Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
Журнальный зал. Журнал волга 21 век
Журнальный зал: Волга, 2017 9-10
Журнал «Волга»: анонс №9-10, 2017
ПРОЗА
Николай Фоменко. Мясо на борщ. Рассказ «…В ушах звенело, казалось, что звенит голубое небо. Со злобным гудением к остановке подъехал троллейбус. Пассажиров было столько, что пришлось стоять. Кондуктор на секунду взглянула на Константина Петровича и протолкалась по салону дальше. Секундный взгляд был равнодушнее солнца, решившего в этот день сжечь землю дотла, и все вокруг были равнодушные, и в троллейбусе никто не разговаривал, только напряжённо гудел электродвигатель и лязгали на остановках расхлябанные створки дверей…»
Денис Липатов. Алжир. Рассказ«…Не любили и боялись. Потом, когда стали постарше, уже и не боялись. По- прежнему не любили, кое-кто даже ненавидел, но никто никогда не жалел. Да и с чего бы? Входила в класс уже взвинченная – почему доска грязная? – кто дежурный? – привести в порядок! – и начинается – ор, истерики, линейкой по столу – балбесы, неучи, дубины – марш к доске – вон из класса – чего, дура, накрасилась – чего, идиот, смотришь! И так пять лет! Вколачивала в нас алгебру, значит…»
Илья Данишевский. Гомотопическая эквивалентность алабая и апатии. Рассказ«…Если прислушаться к стихотворной истерии, то ясно, зачем они здесь; их слова заточены для слушателя, постепенно слова становятся сумбуром, и в какой-то момент чувством вины и криком – в этот момент уже не важно, плачет она по себе или по мальчикам и что с ними всеми было – она переполнена омерзением своих восемнадцати лет в окружении трупов и режет себя и все остальное, ее слова – до этого не более чем исписанный интимный альбом, обращение к первому мальчику, все то, чтобы собрать стадионы, слито с этими умершими во имя собранных стадионов, во имя призрака границы и великой нити державности, всего этого, на что они с этой девочкой – одной иглой одним бисером, в какой-то момент она понимает это и начинает плакать, как по родному. Умершие братья по дискурсу рядом, и так до утра, там три ночи подряд, вот что их ждет…»
Катя Капович. Одинокая остановка. Рассказ«…”Дорогая Джин, – писал он, – я сижу в своем доме, за окном льет дождь, который, говорят, будет лить еще месяц. Он начинается ровно в два часа, стучит до восьми вечера. Опишу мою келью. На столе горит электрическая свеча, которую я купил в городе. Все другие окна потушены. Люди ложатся спать с наступлением темноты. Поэтому во всей деревне, по сути, бодрствую я один. Школа наша, Джин, помещается в здании, где был курятник. Курятник!!! У меня сорок человек студентов, которых направила ко мне Лига преподавателей. Я не сомневаюсь, что вам было бы интересно с ними поговорить. Они думают, что самые богатые люди в Америке – это те, у которых много коров. У здешних жителей я не в почете, у меня ни одной коровы…”».
Сергей Дигол. Зеркало Вероники. Короткий детектив с молдавским акцентом«…Когда мы встретились, Дориан был трезв как стеклышко, хотя и выглядел постаревшим лет на тридцать: обвисшие щеки, глубокие морщины на темно-багровом лице, неистребимые мешки под глазами. Завершали вид хронического алкоголика зачесанные назад жирные волосы. По тому, как он быстро поскучнел, я понял, что он рассчитывал на приглашение в новый проект и потому с заметным разочарованием откликнулся на просьбу вспомнить каких-то граффитистов. Впрочем, я это просчитал, в нужный момент раскрыв принесенный с собой пакет…»
Вадим Месяц. Пограничное состояние сознания. Рассказ«…Странный сегодня получился праздник, думал он. У него бывали Новые года и похуже, но что может быть глупее, чем потерять ребенка ночью в горах? И еще эта чертова граница. Петелин не знал, насколько серьезно нужно относиться к их «пограничному состоянию». Размышлял, что будет делать, если с Гришкой что-нибудь случилось. Куда здесь звонить а экстренном случае? Зарядки в телефоне было три процента. Петелин выключил его, чтоб сохранить энергию…»
Константин Куприянов. Толя Швеин и Святой. Повесть «…Толя пожал плечами и пошёл по улице, думая в очередной раз о том, что хочет стать богатым. “Деньги”, “успех”, “инициатива”… – эти слова пропитали Толину жизнь. Их произносили или подразумевали друзья, девушки, коллеги – все, с кем он сейчас общался. Слова не давали ему покоя. Он угадывал их между строк, когда получал очередное задание от шефа или забирал зарплату. Толя знал, что настоящее богатство ждёт его впереди, что всё, что он имел сейчас, – это мелочь, которую серьёзные люди могут бросить со своей вершины кому-нибудь на чай…» Повести присуждено второе место на Премии имени Марка Алданова.
ПОЭЗИЯ
Михаил Дынкин. Бабочки«…Мир стоит себе на семи волнах, /а над ним плывёт золотистый сом, /белый жемчуг дней у него в усах, /он плывёт, плывёт и впадает в сон. /И становится на Земле темно. /И приматы жгут в темноте костры. /И приходит Бог пожалеть их, но /в тине глаз его только сны».
Алексей Александров. Весна 2017«В этом году дух Александра Сергеича / Изгоняли из тела какого-то служащего. / Несчастный орал, корчил рожи / И старался побольнее ущипнуть экзорсиста, / Рифмовал непристойности и фамилии / Высокопоставленных чинов, / Замолкал ненадолго, просил морошки, / Рисовал на стенах всадников и девиц // При виде делегации из писательского союза / Побледнел и стал выкрикивать по-французски / Строчки из детской песенки…»
Олег Асиновский. Любовь«Стронулось небо / Голубое и снова / Встало над мамой / И папы не стало / В августе месяце / / Мамы в июле / И опять вернулись / И боялись друг другу / / На глаза показаться / И не узнать боялся / Папа маму / И себя не узнать / Боялась она / /И счастлива была / Не повстречать отца / И тишина стояла…»
Михаил Бару Подборка трехстиший:«…деньги кончились… / ветер раскачивает лампочки / на дереве у ресторана».
Мария Левина«…Я работал и так летал, что незримый суд / Рассмотрел мое дело, и я увидел сверху / Лопнувший поясок, услышал словечко “плут”, / И пуговица стрельнула мне прямо в сердце. // Приземлился, короче. Возможно, что и у нас. / Усадили за суп, уловляю в нем круглый перец. / Голова моя – шпалы и сто проходящих фраз, / Но грызу отставший от поезда заусенец…»
Елена Михайлик. В городе Р.«Процеди вино через лён, / Потрогай пятно. / Как прикажешь гадать? – Вавилон песком занесен, / Атлантида ушла на дно. / По полету птиц разве что время года, / По латинским стихам разве что русла рек, / Одноликий Янус смирно висит у входа, / Не поднимает век...»
Андрей Тавров. Из Византии. Сонеты к Ксении Кентавра Асбола «Никогда не видим тело сразу со всех сторон, / этим оно похоже на душу или звезду, на любую вещь, / я кентавр в красной рубашке, с певчей трубой в руке, / жду тебя, узкоглазую, среди криков толпы, жонглеров, огней…»
ИЗ КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ
Петр Александров. Стихи из записной книжки 1947–1956 годов. Публикация, предисловие Георгия Квантришвили Из предисловия: «Пётр Александров отказывался от попыток закрепить за собой статус поэта официально. Он писал стихи, забыв о цензуре, не предугадывая реакции читателей, не думая о возможности или невозможности публикации».
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
Данила Давыдов. Мир без смысла О книге Павла Лукьянова «Turistia»:«О Павле Лукьянове пишут мало. Будто б и нет его. Есть заметки Владимира Коркунова, Марии Поповой, что-то еще было. Но в целом ощущение, будто бы глушь и тишина. Это несколько обидно, поскольку перед нами один из наиболее самобытных поэтов своего поколения, который говорит не только и не столько о себе или собственном поколении, хотя так может показаться, – но, в то же время, и не просто о самом говорении; данный парадокс разрешим отнюдь не какими-то конспирологическими представлениями об “обоймах”, но гораздо более существенными свойствами поэзии Лукьянова».
Денис Липатов. Осиротевший шпион О книге Александра Белякова «Шпион шумерский»:«Представьте себе, что вы – разведчик, причём завербованный ещё до рождения. То есть судьба ваша предопределена. Но это ещё полбеды. Со временем выясняется, что держава, в интересах которой вы завербованы, – давно уже не существует, проиграла всё, что можно было проиграть, и почти всеми забыта. А вас не раскрыли… А отказаться от своей миссии и просто жить, как все, вы тоже не можете потому, что завербованы ещё до рождения и она, эта миссия, у вас в крови. Что вам остаётся?..»
Борис Кутенков. На двух полюсах восприятия О книге Вл. Новикова «Литературные медиаперсоны XX века. Личность писателя в литературном процессе и медийном пространстве»:«По мере чтения, однако, всё чаще кажется, что у этой книги несколько авторов. Новиков – творец, выступающий за художественный метод осмысления писательской биографии (“истолкование творческой сути произведения достижимо только творческим же способом”) и неслучайно восстающий против номинации “биограф Высоцкого”, ибо амбиции самостоятельного писателя не чужды ему самому. Новиков – информатор, владеющий обилием фактов и акцентирующий внимание на их систематизации, в связи с этим прекрасно осознавая меру художественности в разговоре о моментах биографических. И, наконец, Новиков – прежде всего искатель равновесия, понимающий, что “для построения научной истории литературы в равной мере понадобятся творческие усилия и познавательные прозрения”. Для меня здесь ценно то, что для автора этой книги не умерли понятия “талантливо”, “ярко”, “парадоксально”, “инерционно”, “многословно” – оценочные суждения, утраченные филологическим дискурсом».
Сергей Шиндин. Небесные классики О книге Романа Тименчика «Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев»:«…Структурно образованный из публиковавшихся в 1980-х – 2000-х годах в российских и зарубежных изданиях статей (расширенных и переработанных для данного издания), сборник имеет не только двух “главных героев”, но и отчетливый сюжет, а точнее – фабулу, лежащую в реальной биографии этих поэтов. Как хорошо известно, повороты их судеб сложились таким образом, что Анненский был гимназическим учителем Гумилева, который, в свою очередь, как Вергилий для Данте, стал его проводником в мир современной поэзии, при этом во многом следуя за ним в собственном творчестве. Такой привлекательный с точки зрения среднестатистического читателя сюжет мог бы явиться основой не для одной научно-популярной монографии, но в данном случае речь о подобном, разумеется, не идет, поскольку автор ставит перед собой собственно исследовательские задачи…»
ИЗ ПЕРВЫХ РУК
«Русская поэтическая речь – 2016» как русская поэтическая жизнь Создатели вышеупомянутого двухтомника Марина Волкова и Виталий Кальпиди рассказывают о своем «сюжет-проекте»:«У нас была мечта. Нам очень хотелось, чтобы 2 том “РПР-2016” сыграл роль сборника “Вехи” (1909), который в свое время выдал творческой интеллигенции этакое “мировоззренческое техзадание”. Можно сказать, что серебряный век русской поэзии – это разнокалиберные и альтернативные ответы на читательские запросы, сформулированные авторами «Вех». И это вполне логично, поскольку поэзия, судя по всему, является хаосом второго уровня, то есть реагирует на предсказания о себе».
КАБИНЕТ
Денис Боровиков, Сергей Тареев. Путь псаломщика«…Год назад к нам обратился саратовский краевед Геннадий Кузнецов с необычной просьбой. А могли бы мы исследовать почерк Федора Матвеевича Лебедева для того, чтобы ответить на один-единственный вопрос, какие черты характера отразились в почерке псаломщика из русской глубинки, ушедшего из жизни более ста лет назад? Нельзя сказать, что это комплексное исследование рукописных записей метрических книг с. Всесвятки (с 1862 по 1877 год) и с. Романовки (с 1878 до 1899), а также текста “Прошения от 1907 октября 18 дня…” далось легко и просто. Ведь ситуация, мягко говоря, нестандартна».
АРХИВ
Алексей Голицын. Виктор Бабушкин: счастливая судьба контрреволюционера«…Писательская биография Виктора Федоровича неизменно подавалась в героизированном виде… О том, что Виктор Бабушкин был первым саратовским писателем, попавшим под каток политических репрессий, умалчивалось, а информация о причинах его ареста была недоступна. Между тем в ГАНИСО сохранились четыре учетные карточки члена ВКП(б) Виктора Бабушкина, где подробно описана его биография…»
magazines.russ.ru
Журнальный зал: Знамя, 2008 №7 - Елена Зейферт
“Стрекоза из каленой стали…”
Волга — XXI век (Саратов)*
Добротная, “под лен” однотонная обложка, выпуски разного цвета — насыщенного синего, зеленого, кирпичного и др. — создают дразнящее и в то же время чинное разноцветье на книжной полке, сортировку в сознании по номерам — вот в этом, красно-коричневом, — интересная пьеса Алексея Слаповского, ее хочется перечитать… Солидный объем журнала — в каждом выпуске, объединяющем два номера, в среднем 300 страниц. Располагающий логотип — крылатый слон, идущий прямо на читателя по нотному стану. Слон ступает уверенно, но линейки нотного стана не гнутся под ним, словно ощущая над собой его крылья… Журнал “Волга — XXI век” уже при первом взгляде внушает доверие.
Доверие же внушает и его история, а вернее, эволюция. В этой рецензии без литературной “археологии” не обойтись.
Рождение журнала особой печатью не отмечено. “Волга — XXI век” — преемник “Волги”, начавшей выходить в 1996 году и ставшей тогда в ряд других региональных “толстых” литературных журналов — “Дон”, “Урал”, “Сибирские огни”, “Дальний Восток”… Все они были одновременно органами Союза писателей РСФСР и местных писательских организаций. Главных редакторов утверждали обком, ЦК КПСС и секретариат Союза писателей РСФСР. Такое обилие сокращений и аббревиатур в именах “учредителей” во многом определяло политику журналов. Первым главным редактором “Волги” стал “русофил” Николай Шундик, его сменил Николай Палькин, продолживший линию Шундика, но усиливший “провинциальность” журнала. Как “Волге” в дальнейшем удалось обрести свободолюбивую натуру?
Либеральную направленность, несмотря на свою региональность, “Волга” получила, когда в 1984 году ее главным редактором стал Сергей Боровиков. Он постепенно сумел увести журнал от опеки обкома…
Вершинными в истории “Волги” можно назвать 1988-1996 годы. В то время “толстые” литературные журналы, и “Волга” в их числе, активно “возвращали” читателю ранее запрещенную литературу и открывали современные новые имена. “Волга” опубликовала произведения В. Набокова, И. Шмелева, Б. Зайцева, Н. Бердяева, первой — отдельные вещи В. Пьецуха, В. Сорокина, Е. Рейна, В. Павловой… В специальных выпусках “Волги” вышли “Сын человеческий” А. Меня (еще при жизни автора), первый перевод путевых заметок А. Дюма-отца “От Парижа до Астрахани”. Журнал проявлял естественный интерес к именам из провинции (А. Ожиганов, Самара; С. Солоух, Кемерово; А. Титов, Липецкая обл.) и к поволжскому краеведению (записки саратовского архиерея, который в домовой церкви тайно венчал Галину Вишневскую и Мстислава Ростроповича; история волжских пароходств). Вышло несколько специальных краеведческих номеров с уникальными материалами. Немалым был удельный вес российско-немецких поволжских материалов (историко-культурные публикации А. Германа, И. Шлейхера; очерки о знаменитом композиторе А. Шнитке и известном художнике Я. Вебере и др.).
“Волга” была третьим — после “Знамени” и “Октября” — журналом, который зарегистрировался как периодическое издание по Закону о печати от сентября 1990 года, получив № 61 (у сегодняшних новых изданий номера с весьма большим количеством цифр).
Строчка, вынесенная в название этой рецензии, — “Стрекоза из каленой стали…”, встретилась в стихотворении одного из авторов “Волги — XXI век” Алексея Александрова. Цитата (вне контекста) как нельзя лучше характеризует “Волгу”. Судьба этой “стрекозы”, литературно-художественного издания, действительно напоминает скорее закалку стали, чем жизнь изящного существа… Покинув в 1990 году Союз писателей, журнал ушел и от “Приволжского книжного издательства”, которое оплачивало типографские расходы, начисляло гонорары авторам и зарплату сотрудникам. Сергей Боровиков писал обращения в саратовскую администрацию, ходил по инстанциям — безуспешно. Русский ПЕН-центр с просьбой о содействии “Волге” за подписями Фазиля Искандера, Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной и других первостепенных столичных поэтов обращался к губернатору Саратовской области Дмитрию Аяцкову, но тот даже не ответил.
Сотрудники “Волги” начали сами зарабатывать деньги — занялись изданием и продажей художественных книг для детей и учебных пособий, создали при редакции книжный магазин (нанимали КамАЗ, который отправлялся в Москву за книгами, затем собственноручно всей редакцией разгружали его). К продаваемым книгам добавились канцтовары. Был период, когда “Волга” печаталась прямо в редакции — получив в 1994 году “Малый Букер”, журнал приобрел собственный печатный станок и переплетное оборудование. Но не хватало денег даже на бумагу. Некоторое время “Волга” прожила за счет печати на заказ — путевых листов, меню, даже графоманских книг... Но удержаться на плаву не удалось. В 2000 году редакция обратилась к читателям с известием о прекращении выхода журнала.
Спустя два года на форуме молодых писателей в Липках о судьбе “Волги” был задан прямой вопрос вице-премьеру Валентине Матвиенко. И ответ Матвиенко — ее звонок Аяцкову — решил дело. Журнал (под названием “Волга — XXI век”) возобновили, редактором стал Николай Болкунов. В 2007 году тендер на издание “Волги — XXI век” выиграл Сергей Гришин, который пригласил в редакторы заведующую отделом критики прежней “Волги” Анну Сафронову. Усилиями А. Сафроновой и ее команды “Волга — XXI век” бережет свободный дух “Волги”.
Откроем журнал. Какие имена и тексты — озарения, открытия, звезды — “Волги — XXI век”?
Пьеса “Дурак (“Не дайте мне вас убить…”)” Алексея Слаповского. Названная по имени героя, “перемещенного лица”, имя которого Дурак — омоним нашего ругательства, драма поднимает одну из важнейших современных тем — жизнь среди “других”, ощущение себя как “другого”. Практически все мы — “перемещенные лица”, что подчеркивается в пьесе и авторской рекомендацией исполнять одному актеру несколько ролей — лиц чужих и якобы “своих”… Художественная речь А. Слаповского, как всегда, иронична, жива, многоголосна.
Впечатляют слог и природное чувство контекста Ксении Голубович в ее произведении “Как я была и перестала быть переводчиком в Ясной Поляне”. К. Голубович рождает тонкую, нюансированную, непредсказуемую словесную ткань, впечатляя стилевое чутье читателя.
Опыты Сергея Боровикова, выступающего в рубрике “В своем формате” с уже известным читателю и кумулятивно пополняемым циклом “В русском жанре”. Боровиков “фотографирует” русскую жизнь и свои внутренние озарения: белка в колесе как самое гнусное издевательство человека над животным… женщина “с навсегда замученным лицом”… одетые с иголочки герои и сверкающие авто в послевоенном фильме “Весна”… бомж, углубившийся у мусорного бака в чтение обнаруженной в нем книги…
Постоянные рубрики журнала традиционны: “Стихи”, “Литературная критика”, “Из культурного наследия”… За исключением неожиданного расслоения классической рубрики “Проза” на разделы “Большая книга”, “Просто проза” и “Сентиментальное чтиво”, а также “Точка схода”, “Дебют” и пр. Проза, даже достойная “толстых” литературных журналов, действительно разная.
Большая книга — это в первую очередь неиссякаемый, живучий романный жанр. К примеру, опубликованное в саратовском журнале произведение Веры Афанасьевой “Любимый роман” — парафраз на “Мастера и Маргариту”, написанный на современном материале, с узнаваемыми историческими лицами (“с пятнами на лысине живут, да еще как живут…”), новейшей техникой, телетрансляциями (из ада), возможностями пластической хирургии… Прием парафраза обнажен — автор не только трансформирует известных персонажей и сюжетные ситуации, но и неоднократно признается в этом (“но, как критик творцу, должен сказать, что вы были слишком очарованы своим героем и тем, кто написал о нем до вас”, “они, наверное, хотят, чтобы я отправилась туда обнаженной. Так, кажется, полагается?”). Как у Булгакова, в “Любимом романе” переплетены московское, иерусалимское и вечное и бесконечное времена и пространства. Есть и забавные авторские мазки. Мастера и Маргариту одновременно заменяет молодая писательница, девушка-дворник. Понтий Пилат влюблен в Марию Магдалину. Будущий евангелист Марк служит секретарем у Пилата. Но суть остается вечной: добро есть часть зла, и на фоне зла оно более удивительно и ценно.
В “просто прозе”, представленной в основном рассказами, радует дуновение настоящего — тяги к живой чарующей реальности даже у такой заводной куклы, как Милочка в “Кобальтовой чашке” Анны Андроновой, воскресение прошлого в восприятии мира старым человеком (ассоциирование кота с умершим мужем) в ее же “Соседях”, фотографическая значимость и нетленность любого жизненного эпизода и пересечения с линией чьей-то жизни в “Том адресе” Ольги Клюкиной, редчайшей точности попадания взаимная любовь, союз “легконогой, юной” Милуны и сорокопятилетнего философа Ренато “с седыми висками и глазами, похожими на темные оливки” в “Звонке” Татьяны Лебедевой…
Слова “сентиментальное” и “чтиво” могут быть восприняты негативно, но редактор журнала Анна Сафронова настаивает на обратном эффекте — по ее словам, рубрика просто намекает на несовременный “сентиментальный” характер этих произведений. И верно — к примеру, детская любовь к родителям (Олеся Коптева. “Papa est’”) и родительская любовь к детям (Вера Агафонова. “Нарисованная радость”), к сожалению, становятся литературными рудиментами, а вечная детскость души — рудиментом нравственным…
Поэзия в саратовском журнале экзистенциальна, экспериментальна, чутка к внутренней форме слова.
“Что знают осы об осознании?” — задается философски-каламбурным вопросом Григорий Гелюта. “Мы жалим (потом жалеем), говорим о пчеловечности”…
Знакомый мир трансформируется до неузнаваемости:
черепаха львенку: у тебя такие взрослые руки серые глаза королевские знаки
(Евгений Прощин. “черепаха львенку…”)
Действительность с “веревкой из песка” (Мария Ташова), “деревом, выходящим из-за угла” (Сергей Ланге), “прикормленными сиреневым хлебом рыбами с тонкими пальцами пианисток” (Г. Гелюта), “батюшкой, смотрящим человека на свет” (Игорь Караулов), пестра, многогранна и все же она есть точная копия нашего мира. Любовь долгие века живет в бездонном мире “между кожей и кожей” (Евгения Риц). Первый снег “все равно первый”, но “все равно растает” (Александр Якубович). И царствует трагическая ирония бытия: “Бог сплюнул данта, и в аду — круги” (Геннадий Каневский).
Читатель “Волги — XXI век”, насыщенный ультрасовременными поэтическими поисками, с удовольствием прикасается и к миру культуры шестидесятых, к примеру, ее добро-курьезному представителю Владимиру Ковенацкому.
“Волга — XXI век” приветлива ко всем литературным генерациям.
Достойная дань старшему поколению — военная проза, поданная в номере 3—4 за 2007 год в разделе “На войне как на войне” по градации художественного правдоподобия — рассказ Владимира Карпова “Се ля ви”, фрагменты автобиографического романа Михаила Алексеева “Оккупанты”, фронтовые письма саратовца Анатолия Дзяковича… Тексты перекликаются (тематически и по названию раздела) с критической статьей о повести Виктора Курочкина “На войне как на войне”, изданной в этом номере. Произведения вплетены в ткань журнала органично — тема священной войны никогда не станет ангажированной...
Молодежь в журнале тоже дышит полной грудью. К примеру, Евгений Новицкий со своей “Лучшей книгой о любви”, вошедшей в лонг-лист премии “Дебют” и представленной во вступлении к журнальному варианту Алексеем Слаповским, в своей творческой свободе очень хорош. Он создает ультрасовременный любовный треугольник (Настя — Коля — Ада — Настя) и вставной ремейк “Отцов и детей”, адаптированный для детей (“Женек с Аркашей шли домой…”). Раздвигает и стирает границы мира и текста. “Потоком сознания” по долям секунды описывает половой акт. Герои на протяжении полутора журнальных страниц разговаривают между собой сплошными цитатами из песен Земфиры. Автор экспериментирует, организуя (пожалуй, все же хочется сказать, монтируя) хронотоп текста, работая в параллельных и пересекающихся планах.
“Волга — XXI век” с радостью уделяет внимание фестивалям поэзии — саратовскому “Дебют-Саратов”, нижегородской “Стрелке” и другим — и их культуртрегерам (к примеру, Михаилу Богатову, Евгению Прощину, интересная проза и поэзия которых представлена в номере 5—6 за 2007 год), а преобладающее большинство участников и гостей фестивалей — люди молодого и среднего возраста…
В региональном журнале слабым звеном могла оказаться критика. Но не в “Волге — XXI век”. Критика здесь на достойном уровне.
Литературная критика в том виде, в каком она бытует в России (не литературоцентричная, с широким выходом в социум, с расчетом на проникновенную беседу с читательской публикой), — пожалуй, типично русское явление. На Западе критика (а может, нужно подобрать другое понятие и использовать слово “критика” лишь по отношению к русскому искусству оценки произведения?) иная — позиционирущая себя, артистичная, написанная в основном для посвященных. “Волга — XXI век” знает толк в русской критике.
У постоянных авторов рубрики “Литературная критика” (Роман Арбитман, Олег Рогов, Алексей Александров, Сергей Боровиков, Сергей Трунев и др.) — собственная позиция, узнаваемый слог. Р. Арбитман точен в формулировках, это знаток не только “живой классики”, но и высокого чтива и суровый судья масскультовой литературы. О. Рогов прозорлив, четко видит в предмете своей критической оценки центральное, главное, а в груде безделушек находит жемчужину. Живой слог С. Боровикова порой творит удивительные литературно-критические ситуации — почитайте, к примеру, его статью “Адский колер” (№ 7—8 за 2007 год), и ее герой Сергей Чудаков может начать “двоиться” у вас в сознании как реальный человек и как литературная мистификация, настолько он будет жив и одновременно почти по-лебядкински курьезен — и в текстах (при их смысловой филигранности), и в биографических жестах… Критика серьезных, научных работ (к примеру, философских, эстетических, культурологических, искусствоведческих) — прерогатива С. Трунева с его ироничным взглядом.
Журнал с удовольствием представляет художественную книгу — к примеру, произведения авторов “Времени”, бесспорно, одного из лучших издательств сегодняшнего дня. Обозревателем Анной Сафроновой выбраны три изданных “Временем” книги (Бориса Евсеева, Юрия Дружкова, Олега Павлова), причем критика интересует не их общность, а отличие. Оглушающая стихийность книги Б. Евсеева “Площадь Революции. Роман и шесть рассказов”… Демонстративная непредсказуемость движения романа Ю. Дружкова “Кто по тебе плачет?” — автор создает здесь типичное “открытое произведение” (термин У. Эко), ход которого предвосхитить невозможно… Спокойная, ясная манера повествования в романе О. Павлова “В безбожных переулках”… Эти авторы диалектически дополняют друг друга.
Для “Волги — XXI век” характерны и критические пассажи о прозе, которая “недотягивает до серьезной литературы, но чересчур сложна для продвинутых домохозяек” (О. Рогов). На этом поле, которое по праву принимает всеядное литературоведение, но обычно игнорирует “толстожурнальная” критика, наиболее ярко искрит точило “волжской” критики… Контркультурная литература вписалась в полиграфический ландшафт, но язык, которым ее нужно оценивать, еще не изобретен, он на стадии формирования. Обрастание нового алфавита лексическим телом можно проследить на примере критического творчества О. Рогова. Подделка под “карнавализацию” у Алехандро Ходоровского описывается критиком как “цирк”, “балаганное зрелище”: в произведении “все “понарошку”, и критика, не используя сложных терминов, тоже ищет язык “понарошку”, описательный язык. Попытки создания терминологии (как бы формирование справочника контркультурной литературы) предпринимаются: “Психоделическая эзотерика — вот наиболее верное обозначение творчества чилийского кинорежиссера, актера и писателя Алехандро Ходоровского” и др., но они окружены шутливыми идиомами (“Хотя на безрыбье и Вербер пророк”), крайним сжатием концепций и фабул (“В конечном итоге текст (“Призраки” Ч. Паланика. — Е.З.) — о любви к боли, о крайней желательности дьявола в нашей жизни, о невозможности свободы”).
Оригинальная критическая рубрика “Издатель” (ведущая Анна Сафронова) представляет читателю творчество русских и зарубежных издателей. Слово “творчество” здесь не описка рецензента и не подразумевает под собой поэзию и прозу самих издателей. Выбор авторов и произведений для публикации — это тоже творчество, талантливым образцом которого может послужить подборка книг своеобразнейших авторов, изданных Владимиром Орловым под маркой “Культурный слой”: “Избранное. 736 стихотворений+другие материалы” Евгения Кропивницкого, “Слова на бумаге” Юрия Смирнова, “Раскатанный слепок лица” Евгения Хорвата, “Чемодан” Анатолия Маковского и др.
“Волга — XXI век” говорит не только на языке литературы, но и на языках кино, театра, живописи, музыки…
Журнал порой подчеркивает — бросает камешки, нивелируя себя, или все же поощряет? — литературоцентричность отдельных произведений и авторов (Генри Миллера, Чака Паланика и др.). Но по праву считает литературу “первой среди равных” и особенно благоволит тем видам искусства, чьи произведения в своей синтетичности содержат вербальность — кино, театру. Отсюда публикации не только пьес, к примеру, выше рассмотренной драмы А. Слаповского, но и киноповести Андрея Безденежных “Фатализм” с ее великолепным зрительным рядом, и наличие отдельной рубрики “Кинообозрение”… Ее ведущий Иван Козлов даже бросает протест литературоцентричности: “Как-то повелось, что размышления о прочитанном, увиденном или услышанном принято записывать с помощью слов. Хотя эти впечатления иногда хочется оформить в виде музыкальной фразы или станцевать. Может, это форма будущей критики…”.
Свои “буквы про кино” Иван Козлов пишет образно и веско. Он знаток кино (и авторского, и масскультового, и “золотой середины”), но, чтя законы этого игрового мира, никому не подыгрывает — ни создателям фильма, ни кинозрителю, не бросая, как в фильме Антониони “Блоу ап”, игрокам в виртуальный теннис якобы упавший мячик… Он зорко видит “изюминку” в кино, и ту, что на самом деле штамп, но штамп желанный. К примеру, ЗРД, то бишь загадочную русскую душу, — “бренд, проверенный временем”… Он раздражитель, полемист. Знаменитый “Остров” в контексте козловских оценок раздваивается, если не сказать, расслаивается: “Фильм сбит крепко, по русско-голливудскому лекалу: тут плакать, тут смеяться; реакции предсказуемы и направляемы…”…
Несловесные виды искусства — живопись, скульптура, музыка — на страницах журнала удачно “переведены” на язык слова. “Если ты прошел мимо розы, не ищи ее…”. Выставка “Изучение розы”, организованная в Саратове к 100-летию символистской экспозиции “Голубая роза”, дает читателю истинное “погружение в розу”… А вместе с музыкантом Анатолием Катцом, по его воспоминаниям, можно воссоздать образ виртуоза виолончели Святослава Кнушевицкого, друзья которого звали его — Свет… “Пусть цветут все цветы” — эта фраза как нельзя точно характеризует буйство видов искусства, творческих манер и алфавитов в литературном журнале “Волга — XXI век” и определяет прямой путь к “статьям о жизни”, несомненному атрибуту толстого литературного журнала.
Новые виды искусства — перформанс, инсталляция, инвайромент — требуют сугубо современного языка, и журнал его знает. К примеру, талантлива статья Е. Стрелкова “Ниже Нижнего. Волжские мифы и мистификации”, посвященная произведениям художников группы “Дирижабль” в жанрах бук-арта и медиаинсталляции. Автор высоко ценит вымысел и его правдоподобие. Новое искусство прямо сопряжено с реальностью — границы действительности и вымысла наконец разрушены... Активно рождается и возрождается мифотворчество, тесно связанное с ландшафтом, экологией, миросозерцанием. Органичное сочетание древнеславянского и нового отражает, к примеру, компьютерная игра “WaterБюст”, представляющая виртуальный конкурс красоты, участницами которого являются русалки-берегини с резных досок, украшавших избы староверов на севере Нижегородской области. Звуковая инсталляция и книга художника, населенная звуками прошлого — обрывками волжских напевов, боцманских дудок и колокольных звонов, — “осколки акустического слепка с уже недоступной нам культуры”. Отдельные фрагменты воспринимаются гармонично, но сумбур всей мелодии напоминает о нарушении волжской сонаты, сила которой подорвана водохранилищами и токсичными отходами. Инвариант этой темы — намеренно отталкивающие на вид свистульки в виде волжских водохранилищ. Решишься поднести такую к губам, зажмешь пальцем отверстие с надписью “Молога”, “Ставрополь-на-Волге”, “Юрьевец” (городами, затопленными водохранилищами) и услышишь, как изменится общий тон “звучания реки”… Вспоминаются стихи Арсения Тарковского 1933 года: “Вот Юрьевец, Юрьевец, город какой — / Посмотришь в бинокль на него с высоты… / У самой воды, под самой горой… / Чем спать и гадать юрьевецкой судьбе…”. Пророческое сердце Тарковского уже тогда прощалось с городом?..
Современные проекты обретают безграничный характер. Волжане в честь художника-земляка Павла Кузнецова сварили яблочное варенье и разослали его в банках с надписью “Рекомендовано к чаю” по российским и зарубежным музеям, хранящим картины саратовского художника.
Аромат межмузейного чаепития, упомянутого в журнале, сливается с “ароматами прозрачностей” саратовской природы, воспетой кистью Кузнецова (талантливая статья Игоря Сорокина “Саратов Павла Кузнецова. Записки местного жителя” в номере 3—4 за 2007 год). “Душа рвется от напряжения чувств, Божественного сочетания”, — писал Павел Кузнецов Савве Мамонтову о своем восприятии саратовской природы. Типичная саратовская “формула цвета” схвачена художником удивительно точно — пыль, дрожание знойного воздуха, и в то же время волжский мир под ворсинками кисти Кузнецова — иная, самобытная реальность, мирообраз. Саратов здесь не идентичен себе. Живопись Павла Кузнецова, к примеру, заставляет бить фонтаны, к которым городские власти в то время так и не удосужились подать воду…
Журнал скроен и сшит по-русски, но не страдает русофильством — в критике уделяет внимание и иноязычным литераторам (к примеру, немецко- и русскоязычным Ольге Войнович, Евгению Хорвату), со страниц рубрики “Глазами западного человека” смело смотрит на любимый “частушечный Саратов” (С. Чудаков), поэтический “штадт саратов-ам-химмель” (Г. Каневский) как на “свой, другой, разный”. Беглые оценки иностранцев (“…сложно себе представить, что здесь молодые люди живут такой же нормальной жизнью, как мы в крупных западных городах”), имея право на жизнь, растворяются в общем величии Саратова-града.
Образ города, родного для “Волги — XXI век”, любовно воссоздается в журнале, а персонифицированному Саратову даже посвящаются тексты. См., к примеру, посвящение Валерия Володина “Другу бесценному — Саратову”, предпосланное его повести “Никто ниоткуда и никуда”. Произведение развивает русскую литературную линию “маленького человека” и “человека в футляре”, получившего здесь неприметную фамилию Серков. Текст с достоинством посвящен Саратову, потому что “маленький человек” под пером Володина обретает бесценное сокровище — память, то, что остается, если вычесть из пережитого забытое.
Кстати, редакция “Волги — XXI век” располагалась в Саратове на улице Большая Садовая... Чем не пристанище для “толстого” литературного журнала?.. А сейчас находится на улице Московская…
“Волга — XXI век” бытует как единый текст, живет как единое существо. От номера к номеру журнал становится интереснее, насыщеннее, лучше.
Его свободолюбивая, а порой и рисковая направленность эффектно противоречит провинциальному происхождению. Современность “Волги — XXI век” ярко проявляется в тематическом парке (человек в “другом” пространстве, ощущение мира как текста и др.), ликах и личинах “чужого” слова (ремейки, аллюзии), синтезе искусств, форм бытования слова.
Сочетая исконное и новейшее, “Волга — XXI век” творит новую мифологию и способствует формированию нового читателя.
Елена Зейферт
* От редакции: все сказанное в рецензии относится к периоду до 25 мая с.г., когда решением учредителей ни одного из прежних сотрудников в журнале не осталось, а главным редактором назначена Е.С. Данилова (Мартынова), член Ассоциации саратовских писателей. О плодах работы Ассоциации и Е.С. Мартыновой в частности см.: Сергей Боровиков Саратовские сказки. Рец. на Хрестоматию для начальной и средней школ. — Знамя, 2008, №6.
magazines.russ.ru
Журнальный зал: ВОЛГА-ХХI век, 2007 №11-12 - Андрей Пермяков - "Не тоска
* * * Не тоска – какое-то другое. Словно на зеленом серебро: плащик старомодного покроя на пустом сидении в метро,Сылва, где оранжевые клены огоньками ледяных костров. Очень-очень старые иконы. Очень-очень поздний Гумилев.
НОЖИЧКИ
Доски слабые, как пиррихии, мимо лесенки – на завод. Расконвойники были тихие, офицеры – наоборот.
Здесь на брагу меняли ножики, самый страшный, горячий цех. Круг четвертый, участок отжига: нет ВэВэшников – нет помех.
Ну, давай: за градирней – в первую, а потом рывком до трубы. Вот и черные парни нервные: бесы в робах, ничьи рабы…
В кабинете жара, как в Африке, подполковник с похмелья лют: “Что ж ты, сука, нажрутся гаврики, твоего же отца убьют!”
И отдельно сынку начальскому, толстомордому (это мне): “Тоже хочешь на зоне чалиться? Ты ж в приводах весь, шо в говне!”
Час на цыпочках, в стену рожами. Словно рекрутов под ружье. “Это я еще по-хорошему, чо вам надо? Они ж зэчье!”
Ну, зэчье. Ну, дрались, филонили, слышал, тырили аммонал… но про Грецию с Вавилонией, я все правильно понимал.
ПЕРВОМАЙКА
Плюс девять, август, гладиолусы; финал неправильного лета. Река Ирень как шкурка полоза. Сырок, портвейн и сигареты.
Сырок, портвейн и одноклассники. И сок в стаканчиках измятых. Два года до эпохи пластика– агония восьмидесятых.
Нырялки ровненькое лезвие, коряга с мордой идиота. “Олег, Андрюха, тоже лезли бы!” Слабо”? – “Ну… типа, неохота”.
Год (10, 20). Берег скомканный, рябины рыжеватый лак. Стоишь дурною собачонкою, все знаешь, а сказать – никак.
Вот разве так: с иного голоса– “Был целый мир, и нет его”: сырок, плюс девять, гладиолусы, портвейн, нырялка. Никого.
15 ЛЕТ
В августе закаты – это стены; черный воздух, словно черный блюз. У помады вкус гематогена: детский-детский, беспощадный вкус. Все нормально. Это просто лето. “Знаешь…” “Знаю”. Воздуха – на вдох. Сдали б эти чертовы билеты… галькой, золотистой, как горох, громыхает местная Вуокса– плотная, хорошая вода. Элмонд из дешевого бумбокса, Чайки, пластилиновые флоксы… Хуже не бывало никогда
СТАНЦИЯ Ф
Рельсы тянут паучьи конечности к страшным схронам в удмуртских лесах. Третий год полдевятого вечности на квадратных вокзальских часах.
Что тебе до коричневой станции, где всех радостей (ну, кроме драк), дискотека с мудацкими танцами да такой же мудацкий кабак?
Столько лет каждый май, как вербованный: “На Свердловский, плацкартный, с бельем”. Первый шаг на перрон утрамбованный, словно шаг в ледяной водоем.
Пиво с водкой в смешном балаганчике, до июля – сплошные дожди. Я назвал тебя самообманщиком? Извини. Если ждется, то жди…
КНИЖКА В ПОЕЗДЕ
Омский сырок, одноглазая станция. Восемь часов до Москвы. Барнс отправляет Брамбилу во Францию: В Шербуре время совы.
Здесь в Долгорукове (Галиче, Ярцеве) Между нечистых снегов Невероятен просеянный, кварцевый Люмен морских облаков…
Только не надо за Родину, милые, Только не надо. Пока… Может, здесь шторы такие унылые. Плотные. Ни огонька…
ПОМИНКИ
Ну, что припомнят, то припомнят. Для сплетен, не для новостей. Живя в бедламе из трех комнат, держал котов, любил гостей.
Готовил нечто вроде плову, уединения бежал. В стишатах подражал Рубцову, а кто ему не подражал?
Естественно, жена и дети не позабудут, как, поддав, рассказывал, что мы медведи, а Вячеславович – удав.
Враги добавят, что покойный, напившись, очень плохо пел. Когда-то был довольно стройным, однако быстро раздобрел.
Колол себе чего-то в вену, но это так… сто лет назад. О самом главном – как сквозь стену. И хорошо. Я очень рад.
И.Д.
Почитай мне старого поэта н спор, по приколу, наизусть. Я уеду, утром я уеду, повезу домой смешную грусть. На перрон свердловского вокзала выйду пьяным, как старик Ли Бо. Бес в ребро: “Слабо начать сначала?”, знаешь, бес, действительно слабо. Допивая ром к Первоуральску, фляжкой поцарапаю десну. Докурю, устроюсь мало-мальски, тихо, по-ежиному, засну. Будет голос: “Солнца в высях нету дымно там…”. Не сон, а западня: ты читаешь старого поэта, а комок – в гортани у меня.
* * *
Рыжий дворик, по детству измеренный: девяносто шагов поперек. Ты смеешься: “Чего как потерянный”? Извини, это мой Рагнарек
Заскучала? Ну ладно, потопали. Все равно никого из ребят. Только тополя, страшного тополя те же самые ветки висят.
Так бывает, точнее, случается: Против воли, как дым по трубе, проигравший всегда возвращается, чтоб проигрывать только себе.
А из окон глядят победители, бормоча лучезарную гнусь, равнодушные, умные зрители… Ветер что ли свистит: “Не вернусь”.
1984
Желтые автобусы. Красные трамваи. Синие троллейбусы. Серые дома. Много разных тряпочек к ноябрю и маю. В Новый год на блюдечках сыр и пасторма.
Виктор Жлуктов с шайбою. Штрилиц в телевизоре. Marlboro армянское. Позже – Cabinet. Гости у родителей поминали Визбора. Дядя Слава пьяненький изломал буфет.
Брат пришел у Серого. Что-то про афганскую… Я запомнил умное слово “царандой”. Лавки полосатые. Песни арестантские. Мишки олимпийские. Папа молодой.
* * *
Ну, зачем понимать? Ты живи. Мы и так будто кошки на крыше. Пониманье оно на крови, А взаимность – на сладенькой жиже.
Homo lupus – унылая роль! Ты мне заяц, а я тебе – рыба. Словно в Worde: печатаешь “боль”– Предлагает “большое спасибо”.
Только верь. Все равно я совру: Так легко, словно в воду с разбегу… Мы летим как пакет по двору, По июньскому колкому снегу.
ВАДИН БАТЯ
Уходил в сентябре, возвращался в апреле: Не мужик: натуральный такой галеон. Собирались, чего-то тагильское пели, Три недели на майские – это закон. А потом пел другое, нерусское, тихо, И краснели глаза, как в спирту эозин. Незнакомые – будто на беглого психа, Кто свои: ну, такой вот прикольный грузин…
Чем все кончилось? Черт его знает, не важно. Жизнь бродяг – поставщик проштампованных тем. Кабы знал – не соврал бы, сказал, но однажды Я ушел в сентябре со двора. Насовсем.
СТОЛОВКА НА ТОРГОВОЙ
Где столики, как кепки Мимино, а выбитый порог похож на лодку, усатые водилы пьют вино: так на “Сорбенте” обзывают водку.
По-пацанячьи шлепает стакан о пластик в твердокаменных чаинках. У шоферюг отдельный балаган: водилам не подносят на поминках.
Закусывают, суетно молчат. Потом который модный, сухопарый, “Чо, скока ему было? Пиисят? Ну, так-то да, почти что и не старый”.
А после пятой лысый станет гнуть, что, типа, к лету тоже околеет… В окошке не светлеет ни чуть-чуть. Ни на чуть-чуть в окошке не светлеет.
КУНГУР
Снег. Иерихон электровоза. Сердце как в кошачьих лапах мышь. Станция Кунгур – сплошная проза или очень-очень белый стиш.
Выйти. Десять метров до буфета. Ручки полустершаяся медь. Бутерброд, сто граммов и конфета: так на город ласковей смотреть–
осторожно, чтоб ни в коем разе не заметил хитрый визави, как на Олю Ким в девятом классе: вроде бета-версии любви.
Медленно вдыхать каленый холод, вспоминая то, что стало сном: маленький сырокопченый город. Точка невозврата. Плакать влом.
* * *
Думал, никогда и не читала (Да-да-да, стишки – они для дур), а вчера: “Зачем ты про вокзалы, про Закамск и станцию Кунгур?” Объяснять стишата – скулы сводит, но пытаюсь навести мосты: “На вокзалах что-то происходит. Остальное так. Для красоты”.
НАБЕРЕЖНАЯ В ЗАКАМСКЕ
Реки разделяют города: не напополам, неаккуратно. Бьет горизонтальная вода в край ступенек, словно в дверь парадной.
Словно в дверь парадной пьяный я безнадежно, просто так, для понта. Здесь река ни капли не змея: ровная с песка до горизонта.
Реки – отражения ветров на зеркальном шаре Кватроченто– вообще всегда надежней слов и прочнее многих аргументов.
Ласьвинская, где “здорово, друг” означает пять минут до драки, требует таких несложных штук, честных, как глаза большой собаки.
* * *
Почта на окраине Кунгура. Синим: “Не воруйте карандаш!”. Под крылечком гемпширские куры, Тридцать лет, а все один пейзаж.
И дедок с бровями де Фюнеса, Суетный, что майская гроза: “Я тут рядом… первый дом от леса…” Спинжачок, дежурная слеза.
И давай за Кизел, семь на восемь, Силикоз, разбитое плечо, Слушаю, гляжу в окно на осень, Улыбаюсь тихо, мне-то че?
Ну, добавлю. Сколько не хватает? Да, понятно. Пьянство не порок. Бабка заругает? – Хай, ругает. Только вот не надо “Я бы мог…”
Я бы, ты бы… Да кому какое Что у нас по жизни не срослось. Было время липким, стало злое… Свет в окошке, как в ботинке гвоздь.
* * *
…и эти собаки и жеваный склад, и забор, что прячет завод от мохнатой реальности марта, и камни – фрактальные копии маленьких гор– и этот гараж, угловатый, как старая парта, и крыши, и скрывший их жиденький солнечный мед– частички района, Перми, ну, от силы Урала, а мир ни при чем, мир спокойно без них проживет… и капли по стали: “Так мало, так мало, так мало…”
magazines.russ.ru
