Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
Спорная книга: Сергей Кузнецов, «Учитель Дымов». Журнал октябрь кузнецов учитель дымов
Спорная книга: Сергей Кузнецов, «Учитель Дымов»
Сергей Кузнецов. Учитель Дымов
М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2017
Владислав Толстов в обзоре «Новинки русской прозы: Овечкин, Трауб, Свечин, Букша, Кузнецов» («БайкалИНФОРМ») подчеркивает целомудренность и добротность новой книги Сергея Кузнецова: «Я считаю Сергея Кузнецова одним из самых недооцененных современных писателей. Непонятно, в чем дело. У него выходят отличные книги (“Хоровод воды”, “Калейдоскоп. Расходные материалы”, отличный фантастический роман “Нет” в соавторстве с Линор Горалик) — очень драйвовые, динамичные, изобретательные, насыщенные. Но что-то я не помню, чтобы их отмечали какими-нибудь премиями, и вообще впечатление, что дело в маркетинге, в продвижении — а может, писателю по фамилии Кузнецов в России должно так фатально не везти с признанием. Но вот выходит книга “Учитель Дымов” — и это неожиданный набег Кузнецова на жанр семейной саги. Причем написанной так, как будто эта рукопись создавалась примерно в 60-е годы прошлого века — добротно, целомудренно, никаких вам сексов и излишеств. <...> В общем, это история жизни, довольно печальная, потому что учитель Дымов (он так и не сделал карьеры и пошел преподавать химию) — явно не тот человек, которому жертвует себя без остатка такая хорошая, добрая и заботливая Женя. Хороший роман, несколько неожиданный после “Калейдоскопа”, но мне понравился».
Елена Макеенко в обзоре «Новая русская проза: вторая половина сентября» (сайт «Горький») тоже первым делом вспоминает о «премиальном сюжете»: «Если бы не даты “2014-2017” в конце текста, можно было бы предположить, что Сергей Кузнецов написал этот роман на спор. После драматически неоцененного премиями “Калейдоскопа” писатель как будто решил: “Ах так? Будет вам то, что вы любите, будет вам типичный претендент на "Большую книгу" — нате!” И вот он, “Учитель Дымов”. Четыреста страниц “крепкой прозы”. <...>
Кузнецов пишет просто и точно. Пока речь идет о середине века — избегает лишних исторических подробностей, концентрируя внимание на характерах своих героев и нюансах их непростых отношений. К девяностым разворачивается в полную силу знатока эпохи, ее языка, обычаев, топографии, атмосферы. На двухтысячных тормозит события, отдавая основную часть текста рефлексии и флэшбекам. И в этой части ему лучше всего удается смерть персонажей, как до того удавались любовь и ее конец. Зная свои сильные и слабые места, автор почти всю книгу использует их максимально удачно. Но, как это бывает почти всегда и с любым писателем, сильно сдает, стоит ему начать проговаривать читателю главное. Длинный эпилог, в котором самые молодые из главных героев подводят итоги своей сорокалетней жизни, звучит подробнейшим объяснением к анекдоту, который мог бы быть смешным, дай рассказчик слушателю засмеяться. Он успевает объяснить не только главный пафос, но даже устройство своего романа, отчего на последних страницах хочется разочарованно взвыть. Учительство, спасающее его героев, играет с писателем Кузнецовым злую шутку. Но, очень может быть, выпускает на волю другого писателя — популярного исторического философа и любимца премиальных жюри. Тоже вполне себе сценарий эпохи».
Галина Юзефович в обзоре «Безумие и норма, реальность и бред» (сайт «Медуза») предлагает взглянуть на роман как на нарративный исторический источник: «После просторного и головокружительно разнообразного “Калейдоскопа” камерная семейная сага в духе Людмилы Улицкой — последнее, чего мы ждали от Кузнецова. Конечно, даже в этом бесхитростном жанре видно, что он очень хороший писатель — один из лучших, пишущих по-русски сегодня. Особенно заметно это становится ко второй половине романа, когда из области мутноватых и призрачных воспоминаний предыдущего поколения Кузнецов переходит в плотное и материальное пространство собственного опыта. Семидесятые, восьмидесятые, девяностые и нулевые кристаллизованы и засахарены в его романе с такой щемящей ясностью и достоверностью — вплоть до третьестепенных бытовых деталей, словечек и эмоций — что со временем “Учитель Дымов” имеет неплохие шансы превратиться в важный исторический источник по позднесоветской и постсоветской истории. Но все это не меняет сути: новая книга Сергея Кузнецова — очень традиционная, а из наворотов в ней разве что чуть смещенная оптика».
Борис Соколов в статье «Художественная рефлексия» (сайт «Гефтер») концентрируется на политической позиции героев романа: «У Сергея Кузнецова в первой части его романа “Учитель Дымов” <...> события революции отражаются в воспоминаниях современных героев о жизни своих родителей. И знакомятся они, что неслучайно, на празднике, посвященном годовщине Октябрьской революции. А герои поздравляют своих родных не только с Новым годом, но и с Днем Революции. <...>
Современные же герои оказываются среди демонстрантов на Болотной площади, участвуют в несвершившейся революции. Что она не свершилась, некоторые из героев жалеют. И здесь тоже возникает спор: что важнее — революция или теория малых дел? Авторская же позиция заключается в том, что писатель, как и его главный герой, “не верит в революции, бархатные, цветные, какие угодно”».
И наконец Сергей Сдобнов в рецензии «Сергей Кузнецов выпустил новый роман “Учитель Дымов”» («Ведомости») берется перечислить главные задачи, которые по его мнению ставил перед собой Кузнецов: «“Учитель Дымов” формально построен как семейная сага, напоминающая “Лестницу Якова” Людмилы Улицкой, но задачи у этого романа иные. Во-первых, Кузнецов с помощью “постсоветского взгляда” показывает бытовую, частную историю Советского Союза, жизнь тех, кто отделил свою семью от политики. Во-вторых, никакой оценки жизни советской семьи автор не дает, предпочитая факты мнениям, а критике — память. Но главная задача Кузнецова — показать право человека на выбор, меняющий его локальную историю при любом режиме: за три поколения в лоне вполне обычной советской семьи не взросли революционные идеи. Они всегда были рядом, но повседневная жизнь оказалась сильнее и ближе».
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Виктор Пелевин, «iPhuck 10»
• Ксения Букша, «Рамка»
• Герман Кох, «Уважаемый господин М.»
• Дмитрий Быков, «Июнь»
• Эдуард Веркин, «ЧЯП»
• Антон Понизовский, «Принц инкогнито»
• Джонатан Коу, «Карлики смерти»
• Станислав Дробышевский, «Достающее звено»
• Джулиан Феллоуз, «Белгравия»
• Мария Галина, «Не оглядываясь»
• Амос Оз, «Иуда»
• А. С. Байетт, «Чудеса и фантазии»
• Дмитрий Глуховский, «Текст»
• Майкл Шейбон, «Лунный свет»
• Сборник «В Питере жить», составители Наталия Соколовская и Елена Шубина
• Владимир Медведев, «Заххок»
• Ю Несбе, «Жажда»
• Анна Козлова, «F20»
• Хелен Макдональд, «Я» — значит «ястреб»
• Герман Садулаев, «Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях»
• Галина Юзефович. «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»
• Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»
• Юрий Коваль, «Три повести о Васе Куролесове»
• Андрей Рубанов, «Патриот»
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Фигль-Мигль, «Эта страна»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»
• Владимир Сорокин, «Манарага»
• Елена Чижова, «Китаист»
krupaspb.ru
Журнальный зал: Звезда, 2018 №6 - ДАРЬЯ ОБЛИНОВА
Сергей Кузнецов. Учитель Дымов. М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017
Каждый в школе писал сочинение, в котором нужно было порассуждать, кто такой учитель. И конечно, в таких работах лучше было прописывать, что учитель — это тот, кто не только делится своими знаниями, но и преподает уроки жизни, воспитывает личность. Сергей Кузнецов свое сочинение оформил в роман, а чтобы читатель понял, каково это — быть учителем, обратился к описанию трех поколений одной семьи. Речь пойдет о деде, отце и сыне Дымовых, выбравших для себя роль не просто учителей, а настоящих наставников.
Всю изобретенную автором систему координат проговаривает в тексте подруга младшего Дымова: «Дед — человек того времени, когда наука была главной силой, спасением и соблазном. Твой отец — образцовый шестидесятник, русский нью-эйдж, все такое. <…> А ты тоже воплощение России сегодня. Когда все социальные утопии захлебнулись, ни коммунизма, ни капитализма, ни либерализма… когда Россия не знает, куда идти, ты отправляешься в провинцию, чтобы учить детей подлинным основам русской культуры». Несмотря на то что происходит этот разговор только в эпилоге, после него остается чувство досады: читатель уже давно догадался обо всех смыслах названия романа, но порадоваться собственной проницательности ему не позволили. С другой стороны, подобное резюмирование довольно часто встречается в семейных сагах: авторы таким образом хотят облегчить восприятие крупных произведений с большим количеством персонажей. Стройная композиция романа Кузнецова в подобных упрощениях и не нуждается, тем не менее он сам, как педантичный преподаватель (повторение — мать учения!), доносит свои мысли напрямую, без умолчаний.
Главный жизненный принцип, который пропагандируют все Дымовы, заключается в следующем: жить не по лжи (по отношению к окружающим и к самому себе), но при этом не вставлять палки в колеса истории, жить в собственном маленьком мирке, в котором ты можешь делать то, что тебе близко, не причиняя никому (и себе) вреда. При такой позиции профессия учителя оказывается удобной: просто добросовестно учить детей (или взрослых основам йоги — как средний Дымов), не гонясь за карьерными успехами и не пытаясь повлиять на политический уклад. Только тогда в конце жизни можно будет с уверенностью сказать: жалеть не о чем. «Я не менял мир и не занимался наукой, зато на моих руках нет крови. И я не провел полжизни в лагерях, как мой брат. И я не делал ни атомную бомбу, ни баллистические ракеты. И в шарашке не сидел. И в 1948 году оказался в университете, где не было ни одного еврея, — мне даже не пришлось разоблачать своих коллег и учителей», — рассуждает старший Дымов, Владимир. Это необычно: зачастую положительный образ учителя в классической литературе включает в себя борьбу за справедливость, отстаивание гражданской позиции. Здесь же амбициозные коллеги младшего Дымова, ведущие учеников на митинги двухтысячных, кажутся сбившимися с истинного пути.
Несмотря на то что основная идея романа, вынесенная в название, связана с учительством, главным все же следует назвать другого героя. Роман начинается с того, что у тринадцатилетней Жени умирает мама. Женя едет в Москву к тете и сестре Оле, остается жить у них. Сквозь призму ее жизни мы и наблюдаем за учителями Дымовыми: старшего, ставшего мужем Оли, она безответно любила всю жизнь, а позже как полноценный член семьи участвовала в воспитании их сына и внука. Невозможно не сочувствовать ей: на всю жизнь втянутая в чужие отношения, она так и не испытала ни личного счастья в привычном представлении, ни счастья материнства. Но если степень счастья по Кузнецову измеряется тем, есть ли о чем жалеть, — нельзя назвать жизнь Жени трагичной: она любила и была нужна этим людям, они стали ее семьей. В образе героини автор будто выписывал святую: непорочная, исцеляющая (Женя — врач), до конца своих дней помогающая людям (работая сиделкой при неизлечимых больных), живущая в тихом уединении. Она стала ангелом-хранителем для семьи Дымовых, прожив их жизнь вместо своей. Искать компромиссы с собственной совестью, уворачиваться от костра-государства, к которому нельзя быть слишком близко, но и слишком далеко — замерзнешь, ей не приходилось: для нее этой проблемы попросту не существовало. Стало быть именно она точнее всех воплотила дымовскую философию. Кстати, о том, что о своем выборе Женя не жалеет, автор тоже предпочел сказать в тексте прямо — чтобы усвоили (но мы не поверили).
magazines.russ.ru
Обзор журнальной прозы от 28.12.17 » Лиterraтура. Электронный литературный журнал
Главные романы 2017 года в толстых журналахСергей Кузнецов. Учитель Дымов // Октябрь, № 5-6
«Учитель Дымов» С. Кузнецова – новый роман об истории России: 1947 –2017. Недавно вышел роман А. Слаповского «Неизвестность» с очень похожей темой: 1917-2017. ХХ веку посвящены «Заххок» В. Медведева, «Номах» И. Малышева, «Июнь» Д. Быкова, «Ленин» Л. Данилкина. Мне кажется, чтобы разомкнуть круг исторической тематики, нужно преодолеть трагическую вину и отыскать в истории ХХ века «добрые чувства». Этим и занят Сергей Кузнецов в «Учителе Дымове», несомненное достоинство которого – выход из исторической закапсулированности в сегодняшний день.
Листая поколение за поколением, писатель встраивает каждого следующего из поколения Дымовых в контекст его эпохи. Так, подъём советской науки отражается в исследовательской карьере Дымова-старшего, накренившаяся идеология 80-х – в увлечении оккультизмом среднего, хаотичность нулевых – в журналистских метаниях младшего. Кузнецов создаёт достоверные картины частной жизни, и узнаваемые мелочи нашего общего прошлого рождают ощущение, что книга написана «про тебя». Таков и есть вектор романного действия: от общественного к интимному. Все Дымовы отказываются от значимых социальных ролей ради скромного учительствования. Персонажи женского пола не меняют своей судьбы (кажется, автор не считает женщин способными к этому), но встроены в ту же парадигму. Галерея дымовских жен (Маша, Оля, Ира) – череда эгоистичных красавиц, увлечённых светской жизнью и собой. Им противостоит образ верно и безответно любящей Жени, ничьей и общей «жены».
Месседж романа сформулирован стилистически примитивно и вообще не по-русски: «think global, act local», что вызывает сомнения в его истинности. Фамилия героев также смущает ассоциацией с призрачностью и мнимостью. Что происходит в романе?
Первый Дымов уходит из науки в преподавание: «Володя не захотел быть химиком, точно так же как до этого не захотел менять мир. Он отказался и от политической, и от научной карьеры, <…>, чтобы, не дай Бог, не попасть в лагерь или в шарашку <…> он решил просто учить людей». И, каким бы «честным и ответственным» его ни называли, его подлинная жизнь – с разлюбившей женой Олей и любящей, но не любимой Женей – ложь. Дымов-второй, учитель оккультизма, сексуально использует женщин-адептов, заглушая ими жжение нереализованных амбиций. Дымов-младший идёт работать в школу, потому что тоже не находит ответа на вопрос, как жить «в большом мире». (Маленькая деталь – в школу он устраивается по протекции.)
Автор словно лепит из человеческих жизней архетипы: учитель, жена, любовница. Но не реализует их: мужчины не меняют мир к лучшему, потому что трусят. Женщины не вдохновляют их, потому что не способны любить. Все герои Кузнецова не принадлежат себе, от себя убегают.
Володя все время переезжал – из Питера в Москву, из Москвы – в Куйбышев, оттуда – в Грекополь, в Энск, а потом – обратно в Москву. …пока мы живем в такой большой стране, у нас не может быть безвыходных ситуаций. Из любой можно найти выход, потому что можно уехать в другое место...
Это летопись поколений, лишённых хронотопа «родного дома», и Дымовы – сухие листья на ветру.
А то, что должно скреплять семью и род, природная женская сила, любовь и верность, сосредоточено в центральном и наиболее обманном образе романа. Женя, звучание имени которой и забота обо всех членах семьи вроде бы символизируют архетип «жены», на самом деле лишь старая дева, так и не осмелившаяся на собственную жизнь. Как чеховская Душечка, Женя всю жизнь зависит от других:Женя все еще плачет, войдя в свой подъезд, и, только поднявшись на лифте на третий этаж, она увидит сидящего на ступеньках Валеру и поймет: что-то случилось, и сердце екнет от предательского всплеска счастья: она больше не одна, больше не одинока, она все еще кому-то нужна.Сейчас она снова узнает, зачем ей жить.
Отрыто и жёстко в конце романа Оля назовёт её «дурой» – за то, что Женя за всю жизнь ни разу не переспала с любимым мужчиной, пусть это и был её, Олин, муж.
Образ Жени – композиционный и нравственный стержень романа, главный вопрос которого: служить или прислуживаться? Но чёткого ответа у Кузнецова нет. Женя выбирает пожизненное прислуживание в роли домработницы-приживалки, но считает это служением. Дымовы называют гражданскую деятельность прислуживанием и уходят в «служение» учительства, а на самом деле прячутся в него от проблем «большого мира». Начинаясь с замедленной экспозиции, погружения в переживания женщины, замерзающей в зимнем лесу, действие романа постепенно ускорится. Персонажи стираются от торопливого «перелистывания» их судеб. Банальность цикличности усиливает безвкусный язык, словно взятый со страниц газеты «Моя семья». Даже детали, казавшиеся достоверными, вдруг оскальзываются: в середине 90-х герой забивает холодильник морожеными пиццами, а в наше время, чтобы предупредить о болезни, отправляет сообщение по имейлу в школу ночью. Кто прочитает его и предупредит детей?
Кажущийся простоватым, роман «Учитель Дымов» на самом деле шкатулка с двойным дном. Открыто заявленному месседжу в нём противоречит художественная правда. И если воспринимать роман в единстве художественной формы и содержания, то послание «Учителя Дымова» будет следующее: суть истории не в социальных свершениях, но и не в уходе от них, а в наполненности и осознанности человеческой жизни, которых так не хватает в России как второй половины ХХ века, так и сегодня.
Ольга Славникова. Прыжок в длину // Знамя, № 7-8
И всё же в этом литературном году наметился поворот от бесконечно тиражируемой темы истории. И неожиданно – к теме психической и физической неполноценности. Словно литературе потребовалось вот так, через пограничные темы и асоциальных героев разорвать обволакивающий кокон идеологических упований. Всё! Никаких надежд на общую дорогу. Бинарные оппозиции ХХ века, делящие мир на «своих» и «чужих», больше не работают. Теперь узлом проблематики становится личный выбор: как справляться с жизнью один на один. Роман о шизофрении «F20» Анны Козловой получает Нацбест, повествование от лица умственно отсталого героя Александры Николаенко «Убить Бобрыкина» – Русский Букер. Ольга Славникова в, быть может, лучшем романе года «Прыжок в длину» исследует ту же антропологическую парадигму, но через неполноценность иного рода – физическую.
«Прыжок в длину» – роман болезненного, отчаявшегося сознания, которое воспринимает мир разорванным и не имеет возможности преодолеть эти противоречия. В отличие от романтической раздвоенности, конфликтность «Прыжка в длину» не разрешима даже гипотетически – ни в идиллию, ни в трагедию. Она вся здесь, в реальности, и это не антитеза правды и неправды, а столкновение многих правд. Будущему олимпийскому чемпиону, наделенному даром полёта, отрезало ноги. Никто не виноват, он сам прыгнул, чтобы спасти малыша из-под колес внедорожника. Его жизнь делится на до и после и… замирает в этой дихотомии. Герой не живёт, а мучительно примеряет прежнее состояние легкости и радости на нынешнее бессмысленное существование. В его системе ценностей нет оправдания случившемуся. Моральные догмы – о благе для ближнего и христианском самопожертвовании – не работают. Ко всему прочему из спасённого малыша вырастает паук – крошка Цахес, тянущий из своего благодетеля и близких людей талант. Но ведь и талант самого Ведерникова, волшебная сила полёта, отличавшая его от других, является «паутиной». «Летучая паутина», приподнимающая Ведерникова над землей, и тянущая сила «каменюки», живущая в спасённом Женечке, составляют образную антитезу романа. Главную, но не единственную. Всё в произведении противопоставлено всему. Даже имена: главный герой называется по фамилии – Ведерников, его антипод ласкательно – Женечка. Лида претерпевает трансформацию в Лидоньку и обратно. Лирическая героиня Кира имеет мужское имя Кирилла. Ольга Славникова давно ушла от реалистического описания к фэнтезийности и метафоричности. И в этом условно реалистическом романе герои (хотя и в живой оболочке мыслей и чувств) не ведут сюжет, а иллюстрируют концепцию мира, лишённого бога. Сами они в свою очередь лишены главного свойства литературного героя – делать выбор. На трагический прыжок, определяющий коллизию произведения, Ведерникова сподвигла «летучая паутина»: «Во-первых, я не собирался спасать никакого ребенка, я просто почувствовал, что вот сейчас смогу прыгнуть». В любовные объятия его толкнул инстинкт, да и сама любовь описана лишь как тепло физических тел. Паутина не-выбора опутывает всех персонажей, которые запутались в её силках, как голуби с отрезанными лапками, которых главный герой находит повсюду той весной, перед роковым прыжком. В художественном мире романа, раздираемом противоречиями, нет третьей, высшей точки отсчета, которая могла бы эти противоречия примирить. По масштабу безысходности «Прыжок в длину» сравним с античной трагедией, но без её идеи высшей справедливости. Любое «добро» оборачивается здесь темнотой насилия.
К тому же создаётся впечатление, что повествователь активно ненавидит всех без исключения персонажей, изображённых с холодной наблюдательностью:…кисло-сладкая морщинистая тетушка в черной, словно дегтем обмазанной прическе и состоявший при ней костистый старикан в невероятно мятом костюме, с бровями из длинных, похожих на пожелтелые лески, волосин. …тощий тип. Молодой, но уже морщинистый, с мелкой, узкой, очень подвижной физиономией, с какими-то живчиками вроде запятых в углах длинного рта, тип держался самоуверенно, рукопожатие его было как нападение коршуна на курицу.
Авторское осуждение, вначале нейтральное, как бы фоновое, постепенно нарастает, превращаясь в вызов мирозданию. В метафизическом отношении роман тоже противоречив. С одной стороны, он разоблачает условно положительные «добро» и «любовь», с другой – с пафосом первых христиан утверждает их, потому что именно добро и любовь на каком-то истинно человеческом уровне и определяют первый и, главное, последний прыжок героя. Оказывающийся прыжком не в длину, а в высоту.
(О религиозных мотивах в романе Ольги Славниковой «Прыжок в длину» см. рецензию Ольги Бугославской в 111-м номере «Лиterraтуры». – Прим. ред.)
Антон Понизовский. Принц инкогнито // Новый мир, № 8
Тему неполноценности продолжает роман Антона Понизовского, где прослеживается зависимость психических нарушений от детских впечатлений героя. Интересно, что получившая «Русский Букер» книга Александры Николаенко исследует ту же проблему: как мать, выворачивая наизнанку душу своего ребенка, обращает его к миру звериной, ощеренной стороной.
Действие романа Понизовского начинается с описания жизни неудачника-медика, тешащего своё непомерное самолюбие случайными сексуальными связями. Бросив его, недораскрытого, на полпути, автор переходит ко второму герою – неудачнику-пациенту, тоже одержимому манией величия. Истории этих двух «принцев инкогнито» пересекаются в ключевой точке сюжета – поджоге.
Самая сильная в романе – психологическая линия зависимости ребёнка от матери-абьюзера. Её образы живы и звучны, подкреплены поэтическими ассоциациями и аллитерациями. «Ты заболела из-за меня. Всегда это знал. Из-за меня ты уехала из легендарного Ленинграда, порвала с королевской семьей и по ложному обвинению была сослана в Подволоцк… ты была не какая-то занюханная скобариха, а тайная королева Кастилии и Арагона. Тебе – рубить головы, посылать корабли на Алжир, тебе – танцевать, припечатывая каблуками, опрокидывать амонтильядо, бросать бокал вдребезги о брусчатку, тебе – кастаньеты, дублоны… А вместо всего этого я. Мой долг был заведомо неоплатен. Чем я могу его искупить?»
Но сам роман нельзя считать удачным. Расцвеченное авантюрным коронованием, рождённым в голове сумасшедшего, повествование вначале очень хорошо, даже поэтично: своей ритмикой, образностью, символическими деталями. Но Понизовского затягивает стихия речи, он тонет в бесконечном говорении, и читатель вслед за ним. Изначально слабая композиционная структура, отягощённая излишествами стиля, не выдерживает многоэтаэжной образности и рушится. Так что в финале автору приходится самому сообщить читателю месседж романа: «Каждый из нас – принц инкогнито».
Дарья Бобылёва. Вьюрки // Октябрь, № 7
Пока авторы-мужчины в этом литературном году выясняли отношения с современным героем, домучивая его (Владимир Медведев «Заххок», Дмитрий Глуховский «Текст»), или, отчаявшись, убивая (Андрей Рубанов «Патриот»), авторы-женщины открыли альтернативный источник творческой энергии и новый способ разговора мире. Вернее, способ старый. Но сегодня заново осваиваемый отечественной литературой. Ведь, по словам Александра Снегирёва, мы живем в эпоху новой архаики. Обращение к мифу даёт нам возможность создания открытой концепции мироустройства, опирающейся лишь на силы природы и символику «коллективного бессознательного». При этом мифологическая парадигма совмещается сегодня с осознанием личной ответственности человека. Это порождает новый формат романа – романа с фольклорно-мифологической тематикой и экзистенциально-личностной проблематикой. Так пишут, например, Ирина Богатырёва и Дарья Бобылёва. Так мог бы писать Алексей Иванов, если бы сделал своего героя личностью. «Вьюрки» Дарьи Бобылёвой – новый для отечественной литературы тип повествования, которое не структурирует мир в соответствии с личностной парадигмой автора и не деструктурирует его в рамках той же парадигмы, но с противоположным знаком (В. Пелевин, В. Сорокин). Дарья Бобылёва рисует мир нечеловеческий, не поддающийся привычной логике и при этом обладающий зарядом той витальной и творческой энергии, которой так не хватало в последние годы. Это природная, стихийная и магическая мощь славянского фольклора, воплощаемая доподлинно, здесь и сейчас, в отличие от романа-фэнтези, уводящего в иномирье. Древняя сказка, совмещённая с обжитой повседневностью и помноженная на зелёный, пахучий, дремучий зов природы – вот что составляет материю прозы Дарьи Бобылёвой. При этом нечистая сила в романе проявляет лицо современности в духе Булгакова и Гоголя, предупреждая об ответственности человека за свою жизнь.
Природная сила, называемая нечистью или матерью-землей, безусловно, существует, и, похоже, наш сегодняшний образ жизни порядком её раздражает. И если мы не научимся слышать её и понимать, то катастрофа, подобная той, что разразилась во «Вьюрках» (когда мир «соседей» заменил мир людей, перевоплотившись в то темное, что было в них), – неизбежна.
Ирина Богатырёва. Формула свободы // Дружба народов, № 6
Более оптимистичен финал романа Ирины Богатырёвой «Формула свободы», также построенного по мифологической схеме. Все романы Богатырёвой мифологичны. Они отражают диалог человеческого сознания и природы. И внутренний сюжет у них един: путь от суеты повседневности – через постижение собственного Я – к гармонии вечности. На этот раз Ирина Богатырёва создала роман-притчу о свободе, которую ищут подростки в последний школьный год. Им предстоит пройти через множество ложных зеркал и отражений, чтобы найти себя. И не все выдержат этот путь. Многие захотят остаться в зазеркалье, обретя не свободу, но её иллюзию: в раскрепощении секса, сектантском обмане или ощущении власти над людьми. Лишь главный герой, пришедший из раннего романа «Ганин», способен разбить ложные зеркала и принять своё «я». Чтобы затем опрокинуть его в мир, потеряв всё – и всё таким образом обретя.
… и видел перед собою, и правда, всё – и Кэпа, и мамку, и Даню, и Саньку, и эту больную весну, и лживую зиму, и конец света, один на всех, и свою любовь, одну на все времена, и – прощаю! прощаю! – кричал им.А когда поднялся и вышел из воды, шёл по берегу другим человеком, шёл и бормотал то, что неожиданно всплыло:Не было ни земли, ни неба, только тьма и океан велик, и одна утка Итма металась, не зная, где себя угнездить.И был в тот момент совершенно, абсолютно свободен.
Итогом литературного года, тоже, как мне кажется, стало очевидное освобождение прозы от идеологизирующих канонов и поворот к человеку. Закончился «новый реализм», последняя попытка литературной идеологизации. Литературе становится интересна личность: и на уровне героев, и на уровне авторского высказывания о мире. Эта личность обращается к изучению собственного «я», границы которого пока не определены, а подчас даже уродливы. Но главное, путь к себе начат. А так как врата Закона у каждого свои, то неправильных ответов не будет.
(См. также рецензию Яны Сафроновой на роман Ирины Богатырёвой в настоящем номере «Лиterraтуры». – Прим. ред.)
literratura.org
Журнальный зал: Урал, 2017 №10 - Станислав СЕКРЕТОВ
Семейная сага — иначе и не скажешь. Сменяются поколения одного рода, утекают десятилетия… Используя исторический материал, сегодняшние писатели чаще всего обращаются к первой половине ХХ века — Сергей Кузнецов в романе «Учитель Дымов», вскользь упомянув о репрессиях 1930-х и Великой Отечественной войне, не спеша проведет своих персонажей через вторую половину ушедшего столетия и расстанется с ними только в 2014-м.
На позицию главного героя сперва заступает Володя — институтский преподаватель органической химии, затем эстафетная палочка переходит к его сыну Валере — физруку, ставшему гуру в области восточных практик, чтобы в дальнейшем очутиться у внука Андрея, променявшего журналистику на скромную должность педагога в обычной школе. Каждый из них — учитель Дымов. И учитель, судя по количеству преданных учеников, готовых идти за своим наставником хоть в огонь, хоть на плаху, хороший. Однако роман не о педагогике, несмотря на то, что общее педагогическое кредо сформулирует еще Володя в молодости: «Учу я — мыслить, потому что это единственное, чему можно научить».
Перед любым человеком не раз встает проблема выбора — решающего, определяющего судьбу. Куда повернет человек мыслящий, на чем и почему он остановится, не будет ли потом жалеть из-за возможной ошибки — именно такими вопросами раз за разом испытывает Кузнецов своих героев. Дед, сын и внук Дымовы постоянно оказываются на распутье — и от их выбора зависит в конечном счете, как бы пафосно это ни звучало, сама жизнь, продолжение рода. Каждому приходится идти на сделку с собственными принципами. Володя к роковому тридцать седьмому «имел все шансы сделать прекрасную карьеру и в двадцать лет сгинуть в мясорубке Большого Террора», но выбрал другой путь — ушел в науку, в преподавательскую деятельность и затерялся среди городов огромной страны. Валера, всегда стремившийся «жить не по лжи», скрывавшийся от советской «принудиловки», для своего спасения принимает покровительство матерого кгбшника. Андрей в лихие девяностые мог стать наркоманом, «вступить в НБП, затусовать в “Птюче” или заняться бизнесом, но он стал журналистом», а позже — отверг готовую ради него на все Зару ради Ани — первой любви, давно уехавшей в Америку и заведшей там семью.
О теме любви и женских образах романа стоит поговорить отдельно. Список центральных персонажей был бы неполон без двоюродных сестер Оли и Жени. Автор создает фигуры абсолютных антиподов: Оля — дочь чиновника средней руки, московская принцесса, которая росла в достатке и «умела быть счастливой», Женя — бедная сиротка, никогда не знавшая отца и в тринадцать лет потерявшая мать. Обе были влюблены в Володю, но Володя выбрал Олю. Женя превратилась в тень сестры: во всем помогала, растила сперва ее сына, потом — внука, запретив себе любые романтические поползновения в сторону любимого учителя Дымова, заглушив внутренний голос, на первых порах спрашивавший: «Почему Оленьке достается все? Почему Володя — такой красивый и умный — выбирает ее?»
Проблему выбора писатель предлагает всем героям, вводя для этих целей эпизодических персонажей. Персонаж эпизода, появляющийся не более двух-трех раз, служит у Кузнецова кем-то вроде змея-искусителя, предлагающего наливное яблочко — овеществленное счастье. Женя от яблочка откажется — откажется от Гриши, звавшего ее замуж. Валера спустя годы, напротив, сдастся страсти и закрутит роман с Ирой, которая, родив ребенка, как яркий актер-эпизодник, почти исчезнет со всех горизонтов. Андрей в истории с Зарой, попробовав яблочко и оценив его свежесть и сладость, повторит выбор Жени. На чьей стороне автор, какие ценности прозаику ближе, понятно из его отношения к героям. «Однолюбов» Кузнецов бережет, вытаскивая их из любых передряг. Тех, кто предает любовь, уходит на темную сторону, писатель раньше срока отправляет на тот свет. Однако прямых оценок выбора, который делают персонажи, автор не предлагает.
В ситуации выбора всегда есть альтернатива. Ход сюжета в «Учителе Дымове» хронологический, линейный. Для показа альтернатив Кузнецов просто ненадолго возвращает эпизодника в кадр, дабы не нарушать хронологии. У постаревшего Гриши — жена и взрослые дети, Ира легко идет по жизни, меняя любовников, муж и ребенок появятся у остепенившейся Зары. Несмотря на общую линейность романного времени, автор регулярно позволяет себе забеги вперед. Надо признать, подобные перемещения в будущее убивают драматизм. Роман Кузнецова — спокойная судоходная река без стремнин и воронок. Опасных порогов нет — капитан справится, преодолеет. Раздолье любителям спойлеров. Читателю заранее сообщается, что, например, восемнадцатилетняя Женя проживет долгую жизнь и встретит свой восьмидесятый день рождения в Москве, а маленький Андрюша, который пока еще пешком под стол ходит, будет писать статьи для популярных журналов. Нервы читателю автор не щекочет — что бы ни приключилось, веришь: у Дымовых все будет нормально.
Генеалогическое древо рода легко вычерчивается, а по делам отца, сына и внука можно изучать новейшую историю страны: молодежь беззаботно гуляет по Красной площади, украшенной портретами Ленина и Сталина, мечтает поскорее получить отдельную квартиру, обсуждает знаковые публикации в толстых журналах и самиздате, слушает Цоя, Башлачева и Гребенщикова, обменивается видеокассетами, где после финальных титров записан «горячий» довесок, учится коммерции, идет на Болотную… И это молодежь разного времени. Три поколения априори не могут быть одинаковыми, при этом Кузнецов все-таки обнаруживает соответствия. Возьмем тему взаимоотношений человека с государством. И Володя, и Валера, и Андрей не хотели становиться диссидентами, однако предпочитали держаться подальше от системы, стараясь не стать ее жертвами. Дымовский урок «противостоять злу и не позволять собой манипулировать» радикальных форм не обретает — каждый, лавируя, сумел найти свое пространство в мире: «Главное — выгородить себе территорию, свое собственное место. Тогда ложь остается за его пределами, служит заслоном, защитой».
Роман о проблеме выбора не может обойтись без общих выводов, без морали. Оказавшись на распутье и повернув налево или направо, человек рано или поздно задумывается о прошлом: возможно, стоило поступить иначе, сделать другой выбор. В случае с героями Кузнецова все предельно однозначно. Соответствия в судьбах ведут к соответствиям в выводах. Андрей, несмотря на отсутствие рядом любимой женщины, обращаясь к Богу, скажет: «Вообще-то я счастлив в той жизни, которую Ты подарил мне и которую я стараюсь жить достойно». Ира тоже не откажется от сделанного когда-то выбора: «Я плохая мать, но, знаешь, я ни о чем не жалею. Я всегда жила свою жизнь так, как хотела». Обобщенным резюме, наверное, станут мысли Жени: «Вот этот совет, един в трех лицах: никогда не жалей о том, что уже нельзя изменить, никогда не думай о том, что больше не повторится, и, наконец, никогда не плачь о невозвратном». Кстати, именно на образе Жени вся конструкция романа и держится: с гибели ее матери «Учитель Дымов» начинается, Женя становится важной составляющей в судьбе всех персонажей, часто оставаясь в их тени, после ее смерти повествование сразу идет к заключительной точке.
Вспоминаются знаменитые дементьевские строки: «Никогда ни о чем не жалейте вдогонку…» Любое прошлое со временем становится именами на надгробных плитах. Стоит ли жалеть невозвратное? Обернуться точно стоит! Выбор сделан.
magazines.russ.ru
Журнальный зал: Урал, 2018 №5 - Александр КУЗЬМЕНКОВ
Сергей Кузнецов. Учитель Дымов. — М.: «АСТ», 2017.
После «Калейдоскопа» Кузнецова назвали самым неоцененным русским прозаиком. Ну, еще бы. Труд этот, Ваня, был страшно громаден: настричь цитат из 60 текстов, добавить собственных эротических фантазий, shaken not stirred. Но при раздаче слонов Сергея Юрьевича, как ни прискорбно, обошли. Видимо, поэтому прошлогодний «Учитель Дымов» был выкроен по иным лекалам: нравоучительный и чинный, без интертекста, антиформ и прочих постмодернистских вычур. Классическая семейная хроника: Владимир родил Валерия, Валерий родил Андрея, Андрей никого не родил, ну да какие его годы.
«Калейдоскоп» венчала чисто ницшеанская кода: «Кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла — лишь в том есть мужество… Отныне все зависит лишь от вас — что поймаете вы в этой бездне, какую добычу принесете в когтях. Принесите же себе право для новых ценностей — это самая страшная, самая ценная ваша добыча!» Нынче взвились соколы орлами, чтобы принести в когтях ну о-очень новые ценности — вечнозеленые истины из дембельского альбома. Клара, ты раскроешь клюв от удивления: «подальше от начальства, поближе к кухне», «чистый погон — чистая совесть»… Владимир Дымов сменил науку на преподавание, чтобы не угодить на закрытое оборонное предприятие, где «ни семьи, ни друзей, ни переписки». Беспартийному Валерию Дымову не по душе пришлись открытые партбрания, и он подался в андеграунд — учить озабоченных лохушек тантрическому сексу и прочей шизотерике. Андрей Дымов сменил глянцевую журналистику на школу и белоленточную Москву на Тулу (провинция у нас аполитична, ага).
Само собой, в русском романе о русском эскапизме не обойтись без Великой Идеи: «Малые дела, вот что реально изменит мир… Только воспитание людей, только мелкие перемены. Шаг за шагом, медленно, но верно». Повторение — мать учения: «Think global, act local. То есть думай о глобальном, а действуй на местном уровне». И еще раз для особо одаренных: «Ты, короче, учишь детей, и это твой вклад в глобальное будущее страны, твой политический акт».
Есть у С.К. одно скверное свойство: долго и нудно обосновывать трюизмы. В «Калейдоскопе» он во всех вариантах и вариациях повторял ницшеанский тезис о смерти Бога, в «Дымове» потратил 88 428 слов, чтоб передать привет от Южакова, Кривенко, Абрамова и всего позднего народничества. Теория малых дел, если кто не понял.
Этим, собственно, и исчерпывается мысль народная. Вообще-то, следовало ожидать. Ибо кузнецовская историософия известна: концепции не важны, все это — пузыри на воде, люди просто рождаются и умирают. А мысль семейная в здешнем изводе больше всего напоминает бессмысленный и беспощадный треп кумушек у подъезда: «Слышь, у Ирки-то у Дымовой рак нашли». — «Так ее, сучку драную: мужика-то с пацаном бросила. Бог видит, кто кого обидит». — «Да у их всю дорогу так: мужики самостоятельные, а бабы — оторви да брось. У Ольги-то, прости Господи, уж и жопа в гроб свесилась, а все от мужа со студентами гуляла». — «А Андрюха-то ихний какую-то шалаву нерусскую подобрал — тьфу!» И так — четыре сотни страниц подряд. Педагогическая поэма едва видна за нагромождением бесконечных переездов, чаепитий, измен и бабьих истерик. Поневоле вспомнишь Платонова: «Мое произведение скучно, как жизнь, из которой оно сделано».
Следить за тусклыми фабульными перипетиями устаешь на сотой странице: ровно ничего нового Кузнецов не сказал — ни о временах, ни о нравах, ни о людях. Да не тем «Дымов» интересен. Я, видите ли, до недавних пор совершенно не знал писателя Кузнецова: то Линор Горалик в соавторах, то вообще 60 мэтров. Оттого мне стало весьма любопытно, как С.К. работает без посторонней помощи. Тем паче отзывы были самые лестные. Елена Макеенко: «Во всех лонг-листах премий следующего года Кузнецов точно окажется, а многочисленными новыми поклонниками обзаведется уже на днях». Галина Юзефович: «Он очень хороший писатель — один из лучших, пишущих по-русски сегодня». И она же: «”Учитель Дымов” имеет неплохие шансы превратиться в важный исторический источник».
Вот с историзма, пожалуй, и начнем. Юзефович, безоглядно влюбленная во всех живых классиков, Кузнецову явно переплатила. Судите сами: героиня голосует на выборах в I Государственную Думу за энесов. Для справки: избирательное право россиянки получили 15 апреля 1917-го. Клара, ты уже раскрыла клюв? Можешь не закрывать. Слушай дальше: герой в середине 70-х достает телеграмму из почтового ящика — а я-то думал, их вручали лично, с непременной росписью в квитанции. В 1992-м невесть откуда возникает общество с ограниченной ответственностью — вот вам крест, не было в РФ такой организационно-правовой формы вплоть до 1994-го. Хотя рядом с прилепинской «Обителью» или яхинской «Зулейхой» это действительно мелочи. НЭП досрочно не ликвидировали, Красная Армия в Париже не бывала, — чего же боле?
Впрочем, историческими нелепицами автор не ограничился. Скажем, героиня в церкви становится на колени перед алтарем. То есть на амвоне, куда мирянам хода нет. И без запинки выдает: «Богородице Дево, радуйся…» Где, как, когда впитала эта медичка, воспитанная пионерией и комсомолом, этот дух, откуда взяла эти приемы? «“Наверно, все-таки давным-давно, задолго до войны, бабушка брала меня в церковь, и я запомнила эту молитву”, — думает Женя». Все бы ничего, да с тех пор добрых сорок лет прошло. Или вот: «Володя был жив и проживет еще три года, прикованный к кровати, бессловесный, парализованный, не реагируя на слезы, слова, молитвы, на звук и свет, на все явления внешнего мира… Когда сиделка уходила, Женя сидела рядом с Володей, держала за руку, на запястье которой тикали неизменные Selza», — объясните, на кой часы паралитику?
«Дымов», как и большинство современных романов, — повесть, тщательно размазанная до договорного объема, малое дело, которое изо всех сил старается выглядеть большим. Каждого героя осаждает подтанцовка, абсолютно не нужная повествованию. Борис, репрессированный брат Владимира, до полусмерти перепугал маленького племянника, посидел на морском берегу, трагически глядя вдаль, и затерялся в сибирских снегах. Зара, шамаханская пери, ублажила Андрея, послушала пушкинские стихи в его исполнении и бесследно сгинула — то ли девочка, то ли виденье. Какой-то залетный, хрен его разберет, Витя объявил: не желаю участвовать в преступлениях безбожной власти! — и тоже отправился пешим эротическим маршрутом. Компанию ему составили Гриша, Ильяс, Костя, Леня, Люба, Люда, Мила, две Наташи — и далее по алфавиту. Иногда г-н сочинитель извлекает статистов из небытия, чтобы в двух словах сообщить: Зара, мол, вышла замуж за хипстера, а Витя изучал в Сибири шаманские практики. И что это было? Да знамо что: краткость сестра таланта, но теща гонорара.
Последний диагноз в букете — стилистическая аритмия. Кузнецов большей частью изъясняется точь-в-точь по группенфюреру Мюллеру — существительными и глаголами: «Валентин разлил, мужчины выпили»; «Аня заказывает бокал итальянского красного, Андрей берет сто грамм водки». Но время от времени меняет лаконизм букваря на жеманные фиоритуры, достойные жестокого романса: «Она всей загорелой кожей впитывала струящийся вслед сладкий трепетный эфир невесомых мужских взглядов»; «резкая вспышка боли чудовищным цветком раскрылась в сердцевине их удвоенного счастья», «последний Наташин бастион оставался неприступен»; «кошачья грация невинных ласк»… Оченно оно у вас, Сергей Юрьевич, галантерейно-с выходит. Как есть бланма… прощеньица просим, комильфо-с. Только что без мизинчика на отлете-с.
И еще раз о теории малых дел, если позволите. Точнее, о практике. Этот текст — отнюдь не политический акт и не вклад в глобальное будущее страны, а всего лишь попытка сэкономить 420 читательских рублей на шоколадки детям. Кузнецов, понятно, не одобрит. Но Дымовы…
magazines.russ.ru
"Учитель Дымов" Сергей Кузнецов: рецензии и отзывы на книгу | ISBN 978-5-17-105379-6
©?«- Но ты их учишь химии?- Я преподаю химию, а учу я - мыслить, потому что это единственное, чему можно научить»~•~История трёх поколений семьи Дымовых начинается в первые послевоенные годы в Москве.Владимир молодой перспективный химик, отказывавшись от научной карьеры выбирает скромную стезю преподавателя химии в провинциальном вузе.В семидесятые сын Владимира Валерий, преподаватель физкультуры в московской школе, уходит с работы, нет практически сбегает с неё, потому что далёк от общественно-политической жизни. В руки ему попадает эзотерический самиздат и Валерий теперь не Валерий, а «гуру Вал» - обучает йоге, практикует тантру.В девяностые сын Валерия и внук Владимира Андрей вместо обычной для того времени дороги саморазрушения или бандитизма выбирает работу журналиста, а после понимает, что его призвание - преподавать детям русскую классику..Вот именно так - призвание.Хорошо так вышло у Кузнецова написать об учительстве, о пути к себе, о жизни не по лжи. О том как сложно, но можно соблюдать баланс между соучастием и прямой конфронтацией с властью. Я бы назвала это пассивным протестом, идея которого ярко красной нитью проходит через все полотно повествования.©?«Мораль в том, что в нашей стране честный человек не может избежать государства, но должен, все время должен держать с ним дистанцию».©?«Много чести этой власти, чтобы я с ней воевал, я предпочитаю её не замечать».Несмотря на это политики в романе не много, но эпоха проступает через каждое поколение Дымовых, определяя действия и характеры.. Ну и о любви в романе написано не мало. Любовь здесь особенная, однобокая какая-то, не реализованная. И, конечно, любовь здесь прежде всего Женечка, зримо и не зримо присутствующая в жизни каждого Дымова. И пусть ее выбор меня удивляет, я понимаю, там где любовь, бессмысленно спрашивать зачем.©?«Вот так и выглядит моя жизнь, думает Женя, поворачивая прочь от магазина: все, чего мне хотелось бы, – рядом, но недоступно. Либо за стеклом, либо по цене, которую я не могу уплатить».Так и осталась Женя на всю жизнь у витрины. Смотреть, но не трогать. Быть просто рядом, а от того временами быть счастливой..Люблю я книги о людях, о времени, честные и без лишней драмы. Книги похожие на жизнь.Вот и с романом Сергея Кузнецова так же, как будто семейный альбом пролистала.
www.labirint.ru
Сергей Кузнецов, "Учитель Дымов": serebro
Вот тут я прям хочу поговорить, надеюсь, что еще кто-то читал :)За три дня, что читала эту книгу, успела несколько раз очароваться и разочароваться. Неровная она всё-таки. И если, к примеру, медведевский Заххок вроде цельный, но как бы немножко на части разваливается, то здесь наоборот - книга разваливается на части, но при этом странно цельная, как поделка из магнитного конструктора (непонятно как, но держится). Вообще в таком глобальном смысле "Заххок" примерно одного веса с "Учителем Дымовым", хотя формально они совсем разные и про разное.
Кто не читал, "Учитель Дымов" - это семейная сага, которая начинается в Великую отечественную и продолжается в течение жизни одной из главных персонажей практически до наших дней. Сам автор роман описывает так: «Роман о призвании, о следовании зову сердца. О жизни частного человека, меняющего мир малыми делами, который не хочет быть втянутым в грубую государственную игру. О мечте. О любви, которая бывает только одна в жизни. О родителях, ценность которых люди осознают, только когда они уходят».
Всё это там есть, конечно. И ещё масса всего. Военные и послевоенные годы автор, конечно, постарался описать, но они у него получились как на черно-белых фото: интересно и наглядно, но не очень живо и этакими проблесками :)) А вот 80-90е очень ярко получились, с верным и знакомым эмоциональным зарядом. Главный герой - вроде разные люди из мужских поколений одной семьи, но на самом деле один и тот же человеческий тип Учителя (только вот автору не стоило в конце так прямо это читателю разжевывать и подавать размазанным по блюдечку, читатель не дурак и сам бы мог догадаться). Хорошее авторское решение было найти своему Учителю профессиональные области, в которых страна (как некий обобщенный образ) больше всего нуждается в конкретный исторический момент; с которыми он вполне мог бы стать "героем эпохи": у самого старшего героя это химия, у его сына - сначала физкультура, затем самосовершенствование и эзотерика, у внука - сначала журналистика, затем литература. Только вот мне как читателю тут очень не хватило подробностей, чтобы автор не словами писал "Вау, он так был крут, что его все прям любили", а показал, чем именно герой был крут, как он делал, чтобы его все любили, какие интересные идеи он разделял именно из тех, что делали его таким крутым профессионалом.
А вот идея "исчезания из прицела государства" мне понравилась. Это интересная идея, я хочу еще ее подумать, есть в ней какие-то занятные подтексты. И замечательная у книги обложка, полностью соответствует содержанию.
Спора мне еще в финале, пожалуй, не хватило (который между посыланием детей на митинги и запретом им туда ходить). Он там есть, этот спор, но хотелось бы большей яркости позиций. Ну вот нельзя было все-таки, ящетаю, останавливаться всего лишь на двух точках противостояния "в революциях нет ничего хорошего - та у нас в 21 веке все революции весёлые и бескровные". Это не крайние точки же, ну ёлы-палы, обе позиции за собой ещё влекут дальнейшее раскрытие.
Но вообще книга получилась, конечно, и стоит прочтения. Уже потому, что хотя бы в ряде эпизодов дает очень хорошую эмоцию, а в еще ряде - многадумать. Только вот если её по уму писать, то можно было написать значительно лучше - жаль, что автор не стал, хотя явно мог бы.
...и да. Мне осталось совсем непонятным, с какого фига автор оставил географические названия Москва, Куйбышев, Тула, даже блин "Проект О.Г.И"!! но почему-то ввёл Грекополь и Энск. Но это уже мелочь :))"Учитель Дымов" на ОзонеНа Литресе (с бесплатным ознакомительным фрагментом)и в Лабиринте
serebro.livejournal.com
