видом останавливаясь возле стола.

— Со сливками, — удивлённо посмотрела на него баронесса. — Довольно таки вкусные сливки. Я такие, раньше никогда не встречала. Мне их каждое утро Дашка приносят, по просьбе некоего небезызвестного вам барона Сидора, — ядовитым голосом добавила она, бросив косой, враз озлившийся взгляд на хмурого Советника. — Известная вам всем личность. Ну, мы их, с рыжиком на пару и наворачиваем каждое утро по фунту на двоих.

— Угощайтесь, — пододвинула она миску поближе к ящеру. — Их много.

— Баронесса, — ящер внимательно осмотрел содержимое миски и, насмешливо уставившись ей прямо в глаза, осторожно заметил, — вообще-то это не слива. Это некое растение под общераспространённым названием шишко-ягода.

— Ну и что, — тут же недовольно перебила его баронесса. — Знаю я что это не слива а шишко-ягода. Ну и что? Слива или шишкоягода? Да какое мне дело до местного названия какой-то сливы, если мне она нравится, и меня вполне устраивают её вкус.

— Хоть какая-то польза от этого вашего господина, — недовольно буркнула она, снова сердито зыркнув на Советника.

— Не только баронесса, не только, — по довольной роже ящера можно было судить о том, что он нашёл что-то такое, что ему чрезвычайно понравилось.

— Вы должны быть очень благодарны господину Сидору за то, что вам приносят эти ягоды.

Ящер с довольным и многозначительным видом устроился за столом и с огромным удовольствием бросил одну ягодку себе в пасть.

— Как хорошо! Забытый вкус, — от удовольствия, ящер даже блаженно прикрыл глаза.

Слегка покачиваясь на стуле, он немного посидел, посасывая ягоду и явно наслаждаясь вкусовыми ощущениями. Потом, как-то странно хрюкнув, набросился на ягоду в миске и не остановился, пока полностью не опорожнил её.

— Да, баронесса, — протянул он задумчиво, аккуратно выплёвывая последнюю косточку в подставленную ладонь, — с мужем вам явно повезло. — И, оторвав свой взор, полный глубокого сожаления от опустевшей посуды, добавил:

— Если бы не эта ягода, которую вы так небрежно обозвали сливкой, то лежали бы вы сейчас, точно где-нибудь в леднике, ожидая своего погребения. А так, вас спасло неумеренное пристрастие к сладкой ягодке. Два фунта, или говоря по местному, что-то около пары кило ягоды в день, — покачал он головой, — это много. Это очень, очень много. Ктобы мог подумать…, - задумчиво добавил он, бросив на баронессу внимательный, изучающий взгляд. — Такой эффект?

— Да что вы пристали ко мне со своим мужем, — баронесса в раздражении топнула ногой. — Говорите, зачем пришли и убирайтесь. Мне тут только вашего присутствия не хватает. И так уже порядком поднадоели со своей охраной, что торчит возле землянки день и ночь, топает всю ночь возле двери, пыхтит, и вообще, спать не даёт.

— Даже удивительно такое недружелюбие у вас баронесса к своему мужу, — понимающе усмехнулся ящер, внимательно глядя на раскрасневшуюся от гнева баронессу. — А ведь он, фактически, спас вашу жизнь, приучив к этой ягоде и договорившись о её ежедневных поставках вам к столу.

— Вас, не касаются ни я, ни мои отношения с человеком, кого вы все называете моим мужем. Вам понятно? — баронесса, сердито сузив глаза, гневно уставилась на невозмутимого ящера.

— Хорошо, — ящер с невозмутимым видом кивнул головой. — Оставим в покое ваши семейные дела. Нас они действительно не касаются. Но…, - бросил он на неё короткий, внимательный взгляд. — Странно, что вам неизвестны обстоятельства давней попытки отравления собственного мужа. Неужели, он вам ничего не рассказывал?

— Даже до нас докатились слухи об этом происшествии…

— Странно, странно, что вам ничего неизвестно.

Ящер с задумчивым видом, уставился на окончательно смутившуюся баронессу пронзительным взглядом своих больших, навыкате глаз, и, немного помолчав, добавил:

— Ну, да ладно. Оставим это. В конце концов, — вальяжно, с нотками некоторой барственности в голосе заметил он, — это действительно ваши личные взаимоотношения в вашей семье. Хорошо, хотя бы то, что он обеспечил вас ягодой. А то бы эта крыска резко сократила срок вашей жизни, баронесса. Удивительно кто-то настойчив в своём желании избавиться от вас, баронесса.

— У вас часом нет недоброжелателей, проживающих в дельте Северного Стрыя? — с отчётливо различимыми насмешливыми интонациями полюбопытствовал он. — А то эти крысы, можно сказать, прямое указание на Подгорное княжество, весьма известное в относительно узких кругах подобными развлечениями. Ничего не желаете мне рассказать?

Советник, всё последнее время молча внимательно наблюдавший за препирательствами баронессы с ящером, наконец-то оторвался от дверного косяка, который всё это время подпирал и прошёл к обеденному столу, стоявшему посреди комнаты.

— Может, это всё-таки не её пытались убить? — обратился он к ящеру, бросив лишь мимолётный взгляд на съёжившуюся за столом бледную баронессу. — Вообще-то это землянка Марьи Корнеевой, известной местной банкирши. А за последнее время у неё в городе появилось множество недоброжелателей. Особенно в среде местной городской старшины. Мало кому из них нравится жёсткая финансовая политика, проводимая самым крупным в этом городе банком. Да и то влияние, которое она начинает постепенно приобретать, многим из местных очень не нравится.

— Не-ет, — задумчиво протянул ящер. — Не похоже. Всем известно, что она здесь давно не живёт. Как нет здесь в последние месяцы и самого господина Сидора. Любому местному жителю это прекрасно известно.

— А профессор? — тут же уточнил Советник. — Он, так вообще множеству людей за последние полгода любимые мозоли отдавил? Особенно этим его последним делом по уничтожению шпионов. Много народу тогда пострадало. Могли и отомстить.

— Нет, — резко обрубил ящер. — Именно баронесса является центром атаки. Тот, кто завёз сюда этих крыс, хорошо знал, кто ему нужен. Целили именно в баронессу. Вот только они явно не знали о её пристрастии к шишко-ягоде, как и о том, что господин Сидор позаботился о том, чтобы баронесса постоянно получала её на завтрак. Этим он, фактически, защитил её от отравления.

— Они явно не знали, что и её нельзя уже отравить. Да, — с задумчивым видом ящер покивал головой, глядя на баронессу пустым, рассеянным взглядом. — Очень похоже на то, что они не знают о всех свойствах шишко-ягоды.

— Поэтому я и говорю, что вам, баронесса, удивительно повезло с вашим мужем. Кто ещё, кроме него мог бы подумать о том, что к вам попробуют подобраться столь экзотическим способом.

— Крысы, — ящер задумчиво пожевал своими чудовищными зубами кусочек ветки, извлечённый из кармана, как видно, специально на подобный случай. — Их в городе много. И на них никто, никогда не обращает внимания. Ловко! — С искренним восхищением покрутил он головой. — Очень ловко!

— А ведь, если ядовитую зубатку хорошо не знать, то по внешнему виду её никогда не отличишь от обычного серого пасюка, — задумчиво пробормотал он себе под нос.

— Баронесса, — повернулся он к ней. — А когда ваш муж будет обратно?

— К-куда обратно? — от неожиданного вопроса Изабелла растерялась, мучительно покраснев.

— Как куда? — удивлённо посмотрел на неё ящер. — Домой, конечно. Ведь это же его дом? — подозрительно уставился он на совершенно смутившуюся баронессу. — Или вы ему не жена? — настороженно уставился он на неё.

— Жена, жена, — не дав баронессе открыть рот, поспешно перебил её Советник. — И это, действительно, его дом, уж в этом то, вы можете не сомневаться. Просто их отношения, к нашему сожалению, далеки от идеальных. Всё-таки, брак был заключён в сложных условиях кризиса на землях баронессы, что не могло не наложить определённый отпечаток на их отношения.

— Но сейчас положение выправляется. Так что, отношения в их семье, я думаю, скоро наладятся.

— Ну что ж, — кивнул головой ящер, бросив на Советника пронзительный оценивающий взгляд. — Ваше объяснение меня вполне устраивает. А то до нас стали доходить нехорошие слухи о разладе в семье Главы нашего клана и у нас возникли определённые подозрения на счёт ваших отношений. И насчёт возможности вашей дальнейшей охраны, баронесса.

— Как вы, надеюсь, понимаете, у нас хватает своих дел, а подобные предприятия по охране требуют привлечения слишком многих сил и отвлечения их от других важных дел. Поэтому меня и направили выяснить, жена ли вы господина барона, или нет. Если нет, то мы снимаем охрану. Если да, то усиливаем её, для предотвращения подобных инцидентов, — ящер кивнул в сторону мусорного ведра.

— Ну, в общем-то, я сказал всё, что хотел, — ящер неторопливо встал и направился сторону двери. — И учтите, барон, — медленно проговорил он, задержавшись ненадолго у двери и развернувшись обратно в сторону барона. — Я, конечно, плохо разбираюсь в тонкостях человеческих отношений, но громкие вопли типа: "Я ему не жена!", хорошо могу различить даже я со своим тугим слухом. Полагаю, вам не хочется однажды узнать, что ваши бывшие друзья, неожиданно превратились в ваших нынешних врагов. А мы, ящеры, как вы, надеюсь, знаете, не прощаем обмана. Ни от друзей, ни от недругов.

— В общем, — усмехнулся ящер, — что хотел, я всё сказал.

Затем, внимательно посмотрев ещё раз на барона, он перевёл взгляд своих пронзительных глаз на Изабеллу и, не спуская его с застывшей каменной статуей баронессы, распахнул дверь.

— Слушай ты, ящер, — тихий, звенящий от напряжения девичий голос, неожиданно раздавшийся в землянке, на миг задержал его в дверях. — Ты сказал, что у вас есть много других дел, кроме того, чтоб охранять меня. А это, я так понимаю, следует расценивать, как отказ от выполнения взятых вами на себя обязательств.

— Ну, — Ли Дуг, повернувшись обратно к баронессе, с любопытством на неё посмотрел, — можно считать и так.

— Не будем друг другу лгать, баронесса, — холодно усмехнулся он. — Вы не жена господина Сидора, а он вам не муж. Поэтому, если вы нуждаетесь в услугах охраны, то вам следует за них заплатить, только и всего. И вперёд, как это обычно и делается. За прошедшее время, тоже следует заплатить, — ещё более холодно усмехнулся он.

— Ну что ж.

Изабелла, с кривой гримасой на лице, мрачно смотрела на стоящего перед ней ящера и, зло глядя на него, заметила.

— Я заплачу. А потом, чтобы духу твоего поганого здесь больше не было. Ни тебя лично, ни твоих вонючих рептилий.

— И запомни, ящерица! Никто не смеет мне угрожать, или указывать, с кем мне жить, и как себя вести. Я и раньше успешно справлялась со своей защитой. Сама! Справлюсь и теперь, без вашей помощи. И мне совершенно не требуются охранники с завышенным уровнем претензий, типа, это я буду делать, а этого я не буду делать. И тебе следует вспомнить, что я лично от вас никакой охраны не требовала и даже не просила. И поэтому все претензии ко мне можешь забрать себе обратно и засунуть туда, откуда у тебя ноги растут. Тебе всё понятно, зубоголовая прозелень?

— Ну вот, теперь и я сказала всё, что хотела.

Раскрасневшаяся от гнева баронесса так и не сдвинулась с того места на котором сидела и, вперив в застывшего в дверях ящера гневный взгляд, тяжело дышала, мучительно стараясь справиться со своим гневом и окончательно не сорваться.

Ящер, за время монолога баронессы так и не произнёсший ни единого слова, молча смотрел на баронессу, а потом, насмешливо хмыкнув, развернулся и вышел, тихо буркнув напоследок:

— Вот же попалась парочка. Ох, и намаемся же мы с обоими.

Бледный, как сама смерть Советник тихо выдохнул из груди воздух, которым он боялся даже дышать последние несколько минут, и медленно прошёл к сидящей за столом баронессе.

Демонстративно покряхтев якобы старческими костями, он устроился за столом напротив неё и с любопытством взглянул на сидящую напротив, красную от гнева баронессу.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50

www.litlib.net

Книга Бабье царство читать онлайн бесплатно, автор Наталья Горская на Fictionbook

* * *

© Горская Н., 2017

© ООО «Написано пером», 2017

Книга издается в авторской редакции

Бабье царство

Женщина должна быть хорошей хозяйкой, скромной и покладистой женой – это гарантирует ей долгие годы счастливой семейной жизни.

из предисловия к «Справочнику по кулинарии»

Ульяна шла домой со станции. Короткий зимний день клонился к закату, но Ульяна не торопилась. Куда спешить-то? Дома холодно, темно: электричества, поди, опять нет. А самое главное – никто не ждёт. Сиди в потёмках, слушай тишину. Хорошо, хоть часы тикают, а то и сверчок за печкой потрещит – всё ж таки какая-никакая живая душа. А так тихо-тихо в доме. Особенно зимой. Если метель завоет, совсем одиноко себя чувствуешь, словно идёшь по огромному полю сквозь снежный ветер, долго идёшь, ищешь из него выход, но никак не найдёшь.

Искусство жить в России для женщины заключается в умении обходиться без всего. Без денег и магазинов, без электричества и водопровода, без косметики, мужчин и прочих благ цивилизации. Без любви. Зато с огромной верой и бесконечной надеждой когда-нибудь её встретить. Ведь всю жизнь так и подкалывают: «Ты только верь! Главное, не теряй надежду». Не в той России, которую по телевизору показывают, а в России настоящей. Ульяна от одного столичного чиновника про эту самую настоящую услышала, а так ни за что бы не догадалась о её существовании.

Дело в том, что на их станции, как и на многих других, коих тысячи по всей стране, нет пешеходного перехода, тем более подземного. Мост есть, но деревянные ступени на нём сгнили ещё в прошлом веке. На обещаниях «реконструкции» этого моста уж три депутата на повышение ушли и там миллионерами сделались. Уж могли бы мильончик отстегнуть на модернизацию Малой Родины, патриоты трибунные, да им от избирателей уже ничего не надобно: народ их выбрал и… может быть свободен. А мост продолжает разваливаться. К тому же он, красавец, находится в трёхстах метрах от перронов, что не так и ужасно, особенно, когда прёшь из города сумки – где наша не пропадала. Гораздо хуже, что он совсем не освещается, а по скользким в дождь и мороз деревянным подгнившим ступеням в кромешной темноте можно предлагать карабкаться только разного рода экстремалам. И чего они, сердешные, за бешеные деньги ездят в дальние страны, когда тут, под самым носом такой бесплатный экстрим? Так шею свернёшь, что и Гималаи не понадобятся.

В деревне, где жила Ульяна, экстремалов не было: энергия у людей без остатка уходила на выживание в невыживательных условиях. Жило здесь в основном бабье царство с незначительными вкраплениями другого рода. Этот другой род совсем за жизнь не держался и мёр, словно рекорд ставил по умиранию. Россия – бабская страна, только баба здесь сдюжит, а мужику комфорт подавай, чтобы всё соответствовало его ожиданиям. Городской он совсем стал, избалованный, а какие тут у нас города? Их ещё создать и обустроить надо, а ему бы на диване перед телевизором полежать, пересказать кому-нибудь с умным видом, что он там высмотрел, словно телевидение единственно для такой глупости придумано. Чуть что ему не так – он в стакан лезет или сразу в петлю, что по сути одно и то же. А в провинции, которой вся страна является, всё не так, всё требует титанических усилий: дорог нет, дом покосился, дымоход надо менять, забор завалился. Бабе не справиться, а мужик скорей обидится на неё за это, задурит, сопьётся и сразу на тот свет сбежит, чем согласится что-то сделать. Не жилец он нынче. Вот у тётки Терентьевой муж угодил под грузовой состав на ровном месте. А состав тот был не простой, потому как вёз особо ценный груз в лице вышеупомянутого чиновника.

Видимо, диспетчеров грамотных всё меньше или гастарбайтеров уже туда берут, лишь бы не платить. По станции наставят поездов в три ряда до стрелок, словно это запасные пути или сортировочный парк, и не знаешь: через составы лезть или под ними, обходить по насыпи или сразу с моста на провода броситься. Обойти нетрудно, особенно десяток-другой вагонов. Главное, куда деваться, если по соседней колее пойдёт скорый или товарный поезд? Терентьев не успел меж путей окопаться, упасть на брюхо и затихнуть, вот его и швырнуло волной воздуха, хотя он и так на ногах нетвёрдо держался. Поезд затормозил, пассажиры переполошились: нет ли в этом происшествии намёка на теракт или чёрный пиар против того самого чиновника.

– Не волнуйтесь вы так, – успокоил машинист его свиту. – Очередная местная пьянь под колёса угодила, ничего страшного.

– А шта жа тут наррод не пользуется пешеходным переходом, панимашь? – царственно спросил чиновник непонятно кого на акающий манер тогдашнего президента страны, сдвинув брови. – Паччаму не просвещаете наррод, как нада через пути ходить, а?

– Да-да, до чего же дикий народ в этой странной России, – закивала свита высокопоставленного лица, публика с типично кабинетными незапоминающимися лицами, которой избыток энтузиазма не позволял замечать и понимать простых смертных. – Третье тысячелетие на носу, а они всё никак не научатся железную дорогу переходить. Разве в Германии или во Франции люди станут лазать под вагонами и шастать по насыпи, когда можно культурно пройти по… по…

– Паазвольте, а где жа у вас тут можна перейти железнодорожное полотно? – так же властно спросил чиновник, тратя на произношение каждого слова с полминуты.

Начальник станции поведал, что перехода никакого нет, да и зачем он тута, ежели поперёк него постоянно составы стоят. Подземный переход – крайне дорогое удовольствие для России, которая только братским народам его в знак великой дружбы строит. По мосту карабкаться нет смысла: если не провалишься, то соскользнёшь с покрытых инеем гнилых досок. Других возможностей перейти железную дорогу нет. Это в странах «загнивающего» капитализма власть голову ломает, как ещё улучшить и без того комфортную жизнь граждан. А у нас господа измучились, как и без того невыносимое существование холопов сделать гаже, а то слишком легко жить станут, не дай бог, барина уважать перестанут. Слишком просто ходить станут, без травматизма, без страха, что многотонная масса на них наедет или резко дёрнется, когда они под ней полезут, пачкая одежду въедливым мазутом. Прямо как тревога какая в любом действии властей прослеживается: «А ну как люди начнут жить не то, чтобы хорошо, а просто нормально». Всё время надо хоть какую-то «вилку в бок» населению создать. Такое впечатление, что где-то целые отделы и подразделения ярых мизантропов над этой задачей бьются и успешно воплощают в жизнь. Надо непременно создать людям какую-то пакость, чтоб они от рук не отбились, чтоб потом обещать «облехчить» или «ухлыбить» эту пакость к очередным выборам в зависимости от рейтинга. Поставят состав от одной станции до другой – обходите, кто как может. Прямо-таки ребус: под – нельзя, над – ни-ни, в обход – всегда пожалуйста, но только не по насыпи. А через соседнюю область можно? Про мост уже было сказано: его или нет, или такой, что лучше бы никакого не было. Хотя можно и через мост, но он с началом снегопадов превращается в горку. Снег не чистят – уборщик один на вокзал остался, поэтому не управляется. Ступени завалены снегом, который через день слежится, на солнышке подтает, ночью подмёрзнет, превратится в ледяной панцирь, его потом вовсе не счистишь. Лёд – вещество очень твёрдое. Дети на свой страх и риск забираются кое-как наверх и съезжают вниз, как с горки. Мост при этом трясётся и жалобно дребезжит на всю округу. Ульяна и съехала бы, вспомнила б детство золотое, но куда тут забраться по скользким бугоркам, что торчат из наледи? Начальству жаловались, оно только мудро парировало: сами ходить не умеете. Нет, понимаешь ли, у народа спецподготовки для прохождения полосы препятствий в виде шатающейся, аварийной, обледеневшей со всех сторон страшной железной конструкции!

Короче говоря, куды ни плюнь – всюду погибель. Кто-то из свиты попытался-таки вскарабкаться на мост, дабы доказать начальству своё рвение, но только наступил на край первой ступени, которая представляла собой прогнившую в местах крепления доску, как она по закону грабель ударила экспериментатора по голове. Вызвали Скорую помощь, которая нехотя отреагировала только через час, да и не проехать ей через пути, так что пострадавшего пришлось тащить под да над составами, местами даже волоком.

– Паач-чаму-у?! – сотрясал воздух чиновник и грозил кулаком, завидев потери уже в своих рядах. – Паач-чаму мост в таком аварийном состоянии, панимашь, а?

– Бэ! – проворчал себе под нос начальник станции, почувствовав, что его сейчас заставят ответить и за крен Пизанской башни, и за разный прочий хрен. – «Пачаму» да «пачаму», разпачамукался пачамучка наш… Патаму, что всюду такие умники в кабинетах сидят. Первый раз в жизни вылезут за пределы Охотного Ряда и не понимают, куды они попали.

– Он ужо двадцать лет в таком состоянии, касатик, – объяснила девяностолетняя бабулька Аристарховна, вылезая из-под вагона и переводя дух после преодоления экстремальной трассы из магазина домой. – Мы ведро чернил истратили, жалобы писавши. И в горком писали, и в райком, и в обком, и Ленинград жаловались, и в Петроград, и в Санкт с Петербургом плакались, и даже в Москву…

– И в Париж с Лондоном тоже, – пошутил некий шалопай, спрыгнувший с площадки между вагонами самым нахальным образом.

– В пяти экземплярах, как положено! – хохотнул какой-то подлец, выскочив из-под огромного стального колеса, как чёрт из табакерки.

– …а мостик-то наш никак не починят. Ты скажи, милай, куды можно ащё написать, чтобы зашевелилось там, у кого нужно?

– Пиши, бабка, сразу в Вашингтон, на деревню Клинтону, – сморкнулся в пальцы ещё один нарушитель, просочившийся между вагонами в обход всех требований техники безопасности.

 

Тут чиновник попросил не тревожить соседей через Тихий океан: сами разберёмся как-нибудь. И пообещал лично заняться данным вопросом. Он стоял на перроне, пока с путей убирали разрезанный труп, почмокал губами, потянул носом неласковый холодный воздух, со снисходительной жалостью посмотрел на народ, который в наползающих сумерках валил валом с рабочей электрички в разной степени трезвости под и над привычными препятствиями. И, в конце концов, вымолвил на манер Наполеона над истекающим кровью князем Андреем после Аустерлицкого сражения:

– Вот настоящая Россия.

Удивительно, как хорош был в этой мизансцене! Voilа une belle mort.1   Вот прекрасная смерть (франц.)

[Закрыть] Прям, хоть кино снимай. Этакий кривоногий император-коротышка во главе иноземного легиона, нежданно-негаданно очутившегося посреди чужой незнакомой страны и непонятным загадочным «нарродом». De beaux hommes!2   Славный народ! (франц.)

[Закрыть]

Величественность момента испортил кто-то из свиты императо… чиновника, язвительно прохихикав:

– Да-а, хорошо иметь домик в деревне!

Чиновник грозно посмотрел на шутника, отчего тот прикусил язык, а сам удалился в свой VIP-вагон.

* * *

Что такое этот «ВЫП», Ульяна не знала. Но рекламу молочных продуктов, где звучала фраза про домик в деревне, видела много раз. Там русская провинция больше похожа на альпийскую деревеньку с аккуратненькими огородиками, миленькими избушками и сытыми коровками на полях. А хозяйка домика – бойкая, опрятная, тщательно причёсанная старушка в неизменно чистеньком фартучке, как истинная немецкая фрау. И так хорошо, что нет там настоящих деревенских баб в фуфайках, которые после уборки навоза и таскания фляг с молоком похожи на чертей. Нет непролазной грязи дорог и унизительной нищеты совхозных работяг, которые за этим стоят в реальной жизни. Есть только вечно приветливая бабушка, которая непременно живёт в деревне, как напоминание всем горожанам, откуда они произошли. И у неё всегда найдётся для них творожок, сметанка, маслице, так что милости просим. Ей больше заняться нечем, как производить продукты питания для эгоистичной и прожорливой после общепитовских харчей и макдональдсов молодёжи, своевременно смывшейся в город от тяжёлой и неблагодарной работы на земле. Нет, чтобы таким бабкам помочь деревню на себе тащить, да куда там! Немодное это нынче занятие. Лучше смотреть рекламу по телику и узнавать свою незнакомую страну: «Ведь вы этого достойны».

Когда Екатерина Вторая решила посетить присоединённый к Российской империи Крым, находчивый князь Потёмкин по пути её следования приказал установить декорации деревень, чтоб царица не очень расстроилась от истинного вида своих владений. Сейчас в рекламе и кино строят такие же «потёмкинские деревни», которые в воображении довольной элиты представляются лубочным пейзажем с яркой лаковой миниатюры, столь любимой иностранными туристами. Тут главное, чтобы царю или царице не взбрело в голову изменить курс следования. Хотя и в таком случае извечные бездорожье и безнадёжную нищету населения можно представить, как экзотику, как непременный атрибут русской нации, которая любит трудности, чтобы не расслабляться.

Декорация всем хороша. Один минус: в ней нельзя жить. Её после проезда высочайших лиц или съёмки рекламного ролика демонтируют и убирают, как ковёр с парадной лестницы. Видимо, тогда чего-то не рассчитали, и важного чиновника травмировала представшая его светлым очам картина настоящей России. Ульяне запомнилось это выражение, как название партии со словом «Россия», коих нынче немало. У каждого своя Россия. Чиновника этого потом видели по телевизору в каких-то дебатах. Царственную речь он уже сменил на быстрый и простой деловой тон нового президента, что не очень шло его массивной внешности и давалось с большим трудом. Но было видно, что он очень старается соответствовать новым веяниям.

Мост с тех пор так и не отремонтировали, зато кому-то понадобились гнилые доски с него, поэтому местами остался один ржавый, с облупившейся серой краской скелет. Но сегодня Ульяне повезло: пути у станции были свободны, так что перешла она через них безо всяких акробатических ухищрений. Местные безработные мужики и беспризорные подростки намастачились хоть чего-нибудь уворовать из стоящих по несколько дней, а то и недель составов. Их чувствительные носы за версту ловили волнующие запахи разных спиртосодержащих и ацетонообразных жидкостей в цистернах. Эти ароматы влекли их беспокойное и охочее до разных приключений племя, как огонь притягивает мотыльков. Даже под контактным проводом умудрялись добраться до люка сверху и начерпать живительной влаги вёдрами, а то и бочками. Железнодорожное начальство пыталось ставить сторожей для ночного обхода, но одного из них в первую же ночь тюкнули по голове тяжёлым тупым предметом, второго подкупили, а третий сам лыко не вязал от содержимого охраняемых им объектов.

Если же составы были совсем пустыми, то находились умельцы, которые могли рессору какую-нибудь отодрать, буксу или тормозные колодки – в хозяйстве всё сгодится. Другие «иллюзионисты» за считанные секунды снимали аккумуляторные батареи с локомотивов и электричек. Талантами земля полнится. Терпение начальства лопнуло, когда пропал целый вагон. Хоть и пустой, но вещь сама по себе безумно дорогая. Поэтому был дан приказ всем станциям: хоть наизнанку вывернитесь, но уберите с путей все составы. Так что переходить через железную дорогу стало легко и удобно.

Ульяна ехала домой из районного центра, куда возила картошку на рынок. Теперь ей было легко шагать с освободившейся от груза складной тележкой и выручкой в кошельке. Жила она в деревеньке в двух верстах от станции. Транспорт туда не ходил, путь до неё представлял собой тропинку, местами переходящую в дорогу и наоборот. Она тянулась через лес, через поле, через речку по скрипучему деревянному мосту, ну и так далее в том же духе. Через лес Ульяна боялась ходить. Однажды так шла, и встретила волка. Остановилась, как вкопанная, и волк тоже замер. Смотрели друг на друга с минуту. Ульяна присмотрелась и увидела, что это не волк, а волчица с отвисшими сосками: видать, недавно ощенилась. А у Ульяны в сумке были тушки курицы, тоже на продажу. Вот запах мяса, должно быть, и привлёк рыскающую в поисках пропитания исхудавшую самку. Стало Ульяне по-бабьи её жалко. У неё самой-то детей не было, поэтому она всегда с особым трепетом и благоговением относилась к материнству в любом его проявлении. Вытащила курицу из сумки, положила и отошла. Волчица подкралась, озираясь, курицу хвать и потащила добычу волчатам. В качестве «спасиба» проурчала что-то неразборчивое.

Зато как муж Ульяну тогда ругал! Даже по лбу закатал:

– Загубила продукт? А на какие шиши теперь жить будешь? Я-то не пропаду, а вот ты-то… Подумаешь, волчицу она увидала и обделалась сразу, добытчица хренова, мать твою! Одна сука встретила другую суку и сразу нашли общий язык, как нас, мировых мужуков, извести. Сговорились, подлое бабье племя!

Пока вспоминала тот случай, не заметила, как прошла через лес и вышла к полю, по которому до самой реки тянулась длинная, протоптанная по снегу узенькая тропинка. Хорошо, что накануне метели не было, а так долго бы пришлось по заметённым следам пробираться. «А куда мне спешить-то», – подумала Ульяна и вздохнула. Год тому назад овдовела. Не уберегла своего. Уж и ругала себя, и корила, да что теперь толку.

Мужик её не то, чтобы совсем нигде не работал, но уж очень крепко выпивал, когда хоть где-то работал. Ульяна не знала, что лучше: чтоб он работал и пил, или чтоб они вдвоём на её зарплату жили? За сорок лет своей безалаберной жизни общий трудовой стаж его составлял восемь годков, что не так и плохо: были типажи с ещё меньшим сроком эксплуатации. Ульянин муж, впрочем, выпивал и без работы, но не так интенсивно: хотя бы раз в месяц видела его тверёзым. Мужики вообще, как Ульяна поняла со временем, работают не для результата и обустройства жизни, а единственно для того, чтобы был законный повод напиться: «Право имею – на свои пью». Если кого из них потом вытащить из канавы и спросить, зачем так насиловать себя водкой и прочими горючими жидкостями, то они совершенно искренне объяснят такое непотребное поведение тем, что им совершенно нечего делать и нечем себя занять, потому что в дерёвне нет ни клуба, ни казино, ни боулинга с кафе и прочих радостей цивилизации. А если спросить бабу, почему она не пьёт от жизни такой, то она заявит, что и хотелось бы да некогда: дел-то по горло. Двор почистить, скотину накормить, воды с колодца натаскать, печь истопить, да огород, да стирка, да прочие бесчисленные бабьи почётные обязанности. А у кого дети, тут вообще зевнуть некогда…

Ульяне бог детей не дал, и она, как любая простая баба, от этого факта очень страдала. Когда стала жить с мужем и через какое-то время почувствовала зарождение новой жизни внутри себя, решила заработать и на кроватку, и на одежду для ребёнка, и на колясочку, чтобы её дитя ни в чём не нуждалось. Работала дояркой на ферме, которая в ту зиму сгорела посреди лютых морозов от замыкания в старой проводке. Коров успели вывести и решили перегнать на другой берег реки в соседний совхоз. Перегоняли по льду: с мостами везде плохо и не только железнодорожными. Лёд был прочный, да коровы тяжёлые, беременная корова по имени Клеопатра вдруг провалилась по живот в ледяную воду. Начался переполох, но корову бабы всё-таки вытащили. Ульяна вся вымокла, застудила себе всё, что только можно, недели две мочилась кровью, но самое страшное – потеряла ребёнка. Молоденький фельдшер со Скорой из районного центра сам чуть не плакал: «Женщины – и на такой работе! Дикость какая! Куда только ваши мужчины смотрят?». Мужчины смотрят телевизор и обсуждают политическую ситуацию в очередной Гваделупе. Зато Клеопатра на следующий день успешно родила, должно быть, от испуга, а у Ульяны случился выкидыш. Муж тогда ушёл в запой и больно ранил жену остротами:

– Вот корова Клеопатра родила, а корова Ульяна не смогла. Корове Ульяне вечно больше всех нужно, – и переходил в агрессивную фазу: – Ты убила моё дитя. Ты! Я себе другую тёлку найду, здоровую, а ты пшла вон отседа! Видала, как олигархи в кино подстилок меняют, чтоб не сидели у мужика на шее, а то повадились за здорово живёшь!

Ульяна ревела от его тумаков и обидных слов, а ему сразу становилось легче. Она надеялась, что организм у неё ещё молодой, выправится, но мрачный врач из областной больницы сказал, как отрезал: «Даже не мечтай. Если беременная баба при безработном муже вкалывает на такой каторге – тут без вариантов». Но она всё равно мечтала, потому что это ей уж никто не мог запретить. Мечтала-мечтала, а потом перестала. Надоело мечтать.

После того случая она старалась не простужаться, потому что в пояснице сразу такая боль начиналась, что не пошевелиться и даже не чихнуть. В прошлом году её так скрутило. Она тогда поехала в соседнюю область в гости к сестре Оксане на пару дней, а муж умудрился за это время дрова пропить до последнего полена. «Сама виновата, – сделал он мудрый вывод. – Надо за хозяйством следить, а не по гостям шляться». Зима в тот год никак не наступала, а потом как пошла «выжимать» по тридцать градусов каждую ночь. Ульяна одну ночь поспала в нетопленной избе, а утром чувствует, что ни встать, ни сесть не может, хоть караул кричи. Мороз стал спадать и началась метель. Двор снегом засыпало, надо чистить, а ей даже на другой бок не повернуться. Муж её стукнул пару раз, чтоб не дурила и шла работать, но потом понял, что-то не то. Насупился и пошёл сам убирать снег со двора. Она его отговаривала, что сейчас встанет, но он уже вышел на улицу, пару раз лопатой взмахнул и повалился головой в сугроб. Мгновенно умер, как праведник, словно показать хотел своей кончиной, чтоб ей стыдно было, какая она негодная хозяйка и жена: довела-таки мужика. Как Ульяна это всё пережила, сама до сих пор не понимает: ей не подняться, сесть попробовала – полные глаза слёз от боли, кричит, на помощь зовёт, муж во дворе ничком лежит. Уж как она себя корила, что не уберегла мужа, что пришлось ему из-за неё так надорваться! Потом уж сбежалось всё бабье царство на её крики. Вызвали, кого следует, труп увезли. Свекровь прибежала с другого конца деревни, вой подняла и с размаху Ульяне хрясь по лицу: не уберегла моего сыночка, паскуда!

 

– И своего ребёнка не уберегла, и моего сгубила! Ишь, разлеглась! Ты что, мужик что ли, чтобы лежать посреди бела дня, когда все нормальные бабы работают?! Люди-ы добры-ы, да что же это-о? Да за что же мне это-о-о? За что же мне бог таких невесток послал? Одна падла первого сына не уберегла, другая – второго сгубила!

И снова закатала Ульяне оплеуху.

– В самом деле, Ульяна, – выговаривали с укором бабы. – Разве так можно мужука-то запрягать? Мужуков беречь надо! Они же за нас воевать пойдут, если что. Война вон где-то за бугром идёт. За наше благополучие, между прочим.

* * *

Может так оно и есть, за страну готовы погибнуть, даже мечтают, когда такая возможность представится, но жить с ними невозможно. Задурили башку этой войной, которую они всю жизнь ждут, как гимназистки – первую любовь. Так и распаляют больное самолюбие нищеты, как русская армия опять где-то в странах Третьего мира очередную Третью мировую предотвратила. Замечательно! Вы б поближе к дому чего предотвратили, а то дом без хозяина остался. Хозяина этого сделали из хозяйки и доказывают, что она сама того хотела. А мужик у неё теперь как в гостях, с телевизором пообщаться зашёл, бормочет что-то об угрозе внешней оккупации, хотя страну давно оккупировали пьяницы и воры. Так плотно обложили, что спасу нет. И никто не защитит: защитнички на кладбище лежат – слились сразу туда, лишь бы не заморачиваться. Что ему баба говорила, он не слушал, словно специально ему внушили: не слушай эту дуру. Они только умных слушают, которые в телевизоре брешут о социально-экономических проблемах и нарушении демократии с правами человека в очередном братском Гондурасе. Приезжай к нам в деревню: тут столько социально-экономических проблем, что отродясь таких слов не слышали, как экономика и права человека. Нет их тут и быть не может – только феодально-федеральный беспредел. По телевизору мужики в дорогих костюмах сокрушаются, как сирийские ребятишки мёрзнут в школе. При двадцати градусах тепла. В поселковой школе дети в двадцать градусов мороза в нетопленных классах сидят, пожилая учительница у себя дома уроки проводит, где печка есть, чтоб совсем не околеть, да и не идут знания на ум, когда холод пробирает до костей. Русским детям школа как бы не нужна, школьники вместо учёбы уже вовсю рожают, а СМИ охотно тиражируют такие сюжеты и доказывают, как это замечательно, что у детей родятся… дети! Даже в странах Средней Азии такой подход становится непопулярным и считается нарушением прав ребёнка, но нам до них, видимо, далеко.

Сколько аварийных школ по стране, в которых просто опасно находиться, но об этом в новостях ни слова «клеветы и проплаченных наветов» на нашу замечательную действительность. Учителя и родители пишут, звонят, требуют – никто не реагирует. Приехала какая-то размалёванная чиновница в шубе, ляпнула что-то о происках Запада, мол, это санкции виноваты и выборы в США. Как они умудряются одно с другим увязать? Каким боком тут санкции, если уголь для сельской школы увезли в элитный коттеджный посёлок рядом «по ошибке»? Раньше у них Ельцин был во всём виноват: костерили его сами депутаты и чиновники на местах, не стесняясь. И дальше что? Ну, пусть один Ельцин всё разграбил и разорил – как в этих условиях дальше жить? Как вернуть, что у тебя украли, не заплатили, разрушили? А никак: поругали ворюгу, душу отвели и будя с него. Чего вам ещё надо? Теперь в Кремле чекисты сидят, которых не очень-то приложишь. Критика власти мгновенно вышла из моды, и сразу во всём американский президент сделался виноватым или канцлер Германии. Это проделки Меркель, оказывается, что автобус в деревню под Рязанью не пошёл, а Обама чего-то опять с расписанием электричек на Вологду напортачил, не доглядел. А ещё на Украине несказанно угнетают русских. Любимый клич уличных хулиганов: наших бьют! Да нигде русских так не угнетают, как в России-матушке. Вот уж где имеют их от души, как никаким сионистам и украинским националистам не снилось! Просто, когда русских грабят в родной стране – это реформы в интересах государства, а если русского ненароком задели за бугром – это проявление неуважения к великому народу.

Муж Ульяны в позапрошлом году четыре месяца с трактора не слезал, по двенадцать часов в день пахал, а ничего не заплатили. Приползал с работы никакой, пыльный и пьяный, падал в сенях – в совхозе для работяг даже воды нет, чтобы после смены отмыться. Она тащила его мыть, чтобы можно было в постель уложить, чтобы выспался по-человечески перед следующей сменой, а то бобыли так и дрыхнут на полу, кто где упал, некоторые больше не просыпаются. Она сама всё лето в овощехранилище подрабатывала – та же картина. Не платят, словно так и должно быть! Кто от этого спасёт, где эти «защитники русских» из телевизора, орущие о правах умственно отсталых граждан, которые по сорок лет в Латвии и Литве живут, а всё никак тамошние местные наречия не осилят? Где мифические киношные спецназовцы со впечатляющей мускулатурой и выражением лица «за своих пасть порву»? Команда КВН, не более того, трепачи и балаболки, играющие на примитивных настроениях толпы, расшатывающие неустойчивую психику обманутого и ограбленного населения.

Если народ отказывается на работу выходить, то в ход идут уговоры, да какие: «Как вам не стыдно? Рассада же погибнет, страна тонны капусты не дополучит и это будет на вашей совести! У вас совесть есть вообще?». Ульяна выходила, потому что рассаду было действительно жалко – она ведь живая. Эх, если б у нас в стране народ так жалели, как она эту рассаду – населения было бы на миллионы больше. Да кому они нужны, если доживающим заплатить нормально не могут за уже выполненную работу?

Мужикам стыдно требовать своих же денег, их срезают классически: «Чего ты ноешь, как баба», а для них хуже оскорбления и быть не может. Поэтому «долги вышибать» ходят жёны. Ульяна ходила со своей ятровью Светланой, женой деверя, что характер имела смелый и дерзкий. Её отец из ставропольских казаков, работал на станции машинистом, умер в пятьдесят лет от инфаркта прямо в кабине, только успел тепловоз затормозить. От него Светка унаследовала привычку драться: «Бей, доча, врага прямо в харю и не оглядывайся, что там блеют, какой должна быть женщина, мол, нельзя же так и прочие сопли. Ничего ты никому не должна, никто для тебя ничего не сделал, чтобы чего-то требовать. Лучше день прожить тигрой, чем сто лет овцой». И дралась она как пантера! Ведром. Её даже муж боялся. Однажды его дружки пинали за долги у забора, она налетела и как пошла ведром с брюквой зубы крошить, что мужики аж протрезвели и заголосили:

– У этого гада ещё и жена мегера!

– Это потому что у меня батька был настоящий, а вы от бабской слизи произошли, – режет она словом ничуть не хуже кулака. – От овец покладистых, которых чужой муж-предатель опустил, трусливый женатик какой-нибудь, который только и умеет, что собственной бабе гадить по мелочи.

– Вот, ребята, с какой ведьмой живу, – всхлипывал муж, когда она вытащила его из-под забора и взвалила на плечо.

– Что, сдал уже? – усмехнулась она и спросила почти ласково: – В кого ж ты у меня, Сергей Алексеич, проститутка такая? Враги придут, спросить ничего не успеют, а ты к ним уже со списком, кого надо расстрелять, и я в том списке первая, да? Куда опять деньги просрал, что я на песок давала? Да ещё и задолжать умудрился половине района. Эх, твоё счастье, что у меня дети от тебя, хотя промахнулась я с отцом для них. Трусливого зайца выбрала, который только поначалу из себя льва изображал.

Ульяна всегда содрогалась от подобных нежных разговоров деверя с женой, ей казалось, что сейчас свершится убийство. Один раз шли с колодца, везли на санках канистры с водой, Светка с ведром, как всегда. И два каких-то городских идиота у красивой иномарки залюбовались на эту идиллию:

– Вот он истинный народ православный, неприхотливый и нетребовательный, – воодушевился один. – Так и надо жить! А мы привыкли к разложению цивилизации и распаду нравственности, к водопроводу с газификацией, прости-господи, но что может быть прекрасней простой русской женщины, идущей по воду!

– Ага, с ведром, – зевнул второй и высморкался на снег. – Ты ещё женись на ней, на этой «простой русской», тогда узнаешь цену их простоты…

Он не успел договорить, зато Ульяна успела зажмуриться. Когда приоткрыла один глаз, говорящий уже стоял на карачках с ведром на голове, чисто рыцарь в шлеме, по которому Светка наносила контрольный удар.

fictionbook.ru

---

• 
  Бизнес образование право журнал официальный сайт
• 
  Журнал новое сельское хозяйство читать онлайн
• 
  Журнал красивые дома 2016 читать онлайн
• 
  Fallout 4 обгорелые журналы зачем нужны
• 
  3 ударная армия журнал боевых действий
• 
  Электронный журнал мбоу сош п васильково
• 
  Кто должен заводить журнал авторского надзора
• 
  Электронный журнал шк 22 дубовая роща
• 
  Златослава певица фото в журнале плейбой
• 
  Японские журналы по вязанию крючком амигуруми
• 
  Школа им зеленова новосемейкино электронный журнал