Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
igorolin. Игорь олин живой журнал
Депутат Госдумы поспешил подтвердить слова актёра о наглости и хамстве
Сухарев, подобно его патрону, юрист. Как всякий уважающий себя депутат имеет немало почётных должностей: президент федерации настольного тенниса Башкортостана, сопредседатель оргкомитета всероссийского конкурса "Юные техники и изобретатели", член Межпарламентской Ассоциации Православных. На думском поприще отличился законопроектами о снижении налоговой ставки на мёд, о вреде нанесения татуировок женщинами, о переходе на зимнее время. Вообще, пышет идеями. В октябре 2017 после массовых митингов молодежи против коррупции предложил сажать детей в тюрьму с 12 лет. Предлагал также ввести в школах курсы гигиены, обеспечить безопасность дипломатов силами спецназа Чечни, сократить рабочую неделю в жаркое время года. За эту кипучую деятельность награждён Почётной грамотой «За многолетнюю службу и преданность идеологии ЛДПР".
Как видим, удивительно разноплановый и многосторонний депутат. Причём, не какой-нибудь рядовой, случайно проскочивший в Думу последним прицепным вагоном партийного паровоза. Целый первый зам. И не по заштатным вопросам, а по развитию гражданского общества. Вот что он может развивать, и какова доля вероятности возникновения гражданского общества России с этаким ответственным лицом? Или он там поставлен угробить зачатки? Каким образом Сухарев намерен определять антироссийские взгляды наших актёров, да и всей творческой интеллигенции вкупе? Он и Жириновский станут цензорами? Наверное, депутат-"патриот" не задумывался, что такая его депутатская активность носит куда более антироссийский характер, потому что позорит страну, позорит какой-никакой парламент, в очередной раз выставляя на посмешище избранников народных.
Сделаю небольшое отступление и приведу выдержки из интервью руководителя Кировской областной молодежной поисковой организации «Долг» Ю.Семененко, который 24 года в выездных экспедициях занимается захоронением погибших в годы Великой Отечественной войны: "В прошлом году поисковики России похоронили около 17 тысяч бойцов Красной Армии. И примерно такие цифры мы можем озвучить по каждому году. Но работы столько, что если продолжать это делать сегодняшними темпами, то нужно еще лет 50... за все годы существования нашей организации нам даже лопаты не подарили. По государственным законам захоронением умерших бойцов должны заниматься общественные организации. Каждый год по пять вагонов наших кировских добровольцев уезжает на раскопки, но никто об этом не пишет, никто не говорит. Обострение патриотизма у нас длится очень короткое время — неделю до 9 мая. И очень хорошо, что меня здесь нет, и я не вижу, как на праздничном мероприятии у микрофона стоит очередь из выступающих патриотов. Я работаю на поле боя и чувствую себя нормальным русским человеком".
Может быть, депутату Сухареву, одному из самых обеспеченных депутатов Госдумы, круглогодично страдающему обострением патриотизма, вот хотя бы лопату подарить поисковикам? И прекратить выступать перед микрофоном с обличительными речами, узурпировав право говорить от нашего имени об "антироссийских взглядах" кого бы то ни было, иначе ему придётся постараться заменить собой и однопартийцами многое, включая "золотой век русской культуры":
Прощай, немытая Россия,Страна рабов, страна господ,И вы, мундиры голубые,И ты, им преданный народ. (М.Лермонтов).
Паситесь, мирные народы!Вас не разбудит чести клич.К чему стадам дары свободы?Их должно резать или стричь.Наследство их из рода в родыЯрмо с гремушками да бич. (А.Пушкин)
... "Напирают на патриотизм? Значит, снова проворовались!" (М.Салтыков-Щедрин). Некоторые депутаты настолько высокого мнения о себе, что не понимают - убери их из депутатских кресел, страна ровным счётом ничего не потеряет. А талантливые актёры, поэты и художники незаменимы и неповторимы. С ними можно не соглашаться, тем более когда в дискуссии произносятся резкие фразы, но это повод для размышлений, а не для демонстрации глупости. Ведь сама реакция депутата Сухарева - и есть самый наглядный пример силы, наглости и хамства, о которых с болью упомянул Алексей Серебряков.
igorolin.livejournal.com
Воровка - Игорь Олин
Школьная эта история произошла так давно, что, кажется, относится к прошлой жизни. Я тогда был молод, холост, горд, беден, но независим, и никак не думал, что со школой и детьми меня свяжут целых два десятилетия. Перечитывая свои давние впечатления об этом случае, отметил, что со временем в нашем восприятии окружающего мира действительно многое меняется. К примеру, имя главной героини сюжета - "Элина" - казавшееся в ту пору незвучным, теперь для меня одно из самых ярких и прекрасных благодаря ярким и прекрасным дамам, кто с этим именем встретился на моем пути. И учеников спустя годы, по-моему, я стал любить больше (с возрастом становишься мягче и сентиментальнее), во всяком случае, привык к ним. Вспоминая свой рассказ в день учителя, понимаю, что в нашей работе много бывает случаев, когда не знаешь, как поступить, как правильно поступить, как поступить, чтобы потом не было горько и стыдно."Настойчиво постучав в двери, в мой кабинет ввели сжавшуюся, испуганную, некрасивую девочку лет девяти-десяти. Словно нашкодивший котёнок, поначалу пытавшийся вырваться, однако сломленный силой и злостью хозяина, трепетала она в руках разгневанных женщин. «Встань перед директором прямо!», - приказной тон учительницы заставил её выступить из угла и бросить ожидающий, затравленный взгляд в мою сторону, опустив тут же глаза. Выцветшая, застиранная кофточка, поблекшая черная юбка, заношенные туфельки, громоздкая аляповатая заколка в волосах выдавали в ней ребёнка, неизбалованного родительским вниманием.
Вторая из сопровождавших девочку женщин, грузная и крикливая, обвиняла её в краже: «Ты одна туда заходила! Я всё перепроверила. Больше некому. Зачем ты это сделала?».
«Зачем?» – ухмыльнулся я про себя, раздражённый тем, что приходится тратить время на незапланированные и бессмысленные разбирательства. Наружность девочки, её неуклюжие попытки придать безвинное выражение лицу, косящие и не отягощенные интеллектом глаза говорили за себя, и я был убеждён, что она будет молчать. Лёгкая умственная отсталость, олигофрения в степени дебильности, нищета и убожество семьи, отсутствие самооценки, неразбуженная совесть вкупе – диагнозы неблагополучным детям я ставил быстро, и я не любил их.
«Настоящий педагог должен любить детей». Эта избитая фраза всегда рождала во мне протест. Любить детей вообще безотносительно к свойствам каждого из них также невозможно, как взрослых. Скрывать свои симпатии и антипатии – да. Оценивать не личность, а поступки – да. Стремиться быть ровным со всеми – да. А сердцу не прикажешь. И когда я достал папку с материалами на учащихся, узнал, что передо мной Элина Безуглова (почему-то страсть к необычным, вычурным именам часто встречается в пошлой и невежественной среде), третьеклассница, из многодетной и малообеспеченной семьи, поставленной на учёт из-за пьянства отца, то уже торжествовал по поводу свершающегося возмездия. Припомнилась полуграмотная доярка, её мать, которой диктовал текст заявления на предоставление льготного питания детям в группе продленного дня.
Несмотря на железную логику фактов и свидетельств, приводимых грузной дамой, работавшей поваром, что именно Элина, ранее втёршись в доверие и имея доступ в служебные помещения совхозной столовой, проникла в раздевалку и утащила из кармана куртки деньги, девочка упрямо таращилась и непробиваемым молчанием отрицала очевидное. «Не знаю, что делать с ней, к матери идти, к участковому…!» - всплескивала руками повариха, а классная руководительница Вероника Сергеевна поддакивающе кивала. Всё же я попросил повременить и дождаться итогов внутреннего расследования в стенах школы. Добившись желаемого промежуточного результата, грузная дама, обратившись к Элине, высоким голосом угрожающе вскрикнула: «Не отдашь деньги, пойду в милицию!».
Когда женщины вышли, я занялся дописыванием срочного отчёта и лишь спустя несколько минут вновь посмотрел на девочку. Она успокоилась, как успокаивается вор, осознав, что, во всяком случае, его не будут бить. Лучи набирающего силу весеннего солнца освещали белое лицо с вздорным носиком, пухлыми губами, спадавшей на лоб прядью. Чёрные угольки глаз на сей раз выдержали мой взгляд, и чем-то кольнули.
- Ведь ты взяла деньги, сознайся? – начал я свой привычный допрос. – Присядь, - пригласил на стул жестом, - расскажи, для чего… - Понимаешь, как плохо ты поступила?- Осознаёшь, что подвела школу?- Знакома с ответственностью за преступления?- Хочешь прослыть воровкой? - Мы создадим комиссию, придётся пригласить твою мать…, - я стал набирать указанный в журнале телефон. И тут воровка - карманница разрыдалась: «Не надо маму...».
Известно, девичьи слёзы – что роса. Вытирая рукавами мокрые щёки, Элина поведала, что действительно украла, а потом пошла в магазин и купила двенадцать шоколадных батончиков, точно таких, какие были в новогодних подарках для её класса. Осталась сдача, два рубля. - Шоколад остался?Девочка отрицательно помотала головой. - Неужели всё съела? – удивился я. - Три батончика съела. Дала Лизе, Мише, Артёму, потом они ещё просили, вечером гуляли, ещё Марине, Наташе и Оле дала…- Лиза – сестра? Миша с Артёмом – братья? А кто Марина?- Подружка, учится во втором классе…
Заглянула завуч, поинтересовавшись временем работы комиссии по расследованию ЧП: «Нужно ли пригласить представителя ученического самоуправления?». Я словно слышал молот маленького сердечка: «Нет, не потребуется комиссия».
В глазах девчонки теперь читалась какая-то щенячья благодарность. Она рассказывала о своих многочисленных братьях и сёстрах, как они играют, ухаживают друг за другом, помогают по дому. Я невнимательно слушал, вспомнив, что на днях проверка из управления, отчёты, отчёты. «Жить-то когда?». За окном слышалась капель, солнце здорово пригревало. «Настоящая весна», - и произнёс вслух:- Хватит, некогда мне. Тебе придётся пойти домой и признаться родителям. Нужно вернуть деньги.
Элина вновь разрыдалась. Её горький плач аккомпанировал свежему сырому воздуху, врывавшемуся в приоткрытую форточку. - Да, это непросто. Поверь, однако, это лучше, если они узнают о проступке от пострадавшей женщины. - Если она расскажет, я больше никогда не пойду домой. И в школу никогда не приду, - прерывистыми всхлипами проговорила Элина. - Почему?- Мама думает, что я хорошая…- Ты любишь её?- Очень…, - прозвучало искренней доверительной ноткой под шум растревоженных приходящим теплом птиц. - За что?Элина непонимающе уставилась на меня.- За что ты её любишь? Маму. Если она шоколадку тебе не купила? - Она меня любит. Всех нас… У нас денег нет. Она добрая. - А папу любишь?Элина неопределённо пожала плечами, и, растирая слёзы, выдавила из себя:- Он бьёт маму. - И тебя побьёт, когда узнает про шоколадки? Она утвердительно покивала:- Он всегда пьяный…
«Интересно, - подумал я, - если бы у меня были дети, была бы дочь, любил бы я вот такую, например, неряшливую оборвашку, нескладную, некрасивую, неумную? И любила бы она меня вот так, как Элина свою непутёвую мать?». - А что тогда делать? – посмотрел я в её глупые, смешные глазёнки. – И не говорить, и не отдавать? Так не получится! Что делать?Элина молчала. - Ладно, - накинул ветровку, - одевайся, пойдём!
За прошедший день весна отвоевала многое: снег посерел и осел, затвердев льдистой корочкой, асфальт кое-где оттаял, тропки стали рыхлыми. Мы шли по направлению к столовой, ни ясной цели визита, ни чёткого плана действий у меня не было. Когда подошли к входу, я достал из внутреннего кармана единственную купюру и протянул Элине: «Скажешь, что не успела потратить». Она взяла деньги и недоуменно молчала. - Иди. Считай, что те шоколадки я тебе подарил, - и пошутил неуклюже, - скоро же 12 апреля – день космонавтики.
Элина оставалась серьёзной. Открывая дверь, она обернулась. На сей раз личико девочки показалось мне вполне миловидным..."
igorolin.livejournal.com
Юродивая - Игорь Олин
3 июня в Кирове ежегодно начинается Великорецкий крестный ход. Сейчас в нём участников насчитывают свыше 30 тысяч. А история, о которой пойдёт речь ниже, случилась в середине 90-х годов прошлого века, когда на реку Великую ходили ещё сотни две-три человек.И вдруг в крестный ход идут обычные молодые ребята. Мы вместе учились в институте. Зачем идут?Потом ещё подошла Ирина, и эта девушка была мне глубоко симпатична:- Идём с нами!Провести время с хорошенькой девушкой оказалось заманчиво, я согласился и отправился с товарищами к монастырю. Пакет с огурцами и помидорами, которые успел купить до того, так и остался моей единственной поклажей километров на сорок, вплоть до Загарья, где его содержимое стало общим достоянием группы.
Служба в храме монастыря шла долго. Я ждал спутников у входа, не решившись зайти внутрь. День выдался жарким, и приходилось укрыться от солнца на каменном основании решетчатого металлического забора под ветвями деревьев. Так в знойный полдень падаешь в сено копны и кожей лица ощущаешь самые тонкие дуновения ветерка. Я безразлично разглядывал сновавших туда-сюда горожан, пока неподалеку в томительном ожидании не застыла она…
Она поразила меня с первого взгляда. Худенькая юная особа в замызганном сарафане, в черной нескладной длинной юбке, выцветшем незапамятных времен платке, страшных огромных ботинках черно-коричневого отлива. Извиняюсь, что не могу описать детали её внешнего вида более обстоятельно. Позднее поймал себя на мысли, что так и не определил, красива она или нет, густые ли у неё волосы, длинные ли ресницы, тонкие ли пальчики. Хуже того, я никак не мог после похода в памяти сложить её фотографический портрет. Туманные черты лица уплывали из сознания, развеивались, стирались, словно под давлением её совокупного образа – странного, фантастического, настораживающего, но необычайно притягательного.
При всей странности одежда на ней выглядела органично. Как на персонажах картин Маковского или Перова – даже если они в разодранных дерюгах, нам ведь не кажется, что они должны быть в чем-то другом. Она стояла неподвижная и сосредоточенная, её быстро окружили тётки, старухи, если одни отходили, тут же их место занимали другие. Все они протягивали ей какие-то куличи, пироги, сухари. Девушка привычно сжалась и словно не замечала замысловатый танец вокруг себя, смотрела мимо них, вверх. Коля знал эту девушку: «Это Катя, юродивая».
Юродивая? В моих представлениях юродивыми были либо грязные, с сопливыми бородами пожилые пропойцы, либо причитающие визгливыми голосами кликуши. А в Кате было нечто очаровательное. Коля добавил, что знал Катю по школе. Она прекрасно училась, обладала исключительными математическими способностями. Изумляла сверстников тем, что могла мгновенно умножать и делить четырехзначные числа. Должна была окончить школу с медалью, но бросила учебу, ушла из семьи, пристроилась в церкви. Никому, по его сведениям, она не объясняла своих поступков, видимо, сказалась определенная душевная болезнь.
Мы вышли из города к обеду. Люди тягучим потоком растянулись на мосту через Вятку. В бликах серой воды мне чудился образ помешавшейся девушки.
После службы в Макарьевской церкви участники хода обогнули большое кладбище и вышли на полевую дорогу. Налетел ветер, прошла гроза с градом, резко сменилась погода. Подул северяк, за считанные часы резко похолодало. В походе уже воцарилось бы уныние, а промокшие паломники будто не замечали происходящих перемен. На привалах я вылавливал взглядом юродивую - это было легко сделать. Она была вместе со всеми, но вроде как – чуть в стороне. Выходила в поле и срывала ромашки. Одна нога немного согнута в колене, голова склонилась набок. В эти несколько минут я неотрывно следил за ней и, признаюсь, мне нравилось смотреть на неё. Повторюсь, что не знаю, была ли она красива. Но наблюдал за ней, как за заходом солнца, как за излучиной реки, за плавностью холма, за сказочностью дремучего леса. С ромашкой в руке она была великолепна, несмотря на нелепую юбку, грубые ботинки, выцветший платок.
…В селе на минутку забежал к маме, надел куртку и сказал, что отправляюсь в Великорецкое. Переход мне давался трудно. Моросящий дождь, который обожаю осенью, сейчас превратился в злейшего врага. Ещё стер ноги. Устал не столько от длительности пути, сколько от слишком медленного темпа ходьбы. Частые короткие остановки, ночлег в ужасающей тесноте, превращавшей ночи в бессонные, доканывали. Я валился на землю, но через несколько минут холод от неё проникал сквозь куртку, и приходилось вставать, чтобы как-то согреться.
В Горохове, напившись горячего чая, я отсыпался, несмотря ни на какие внешние обстоятельства. Проснувшись в густой траве, увидел Катю, сидевшую рядом со мной. Было холодно, Катю же в её легком платьице от холода буквально трясло. Кто-то набросил на неё одеяло, которое сползало с девичьих плеч, и она не пыталась его поднять. Юродивая, обхватив колени руками, сжимала в ладошках иконку, пристально уставилась на изображение святого и негромко шептала молитву. Вид девушки, которую колотит от холода, и её смиренность перед этой пыткой, явная в шепчущих посиневших губах, навсегда запечатлелись в моей памяти. Ирина, проснувшаяся вслед за мной у стены полуразрушенной, печально величественной церкви возмутилась, что я не спасаю замерзающую соседку. Катя испуганно отреагировала на это:- Мне ничего не нужно!Я обратил внимание, как многие повернули свои головы в нашу сторону. Слышать голос юродивой приходилось редко. Предложил ей бутерброд. Она молча отвернулась. Немного обидевшись, я отошел:- Как хочешь!
Впоследствии, спустя годы, имел беседу с одной умной женщиной. Рассказывая ей настоящую историю, я заметил, что никогда не мог понять и принять, что Катя ни разу не взяла дар от кого бы то ни было. Ей протягивали печенье, пряники, конфеты, от всего сердца, с теплом, но всякий раз уходили разочарованные. «Видно, гневается Бог на что-то», - высказывались многие из них. Маленькая девочка поднесла блюдце с кашей, Катя отошла. Бабулька тащила последний кусок хлеба, Катя игнорировала. Хромой инвалид, на костылях преодолевший десятки верст, предлагал чай. «Да возьми же ты!», - требовал, кричал я про себя. Она уходила. «Дура!», - искренне у меня вырывалось. Умная женщина пояснила мне, что все те, кто жалел её, обижаются зря. Она не брала у них ничего не потому, что не видела их доброту. Нет, она не хотела вводить их в заблуждение, будто через её отношение к ним они смогут уловить расположение Божье. Потому она считала себя недостойной такого участия.
Обидевшись на юродивую, я старался не замечать её больше. Дорога располагала к разговорам со спутниками. На очередной ночлег мы компанией улеглись в просторном здании, смеялись по пустякам. Потом вновь пришедшие нас все-таки зажали, и я, привыкший во сне ворочаться, уснуть опять не мог. Вышел на улицу прогуляться по незнакомому селению. На скамье во дворе сидела Катя. Её мучения продолжались. Я сказал ей, что у нас есть свободное место и настойчиво звал подняться. В конечном итоге пришлось махнуть рукой, так как она совершенно не отзывалась и только боковым зрением (может быть, показалось – было темновато, пусть и июньские ночи) замечал, что она исподлобья бросает на меня взгляд.
На большом привале следующего дня юродивая вдруг подошла ко мне. Попросила чай, без сахара. Я протянул кружку:- Пей, сколько хочешь!Она выпила половину и отдала обратно. Я допил кружку. Катя протянула мне кусочек хлеба. Я рассмеялся, потому что и есть не хотелось, и было почему-то приятно. Катя улыбнулась, и наши глаза встретились. Вы мне можете не поверить, но я ручаюсь – то не были глаза сумасшедшей, фанатика. Это были проникновенные, проницательные и печальные глаза, живые и чрезвычайно красивые, но тронутые необъяснимой скорбью…
Ещё один раз я видел её спустя несколько лет. Зашел зачем-то в храм Трифонова монастыря. Юродивая стояла рядом с церковной лавкой. На миг мне показалось, что она узнала меня. Но на мой вопрос она промолчала. Когда она заходила в служебное помещение, то повернулась и на мгновение задержала на мне свой взгляд. Её глаза были всё так же проникновенны и печальны. Были ли они, как прежде, живы и красивы? К сожалению, от меня это скрыли её блеснувшие слезы.
I.Иногда мне хочется в город. Я не люблю его, в общем-то. Но порою так комфортно пройтись по центральным улицам, когда вокруг много людей, транспорта, светящейся рекламы. Всё спешит, едет, мерцает. И в этом беспрестанном движении никому до тебя нет дела. Без разницы – мужчина ты или женщина, молодой или старый, умный или глупый, больной или здоровый. Придешь и уйдешь незамеченным. Окунешься в бурлящую реку жизни, обдаст приятным холодком, как от ключа в овраге заброшенного покоса. Только напиться из этого ключа нельзя, не сможешь.
Замечательно ехать на первом автобусе в выходной день. Он всегда полупустой, пассажиры сонные и спокойные, кондуктор необыкновенно вежлив и снисходителен. Обязательно найдется место у окна, и можно с великим удовольствием разглядывать крепнущую зелень лугов и лесов, тишину деревень, устремленность одиноких машин. Таким утром кажется, что повсюду затаилось счастье.
Я бреду по улице Ленина. Есть определенный диссонанс в соотношении огромных и тесно налепленных девятиэтажек и небольшом количестве пешеходов. Впрочем, город встанет во всей красе к вечеру. Но вечером он слишком холоден и, по моим ощущениям, неприступен. Утром же – вял, мил, нежен, во всяком случае, неразборчив. Тайком рассматриваю прохожих. Если кто-то ловит мой взгляд, улыбаюсь и отворачиваюсь к витринам. Конечно, обязательно зайду во «Фрукты-овощи». Это мой любимый магазинчик. Он маленький, неказистый, но внутри чрезвычайно уютный, там постоянно вкусный мягкий аромат. Женщины-продавцы, чьё внимание ненатужное, естественное.
В этот день я купил по килограмму огурцов и помидоров. В начале лета огороды ещё пусты, и я называю июнь «голодным месяцем». Захотелось настругать салат, добавить в него репчатого лука, заправить растительным маслом. И уже с особым вожделением думалось, что ведь ещё останется, чтобы в следующий раз заменить масло сметаной. Уже надоел высыпавший погулять народ. Заполонившие проезжую часть автомобили несносно дымили и грохотали. Я подошел к остановке. С некоторых пор это место вызывало в памяти неприятное воспоминание. В позапрошлом году пришлось стать свидетелем сцены, когда двое ражих парней забрали у старика – торговца цветами – букет. Старик обиженно и отнюдь негрозно кричал паре вслед, вразвалочку удалявшейся к парку. Мне бы – ну, не броситься на выручку – слабый я, да к тому же близорукий, драться не умею. Ну хотя бы тоже крикнуть, заявить о несогласии. Кому можно подарить украденный букет? Маме, любимой? Украденный букет – маме, любимой?! Старик-то переживет обиду, а вам как обернется? Нет, не закричал я тогда, струсил…
Здесь меня окликнули приятели, Эдик и Николай. Их вид заставлял улыбнуться. Непривычно было видеть их не в костюмах с рубашками, а в несколько потрепанной спортивной одежде с туристскими рюкзаками на плечах. Они объяснили, что отправляются в крестный ход на реку Великую. Наверное, их сообщение удивило меня, хотя данное слово не совсем точно отражает свалившееся впечатление. Впервые я серьёзно присмотрелся к людям, идущим в крестный ход, хотя встречал их неоднократно. Не мог не встретить, потому что их путь пролегал через моё родное село. В восьмидесятые годы рядом с центральной площадью на холме, который мы, школьники, называли «горой», в это время располагались бригады сотрудников внутренних дел. Они отлавливали паломников, почти сплошь старушек. Сгорбленные, с заплечными сумками, часто с палочками старушки огибали село опушками, лесными тропинками, чтобы преодолеть кордоны людей при исполнении и скрыться в непроезжей глуши, где древними путями вятский крестьянин нес икону Николая Чудотворца. Я никогда не дразнил паломников. Моя бабушка была верующей и носила нательный крестик, а иногда крестила меня, на что я морщился и бурчал: «Бога нет». Но бабушку любил, а она говорила, что пошла бы в ход тоже, если бы не болели ноги. Я слушал, но не мог представить её, такую добрую и светлую, рядом с теми мрачными темными кривыми фигурами, что шествовали быстрым шагом по закоулкам и растворялись в лесной дали.
И вдруг в крестный ход идут обычные молодые ребята. Мы общаемся, бываем как в читальном зале библиотеки, так и на дискотеках. Даже как-то вместе на дне рождения выпивали. Зачем идут?Подошла Ирина, мы вместе учились в институте, и эта девушка была мне глубоко симпатична:- Идём с нами!Провести время с хорошенькой девушкой оказалось заманчиво. Позабыв о салате, я моментально согласился и отправился с товарищами к Трифонову монастырю. Пакет с огурцами так и остался моей единственной поклажей километров на сорок, вплоть до Загарья, где его содержимое стало общим достоянием группы.
II.Служба в храме монастыря шла долго. Я ждал спутников у входа, не решившись зайти внутрь. День выдался жарким, и я укрылся от солнца на каменном основании решетчатого металлического забора под ветвями деревьев. Так в знойный полдень падаешь в сено копны и кожей лица ощущаешь самые тонкие дуновения ветерка. Я безразлично разглядывал сновавших туда-сюда горожан, пока неподалеку в томительном ожидании не застыла она…
Она поразила меня с первого взгляда. Худенькая юная особа в замызганном сарафане, в черной нескладной длинной юбке, выцветшем незапамятных времен платке, страшных огромных ботинках черно-коричневого отлива. Извиняюсь, что не могу описать детали её внешнего вида более обстоятельно. Позднее поймал себя на мысли, что я так и не определил, красива она или нет, густые ли у неё волосы, длинные ли ресницы, тонкие ли пальчики. Хуже того, я никак не мог после похода в памяти сложить её фотографический портрет. Туманные черты лица уплывали из сознания, развеивались, стирались, словно под давлением её совокупного образа – странного, фантастического, настораживающего, но необычайно притягательного.
Лишь однажды я сталкивался с чем-то подобным. В электричке, возвращаясь с грибной охоты, разговорился с девушкой лет семнадцати. Она была низенького роста, малюсенькая, пострижена наголо. Лысая голова оттеняла милое личико, чьи коричневые чистые глаза сверкали страстно, а в речи чувствовалась напористая горячность. На коленях она держала простой мешок, наполненный книгами. Ноша явно была ей не по силам, однако она упрямо волочила её, а я помогал ей загрузиться в вагон. Мешок был полон «Бхагавадгиты». Она рассказала, что ездила распространять истинное вероучение в ПТУ, где готовят водителей, трактористов и слесарей. Обиделась, когда я захохотал. Простила, когда прочла на моей физиономии восхищение, что её не обругали матом, выслушали, задавали вопросы. Правда, книг не купили. Потом мы болтали о разном. Резали слух в её устах постоянные «милосердие», «справедливость», «долг», но произносились они настолько нежным голосом, что можно было слушать любую ерунду. Она пригласила меня на собрание общества кришнаитов, дала адрес и телефон, так я ими и не воспользовался. Подаренный томик «Бхагавадгиты» до сих пор пылится на книжной полке в родительском доме, напоминая об этой случайной встрече.
Так вот она тоже была одета не просто невзрачно, а плохо. Но при этом ощущалось, что одевалась она так специально, в её виде было нечто напускное. А вот платье юной особы у монастыря выглядело на ней органично. Как на персонажах картин Маковского или Перова – даже если они в разодранных дерюгах, нам ведь не кажется, что они должны быть в чем-то другом. Она стояла неподвижная и сосредоточенная, её быстро окружили тётки, старухи, если одни отходили, тут же их место занимали другие. Все они протягивали ей какие-то куличи, пироги, сухари. Девушка привычно сжалась и словно не замечала замысловатый танец вокруг себя, смотрела мимо них, вверх. Я невольно поднял голову, и купол церкви впервые заворожил меня своей красотой. Я поинтересовался у приятелей, не знают ли они эту странно одетую девушку. Коля знал: «Это Катя, юродивая».
Юродивая? В моих внеисторических представлениях юродивыми были либо грязные, с сопливыми бородами пожилые пропойцы, либо причитающие визгливыми голосами кликуши. В крайнем случае, с долей натяжки я мог причислить к ним к ним Колю Манина и Валю Дуру.
Первый жил через поле от нашего двора в обыкновенной деревенской избе. Мне было лет восемь, когда я узнал, что этот сорокалетний мужчина не сын, а муж престарелой бабы Мани, еле встававшей с печи. Он почему-то был мне неприятен, я старался по возможности увильнуть от встречи с ним, если он шел поблизости. Однажды он позвал меня, нудно и пространно говорил. Я не запомнил о чем, потому что думал только об окончании нежелательного общения. В конце концов, до меня дошло, что он просит помочь перенести к нему длинную доску. Я помог, считая шаги до момента расставания, и не стал выслушивать слова благодарности. Но когда недели через две по просьбе почтальона донес до его почтового ящика газету, а попутно съел несколько ягод малины по тропинке через громадный сад, Коля Манин не преминул пройти мимо школы. Мы с одноклассниками носили дрова, он при них обозвал меня очкариком, тыкал в мою сторону указательным пальцем и обвинял в краже малины. Когда баба Маня умерла, он продал дом. Судачили, что он и далее перебирался от старухи к старухе, но этого я точно не знаю.
Валю всецело характеризовало её прозвище. Мужеподобная, с пышной растительностью под носом и на подбородке, она ненавидела мальчишек и налетала на нас с батогами, бросала в нас картошку, ворованную с колхозного поля, слала проклятья.
До Кати я считал юродивыми именно их. Взор этой девушки однозначно вычеркнул Манина с Дурой из данного списка. Коля добавил, что знал Катю по школе. Она прекрасно училась, обладала исключительными математическими способностями. Изумляла сверстников тем, что могла мгновенно умножать и делить четырехзначные числа. Должна была окончить школу с медалью, но бросила учебу, ушла из семьи, пристроилась в церкви. Никому, по его сведениям, она не объясняла своих поступков, видимо, сказалась определенная душевная болезнь.
Мы вышли из города к обеду. Сотни, может быть, тысячи людей тягучим потоком растянулись на мосту через реку. В бликах серой воды мне чудился образ помешавшейся девушки.
III.После службы в Макарьевской церкви участники хода обогнули большое кладбище и вышли на полевую дорогу. Я тяжело переношу толпу, большие скопления людей, будь то рынок, стадион или площадь перед праздничным концертом. Но в крестном ходе моё состояние было совершенно иным. Вместо обычного чувства тревоги в этой движущейся массе я буквально осязал атмосферу возвышенности и торжественности, внутренней радости и душевного трепета.
Налетел ветер, прошла гроза с градом, резко сменилась погода. Подул северяк, за считанные часы резко похолодало. В походе уже воцарилось бы уныние, а промокшие паломники будто не замечали происходящих перемен. Их поступь на пути, приближающем к Богу, становилась лишь тверже.
Я постепенно осознал, что всё время стараюсь обнаружить Катю. Уже давно потерялись мои знакомые, и это ничуть не беспокоило меня. На привалах я вылавливал взглядом юродивую. Замечу, это было легко сделать. Она была вместе со всеми, но вроде как – чуть в стороне. Выходила в поле и срывала ромашки. Одна нога немного согнута в колене, голова склонилась набок. В эти несколько минут я неотрывно следил за ней и, признаюсь, мне нравилось смотреть на неё. Повторюсь, что не знаю, была ли она красива. Но я наблюдал за ней, как за заходом солнца, как за излучиной реки, за плавностью холма, за сказочностью дремучего леса. С ромашкой в руке она была великолепна, несмотря на нелепую юбку, грубые ботинки, выцветший платок.
По русским просторам рядом с Катей прохаживался колоссальных размеров омоновец. А она – былинка – так уверенно существовала в мире, что ни великаны, ни супермодели не могли претендовать на её постамент. В этой девушке было что-то такое, чего не было больше ни у кого. Мне хотелось с ней заговорить, но я боялся, что она увидит меня насквозь и отвергнет.
…В селе я на минутку забежал к маме, надел куртку и сказал, что отправляюсь в Великорецкое. Переход мне, физически плохо подготовленному, давался трудно. Моросящий дождь, который я обожаю осенью, сейчас превратился в злейшего врага. Ещё стер ноги. Устал не столько от длительности пути, сколько от слишком медленного темпа ходьбы. Частые короткие остановки, ночлег в ужасающей тесноте, превращавшей ночи в бессонные, доканывали. Я валился на землю, но через несколько минут холод от неё проникал сквозь куртку, и приходилось вставать, чтобы как-то согреться.
В Горохове, напившись горячего чая, я отсыпался, несмотря ни на какие внешние обстоятельства. Проснувшись в густой траве, увидел Катю, сидевшую рядом со мной. Я дрожал от холода, Катю же в её легком платьице буквально трясло. Кто-то набросил на неё одеяло, которое сползало с девичьих плеч, и она не пыталась его поднять. Юродивая, обхватив колени руками, сжимала в ладошках иконку, пристально уставилась на изображение святого и негромко шептала молитву. Вид девушки, которую колотит от холода, и её смиренность перед этой пыткой, явная в шепчущих посиневших губах, навсегда запечатлелись в моей памяти. Ирина, проснувшаяся вслед за мной у стены полуразрушенной, печально величественной церкви возмутилась, что я не спасаю замерзающую соседку. Катя испуганно отреагировала на это:- Мне ничего не нужно!Я обратил внимание, как многие повернули свои головы в нашу сторону. Слышать голос юродивой приходилось редко. Я предложил ей бутерброд. Она молча отвернулась. Немного обидевшись, я отошел:- Как хочешь!
Впоследствии, спустя годы, я имел беседу с одной умной женщиной. Рассказывая ей настоящую историю, я заметил, что никогда не мог понять и принять, что Катя ни разу не взяла дар от кого бы то ни было. Ей протягивали печенье, пряники, конфеты, от всего сердца, с теплом, но всякий раз уходили разочарованные. «Видно, гневается Бог на что-то», - высказывались многие из них. Маленькая девочка поднесла блюдце с кашей, Катя отошла. Бабулька тащила последний кусок хлеба, Катя игнорировала. Хромой инвалид, на костылях преодолевший десятки верст, предлагал чай. «Да возьми же ты!», - требовал, кричал я про себя. Она уходила. «Дура!», - искренне у меня вырывалось. Умная женщина пояснила мне, что все те, кто жалел её, обижаются зря. Она не брала у них ничего не потому, что не видела их доброту. Нет, она не хотела вводить их в заблуждение, будто через её отношение к ним они смогут уловить расположение Божье. Потому она считала себя недостойной такого участия. Так или не так, погружаться в философские глубины мне не дано.
Обидевшись на юродивую, я старался не замечать её больше. Дорога располагала к разговорам со спутниками. На очередной ночлег мы компанией улеглись в просторном деревенском клубе, смеялись по пустякам. Потом вновь пришедшие нас все-таки зажали, и я, привыкший во сне ворочаться на 90 градусов, уснуть опять не мог. Вышел на улицу прогуляться по незнакомому селению. На скамье во дворе сидела Катя. Её мучения продолжались. Я сказал ей, что у нас есть свободное место и настойчиво звал подняться. В конечном итоге пришлось махнуть рукой, так как она совершенно не отзывалась и только боковым зрением (может быть, показалось – было темновато, пусть и июньские ночи) замечал, что она исподлобья бросает на меня взгляд.
На большом привале следующего дня юродивая вдруг подошла ко мне. Попросила чай, без сахара. Я протянул кружку:- Пей, сколько хочешь!Она выпила половину и отдала обратно. Я допил кружку. Катя протянула мне кусочек хлеба. Я рассмеялся, потому что и есть не хотелось, и было почему-то приятно. Катя улыбнулась, и наши глаза встретились. Вы мне можете не поверить, но я ручаюсь – то не были глаза сумасшедшей, фанатика. Это были проникновенные, проницательные и печальные глаза, живые и чрезвычайно красивые, но тронутые необъяснимой скорбью…
Ещё один раз я видел Катю спустя несколько лет. Зашел в храм Трифонова монастыря, изредка я посещал его. Юродивая стояла рядом с церковной лавкой. На миг мне показалось, что она узнала меня. Но на мой вопрос она промолчала. Когда она заходила в служебное помещение, то повернулась и на мгновение задержала на мне свой взгляд. Её глаза были всё так же проникновенны и печальны. Были ли они, как прежде, живы и красивы? К сожалению, от меня это скрыли её блеснувшие слезы.
© Copyright: Игорь Олин, 2009Свидетельство о публикации №1902070157
igorolin.livejournal.com
Откровения избирателя. Прощание с Жириновским
Все мы с детства любим героев "Спокойной ночи, малыши". Однако есть определенный парадокс в том, что самым популярным является в то же время самый "неправильный" среди них — Хрюша. В чем секрет удивительного обаяния этого поросенка? Наверное, в непосредственности, яркой эмоциональности, в искренности, отсутствии страха быть смешным, идти невпопад, произносить несуразности. Быть может, в похожести на большинство из нас, чьим первым знакомым порывом бывают и обида, и жадность, и ревность, но одновременно утверждение веры, что доброе сердце способно перебороть в себе пороки ради окончательно красивого и благородного поступка.Подобным Хрюшей ворвался на российский политический олимп Владимир Вольфович Жириновский. Юрист и сын юриста, круша традиции и опровергая прогнозы, с необычайной легкостью набирал миллионы голосов избирателей всех возрастов и социальных страт. Он так по-нашенски, по-расейски клеймил коммунистическую власть и восхищался советским прошлым, призывал к миролюбию, покаянию, склонению голов и невоздержанно — до омовения сапог в Индийском океане — высказывал боль за унижение национального чувства. Он казался парнем своим в доску, но всякий раз поражал необычайными, выделявшими его из общего фона талантом, оригинальностью идей и мнений.
Накануне выборов в первую Государственную Думу канал ОРТ запустил проект "Общественное мнение" с ведущей Максимовой, известной по "Музыкальному рингу". Под впечатлением танкового напора либералов обслуга власти временно утратила бдительность и, будучи абсолютно уверенной в результатах голосования, готовилась к помпезному торжеству в прямом эфире. Первые данные появились ближе к полуночи с Дальнего Востока, мгновенно уничтожив заготовленный сценарий и вызвав ступор ведущей и столбняк аудитории — практически везде лидировала ЛДПР с 30-40% голосов. То был звездный час Жириновского. Оставив свой угол, с вытянутым указательным пальцем он сновал между столиками либералов, тыкая в них и истошно крича: "Видели?! Съели?! Получили?!" Убитая публика глотала оскорбительные выпады, и только непробиваемые А. Чубайс и Н. Сванидзе сообразили изречь новое обвинение россиянам: "Как страшно, что народ выбрал фашизм". Под гробовое молчание студии и победные возгласы Жириновского ведущая Максимова за 5 часов до окончания эфирного времени спешно завершила передачу извинениями по поводу "технических неполадок".
Так Жириновский стал оплотом тех, кто между унылой физиономией "социализма" и похотливым рылом "демократии" лелеял надежду на третий путь, такой ясный, такой простой, и, увы, такой недостижимый. Наверное, подавляющее большинство сторонников ЛДПР в девяностые годы понимали, что вряд ли из этого взбалмошного, истеричного, непредсказуемого политика выйдет нужный стране руководитель. И все же кто, скажите — кто не хотел прилюдно плеснуть стаканом воды в лицо либералов-западников, обобравших нас до нитки, наплевавших ради своей корысти на те идеалы, за которые мы вместе с ними боролись в эпоху перестройки?
Умный и проницательный шут всегда полезен. Мы вступали в ЛДПР, ставили галочку в избирательном бюллетене, чтобы заявить — клоун нам ближе, лишь бы не лгал, не обманывал, не лицемерил. Чтоб не тащил от всех в свой подвал, а предлагал общее дело. Чтоб хотел по справедливости, а не тем, кто сильнее. Мы верили, что в политике есть тоже "фэйр-плей", и наши разочарования, нашу увлеченность шутовством рано или поздно зарвавшаяся власть заметит, извинится, протянет руку и вновь позовет идти вперед вместе.
Ой-ой-ой, как ошибались! Наивные, напоминали Мюнхгаузена в постановке Григория Горина, полагая, что радость для всех — тридцать второе мая. Рядом был он, Бургомистр Жириновский. Он помогал, поддержав и тогда, когда ради любви к России мы отреклись от себя, поняв, что тридцать второе мая снова оказалось никому ненужным. Время "Едросов" разродилось памятником вчерашним призывам и гимнам, но оставив форму, начисто изъяло их душу: провозглашаемые сегодня народовластие, права человека, равноправие, социальная политика — что это, разве те наши мечты? Но наш бургомистр уже убеждал, мол, ничего не случилось, все "окей", вы сами этого хотели. Преодолев огонь и воду, к этому моменту Жириновский споткнулся о медные трубы. Мягкие кресла, многочисленные эфиры, огромная популярность... К сожалению, он слишком любил женщин и вино, сладкую еду и изысканные приемы, чтобы остаться до конца верным Родине и народу.
"Как же вы изменились, господин Бургомистр", — горько повторяю я за Мюнхгаузеном. Вместо энергичного, поджарого, метающего молнии борца — вальяжный, обрюзгший, потухший депутат, превратившийся из шута в посмешище. Вместо вчерашнего бунтаря — сытый провокатор, что ведет двойную игру, все еще периодически разражаясь потускневшими обличительными речами, будучи давно уже куплен охранкой, чье настоящее возмущение может быть вызвано разве что неудавшимся торгом из-под полы. И не дает покоя Жириновскому совесть, бывшей надежде миллионов, как-то незаметно предавшей их.
Да разве простили б мы Хрюшу, если бы залез он в корыто и жадно взахлеб чавкал, брызгая на голодных Степашку и Филю, а потом, обожравшись, чесал свое брюхо, не жалея ухода друзей навсегда? Человеческие трагедии разнообразны. И тщетно, тщетно пытается Жириновский заглушить голос совести песнями, пугая страшным их исполнением маленьких и слабонервных, вызывая жалость у соотечественников, как будто кого-то похоронивших: "Да, вот ведь был человек..."
igorolin.livejournal.com
