ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ В ГЛЯНЦЕВЫХ ЖУРНАЛАХ НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ (НА ПРИМЕРЕ ЖУРНАЛОВ COSMOPOLITAN И MAN`S HEALTH). Гендерная философия в женских журналах

ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ В ГЛЯНЦЕВЫХ ЖУРНАЛАХ НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ (НА ПРИМЕРЕ ЖУРНАЛОВ COSMOPOLITAN И MAN`S HEALTH)

В последнее время в лингвистике интенсивно развиваются новые направления исследований, которые опираются на антропоцентрический подход к изучению языковых явлений, где особое место занимают гендерные исследования. В центре гендерной лингвистики находится соотношение языка и гендера как социокультурного феномена.

Гендер понимается как специфический набор культурных характеристик, которые определяют социальное и речевое поведение женщин и мужчин. В лингвистике гендер рассматривается, прежде всего как социокультурное понятие. По мнению Е.С. Грициенко, гендер отражает процесс и результат «встраивания» в социально и культурно обусловленную модель мужественности или женственности, принятую в данном обществе на определенном историческом этапе» [1]. То есть гендер акцентирует социально-культурный, что и представляет научный интерес для лингвистических исследований.

Понятие «гендер» стало активно использоваться на Западе в конце 60-х начале 70-х годов 20 века. Оно разграничивало пол биологический (sexus) и социальный (gender). Активное развитие гендерной лингвистики в 1970 – 1980х годах 20 века на Западе связано с изучением «феминистской лингвистики женского языка». Робин Лакофф внёс большой вклад в развитие гендерной лингвистики. В своей работе «Язык и место женщины», посвященной особенностям женского речевого поведения Робин Лакофф выделяет черты, присущие только «женскому языку» [3].

В своём исследовании мы предприняли попытку рассмотреть гендерные особенности в глянцевых журналах на английском языке на примере популярных журналов “Cosmopolitan”,  “Men’s  health“.

Проанализировав языковой материал, были сделаны вывод о том, что

что мужская и женская речь отличается на:

• лексическом уровне. Прежде всего стоит отметить, что в своей речи женщины намного чаще используют аффективную лексику, что придаёт эмоциональность и экспрессивность. К аффективным частям речи были отнесены те, которые выражают эмоции или чувства (радость, удивление, восхищение, волнение, страх, недоумение), и те, которые нельзя оценить объективно (абстрактные существительные: красота, вдохновение)

“This guy suprised his girlfriend by hiding a ring inside her bath bomb”.

“Christmas tree hair is the next crazy beauty trend, and It's equally bizarre and festive”.

“30 of the most memorable beauty moments of 2016”. [4]

Кроме того, женская речь насыщена лексикой, обозначающей различные оттенки цветов (burnt orange, cyprus amber, red ochre, golden ochre, caramelized). Для мужской же речи характерно употребление  «традиционных» цветов при описании цветовой гаммы.

В текстах женских журналов можно встретить интенсификаторы (усилители), которые служат для  передачи   эмоционального  состояния. Они представлены в основном такими словами, как so, very, even, such, too. “Hailed one of the best liquid lipsticks in the business, Kat Von D's Everlasting Lip Colours are so so good”. [4]

• Также важно отметить, что на словообразовательном уровне женская речь изобилует словами-композитами (состоящие из двух и более основ (compounds): The 12 best-selling products in Sephora AND where you can buy them in the UK”; “These weird see-through nails are what Disney Princesses would wear in 2017”, а также сокращениями: “ Blorange (blonde + orange) is our latest hair colour obsession”. [4]

Что касается мужской речи, она отличается употреблением терминологической лексики из различных областей знаний. Основные сферы интересов техника, электроника, машиностроение, спорт, путешествия.

 “The tweaks are mild: The GT-R’s 3.8-liter V-6 now makes 565 horsepower and is tuned for better midto high-range acceleration, so highway jaunts into the triple digits are even easier”. [5]

Вводные слова также являются особенностью мужской речи: “Sure, you could take a plane to get to your remote mountainside chatea”. [5]

• На грамматическом уровне: в женской речи достаточно часто используются условные предложения: “5 makeup mistakes you're making if you're always in a rush”,  что придаёт неуверенность высказыванию. В сравнении с мужской речью, которая отличается употреблением повелительного наклонения выражающего побуждение к действию:“Follow the programme for up to eight weeks”; "Be happy with yourself at every stage of your progress. Don’t compare where you are with others”. [5]

Характерной особенностью женской речи является употребление однородных членов предложения: “Now even short, sparse, shy or straight lashes can become dark, bold and sexy. The So Lashy! brush loads on the deep, dark formula”. [4]

Что касается употребления времён, то в речи женщин будущее время используется намного чаще в сравнении с мужчинами, что придаёт речь выразительность: “9 serums that will transform your skin, guaranteed”. “When Too Faced and Kat Von D announced they were collaborating on a makeup palette, all our beauty dreams finally came true”. [4]

Также нами было выявлено широкое употреблениe такого модального глагола как need: “Kat Von D has revealed the "Pastel Goth" eyeshadow palette and we need it immediately”; “This is the one suprising thing you need to fix a broken nail”. [4] В мужской речи часто используется модальный глагол can, выражающий уверенность, способность:  “You can burst fat’s bubble by ditching your chemical cleaner for one made from natural ingredients”. [5]

• На синтаксическом уровне: женская речь отличается использованием вопросительных и восклицательных предложений: “ Time to Hit Refresh!”; "On the hunt for the best red lipstick?”.  [4]

Стоит также отметить, что в женской речи парцелляция является неотъемлемым признаком: “48 hours of yogurt-enriched moisture. For your skin”. Для мужской речи характерен параллелизм в предложениях: “Train Like This, Look Like That”.

• На стилистическом уровне: в женской речи встречается больше форм вежливости и смягчения. Также в женском речевом поведении прослеживается склонность к употреблению стилистически повышенных форм, языковых средств выразительности: “Everything you need to know about pulling off a dark lipstick (and not looking like a vampire)”. [4]

Кроме того, в женской речи встречаются фонографические средства намного чаще, чем в мужской: “Why you should NEVER file your nails back and forth”; “5 products to add to your skincare routine this winterI tried 5 different hair colours in 7 weeks, and this is what happened...”. [4]

Таким образом, на основании вышесказанного можно сделать вывод о том, что лингвистические гендерные исследования языковой репрезентации в мужском и женском речеповедении различаются на языковых уровнях: лексическом, грамматическом, синтаксическом и стилистическом, что обуславливается биологическими и социокультурными особенностями мужчин и женщин.

 

Список литературы:

1. Гриценко Е. С. Язык как средство конструирования гендера: Дис. ... д-ра филол. наук: 10.02.19. -  Н. Новгород, 2005. — 405 с.
2. Токарева Е.Н. Специфика выражения оценки в гендерном дискурсе: на материале современного английского языка: Дис. … канд. филол. наук: 10.02.04. Уфа: РГБ, 2006. —  204  с.
3. Lakoff R.  Language and Women’s Place. Text and commentaries. Revised and expanded edition.  Oxford:  University Press, 2004.  — 309 p.
4. Cosmopolitan UK [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.cosmopolitan.co.uk/ (дата обращения: 03.01.2017)
5. Mean’s Health UK [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.menshealth.co.uk/ (дата обращения: 03.01.2017) 

sibac.info

Журнальный зал: Отечественные записки, 2005 №4 - Наталья Шаталова

Оригинал статьи, другие материалы по этой проблематике и новые поступления смотрите на сайте «Отечественных записок».

Женщины, познание и реальность: Исследования по феминистской философии / Пер. с англ. О. В. Дворкиной. М.: РОССПЭН, 2005. 440 с.

Дэвид Гилмор. Становление мужественности: культурные концепты маскулинности / Пер. с англ. А. А Казанкова. М.: РОССПЭН, 2005. 264 с.

Название сборника «Женщины, познание и реальность…» ясно говорит о содержании книги: очевидно, ее читателя ждет знакомство с новейшими достижениями феминистского направления философии (по аналогии с позитивистской философией или экзистенциализмом). Оглавление также не предвещает ничего неожиданного: семь частей сборника озаглавлены в соответствии с разделами философии, которые составители называют традиционными, — методология, метафизика, теория познания, философия науки, философия языка, философия мышления и философия религии. Правда — объясняют составители такую уступку академической дисциплине, — разбиение осуществлено только для того, чтобы помочь новичкам освоиться в мире феминистского мышления. А это, сказано уже во введении, непросто, поскольку «философыфеминисты кардинально меняют сами области философии» (кстати, авторы сборника вряд ли сочли бы корректным перевод английского “feminists” русским словом мужского рода, тем более что среди них нет мужчин). Более того, они «опираются на наследие как феминизма, так и философии», иными словами — отделяют себя не только от «андроцентричных» философских направлений, но и от философии вообще как «мужской» научной дисциплины, «мужского» занятия. Таким образом, словосочетание «феминистская философия» приходится считать оксюмороном, ведь слово «философия», по убеждению феминистов, содержит внутреннюю паразитирующую отсылку к «мужскому».

Все же, за неимением лучшего, авторам книги приходится пользоваться словом «философия» в его привычном для обывателя, не обремененном феминистским подтекстом значении — система взглядов на мир и человека. Прежде чем приступить к изложению феминистской философии, читателя знакомят с ее важнейшими особенностями. Их три: во-первых, определяющим во всех областях философии признается гендерный фактор; во-вторых, теория в феминистских исследованиях неотделима от практики — философам-феминистам интересен прежде всего смысл конкретной человеческой (женской) жизни; в-третьих, традиционный философский дискурс часто не удовлетворяет феминистов — отсюда необычная манера интерпретации философских проблем.

Отношения женщин и философов в историческом контексте исследует Ж. Ллойд (глава «Человек рациональный»). Она подробно показывает, как с течением времени понятие «разума» теряло гендерную нейтральность, а в XVII веке получило логическое андроцентричное развитие в концепции «рациональности» (связанной в первую очередь с именем Декарта). Именно в XVII веке родилась новая методология процесса познания, в которой приоритет отдавался окончательному отделению умозрительного от чувственного. Тогда же, утверждает Ллойд, сформировалось представление о неполноценности женщин, будто бы не способных научиться рациональному мышлению, очищать свой ratio от эмоций и грез. Исключение из сферы разума, констатирует автор, привело и к исключению женщин из сферы власти.

Взгляд на философию как на «мужское изобретение» пытается обосновать Сюзан Шервин («Методология философии и методология феминизма: проблемы совместимости»). Написать эту работу ее побудил отказ Ассоциации канадских философов опубликовать исследование Шервин о феминистской этике. Автора обвинили в некомпетентности; сама Шервин увидела в отказе другую причину — фундаментальные расхождения феминистского и философского методов. И это закономерно, заявляет она. Ведь среди философов прошлого нет женщин, их сочинения пестрят женоненавистническими высказываниями. В традиционной западной философии общепризнанным стал метод Декарта — от универсалий к частностям, тогда как женщинам больше подходит сократовский — от частного к общему. Женщины не притязают на объективность своих высказываний, для них предубежденность не порок. Наконец, феминизм — это пробуждение сознания, его цель — практика, политические изменения. Между тем для традиционной философии, ограничивающейся объяснением реальности, логика аргументации важнее полезности тезисов.

Это неожиданное противопоставление несопоставимого — феминисты против философов, логика против пользы — типично для большинства авторов сборника. Для феминистов разрушение привычных мыслительных рядов становится одним из приемов критического анализа традиционной философии. Правда, заканчивается статья С. Шервин примиряющим призывом: феминисты должны научиться выражать свои мысли языком, понятным философам.

Проблема методологии интересует и Дж. Моултон («Парадигма философии: метод соперничества»). Она рассматривает так называемую парадигму соперничества, тем самым подчеркивая определяющую роль метода жесткого противопоставления идей для всей андроцентричной философии. Задача исследователя, использующего этот метод, — выдвинуть какую-либо гипотезу и попытаться доказать ее «от противного», т. е., подбирая контрпримеры или прямо противоположную идею, показать, что они несостоятельны. Моултон считает господствующую парадигму недостаточно продуктивной, потому что «силы философов расходуются на доказательство существования тех или иных сущностей, а до исследования их природы дело не доходит». Что же предлагает автор? Не исследовать контраргументы, а, во-первых, анализировать то, как идея соотносится с более широкой системой идей, во-вторых, использовать в поисках истины все разнообразие человеческого опыта. Говоря проще: зачем, например, тратить силы на споры о существовании бога, если одним вера помогает жить, а в жизни других не играет никакой роли? Вполне предсказуемое предложение для феминиста, т. е. нефилософа.

Метод соперничества Дж. Моултон связывает с мужским стилем ведения дел, ведь в современном мире агрессия соотносится с такими понятиями, как деятельность, власть, авторитет, компетенция, эффективность. Моултон критикует эти положения сразу с двух позиций. С одной стороны, она пытается показать, что агрессия вовсе не тождественна компетентности. С другой — и это уже дань постоянной борьбе феминистов с гендерными стереотипами — возражает против утверждения, что агрессия «естественна» для мужчин и «неестественна» для женщин.

Проблема гендерных стереотипов настолько занимает феминистов, что редкая статья обходится без упоминания устоявшихся (и поэтому неправильных) представлений о «мужском» и «женском». Однако часто именно выбор темы косвенным образом подтверждает реальность этих стереотипов. Так, Элисон М. Джаггар посвятила свое исследование проблеме эмоций («Любовь и знание: эмоции в феминистской эпистемологии»). Она обращается к современной теории о когнитивной и аффективной составляющих эмоции. Эмоции не мешают получать знания, а, напротив, помогают — вот основная мысль работы. Но между строк легко читается другая идея: реабилитация женщины как познающего субъекта. Безликий стереотип «женщины более эмоциональны, чем мужчины» превращается, таким образом, в «я считаю женщин более эмоциональными, и это хорошо!» Стереотип не исчезает, он просто приобретает другой смысл.

Более интересной представляется теория Э. Джаггар о социально детерминированных эмоциях. Автор рассматривает эмоции как социальный продукт. Общество предписывает мужчинам и женщинам испытывать те или иные эмоции. Отсюда деление на традиционно допустимые и «незаконные» эмоции. Например, в современном обществе, где нормой считается «раскованность», становящаяся зачастую латентной формой иерархического подавления, неловкость или испуг женщины, которая услышала шутку с сексуальным подтекстом, может, по Джаггар, стать такой «незаконной» эмоцией, подрывающей эту норму и тем самым способствующей появлению новых идей, развитию критической социальной теории.

Наибольший потенциал, считают авторы сборника, имеет феминистская критика традиционных представлений о науке. Эвелин Келлер («Феминизм и наука»), используя психоаналитические теории, показывает связь между мужским типом мышления и стремлением то к господству над природой, то к единению с ней. Мужчина ассоциируется с объективностью и компетентностью. Компетентность в свою очередь часто (но не обязательно) приводит к воинственной автономности, а от нее — к господству. Неудивительно, замечает Келлер, что в трудах философов природа часто предстает в образе женщины. Напрашивается «экологический» вывод: к агрессивному обращению с природой подталкивает фаллоцентричная психология.

Феминистская критика науки в ее радикальном варианте пытается привлечь внимание не только к подавляющему численному преобладанию мужчин в научной сфере, но и к важнейшему следствию этой диспропорции — предвзятости в выборе тем и материала научных исследований. Особенно заметно это в медицине. Так, долгое время не уделялось должного внимания проблеме контрацепции, а пробы на животных (чаще всего это были крысы) проводились на животных мужского пола, т. е. очевидно негласное допущение, что самцы представляют весь род. Гендерная логика, по мнению Келлер, способна повлиять и на выбор научной теории. Она вспоминает о борьбе двух концепций строения клетки — иерархической и неиерархической. Научное сообщество вполне предсказуемо выбрало иерархически ориентированную гипотезу. Конечно, признает Келлер, примеров подобных предубеждений выявлено немного — их еще предстоит найти.

Проблема влияния гендера на стиль и содержание научной деятельности стала основной и в статье Хелен Лонгино «Возможно ли существование феминистской науки?». По ее мнению, именно гендером определяется когнитивный темперамент исследователя. Но не только он. Лонгино, как и Келлер, склонна считать, что ценностные установки, обусловленные гендером, отражаются в научных предпочтениях исследователей. Так, рассматривая гипотезу о решающем влиянии гонадных гормонов на формирование мозга зародыша (так называемой линейной модели), она заявляет, что эта «объективистская» теория никогда не будет центральной для ученых-феминистов. Лонгино выдвигает другую гипотезу, учитывающую воздействие исторических и психологических факторов. В основе этой гипотезы лежит один из главных принципов феминистских исследований — «утверждение позитивного смысла субъективного опыта», т. е. правомерности желания ученого интерпретировать факты так, как это ему диктуют опыт и убеждения.

В предисловии авторы книги извинились перед коллегами-феминистами за то, что они пошли на компромисс с традицией, озаглавив части так, как это принято у философов. Компромисса не получилось. И само деление, и названия частей весьма условны, а содержание глав не всегда связано с этими названиями. Более того, в большинстве случаев главы можно смело менять местами — композиция сборника от этого не пострадает.

Главной целью книги было знакомство читателей с феминистской метафизикой и феминистской теорией познания — ведь феминисты занимаются в основном исследованием этических и социально-политических проблем. По замыслу составителей, рассмотрение фундаментальных для философии вопросов онтологии и эпистемологии, без чего нельзя сформулировать феминистский взгляд на мир, и должно было стать стержнем сборника. Этого не произошло. Конечно, мы узнали о том, что феминисты отвергают традиционные дихотомии — дух/материя, душа/тело, я/другой, теория/практика и т. п., — но дальше критики дуализма «мужской» философии авторы статей не пошли. Исключением (но лишь в определенной мере) можно считать статью К. Уитбек «Другая реальность: феминистская онтология». Она призывает отказаться от онтологической модели, основанной на оппозиции, предлагая в качестве основы принцип дифференциации. Оппозиция «я/другой» заменяется отношением «я/другой». Однако и эту онтологическую модель автор представляет в категориях этики.

Если говорить о связи феминизма с современной западной философией, то сразу бросается в глаза стилистическая перекличка нескольких работ с постмодернистским дискурсом. Но это только внешнее сходство, которое вряд ли способно сформировать у читателя ясное представление о феминистской модели мироздания. Подробно отношения феминизма и постмодернизма рассматривает Дж. Ален («Женщины, порождающие женщин: разрушение главных софизмов»). Автор анализирует основные положения постмодернизма на предмет их соответствия феминистским принципам. А идей, полностью соответствующих принципам феминизма, в традиционной андроцентричной философии быть не может — по определению. Поэтому странным кажется намерение состави телей сборника «направить философию на путь истинный», если ясно a priori — спасать-то нечего.

Наиболее целостное ви.дение мира с гендерных позиций представлено в исследовании Джудит Батлер, возвращающем нас к истокам феминизма «Присвоение телом гендера: философский вклад Симоны де Бовуар». По мнению Батлер, работы французской писательницы о гендерной идентичности и самоопределении до сих пор не оценены по достоинству. Симоне де Бовуар принадлежит основополагающая формулировка различия между полом и гендером («женщиной не рождаются, а становятся»), развивающая концепцию Мерло-Понти, согласно которой тело человека — не природный факт, а исторический конструкт. Батлер пытается ответить на вопросы, вытекающие из этой формулировки и, безусловно, значимые для развития современной философии: как следует понимать «становление» и кто является субъектом становления, а также — в чем смысл гендера, обретаемого в ходе этого становления, и его существования в мире, где гендерные отношения строго закреплены. Анализ отношений гендера и пола приводит Батлер к интересному выводу: согласно Симоне де Бовуар, гендер женщины следует понимать как результат выбора, обусловленного культурой, — ей приходится выбирать «худшую возможность».

* * *

Книга Дэвида Гилмора «Становление мужественности: культурные концепты маскулинности» появилась на волне феминистской литературы о природе женственности. Эти работы значительно обогатили наше понимание женских социальных и психологических ролей, в то время как мужественности, ее социокультурной интерпретации внимания практически не уделялось. В современной науке не существует целостной концепции маскулинности как культурной категории. Именно этот пробел и решил восполнить Д. Гилмор. Его книга посвящена культурным конструктам и стереотипам, связанным с полом, — тому, что такое «быть мужчиной» в различных культурах.

К сожалению, в полной мере оценить научные достоинства работы Гилмора мешает качество ее русской версии: оно ниже всякой критики. Текст представляет собой практически сплошную кальку английского оригинала. Языковые приобретения последних десятилетий — «кросс-культурный», «кросс-кузенный», «паттерн» - безусловно, облегчили переводчику задачу, но ему удалось и самому обогатить русский язык, оставив без перевода слово «lineage». Не обошлось и без «обычных» для наукообразного стиля слов «доминация», «дизруптивный», «комплементарный». Причем калькировались не только слова, но и их сочетаемость, строение фраз. Вот один из «безобидных» примеров: «Целостность вариаций в представлениях о мужественности пересекает границы культур» (с. 17). Или: «Эта императивная триада появляется в варьирующих пропорциях, но достаточно часто, чтобы предположить, что мужественность это ответ на структурные и психологические дефициты» (с. 228).

Однако вернемся к идейному слою книги Д. Гилмора, скрытому, но все же угадываемому за невнятным русским текстом. В основе исследования лежит концепция истинной мужественности, которая, по мнению Гилмора (и многих его предшественников), отличается от простой анатомической принадлежности к мужскому полу. В большинстве культур мужественность — это статус, который достигается путем суровых испытаний. Представления о возмужании как о рубеже, который можно перейти только после жестокого обряда инициации, мы находим на всех уровнях социального и культурного развития, на всех континентах, как у воинственных, так и у миролюбивых народов. Гилмор собрал и подверг анализу огромный массив данных. Он рассматривает все атрибуты мужественности, известные современной антропологии. При этом исследуются не только явные культы мужественности — обряды инициации племен Африки и Америки или «мачистский» стиль жизни народов Средиземноморья, — но и сублимированные идеи маскулинности, воплощенные, например, в образах героев вестернов, столь важных для англо-американской традиции.

Ясно, делает вывод Гилмор, что культы мужественности неразрывно связаны с качествами, необходимыми для выполнения традиционной мужской роли, — твердостью духа и самодисциплиной. Мужчинам, в силу их физических особенностей, обычно поручают «опасные» работы. А в эгалитарных сообществах единственным средством принуждения для них может стать идеология, расценивающая потерю мужского статуса как худшее из наказаний.

Конечно, есть исключения — общества, в которых групповой стратегией выживания стало бегство, уход от конфронтации с силами природы и врагами. Таково, например, коренное население Таити или малазийское племя семаев. В этих обществах гендерным различиям не придается никакого значения. Но исключения, считает Гилмор, все равно вписываются в глобальный маскулинный код: мачизм — на одном полюсе этого конти нуума, семаи и таитяне — на противоположном, китайцы, японцы, американцы — где-то в середине.

Теоретическая основа исследования Гилмора — это, в первую очередь, неофрейдизм. Он видит в обретении маскулинности отделение от матери, осознание мальчиком себя как автономной личности. Маскулинному статусу мужчины все время угрожает желание вернуться к симбиотическому единству с матерью. Поэтому систему образов возмужания Гилмор, вслед за неофрейдистами, понимает как построение психологической защиты от вечной незрелости, комплекса Питера Пэна. Выводы Гилмора о психологической природе культа мужественности не новы, но исследователь ими не ограничивается. Его интересует связь психологических факторов с социально-экономическими. Он настаивает на том, что гендерные идеологии необходимо признать социальным фактом. В рамках этой (по определению автора, функционально-диалектической) модели назначение идеалов мужественности — обеспечить преемственность общественного устройства и интеграцию мужчин в социум. Американский исследователь находит в своем методе некоторое сходство с марксизмом. Поясняя свою мысль, он обращается к работе Маркса «Критика Готской программы» (1891), которая содержит определение стоимости. Гилмор выводит из этого определения концепцию культурной стоимости. Он считает, что «культура есть не что иное, как сумма работы (физической и умственной), человеческих усилий, постоянно воспроизводящих условия своего возрождения. Идеалы мужественности заставляют мужчин преодолевать врожденную инертность и страхи и “работать”» (с.233).

Когда работа над книгой только начиналась и шел сбор данных, ее автор ожидал, что исследование, скорее всего, подтвердит стереотипы о пассивности и заботливости женщин и о себялюбии и равнодушии мужчин. Но этого не произошло. Среди критериев мужественности автор обнаружил щедрость и бескорыстие, доходящие до жертвенности. Мы убедились в том, что во многих культурах настоящий мужчина — это тот, кто дает больше, чем получает, тот, кто служит другим. Следовательно, мужественность — это своего рода кормление. Мужчины питают общество, проливая кровь, пот и семя. Однако личностные качества, необходимые для выполнения мужской роли, парадоксальным образом противоположны тем, что мы привыкли отождествлять с функциями кормления. Важно также и то, что исследование Гилмора не подтверждает теорий о врожденной мужской агрессивности, подкрепляя таким образом выводы многих ученых-феминистов.

Философские заключения Дэвида Гилмора не составляют сенсации, в чем он сам охотно признается, отмечая, что многие авторы (в том числе и далекие от науки) высказывали сходные мысли относительно природы мужественности. В сущности, его книга — это «реабилитация» мужчин. Но в чьих глазах? Ведь образ мужчины-кормильца давно и прочно обосновался в сознании обычных граждан, вне зависимости от их пола, возраста, национальной и религиозной принадлежности. Единственная группа лиц, которая в этом сомневается, — феминисты. Именно им, по всей видимости, и адресована книга в ее философской части. А рядового читателя, вероятно, больше заинтересуют собственно антропологические наблюдения и выводы автора, его остроумные объяснения экзотических обрядов, тонкий анализ особенностей мужской психологии в разных концах земного шара. К счастью, антропологического и психологического материала в исследовании Гилмора больше, чем философских обобщений.

magazines.russ.ru

итоги и перспективы развития в России

Женская и гендерная история стали стремительно развиваться в России примерно четверть века назад благодаря огромному историографическому наследию, накопленному русской классической историографией, а также влиянию основных концептов и теорий западной философской мысли. В статье анализируется рост и укрепление указанного направления в последние 30 лет, а также контекстуальные различия и теоретические подходы в российских исследованиях женской и гендерной истории.

Ключевые слова: женская история, гендерная история, гендерные отношения, социально-политический статус женщин в России, гендерные исследования, теоретические подходы гендерных исследований.

Когда в 1976 году я делала свой первый студенческий доклад о положении женщин в Древней Руси, я и подумать не могла, что обращаюсь к теме, с которой свяжу всю свою научную жизнь. Прошлое казалось нам тогда универсальным – общим для всех, без различия пола. О том, что у женщин может быть свое, особое социальное прошлое, мало кто задумывался. И мне еще только предстояло прочесть слова Н. М. Карамзина. В 1802 году он мечтал об историке, «талантливое перо которого напишет историю русских женщин живыми красками любви к женскому полу и Отечеству» (Карамзин 1803: 294). Прошло более полутора веков, прежде чем эти слова были (вольно или нет) услышаны в России.

Что касается Европы, то там призыв написать историю женщин прозвучал в 1920-е годы из уст английской писательницы В. Вульф (Woolf 1929: 68), а затем перед самой Второй мировой войной был озвучен польской исследовательницей Л. Харевичовой на VII Международном конгрессе исторических наук (Пушкарева 2002). Харевичова погибла в фашистском застенке, и прошли десятилетия, прежде чем – в конце 1960-х годов – гуманитарии ряда стран задумались над тем, не является ли пол таким же социальным определителем, как класс или этнос.

Чтобы такая революция в мире идей стала возможной, нужны были определенные социально-политические и теоретико-методологические предпосылки.

Социально-политические предпосылки. Во-первых, рождение направления подготовили молодежные движения конца 1960-х годов, поставившие под сомнение всю систему ценностей и ориентиров старшего поколения. Научное сообщество и общество в целом оказались подготовленными к восприятию новых концепций.

Во-вторых, свою роль сыграла сопровождавшая молодежные движения сексуальная революция. Она позволила свободно говорить о проблемах пола, открыла для обсуждения в СМИ (а не только в научной литературе) ранее табуированные темы.

Третьим фактором оказалось оживление феминизма – его так называемая вторая волна. Если первая волна женского движения (XIX век) была борьбой за равенство (а потому и феминизм первой волны именуют феминизмом равенства) (Тишкин 1984), то феминизм ХХ века оказался феминизмом различий. Он поднял проблему женской «особости», отличности от мужчины, проблему свободной, автономной женской личности, потребовал продумать, как обеспечить возможности реализации ее прав.

Взлет феминизма оказал огромное влияние на интеллектуальную жизнь в Европе и США. Многие ученые избрали объектом изысканий женщину – в семье и на производстве, в системах права и образования, в науке и культуре (Scott 1974).

Общенаучные предпосылки исследований темы пола многочисленны и разнообразны. Основными, на мой взгляд, можно считать следующие. Теория научных революций Т. Куна позволила увидеть в истории науки последовательную смену научных парадигм. Веками считалось, что половые различия предопределены Природой. Но пришло время – и очевидное было подвергнуто сомнению, различия между полами предстали не вечными, не созданными самой Природой, а исторически меняющими свою конфигурацию. Помимо концепции Куна к предпосылкам возникновения нового направления стоит отнести кризис великих объяснительных парадигм – марксизма и структурализма. Они во всем искали типическое и реконструировали «макроисторию» – истории крупных социальных движений, значимых политических катаклизмов, процессов большой длительности (longue dureé) (Sargent 1986; Marcuse 2006).

Раскритиковав всеобщность с ее представлением о неизменных ценностях, выдающийся культуролог М. Фуко с присущим ему интересом к предметам, ранее не считавшимся «историчными» (тюрьме, безумию, сексуальности), подарил гуманитарной науке образцы пресловутой междисциплинарности. Междисциплинарность раздробила историю, ранее претендовавшую на всеохватность, разбила прежнюю всеобщую историю на множество «историй». Науки о прошлом обрели новые связи – с социологией, социальной антропологией, демографией, политологией, языкознанием и т. д. Историки увлеклись реконструкцией прошлого, каким оно виделось и переживалось не только победителями, но побежденными и маргиналами – больными, заключенными, беспомощными стариками, короче, «не-героями» прошлого. И женщины были среди них!

Еще одним теоретическим источником женских исследований стала новая гуманистическая психология, или «движение за человеческий потенциал» К. Роджерса и А. Маслоу, – признание права каждого человека быть самим собой, сопротивляться давлению среды. Эти взгляды оказались также созвучны женщинам, в том числе женщинам-историкам, которые захотели разглядеть в прошлом борьбу за свои, женские, интересы (Hubbard et al. 1982).

Социолого-демографические предпосылки. Историческая наука второй половины XX века заметно феминизировалась. Во всем мире число представительниц интеллектуальной элиты быстро росло: в жизнь вступило поколение, рожденное после войны, не знавшее связанных с гендерной асимметрией препон в получении образования (Riley 1988).

Правда, в основном это были женщины, пришедшие в систему «научного обслуживания»: доля исследовательниц с должностями и званиями увеличивалась очень медленно. Обращение к опыту предшественниц оказывалось основой для пробуждения социального женского самосознания и коллективных действий. «Личное» становилось «профессиональным», а затем и «политическим». Женщины-ученые задумались: как получилось, что они – заведомо не-главные в науке?

Поскольку вектор развития был задан в университетах США, постольку новое направление в гуманитаристике получило английское название «женские исследования» (women studies). Так был назван первый спецкурс сотрудницы Корнелльского университета Ш. Тобиас. Под «женскими исследованиями» она имела в виду исследования на «женскую тему», проведенные чаще всего самими женщинами. В 1975 году Н. Коч сконструировала термин «феминология». Под этим названием women studies проникли в российский научный дискурс и закрепились в нем. У феминологии как направления сразу определились отличительные черты: ориентация на критику наук; направленность на критику общества, связанную с женским движением; работа на пересечении научных дисциплин (Perrot 1988).

Рождение исторической феминологии

В среде западных историков на появление women studies вначале откликнулись феминистки. Они первыми решили разобраться, как случилось, что прежняя картина прошлого, в которой женщин почти не видно, усвоена как «нормальная» и «всеобщая» и почему на долю женщин выпало особое забвение, как бы подчеркивающее их неглавное место в этом мире, меру уважения к ним. Забвение женщин веками распространялось на нескольких уровнях, перекрывающих друг друга (Boxer et al. 1987).

О женщинах долго молчало общество, поскольку их не было в общественном пространстве («Женщине не место на публике», – полагали еще во времена Пифагора, но сам-то он женился на Теано, одной из своих учениц, которые все-таки были в его окружении… Однако не только тогда, но и многие века спустя женщин в общественном пространстве было очень и очень мало).

Следствием молчания общества была скудость следов, оставленных женщинами, скрывавшимися вечно за бесполым «они» и поздно обретшими право голоса в мемуарах, письмах и дневниках.

Наконец, последней толщей молчания – можно сказать и так – было молчание исторического повествования (Lerner 1989: 454). Историческое повествование отдавало пальму первенства публичному пространству: событиям политическим, военным, религиозным. Даже школу «Анналов», критиковавшую традиционную историю, женщины поначалу не заинтересовали. Ее внимание было отдано экономике и социальным проблемам, классам, а не полу, коллективному (и количественному), а не индивидуальному или биографическому. Таков был исторический пейзаж 1970-х годов, когда родился призыв написать историю «глазами женщин», с позиций женского социального опыта.

«Женские исследования» в истории рождались в муках, преодолевая насмешки. Так и положено рождаться новому. Чтобы отличить «женскую историю» от описания прошлого в общепринятом ключе, придумали даже новый термин. Поскольку привычное слово history (прочитывали как «HIS story», «Его история», «история мужчины»), положение должен был исправить неологизм herstory («HER story», «Ее история», «история женщины») (Davin 1988).

Термин не прижился, но число «историков женщин» стремительно росло. Сначала в США, а затем во многих странах Европы возникли факультеты и исследовательские проекты, группы и лаборатории, работающие в этой области. Лозунг феминисток «второй волны»: «Все женщины – сестры!» – услышали во многих странах. В Англии роль первопроходца сыграл журнал «Историческая лаборатория» (History Workshop). В США расширяющееся поле «женских исследований» породило такие журналы, как «Знаки» (Signs) и «Феминистские исследования» (Feminist Studies). В других странах возникли «Журнал женской истории» (The Journal of Women’s History), австро-германский ежегодник «Человек» (L’Homm. Zeitschrift für feministische Geschichtswissenschaften), французский «Клио» (Clio: Histoire, Femmes et Societe) (Kandel 1980). Историки из восточноевропейских стран предпочитали не замечать нарождающегося направления. Исключением была Польша – там женская история развивалась (Пушкарева 1998).

С начала 1980-х годов «история женщин» стала сближаться с феминистской теорией. Но поскольку не все ученые согласились разделить феминистские воззрения, с того времени «женские исследования в истории» оказались разделены на два течения. Одно выражено попытками изучать женщин в истории, опираясь на понятия феминизма: женский социальный опыт, женское сообщество, женское письмо, женская идентичность, женская аксиосфера, женское видение мира и т. п. Другое открещивается от феминизма как теории и политического движения, претендуя на создание исследований, свободных от идеологического давления и «заданности». Приверженцы обоих течений представлены в созданной в 1989 году и существующей поныне Международной федерации исследователей женской истории (МФИЖИ). На первом конгрессе МФИЖИ историков женщин было около восьмидесяти, и представляли они около полусотни стран. Ныне, спустя почти три десятилетия, в МФИЖИ входят почти 100 стран, и на конгресс ее съезжаются по нескольку сотен участниц (Пушкарева 1996).

От женской истории – к гендерной

К концу 1980-х годов социально-политический контекст развития гуманитарного знания изменился. Идеи противостояния – как в мировой политике, так и в науке – уступили место идеям терпимости. Феминологи задумались: могут ли они преодолеть в изменившемся контексте «островное» положение женских исследований?

На помощь пришла концепция гендера. Гендерная концепция заставляет сделать предметом изучения социально-культурные проявления половой принадлежности, различия полов, созданные культурой и историей. Термин «гендер» впервые использовал в конце 1950-х годов американский психоаналитик Р. Столер, который и предложил прибегать к нему всякий раз, когда мы хотим отделить понятие «пол в социальном контексте» от понятия «пол в биологическом и сексуальном смысле слова» (Пушкарева 2007).

Гендер – это, во-первых, социально-культурные проявления половой принадлежности. Во-вторых, инструмент анализа, позволяющий выйти за пределы эмпирики. В-третьих, скальпель, вскрывающий ткань очевидного, – нет ничего очевиднее, чем различия полов, предопределенные природой.

В гендерной теории место знаменитого высказывания З. Фрейда «Пол – это судьба» занимает концепт «Пол – это репрезентация», т. е. своего рода театр, в котором каждый играет свою роль, исходя из предписаний, норм, стереотипов поведения, осознания своей идентичности (Scott 1986).

«Историки женщин» хотели вписать женщин в историю, заставить увидеть невидимок и услышать забытых и неслышимых. Гендерологи поставили задачу написать другую историю или, точнее, истории: не только женскую и мужскую истории, историю сексуальности и гомосексуальности, но и изменить облик исторических наук в целом. Они перелопатили груды архивных дел, реконструируя начальные страницы истории гендерного неравенства, описывая и анализируя механизмы иерархизации, создания условий для преимуществ одних перед другими. И они доказали, что отношение к женщинам или представителям сексуальных меньшинств всегда определяется эпохой и культурой, а вовсе не Природой.

В отличие от специалистов по истории женщин, которые часто просто создают исторические портреты женщин определенного социального слоя или же описывают положение женщины в семье в разные эпохи, гендерологи уделяют куда больше внимания контекстуальному, выдвигая на передний план соотношения между социальной и гендерной иерархиями, социальной и гендерной мифологиями, социальной и гендерной историями.

Положение с «женскими исследованиями» в России

В конце 1980-х годов, когда вышли первые статьи автора этих строк и первая монография о русских женщинах, отечественные историки мирно творили в русле марксистской парадигмы. В нашей науке тогда господствовал концепт о решенности женского вопроса в СССР. Признанию «женской темы» самостоятельной проблемой мешали старые методологические подходы: Ф. Энгельс назвал досоциалистическое прошлое «историей всемирно-истори-ческого поражения женского пола» (Энгельс 1961: 60). Искать свидетельства социального равенства или преимущественного положения женщин по сравнению с мужчинами, особенно в досоциалистических обществах, означало вступать в полемику с Энгельсом и всей идеологической системой, ведь она доказывала, что женщин нужно «освободить», не иначе как «решив» женский вопрос в марксистском духе.

Тем не менее в 1980-е годы и у нас появились первые работы по истории женщин (Федосова 1975; Тишкин 1978; Пушкарева 1983). Как вестернизация «варварской» России при Петре I не могла быть успешной без всех социально-культурных трансформаций XVII века, так и «доместикация» западных концептов (в том числе концепции гендера) в постсоветский период не могла бы быть успешной без теоретического и практического опыта предшественников – тех ученых, что занимались «женской темой» еще при социализме и собирали фактические данные в течение нескольких десятилетий развития догматизированной советской науки.

Другой вопрос – о признанности таких исследований в нашей науке. Это процесс длительный, и он, вероятно, не завершился до сих пор. Имеется множество причин того, что история социальных движений и конфликтов обходила в нашей стране историю женского политического участия. Возьмите любой учебник – и вы найдете информацию о крестьянском движении, рабочем, национальном… О женском – ни слова, а все потому, что в советской науке не допускалось снисходительности к идеям феминизма. Благодаря усиленной антифеминистской пропаганде, начатой большевиками еще до революции, само слово феминистка воспринималось с усмешкой. Рождение в нашей стране женских исследований в истории произошло очень поздно и отнюдь не в «лоне» феминистского сознания (как на Западе). Зато история полов и гендерные исследования в истории лишены у нас запальчивости и радикализма, характерных для западного гуманитарного знания. Более академичные по характеру (чем, скажем, в США), они рождены не как ответ на «мужской шовинизм и сексизм», а как реакция на унификацию половых различий, характерную для советской идеологии.

Одновременно с ликвидацией монополии Комитета советских женщин, бездеятельной марионетки ЦК КПСС, были созданы вначале Московский, а затем и иные центры гендерных исследований. Постепенно они возникли в других университетах и вузах России: Петербурге, Самаре, Иванове, Томске, Петрозаводске…

Но историки остались поначалу в стороне от деятельности этих образований, и лишь спустя полтора десятилетия была создана «Российская ассоциация исследователей женской истории». В 2007 году она вошла в состав МФИЖИ. Ее первая конференция, проведенная в марте 2008 года, собрала более ста участниц из полусотни городов России. Она была приурочена к 100-летию Первого всероссийского женского съезда 1908 года, и многочисленные секции работали в течение трех дней. В настоящий момент Ассоциация уже зарегистрирована Министерством юстиции РФ как Межрегиональное общественное объединение, чьи научные форумы проводятся ежегодно, а сама она вошла как коллективный член в Международную федерацию исследователей женской истории (http://www. ifrwh.com).

Чего достигли «женские и гендерные исследования» в истории – на Западе и в России?

Тридцать с лишним лет моего личного участия в работе по развитию «женской истории» позволяют оценить основные успехи этого направления в исторических науках. Стало ли оно за это время самостоятельным и признанным, равноправным с историей университетов, историей городов, историей общественных движений и т. д.?

Вначале об успехах.

Женщины (прежде всего – выдающиеся личности, но не только они) вернулись в общие курсы истории. Доказано, что полученное ранее «единое и полное» знание о прошлом таковым не является, потому что в нем почти отсутствуют женщины и сексуальные меньшинства, – а они имели во все эпохи свое мировидение и свою систему ценностей, порой не совпадавшую с доминирующей. Обоснован вывод о равнозначности для общества двух соединяющихся сфер или доменов существования – господства Мужчины (политика, дипломатия, военное дело) и господства Женщины (дом, семья, домохозяйство), который заставил изучать оба домена на равных. Историки женщин доказали, что сферы эти были не «сепаратными», но соединенными, равно значимыми для развития общества как целостного организма. Родились новые темы, которые ранее никто не счел бы достойными специального исследования: «история материнства», «история прислужничества и найма кормилиц», «история домашней работы и гувернерства», история практик, продуцировавших мужественность (политическое гражданство как клуб собратьев, история военной службы и спорта). Введено новое измерение социально-экономической истории, ориентированное на такие темы, как «феминизация бедности», «женское лицо» безработицы, политэкономия домашней работы, – категория пола признана одним из структурообразующих экономических принципов.

Немалое значение имеет и развенчание мифов, мужского мифотворчества в социальной истории, и тем самым поставлены под сомнение оценки некоторых процессов и даже эпох[1]. Гендерологами убедительно показано, как акторы истории могут превращаться из «творцов» истории в ее «жертв». Сторонники гендерного направления заставили исследовать множественные формы сексуальности в различных культурах, однозначно отрицательно ответив на вопрос: является ли преобладающая – гетеросексуальная – форма единственной? Они поставили на научное обсуждение вопрос о том, как, с каких пор гетеросексуальность была превращена в норму, исключающую, отвергающую, клеймящую позором все другие…

Не менее существенно то, что женской и гендерной истории удалось реабилитировать феминизм как политику, в основе которой лежит принцип свободы выбора женщиной пути самореализации. Это заставило признать феминистскую идею личностного становления женщины как основы ее эмансипации и освобождения общества от стереотипов.

Получена возможность обнаружить непривычное в привычном(мужскую дискриминацию и подчинение в патриархатном обществе) и понять конструирование иерархий как взаимодействие, а не однонаправленный процесс… Выявлено множество точек соприкосновения гендерной истории с «устной историей», что помогает озвучить всех «исчезнувших, молчащих и противящихся». «Устная история» стала пограничным полем между историей, психологией и социологией, позволив дисциплинам использовать методы, подходы и преимущества друг друга. «Другая история» или, точнее, «другие истории» предполагали реконструкцию прошлого «другими глазами» – глазами ребенка, старика, гомосексуалиста и, конечно же, женщины.

Власть, проанализированная в рамках гендерной концепции, оказалась «распыленной» повсюду, неформальной, непредсказуемой, требующей комплексного рассмотрения. Социальная структура – при гендерном подходе и с учетом исторической изменчивости – потребовала многомерного подхода, а не простого вписывания женщин в уже известные элементы этой конструкции[2]. В итоге анализ прошлого превращен в инструмент решения современных задач (скажем, о путях маргинализации, «забывания» той или иной социальной группы, о ее правах).

За почти полвека существования нового направления историки научились рассматривать не пол сам по себе и не только взаимоотношения полов, но именно множественность социальных связей, не упуская при их рассмотрении фактора пола и гендерного взаимодействия. Это сделало картину прошлого объемнее, полнее, помогло преодолеть узость отдельных «историй», рожденных в 1970-е годы, – женщин, мужчин, «третьего пола». Вот почему функция гендерной истории оказывается не только комплементарной (дополнительной по отношению к традиционной), не только компенсирующей (нехватку чего-либо: скажем, женских имен в учебниках) и не только пересматривающей (старые представления, старые подходы), но именно синтезирующей.

Причины сохраняющейся непопулярности «женской темы» в отечественной исторической науке

Если институциализация новой дисциплины шла так успешно, то почему «женская история» и гендерные исследования прошлого до сих пор не нашли себе места в системе исторического образования России? Почему признанное за рубежом направление научных изысканий историкам России неизвестно и не нашло отражения в учебниках, где женские имена (если это не правительницы страны) – редкость? Выделю несколько причин.

1. Образовательная литература для школьников и студентов остается симбиозом марксистско-ленинского социально-экономического детерминизма и традиций государственной школы отечественной историографии. В ней женщинам места нет. Простой человек, его интересы, история повседневности так и не попали в учебную литературу. Поэтому нет в ней и «женской составляющей» – ведь история материнства, семейного воспитания, традиций питания считаются «слишком этнографическими» сюжетами и «частностями» по сравнению с событийной политической историей.

2. Социальный заказ отсутствует: считается, что исследования социологов, психологов, медиков или демографов могут иметь конкретный практический выход, а знание деталей женской истории ничем не может помочь современным социальным работникам или воспитателям.

3. «Женская тема» считается чем-то иллюстративным для историописания. Аналитичность, критичность направления ускользают – а в итоге в истории социально-полового (гендерного) неравенства наши историки будто и не видят модели для изучения социального неравенства и социальных конфликтов и не догадываются о том, что гендерное неравенство – исторически первая форма социальной асимметрии.

4. В России – в отличие от Запада – «женский вопрос» решался на государственном уровне десятилетиями (патерналистская составляющая в нашей стране была всегда сильна) и считался «решенным».

5. «Женские исследования» не «зазвучали» в российском политическом контексте в отличие от западного в силу традиционности, патриархатности большинства социальных структур. Так или иначе, проблема борьбы за соблюдение прав женщин не стала в России одной из составляющих борьбы за права человека, как это произошло на Западе[3].

6. Отношение к понятию «феминизм» (а с ним было связано возникновение всего направления women studies) остается в России – если говорить о бытовом, профанном уровне знания – в большинстве случаев негативным.

7. В крупнейших российских университетах нет подготовленных специалистов-гендерологов, курсы по «женской истории» читаются энтузиастами в российской провинции – в Твери, Иваново, Петрозаводске, Самаре.

8. Гуманитарно-академическая среда с большим трудом и напряжением воспринимает импульсы междисциплинарных исследовательских подходов (скажем, метод устного интервьюирования, «устной истории» с большим трудом институционализируется в системе традиционных исторических исследований), а женские исследования в истории настойчиво требуют междисциплинарности.

* * *

Изучая прошлое женщин и гендерную историю, приверженцы описываемого направления ищут ответ на собственные размышления «о времени и о себе», о своем месте в мире и востребованности проводимых ими исследований. Подводя итоги и задумываясь над судьбой «истории женщин» и гендерных исследований в России, я с оптимизмом смотрю в будущее и говорю с уверенностью: направление выживет, несмотря на катаклизмы. Поколения историков, которые придут следом, конечно же, покажут, сколь многого мы недочитали, недосмотрели в архивах, недопоняли, и с решительностью неофитов продвинут изучение женской и гендерной истории куда дальше всех нас, своих предшественников, включая и западных коллег.

Не стоит лишь забывать, что первый шаг был самым трудным. Но те, кто его сделали, не ропщут. Они вознаграждены обаянием открытия.

Литература

Карамзин, Н. М. 1803. Известие о Марфе-Посаднице. Вестник Европы IX(12): 294–302.

Пушкарева, Н. Л.

1983. Женщина в средневековом Новгороде XI–XV вв. Вестник МГУ. Серия 8. История 3: 78–89.

1996. Женская история в России: приоритеты, направления, методы. Женщина в российском обществе 4: 11–24.

1998. Гендерный подход в исторических исследованиях. Вопросы истории 6: 41–62.

2002. Русская женщина: история и современность. М.: Ладомир.

2007. Гендерная теория и историческое знание. СПб.: Алетейя.

Тишкин, Г. А.

1978. Н. Г. Чернышевский и проблемы женской эмансипации. Вестник Ленинградского университета. т. 20. История, язык, литература 4: 32–36.

1984. Женский вопрос в России в 50–60-е гг. XIX в. Л.: Изд-во ЛГУ.

Федосова, Э. П. 1975. Бестужевские курсы. Вопросы истории 11: 216–220.

Энгельс, Ф. 1961. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В: Маркс, К., Энгельс, Ф. Соч. Т. 21, с. 23–178. М.; Л.: ГИЗ.

Boxer, M. J., Marilyn, J., Quataert, J. H. (eds.) 1987. Connecting spheres: Women in the Western world,1500 to the present. N. Y.: Oxford University Press.

Davin, A. 1988. Redressing the Balance or Transforming the Art? The British Experience. In Kleinberg, S. J. (ed.), Retrieving Women's History. Changing Perceptions of the Role of Women in Politics and Society, р. 101–124. Berg: UNESCO Series in Women's Studies, Berg-Publications.

Hubbard, R., Henifin, M. S., Fried, B. (eds.) 1982. Biological Women, the Convenient Myth. Cambridge, Mass.: Schenkman.

Kandel, L. 1980. L’explosion de la presse féministe. Le Debat (Mai) 1: 104–119.

Lerner, G. 1989. Welchen Platz nehmen Frauen in der Geschichte ein? Alte Definitionen und neue Aufgaben. Denkverhältnisse. Feminismus und Kritik. Frankfurt a/M.: Suhrkamp, s. 454–487.

Marcuse, H. 2006. Marxism and Feminism. Feminist Theory and the Frankfurt School 17(1): 147–157.

Perrot, M. 1988. Making History: Women in France. In Kleinberg, S. J. (ed.), Retrieving Women's History. Changing Perceptions of the Role of Women in Politics and Society, р. 16–47. Berg: UNESCO Series in Women's Studies, Berg-Publications.

Riley, D. 1988. Am I That Name? Feminism and Category of ‘Women’ in History. London: Macmillan.

Sargent, L. (ed.) 1986. The Unhappy Marriage of Marxism and Feminism. London; Boston: South End Press.

Scott, H. 1974. Does Socialism Liberate Women? Boston: Beacon Press.

Scott, J. 1986. Gender: a Useful Category of Historical Ana­lysis. American Historical Review 91(5): 1053–1075.

Woolf, V. 1929. A Room of One's Own. London: Harvest Books.

[1] Скажем, исследования по интеллектуальной истории показали, как в европейской науке ХIX века родился миф о существовании когда-то «власти женщин», матриархата – социальной системы, которой не было нигде и никогда. Другой пример. Такие явления, как античная цивилизация, эпоха Ренессанса, великих буржуазных революций, выглядят прогрессивными только в системе мужских абстракций о Добре и Счастье. «Демократическая афинская цивилизация» предполагала содержание женщин в гинекеях (женских половинах домов). Европейский Ренессанс означал для женщин вытеснение с рынка труда, признание домашней экономики (где они властвовали) малозначимой, а в области культурной – «одомашнивание» жен буржуа. Именно на эпоху Возрождения пришлась и «охота на ведьм», и псевдонаучные дебаты на тему: «человек ли женщина?» Развитие технологий не привело к освобождению женщин ни на работе, ни дома, а «век демократических преобразований» исключил женщин из сферы политического участия: ведь славные буржуазные революции – включая Великую французскую – не торопились распространить на женщин лозунг: «Свобода, равенство, братство!»

[2] Скажем, распространенность фигурок женских божеств, держащих в руках различные культовые предметы-символы социального влияния, говорит о значительности формальной власти женщин в данной социальной структуре. Напротив, распространение символов женской пассивности, в том числе в иконографии – женщин с детьми на руках, как это типично для раннесредневековой Европы, свидетельствует об ином типе социального поведения. Однако связи символов и поведения могут быть куда менее примитивными. Скажем, образ Богородицы и житийные клеймы, рассказывающие о том, как Богоматерь воспитывала сына, одновременно отражали и формировали представления о том, что является символами частной сферы (купание, еда, забота как общее понятие) в противовес сфере публичной. Причем понятия частного/публичного и природного/культурного также были и остаются довольно изменчивыми.

[3] Несмотря на то, что феминизм как политическое течение развился в России одновременно с ведущими странами Запада (т. е. в середине позапрошлого века), он не мог получить широкого распространения: Россия была страной «запаздывающей модернизации», большинство населения составляло крестьянство, а в крестьянских семьях женщины были жестко подчинены традиционным правилам, религиозным нормам. Западный феминизм как теория насчитывает несколько столетий, а российский – всего полтора века.

www.socionauki.ru

Гендерная философия

 

Гендерная философия

Реферат  

03.12.2011

Заказ №194269

 

 

 

      Тайна пола – важнейшая тема мировой  философии. Пол человека во все времена играл огромную роль в его жизни и деятельности, являясь естественной основой всей его индивидуальности. Понимание и решение многих проблем постиндустриального мира невозможно без анализа гендерных структур социума.

      Представительница постмодернистского течения феминизма  Л. Иригарэ так констатировала актуальность полового вопроса для своих современников: «По Хайдеггеру, каждая эпоха одержима одной и только одной вещью. Кажется, что половое различие – это вопрос нашей эпохи, от решения которого зависит наше интеллектуальное спасение».

      Осознание гендерной принадлежности настолько  распространено в нашем обществе, что мы считаем его заложенным в генах. Но гендерные различия постоянно создаются и воссоздаются именно в ходе человеческого взаимодействия и в то же время составляют основу социальной жизни и являются ее организующим началом.

      Причины господства и подчинения, составляющие существенную черту гендерного конфликта, исследовались в различных направлениях социально-философской мысли. Все основные концепции дифференциации гендерных ролей в обществе и семье условно можно отнести к одному из двух подходов – «половому диморфизму» или же «половому символизму».

      Представители первого направления настаивают на том, что половая дифференциация – непреодолимая бытийная константа, которую культура только оформляет и осмысливает с теми или иными вариациями в виде надстройки системы психических различий, когнитивных процессов, мотивации, способностей и интересов мужчин и женщин.

      Эти различия объективируются в половом разделении труда и прочих общественных ролях. Адепты второго подхода уверены, что гендер – исключительно социальный конструкт, и никакие факты биологии сами по себе не имеют непосредственных социальных значений или институциональных последствий; гендерная дифференциация не тождественна половой дихотомии, она конструируется обществом.

      В данной работе рассматриваются подходы к философскому пониманию категории гендер, «субъект» выработанные в рамках постмодернизма, феминизма и гендерной теории.

      Обозначается  специфика нетрадиционной трактовки  субъекта, предложенная данными направлениями. Анализируется роль нового понимания субъекта в развитии науки и общества.

 

 

      Термин  «гендер» впервые был введен в  научный оборот на Западе в конце 60-х годов для анализа социальных отношений и преодоления наивных  суждений о том, что биологические различия являются определяющими для поведения и социальных ролей мужчин и женщин в обществе.

      Развитие  гендерной теории и результаты исследований, основанных на гендерном подходе, постепенно привели к осознанию того, что  рассматривать любую социальную проблему (не важно, чего она касается - истории или культуры, политики или экономики, психологии или социологии) без учета гендерной составляющей неполно и односторонне.

      Принято считать, что гендерные исследования начали развиваться в России в  конце 80-х - начале 90-х годов, когда стали возникать первые феминистские группы и независимые женские организации, а в журналах появились первые публикации и переводы статей по гендерной проблематике.

      Развитие  «женских» и гендерных исследований может рассматривать как один из важнейших аспектов преобразования, происходящие в отечественном гуманитарном пространстве в постсоветское время.

      Недаром один из ведущих представителей гендерных  исследований на постсоветском пространстве И. Жеребкина называет это время «гендерные 90-е».1

      Существует  несколько направлений разработки гендерного подхода (гендерной теории).2 Так, к основным теориям гендера, принятым сегодня в социальных и гуманитарных науках, относят:

1. теорию социального конструирования гендера
2. понимание гендера как стратификационной категории;
3. интерпретацию гендера как культурной метафоры.

      В рамках первого подхода гендер понимается как организованная (конструируемая) модель социальных отношений между  мужчинами и женщинами, не только характеризующая их межличностное общение и взаимодействие в семье, но и определяющая социальные отношения в основных институтах общества.

      Этот  подход основывается на следующих постулатах: 1) гендер конструируется индивидами на уровне сознания, принятия заданных обществом  норм и ролей и подстраивания под них; 2) гендер конструируется посредством социализации и разделения труда, формируется системой гендерных ролей, семьей, средствами массовой информации.

      В рамках второго подхода гендер рассматривают  как стратификацию. Гендерная стратификация представляет собой процесс, посредством которого гендер становится основой социальной соподчиненности, а воспринимаемые различия между гендерами становятся систематически оцениваемыми и оценёнными.

      Гендер  представляет собой социальное отношение, представление (репрезентацию) каждой индивидуальности в широком спектре социальных отношений. Он вписан и продуцируется иерархичностью социальных диспозиций в обществе. Понятие гендера в этом контексте соотносится с понятиями возраста, класса, расы.

      Понимание гендера как культурного символа связано с тем, что пол человека имеет не только социальную, но и культурно-символическую интерпретацию. Иными словами, биологическая половая дифференциация представлена и закреплена в культуре через символику мужского или женского начала.

      Итак, гендер может быть рассмотрен в трех основных категориях: как социальный конструкт, как стратификационная  категория и как культурная метафора. В свете этого определения  гендерные исследования можно соотнести  не только с философскими концепциями, непосредственно рассматривающими проблему пола, социальное положение женщин и т.п. (например, с работой Симоны де Бовуар), но и со значительно более широким кругом философских концепций, так или иначе обращенных к проблемам мужского и женского начала.

      Наиболее  традиционным для философии является метафорическое использование данных категорий при построении общей картины мира (т.е. аспект существования гендера как метафоры).

      В философии Нового времени начинает смещаться акцентировка в описании соотношения мужского и женского начал. Мужское начало все более рассматривается в соотношении с рациональным, логическим, женское - иррациональное, стихийное.

      Уже Декарт развивал идею о необходимости  «очищения» Знания и Рассудка от любых  ассоциаций с понятиями Матери - Земли, отделения Логоса от Софии, Мужчины и его разума от Природы. В картезианстве конструируется новый мир, в котором все генеративное и креативное относится к Богу, маскулинному рациональному Духу, в не к женственной плоти мира.

      Для русской философии, которая всегда характеризовалась признанием внелогических форм познания, стремлением к дополнению рационального познания вне- и сверхрациональным, мистическим, эмоциональным, основанным на откровении (Н. А. Бердяев), познанием, которое «делается любовью» (П. А. Флоренский), такая трактовка даже более традиционна.

      Так, уже у Г. Сковороды говорится  о «женственности философии». У В.С. Соловьева Бог - это, безусловно, Отец, Он, мужское начало, но «душа мира», в духе средневековой мистики, ассоциируется у него с образом «Вечной Женственности», с «Премудростью», с Софией. «Вечная женственность», «жена, облаченная в солнце» - не только важнейший, но и светлейший символ философии В. С. Соловьева.3

      Таким образом, использование гендерных  категорий в пределах онтологии не только маркирует наиболее существенные изменения состояния общественного сознания (обращение к христианству и связанную с ним переоценку соотношения телесного и духовного начал, переход от рационализма к иррационализму в философии XIX в.), но и порождает ряд самостоятельных концептуальных заключений.

      С точки зрения общего развития гендерных  исследований, эти идеи имеют двоякое  значение: с одной стороны, они  являются предельным выражением общественного  умонастроения в отношении «мужского» и «женского» в культуре, с другой - само формируют и модифицируют это умонастроение, создавая универсальный его фон.

      Таким образом, в контексте революционно и прогрессистски ориентированной  социальной философии патриархатная  политика была оценена как дискриминационная по отношению к женщинам практически во всех сферах жизнедеятельности общества.

      Соответственно, ее изменение рассматривалось как  один из существенных моментов достижения социального равенства. Таким образом, «гендерный срез» оказался значимым и в общем развитии социальной философии.

 

 

      История гендерной философии берет свое начало со времен Античности (4-5 в. до н. э.). С именами Платона, Аристотеля и Сократа связано формирование патриархатной философской традиции, составившей основу философского принципа фаллогоцентризма.

      Суть  его заключалась в символической  ассоциации мужского с рациональным, а женского с эмоциональным. Следует  отметить, что объектом оспаривания  гендерной принадлежности со времен античности являлось образование.

      Если  Платон в виде исключения указывает  возможности образования согласно способностям, природе, а не половой  принадлежности, то Аристотель категоричен  в своих определениях и природой оправдывает способность к образованию  мужчины с целью в дальнейшем заниматься развитием и управлением государства.4

      Культура  Средних веков (патристика (1-5 вв.), схоластика (6-14 вв.) в лице Августина (телесное и  символическое значение женского), Фомы Аквинского (дуализм феминного и маскулинного) поддерживала символическую функцию, отождествляющую «женское» с греховной, извращенной чувственностью.

      Таким образом, формировался абсолютизм патриархатной (монархической) власти. В Новое время (17 в.) изменилось восприятие мужского и женского, что было связано с  началом научного познания окружающего мира. Основоположник этой тенденции Ф. Бэкон, а затем его последователь Декарт называли природу - Она, а знание, разум и науку - только Он. Возникла идея «очищения» знания и подавления феминного в культуре.

      Эпоха Просвещения (18 в.) характеризуется новыми теориями в истории гендера. В этот период встала задача - не подавить чувства, т. е. феминное, а управлять ими с помощью разума. Например, Жан-Жак Руссо считал, что только мужчина, не имеющий тесной связи с природой, посредством своего Разума может постичь истинную человеческую природу. Таким образом, Руссо все же предлагал исключить женщин из гражданского общества в область семейного и частного из-за их интеллектуальной неполноценности.5

      Тем не менее именно ему принадлежит просветительская идея о том, что женское начало обладает рядом позитивных качеств, которые оказывают важное влияние на процесс формирования мужского субъекта. Однако женская чувственность, по его мнению, характеризуется чрезмерной сексуальностью, поэтому ее необходимо контролировать.

      Теория  «естественного» женского воспитания строится у Руссо как концепция  надзорного воспитания, основными условиями  которого являются:6 1) домашнее воспитание, сокращение до минимума контакта с внешним миром и с обществом; 2) воспитание женщины для материнства; 3) непрерывность воспитания, в процессе которого функции отца-воспитателя после замужества женщины переходят к ее мужу. Благодаря системе надзорного воспитания, женщины, по мнению Руссо, могут естественным образом проявить свою чувственную природу в материнстве. Таким образом, в теории женского воспитания Руссо стоит на патриархатных позициях, он фактически является противником женской эмансипации.

      Иммануил  Кант (1724-1804), основоположник немецкой классической философии -наиболее значительный после Руссо теоретик гендерной проблематики эпохи Просвещения. Кант, в отличие от Руссо, считает, что различие мужской и женской субъективности определяется не особенностями женской чувственности, а различием интеллектуальных позиций, то есть способом, которым мужчины и женщины используют свой разум.

stud24.ru

Журнальный зал: Отечественные записки, 2005 №4 - Наталья Шаталова

Оригинал статьи, другие материалы по этой проблематике и новые поступления смотрите на сайте «Отечественных записок».

Женщины, познание и реальность: Исследования по феминистской философии / Пер. с англ. О. В. Дворкиной. М.: РОССПЭН, 2005. 440 с.

Дэвид Гилмор. Становление мужественности: культурные концепты маскулинности / Пер. с англ. А. А Казанкова. М.: РОССПЭН, 2005. 264 с.

Название сборника «Женщины, познание и реальность…» ясно говорит о содержании книги: очевидно, ее читателя ждет знакомство с новейшими достижениями феминистского направления философии (по аналогии с позитивистской философией или экзистенциализмом). Оглавление также не предвещает ничего неожиданного: семь частей сборника озаглавлены в соответствии с разделами философии, которые составители называют традиционными, — методология, метафизика, теория познания, философия науки, философия языка, философия мышления и философия религии. Правда — объясняют составители такую уступку академической дисциплине, — разбиение осуществлено только для того, чтобы помочь новичкам освоиться в мире феминистского мышления. А это, сказано уже во введении, непросто, поскольку «философыфеминисты кардинально меняют сами области философии» (кстати, авторы сборника вряд ли сочли бы корректным перевод английского “feminists” русским словом мужского рода, тем более что среди них нет мужчин). Более того, они «опираются на наследие как феминизма, так и философии», иными словами — отделяют себя не только от «андроцентричных» философских направлений, но и от философии вообще как «мужской» научной дисциплины, «мужского» занятия. Таким образом, словосочетание «феминистская философия» приходится считать оксюмороном, ведь слово «философия», по убеждению феминистов, содержит внутреннюю паразитирующую отсылку к «мужскому».

Все же, за неимением лучшего, авторам книги приходится пользоваться словом «философия» в его привычном для обывателя, не обремененном феминистским подтекстом значении — система взглядов на мир и человека. Прежде чем приступить к изложению феминистской философии, читателя знакомят с ее важнейшими особенностями. Их три: во-первых, определяющим во всех областях философии признается гендерный фактор; во-вторых, теория в феминистских исследованиях неотделима от практики — философам-феминистам интересен прежде всего смысл конкретной человеческой (женской) жизни; в-третьих, традиционный философский дискурс часто не удовлетворяет феминистов — отсюда необычная манера интерпретации философских проблем.

Отношения женщин и философов в историческом контексте исследует Ж. Ллойд (глава «Человек рациональный»). Она подробно показывает, как с течением времени понятие «разума» теряло гендерную нейтральность, а в XVII веке получило логическое андроцентричное развитие в концепции «рациональности» (связанной в первую очередь с именем Декарта). Именно в XVII веке родилась новая методология процесса познания, в которой приоритет отдавался окончательному отделению умозрительного от чувственного. Тогда же, утверждает Ллойд, сформировалось представление о неполноценности женщин, будто бы не способных научиться рациональному мышлению, очищать свой ratio от эмоций и грез. Исключение из сферы разума, констатирует автор, привело и к исключению женщин из сферы власти.

Взгляд на философию как на «мужское изобретение» пытается обосновать Сюзан Шервин («Методология философии и методология феминизма: проблемы совместимости»). Написать эту работу ее побудил отказ Ассоциации канадских философов опубликовать исследование Шервин о феминистской этике. Автора обвинили в некомпетентности; сама Шервин увидела в отказе другую причину — фундаментальные расхождения феминистского и философского методов. И это закономерно, заявляет она. Ведь среди философов прошлого нет женщин, их сочинения пестрят женоненавистническими высказываниями. В традиционной западной философии общепризнанным стал метод Декарта — от универсалий к частностям, тогда как женщинам больше подходит сократовский — от частного к общему. Женщины не притязают на объективность своих высказываний, для них предубежденность не порок. Наконец, феминизм — это пробуждение сознания, его цель — практика, политические изменения. Между тем для традиционной философии, ограничивающейся объяснением реальности, логика аргументации важнее полезности тезисов.

Это неожиданное противопоставление несопоставимого — феминисты против философов, логика против пользы — типично для большинства авторов сборника. Для феминистов разрушение привычных мыслительных рядов становится одним из приемов критического анализа традиционной философии. Правда, заканчивается статья С. Шервин примиряющим призывом: феминисты должны научиться выражать свои мысли языком, понятным философам.

Проблема методологии интересует и Дж. Моултон («Парадигма философии: метод соперничества»). Она рассматривает так называемую парадигму соперничества, тем самым подчеркивая определяющую роль метода жесткого противопоставления идей для всей андроцентричной философии. Задача исследователя, использующего этот метод, — выдвинуть какую-либо гипотезу и попытаться доказать ее «от противного», т. е., подбирая контрпримеры или прямо противоположную идею, показать, что они несостоятельны. Моултон считает господствующую парадигму недостаточно продуктивной, потому что «силы философов расходуются на доказательство существования тех или иных сущностей, а до исследования их природы дело не доходит». Что же предлагает автор? Не исследовать контраргументы, а, во-первых, анализировать то, как идея соотносится с более широкой системой идей, во-вторых, использовать в поисках истины все разнообразие человеческого опыта. Говоря проще: зачем, например, тратить силы на споры о существовании бога, если одним вера помогает жить, а в жизни других не играет никакой роли? Вполне предсказуемое предложение для феминиста, т. е. нефилософа.

Метод соперничества Дж. Моултон связывает с мужским стилем ведения дел, ведь в современном мире агрессия соотносится с такими понятиями, как деятельность, власть, авторитет, компетенция, эффективность. Моултон критикует эти положения сразу с двух позиций. С одной стороны, она пытается показать, что агрессия вовсе не тождественна компетентности. С другой — и это уже дань постоянной борьбе феминистов с гендерными стереотипами — возражает против утверждения, что агрессия «естественна» для мужчин и «неестественна» для женщин.

Проблема гендерных стереотипов настолько занимает феминистов, что редкая статья обходится без упоминания устоявшихся (и поэтому неправильных) представлений о «мужском» и «женском». Однако часто именно выбор темы косвенным образом подтверждает реальность этих стереотипов. Так, Элисон М. Джаггар посвятила свое исследование проблеме эмоций («Любовь и знание: эмоции в феминистской эпистемологии»). Она обращается к современной теории о когнитивной и аффективной составляющих эмоции. Эмоции не мешают получать знания, а, напротив, помогают — вот основная мысль работы. Но между строк легко читается другая идея: реабилитация женщины как познающего субъекта. Безликий стереотип «женщины более эмоциональны, чем мужчины» превращается, таким образом, в «я считаю женщин более эмоциональными, и это хорошо!» Стереотип не исчезает, он просто приобретает другой смысл.

Более интересной представляется теория Э. Джаггар о социально детерминированных эмоциях. Автор рассматривает эмоции как социальный продукт. Общество предписывает мужчинам и женщинам испытывать те или иные эмоции. Отсюда деление на традиционно допустимые и «незаконные» эмоции. Например, в современном обществе, где нормой считается «раскованность», становящаяся зачастую латентной формой иерархического подавления, неловкость или испуг женщины, которая услышала шутку с сексуальным подтекстом, может, по Джаггар, стать такой «незаконной» эмоцией, подрывающей эту норму и тем самым способствующей появлению новых идей, развитию критической социальной теории.

Наибольший потенциал, считают авторы сборника, имеет феминистская критика традиционных представлений о науке. Эвелин Келлер («Феминизм и наука»), используя психоаналитические теории, показывает связь между мужским типом мышления и стремлением то к господству над природой, то к единению с ней. Мужчина ассоциируется с объективностью и компетентностью. Компетентность в свою очередь часто (но не обязательно) приводит к воинственной автономности, а от нее — к господству. Неудивительно, замечает Келлер, что в трудах философов природа часто предстает в образе женщины. Напрашивается «экологический» вывод: к агрессивному обращению с природой подталкивает фаллоцентричная психология.

Феминистская критика науки в ее радикальном варианте пытается привлечь внимание не только к подавляющему численному преобладанию мужчин в научной сфере, но и к важнейшему следствию этой диспропорции — предвзятости в выборе тем и материала научных исследований. Особенно заметно это в медицине. Так, долгое время не уделялось должного внимания проблеме контрацепции, а пробы на животных (чаще всего это были крысы) проводились на животных мужского пола, т. е. очевидно негласное допущение, что самцы представляют весь род. Гендерная логика, по мнению Келлер, способна повлиять и на выбор научной теории. Она вспоминает о борьбе двух концепций строения клетки — иерархической и неиерархической. Научное сообщество вполне предсказуемо выбрало иерархически ориентированную гипотезу. Конечно, признает Келлер, примеров подобных предубеждений выявлено немного — их еще предстоит найти.

Проблема влияния гендера на стиль и содержание научной деятельности стала основной и в статье Хелен Лонгино «Возможно ли существование феминистской науки?». По ее мнению, именно гендером определяется когнитивный темперамент исследователя. Но не только он. Лонгино, как и Келлер, склонна считать, что ценностные установки, обусловленные гендером, отражаются в научных предпочтениях исследователей. Так, рассматривая гипотезу о решающем влиянии гонадных гормонов на формирование мозга зародыша (так называемой линейной модели), она заявляет, что эта «объективистская» теория никогда не будет центральной для ученых-феминистов. Лонгино выдвигает другую гипотезу, учитывающую воздействие исторических и психологических факторов. В основе этой гипотезы лежит один из главных принципов феминистских исследований — «утверждение позитивного смысла субъективного опыта», т. е. правомерности желания ученого интерпретировать факты так, как это ему диктуют опыт и убеждения.

В предисловии авторы книги извинились перед коллегами-феминистами за то, что они пошли на компромисс с традицией, озаглавив части так, как это принято у философов. Компромисса не получилось. И само деление, и названия частей весьма условны, а содержание глав не всегда связано с этими названиями. Более того, в большинстве случаев главы можно смело менять местами — композиция сборника от этого не пострадает.

Главной целью книги было знакомство читателей с феминистской метафизикой и феминистской теорией познания — ведь феминисты занимаются в основном исследованием этических и социально-политических проблем. По замыслу составителей, рассмотрение фундаментальных для философии вопросов онтологии и эпистемологии, без чего нельзя сформулировать феминистский взгляд на мир, и должно было стать стержнем сборника. Этого не произошло. Конечно, мы узнали о том, что феминисты отвергают традиционные дихотомии — дух/материя, душа/тело, я/другой, теория/практика и т. п., — но дальше критики дуализма «мужской» философии авторы статей не пошли. Исключением (но лишь в определенной мере) можно считать статью К. Уитбек «Другая реальность: феминистская онтология». Она призывает отказаться от онтологической модели, основанной на оппозиции, предлагая в качестве основы принцип дифференциации. Оппозиция «я/другой» заменяется отношением «я/другой». Однако и эту онтологическую модель автор представляет в категориях этики.

Если говорить о связи феминизма с современной западной философией, то сразу бросается в глаза стилистическая перекличка нескольких работ с постмодернистским дискурсом. Но это только внешнее сходство, которое вряд ли способно сформировать у читателя ясное представление о феминистской модели мироздания. Подробно отношения феминизма и постмодернизма рассматривает Дж. Ален («Женщины, порождающие женщин: разрушение главных софизмов»). Автор анализирует основные положения постмодернизма на предмет их соответствия феминистским принципам. А идей, полностью соответствующих принципам феминизма, в традиционной андроцентричной философии быть не может — по определению. Поэтому странным кажется намерение состави телей сборника «направить философию на путь истинный», если ясно a priori — спасать-то нечего.

Наиболее целостное ви.дение мира с гендерных позиций представлено в исследовании Джудит Батлер, возвращающем нас к истокам феминизма «Присвоение телом гендера: философский вклад Симоны де Бовуар». По мнению Батлер, работы французской писательницы о гендерной идентичности и самоопределении до сих пор не оценены по достоинству. Симоне де Бовуар принадлежит основополагающая формулировка различия между полом и гендером («женщиной не рождаются, а становятся»), развивающая концепцию Мерло-Понти, согласно которой тело человека — не природный факт, а исторический конструкт. Батлер пытается ответить на вопросы, вытекающие из этой формулировки и, безусловно, значимые для развития современной философии: как следует понимать «становление» и кто является субъектом становления, а также — в чем смысл гендера, обретаемого в ходе этого становления, и его существования в мире, где гендерные отношения строго закреплены. Анализ отношений гендера и пола приводит Батлер к интересному выводу: согласно Симоне де Бовуар, гендер женщины следует понимать как результат выбора, обусловленного культурой, — ей приходится выбирать «худшую возможность».

* * *

Книга Дэвида Гилмора «Становление мужественности: культурные концепты маскулинности» появилась на волне феминистской литературы о природе женственности. Эти работы значительно обогатили наше понимание женских социальных и психологических ролей, в то время как мужественности, ее социокультурной интерпретации внимания практически не уделялось. В современной науке не существует целостной концепции маскулинности как культурной категории. Именно этот пробел и решил восполнить Д. Гилмор. Его книга посвящена культурным конструктам и стереотипам, связанным с полом, — тому, что такое «быть мужчиной» в различных культурах.

К сожалению, в полной мере оценить научные достоинства работы Гилмора мешает качество ее русской версии: оно ниже всякой критики. Текст представляет собой практически сплошную кальку английского оригинала. Языковые приобретения последних десятилетий — «кросс-культурный», «кросс-кузенный», «паттерн» - безусловно, облегчили переводчику задачу, но ему удалось и самому обогатить русский язык, оставив без перевода слово «lineage». Не обошлось и без «обычных» для наукообразного стиля слов «доминация», «дизруптивный», «комплементарный». Причем калькировались не только слова, но и их сочетаемость, строение фраз. Вот один из «безобидных» примеров: «Целостность вариаций в представлениях о мужественности пересекает границы культур» (с. 17). Или: «Эта императивная триада появляется в варьирующих пропорциях, но достаточно часто, чтобы предположить, что мужественность это ответ на структурные и психологические дефициты» (с. 228).

Однако вернемся к идейному слою книги Д. Гилмора, скрытому, но все же угадываемому за невнятным русским текстом. В основе исследования лежит концепция истинной мужественности, которая, по мнению Гилмора (и многих его предшественников), отличается от простой анатомической принадлежности к мужскому полу. В большинстве культур мужественность — это статус, который достигается путем суровых испытаний. Представления о возмужании как о рубеже, который можно перейти только после жестокого обряда инициации, мы находим на всех уровнях социального и культурного развития, на всех континентах, как у воинственных, так и у миролюбивых народов. Гилмор собрал и подверг анализу огромный массив данных. Он рассматривает все атрибуты мужественности, известные современной антропологии. При этом исследуются не только явные культы мужественности — обряды инициации племен Африки и Америки или «мачистский» стиль жизни народов Средиземноморья, — но и сублимированные идеи маскулинности, воплощенные, например, в образах героев вестернов, столь важных для англо-американской традиции.

Ясно, делает вывод Гилмор, что культы мужественности неразрывно связаны с качествами, необходимыми для выполнения традиционной мужской роли, — твердостью духа и самодисциплиной. Мужчинам, в силу их физических особенностей, обычно поручают «опасные» работы. А в эгалитарных сообществах единственным средством принуждения для них может стать идеология, расценивающая потерю мужского статуса как худшее из наказаний.

Конечно, есть исключения — общества, в которых групповой стратегией выживания стало бегство, уход от конфронтации с силами природы и врагами. Таково, например, коренное население Таити или малазийское племя семаев. В этих обществах гендерным различиям не придается никакого значения. Но исключения, считает Гилмор, все равно вписываются в глобальный маскулинный код: мачизм — на одном полюсе этого конти нуума, семаи и таитяне — на противоположном, китайцы, японцы, американцы — где-то в середине.

Теоретическая основа исследования Гилмора — это, в первую очередь, неофрейдизм. Он видит в обретении маскулинности отделение от матери, осознание мальчиком себя как автономной личности. Маскулинному статусу мужчины все время угрожает желание вернуться к симбиотическому единству с матерью. Поэтому систему образов возмужания Гилмор, вслед за неофрейдистами, понимает как построение психологической защиты от вечной незрелости, комплекса Питера Пэна. Выводы Гилмора о психологической природе культа мужественности не новы, но исследователь ими не ограничивается. Его интересует связь психологических факторов с социально-экономическими. Он настаивает на том, что гендерные идеологии необходимо признать социальным фактом. В рамках этой (по определению автора, функционально-диалектической) модели назначение идеалов мужественности — обеспечить преемственность общественного устройства и интеграцию мужчин в социум. Американский исследователь находит в своем методе некоторое сходство с марксизмом. Поясняя свою мысль, он обращается к работе Маркса «Критика Готской программы» (1891), которая содержит определение стоимости. Гилмор выводит из этого определения концепцию культурной стоимости. Он считает, что «культура есть не что иное, как сумма работы (физической и умственной), человеческих усилий, постоянно воспроизводящих условия своего возрождения. Идеалы мужественности заставляют мужчин преодолевать врожденную инертность и страхи и “работать”» (с.233).

Когда работа над книгой только начиналась и шел сбор данных, ее автор ожидал, что исследование, скорее всего, подтвердит стереотипы о пассивности и заботливости женщин и о себялюбии и равнодушии мужчин. Но этого не произошло. Среди критериев мужественности автор обнаружил щедрость и бескорыстие, доходящие до жертвенности. Мы убедились в том, что во многих культурах настоящий мужчина — это тот, кто дает больше, чем получает, тот, кто служит другим. Следовательно, мужественность — это своего рода кормление. Мужчины питают общество, проливая кровь, пот и семя. Однако личностные качества, необходимые для выполнения мужской роли, парадоксальным образом противоположны тем, что мы привыкли отождествлять с функциями кормления. Важно также и то, что исследование Гилмора не подтверждает теорий о врожденной мужской агрессивности, подкрепляя таким образом выводы многих ученых-феминистов.

Философские заключения Дэвида Гилмора не составляют сенсации, в чем он сам охотно признается, отмечая, что многие авторы (в том числе и далекие от науки) высказывали сходные мысли относительно природы мужественности. В сущности, его книга — это «реабилитация» мужчин. Но в чьих глазах? Ведь образ мужчины-кормильца давно и прочно обосновался в сознании обычных граждан, вне зависимости от их пола, возраста, национальной и религиозной принадлежности. Единственная группа лиц, которая в этом сомневается, — феминисты. Именно им, по всей видимости, и адресована книга в ее философской части. А рядового читателя, вероятно, больше заинтересуют собственно антропологические наблюдения и выводы автора, его остроумные объяснения экзотических обрядов, тонкий анализ особенностей мужской психологии в разных концах земного шара. К счастью, антропологического и психологического материала в исследовании Гилмора больше, чем философских обобщений.

magazines.russ.ru

Гендер, секс и феминизм: взгляд социолога • Arzamas

Анна Тёмкина — о том, как изучать неравенство между мужчинами и женщинами

Разговор Кирилл Головастиков, Ирина Калитеевская

Анна Тёмкина — доктор философии (Университет Хельсинки), профессор факультета политических наук и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге. Автор книги «12 лекций по гендерной социологии» (в соавторстве с Еленой Здравомысловой).

— Что такое гендер с точки зрения социолога?

— Чтобы ответить на вопрос, нужно рассказать, как формировалось представление о гендере, гендерных различиях. Социологическую постановку проблемы половых различий можно отнести к 1950-м годам, когда крупнейший американский социолог Толкотт Парсонс впервые сформулировал, что половые роли мужчин и женщин подчиняются определенным социальным ожиданиям и формируются в процессе социализации, а не буквальным образом вытекают из биологии.

Но главный толчок к современному представлению о гендере дало женское движение (вторая волна феминизма) в западных обществах в 1970–80-е годы, которое переработало и критически объединило много разрозненных социальных теорий. Например, на идею гендера (гендерных различий) сильно повлиял марксизм: оказались важны представления об эксплуатации и неравенстве в интерпретации положения женщин. С другой стороны, повлиял психоанализ — например, идея о том, что усвоение образцов женственности и мужественности и их неравенство происходит в процессе раннего психосексуального развития через отношения с матерью и с отцом, то есть через определенного рода культурные и символические структуры, а не возникает буквально из биологии. Важными являются антропологические исследования Маргарет Мид, показывающие различия половых ролей в разных культурах. К моменту возникновения второй волны феминизма существовали и собственно феминистские теории — например, экзистенциальный феминизм Симоны де Бовуар и представления об инаковости женщин. И разумеется, были важны либеральные идеи — прежде всего права человека и равенство всех перед законом.

Участники марша за права женщин. Вашингтон, 9 марта 1986 года © Barbara Alper / Getty Images

Все эти теории получают спрос в 1970-е годы в контексте женского движения, когда у активисток и социологов возникает много вопросов: что такое женщина, чем она отличается от мужчины, откуда взялось неравенство и что с ним делать — словом, какой диагноз неравенства и социальных проблем и каковы рецепты их преодоления.

И постепенно в социальных науках начинает использоваться термин «гендер», который отделяется от термина «пол»: в интерпретациях 1980-х годов пол — это биологические, анатомические, генетические характеристики человека, а гендер — это социальные и культурные характеристики. Происходит признание того, что одному и тому же биологическому полу могут приписы­ваться разные социальные и культурные характеристики в разных обществах, социальных и культурных контекстах. Несколько позднее в фокус гендерной социологии попадают социальные взаимодействия, в которых производится гендер (теория социального конструирования гендера), а затем — производство гендера в условиях структурных ограничений.

— Есть ли у гендерного подхода своя специфика в социологии?

— Да. Во-первых, в гендерной социологии и в гендерных исследованиях в целом есть тематики, которыми социология до этого не занималась. Например, насилие в семье, принятие решения об аборте, использование контрацепции и обсуждение этого с партнером, забота о детях и пожилых людях, переживания женщинами беременности, родов или рака молочной железы и т. п. Важной тематикой стал и баланс ролей — то, как женщины сочетают домашние и профессиональные роли, каковы различия в разных социальных группах и проч. Все это тематики сенситивные — чувствительные, многие из них болезненные, они затрагивают экзистенциальный уровень человеческого существования. Их трудно исследовать статистически, они уникальны.

Поэтому (и это вторая особенность) широкое распространение в гендерной социологии получают качественные методы — как направленные на изучение уникальных явлений в особенных контекстах. В последнее время используются и количественные методы. Они, в частности, необходимы феминистским исследователям, которые считают, что их результаты могут помочь изменить положение угнетенных групп. Следовательно, им нужна статистика, которая показывает, как мужчины и женщины представлены на разных уровнях власти, в разных экономических областях, какие у них разницы зарплат и так далее.

Очень важно и то, что благодаря качественным методам — третья особенность — в нашем распоряжении оказывается опыт из первых рук. Гендерным исследователям важно услышать те голоса, которые раньше не были слышны, — потому что эти проблемы не замечались, считались индивидуальными, а не социальными: например, семейное насилие или переживание аборта, опыт женщин-мигранток или сексуальных меньшинств. Практики невидимых групп становятся предметом исследования. В результате не только социологи получают новое знание, но и социальные группы могут, обретая данное знание, расширить диапазон своих возможностей.

Гендерных социологов интересуют различного рода социальные барьеры — ограничения, правила, нехватка ресурсов. В ранних гендерных исследованиях шла речь о патриархате — об общем структурном препятствии для карьеры женщин в политике, экономике, в отраслях, где сосредоточены максимальные ресурсы. Эти препятствия множественные. Они могут быть связаны с гендер­ными стереотипами и социализацией («не женское это дело»), с нехваткой ресурсов для получения образования и географической мобильности, с семейными обязанностями. Например, женщина начинает делать карьеру, а когда у нее рождается ребенок (средний возраст сейчас около 25 лет, в крупных городах выше), она уходит в долгий отпуск по уходу за ним. Если она хочет выйти на работу (или вернуться к своим проектам), может возникнуть еще один барьер — нехватка средств на оплату помощников по уходу, недостаток качественных детских садов. И она находится дома до того момента, пока ребенку не исполнится три года. Потом у нее рождается второй ребенок — то есть при наличии и выполнении желаемой нормы детности (двое детей) женщина не работает лет пять-шесть. Или совмещает эти роли с большим напряжением. И хотя никто ее специально не дискрими­нировал, к 30–35 годам она уже значительно отстала в своей карьере и, соответственно, заработке.

Детский сад в Бетнал-Грин. Англия, 1941 год © AP/ТАСС

Еще один принцип феминистского гендерного исследования, четвертый, — принцип рефлексивности. Мы как социологи должны быть чувствительны по отношению к тем людям, которых исследуем. Кстати, феминистское направление избегает слова «объект»: когда мы работаем с людьми, они такие же субъекты, как и мы. Соответственно, нужна постоянная рефлексия об отношениях между исследователем и тем, о ком исследование проводится, о том, как складываются эти отношения, как исследование может повлиять на жизнь женщин и мужчин.

Гендерные исследования сильно изменили социологию в целом — появились новые темы. Например, социология эмоций, социология заботы, исследования домашнего труда. Изучение гендера заметно повлияло на социологию сексуальности, социологию тела. Я уж не говорю о таких традиционных направлениях, как социология семьи, которая не может быть гендерно нечувствительной.

— Чем социология гендера отличается от социологии сексуальности?

— Cоциология сексуальности формировалась в своей собственной логике. Ее всегда интересовали отличия мужского и женского, но ей всегда было трудно абстрагироваться от психо- и анатомо-физиологических свойств человека. Довольно долго она имела тенденцию к эссенциализму — то есть к объяснению различий мужской и женской сексуальности природными причинами.

Для гендерных исследователей гораздо более значимым является, во-первых, социальное конструирование отношений, в том числе в сфере сексуальности, во-вторых, структурная система неравенства и отношений власти.

Важно то, что гендерные отношения — это всегда отношения власти, хотя и необязательно власти мужчины над женщиной: такие трактовки уже немного устарели. И, соответственно, интерес исследователя обращен на нера­венство, на структурные барьеры, на нехватку ресурсов, на навязывание жест­ких норм поведения и женщинам, и мужчинам.

— Что значит, что гендерные отношения — это отношения власти?

— Это довольно очевидно для всех, кто занимается гендерными исследованиями, и часто довольно сложно для тех, кто не занимается. Попробую пояснить это от противного, через два распространенных модуса возражений.

Первый — общелиберальный модус возражения: мужчины и женщины равны, в нашей Конституции это записано, никакая формальная дискриминация в обществе недопустима. А если женщины не представлены на высшем политическом уровне или на наиболее высокооплачиваемых позициях, если их зарплаты статистически меньше, чем у мужчин, то это не вопрос власти. Женщины могут всего этого достичь, это даже приветствуется, весь репертуар возможностей им открыт. Но если этого не происходит, то потому, что женщины сами этого не хотят, у них другое природное предназначение и жизненные цели. Для либералов гендерные исследования зачастую оказываются «лишними» и «избыточными»: если структурное неравенство и власть не признаются, то непонятно, почему существует проблема и в чем состоит предмет исследования.

Второй модус — широко распространенный в современной России — консервативный. В нем говорится что-то близкое: у женщин другое природ­ное предназначение. Но, в отличие от либерального модуса, здесь возникает сомнение в том, что женщинам нужны такие же права, как у мужчин. Утверж­дается, что женщины должны заниматься семьей, их зарплата вполне может быть меньшей, потому что основной добытчик — мужчина; женщины могут работать, но в той степени, в которой это не мешает воспитанию детей, обеспечению домашнего хозяйства и заботе о муже. Если женщины занимают равные с мужчинами позиции в обществе, то это ведет к определенной дегра­дации, потому что женщины утрачивают свое природное предназначение, они перестают в надлежащей степени лично заботиться о детях и домохозяйстве. В данном модусе очень подозрительно относятся к гендерным исследованиям: они, с точки зрения консерваторов, способствуют разрушению традиционной семьи, продвижению гомосексуальности в обществе, подрыву моральных устоев и национальных ценностей.

Однако в гендерных исследованиях считается, что дискурс об ином женском природном предназначении — это один из важнейших механизмов произ­водства неравенства и власти.

Драка на кулаках. Австралия, 1925 год © New South Wales State Library

Другой пример — гегемонная маскулинность, термин, который возник в гендерной социологии. Это некий образец, который в данном конкретном обществе считается правильным и привлекательным для мужчин: например, это белый гетеросексуальный образованный мужчина среднего класса, у него есть профессия или должность, которая обспечивает его деньгами и престижным потреблением. Этот идеальный образец связан с наличием больших ресурсов, а большое количество ресурсов является основанием для власти, поэтому на них ориентируется большинство. По отношению к данному образцу многие другие мужчины оказываются маргинализированными: они могут быть бедными, больными, старыми, гомосексуалами, мигрантами, принадлежать к другой расе или к другой культуре — они все будут находиться в иерархических властных отношениях с гегемонной маскулинностью, доми­нирующей и диктующей «правильные» образцы поведения мужчин. При этом гегемонная маскулинность в социальной иерархии находится выше, чем любой тип женственности. Это еще одна интерпретация конструкций власти.

— Вы говорили о политике высокого уровня и высокооплачиваемых постах. Но как быть в случае с более бытовыми темами, отношениями внутри семьи например, в них тоже выстраиваются отношения власти? Можно ли изучать их с точки зрения гендера и не искать власть?

— Я говорила о том, как мыслятся гендерные отношения, но это не означает, что исследования всегда посвящены механизмам власти, у них могут быть другие задачи, однако они все-таки могут показать власть. Например, магистрантка Катя Иванова под моим руководством в ЕУСПб проводила исследование отношений разведенных мужчин к бывшим семьям, и ее изначальная задача была проанализировать стратегии выплаты алиментов. Но один из результатов был такой: после развода в конечном счете именно мужчины управляют экономическими отношениями со своей бывшей семьей — и женщины только в очень маленькой степени могут на это влиять. Например, мужчина хорошо обеспечен, но выплачивает только формальные алименты — долю от официальной зарплаты. В таком случае мужчина действует по закону, к нему не может быть претензий, но эти суммы очень незначительные, и никакой реальной помощи собственному ребенку он не оказывает. Другая стратегия: супруги договариваются о том, что отец выплачивает существенную сумму и реально помогает семье. Но делает он это только до тех пор, пока жена соблюдает правила, которые он ей предлагает: например, как он будет взаимодействовать с ребенком. Если она начнет этому препятствовать, он легко может снизить размер неформально обговоренной суммы до формальных алиментов. То есть власть, несмотря на развод, остается на его стороне, он управляет материальными отношениями с бывшей семьей.

Или, например, я в 2000-е годы занималась исследованием использования контрацепции современной российской молодежью. Молодые люди очень хорошо понимают риски, которые связаны с неиспользованием контрацепции. Но для многих легитимным аргументом против использования презервативов было то, что они понижают чувствительность у мужчины. И женщина идет на риск. Это тоже отношения власти, хотя более «переговорные».

— Большинство ученых говорят, что не дают оценку тому, что наблю­дают. Но, учитывая всю описанную выше специфику, значит ли это, что вы как гендерный социолог даете оценку?

— Это очень сложный вопрос. От личных оценок я стараюсь воздерживаться — очень надеюсь, что у меня это получается. Но я не знаю, является ли обнаружение неравенства обязательно оценочным — и да, и нет. Есть направление исследований, которое тесно связано с социальным активизмом, оно считает, что если неравенство найдено, его нужно преодолеть или хотя бы попытаться. Я себя не отношу к данному направлению, я не настолько наивна, чтобы полагать, что вскрытые тенденции легко изменить. Моя задача — их обнаружить.

— То есть возможно такое неравенство, которое можно вскрыть, но при этом оставить?

— Его можно вскрыть — но возможно, что с ним абсолютно ничего нельзя сделать. Сколько есть исследований, например, коррупции — а она, коррупция, их даже не замечает. С другой стороны, некоторые феминистские исследователи полагают, что само обнаружение социальных проблем уже может быть изменением положения людей, к которым эта проблема относится. Например, наличие сексуальных домогательств в отношении женщин (или мужчин) или семейное насилие. Или жизнь с раком молочной железы. Обнаружение данных трендов может что-то изменить. Однако я скорее полагаю, что само по себе исследование ничего не изменяет: люди ведут себя определенным образом независимо от того, исследовали мы их или нет.

Но бывает, что нашими исследованиями интересуются журналисты, активисты или — изредка — политические деятели. Они могут что-то менять. Иногда наши студенты уже активисты — и они заранее ставят себе задачей сделать такое исследование, которое потом позволит что-то изменить в устройстве общества. Окей, говорю я им, это прекрасно, но это потом; моя задача, пока они осуществляют исследование, научить, как его проводить, отделяя от активизма.

— Есть ли знак равенства между гендерной социологией и феминистской?

— Если отвечать коротко, то да. Они вместе формировались, гендерная социология феминистски чувствительна, мне трудно представить себе гендерную социологию, которая не понимает основ феминизма. Но гендерная социология совсем необязательно ставит себе феминистские задачи — выявить структуры неравенства, изменить их. Если она их и ставит, то скорее в порядке исключения. Особенно у нас — в европейском контексте практически любая социология будет критической наукой. В европейских университетах трудно найти женщин, равнодушных к феминизму. А у нашей социологии поначалу было к нему очень настороженное отношение: в 1990-е годы он казался чем-то непонятным, чем-то из другого контекста, актуального для нас. Существовало предположение о том, что гендерным исследованиям необязательно быть феминистскими — вряд ли они будут патриархальными, конечно, но и феминистскими быть не обязаны.

Участница демонстрации в поддержку репродуктивных прав. Голландия, 1981 год © Nationaal Archief

Но в последние несколько лет гендерная социология в России почти вся стала феминистской, и произошло это во многом благодаря консервативному повороту. Прошла мода на гендерную тематику, когда консервативный дискурс объяснил всем, что гендер разрушает семью, гетеросексуальность, нацию. Поэтому стало невозможным удержаться на неопределенной позиции — вроде бы и гендерная социология, но не признающая феминизм, власть, неравенство, дискриминацию. Ну, конечно, и накопление знаний за это время произошло, и новое поколение выросло, критически относящееся к патриархату и интересующееся самыми современными научными трендами и теориями.

— Кажется, что сейчас гендерная и феминистская тематика вызывает бешеный интерес. Прежде всего это видно по социальным сетям: обсуждение гендерного неравенства — это всегда скандал. С чем вы это связываете?

— Я не очень вижу бешеный интерес, если честно. Хотя, конечно, консерваторы очень много сделали для того, чтобы усилился интерес к гендерной тематике и у молодого феминистского поколения, и у публики, спасибо им за это. Я не слежу за скандалами в социальных сетях, они мне интересны только с одной точки зрения — как симптом формирования новых трендов, например общественного движения, феминистских инициатив. Общественные движения развиваются, если есть конфликт. Если есть движение — есть и контрдвижение, это всегда конфликт.

Конечно, тематика чувствительна, эмоционально окрашена, касается каждого. В соцсетях в обсуждении гендерного неравенства активно принимают участие и те, кто почти не информирован, они бесконечно повторяют в разных вариациях тезис о том, что мужчина должен быть мужчиной, женщина должна быть женщиной и так далее, эссенциализм очень силен. А гендер современные исследователи как раз и считают постоянным (перформативным) повторением телесных и речевых актов. Значит, данные люди таким образом утверждают свой гендер как «естественный». А информированные мужчины и женщины утверждают обратное. За скандалом могут стоять совершенно разные социальные процессы.

— То есть и нарастание консерватизма, и, наоборот, пробуждение общественного движения?

— В каком-то смысле — да. Одно измерение скандала — может быть, лучше назвать его конфликтом, — когда у людей идет формирование представлений об общественных интересах, взглядах, действиях. И они отличаются друг от друга. Например, женщины и мужчины — они равные или неравные? В правах? В отношении к детям? В политических интересах? Есть вообще общие интересы у всех женщин? Или есть разные интересы у разных групп? И так далее. Много споров внутри феминистских сообществ, иногда в академических. Другое измерение — это свидетельство консервативного поворота, негативный взгляд на гендерное равенство. Но есть и другие противоречия, когда практики людей подчиняются одним принципам, а их идеи и символы — другим. Например, мы все чаще в исследованиях фиксируем (и все мы это видим), что в эгалитарных парах из образованного среднего класса, в которых и мужчина, и женщина профессионалы, оба настроены на карьеру, по умолчанию домашнюю работу делает тот, кто может. Или они договариваются. А как одеты их дети? Девочки — строго в розовое, мальчики — строго в голубое. Вот такой парадокс: эгалитарная пара — и дети с очень ярко выраженными половыми символами, чтобы никто не перепутал.

— И почему же они так делают, если сами не выстраивают отношения власти между собой?

— Они не выстраивают отношения власти между собой, но они включены в систему государственного патриархата. Из нее нельзя быть выключенным: материнский капитал дается матерям, а не отцам, устройством в детские сады и в школы занимаются женщины, и они же в них работают, няни — это женщины и так далее. Окружающие бесконечно повторяют, что мужчины должны быть мужчинами, а женщины — женщинами. Вероятно, когда реальные различия ролей утрачиваются, обостряется необходимость проводить символическую границу — через одежду и телесные проявления (в гендерной социологии это называется гендерным дисплеем). Потому что различие мужского и женского — это способ мышления о мире, которому нас всех научили, а теперь мы сами (хотя и не все) хотим научить ему окружающих. Это способ существования социума, даже если кому-то в нем достаются по признаку пола большие объемы власти, а кому-то меньшие.

Мы сами производим себя как мужчин и женщин, даже понимая условность этой исторической конструкции. Я веду себя как женщина и не собираюсь переставать это делать, потому что слишком много телесных практик, привычек, устройство жизни выстраивается вокруг этого и встроено в них.

— Так все-таки эссенциализм — это плохо? Можно ли отделить в женских и мужских ролях природное от культурного?

— Эссенциализм — это не плохо и не хорошо, хотя феминизм и гендерные исследования относятся к нему критически. Но наша задача — объяснить его устойчивость в сознании людей и их идеях. Эссенциализм, во-первых, это «факт», задействованный в объяснении социальных и культурных различий, во-вторых, это важный ресурс. Попробую объяснить на примере. Человек постоянно вступает в огромное количество коммуникаций, и чтобы нам было проще начинать взаимодействие, мы автоматически категоризируем людей. На улице и на работе мы вступаем во взаимодействие не с абстрактным индивидом, а с мужчинами и женщинами (они также имеют возраст, этничность, сексуальность — но сейчас мы говорим о гендере). И мы впадаем в ступор, если мы не можем определить пол человека — это нас отвлекает от рутинных задач.

Более того, взаимодействуя c мужчинами и женщинами, мы автоматически наделяем их качествами, которые вообще характерны для мужчин и вообще характерны для женщин. Маленький пример: вам нужно донести тяжелые пачки книг до своего рабочего места. Вы заходите в комнату, в которой находятся не очень хорошо вам знакомые мужчина и женщина примерно одинакового возраста. Кого вы попросите помочь с учебниками?

Две женщины и член экипажа на пароходе. Австралия, 1930 год © Australian National Maritime Museum

— Мужчину.

— Мужчину, естественно. А вполне возможно, что у мужчины болит позвоноч­ник, а у женщины разряд по легкой атлетике. И от мысли, что из этих двоих женщине будет гораздо легче принести книги, мы уже вздрогнули: социальный (гендерный) порядок нарушен. Мы могли бы войти и спросить, не может ли кто-то из присутствующих помочь. Но это значит, что мы должны заранее отрефлексировать рутинную задачу, а это дополнительное усилие. И ситуаций таких миллион, одна следует за другой, поэтому гораздо удобнее взаимодейст­вовать в повседневности, выделяя категорию мужчин и категорию женщин и наделяя их стереотипическими свойствами. А для этого их надо четко различать.

Конечно, раньше это разделение было проще: женщины находились в приватной сфере, мужчины — в публичной, выглядели они совершенно по‑разному, и привычки у них были разные. Эмиль Дюркгейм говорил о том, что чем общество цивилизованнее, тем больше различие между мужчинами и женщинами. А в современной ситуации по очень многим параметрам мужчины и женщины уже не отличаются — например, работают в одном офисе, выполняют сходные функции. Как продолжать воспроизводить социальный порядок? Надо использовать другие измерения: голубые и розовые кофточки, украшения, каблуки и прочее. Эти символические признаки будут способствовать воспроизводству категоризации, которая лежит в основе повседневности и взаимодействий, разделяя людей на мужчин и женщин.

Кроме того, либерализм и консерватизм продвигают эссенциализм, и в такой обстановке символические признаки гендера становятся ресурсом. Например, для успешной профессиональной работы во многих видах деятельности важен телесный капитал. Идешь на собеседование или работаешь с клиентом — должен хорошо выглядеть, но не абстрактно, а с учетом своего пола: женщина подчеркивает женственность, мужчина — мужественность.

Иначе говоря, очень много факторов работают на то, чтобы мужчины и женщины отделяли себя друг от друга — и нас в первую очередь интересует то, как они это делают, как на это влияют социум и культура. Но, напомню, это не просто различия. Они встраиваются в систему стереотипов, согласно которым в первую очередь женщина (по крайней мере в среднем классе) заботится о ребенке, прерывает свою карьеру (или проекты), ее зарплата не растет так быстро, как у ее мужа (партнера), она не продвигается так быстро по служебной лестнице. И она оказывается в системе гендерного неравенства, даже если в семье преобладают эгалитарные идеи.

— Расскажите о своих исследованиях и об исследованиях коллег, которые кажутся вам наиболее интересными.

— Я много занималась исследованиями сексуальности в разных обществах; меня интересовало, как меняются сексуальные практики у поколения 1990-х годов и начала 2000-х. Если в двух словах, итог был такой: налицо тенденции к либерализации и эгалитарности, практики становятся более свободными и неравенство в сексуальных отношениях уменьшается.

Моя коллега Елена Здравомыслова занимается социологией заботы: как в современных семьях организована забота о детях и пожилых. Это очень актуальная тематика и тоже гендерно выраженная, потому что основной заботящийся — это женщина. Есть феномен sandwich generation («поколение-сэндвич»): женщины стали позднее рожать, и когда их родители уже начинают болеть и становятся ограниченными в своих возможностях, дети еще не выросли. Женщина еще воспитывает детей и уже должна заботиться о своих родителях — а мы помним, что у нее к этому шесть лет отпуска по уходу за ребенком и раньше начинается пенсионный возраст, а может быть, ей даже приходится раньше срока выходить на пенсию. То есть женская карьера по времени короче мужской лет на десять. А с этим связаны и размеры заработков, и размеры пенсии.

Моя тематика в последние годы — гендер и здоровье, в частности репродук­тивное здоровье. Я провожу исследование о сестринском образовании. Медсестры — это стереотип женской профессии: когда говорят о женских профессиях, в первую очередь имеют в виду нянь, медсестер, акушерок. Я изучаю, какие люди становятся сестрами и как их обучают этой «женской» профессии.

Второе направление моих исследований связано с системой родовспоможения и с тем, что сейчас изменяется в родильных домах. Меня интересует, например, как формируется сегмент платных услуг в родовспоможении и почему некоторые женщины оплачивают родовспоможение, притом что оно у нас бесплатное государственное. Не спрашивайте почему — у меня еще нет ответа.

Медсестры родильного дома c новорожденными младенцами на руках. Сосновый Бор, 1981 год © Юрий Абрамочкин / РИА «Новости»

— Какие исследования сейчас были бы особенно важны в России?

— Есть ощущение, что у нас вообще очень мало того, что детально исследовано в гендерном измерении; катастрофически мало хороших работ. На английском языке одних только журналов по гендерным и феминистским исследованиям существует несколько десятков, некоторые из них имеют очень высокие рейтинги и индексы цитирования. У нас по гендерным исследованиям нет ни одного журнала. Хотя число интересных исследований и публикаций в гендерной социологии растет.

Мне кажется, что для российского контекста очень важны исследования гендерного измерения бюрократических форматов и институциональных контекстов — это то, что сильно отличает нас от многих других обществ. Формальные правила накладываются на неформальные, постоянно изменяются, люди к ним постоянно приспосабливаются. Важно исследовать, как на практике работает роддом, детская поликлиника, детский сад, школа, как взаимодействуют дети, родители и профессионалы, как матери/родители осуществляют медицинскую и иную заботу о детях. Например, в заботе о здоровье детей матери среднего класса бегают между платными и бесплатными поликлиниками, на полностью платные не хватает денег, да им и не всегда доверяют, в бесплатных — очереди и вокруг больные дети. А требования к здоровью детей растут, представления об их потребностях меняются. Важно исследовать, чем занимается мать, чем занимается отец, что делают бабушки-дедушки и как меняется их роль, какие у разных поколений идеи о семье и отношениях, о женских и мужских ролях, откуда эти идеи берутся, как они реализуются, как меняются идеи и практики с возрастом, при разводе, выходе на пенсию, наступлении нетрудоспособности и т. п. Мы не знаем, как конкретно женщины заботятся о своем здоровье и здоровье членов семьи и как это делают мужчины. Кто доверяет медицине, а кто нет и почему? Какие последствия это имеет для людей разного пола? В конце концов, почему женщины больше болеют, а мужчины меньше живут? В целом важно понимать социальные различия и гендерное устройство в разных группах и социальных институтах.

Замечу, что если мы какие-то аспекты жизни не исследовали (или с исследо­ваниями не знакомы), то начинаем о них рассуждать как обыватели — что в социальных сетях пишут, то мы и повторяем. И другие повторяют. Или, например, с чего начинают женщины, которые собираются заводить детей, рожать или делать вакцинацию младенцу? Они открывают фейсбук. А исследований и на эту тему нет. Фейсбук стал настолько рутинной повседневной практикой, что пора эти социальные взаимодействия исследовать в гендерном измерении. С другой стороны, происходит милитаризация общества — тоже надо исследовать, как это влияет на гендерные отношения, идет консервативный поворот — то же самое, религии я вообще не коснулась, а это очень важно для интерпретации гендерных идей и практик. Так что поле непаханое.  

arzamas.academy

🍀 гендерные стереотипы в женских глянцевых журналах, Журналистика

Курсовая работа по предмету: Журналистика (Пример)

ВВЕДНИЕ 3

ГЛАВА

1. ГЕНДЕРНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ В ЖУРНАЛАХ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ 5

1.1. Понятие гендерного стереотипа 5

1.2. Типы гендерных стереотипов в журнальной периодике 7

ГЛАВА

2. ОСОБЕННОСТИ ГЕНДЕРНЫХ СТЕРЕОТИПОВ В ЖЕНСКИХ ЖУРНАЛАХ 13

2.1. Современное состояние российского журнального рынка 13

2.2. Формирование гендерных стереотипов в женских журналах 20

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 30

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 31

Содержание

Выдержка из текста

Именно эти качества сделали «Космо» абсолютным фаворитом российских читательниц. Специализированный журнал Cosmopolitan можно считать источником информации. Тексты и заголовки Сosmopolitan относятся к феноменам общественной, культурной или экономической жизни. Некоторые авторы выделяют грамматическое своеобразие языка этого издания. Для текста и заглавий в целом характерны специфические особенности. Заглавия в журнале «Космо» схожи с заголовками в английских и американских журналах. Однако обнаруживается целый ряд стилистических особенностей. Для сообщений и заголовков статей «Космополитен» типично употребление традиционных перифразов. Например, в декабрьском номере 2014 года мы читаем: «Как стать царицей ночи», «Рыжая плутовка снова в моде!».Стилеобразующей характеристикой для заглавий «Космо» стал их предикативный характер.

При просмотре заголовков журнала «Космополитен» следует обратить внимание на их качественный дизайн. Просмотрев заголовки очередного номера женского журнала «Космо», мы приходим к мысли, что когда аудиторию дифференцируют по половому признаку, предмет обсуждения представляется существенно примитивизированным.

Заметим, что в женском журнале заголовки всегда представлены в виде единого стилистического оформления. В частности, здесь используется одна-две шрифтовые гарнитуры. Во многом это происходит благодаря тому, что женщины, более склонные к порядку, сочтут смешение стилей безвкусицей. В Cosmo заголовки выделяются только цветом. В связи со спецификой печатных изданий для нас из всех иконических кодов особый интерес представляют фигуры. Это условия восприятия (например, отношения фигура-фон, световые контрасты, геометрические отношения), переведенные в графические знаки согласно требованиям данного кода. И в этом отношении Cosmopolitan оказывается более консервативным.

В основном все материалы журнала написаны черным шрифтом на белом фоне, однако журнал не лишен ярких красок. Заголовки статей всегда выделены цветом, часто не одним, и практически на каждой странице есть цветовые выносы — часть полосы определенной геометрической формы, окрашенная контрастным цветом. Комментарии, которые печатаются в таких цветных полях, не входят в основной текст статьи, поэтому могут располагаться в любой части страницы ярким акцентом. Цветной шрифт используется только в случаях, когда необходимо отделить редакционный текст от вопроса читателя или комментария специалиста. Итак, многие заголовки статей журнала Cosmopolitan весьма поверхностны. Тем не менее, у этого журнала существует своя аудитория, которой эти статьи нравятся по качественному или стилистическому содержанию. Или хотя бы потому, что они написаны с юмором. Но всё равно, полезного в них мало. И вряд ли эта информация пригодится в жизни тех, кто эти статьи читает. Чтение «Космо» сначала вроде интересно, а потом становится скучно. Причина этому ― одна и та же подача статей, все материалы повторяются. Тем не менее, другие издатели копируют стратегию этого издания. Если, например, в Cosmo написали заголовки про какую-то тему, то в других конкурирующих журналах в ближайшем номере обязательно повторят и напишут про этот сюжет с предельной точностью. И это вызывает эффект dejavu. Впрочем, о мужских изданиях общей направленности (не специализированных, вроде авто) можно сказать то же самое. Продукция, направленная на определенный пол — кино, публицистика, книги ― почти всегда незамысловата и предсказуема. А все то, что действительно интересно и талантливо, что затрагивает, волнует — сделано не для «мужчин» или «женщин», а для «людей»."Домашний очаг", «Лиза» и «ФорбсВумен» нацелены на более старшую аудиторию, поэтому здесь присутствует также и качественное содержание контента. «Домашний очаг» публикует на своих страницах интервью с известными людьми, дает советы, ведется несколько колонок, репрезентующих психологические особенности женщин и мужчин. Поэтому мы можем отметить, что в данном журнале идет нацеленность на исторически женские установки. Не случайно, сам журнал в своем название имеет слово «очаг», с которым издревле ассоциировалась женщин (женщина — хранительница домашнего очага).

Например, здесь есть публикации, рассказывающие о материнстве и детстве. Журнал «Лиза» также осуществляет коммуникативную стратегию согласно миссии журнала, которая основана на презентации материалов для женщин. Большинство текстов рассказывает о психологической особенности семейных отношений, имеется правовая страница, рецепты блюд, забота о детях и т. д. Поэтому, по нашему мнению, журнал «Лиза» может рассматриваться как пособие по формированию правильного гендерного женского стереотипа. Во всяком случае, количество материалов, пропагандирующих гламурный образ жизни, здесь сведено к нулю. Завершает наш обзор журнал «ФорбсВумен», который стоит особняком в произведенной нами подборке. Дело в том, что издание является неким синтезом репрезентации гламурного образа жизни и домашнего очага. Это связано, прежде всего, с тематической направленностью журнала. Являясь изданием для бизнес-вумен, его основная задача — информирование о происходящих бизнес-процессах и демонстрация неумолимой силы женщины. В качестве объектов материалов часто выступают известные героини, которые сумели построить свой бизнес и являются успешными в финансовом плане. Таким образом, в женской версии журнала «Форбс» наибольшее внимание уделяется личному карьерному росту, зарабатыванию денег, а не формированию семейного очага. Редкие публикации, рассказывающие о воспитании детей, не рассматривают материнство как основополагающую женскую задачу. Гендерные роли сменяются, и женщина вынуждена примерять на себя «мужскую одежду».Проведенное нами исследование показало, что в современных женских глянцевых журналах осуществляется формирование гендерных стереотипов. Часто происходит смена гендерных ролей и гендерной идентификации, в чем помогают публикуемые тексты и фотоснимки. ЗАКЛЮЧЕНИЕПостепенно ведущие социальные роли, которые были популярны в ХХ веке, сходят на нет, уступая место трансформированным ценностям. При рассмотрении нормативных сторон гендерного стереотипа отмечается, что в житейском представлении мужественность и женственность обычно трактуется и как некоторые объективные сущности человека, и то, к чему женщине следует стремиться и воплощать в себе и жизни. Таким образом, описанные выше гендерные варианты представлений о женственности являются эталоном в изображении гендерных образов. Среди характерных особенностей следует отметить, что в российских изданиях присутствует так называемая советская модель, которая демонстрирует не только красоту женского тела, но и ум, сообразительность, талант и преданность. Российская журнальная периодика призывает к свободным, ни к чему не обязывающим отношениям. Причем для этого девушкам рекламируются товары для занятия сексом, предлагаются советы по увеличению груди и других частей тела. На первое место выходит красота и привлекательность для мужчин. Не случайно, основной акцент сделан на моде, стиле и отношениях с противоположным полом. Заметим, что на страницах журналов также часто пропагандируется толерантность, в результате чего нередкими являются изображения негритянок, китаянок, японок и других представителей расовой дифференциации. Очевидно, что гендерные стереотипы трансформируются. Взамен традиционным образам женщины-матери и домохозяйки предлагаются другие стереотипные представления, связанные с демонстрацией красоты своего тела, стремлением к успеху и достатку. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 10 советов для работающих мам: французский опыт — www.forbes.ru/forbes-woman-photogallery/psikhologiya/255 841−10-sovetov-dlya-rabotayushchikh-mam-frantsuzskii-opyt/photo/1http://www.tns-global.ru/services/media/media-audience/press/information/Андреева Г. М. Социальная психология. — М., 2006. С.19Бендас Т.В. Гендерная психология: учебное пособие. — СПб., 2006. Берберян А.С., Дорошина И.Г. (ред.) Теория и практика гендерных исследований в мировой науке. // Материалы II международной научно-практической конференции. — Пенза — Махачкала — Ереван: Научно-издательский центр «Социосфера», 2013. Бердяев Н. А. О назначении человека: Опыт парадоксальной этики // Бердяев Н. А. О назначении человека. — М., 1993. Боннер-Смеюха В. В. Отечественные женские журналы: историко-типологическое исследование: Дисс. … канд. филол. наук — Ростов-на-Дону: Ростовский гос. ун-т, 2001. — 172 с. Васильев А. Этюды о моде и стиле. — 3-е изд. — М.: Альпина нон-фикшн, Глагол, 2010. — С.100Галитбарова М.И. Мода как феномен культуры. Челябинск., 2004. Головин. С. Ю. Словарь практического психолога. М., 1998. Гофман А.Б. Мода и люди: Новая теория моды и модного поведения. — М., 1994. Гришаева Т.А. Мода как феномен современной культуры. Ростов-на-Дону, 2008. Грусман М.В. Мода как феномен культуры и средство социокультурной коммуникации. М., 2010. Денисова А. А. Тезаурус терминологии гендерных исследований. — М.: Восток-Запад, 2003. Денисова А. А. Тезаурус терминологии гендерных исследований. — М.: Восток-Запад, 2003. Килошенко М.И. Психология моды: теоретический и прикладной аспекты. — СПб.: СПГУТ, 2001. Кирилина А. Гендерные аспекты массовой коммуникации // Гендер как интрига познания. М. 2000. Космополитен. — 2014. — № 12. — С. 16, С.56Малышева Н.Г. Гендерные стереотипы в молодежных средствах массовой коммуникации / Автореф. канд. психологич. наук / Малышева Н.Г. — М., 2008. Мельниченко С.А. Гендерология и феминология. — Омск, 2015. Первый день жизни. Фото новорожденных и их счастливых мам // Домашний очаг. — http://www.goodhouse.ru/family_and_children/psihologiya/pervyj-den-zhizni-foto-novorozhdennyx-i-ix-schastlivyx-mam/#23 617_7Пленкина Е. А. Элитарный женский журнал: типологические и профильные особенности: Дисс. … канд. филол. наук. — М.: Изд-во МГУ, 2004. — 153 с. Правильные выборы: как политтехнолог стала главой аптечной сети - www.forbes.ru/forbes-woman/zhenshchiny-v-biznese/314 593-pravilnye-vybory-kak-polittekhnolog-stala-glavoi-aptechnoiРабота на фондовом рынке: женская версия — www.forbes.ru/forbes-woman/karera/252 917-rabota-na-fondovom-rynke-zhenskaya-versiyaРябов О. Женщина и женственность в философии Серебряного века. —Иваново, 1997. Свой интерес: как Ольга Филиппова вывела бренд Infiniti на российский рынок — www.forbes.ru/forbes-woman/zhenshchiny-v-biznese/314 747-svoi-interes-kak-olga-filippova-vyvela-brend-infiniti-na-rСмеюха В. В. Типологическая характеристика современных российских журналов для женщин // Филологический вестник Рост. ун-та. — 2000, № 2. — С. 50−56.Смирнова О.В. Гендерная проблематика // Проблематика СМИ. М., 2008. Содержание стереотипов маскулинности /феминности в средствах массовой коммуникации // Гендерные практики: описание, рефлексия, интерпретация. Материалы V Международной конференции молодых исследователей «Гендерные практики: традиции и инновации» (10−12 ноября 2005 года) / Отв. ред. Т.А.Мелешко, И.И.Юкина. — СПб., 2007. Терешенкова Е. Ю., Радина Н. К. Особенности развития гендерной идентичности личности. Женщина и мужчина в современном обществе. — М., 2013. Шнейдер Л. Б. Динамичность и изменчивость современного мира и роль образовательных инноваций / Л. Б. Шнейдер // Современное образование в условиях реформирования: инновации и перспективы: Материалы I Всероссийской научно-практической конференции

1. марта 2010 г / под.общ. ред. А. И. Таранского. — Красноярск. — 2010. — Ч. 1. — С. 186−191.Эшфорт, Б. Теория социальной идентичности в контексте организации / Б. Эшфорт, Ф. Маил // Организационная психология. — 2012. — Т. 2, № 1. — С. 4- 27. Ямпольская Р. М. Женская пресса: основные проблемно-тематические направления // Вестник Моск. ун-та. — 1997, № 4.

Список источников информации

1. 10 советов для работающих мам: французский опыт — www.forbes.ru/forbes-woman-photogallery/psikhologiya/255 841−10-sovetov-dlya-rabotayushchikh-mam-frantsuzskii-opyt/photo/1

2. www.tns-global.ru/services/media/media-audience/press/information/

3. Андреева Г. М. Социальная психология. — М., 2006. С.19

4. Бендас Т.В. Гендерная психология: учебное пособие. — СПб., 2006.

5. Берберян А.С., Дорошина И.Г. (ред.) Теория и практика гендерных исследований в мировой науке. // Материалы II международной научно-практической конференции. — Пенза — Махачкала — Ереван: Научно-издательский центр «Социосфера», 2013.

6. Бердяев Н. А. О назначении человека: Опыт парадоксальной этики // Бердяев Н. А. О назначении человека. — М., 1993.

7. Боннер-Смеюха В. В. Отечественные женские журналы: историко-типологическое исследование: Дисс. … канд. филол. наук — Ростов-на-Дону: Ростовский гос. ун-т, 2001. — 172 с.

8. Васильев А. Этюды о моде и стиле. — 3-е изд. — М.: Альпина нон-фикшн, Глагол, 2010. — С.100

9. Галитбарова М.И. Мода как феномен культуры. Челябинск., 2004.

10. Головин. С. Ю. Словарь практического психолога. М., 1998.

11. Гофман А.Б. Мода и люди: Новая теория моды и модного поведения. — М., 1994.

12. Гришаева Т.А. Мода как феномен современной культуры. Ростов-на-Дону, 2008.

13. Грусман М.В. Мода как феномен культуры и средство социокультурной коммуникации. М., 2010.

14. Денисова А. А. Тезаурус терминологии гендерных исследований. — М.: Восток-Запад, 2003.

15. Денисова А. А. Тезаурус терминологии гендерных исследований. — М.: Восток-Запад, 2003.

16. Килошенко М.И. Психология моды: теоретический и прикладной аспекты. — СПб.: СПГУТ, 2001.

17. Кирилина А. Гендерные аспекты массовой коммуникации // Гендер как интрига познания. М. 2000.

18. Космополитен. — 2014. — № 12. — С. 16, С.56

19. Малышева Н.Г. Гендерные стереотипы в молодежных средствах массовой коммуникации / Автореф. канд. психологич. наук / Малышева Н.Г. — М., 2008.

20. Мельниченко С.А. Гендерология и феминология. — Омск, 2015.

21. Первый день жизни. Фото новорожденных и их счастливых мам // Домашний очаг. — http://www.goodhouse.ru/family_and_children/psihologiya/pervyj-den-zhizni-foto-novorozhdennyx-i-ix-schastlivyx-mam/#23 6177

22. Пленкина Е. А. Элитарный женский журнал: типологические и профильные особенности: Дисс. … канд. филол. наук. — М.: Изд-во МГУ, 2004. — 153 с.

23. Правильные выборы: как политтехнолог стала главой аптечной сети - www.forbes.ru/forbes-woman/zhenshchiny-v-biznese/314 593-pravilnye-vybory-kak-polittekhnolog-stala-glavoi-aptechnoi

24. Работа на фондовом рынке: женская версия — www.forbes.ru/forbes-woman/karera/252 917-rabota-na-fondovom-rynke-zhenskaya-versiya

25. Рябов О. Женщина и женственность в философии Серебряного века. — Иваново, 1997.

26. Свой интерес: как Ольга Филиппова вывела бренд Infiniti на российский рынок — www.forbes.ru/forbes-woman/zhenshchiny-v-biznese/314 747-svoi-interes-kak-olga-filippova-vyvela-brend-infiniti-na-r

27. Смеюха В. В. Типологическая характеристика современных российских журналов для женщин // Филологический вестник Рост. ун-та. — 2000, № 2. — С. 50−56.

28. Смирнова О.В. Гендерная проблематика // Проблематика СМИ. М., 2008.

29. Содержание стереотипов маскулинности /феминности в средствах массовой коммуникации // Гендерные практики: описание, рефлексия, интерпретация. Материалы V Международной конференции молодых исследователей «Гендерные практики: традиции и инновации» (10−12 ноября 2005 года) / Отв. ред. Т.А.Мелешко, И.И.Юкина. — СПб., 2007.

30. Терешенкова Е. Ю., Радина Н. К. Особенности развития гендерной идентичности личности. Женщина и мужчина в современном обществе. — М., 2013.

31. Шнейдер Л. Б. Динамичность и изменчивость современного мира и роль образовательных инноваций / Л. Б. Шнейдер // Современное образование в условиях реформирования: инновации и перспективы: Материалы I Всероссийской научно-практической конференции

1. марта 2010 г / под. общ. ред. А. И. Таранского. — Красноярск. — 2010. — Ч. 1. — С. 186−191.

32. Эшфорт, Б. Теория социальной идентичности в контексте организации / Б. Эшфорт, Ф. Маил // Организационная психология. — 2012. — Т. 2, № 1. — С. 4- 27.

33. Ямпольская Р. М. Женская пресса: основные проблемно-тематические направления // Вестник Моск. ун-та. — 1997, № 4.

список литературы

referatbooks.ru

---

Смотрите также

• 
  Женский журнал он и она
• 
  Women s rules женский журнал
• 
  Он она он женский журнал
• 
  Топ женских журналов о моде
• 
  Автор статей в женский журнал
• 
  Стиль и мода женский журнал
• 
  Женский журнал без лишних слов
• 
  Без лишних слов женский журнал
• 
  Настоящее женское счастье журнал онлайн
• 
  Женские истории журнал мистические истории
• 
  Мистические истории журнал женские истории