Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
Путеводная Звезда неизведанного, стр. 1. Читать онлайн путеводная звезда журнал
Путеводная звезда читать онлайн, Тейлор Джуди
Пролог
Кармело почему-то не спалось в эту ночь. За окном грустила осень, шел дождь и шумел Атлантический океан. А за плечами была почти половина прожитой жизни. Пришло время воспоминаний, осмысления прожитого.
В соседних комнатах спали его жена Мэри и трое детей: Робертино, Алекс и Эллен. Из троих только дочка была их общим ребенком…
Кармело потер усталые глаза и склонился над книгой. Он уже третий день читал «Нравственные письма к Луцилию» Луция Аннея Сенеки. Книга древнеримского философа увлекла его, и он с удовольствием тратил на нее все свободное время.
Под дождливый шепот вязов за окном Кармело прочитал: «После долгого перерыва я вновь увидел… свою юность. Мне казалось, будто все, что я делал в молодости, — а было это совсем недавно, — я могу делать и сейчас. Но вся жизнь, Луцилий, у нас уже за кормой; и как в море, по словам нашего Вергилия, «отступают селенья и берег», так в быстром течении времени сперва скрывается из виду детство, потом юность, потом пора между молодостью и старостью, пограничная с обеими, и, наконец, лучшие годы самой старости».
Отложив книгу, Кармело задумался: старость еще не настала, но все быстрее бегущие годы заставляют размышлять о прожитом, наводят на всевозможные мысли, побуждают оценивать прошлую жизнь, совершенные поступки, промахи и ошибки.
Главное, что в его жизни есть настоящая любовь. Произошло чудо, которого он не ожидал. И такое же чудо случилось в жизни его жены Мэри. Оно произошло не сразу, не вдруг. Зато оказалось надежным и, судя по всему, вечным.
Сенека продолжал беседовать с ним: «Хорошим называют не тот корабль, который раскрашен драгоценными красками, у которого нос окован золотом или серебром, а бог-покровитель изваян из слоновой кости, и не тот, что глубоко сидит под тяжестью казны и царских богатств, но тот, который устойчив, надежен, сбит так прочно, что швы не пропускают воду, а стенки выдерживают любой натиск волн, послушен рулю, быстроходен и не чувствителен к ветру».
Да, их семейный корабль устойчив, надежен и сбит прочно. Но как будут сбиты корабли их детей? Смогут ли они выйти навстречу натиску ветра и волн?
Ведь эти волны и ветер плескались и в лица их родителей, Мэри и Кармело, когда они только еще отправлялись в непредсказуемое плавание, называемое жизнью.
1
Мэри вздернула подбородок и решительно постучала в дверь кабинета нового хозяина компании. Среди сотрудников о нем ходили самые разные слухи и разговоры. И суть всех их сводилась к тому, что он в своем новом владении, располагавшемся в нью-йоркском пригороде Нью-Рошелле, намерен «беспощадно наводить чистоту и порядок».
Уже в первые недели после его восхождения на капитанский мостик «Трансатлантик шиппинг» компанию покинули многие «члены экипажа»; никто не хотел работать на «тирана», как прозвали его служащие. И вот — на тебе! В такой обстановке Мэри вдруг получает повышение по службе: ее назначили на должность личного помощника нового босса. В течение трех недель она оказалась третьей, кому предлагалось это место. Впрочем, нет, он не предлагал и даже не спрашивал ее, нравится ли ей такая работа. Ей было просто приказано занять эту должность. Тем самым «тиран» ставил ее перед выбором: или она должна подчиниться ему, или покинуть компанию.
Мэри передернуло от этой мысли. Новый босс не понравился ей сразу, как только она увидела его. Но, с другой стороны, ей ни в коем случае нельзя было терять работу.
— Войдите!
Голос был низкий и зычный. Впервые Мэри увидела Кармело Аличени, когда он быстрым и твердым шагом обходил кабинеты «Трансатлантик шиппинг», замечая и моментально оценивая все вокруг. Его черные глаза словно пронзали насквозь каждого сотрудника компании, а некоторых из них от его взгляда даже бросало в дрожь.
Этот высокий, надменный мужчина мог бы сойти за красавца, если бы на его лице не лежала беспросветная тень хмурого недружелюбия. Он производил впечатление сурового и несговорчивого руководителя, и это вызывало у Мэри глубокую неприязнь к нему. Ей нравились доброжелательные и душевные мужчины. Этих качеств явно не хватало ее боссу, но это ничуть его не волновало. По общему мнению служащих «Трансатлантик шиппинг», гораздо больше его волновало другое: как сделать так, чтобы и без того процветающая компания смогла загребать денег еще больше.
Прежде чем открыть дверь, Мэри сделала глубокий вдох и выдох, чтобы унять волнение, потом выпрямилась и, стараясь держаться как можно увереннее, направилась по темно-коричневому ковру к массивному столу. Она впервые оказалась здесь, в «святая святых» компании, и даже при беглом взгляде на обстановку в кабинете — отделка дубом, антикварная мебель — была поражена ее роскошью, хотя какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что кабинет не соответствует вкусу его нового хозяина. Он уже приказал разместить около своего рабочего стола кое-какое новейшее оборудование, которое не вписывалось в консервативный интерьер, созданный по заказу мистера Смита — прежнего руководителя «Трансатлантик шиппинг».
Кармело Аличени, стоявший сбоку от стола, встретил ее неизменно пронизывающим, оценивающим взглядом темно-карих глаз; его черные волосы были гладко зачесаны назад, насупившиеся брови, казалось, сдвинулись в сплошную черную линию. Он было само воплощение угрозы и опасности, и от страха у Мэри сжались плечи.
— Доброе утро, мистер Аличени. — Ей с трудом удалось выдержать спокойный тон.
— Мое почтение, мисс Коул. — Он сделал легкий кивок в ее сторону и указал на стул, стоявший перед столом. — Садитесь… пожалуйста.
Мэри села, но тут же почувствовала себя неловко, потому что ее босс продолжал стоять. Широкоплечий, крепкого телосложения, он был не менее шести футов и трех дюймов ростом, и она продолжала пугливо поеживаться под пронизывающим взглядом его жгуче-карих глаз.
Но, разумеется, она и виду не подавала, что боится его. Вновь вздернув подбородок, Мэри бросила смелый взгляд на хозяина кабинета, приветливо улыбнулась ему и, занеся карандаш над блокнотом, приготовилась записывать под диктовку.
Вся остальная часть дня оказалась для нее сплошной круговертью.
Нужно было стенографировать выступления на заседаниях, оформлять новые приказы и распоряжения, договариваться по телефону о встречах и заниматься отправкой десятков писем и телеграмм. Но эта круговерть ни на йоту не изменила мнение Мэри о новом боссе. Работая бок о бок с ним, она теперь воочию убедилась в его высокомерии и нетерпимом отношении к людям. В то же время она осталась довольна тем, как справлялась со своими обязанностями на новом месте. Разумеется, ей пришлось немало понервничать…
Слава Богу, этот трудовой день закончился для нее благополучно, и теперь можно было со спокойным сердцем отправляться домой. Но не тут-то было. Она уже накинула куртку, когда дверь, соединявшая приемную, где она работала, с офисом шефа, неожиданно распахнулась, и в ее проеме возникла крупная фигура Кармело Аличени.
— Не спешите, мисс Коул, — сказал он. — У нас с вами есть еще работа.
Мэри взглянула на настенные часы и произнесла:
— Я полагала, что мое рабочее время в компании с девяти до пяти. — Ее большие голубые глаза вызывающе взглянули на него. — Уже две минуты шестого. И если вы считаете, что в мои обязанности входит задерживаться на рабочем месте после окончания рабочего дня, я должна уведомить вас о следующем: у меня есть своя личная жизнь, и я ею дорожу.
— Мне все равно, две или двадцать минут шестого, — резко бросил он ей в лицо. — Вы мне нужны.
Если он таким же тоном разговаривал с предыдущими секретаршами, неудивительно, что они уволились, подумала Мэри. Разве нельзя попросить о чем-то спокойно, вежливо вместо того, чтобы орать и приказывать? К сожалению, если она не хочет потерять работу, ей, очевидно, придется свернуть с пути истинного и перейти на путь потворствования злу.
— Очень хорошо, — спокойным голосом ответила она и снова убрала куртку в шкаф. — Для чего я нужна вам? Я выполнила весь объем работы, который вы от меня затребовали.
Он швырнул на ее стол папку и сказал:
— Мне нужно, чтобы этот доклад был готов к шести часам. Не ошибитесь, когда будете перепечатывать цифры. Это очень важно.
Так важно, что без этого может остановиться вся жизнь на земле, ухмыльнулась про себя Мэри, когда босс удалился в свой офис, прикрыв за собой дверь. Она раздраженно откинула назад густые каштановые волосы, подняла телефонную трубку и набрала номер своей соседки по дому.
— Флора, — сказала она, — мне придется задержаться на работе. Вы не смогли бы побыть с Алексом еще какое-то время?
Ей страшно не нравилось оставлять сына одного без надобности хотя бы на минуту. Мэри всегда чувствовала себя виноватой, если обстоятельства порой все-таки толкали ее на такой шаг. Но иного выхода не было. Сын занимал особое место в ее сердце. Ей хотелось создать для него по возможности наилучшие условия в самом начале его жизненного пути, и если для этого нужно много работать, что ж, она готова нести это бремя сколько угодно.
— Ну конечно же я побуду с ним, — тотчас последовал ответ. — Можешь не волноваться, моя милая. Я вовремя разогрею для него ужин…
Флоре нравилось присматривать за Алексом, заботиться о нем. Ее внуки уже достигли подросткового возраста, а ей так хотелось, чтобы в доме жил маленький ребенок. Для Мэри она была как подарок судьбы. Порой ей казалось, что без Флоры она была бы как без рук.
Было почти семь, когда Мэри наконец покинула офис. Кармело Аличени был трудоголиком и считал, что все сотрудники компании должны относиться к работе с таким же рвением; он загружал ...
knigogid.ru
Путеводная звезда читать онлайн - Анастасия Дробина
Анастасия Дробина
Путеводная звезда
Вечернюю Москву заливало дождем. Апрель 1901 года начался теплыми ливнями, за несколько дней согнавшими остатки снега, и целый месяц в садах и парках столицы шелестел дождь. По улицам бежали ручьи, с крыш и веток капало, голубые фонари на Тверской и Арбате казались размытыми пятнами в туманных нимбах, так же мутно светились окна домов, трактиров и рестораций. Даже ночью было тепло и влажно, в воздухе чувствовалось близкое лето, у уличных кошек был загадочный вид.
Трактир Осетрова в Грузинах, заведение когда-то купеческое, а теперь общедоступное, светился всеми лампами. Десятка полтора пролеток с поднятыми, мокрыми от дождя верхами выстроились вдоль мостовой. Извозчики ежились от сырости, прислушивались к доносящемуся из ресторана цыганскому пению. Спорили:
— Во, Машка запела!
— Куды, брат, Машка? Этот романец завсегда Аня пела!
— Ты не бреши, чего не знаешь! Я к Осетрову двадцать лет вожу! И не Машка, и не Аня, а Елена Степановна…
— А Настя не выступала еще?
— Не слыхать пока што… Да споет, куда денется. На нее же все и съехались.
Цыганский хор Васильева со времен второй крымской кампании считался главной достопримечательностью Грузин. И хотя старый дирижер Яков Васильев год назад умер, передав дело племяннику, хор по-прежнему назывался москвичами «васильевским». Цыгане, певшие у Осетрова, могли поспорить голосами с лучшими артистами «Яра» и «Стрельны», примадонн Машу, Анну, Елену Степановну знала вся Москва. Но самой известной, «несравненной», «божественной» была дочь покойного дирижера Настасья Яковлевна, знаменитая Настя, «степная звезда романса», как писалось в газетах. «На Настю» приезжали целыми компаниями, слушать ее первым делом вели приехавших из провинции знакомых, о ней сочинялись стихи, специально для нее писались романсы. Не было москвича, который, услышав имя Насти из Грузин, не зажмурился бы мечтательно, не прищелкнул бы языком и не протянул бы со вздохом: «Да-с, Настька… Богиня-цыганка!»
Сквозь залитые дождем стекла ресторана смутно был виден темноватый зал со столами под камчатными скатертями, натертый паркет, огоньки свечей, хрусталь. На небольшой эстраде помещался цыганский хор: певицы в черных и белых платьях, оживлявшихся цветными шалями через плечо, плясуньи в легких шелковых юбках и монистах. За их спинами стояли гитаристы в старомодных казакинах темно-синего сукна. Перед хором стоял дирижер Митро Дмитриев, знаменитый Дмитрий Трофимыч — пятидесятилетний седой как лунь цыган с подтянутой широкоплечей фигурой, со скуластым лицом и узкими восточными глазами, за которые он и получил свое прозвище Арапо. [Арапо — араб (цыг.).] При взгляде на хор можно было заметить, что по крайней мере половина молодых солисток — дочери хоревода, такие же темнолицые, широкоскулые и узкоглазые. Жена Митро Елена Степановна, красивая, еще не старая цыганка с полным добродушным лицом, сидела в центре. Она считалась одним из лучших альтов хора, и от ее густого голоса дрожали свечи на столиках. А старые москвичи помнили еще время, когда Елена Степановна была Илонкой, девчонкой, похищенной Митро из табора венгерских цыган, лучшей плясуньей Москвы, под ноги которой летели ассигнации, кольца и броши.
Митро взял гитару на отлет, быстро, по-молодому обернулся к залу. Сдержанно улыбнулся на аплодисменты, вежливым жестом попросил тишины и коротко объявил:
— Господа — Настя!
Зал взорвался новой бешеной волной аплодисментов. Они усилились втрое, когда на эстраду не спеша поднялась женщина в черном платье.
Звезда хора не была молода: ей уже исполнилось тридцать восемь лет. Прекрасно сохранившаяся фигура Насти казалась еще стройнее в строгом платье с узким лифом, выгодно оттенявшим смуглое лицо певицы. К корсажу платья была приколота бледная роза. В высокой, с вороненым отливом прическе Насти блестел бриллиантовый гребень. Длинные изумрудные серьги бросали россыпи искр на спокойное строгое лицо, при взгляде на которое сразу становилось ясно, как ослепительно хороша была в юные годы примадонна хора. Тонкие брови, внимательный и грустный взор темных глаз, изящные скулы, прямой нос, строгий рисунок губ, бархотка с алмазной капелькой на длинной шее. В полумраке эстрады почти незаметны были два неровных шрама, пересекающие левую щеку Насти. Только эти шрамы да скрытая горечь улыбки портили великолепную красоту артистки-цыганки.
Настя молча стояла у края эстрады, ожидая, пока улягутся аплодисменты. Дождавшись полной тишины, она обернулась к хору, и из заднего ряда вышел со скрипкой ее старший сын, которому недавно исполнился двадцать один год. Это был высокий парень с резковатыми чертами, похожий на мать лишь спокойным взглядом темных, чуть раскосых глаз. Он встал за спиной Насти. Слева подошел Митро с гитарой. Певучий звук скрипки в тишине оторвался от смычка и поплыл в зал. Осторожно, словно боясь нарушить течение грустной мелодии, мягким перебором вступила гитара. Настя взяла дыхание; усталым, «сломанным», как писали в газетах, движением положила руку на грудь.
Рука судьбы чертит неясный след…Твое лицо я вижу вновь так близко.И веет вновь дыханьем прошлых летПередо мной лежащая записка.Не надо встреч, не надо продолжать!Не нужно слов — прошу тебя, не стоит.А если вновь от боли сердце ноет,Заставь его забыть и замолчать…Тишина в зале стояла мертвая. Ни за одним столиком не стучали приборы, не звенели, соприкасаясь, бокалы, не слышались разговоры. Даже ловкие половые застыли, кто у столика, кто у буфета, со своими салфетками и подносами, да никто и не обращался к ним. Сам хозяин, Осетров, старик с седой, аккуратно подстриженной бородой и безразличными глазами, вышел из-за буфетной стойки и, заложив большие пальцы рук за проймы шелкового жилета, слушал. Лицо певицы оставалось спокойным и серьезным, ресницы ее были опущены. Чистый голос без малейшего усилия уносился на самые отчаянные верхи и падал оттуда на низкие, почти басовые регистры. И только к концу романса Настя подняла ресницы, и в зале увидели, как влажно блестят ее глаза. Голос рванулся к потолку, зазвенел с тоской, с болью.
За одним из столиков истерически всхлипнула женщина. Какой-то молодой человек, отодвинув стул, поспешно вышел из зала. Закончив романс, Настя дождалась последней горькой ноты скрипки, опустила голову. И подняла взгляд, лишь когда зал взорвался бурей.
— Настя! Ура, Настя! Несравненная! Божественная! Чаровница! — кричали восхищенные слушатели.
Певица, сдержанно улыбаясь, раскланялась. Несколько поклонников подошли было с цветами, но их оттеснил сутулый человек лет сорока в измятом гороховом сюртуке с брюзгливо изогнутым ртом и проплешиной в седых вьющихся волосах.
— А, Владислав Чеславыч, добрый вечер! — с улыбкой поприветствовала его Настя. — Что-то давно вас видно не было, не хворали?
— Дела, Настасья Яковлевна, все дела… Издательство требует рукопись, день-деньской корплю над бумажками… Пришел к вам с великой просьбой. Вот, не откажетесь ли взглянуть?
Настя приняла свернутый лист бумаги, взглянула на мужчину вопросительно. Тот пояснил:
— Текст нового романса. Окажите милость, взгляните на досуге. Если пустяк и пошлость — так и скажите, я ваш старый поклонник и не обижусь. А если, чем черт не шутит, не совсем дурно, то…
— У вас совсем дурно не бывает. — Настя улыбнулась, пряча бумагу в рукав. — Непременно взгляну завтра и Митро покажу. Он на вас до сих пор за «Сломанную розу» не намолится, второй сезон на бис поет.
Митро, следивший за разговором, сделал сестре чуть заметный знак: долго беседовать во время выступлений не полагалось. Настя, извинившись, отошла от края эстрады и села в первом ряду, вместе с солистками. Хор запел веселую «По улице мостовой». Владислав Чеславович вернулся к столику в дальнем углу, за которым дожидался, нетерпеливо вертя в пальцах вилку, юноша-брюнет с болезненным худым лицом.
— Приняла?! — выпалил он, едва Владислав Чеславович уселся за стол.
— Разумеется, — усмехнулся тот. — Только не обольщайся, друг мой. Настасья Яковлевна с первого взгляда поймет, что текст романса — не мой. Как бы мне еще не пришлось виниться перед ней за обман… Но ты не беспокойся, романс более чем сносный. Если Настя согласится принять его к исполнению, ты загремишь на всю Москву. Лично меня смущает лишь строчка «И бешеный разлом испорченной души». Прямо-таки разит декадентством, причем пошленьким, а поэзия романса требует…
— Какая все же непостижимая женщина, Заволоцкий, не правда ли? — торопливо перебил его молодой человек, устремив взгляд на сидящую среди цыганок Настю. — Я понимаю, почему по ней до сих пор сходят с ума. От нее так и веет загадкой, тайной древних степей, беззвездными ночами…
— Это Брюсов вас всех испортил, — со вкусом отпивая из бокала портвейн, убежденно сказал Заволоцкий. — Все эти степные тайны и беззвездные ночи — досужая выдумка наших символистов. «Сливаются бледные тени, видения ночи беззвездной, и молча над сумрачной бездной качаются наши колени…» Тьфу! Я чуть не умер, когда прочел, а ведь это было пять лет назад! То, что печатается сейчас, еще хуже.
— «Наши ступени»… Ступени, а не колени, не ерничайте! — обиженно поправил молодой человек, но Заволоцкий лишь отмахнулся и мечтательно произнес:
— А вот поверь мне, Костя, что жизнь этой цыганки достойна того, чтобы ее описывали Пушкин, Тургенев, Толстой… Молодой Толстой, разумеется, а не нынешний слабоумец с его насквозь фальшивым «Воскресением»… И не спорь! Вы по молодости еще не способны этого понять, а вот погоди, улягутся щенячьи восторги перед яснополянским старцем, вот тогда и…
— Вы хотели рассказать о Настасье Яковлевне, — робко напомнил Костя.
— А? Да… Видел бы ты ее в молодые годы, мой милый! Я знавал ее шестнадцатилетней, и по ней еще тогда сходила с ума вся Москва! Некий князь даже, потеряв голову, звал под венец, но судьба решила иначе. Настя сбежала в табор за женихом.
— Ее муж — таборный цыган?! — поразился юноша. — Вот никогда не поверил бы!
— Бывший… Бывший муж, мой милый. Кстати, история с мужем — тоже сплошная неясность. — Заволоцкий задумался. — Илью ведь я тоже имел честь знать. Колоритнейший был образец, признаться, вылитый Князь тьмы! Совершенно таборная душа, лошадник, кажется, даже конокрад, невесть каким ветром занесенный в хор… Но пел, кромешник этакий, божественно! В своем роде не хуже самой Насти, редкой красоты тенор, почти итальянской школы бельканто, московские ценители просто разум теряли! Настя тоже не устояла. Да-с. Роковая была любовь и несчастная…
— Он посмел ее бросить?!
— Ну-у, не знаю, кто там кого бросил. Они прожили вместе семнадцать лет, кочевали с табором, жили понемножку в разных российских губерниях, а лет шесть назад снова объявились в Златоглавой. С выводком детей, разумеется. А потом что-то произошло, и вот вам пожалуйста — Настасья Яковлевна осталась со всеми детьми в Москве, в хоре, а Илью как ветром сдуло. И уже сколько времени о нем ни слуху ни духу.
— Что-то произошло… — задумчиво повторил Костя. — Странно это, право. Неужели он нашел женщину лучше? Трудно поверить.
— Мне тоже, но… Вообще, очень туманная история. Цыгане, я думаю, что-то знают, но этот народ не любит выносить сор из избы. Я имел нахальство несколько раз заговаривать с Настасьей Яковлевной о ее супруге — и был очень вежливо, даже с почтением, поставлен на место… Знаешь, то лето было для хора просто роковым! Вообрази — сначала пропали старшие дети Митро!
— Дмитрия Трофимыча? Хоревода? Этого седого?
— Оттого, говорят, и поседел… У него ведь была дочь приемная, чудо-плясунья семнадцати лет, и родной сын годом моложе. Так вот в один вечер оба пропали. Скандал был страшный, у парня осталась брошенной невеста… Никто ничего не понимал, искали долго, но без пользы. Митро, бедный, сразу сдал… Сын ведь у него был один, осталось восемь дочерей, вон — сидят в шалях… Дальше — больше. Через какое-то время Настя с мужем уезжают из Москвы. А через полгода Настя возвращается — со всеми детьми, но без мужа! И опять никто ничего не знает! Настя тут же берет первые партии хора, поет «Записку», «Розы в хрустале» и снова становится звездой. И заметь, даже эти ужасные шрамы ей не помеха! Стоит запеть — и снова красавица, снова богиня…
— А откуда у нее шрамы?
— Печать таборной жизни… Я про эти отметины много слышал, но все, по-моему, вранье. То ли Илья резанул ее из ревности, то ли разнимала она какую-то драку… Не знаю. Эта женщина полна загадок. Так что бросай свое декадентство с бешеными и испорченными душами и пиши роман об известнейшей московской певице. Если хочешь, я тебя ей представлю.
— О, это было бы чудесно! — вспыхнул Костя. — Но… если Настасья Яковлевна не была откровенна с вами, старинным другом, захочет ли она рассказать что-то мне?
— Разумеется, ничего не расскажет, — усмехнулся Заволоцкий. — Да тебе это и не надобно. Романтических подробностей ты великолепно навыдумываешь и сам. Вот ведь тоже парадокс — кто бы ни взялся писать о цыганах, все выходят африканские страсти, начиная с Пушкина и кончая этим, как бишь его… Пешковым? Впрочем, он теперь, кажется, Горький. Не поверишь, я читал его нашумевшего «Макара Чудру» и бранился, как извозчик в участке! А ведь нет на свете менее расположенного к романтизму народа, чем цыгане. Они, мой друг, весьма практичны, расчетливы, любят деньги и — земные люди до мозга костей.
— Но если это так… — медленно начал молодой человек.
— Тогда не о чем и писать, верно? — с улыбкой закончил Заволоцкий. — Возможно… Да, лишь одно я знавал исключение из этого корыстного племени — Настасья Яковлевна. Была и есть гордячка. Ручаюсь, с какой бы красоткой ни сбежал Илья, — он прогадал.
Хор на эстраде закончил выступление и встал. Цыган провожали аплодисментами, восторженными возгласами. Насте поднесли четыре корзины цветов, и она попросила полового отнести их в артистическую. У нее одной из всего хора была отдельная уборная, и Настя скрылась туда, вежливо, но твердо оставив толпу поклонников за дверью.
Оказавшись одна, примадонна хора аккуратно положила на спинку стула шаль, смахнула с лица выбившуюся из прически прядь волос, опустилась на табурет возле старого потускневшего зеркала. Долго сидела молча, склонив голову на руки и, казалось, задумавшись. В такой позе ее и застал вошедший Митро. Некоторое время он колебался, стоя в дверях и думая — не уйти ли, но в конце концов негромко окликнул:
— Настька…
— Ну? — не поворачивая головы, спросила она. Митро подошел, встал за спиной сестры. Помедлив, положил ладонь на ее локоть.
— Ну, что ты?
— Ничего, — помолчав, сказала Настя. — Знаешь ведь, не люблю эту «Записку» петь. И нот моих нет, и слова глупые.
— Глупые не глупые, а господам нравится… Там князь Сбежнев к тебе просится.
— Сергей Александрович?! — Настя обернулась с улыбкой. С груди ее, отколовшись, упала на пол бриллиантовая брошь, но Настя не заметила этого, и украшение поднял Митро.
— А почему он сюда приехал? Поди скажи, пусть на Живодерку к нам едет, я сейчас на извозчика — и домой, там и поговорим… Бог мой, я его полгода не видала!
— Я ему говорил, но он торопится, кажется. Ну, что — примешь?
— Спрашиваешь еще! Зови скорее!
Митро вышел. Настя торопливо повернулась к зеркалу, но успела лишь поправить волосы и водворить на место брошь. Дверь, скрипнув, открылась снова, и в уборную, слегка прихрамывая, вошел князь Сбежнев.
Князю в эту зиму сравнялось пятьдесят пять, но возраст, казалось, не коснулся стройной и подтянутой фигуры героя Крымской войны. В черных гладких волосах князя было мало седины, выбелившей лишь виски, и только возле чуть сощуренных глаз прибавилось морщин. Войдя, он смущенно, как мальчик, остановился у порога. Настя с улыбкой встала навстречу, протянула обе руки.
— Сергей Александрович, ну, здравствуйте, здравствуйте, князь вы мой прекрасный! Где же пропадали так долго? Ну, как Петербург, как дела ваши министерские?
— Петербург стоит на своих болотах, дела — лучше не надо, — улыбнулся князь, но улыбка эта была грустной, и Настя участливо опустила пальцы на рукав его сюртука. Князь бережно взял ее руку, поцеловал запястье.
— Девочка, я сейчас сидел в зале, слушал тебя. Это какое-то волшебство! Ты совершенно не меняешься, ma chйre. Видит бог, как будто вчера я слушал тебя в доме графов Ворониных… Помнишь?
— Помню. Двадцать два года прошло… Может, и пора уж бросить вспоминать?
Настя сказала это полушутливо, но князь покачал головой:
— Бог с тобой… Это самые лучшие мгновения моей молодости. И захочу забыть — не сумею.
Настя улыбнулась. Спохватившись, указала князю на стул возле стола. За стеной в зале снова запела скрипка. Вслушиваясь в веселую мелодию и перебирая изумрудный браслет на запястье, Настя спросила:
— Митро сказал, вы спешите? И в гости к нам на Живодерку ехать отказались… А могли бы по старой памяти!
— И могу, и хочу. Но… — князь вынул из жилетного кармана мелодично зазвонивший брегет. — Через час я должен быть на вокзале.
— В Петербург возвращаетесь? Правду говорят, что вас помощником министра назначают? И что миссия какая-то в Париже?
— Бог мой, откуда эти сведения? — князь рассмеялся, но было видно, что он немало изумлен. — Похоже, в таборе ты все-таки выучилась гадать.
— И по сей день не умею. Так, слух прошел… Сами знаете, Москва — деревня, ничего не скроешь, а у нас на Живодерке всякие люди бывают. Теперь, наверное, совсем не скоро в Москве будете?
— Собственно, поэтому я и приехал к тебе.
Настя подняла глаза от браслета, пристально взглянула на Сбежнева.
— Настенька, эти слухи верны. Моя карьера сейчас находится на взлете, и от предложения, сделанного министром, я не вижу смысла отказываться. Ты права, теперь ездить в Москву так часто, как прежде, я не смогу. А если придется отбыть в Париж, мы вовсе расстанемся надолго. И поэтому…
Князь, прервавшись на полуслове, вынул из кармана и положил на потрескавшуюся столешницу футляр из черного бархата. Настя, не прикасаясь к круглой коробочке, вопросительно смотрела на князя. Тот, помедлив, открыл футляр сам, и из его глубины тускло сверкнула голубая капелька бриллианта. Князь вынул кольцо и положил его на стол рядом с футляром.
— Настя, я прошу тебя стать моей женой.
Настя закрыла глаза. Слабо, словно через силу улыбнувшись, спросила:
— Снова, Сергей Александрович?
— Да, я рискую. Итак?..
Настя встала, медленно отошла к темному окну, на котором свет лампы и капли дождя рисовали картины. Мутные, расплывчатые картины из далекого прошлого. Шестнадцатилетняя девочка-цыганка из хора в Грузинах. Гордый князь, покоренный ее красотой и голосом. Сорок тысяч — выкуп в хор за невесту, сговор с отцом, подготовка к свадьбе… Как давно это было!
— Нет… Нет. Не могу я, Сергей Александрович.
— Но отчего? — Князь встал, подошел к Насте. Встал за ее спиной, не решаясь обнять. Настя сама взяла его за руку, прижалась к ней губами. Тихо сказала:
— Боже… Сергей Александрович, дорогой вы мой, да сами-то подумайте, что с вашей карьерой после этого станется! У помощника министра — жена из цыганского хора! Над вами весь Петербург потешаться будет!
— Я вырву все языки! — взорвался князь.
— И министру тоже? — серьезно спросила Настя, и Сбежнев невольно улыбнулся.
— Ну… для России это было бы невосполнимой утратой… Что ж, в мои годы карьера — не главное удовольствие. С радостью брошу чиновный Петербург и вернусь в луковые грядки родного Веретенникова. Кстати, ты умеешь варить вишневое варенье? Нет? Ну так и быть, стану варить сам. Помнится, Арефьевна меня учила, может, не все позабыл…
knizhnik.org
Читать онлайн книгу «Путеводная звезда» бесплатно — Страница 1
Шеннон Мессенджер
Путеводная звезда
Серия: Хранители Затерянных Городов - 5
Пролог
Вот, чего они хотели.
Слова кружились в голове Софи, когда она мчалась вверх по винтовой лестнице, считая шаги, пытаясь угадать, какую дверь открыть.
Первая ручка, которую она попробовала, была заперта.
Другая открылась в темноту.
Третья открыла путь, пылающий жуткими синими подсвечниками с белфаером.
Пол затрясся, когда она засомневалась, и потоки пыли посыпались с потолка, царапая горло и не давая дышать.
Она последовала за пламенем.
Назад и вперед ползли коридоры — осторожный лабиринт, разработанный, чтобы обмануть. Проглотить. Разделить.
Дрожь росла с каждым шагом, становясь тоньше, но ощутимее.
И слишком далеко.
Никто не почувствует пульсацию, когда волны наберут скорость.
Они были слишком сосредоточены на праздновании.
Слишком застряли в их предполагаемой победе.
Слишком доверчивы.
Слишком слепы.
Слишком поздно.
Земля грохотала сильнее, первые трещины испещряли камни.
Вот, чего они хотели.
Глава 1
- Это кошмар безопасности! - проворчал Сандор, держа свою огромную серую руку на большущем черном мече.
Его писклявый голос напомнил Софи больше говорящую мышь, чем смертоносного телохранителя.
Несколько чудес промчались мимо, и Сандор потянул Софи ближе, когда хихикающая толпа скакала, чтобы хлопнуть наполненные леденцами пузыри, плавающие около мерцающих кристаллических деревьев. Вокруг них, по атриуму, пробегали покрытые конфетти дети в своей янтарно-золотой униформе Уровня Три, накидки разлетались, когда они ловили снэки и бутылки ягодного сока и складывали обернутые в мишуру подарки в длинные белые шапочки, свисающие с общих шкафчиков.
Празднование окончания Промежуточных Тестов было традицией Академии Ложносвет... вряд ли это являлось нависшей гибелью, которую воображал Сандор. И все же, Софи понимала его беспокойство.
Все родители бродили по украшенным лентами залам.
Многие лица она не узнавала.
Любой из них мог быть мятежником.
Злодеем.
Врагом.
Сандор наблюдал, как Софи вырывала ресницы - ее нервная привычка вернулась с полной силой.
- Ничего не произойдет, - пообещал он, убрав ее светлые волосы за ухо удивительно мягким прикосновением для воина-гоблина семи футов ростом.
То, что Сандор был рядом, определенно помогало... особенно после того, как они почти его потеряли во время сражения на Горе Эверест. И Сандор больше не был единственным гоблином в Ложносвете. Каждому из шести отделений в главном здании кампуса назначили его собственный патруль с двумя дополнительными подразделениями, внимательно наблюдающими за обширной территорией.
У Совета тоже была дополнительная защита, следующая за ними повсюду в Потерянных Городах.
Им приходилось.
Огры все еще угрожали войной.
И в течение этих трех недель, с того времени как Софи и ее друзья вернулись из укрытия Черного Лебедя, Невидимки опалили главные ворота Святилища и ворвались в регистратуру в Атлантиде.
Софи только могла предположить, что мятежники надеялись получить из секретной прерогативы эльфов об охране животных... они, очевидно, не знали, что она убедила Совет отпустить на свободу драгоценных аликорнов. Но нападение на регистратуру осталось тайной. Члены Совета вели тщательный учет каждого эльфа, когда-либо родившегося, и никто не сказал бы ей, если бы какие-то файлы были изменены или украдены.
Пузырь лопнул над головой Софи, и Сандор поймал коробку Преттельза.
- Если ты собираешься их съесть, то сначала я должен проверить их, - сказал он ей.
Широкий, плоский нос Сандора не учуял токсинов в ореховых леденцах, но он настоял на том, чтобы исследовать значки-булавки, перед тем как передать их ей. В каждой коробке Преттельза был специальный предмет для коллекционирования, и в прошлом Черный Лебедь использовал их, чтобы посылать Софи сообщения.
Он извлек крошечный бархатный мешочек, и Софи поймала себя на том, что сжимает свое ожерелье с лекарством от аллергии. На нем все еще был серебряный мунларк, который повесила туда Калла... напоминание о друге, которого она потеряла, и о символе роли, которую она должна была выяснить, как играть.
- Похоже, все хорошо, - сказал Сандор, вручив ей маленькую значок-булавку бубри (странная черная птица с ярко-желтыми перьями на хвосте). - Не могу представить, что это означает что-то важное.
Софи тоже не могла. Тем более что Черный Лебедь был раздражающе молчалив.
Никаких записок. Никаких намеков. Никаких ответов во время их кратких встреч.
По-видимому, они «перегруппировывались». И это занимало все время.
По крайней мере, Совет делал что-то — создавал гоблинские патрули и пытался устроить Мирный Саммит с ограми. Черный Лебедь должен, по крайней мере, делать...
На самом деле Софи не знала, что они должны были делать.
В этом-то и состояла проблема, что ее друг присоединился к врагу.
- Вот ты где! - произнес знакомый голос позади нее. - Я начинал думать, что ты бросила нас.
Глубокий, четкий акцент был мгновенно узнан. И все же, дразнящие слова заставили Софи обернуться и обнаружить другого мальчика.
Фитц выглядел столь же милым, как и всегда, в своей красной униформе Уровня Пять, но его прекрасная улыбка не дошла до фирменных бирюзовых глаз. Недавние открытия были огромным ударом для всех ее друзей, но Фитц воспринял это тяжелее всего.
Его брат и лучший друг убежали с Невидимками.
Предательство Альвара сделало Фитца осторожным... заставило его сомневаться относительно каждого воспоминания.
Но предательство Кифа?
Он не говорил об этом... вообще.
Не то, чтобы у Софи было много возможностей начать обсуждение темы. Только горстка людей знала правду. Остальные верили в тщательно продуманную ложь Черного Лебедя, будто Киф взял перерыв, чтобы оплакать исчезновение своей матери. Даже у Совета не было подозрений, и Софи надеялась, что это так и останется. Чем меньше людей знали, тем легче будет для Кифа вернуться домой.
Если он вернется домой.
- Ты в порядке? - спросил Фитц, заставив ее понять, что она забыла поздороваться. - Надеюсь, ты не волнуешься о своих тестах. Ты не могла их не пройти.
- Я не знаю...
Ее фотографическая память помогла... но в последнее время она старалась сосредоточиться во время школьных занятий. Честно говоря, она едва бы сдала промежуточные мысли. Софи больше не была той девочкой, какой была год назад, которая думала, что если она вылетит из Ложносвета, это будет конец света. Ее похищали, считали мертвой, изгоняли из Затерянных Городов, и в то же время она помогла остановить эпидемию и предотвратить гибель всего гномьего вида. Она даже пробралась в столицу огров и помогла уничтожить половину города... Как оказалось, именно поэтому Совет изо всех сил пытался договориться о новом договоре между эльфами и ограми.
- Расслабься, - сказал Фитц, когда ее мысли помчались к кошмарным ограм с шероховатыми лицами, шагающими по блестящим улицам эльфов. - Мы, как предполагается, празднуем.
Его подбадривания прозвучало принужденным. Но она знала, что Фитц пытался.
Вот что они все сейчас делали.
Пытались.
Ждали.
Надеялись.
- Давай, я захвачу свою шапку с подарками, - сказала она ему, протягивая руку к шкафчику. Длинная гибкая шапка требовалась во время промежуточных тестов, специально разработанная для того, чтобы ограничить Телепатов и сохранить целостность заданий... не то, чтобы что-то могло заблокировать расширенные способности Софи. Но после экзаменов шляпы становились мешками, и все наполняли их сладостями, безделушками и сокровищами.
- Я должен буду осмотреть твои подарки, прежде чем ты откроешь их, - предупредил Сандор, когда помог Софи снять свою мягкую шапку.
- Это прекрасно, - сказал Фитц. - Пока он будет это делать, ты можешь открыть мой подарок.
Он вытащил маленькую коробку из кармана накидки длиной до талии и вручил ее Софи. У переливчатой упаковочной бумаги были блестящие бирюзовые пятна, и Фитц перевязал ее шелковой бирюзовой лентой, удивляя Софи, как он угадал ее любимый цвет.
Она действительно надеялась, что он не мог предположить, почему...
- Надеюсь, в этом году я добился большего успеха, - сказал Фитц. - Биана утверждала, что Загадочник был провалом.
Загадочник (пишущая загадку ручка), который он подарил ей в прошлый раз, была разочарованием, но...
- Я уверена, что мне он понравится, - пообещала Софи. - Кроме того. Мой подарок скучный.
Сандор объявил, что поход по магазинам Атлантиды был слишком опасен, таким образом, Софи провела предыдущий день, выпекая подарки для своих друзей.
Она вручила Фитцу круглую серебряную банку, и он немедленно снял с нее крышку.
- Пушистые пирожки? - спросил он, улыбнувшись первой реальной улыбкой за все эти дни.
Завернутые в серебро сладости были тем, что могло бы произойти, если бы у брауни и капкейка был ребенок с помадкой, заварным кремом и удивительным леденцом-сюрпризом в самой сердцевине. Приемная мать Софи, Эделайн, научила ее рецепту и помогла создать две комбинации вкусовых сочетаний.
- Откуда ты знаешь, что шоколад и мята мои любимые? - спросил Фитц, срывая серебряную обертку и съедая весь пух за один укус.
- Я не знала, - призналась Софи. - Если бы знала, то не сделала бы тебе ни одной ириски из масла.
- Эти тоже выглядят потрясающе, - сказал он, затем хмуро оглядел свой подарок. - Разве ты не собираешься его открыть?
- Разве я не должна сначала подождать других?
- Ха. Будет лучше, если мы останемся тут вдвоем.
Что-то в том, как он сказал это, заставило ее сердце забиться сильнее, затрепетать. Даже понимая, что Фитц не думал о ней в таком ключе. В ее уме мчались тысячи теорий, когда она аккуратно разорвала мерцающую бумагу. Но она все же не была готова найти...
- Кольца?
- Они надеваются на большие пальцы, - пояснил Фитц. - Это штука для Когнатов.
Она не была уверена в том, как драгоценности для больших пальцев могли иметь какое-то отношение к их редкой телепатической связи. Но она заметила, что у Фитца был надет идентичный набор. На каждом кольце были отпечатаны медные инициалы. СЭФ справа — Софи Элизабет Фостер — и ФЭВ слева.
- Фицрой Эйвери Васкер.
- Твое полное имя Фицрой? - спросила она.
- Да. Понятия не имею, почему родители так решили. Но посмотри. Попытайся открыть свои мысли моим, а затем сделай вот так.
Он протянул ей руку ладонью вверх, ожидая, когда она сделает тоже самое.
Как только она так сделала, кольца стали теплыми и сцепили их руки вместе, как магниты.
- Они сделаны из руменила, - сказал Фитц, - который реагирует на умственную энергию. Это ничего не изменит, но покажет нам, когда наши умы будут связаны, и я подумал, что это поможет нам сконцентрироваться и... - Он замолчал. - Ты ненавидишь их, не так ли?
- Конечно нет!
На самом деле они очень ей понравились.
Она просто пыталась не показывать этого.
Очень много детей смотрело на них.
И шепталось.
И хихикало.
Фитц повернул ладонь, разрывая связь колец.
- Думаю, что нужно было подарить ожерелье, которое показывала мне Биана. Просто у тебя столько ожерелий... а последнее, которое ты получила...
Он не закончил предложение.
Это означало бы упомянуть Кифа.
- Я рада, что ты подарил мне их. Серьезно. Они мои любимые. - Она указала на «ФЭВ».
Фитц улыбнулся и убрал темные волосы со лба.
- Пошли, я уверен, что Декс и Биана уже заждались нас.
- А куда подевалась Гризель? - спросил Сандор, когда они повернулись, чтобы уйти. - Она должна находиться рядом с тобой.
- Я прямо здесь, - произнес хриплый женский голос, когда гибкий серый гоблин в приталенном черном спортивном костюме, казалось, проявился из теней. Телохранитель Фитца была такой же высокой как и Сандор, но намного тоньше... и в чем она испытывала недостаток, она восполняла хитростью и изяществом.
- Клянусь, - сказала она, шлепнув Сандора по носу. - Стало почти слишком легко спрятаться от тебя.
- Любой может скрыться в этом хаосе, - раздраженно ответил Сандор. - И сейчас не время для игр!
- Всегда есть время для игр. - Гризель отбросила свой длинный конский хвост так, что это почти показалось... Это было кокетливо?
Сандор, должно быть, тоже это заметил, потому что его серая кожа окрасилась в розовый. Он откашлялся и повернулся к Софи:
- Разве мы не направлялись в кафетерий?
Она кивнула и последовала за Фитцем по коридорам, похожим на лабиринт, где красочные кристаллические стены мерцали в послеобеденном солнечном свете. Кафетерий был на втором этаже пятиэтажной стеклянной пирамиды кампуса, которая располагалась в центре внутреннего двора, окруженного П-образным главным зданием.
Софи потратила большую часть прогулки, гадая, через сколько Декс заметит ее новые аксессуары. Ответ - три секунды... и еще секунду, чтобы заметить такие же кольца на больших пальцах Фитца.
Его фиолетово-голубые глаза сузились, но он сохранил свой голос веселым, когда произнес:
- Думаю, что в этом году мы все дарим тебе кольца.
Биана протянула руку, чтобы показать Софи кольцо, которое выглядело знакомым... вероятно, потому что у Софи было менее блестящее, немного более изогнутое и определенно менее розовое кольцо на пальце.
- Я также сделал одно и для тебя, - сказал Декс Фитцу. - Оно в твоей шляпе. И у меня еще для Тама и Линн, я отдам им, когда мы снова увидимся. Так и у нас всех будет кнопка паники... я добавил более сильных трекеров, чтобы отследить сигнал, даже если ты не нажмешь на камень. На всякий случай, если будет что-то странное.
- Твои трюки Технопата не нужны, - сказал ему Сандор, указывая на группу телохранителей... всего четыре гоблина.
- Но все же хорошо иметь резервный план, верно? - спросила Биана, восхищаясь своим кольцом. Розовый камень соответствовал блестящим теням, которыми она подвела свои бирюзовые глаза, а также блеску на сердцевидных губах. Биана напомнила Софи кукол, с которыми человеческие родители пытались заставить ее играть... слишком красивыми и стильными, чтобы быть реальными.
- Еще раз спасибо, - сказала Биана Дексу. - Я никогда его не сниму!
Щеки Декса стали того же оттенка, что и его земляничные волосы.
Софи улыбнулась, радуясь, что Декс и Биана так хорошо ладили... особенно после всех тех лет, когда Декс ненавидел Васкеров. Раньше он называл Фитца «Чудо-Мальчик» и утверждал, что их легендарная семья была слишком кичлива и совершенна.
Никто больше так не думал.
В самом деле колпаки Фитца и Бианы казались менее наполненными, чем в предыдущем году. Их родители решили не давать Черному Лебедю прикрыть исчезновение Алвара, как они сделали для Кифа. Альвар лгал более десяти лет и использовал свое положение в дворянстве, чтобы шпионить за своим отцом и Советом... и помог похитить Софи и Декса. Он не заслуживал защиты, даже если это навлекло незаслуженный позор на семью.
Неловкая тишина повисла над столом, и Софи пыталась не смотреть на свободные стулья. Мало того, что не было Кифа, но и Дженси принял решение сидеть со старыми друзьями. Он снова присоединился к ним в течение месяцев, когда Софи и другие жили с Черным Лебедем, и, кажется, он отказывался возвращаться, будто переживал, что они снова его оставят. Марелла тоже избегала их... хотя она не сидела за столом Стины Хекс, как ожидала Софи. Марелла сидела в самом дальнем углу, пока Стина общалась с бывшей лучшей подругой Бианы, Марукой.
Стина поймала Софи, наблюдающей за ней, и не улыбнулась в ответ... но она и не посмотрела зло, как это было обычно. По-видимому, так будет теперь, когда Стина узнала, что ее папа работал с Черным Лебедем.
- Вот, - сказал Декс, кладя белую коробку в руки Софи. - Я сделал это для тебя... и прости, что не упаковал. Рекс и Бекс израсходовали всю ленту, привязывая Лекс к люстре.
Младшие братья-тройняшки Декса были печально известными нарушителями спокойствия. У Софи создавалось впечатление, что самые громкие крики на другом конце кафетерия происходили от них. И она ожидала, что когда откроет коробку, то найдет еще одно устройство производства Декса. Но его подарок напомнил ей, что он также был удивительным алхимиком.
- Ты сделал для меня духи из Панакес? - спросила она, встряхивая хрупкую хрустальную бутылку и наблюдая, как розоватые багряно-синеватые лепестки плавают в мерцающем сиропе.
Она открутила колпачок и закрыла глаза, вдыхая насыщенный, сладкий аромат. Сразу же она вернулась на пастбищах Хевенфилда и оказалась под раскачивающимися ветвями дерева Каллы. Панакес тогда только вырос, когда гном охотно отдала свою жизнь и перешла в свою заключительную форму в виде дерева. Калла принесла жертву для своих людей, позволила своим целебным соцветиям вылечить смертельную чуму, которую развязали огры.
- Я уверен, что ты чувствуешь их запах все время, - сказал Декс, - но я знаю, как сильно ты скучаешь по ней. И когда ты будешь пользоваться духами, то она будет с тобой везде, куда бы ты не пошла.
Голос Софи подвел ее, поэтому она схватила Декса и обняла его так сильно, как могла... но она, возможно, держала его дольше положенного. Когда Софи отпустила Декса, он был краснее, чем школьная форма Фитца.
Они были спасены от неловкости открывающимися дверями кафетерия.
Несмотря на утреннее спокойствие, ладони Софи стали липкими, когда она искала в потоке родителей Грэйди и Эделайн. Первым она определила взъерошенные светлые волосы Грэйди, и как только его яркие голубые глаза встретились с ее, на его точеном лице заиграла улыбка.
- Прошла с честью, - прокричали он и Эделайн, когда Софи помчалась через комнату, чтобы встретить их.
Она обняла родителей.
- Даже лингвистику?
Это был самым сомнительный предмет для нее... однозначно. То, что она Полиглот давало ей возможность понимать языки, но после той уловки, которую провернул с ней Киф, Софи отказалась от практики по имитации голосов. Плюс, ее отношения с Наставником были... сложными. Леди Каденс имела особое расположение к ограм, и она не была рада, что Софи поспособствовала затоплению столицы огров.
- По ней у тебя был самый низкий балл, - признала Эделайн, убрав часть ее волнистых янтарных волос с глаз. - Но ты все же оказалась в рамках прохождения.
- А самый высокий балл у тебя по причинению, - добавил Грэйди. - Член Совета Бронте сказал, что ты была невероятно погружена во время уроков. На самом деле он сказал, что теперь ты достигла его самого продвинутого уровня обучения.
- Это плохо? - спросила Софи, не упуская из виду то, как он поднял бровь. Ей не нравилось причинять боль... но эта способность спасла ей жизнь. И обучение, по крайней мере, дало ей то, что она могла сделать, чтобы подготовиться для следующего раза, когда она будет мериться силами с Невидимками. - Я просто хочу удостовериться, что смогу защитить себя... и я знаю, что у меня есть Сандор. Но это не значит, что он непобедим. Разве не логично подготовиться к худшему сценарию?
- Логично, - признал Грэйди. - Но я также думаю, что мы должны поговорить об этом попозже. Хорошо?
Софи кивнула ему. Последнее, что она хотела, это лекцию «с великой силой приходит великая ответственность». Но она была уверена, что это неизбежно.
- Вы, ребята, хотите пойти? - спросила она, зная, что ее родители не были поклонниками сборищ. Прежде чем она сблизилась с ними, Грэйди и Эделайн провели шестнадцать лет, скрываясь, оплакивая смерть их единственной дочери. Джоли погибла в пожаре, который, как они недавно обнаружили, был устроен ее женихом, Брантом - тайным Пирокинетиком и лидером Невидимок.
- Мы в порядке, - пообещал Грэйди, сжав руку Софи. - И мы не можем уйти, пока Магнат Лето не сделает свое заключительное объявление.
Он произносил его имя так легко, не спотыкаясь, как обычно делала Софи. Теперь, когда она знала тайну его личности, ее мозг всегда хотел назвать его мистер Форкл.
Софи осмотрела комнату, чтобы проверить друзей, и обнаружила, что они улыбаются и празднуют. Даже Олден и Делла — родители Фитца и Бианы — выглядели счастливее, чем за все эти недели. Она уже была готова сказать привет, когда огни потускнели, и лицо Магната Лето спроецировалось на стеклянные стены.
- Вы, детишки, отлично справились с экзаменами! - сказал он, начав речь с его двух любимых слов.
Неважно, сколько раз Софи изучала его приглаженные темные волосы и изогнутые черты лица, она все еще не могла увидеть раздутое, морщинистое лицо лидера Черного Лебедя за ними. Но она наблюдала, как маскировка от сока ягод раклберри мистера Форкла исчезла прямо на ее глазах.
- Я понимаю, что сейчас вы уходите на шестинедельный перерыв, - продолжил Магнат Лето, - но в свете последних событий, Совет решил делать вещи немного по-другому. Я не буду вдаваться в дальнейшие подробности... Совет разошлет официальные свитки после выходных. Но я хотел упомянуть об этом сейчас, чтобы вы были готовы. А пока, наслаждайтесь праздником. И помните, что изменения могут быть мощными и вдохновляющими, когда мы непредвзяты.
Ропот превратился в рев, когда его проекция исчезла, оставляя всех обсуждать возможности.
- Ты хоть представляешь, о чем он говорит? - спросил Грэйди Софи.
Она не знала... и от этого все становилось печальнее. После всех споров, которые она вела с Черным Лебедем, всеми ее бесконечными просьбами о том, чтобы они включили ее в свой состав и доверились ей, они все еще настаивали на том, чтобы держать ее на расстоянии вытянутой руки.
- Похоже, все идут домой, - сказал Грэйди, предложив собирать подарки Софи, пока она прикрепляла свой колпак обратно к шкафчику.
Атриум был пуст, когда она пришла... только Софи и Сандор и несколько пузырей с леденцами, о которых забыли. Она оставила шапку на средней полке шкафчика и собиралась уйти, когда заметила белый конверт со знакомым кривым черным символом на верхней полке.
- Наконец-то, - прошептала она, вспарывая плотную бумагу и разрывая знак «лебедь».
Внутри она нашла короткую записку... и подарок.
Она надела длинное ожерелье на шею, не удосужившись проверить кулон в форме лебединой шеи или круглый кусочек стекла в центре. Черный Лебедь дал ей такой же монокль, когда она поклялась в верности их делу, и она была рада получить замену тому, что разрушил Брант.
- Что написано в записке? - спросил Сандор, напомнив ей, что она не будет сбегать на секретные назначения без него.
Она вручила ему бумагу, строчки на которой были прямее, чем обычные подсказки Черного Лебедя:
Офис директора.
Сейчас.
Приходи одна.
- Мне это не нравится, - пробормотал Сандор.
- Тебе никогда не нравится.
Сандор последовал за Софи без дальнейших комментариев, когда она прокладывала свой путь обратно к стеклянной пирамиде. Софи смотрела вниз, когда шла, то почувствовала облегчение, добравшись до вершины и не столкнувшись с друзьями. Если бы они узнали о записке, то настояли бы на том, чтобы присоединиться к ней.
- Вы можете войти, Мисс Фостер, - произнес глубокий голос Магната Лето через тяжелую дверь даже до того, как Софи успела постучать. - Но я хотел бы, чтобы Сандор остался снаружи. Этот разговор не для чужих ушей.
Вздох Сандора походил на рык.
- Я буду снаружи... и если ты куда-нибудь прыгнешь без меня, будут последствия.
- Закройте за собой дверь, - сказал Магнат Лето, когда Софи вошла. Слова эхом отозвались по стеклянному офису.
Послеобеденный солнечный свет тек через окна, делая треугольную комнату ослепительно яркой. На наклонных стеклянных стенах висели зеркала, остатки с тех времен, когда Член Совета Алина (самый наименее любимый Член Совета) была руководителем Ложносвета.
- Я рад, что ты пришла, - сказал Магнат Лето с другой стороны своего огромного вращающегося рабочего кресла. Он сидел лицом к окнам, скрываясь позади жесткой спинки кресла. - Прошу прощения, что моя записка была столь поспешна. В следующий раз я удостоверюсь, что она зарифмована.
Последние слова прозвучали выше, и Софи попыталась понять почему, когда стул медленно развернулся к ней лицом.
Вместо темноволосого эльфа, которого она ожидала увидеть, она обнаружила мальчика, одетого во все черное, с искусно уложенными светлыми волосами и печально известным талантом к имитации голоса.
- Киф? - прошептала она.
Он ухмыльнулся:
- Скучала по мне?
Глава 2
- Ничего себе, что за эпическая волна эмоций, которой ты бьешь в меня, - сказал Киф, раздувая воздух между ними. - Такое чувство, что ты хочешь обнять меня или задушить... и лично я голосую за объятие.
Он откинулся на стуле, широко раскрыв руки.
- Ты серьезно собираешься шутить? - спросила Софи, пытаясь говорить тихо. Она не хотела, чтобы Сандор вмешался, пока не получит некоторые ответы.
- Ближе не подходи, - предупредила она, когда Киф встал, чтобы подойти к ней. - Я практиковалась в причинении. И много.
Одна рука дернулась к животу, связывая узел эмоций под ребрами. Бронте учил ее связывать их и распутывать каждый раз, когда был нужен взрыв разъяренной силы.
Улыбка Кифа погасла:
- Ты боишься меня?
- Ты - Эмпат.
Слова повисли на несколько секунд, становясь все тяжелее и тяжелее.
Киф опустился на стул:
- Ничего себе... Я такого не ожидал.
- А чего ты ожидал? Ты сбежал с Невидимками! Ты понимаешь, что они пытались убить меня, да? Они убили Кенрика и Джоли, и почти всех гномов и...
- Знаю, - перебил Киф. - Но ты знаешь меня, Фостер.
- Думала, что знаю.
- Знаешь. Я все еще тот же парень. Все, что я пытаюсь сделать, это закончить этот кошмар. Если я смогу выяснить, что они планируют...
- Нет, - встряла Софи. - Это худшая идея, которую я когда-либо слышала. Игра за обе стороны никогда не работает. Рано или поздно они заставят тебя передать.
Киф заерзал на стуле:
- Понимаю, то, что я делаю опасно...
- И глупо, - добавила Софи. - И опасно. И...
- Я должен сделать это. И все будет хорошо. Это все для сохранения правильного баланса.
- Нет никакого баланса, когда дело доходит до плохих парней, Киф. Они плохие. Это просто.
- Ты и я, мы оба знаем, что это никогда не просто. На самом деле я, кажется, помню, как ты говорила мне, что злодеи не все плохие.
- Я сказала это, потому что не хотела, чтобы ты присоединился к ним! Я сказала, что это делает их настолько страшными!
- Я знаю. Но... У меня есть план. Я должен придерживаться его.
Его льдинисто-синие глаза встретились с ее, моля о понимании.
Она покачала головой:
- Мы можем разбить их вместе. Команда Фостер-Киф, помнишь?
- И сколько раз ты почти умерла в процессе? - спросил он. - Сколько было экстренных посещений врача? И что, если Элвин больше не сможет вылечить тебя?
- Что если Элвин не сможет вылечить тебя?
- Я... не важно.
И вот оно.
Вина Кифа.
Самая опасная эмоция, которую мог чувствовать эльф.
Большинству она нанесла вред. Здравомыслие Олдена когда-то разрушилось из-за вины. Но некоторых людей она сделала безрассудными.
- Не твоя забота защищать меня, - сказала она ему.
- Возможно, нет. Но если что-то произойдет...
Она ждала, что он скажет все остальное... настоящую причину, за которую он чувствовал себя в ответе, и, когда слов не последовало, она сказала сама.
- Я знаю, ты винишь себя за то, что сделала твоя мама...
- Это не о ней!
Но это было не так.
Софи слишком хорошо его знала.
Семейная жизнь Кифа всегда была несчастной, благодаря его жесткому, резкому отцу. Но он был на пути вниз, когда обнаружил, что его мама являлась одним из лидеров Невидимок. Она даже стерла некоторые его детские воспоминания и скрыла шпиона в его булавке с фамильным гербом, таким образом, он привел Невидимок прямо к своим друзьям. Но все это было до того, как Невидимки оставили ее умирать в тюрьме огров, в качестве наказания за то, что она дала схватить одного из ее последователей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
www.litlib.net
Читать Путеводная Звезда неизведанного - Блаватская Елена Петровна - Страница 1
Елена Петровна Блаватская
Путеводная Звезда неизведанного
I
В одной древней книге по оккультным наукам написано:
«Гупта видья (тайная наука) – это притягательное, но бурное море, полное подводных скал. Мореплаватель, рискнувший путешествовать в нем, если только он не является мудрым и опытным, [1] будет поглощен им, напоровшись на один из тысяч подводный рифов. Огромные волны цвета сапфира, рубина и изумруда, волны, исполненные красоты и тайны, захватят его, готовые унести странника в направлении других, бесчисленных сигнальных огней маяков, светящих вокруг со всех сторон. Но это ложные огни, блуждающие огоньки, зажженные сынами Калии, [2] чтобы погубить тех, кто жаждет выжить. Блажен тот, кто остается слеп к этим обманчивым огням, но еще более блажен тот, кто никогда не отвращал своего взора от света единственной истинной Путеводной Звезды, чье вечное пламя в одиночестве пылает в глубинах вод Священной Науки. Бесчисленны странники, стремящиеся войти в эти воды; но лишь немногие плавают столь хорошо, что достигают этого Путеводной Звезды. Тот же, кто попадет туда, перестает быть числом и становится всеми числами. Он забывает об иллюзорной обособленности и признает лишь истину коллективной индивидуальности. [3] Он видит ушами, слышит глазами, [4] понимает язык радуги и сосредотачивает шесть своих чувств в седьмом». [5]
«Сигнальный огонь маяка» Истины – это природа без иллюзорного покрова чувств. Ее можно достигнуть лишь тогда, когда адепт становится абсолютным хозяином своей личности, способным контролировать все свои физические и психические чувства при помощи своего «седьмого чувства», посредством которого он наделяется также истинной мудростью богов – тео-софией.
Нет надобности говорить, что профаны – непосвященные, стоящие вне храма, или pro-fanes, – судят о вышеупомянутых «сигнальных огнях» и «Путеводной Звезде» прямо противоположным образом. Для них именно свет Путеводной Звезды оккультной истины есть ignis fatuus, великий блуждающий огонек людской иллюзии и человеческой глупости; а все остальные, по их мнению, отмечают милосердные песчаные отмели, которые на время задерживают тех, кто в волнении скитается по морю неразумия и суеверия.
«Разве недостаточно того», – говорят наши любезные критики, – «что мир через „измы“ пришел к теософизму, который есть не что иное, как трансцендентальное надувательство (fumisterie), и разве так уж необходимо, чтобы последний предложил нам еще и réchauffé [подогретое кушанье, франц. ] средневековой магии, с ее великим шабашем и хронической истерией?»
Погодите, погодите, джентльмены! Неужели же, рассуждая о подобных вещах, вы не знаете, что такое истинная магия или оккультные науки? Вы позволили в ваших школах забить вам головы суждениями доброго отца Иринея, чересчур ревностного Феодорита и неизвестного автора «Философумен» о «дьявольском колдовстве» Симона Мага и его ученика Менандра. Вы допустили высказывание с одной стороны, что эта магия исходит от дьявола, а с другой – что она является результатом обмана и глупости. Прекрасно. Но что тогда вам известно об истинном характере системы, которой следовали Аполлоний Тианский, Ямвлих и другие маги? И каково ваше мнение об идентичности теургии Ямвлиха с «магией» Симона и Менандра? Ее истинный характер лишь наполовину был открыт автором «Liber de mysteriis». [6] Тем не менее, его объяснений было достаточно, чтобы обратить Порфирия, Плотина и других, кто из врагов эзотерической теории стали ее самыми горячими приверженцами. Истинная магия, теургия Ямвлиха, идентична, в свою очередь, с гнозисом Пифагора, ἡ γνω̑σις τω̑ν ό̓ντων, наукой о том, что есть, и с божественным экстазом филалетиан, «любителей истины». Но о дереве стоит судить лишь по его плодам. Кто они, те, кто свидетельствует о божественном характере и реальности того экстатического состояния, которое в Индии называется самадхи? [7] Целый ряд людей, которые, будь они христианами, были бы канонизированы – не по решению церкви, имеющей свои пристрастия и предубеждения, но по решению народного большинства и vox populi [гласа народа, лат. ], который редко ошибается в своих суждениях. Например, Аммоний Саккас, называемый теодидактом, «богопросвещенным»; великий учитель, чья жизнь была столь строга и чиста, что Плотин, его последователь, не имел ни малейшей надежды когда-либо лицезреть другого смертного, сравнимого с ним. Затем, тот же самый Плотин, который был для Аммония тем же, кем был Платон для Сократа – учеником, достойным добродетелей своего прославленного учителя. Далее, Порфирий, последователь Плотина, [8] автор биографии Пифагора. Под сенью этого божественного гнозиса, благотворное влияние которого распространяется до наших дней, развивались все прославленные мистики последующих веков, такие как Якоб Бёме, Эммануэль Сведенборг и многие другие. Женский двойник Ямвлиха – мадам Гийон. Христианские квиетисты, мусульманские суфии, розенкрейцеры всех стран утоляли свою жажду водами из этого неиссякающего источника – теософии неоплатонизма первых веков христианской эры. Однако гнозис существовал и до начала этой эры, ибо он был прямым продолжением гупта видьи («тайного знания» или «знания Брахмана») древней Индии, переданной через Египет, точно так же, как теургия филалетиан была продолжением египетских мистерий. В любом случае, точка, от которой отправляется эта дьявольская магия – Высшая Божественность; ее конечная и начальная цель – соединение божественной искры, одушевляющей человека, с породившим ее огнем, Божественным Всем.
Эта цель – ultima Thule [крайний предел, лат. ] тех теософов, кто поставил всего себя на службу человечеству. Остальные же, те, кто еще не готов принести себя в жертву, могут заниматься трансцендентными науками, такими как месмеризм, и всеми видами современных феноменов. Они имеют право делать это в соответствии с пунктом, который определяет как одну из целей Теософского общества «изучение необъясненных законов природы и психических сил, скрытых в человеке».
Первых совсем немного – совершенный альтруизм является rara avis [редкой птицей, лат. ] даже среди современных теософов. Остальные члены вольны заниматься тем, чем они пожелают. Не принимая все это в расчет, и не обращая внимание на тот факт, что наше поведение совершенно открыто, искренне и лишено таинственности, нас постоянно призывают объясниться и удостоверить публику, что мы не проводим знаменитых шабашей ведьм, или не изготовляем метловища для определенного использования теософами. Иногда дело приобретает почти гротескный характер. Даже если нас и не обвиняют в изобретении нового «изма» – религии, возникшей в глубинах больного мозга – или в обмане, то осуждают за то, что, применяя искусство Цирцеи, мы соблазняем людей и животных. Градом сыплются на Теософское общество насмешки и издевательства. Тем не менее, оно стоит непоколебимо уже четырнадцать лет, на протяжении которых постоянно происходят такие вещи; поистине, это – «крепкий орешек».
II
При всем том, критики, которые судят лишь по внешности, не во всем неправы. Есть теософия и теософия: истинная теософия журнала «Теософист», и теософия одного из членов одноименного Общества. Что знает мир об истинной теософии? Как может он отличить, где Плотин, а где лжебратья? Их в Обществе намного больше, чем оно того заслуживает. Эгоизм, тщеславие и самодовольство большинства смертных – невероятны. Существуют такие люди, для которых их маленькая персона заключает в себе всю вселенную, за пределами которой нет никакого спасения. Намекните одному из них, что альфа и омега мудрости не ограничена пределами его или ее мозга, что его суждение не совсем совпадает с Соломоновым, и сразу же он обвинит вас в анти-теософии. Вас обвинят в богохульстве против Духа, которое не будет прощено ни в этом веке, ни в последующем. Такие люди говорят: «теософия – это я», подобно тому, как сказал Людовик XIV: «государство – это я». Они рассуждают о братстве и альтруизме, а в действительности пекутся лишь о том, что более не заботит никого, – о самих себе, другими словами, о своих маленьких «я». Их эгоизм заставляет их воображать, что лишь они одни представляют храм теософии, и что, проповедуя себя всему миру, они проповедуют теософию. Увы! Двери и окна этого «храма» ничем не лучше столь многочисленных каналов, по которым привносятся, но очень редко выводятся грехи и иллюзии, характерные для эгоистических посредственностей.
online-knigi.com
