Журнал пролог

Интернет-журнал Пролог

www.ijp.ru

Интернет-журнал Пролог. Текст

Елена Исаева

УБЕЙ МЕНЯ, ЛЮБИМАЯ!

Пьеса

Действующие лица:

ЛЯЛЯ, она же ФАННИ КАПЛАН

НАТАША, она же ЮДИФЬ

АНН, она же ШАРЛОТТА КОРДЕ

СЕРГЕЙ, он же Ленин, Олоферн, Марат

БАДЯГИН - просто режиссёр

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Под завораживающую музыку, настраивающую на загадочный лад, на сцене появляются три женщины, вернее три странные женские фигуры. Они танцуют какой-то свой одним им понятный танец. Может быть, они в одинаковых длинных одеждах, или в облигающих трико, или в костюмах, соответсвующих эпохам каждой из них. Это - Юдифь, Шарлотта Корде и Фанни Каплан, вернее, их страдающие души.

Постепенно - одна за другой - они исчезают. Затемнение.

Из темноты луч света выхватывает женскую фигуру. Широко расставив ноги, двумя вытянутыми руками женщина держит пистолет и целится в зрительный зал. Она делает несколько выстрелов подряд, потом опускает руки, потом неожиданно стреляет снова и замирает.

Она одета в обычное современное платьице, вполне элегантна и привлекательна.

ЛЯЛЯ. Я ненавижу его... Я его ненавижу. Ещё два-три года - и я обращусь в ничто, а он долго будет сильным, крепким, обаятельным, притягивающим к себе людей. Он будет всем морочить голову. Он будет в центре событий, надо всем и надо всеми, а я уже буду гнить где-нибудь в земле. Я ненавижу его улыбку, такую подкупающе добрую. Особенно, когда он улыбается детям. Они так доверчиво тянутся к нему и не знают, что перед ними самое страшное чудовище из всех сказок всех народов. Я ненавижу его быстрые жесты, его тембр голоса с этой мягкой подкупающей картавинкой... Главное: я должна спешить, я теряю силы. Через два года я совсем ослепну и тогда ни на что не буду годна. А он будет на недосягаемой высоте. Я должна спешить. Лена - моя любимая река. Как он смел опошлить это название! Сделать это прекрасное слово своей гадкой кличкой! Ленин... Господи, помоги мне. Ведь я когда-то в тебя верила...

Женщина стоит в центре. Потихоньку освещается всё пространство вокруг. Центральную часть сцены занимает комната в театре. Диван, кресла, журнальный столик, тумбочка с чашками. На одном краю сцены - гримировальный столик. На другом краю сцены - столик в кафе. Включена трансляция, из динамика негромко долетают песни времён гражданской войны: "Белая армия, чёрный барон...", "Каховка-Каховка..."

Женщина стоит посреди комнаты. На диване, поджав под себя ноги, сидит вторая женщина. На ней поверх платья - синий халат для уборки. В руках - телефонный аппарат, с которым она застыла, слушая монолог.

НАТАША. Кто это придумал, чтобы ты убивала Ленина? Сам Бадягин?

ЛЯЛЯ. Ему Серёжа посоветовал. Сказал, что я справлюсь. А что? Думаешь, не убъю?

НАТАША. Ты когда-нибудь кого-нибудь ненавидела по-настоящему? Хоть раз в жизни?

ЛЯЛЯ. (Подумав). Наверное, по-настоящему - нет.

НАТАША. Оно и видно. Ты - добрая.

ЛЯЛЯ. Серёжа сказал, что во мне - скрытые возможности.

НАТАША. Тогда ищи в себе эти возможности. Давай - напрягись... Ну, неужели тебе никогда в жизни никого не хотелось убить?

ЛЯЛЯ. Убить?.. Никогда.

НАТАША. Ну, неужели тебя ни один мужик в жизни не бросил?

ЛЯЛЯ. Не то слово.

НАТАША. Тоесть?

ЛЯЛЯ. Все бросали. Не было ни одного, которого бы бросила я.

НАТАША. Что - всех так любила?

ЛЯЛЯ. Кого не любила - того жалела... Не умею я бросать. Я, знаешь, даже если уже разлюблю, так мне легче дождаться, пока человек сам отвалит, чем сказать ему, что разлюбила. Я боль причинять не могу. Мне проще, чтобы мне причиняли.

НАТАША. А если не отвалит никогда? Бывают же - преданные.

ЛЯЛЯ. Вот тут и начинается искусство. Я становлюсь, знаешь, аморфной такой, пресной. Это мало кто выдерживает.

НАТАША. А если выдержит?

ЛЯЛЯ. Ну, тогда... тогда проживу с ним всю жизнь.

НАТАША. И не будешь его ненавидеть за это?

ЛЯЛЯ. (Подумав). Нет. Мне его будет жалко.

Музыка в динамике резко прерывается. В гримёрку вбегает Бадягин.

БАДЯГИН. Наташа!

НАТАША. (Вскакивая). Да?

БАДЯГИН. В чём дело, девочки? Почему телефон до сих пор не подключен?

НАТАША. У, ёлки! (Суетливо подключает телефон, ставит на тумбочку.) Извините, пожалуйста, у меня тут шнур запутался... Всё в порядке. (Хватает тряпку, судорожно стирает пыль со всего, что подворачивается под руку).

БАДЯГИН. Убираетесь?

ЛЯЛЯ. Убираемся.

БАДЯГИН. Медленно убираетесь! Не комната отдыха, а пещера первобытная!

По трансляции звучит "Чёрный ворон".

БАДЯГИН. (В сторону динамика). Это всё не годится. Слишком печально! У нас и так история трагическая. Умирать надо под весёлую музыку! (Динамик замолкает). Есть у нас что-нибудь мажорное времён революции? (В динамике скрежет и лязг.) Бардак! И с этими людьми я пытаюсь подняться на европейский уровень!

Бадягин уходит. Ляля берётся протирать чашки, одну от расстройства роняет.

НАТАША. Так не пойдёт. Сосредоточься. Ведь изменяли же тебе?

ЛЯЛЯ. Да. Первый муж.

НАТАША. Как это было?

ЛЯЛЯ. Банально. Я на день, вернее, на ночь раньше вернулась как-то с гастролей. Захожу, а там... Он с моей лучшей подругой.

НАТАША. И ты их не возненавидела?.. Хотя бы в тот момент? Вспомни свои эмоции-то.

В динамике буржуазный романс, типа "Ты нынче так торопишься к другому, что даже шаль свою забыла у меня"...

ЛЯЛЯ. Ты знаешь... Он вдруг заплакал... Навзрыд. Как ребёнок. Мужчины же плакать не умеют. Поэтому он плакал как-то странно, вздрагивая всем телом. А подруга начала говорить, как они давно любят друг друга и как всё не решались меня огорчить, потому что я им тоже очень дорога, и я - хороший человек и так далее...

ГОЛОС БАДЯГИНА. Я не романс просил, а революционную песню!(Романс захлёбывается).

НАТАША. Ну и?...

ЛЯЛЯ. Ну и проплакали в обнимку втроём весь остаток ночи. Утром он собрал вещи, и они ушли.

НАТАША. А ты?

ЛЯЛЯ. Жалко их было.

В динамике радостно раздаётся: "По военной дороге шёл в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год!"

ГОЛОС БАДЯГИНА. У нас в театре минор от мажора кто-нибудь отличает?! (Песня обрывается на полуслове).

НАТАША, Слушай, как ты с таким темпераментом в театральный-то, вообще, поступила?

ЛЯЛЯ. (Задетая за живое). А при чём тут мой темперамент? Я, может, на сцене всё выплёскиваю - мне на жизнь ничего не остаётся! Бадягин (кивает на динамик), знаешь как, говорит...

Бадягин неожиданно высвечивается в глубине сцены.

БАДЯГИН. Трус по жизни - чаще всего отлично играет героя, блудница - святую, проходимец - простака. Каждый добирает на сцене то, чего у него нет по жизни.

Бадягин исчезает.

ЛЯЛЯ. Поняла? (Берёт веник, подметает пол).

НАТАША. Я ничего не добираю. Я всегда играю себя.

ЛЯЛЯ. Много же ты наиграла в третьем ряду массовки?

НАТАША. Я, между прочим, тебе помочь пытаюсь, потому что роль у тебя ни черта не получается, а ты...

ЛЯЛЯ. Всё у меня получается. Спасибо за консультацию, иди давай, сама доубираюсь.

НАТАША. Я не хотела с тобой ссориться.

ЛЯЛЯ. Извини, но мне лучше побыть наедине... со своим хилым темпераментом.

НАТАША. А я мажор знаю. (Запевает). "Эх, яблочко, да куда котишься..."

ЛЯЛЯ. (Утыкается веником в большую дорожную сумку). Ну, устроили вокзал, как всегда! Бадягин озвереет, если увидит. Вот чьё это? Куда? Пойди спроси, кто оставил.

НАТАША. Это моё.

ЛЯЛЯ. Как это?

НАТАША. Так... Я ж снимала... Ну, вот... Деньги кончились. Вещи сегодня утром сюда перетащила...

ЛЯЛЯ. А этот... твой крутой?

НАТАША. Да мужиков через одного надо расстреливать в упор без суда и следствия!

ЛЯЛЯ. Ну ты даёшь! А чего без них делать?

НАТАША. (Безнадёжно). Сублимировать.

ЛЯЛЯ. Бросил?

НАТАША. Мне вот о ненависти беспокоиться не надо - как его вспомню - завожусь мгновенно! Гнида ползучая! Спал со мной и ещё с тремя бабами! И все мы были знакомы, представляешь? Только не знали, что он у нас общий.

ЛЯЛЯ. Виртуозный мужчинка.

НАТАША. Да, не чашка с чаем.

ЛЯЛЯ. А как же всё открылось-то?

НАТАША. А сам сказал. Собрал нас всех у себя в казино и говорит: "Я встретил настоящую любовь - и поэтому всех вас бросаю. А чтобы каждой не было обидно, что она одна такая брошенная, говорю вам это всем вместе, так сказать, на общем собрании. И грустить обо мне не стоит, потому что я - подлец и сволочь".

ЛЯЛЯ. Эффектная сцена. Выстроенная.

НАТАША. Артист по жизни. Артистов любить нельзя.

ЛЯЛЯ. (Испуганно). Как это нельзя? Совсем?

НАТАША. Совсем. А ты что - любишь?

ЛЯЛЯ. Да что ты! Боже упаси!.. А почему - нельзя?

НАТАША. Природа та же самая - женская. Желание бесконечно покорять и нравиться... Жизнь - вширь, а не вглубь: покорил, пошёл дальше, от других подпитываться... Я когда убийство Олоферна репетирую, я всегда этого гада мысленно представляю.

ЛЯЛЯ. А Серёжка думает, что это он тебя своим актёрским искусством до такого исступления в финале доводит!

НАТАША. Знаешь... Эти три другие бабы... они эту сволочь так любили... Так рыдали. Нет. Расстреливать.

ЛЯЛЯ. А ты?

НАТАША. Мне - грех жаловаться. Он мне квартиру оплачивал... И декорации к спектаклю оплатил. Ты в театре не говори, что у меня с ним всё, а то ещё с роли снимут. До фестиваля бы продержаться. Бадягин меня на эту роль взял только из-за декораций.

ЛЯЛЯ. А... вот почему.

Опять вбегает Бадягин.

БАДЯГИН. Стол из буфета сюда перенесли?.. Наташа, Ляля, пожалуйста, не забудьте скатерть! Побыстрее заканчивайте, Сергей звонил из аэропорта. Он уже везёт нашу гостью. Передохнёт здесь, устроится - приведёте ко мне. (Строго). Не трепаться, а работать!

Быстро уходит.

НАТАША. Думала - перекантуюсь здесь пару дней.

ЛЯЛЯ. Ну, пара дней тебя всё равно не спасёт.

НАТАША. Как это - не спасёт? За два дня знаешь сколько можно выходов найти! Это ж куча времени! За два дня я ещё десятерых новых русских склею. Очень не вовремя эта звезда французская зазвездилась, извиняюсь за выражение. Зачем ей отдельная гримёрка? Нет бы со всеми вместе - вливаться в коллектив, привыкать к языку. (Наташа берёт свою сумку).

ЛЯЛЯ. Оставь пока. Пару дней - у меня переночуешь. Авось, не подерёмся. Бабы - они и в Африке бабы.

НАТАША. ...Спасибо... Знаешь что... (Роется в своих вещах, вдруг вынимает оттуда браунинг и подаёт Ляле). На. Вождя надо убивать из настоящего оружия. У тебя тогда роль лучше получится.

ЛЯЛЯ. (Отстраняясь.) Да ты чего?

НАТАША. Он не заряженый, но патроны тоже есть. Это я у крутька своего напоследок... На память, вобщем, взяла. У него над кроватью целая коллекция висит. Я давно зарилась - думала, вот тебе как раз для Каплан подойдёт. Да не бойся. Возьми в руки-то.

Ляля берёт, пробует на вес, сравнивает с декоративным пистолетом, потом оба убирает.

ЛЯЛЯ. Беру только для того, чтоб он у тебя не оставался. Сумасшедшая ты. Разве можно такие вещи?.. Помоги стол выдвинуть... Бадягин любит хорошо подготовленные декорации.

НАТАША. Режиссёр - он и в Африке режиссёр.

Разговаривая, они выдвигают стол, достают посуду, накрывают. Ляля приносит фужеры, из-под дивана вытаскивает шампанское.

НАТАША. Ух ты! Откуда?

ЛЯЛЯ. Это я для личной жизни приготовила. У меня вот тоже были виды на эту комнату.

НАТАША. Сегодня должна была быть личная жизнь? А тут мы...

ЛЯЛЯ. Искусство требует жертв... У тебя как с французским?

НАТАША. Ну, когда Бадягин сказал, что совместный проект, я, конечно, заглянула в разговорник, но, вообще-то, никак. И почему мы должны служить фоном для этой французской...

ЛЯЛЯ. Не выражайся! Она для нас - окно в Европу! Если бы не она - фестиваль бы в другом театре проводили.

НАТАША. Она - любовница Бадягина? Или Серёжи? Они уже вместе работали?

ЛЯЛЯ. Я не знаю.

Появляется Сергей с дорожной сумкой. За ним Анн. В руках у неё разговорник.

СЕРГЕЙ. Девчонки! Тук-тук-тук! Все одеты? Трусы, лифчики на месте? Войти можно? Привет!

ЛЯЛЯ. (Анн). Здравствуйте, проходите.

СЕРГЕЙ. Не напрягайся, она не понимает.

АНН. Здрав-ствуй-те.

СЕРГЕЙ. Прогресс! Полчаса тренировал! Меня обсуждаете?

ЛЯЛЯ. Кого ж ещё обсуждать? Ты у нас главный герой-любовник.

НАТАША. Не тебя, а сценический образ.

СЕРГЕЙ. (Наташе). "Я не боялся, что погибнет рать, но эту женщину мне страшно потерять!"

НАТАША. Я театр в жизни не люблю.

СЕРГЕЙ.(Наташе). Ты чего злая? (Чмокает Лялю в щёчку). Смотрите, кого я вам привёл! (Выводит на середину комнаты Анн). Анн Клер - замечательная французская актриса!

ЛЯЛЯ. Та самая...

СЕРГЕЙ. Да, которая на прошлогоднем фестивале получила приз за лучшую женскую роль.

НАТАША. Очень приятно.

АНН. Мерси. Бонжур.

ЛЯЛЯ. Я вас сразу узнала!

АНН. Жё сюи зёрёздё фэр вотр конэсанс. (Рада познакомиться с вами).

ЛЯЛЯ. Что она говорит?

СЕРГЕЙ. Ну... всё в порядке. Ты ей нравишься. Бадягин велел позаботиться о примадонне.

НАТАША. Шарлотта Корде?

АНН. Уи. Шарлотта.

ЛЯЛЯ. Вот, пожалуйста. Располагайтесь здесь. Мы тут всё вычистили. У нас тут комната отдыха была.

СЕРГЕЙ. Эти подробности не обязательны.

ЛЯЛЯ. Я хочу сказать. Здесь очень уютно. Мы все эту комнату очень любим. Тут аура хорошая, весёлая. Вам будет хорошо. И сцена рядом, и гримёрка - всё под рукой.

АНН. Мерси ву зэт трэ зэмабль. (Спасибо, вы очень любезны).

ЛЯЛЯ. (Задвигая Наташину сумку). А это тут немножко постоит? Извините, если что-то не так.

СЕРГЕЙ.(Говорит Анн по-французски). Просит извинить за беспорядок.

АНН. О! Пардон. Ерунда. Дело житейское.

НАТАША. (Сергею). Обучил уже?

ЛЯЛЯ. Видишь, вполне общежитская француженка.

СЕРГЕЙ. Русский язык - великая сила. Это самый международный язык на свете, особенно если не знаешь никакого другого! Я это понял, когда Бадягин стал нас за бугор вывозить. (Анн). "О, Пари, о, Мари! Тюильри"! (Анн смеётся). Тужур, бонжур, абажур. Кутюр, авантюр.

НАТАША. Она же ни черта не понимает. Как с ней репетировать?

ЛЯЛЯ. Она - профессионал.

АНН. О! "Профессионал" - Бельмондо. Шуэт! Сэ тэ мэрвэйё комэдьен! Лё фильм а ю эн иманс сюксэ!

НАТАША. Бадягин сошёл с ума.

СЕРГЕЙ. Она знает текст по-французски. Осталось только по-русски выучить. Ничего, прорвёмся. Бадягин - гениальный режиссёр. Дело житейское.

ЛЯЛЯ. (Анн). Вчера играли "Карлсона". Он никак не выйдет из роли.

ЛЯЛЯ. Карлсон. Астред Лингрэм.

НАТАША. А она - начитанная.

СЕРГЕЙ. (Открывая шампанское и разливая по бокалам). Не расстраивайся, Наташка. Бадягин всё равно не взял бы тебя на Шарлотту. Даже если бы твой крутой купил весь театр с потрохами - это не твоя роль. Бадягин - человек принципов. Проявите, девочки, русскую душевность к иностранной гостье. (Чокаясь с ними. Анн). За встречу и совместную работу!

АНН. Уи. Ра-бо-та.

СЕРГЕЙ. (Ляле и Наташе). Чтобы этот фестиваль изменил всю нашу пресную жизнь к лучшему!(Пьют).

ГОЛОС ПО ТРАНСЛЯЦИИ. Может быть, вот это подойдёт?

Свет гаснет. По трансляции врубается на всю мощь:"Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой..." Опять освещается комната отдыха. Анн одна. В руках у неё большая чашка с кипятильником. Она вынимает кипятильник, из тумбочки достаёт брикетик растворимого куриного бульона, бросает в чашку. В динамике - голос Ляли, репетирующей Каплан. Постепенно Ляля высвечивается на заднем плане, и мы уже слышим её вживую, а не по трансляции. Бадягин сидит в глубине сцены, раскачиваясь на стуле и потягивая что-то из стакана, слушает Лялю.

ГОЛОС ЛЯЛИ. "Мы приходим в этот мир, чтобы совершить поступок. Каждый человек - это идея. Но не каждый человек понимает, какую именно идею он призван воплотить. И в этом трагедия. У меня нет трагедии, потому что я всё про себя поняла."

Анн ходит по комнате, грея руки о чашку.

АНН. Доброе утро. Добрый день. Добрый вечер... (Заглядывая в книжку). Доброй ночи... Доброе утро. Добрый день. Добрый вечер.

ЛЯЛЯ. "У меня в судьбе нет трагедии, потому что у меня есть миссия."

БАДЯГИН. Хладнокровнее, Ляля. Голос здесь не должен дрожать. Каплан - слепнеть. У неё осталось мало времени. Отчаяние придаёт хладнокровия.

АНН. Какой климат в вашей стране? Какой у вас самый холодный месяц? Фруа... Какой у вас самый тёплый месяц? Плю шо...

ЛЯЛЯ. "Август. Я люблю август. Хорошо, что это случится в августе. Я не хочу пережить лета. Какой в этом смысл? Опять холода. Опять мёрзнуть... Я уже столько раз мёрзла."

БАДЯГИН. Нет! Я не верю, что ты мёрзла много раз! Что ты вообще когда-нибудь испытывала чувство холода!

Бадягин залпом выпивает стакан, вытряхивает себе на ладонь остатки ещё не растаявшего там льда, быстро подходит к Ляле и засовывает ей это за пазуху.

БАДЯГИН. Не визжать! Стоять смирно!

Ляля не шевелится.

БАДЯГИН. "В любых видах искусства необходимо самому испытать те ощущения, которые хочешь вызвать в других!""Какой в этом смысл? Опять холода. Опять мёрзнуть..."

ЛЯЛЯ. (Почти плача). "Я уже столько раз мёрзла".

АНН. Надо ли брать зонтик? Какая сегодня погода? Идёт мелкий дождь. (Ей скучно учить просто так, она начинает показывать то, что произносит). Иль томб юн плюи фин. Идёт проливной дождь! Иль плё тавэрс . Погода переменчивая-я.

Входит Сергей. В руках у него электрический чайник. Он кивает Анн. Она кивает ему. Он показывает - вот, мол, что я тебе раздобыл! Анн, продолжая учить слова, энергично качает головой.

АНН. Солнечно. Пасмурно. Солнечно. Пасмурно.

ГОЛОС ЛЯЛИ. "А если я всё-таки останусь жива... В тюрьме ещё будет не очень холодно." (Ляля и Бадягин постепенно затемняются).

Сергей ставит чайник на тумбочку рядом с чашками и вазочкой с печаньем и собирается уходить.

АНН. (Заглядывая в книжку). Вы хорошо выглядите.

СЕРГЕЙ. (Подходит к Анн). Мне было четырнадцать лет, когда я увидел твой первый фильм на экране. С тех пор я не видел женщины, лучше тебя. Красивее, тоньше, нежнее. Видишь, как легко признаваться в любви, если знаешь, что тебя не понимают.

АНН. Серж любить кино.

СЕРГЕЙ. Твоё кино.

АНН. Твоё.

СЕРГЕЙ. Да не моё, а твоё. (Показывает на неё).

АНН. (На себя). Твоё.

СЕРГЕЙ. (Заглядывая в разговорник, говорит по-французски) Вы отлично сложены...

АНН. (Повторяет за ним по-русски). Вы отлично сложены.

Сергей целует ей руку и уходит. На выходе он сталкивается с

Наташей. Она явно бежала сюда за ним. Сергей чмокает её в щёку и исчезает. Наташа молча смотрит на Анн.

АНН. Вы... отлично сложены!

НАТАША. Мерси. Мне нужно... У тебя... у вас тонального крема не осталось?..(Рукой проводит себе по щекам, говорит громко, отчётливо, как с глухой). Ко-сме-тич-ка. Ма-ки-яж!

АНН. О! Да-да! Лицо - наш инструмент! Бадягин говорит.

Анн раскрывает перед Наташей свою косметичку. Та роется в ней, что-то берёт. Появляется Ляля.

ЛЯЛЯ. (Поёживаясь). Анн, ты уже ставила чай?

НАТАША. Ты представляешь! Серёжка купил ей электрический чайник на свои собственные деньги! Как ты думаешь - это любовь?

ЛЯЛЯ. Я думаю, это чувство ответственности.

Ляля и Наташа переглядываются.

АНН. (Заглядывая в "Разговорник"). Я... первый раз... русский партнёр.

НАТАША. (Ляле). Как ты думаешь, он её уже склеил?

ЛЯЛЯ. Я не считаю, что у всех русских актёров комплекс Высоцкого.

АНН. Что это... "склеил"?

ЛЯЛЯ. А... Наташа спрашивает - вы уже сегодня репетировали?

АНН. Э... Проба... Э... Проба пера... Что-то не так?

ЛЯЛЯ. Всё отлично. О кей!

АНН. О! Проходить! Когда - всегда! Дружить? Да?

НАТАША. Как получится...

АНН. (Наташе, чувствуя её недовольство, заглядывая в "Разговорник"). Наташа, у вас - пробле-е-мы-ы?

НАТАША. Да, вот у Ляли. Проблема с ненавистью. Она играет Фанни Каплан. Это такая эсерка, террористка, которая стреляла в Ленина.

ЛЯЛЯ. Ещё не факт, что стреляла... Может, её, как меня, заставляли...

НАТАША. (Анн). Ты в курсе - кто такой Ленин?

АНН. (Время от времени она заглядывает в "Разговорник" к месту и ни к месту). Уи, уи. Ленин - русский президент. Он обещать... всё хорошо, сделать - всё плохо.

ЛЯЛЯ. Это у нас традиция такая.

НАТАША. Каплан фанатически его ненавидела. Детесте фанатИк! Ферштейн? А Ляля ненавидеть не умеет.

АНН. О! Я ходить библиотек. Я смотреть Шарлотта, Марат, Жиронда! Много-много книг! Я брать "Мировые тираты".(Ляле). Ляля - (Достаёт книгу для Ляли, читает название по буквам) "Детская болезнь левизны..." (Протягивает книги Ляле). Наташа - "Энциклопеди Библик"! У-и? Читать?

ЛЯЛЯ. Спасибо, конечно. (Наташа берёт книги молча, с ненавистью. Ляля смотрит на неё). Вспомнила. Один раз я ненавидела по-настоящему.

НАТАША. Наконец-то. Мужчину?

ЛЯЛЯ. Женщину.

НАТАША. За что?

ЛЯЛЯ. Вот ты сейчас на Анн так смотришь... Я вспомнила... Сразу после института я пришла в детский театр, меня ввели на Красную Шапочку, потому что их прежняя Красная Шапочка в декрет ушла. Она у них до последнего держалась, пока дети уже не стали замечать, что она беременная, и спрашивать у волка - чей ребёнок. А в театре ещё одна была... Травести. Уже в возрасте. Я ей кислород перекрыла. И Красную Шапочку, и Белоснежку, и Дюймовочку... Она стала прятать мой реквизит. Перед самым выходом! Представляешь? Нет красной шапочки - и всё тут. Только что лежала у меня под зеркалом - и нет. Я весь театр на уши подняла! Нашли случайно - в коридоре на полу валялась. Меня же и отругали.

НАТАША. И как ты поняла, что это - нарочно?

ЛЯЛЯ. Я не сразу поняла. Первый раз - ладно. Второй - корзинка с бабушкиными пирожками пропала, которую я себе просто под руку уже поставила, чтобы на сцену выходить. Здесь я, вообще, поздно хватилась. Искать уже некогда. Выхожу, как дура, без корзинки, пою песенку о том, какие вкусные пирожки несу бабушке. А у волка первая реплика: "Ой, какие пирожки! Дай попробовать!" Он глаза от ужаса расширил, потом взял себя в руки, смеётся, хватает меня за ляжки, говорит: "Ой, какие пирожки, дай попробовать!" Нас потом чуть не уволили за аморальное поведение на сцене во время детского спектакля. А как было выкручиваться? Девочке-реквизиторше - выговор. Она рыдает - мол, всё было на месте... И я начала догадываться, но сомневалась ещё. Дико как-то. (Анн). У вас, в ваших комеди франсесах, такое, небось, никому и в голову не придёт. (Анн кивает сначала "да-да", потом "нет-нет".)

НАТАША. Ну что дальше-то? Но пасаран!

ЛЯЛЯ. Я стала весь реквизит в сумку складывать и домой уносить. Надо мной все смеялись. А что я могла доказать? Напряжение жуткое - каждый день, знаете, как на войне, ждёшь выстрела в спину. И он-таки грянул. Однажды не уследила - раслабилась. Ну... У меня там роман начинался с жуком-бомбардиром из "Дюймовочки". Мы с ним под лесницей целовались. Прихожу потом, а весь мой Дюймовочкин костюм на мелкие шёлковые лоскутки порезаный у меня на гримёрном столике лежит... Я уволилась.

НАТАША. Вот - гадина. Нет, я б так не смогла. Всё-таки реквизит - это святое.

АНН. (Задумчиво кивает). Уи-и-и.

НАТАША. Ну, вот - ненависть!

ЛЯЛЯ. Да смешно всё это. Какая ненависть?

НАТАША. А Василич что говорит?

ЛЯЛЯ. Он обещал, что к премьере я весь белый свет возненавижу, не то что Ленина.

НАТАША. Значит, так и будет.

АНН. Почему... Ляля проблем?

НАТАША. Роль потому что не её. Ляля не может играть убийцу. Она не сходится с режиссёром по эстетическим соображениям. ЭстетИк. ПоэтИк. Другое. Ферштейн? (Весь свой рассказ сопровождает обильной жестикуляцией, чтобы француженке было понятней).

АНН. О эстетик дю мор! У-и? (Показывает поперёк горла - в смысле смерти - или пистолет к виску - паф-паф).

НАТАША. Мы тут все - женщины-киллеры!

ЛЯЛЯ. Выходит - так.

НАТАША. Патология.

АНН. Я чють-чють понять... Ваш режиссёр... Ба-дя-гин. Он чуть-чуть крези. Уи? Все человеки де ля арт - чуть-чуть крези. Это тужур интересант!

ЛЯЛЯ. Понимаешь, Анечка. У него концепция. Концепшен... Он борется против феминизма. Контр феминизм! Он считает, что если нам, женщинам, (ищет слово) шер ше ля фам - нам, ля фамам - туа, муа - дать волю - то вот что из этого получится. Ничего хорошего. Всех мужиков поубиваем. Всем мэнам - капут!

АНН. Кто-то ваш режиссёр обидел?

Ляля и Наташа переглядываются, пожимают плечами. Затемнение. Бадягин один в луче света.

БАДЯГИН. "Любовь - это добровольное рабство, к которому стремится натура женщины... Характер женской любви указывает на то, что она стоит ниже мужчины... Эта наклонность сливать свою личность с личностью другого, эта почти полная утрата всякой воли, привязанность и преданность любимому человеку, то есть именно те черты, которые развиваются сплошь и рядом в слабых или более низкой организации существах, живущих совместно с более сильными и высшими..." Но!..Но!.. Но ещё Мейерхольд говорил, что спектакль надо сокращать за счёт переходов. Не надо тратить на них время! Темп! Не теряйте темп! Ляля!

Ляля появляется на заднем плане. Бадягин быстро уходит со сцены. И дальше его голос уже в динамике.

ЛЯЛЯ. Уже здесь!

ГОЛОС БАДЯГИНА. Сергей!.. Макаров! На сцену!.. Макаров на сцену!

Сергей проходит по сцене.

СЕРГЕЙ. (Динамику). Пошёл на фиг.

ГОЛОС БАДЯГИНА. (Из динамика). Не на фиг, Макаров, а на сцену!

В глубине сцены Сергей и Ляля, занятые в "Карлсоне". Ляля кормит Карлсона вареньем из большой банки. Он с аппетитом уплетает, потом облизывается.

СЕРГЕЙ. Всё?

ЛЯЛЯ. Всё.

СЕРГЕЙ. Заправка прошла вкусно! "...Ну, полетели?

ЛЯЛЯ. А вдруг ты меня уронишь?

СЕРГЕЙ. Велика беда! Ведь на свете столько детей. Одним мальчиком больше, одним меньше - пустяки, дело житейское!

ЛЯЛЯ. Я - дело житейское? Нет, если я упаду...

ГОЛОС СЕРГЕЯ. Спокойствие, только спокойствие. Ты не упадёшь. Я обниму тебя так крепко, как меня обнимает моя бабушка. Ты, конечно, всего-навсего маленький грязнуля, но всё же ты мне нравишься...Летим!

ГОЛОС ЛЯЛИ. Летим!

ВМЕСТЕ. Летим!

Ляля и Сергей "летают", может быть, имитируют полёт, может быть, каким-то образом поднимаются над сценой. Они в упоении, им хорошо и свободно друг с другом играть эту сцену. И вдруг... У Карлсона отваливается пропеллер и с грохотом падает вниз. Ляля и Cергей в ужасе замирают, глядят вниз, потом друг на друга, потом на зрителей. Надо как-то спасать ситуацию.

ЛЯЛЯ. Эй, осторожней! У тебя, кажется барахлит мотор!

СЕРГЕЙ. Не знаешь, какая тут высота падения?

Бадягин из-за кулис наблюдает за этой накладкой: он в полном ужасе, он страдает так, словно произошла вселенская катастрофа - хватается за голову, закатывает глаза, закрывает лицо руками!.. Поскольку артисты всё-таки продолжают "летать" , а моторчика уже нет, Сергей и Ляля инстинктивно начинают махать руками, как крыльями, сначала не очень уверенно и слегка, потом всё сильнее и шире.

СЕРГЕЙ. Что будем делать?

ЛЯЛЯ. Тормози! Тормози вон на этой крыше!.."

Они собираются "улететь" за кулисы, но оттуда им навстречу "вылеает" Бадягин, он так же отчянно машет руками.

БАДЯГИН. Там ремонт!

Бадялин "подлетает" к пропеллеру, хватает его и "летит" к Сергею.

БАДЯГИН. Помощь летит.

ЛЯЛЯ. (Отыгрывая его повяление на сцене, в зрительный зал).Ой, птичка!

СЕРГЕЙ. Ты кто?

БАДЯГИН. Я твоя бабушка!

Ляля больше не может сдержать хохота и убегает со сцены.

СЕРГЕЙ. А-а, Малыша мама домой позвала...

БАДЯГИН. Угу, угу... (Прилаживает сергею моторчик).Давно летаешь?

СЕРГЕЙ. Д-давно... Бабушка, прости меня, я больше так не буду!

БАДЯГИН. Ну, что? Полетели?

СЕРГЕЙ. Я тут ещё полетаю...

БАДЯГИН. Ну, полетай, полетай, внучек. Приземлишься - поговорим!

(Показывает ему кулак, продолжая махать рукой, как крылом). Сергей один зависает на сцене. Затемнение.

Освещение меняется. Теперь свет мерцающий, странный, какой-то потусторонний.

В комнате отдыха появляются три женщины, может быть, в длинных одинаковых одеждах, может быть, в своих настоящих, соответствующих своему времени: это Юдифь, Шарлотта Корде и Фанни Каплан. Пока они двигаются медленно, словно только очнулись от приземления. Обходят комнату, осваиваются.

ФАННИ. Здесь всё по-другому.

ЮДИФЬ. Но тоже можно жить.

ШАРЛОТТА. (По-французски). Сегодня прохладно.

ФАННИ. Пожалуйста, говори на общедоступном языке. А то я ведь тоже могу перейти на русский.

ЮДИФЬ. А я, вообще, на древнееврейский.

ШАРЛОТТА. Здесь прохладно. Мне плохо. Мне очень плохо. Зачем мы здесь?

ЮДИФЬ. Чтобы согреться. (Подходит к оставленному чайнику, греет об него руки).

ФАННИ. Я хочу обратно.

ЮДИФЬ. Потерпи. Там только изморось и серый цвет. Ты ведь не хочешь вернуться в этот серый цвет, Фанни?

ФАННИ. Я не Фанни. Я - Дора. Дора Каплан. Это поздние советские историки назвали меня Фанни.

ЮДИФЬ. Ну, извини, дорогая, ты уже вошла в историю под этим именем.

ШАРЛОТТА.(Юдифи). Что делать? Что нам делать?

ФАННИ. (Юдифи). Это невыносимо. Ты обещала помочь. Ты говорила, что станет лучше. Когда?

ШАРЛОТТА. Когда?

ЮДИФЬ. Когда? Когда мы спасём от смерти ещё одного мужчину. Каждый раз, когда здесь на земле мы предотвратим убийство мужчины, там - у себя (кивает наверх) нам станет лучше. Искупить убийство можно, только спасая чью-то жизнь. Первый раз мне стало очень хорошо, когда я позаботилась о раскрытии заговора 170 патрицианок в Риме в консульстве Клавдия Марцелла и Тита Валерия. Казалось, что в городе свирепствует эпидемия. Правда, умирали почему-то только женатые мужчины. Я помогла остановить эти отравления, и трава на моём лугу сразу позеленела, и вода в Лете сделалась голубой-голубой.

ШАРЛОТТА. Я уже не помню зелёного цвета.

ФАННИ. Всё только серое-серое и бледно-коричневое. Можно сойти с ума! Никогда не думала, что можно сойти с ума от цвета!

ЮДИФЬ. А потом в 1632 году - вас тогда ещё не было со мной - казнили итальянку Тоффанию за торговлю ядом, который она изобрела для неверных мужей и продавала жёнам. Оттуда и появилось потом название воды с мышьяком "Аква Тоффана". Я очень вовремя тогда появилась в Палермо. И на моём лугу среди тра вы стали пробиваться ландыши, ромашки, розы, эдельвейсы... Я всякие цветы люблю.

ФАННИ. А здесь-то что?

ШАРЛОТТА. (Берёт в руки и вертит какую-нибудь театральную маску). Дель арт. Театр.

ФАННИ. Что может случиться в этом театришке? Это тебе не средневековая Италия, не война, не революция.

ЮДИФЬ. Значит, что-то может, раз нас сюда послали.

ФАННИ. Ты нас научишь? У нас получится?

ЮДИФЬ. Должно получиться. Я мечтаю о фруктовых деревьях. Мне хочется, чтобы выросли яблоки, сливы, абрикосы...

ФАННИ. Чтобы прилетели птицы.

ШАРЛОТТА. Уи. (Перечисляет птиц по-французски). И попугаи!

ЮДИФЬ. Непременно попугаи.

На разные лады передразнивая птичьи голоса, женщины исчезают. Освещается Наташа в костюме Юдифи.

НАТАША. За что же нам на плечи эта скверна - Под наши стены войско Олоферна? Они конём и всадником гордятся, Их щит и меч преграды не боятся, И множатся в числе ассирияне, Но ты велик, ты сокрушает брани. Дай нам достойно вынести лишенья И покарай их за превозношенье, За то, что жгут святилища чужие, Моей рукою женской сокруши их!

БАДЯГИН. Это никуда не годится... Ты чужое, данное автором пьесы, должна сделать своим собственным! А ты ничего не чувствуешь! Ничего не чувствуешь!

НАТАША. (Пытаясь оправдаться). А я и не должна... чувствовать... Вы же сами говорили, что актёр производит впечатление на публику не тогда, когда он, на самом деле неистовствует, а когда хорошо играет неистовство...

БАДЯГИН. Это, во-первых, не я говорил, а Дидро... А, во-вторых.. Ты знаешь первый закон искусства? Если тебе нечего сказать - молчи! Если тебе есть что сказать - скажи и не лги! Уйди! Уйди с глаз моих!

Наташа убегает. Бадягин в неописуемой тоске удаляется вглубь сцены, берёт аккордеон, садится спиной к зрителям и играет, страдая. Постепенно он затемняется. Наташа одна мечется по сцене, наконец, находит Сергея, одиноко сидящего в гримёрке.

НАТАША. Серый, где ты был?

СЕРГЕЙ. Скажи своему новому русскому, что материю для шатра Олоферна придётся менять. Она рвётся. Премьеру сыграем, а дальше - не знаю. Это не дорого.

НАТАША. Я его бросила.

СЕРГЕЙ. Что?

НАТАША. Я его бросила.

СЕРГЕЙ. (Медленно понимая, что это правда). С ума сошла? Спектакль ещё не выпущен, а ты бросаешь спонсора. Ты, вообще, что о себе понимаешь?

НАТАША. Я не могу любить двоих сразу.

СЕРГЕЙ. Тогда люби его.

НАТАША. Ты, правда, такой циничный или это самозащита?

СЕРГЕЙ. Это здравый смысл.

НАТАША. А-а.

СЕРГЕЙ. Да. И забота о ближнем. Мне-то что? Я ещё в двух фестивальных работах занят, а у тебя Юдифь - единственная стоющая центральная роль.

НАТАША. Я ж не мужчина. Для меня любовь важнее работы.

СЕРГЕЙ. Ты, конечно, не мужчина, моя дорогая. Но не забывай, что ты и не женщина: ты - актриса. Мирись со спонсором. Прекращай эту творческую несостоятельность - это неинтересно. Не может она любить двоих! Не разочаровывай меня, Наташка! Десятерых полюбишь, если искусство потребует!

НАТАША. Я тебя везде искала. Где ты был?

СЕРГЕЙ. Давай ты не будешь задавать вопросов, свойственных жёнам.

НАТАША. Ты меня уже не любишь?

СЕРГЕЙ. (Сдержанно). Люблю. Но ты сейчас делаешь ошибку за ошибкой.

НАТАША. Прости. Я... Я не права... Эта француженка...

СЕРГЕЙ. Эта француженка очень помогает нашему театру. Это - выход совсем на другой уровень общения.

НАТАША. Она тебе нравится.

СЕРГЕЙ. Мне нравятся все красивые женщины. Для тебя это не новость.

НАТАША. Серёжа. Она - чужая и холодная.

СЕРГЕЙ. (По-французски). Пет-этр.

НАТАША. Что?

СЕРГЕЙ. Может быть.

НАТАША. Почему мужчины всегда так любят чужое?

СЕРГЕЙ. (Обнимает Наташу). "Не нужен нам берег турецкий, и Африка нам не нужна".

НАТАША. Скажи, у тебя с ней роман?

СЕРГЕЙ. (Она достала его вопросами). Не хочется мне с тобой ссориться, Наташка. Очень ты больно мечом лупишь в сцене убийства... Но придётся. (Встаёт, уходит, напоследок оборачивается). Осторожней надо работать. Профессиональней, я бы сказал.

Он хочет уйти. Наташа догоняет его, хватает за плечи, порывисто прижимается к его спине, пытаясь удержать. В этот момент входят Анн и Ляля. Пауза.

СЕРГЕЙ. "Ведь ты пришла убить. Что? Я не прав?"

НАТАША. (Не сразу, но включается в его игру - попытку представить всё происходящее репетицией). "Ты сразу понял?"

СЕРГЕЙ. "Да."

НАТАША. "И всё поняв, Ты тешился со мной, как с мышью кошка, Ты поразвлечь решил себя!"

СЕРГЕЙ. "Немножко".

ЛЯЛЯ. (Перебивая текстом из своего спектакля). "Доверять неразумным ощущениям - свойство грубых душ".

СЕРГЕЙ. (Подражая Ленину). "Личный роман не должен переплетаться с политикой".

Все женщины так или иначе движутся вокруг Сергея.

АНН. (Бросается к нему)."Я написала вам, Марат, сегодня утром. Получили ли вы моё письмо?"

СЕРГЕЙ. (Шарахаясь от неё)."Буйной любви надо страшиться так же, как ненависти. Когда любовь прочна, она всегда ясна и спокойна."

АНН. "Смею ли я надеяться на минуту внимания?"

СЕРГЕЙ. "Я очень болен."

ЛЯЛЯ. "Влюбиться не значит любить, влюбиться можно и ненавидя!"

СЕРГЕЙ. "Нет, нет и нет! Это не вяжется с революцией!"

НАТАША. "Ещё одно твоё коварство? Что же На этот раз?"

СЕРГЕЙ. "Люблю тебя..."

НАТАША. "О, Боже!"

АНН. "Достаточно того, что я очень несчастна, чтобы иметь право на вашу защиту!" (Трётся о него плечом, заигрывая).

ЛЯЛЯ. (Откуда-то в её руках появился браунинг, и она нежно поглаживает им Серёжину грудь). "Идеи могут быть обезврежены только идеями".

СЕРГЕЙ. (Вырываясь из этого кольца). Мы - пролетариат - восходящий класс. Мы не нуждаемся в опьянении, которое оглушало бы нас или возбуждало. Несдержанность в половой жизни - буржуазна: она признак разложения!" (Уходит).

АНН.(Ему вслед). "Истинное величие свободно, кротко, доступно и популярно".

Ляля ставит гладильную доску, собирается гладить платье. Анн ей помогает.

ЛЯЛЯ. Наташка, тебя звал Бадягин.

НАТАША. "Жду - не дождусь я праздничного дня, Когда, Господь, ты призовёшь меня..."

Наташа уходит.

ЛЯЛЯ. (Гладит). Платье у тебя оставлю. Ладно?

АНН. Да-да.

ЛЯЛЯ. Всё сейчас приготовлю к завтрашнему открытию и побегу.

АНН. Да-да.

ЛЯЛЯ. ... Ля мур-р-р.

АНН. О-о?

ЛЯЛЯ. Если бы ты знала, Анечка, какая у меня сейчас... настоящая любовь.

АНН. Первый раз?

ЛЯЛЯ. Такая - первый... А, может, и вообще, никогда...

АНН. Он - кто?

ЛЯЛЯ. Да так...

АНН. СекрЕ?

ЛЯЛЯ. (Переводя разговор на другую тему).А...ты вот как считаешь, Шарлотта Корде - положительный образ или отрицательный? Позитив или негатив?

АНН. Тражик.

ЛЯЛЯ. Трагичней Каплан?

АНН. Фанни делать всё о кей. Шарлотта - нет о кей. Ленин - плохо. Марат - хорошо. Шарлотта заблудила... Блуждала...

ЛЯЛЯ. (Громко помогая). Заблуждалась!

АНН. Шарлотта тражик.

ЛЯЛЯ. А по-моему убивать - всегда неправильно. Люди убивают друг друга потому, что не умеют договориться. Женщины должны быть мудрее мужчин... Я прочла книжки. (Громко, как с глухой). Лиливр! Про Ленина.

АНН. Очень-очень! Теперь мавзолей! Ты быть мавзолей?

ЛЯЛЯ. Наш класс в пятом классе водили. Все там чуть не сдохли в очереди на морозе. Ля морт на морозе! А я как раз болела - не попала - слава Богу! Болела - (поёт) "жу си мала до"..

АНН. Надо ходить!

ЛЯЛЯ. Ни за что! Не люблю я на мёртвых смотреть...

АНН. Надо всё любить. Всех любить. Всё, что надо. Россия - страна любви.

ЛЯЛЯ. Кто тебе сказал?

АНН. Серж.

ЛЯЛЯ. ...Серж. А ты... чего вообще-то приехала?

АНН. Всё узнавать. Всё понимать. Всё играть. И ваши "кушать подано", ваши ёлки, зайки, всё-всё...

ЛЯЛЯ. Это у нас запросто.

Входит Сергей.

ЛЯЛЯ. (Театрально). Входит Серж. (Сергею).Серж, а , правда, красивое платье?

СЕРГЕЙ. Ляль, ты ж, вроде, куда-то опаздывала.

ЛЯЛЯ. "Любовь - единственная страсть, которая оплачивается той же

монетой, какую сама чеканит!"

СЕРГЕЙ. (Театрально настойчиво). Ляля уходит.

Ляля уходит. Анн смотрит на Сергея, Сергей на Анн.

АНН. "О, Франция, спокойствие твоё зависит от исполнения законов; я отнюдь не нарушаю их, убивая Марата, осуждённого вселенной. Он стоит вне закона. Как только у народа раскроются

глаза, он будет рад освобождению от тирана". Дальше - то же по-французски. (В конце смысл не важен - важна экспрессия).

Сергей приближается к Анн, обнимает её, начинает целовать.

АНН. (Кивая на дверь). Ле фий? Де-воч-ки...

СЕРГЕЙ. Все ушли.

АНН. Репетисион?..

СЕРГЕЙ. Там сейчас не моя сцена.

На заднем плане Бадягин отчитывает Наташу.

БАДЯГИН. Пойми, Наташа, ты не должна с ним заигрывать. Ты должна быть абсолютно отстранённой. Чтобы у него и мысли не возникло рассматривать тебя просто как женщину. Нет! Только как идею, как миссию. Иначе он тут же тебя растерзает! Это же ассириец! Ладно. Попробуем танец.(В динамике древневосточная музыка).

Наташа танцует и постепенно затемняется. Сергей продолжает целовать Анн, пытаясь раздеть.

СЕРГЕЙ. Я запру дверь.

АНН. Нон-нон, нет теперь.

СЕРГЕЙ. Почему?

АНН. Я не могу... та-ак.

СЕРГЕЙ. Здесь по-другому не будет. Только так. Тебя смущает пошлость обстановки?

АНН. Кес ке се пошлость?

СЕРГЕЙ. Ну... прости меня, наверное, я не сдержан. Но я уже так соскучился по тебе. Я скучал. Ты понимаешь?

АНН. Уи. И я скучал.

СЕРГЕЙ. Я всё не могу поверить, что ты... что мы... Видишь, не подберу слов. Это для меня-то, для опытного обольстителя, просто непростительно.

АНН. Кес ке се обольстителя?

СЕРГЕЙ. Обольститель... Ловелас... Дон-Жуан. Вот.

АНН. Ты?

СЕРГЕЙ. Амплуа.

АНН. А...

СЕРГЕЙ. Когда я увидел тебя первый раз... в кино... Я подумал: "Боже мой... И ведь кто-то её раздевает..." То-есть... ну, кого-то любит она, с кем-то спит. Я выучил одну единственную фразу по-французски.

АНН. Уи?

СЕРГЕЙ. Ву ле ву куше авек муа.

АНН. (Смеясь). Нон-нон. Не так. Надо так. (Говорит по-французски). Я люблю тебя. Я не могу без тебя жить.(Потом это же по-русски). Так - правильно.

СЕРГЕЙ. Это правда?

АНН. Что?

СЕРГЕЙ. То, что ты сказала. Не можешь без меня жить?

АНН. Могу, но не хочу. (Обнимаются, целуются). Я видеть Олоферн, я видеть Ленин... Серёжа... ты... Я не видеть такой артист. Я (увезу - по-французски) тебя Ницца. Вилла. Море. После. Апре премьер. Ты - ехать?

СЕРГЕЙ. Анн... Я уже давно ничего на свете не боялся. Теперь я буду бояться одного - потерять тебя.

АНН. (Смеясь). О, это сложно! Я не иголка в сене. Так? Пуркуа ля Сен? Пуркуа в реке?

СЕРГЕЙ. Позавчера на приёме в посольстве, когда ты посмотрела на меня, а я на тебя... И я понял, что... всё будет... Ты понимаешь? Я не слишком быстро говорю?

АНН. Нон-нон, (по-французски) я понимать.

СЕРГЕЙ. Я не сентиментален, я циничен. Жё сюи синик до мозга костей. Я не верил, что бывает с первого взгляда.

АНН. Кё жё сюи ёрёз. (Как я счастлива).

СЕРГЕЙ. Я буду любить тебя.

АНН. (Заглядывая в разговорник). Долго? Длинно?

СЕРГЕЙ. Бесконечно.

Опять обнимаются, целуются.

СЕРГЕЙ. Я запру дверь. Ля порт.

АНН. Здесь есть тайна? СекрЕ?

СЕРГЕЙ. Ну... я не хотел бы... Пока во всяком случает. Селянс.

АНН. Есть другой роман?

СЕРГЕЙ. Нет, что ты! Бабы тут все одинокие, невостребованные.. Ну, неудачницы. Начнут злиться, завидовать. Это отразится на работе. Как тебе объяснить? (Изображает мимикой обиженных или разъярённых женщин).

АНН. Апре трават, апре фестиваль. После.

СЕРГЕЙ. Да, лучше так.

АНН. Они тебя... амор... все. Ревность. Смерть. Тогда... суар. Вечер.

СЕРГЕЙ. Суар я должен пройти с Наташкой все наши сцены. Завтра ж открытие фестиваля.

АНН. Ночь.

СЕРГЕЙ. Ночью я обещал репетировать с Лялей. Видишь, тут напряжённо. Мы должны хорошо себя показать.

АНН. Но Ляля ушла ля мур. Рандеву.

СЕРГЕЙ. Рандеву? Так и сказала?

АНН. Уи.

СЕРГЕЙ. Ну, значит, успеет до репетиции. Мы тут в России, видишь, всё привыкли успевать... Это с тобой... другой этикет.

АНН. Значит, бесконечно - нет.

СЕРГЕЙ. Бесконечно будет завтра днём. Днём - ты согласна? До кор?

АНН. Серж, (Заглядывая в "Разговорник") я ждала тебя всю жизнь.

Свет, направленный на них, гаснет.

БАДЯГИН. (Освещаясь). "Если женщина по любовному капризу отдаётся мужчине, то она в первые минуты больше придаёт значения тому, что в этом человеке нашли другие женщины, нежели она сама. Позволяя ухаживать за собой какому-нибудь донжуану, честная женщина с гордостью думает о той победе, которую она одерживает таким образом над многочисленными соперницами своими..." "Идите в театр и умрите в нём"... (Исчезает).

Появляется Фанни, следом за ней Юдифь, и в конце - Шарлотта.

ФАННИ. Все эти актёрки - жалкая пародия на нас.

ЮДИФЬ. Не ропщи. Может быть, это ещё одно наказание - снова ткнуть нас носом в наши преступления. Заставить пережить всё по-новой только в этом театральном, ненастоящем виде!

Фанни исчезает.

ЮДИФЬ. На острове Рапа все мужчины считались для женщин священными, и поэтому женщины должны были кормить их, вкладывая им пищу в рот.

ШАРЛОТТА. (Может быть, она говорит это по-французски, активно помогая себе жестикуляцией). В африканском племени фанти женщине, подслушавшей тайны своего мужа, обрезали уши, а разгласившей их - губы.

Ляля сидит за столиком в кафе. К ней подходит Сергей.

ЛЯЛЯ. (Кидаясь к нему). Серёжа! Я уже думала - ты не придёшь. Господи, Серёжа. Какой ты усталый. Ты себя совсем не жалеешь. Нельзя так всё отдавать искусству... Что? Водки?

СЕРГЕЙ. Не надо. Давай просто посидим.

ЛЯЛЯ. Ну... А, может, пирожное?

СЕРГЕЙ. Люлёк, не мельтеши. Сядь. Успокойся.

ЛЯЛЯ. Я не могу. Я на взводе. Знаешь, у меня ощущение, будто я к тебе подключена проводами под напряжением... Целый день без тебя. Это так мучительно - всё время себя сдерживать! Если я встречаю тебя в театре - иду за тобой, как дура, а потом - спохватываюсь - приходится себя заставлять идти в другую сторону. А когда мы в буфете или в... ну, в общем, с людьми, я с трудом себя заставляю на тебя не смотреть. Я боюсь тебя не видеть. Я боюсь упустить любой твой жест или взгляд. Даже если он ко мне не относится. Или слово не расслышать. Я бы так и ходила за тобой всё время хвостиком. Я тебе надоела?

СЕРГЕЙ. Ну, что ты, Ляль.

ЛЯЛЯ. Честно?

СЕРГЕЙ. Честно.

ЛЯЛЯ. Знаешь, Наташка говорит, что артистов любить нельзя.

СЕРГЕЙ. А она что... в курсе?

ЛЯЛЯ. Нет, что ты! Зачем?

СЕРГЕЙ. Ну, пусть не любит артистов. Пусть любит новых русских.

ЛЯЛЯ. Он её бросил.

СЕРГЕЙ. ...Осатанел, наверное.

ЛЯЛЯ. Я знаю, от меня тоже можно осатанеть. Говорят, что мужчинам скучно с женщинами, которых они уже до конца завоевали. А я уже совсем тобой завоёванная. И ещё такая привязчивая. Ты мной не тяготишься? Ты тогда от меня отдыхай. Ладно?

СЕРГЕЙ. Ладно. А сейчас я с тобой отдохну? Можно?

ЛЯЛЯ. Ой! (Кокетливо). О чём это ты?

СЕРГЕЙ. Я с вами в ночь уйду бульварами... (Увлекает её за собой).

ЛЯЛЯ. И-и... и буду сниться вам кошмарами!..

Оба исчезают. Появляются Юдифь и Шарлотта.

ЮДИФЬ. На Маркизских островах женщине не позволяется входить в лодку, считается, что она своим присутствием пугает рыб.

ШАРЛОТТА. В Новой Каледонии женщина при встрече с мужчиной обязана была уступить ему дорогу и жить могла только в изолированном помещении.

ЮДИФЬ. У древних иудеев женщине под страхом смертной казни запрещалось надевать мужское платье.

ШАРЛОТТА. Ну? Разве это жизнь?

Пропадают.Утро. Звенит будильник. Наташа входит к Анн, выключает будильник, смотрит - сколько времени.

НАТАША. Фирма "Заря" - никогда не подводит.

АНН. (Говорит по-французски). Время неумолимо.

НАТАША. Что ты говоришь?

АНН. Вставать?

НАТАША. Ты ночевала в театре?

АНН. Уи.

НАТАША. А Лялка где?

АНН. ...Нет.

НАТАША. Вот новости. Я думала, она с тобой тут осталась. Её не было всю ночь. Где ж она? Хоть бы предупредила - волнуйся тут.

АНН. Но-но, волноваться - но! Сергей сказал... репетисион...Ночь - репетисион Ляля.

НАТАША. Ночью репетисион?

АНН. Что-то не так?

Входит Ляля.

ЛЯЛЯ. Доброе утро.

АНН. Привет! Как дела? Как роль?

ЛЯЛЯ. Роль? А что - роль?

НАТАША. Бон жюр. Ты где была?

ЛЯЛЯ. Ой, девчонки, как я люблю ночной город... Кафешки на каждом углу, лампочки, фонари, всё светится, мигает, заигрывает. Взбитые сливки... Горячий шоколад! Это - скажу я вам - пропадай моя фигура. (Оглядывает талию).

НАТАША. Ты - пьяная?

ЛЯЛЯ. Совсем чуть-чуть. Гульнула.

НАТАША. Одна гульнула?

ЛЯЛЯ. Я девушка творческая: имею право на одиночество, медитацию.

НАТАША. С Серёжей. (Ляля молчит). Почему ты не сказала, что у вас ночная репетиция? Я бы за тебя не волновалась.

ЛЯЛЯ. Даже не знаю, что тебе сказать.

НАТАША. Что же в этом такого? Расскажи, как медитировали. Где? Где-нибудь в сквере на лавочке? Или в каком-нибудь подъезде? Хорошо ли получалось?

ЛЯЛЯ. А что случилось, чтоб именно в подъезде?

НАТАША. Потому что к себе он сейчас не водит - у него мама больная. Значит, это и есть твоя личная жизнь?

ЛЯЛЯ. Ты... ты любишь его что ли?

НАТАША. Подонок! Подонок! (Рыдает).

ЛЯЛЯ. Любишь... артиста.

НАТАША. Ненавижу! Я думала - это она (Показывает на Анн), а это...- ты...

ЛЯЛЯ. Мы любим друг друга.

НАТАША. Что?.. Кто?

ЛЯЛЯ. Я не знаю, что у тебя с ним было, и это не важно уже. Мы любим друг друга.

НАТАША. Да я... да мы только вчера... Вот здесь на этом диване, когда вы ушли... Мы были вместе. Смеялись, перебирали всех наших артисток. Я говорю:"А как ты думаешь, Лялька - сексуальная?" А он говорит:"Я думаю, она - тихая подстилка."

ЛЯЛЯ. (Стоит некоторое время потрясённая. После паузы). Он не мог так сказать обо мне. Он не мог так сказать обо мне. Только не он... Ты это придумала, чтобы мне сделать больно... Да?

Наташа молча смотрит на неё.

ЛЯЛЯ. Он не мог так сказать...

НАТАША. Ну, только не говори, что вы сегодня ночь напролёт романтично гуляли по бульварам и целовались на лавочках.

ЛЯЛЯ. Да... Гуляли по бульварам и целовались на лавочках. И он читал мне... сонеты Шекспира...И кормил взбитыми сливка-ми...И рассказывал об отличии американской драмы от европейской... Тебе трудно это понять. Ты всё понимаешь только нижней частью тела. Ты соврала?

НАТАША. Он мне тоже читал Шекспира. И отличии американской драмы от европейской я знаю не хуже тебя. И "Шоколадница" на "Октярьской"...и...

ЛЯЛЯ. И... всё это... сейчас?.. Вот... сейчас... (Наташа молчит). Но... подстилку - это ты сама придумала?

Наташа молчит. Ляля идёт в свою комнату и возвращается с браунингом в руке.

ЛЯЛЯ. Ты говорила - мужчин надо отстреливать?

АНН. (Тихо, как больной). Ляля... Это рек-ви-зит.

НАТАША. (Обречённо). Не реквизит это. Сама подарила... Ляль, ты что?

ЛЯЛЯ. Сейчас... У меня патрон есть.

НАТАША. Ляль... С ума сошла?.. Ты если не угомонишься, я психушку вызову.

ЛЯЛЯ. (Достаёт патрон, заряжает браунинг). Не успеешь.

НАТАША. Да он сломаный! неужели ты думаешь, я тебе, экзальтированной дуре настоящее боевое оружие бы в руки дала?

ЛЯЛЯ. Вот и проверим!

НАТАША. (На вопросительные брови Анн Наташа показывает пальцем у виска). Анька, встань в дверях.(Ляле). Ты отсюда не выйдешь. Или придётся убить кого-нибудь из нас.

Анн с Наташей пытаются приблизиться к Ляле. Ляля наставляет на них пистолет.

ЛЯЛЯ. Ни с места! Мировая контрреволюция не дремлет! Спокойно, девочки. Не надо ко мне подходить.

Они останавливаются.

НАТАША. Ляль, не сходи с ума. Ты ж нормальная баба. Ну, не устраивай тут театр одного актёра. Побереги эмоции для сцены.

ЛЯЛЯ. Что? Жалко тебе его стало?

НАТАША. (Помолчав). Нет. Мне его не жалко. Мне тебя жалко. Что с тобой потом будет, подумала?

ЛЯЛЯ. А мне всё равно. (Опускает пистолет). Но дело не в этом. Дело в том, что никогда в жизни я не смогу убить... У меня не хватит сил. убить... Он прав. Я... тихая подстилка.

НАТАША. Да я соврала тебе, чтоб больно сделать...

ЛЯЛЯ. Я плохая актриса. У меня совсем нет темперамента.

НАТАША. У те-тебя потрясающий трагический темперамент. Аньк, скажи! Темперамо тражик! Вон сколько времени нас в напряжении продержала.

ЛЯЛЯ. Я - ноль. Полный ноль. Грязь. Слякоть. Я хочу, хочу, чтобы он умер. Если бы его кто-то другой убил...

АНН. (Протягивая руку). Я - убить.

ЛЯЛЯ. Что?

АНН. Мне есть сила. Тем-пе-ра-мон.

Долгая пауза. Ляля протягивает Анн пистолет.

ЛЯЛЯ. На.

Анн берёт его, разглядывает.

АНН. Я думал, русский мужчина - это душа. А ля франсе - только секс. Один, два, три... Нон... Первый, второй, третий... Все были - секс... Он сделал со мной страшное...

ЛЯЛЯ и НАТАША. (Вместе). Что?

АНН. Он говорить, говорить, говорить... Он научил сравнивать. Нельзя заставлять сравнивать! Очень больно! Нельзя говорить и... не дать! Нельзя близко, если нет... (В потрясении переходя на идеальный русский). Нельзя приучить человека к мысли, что он нужен, а потом оттолкнуть. Это чудовищно! Тогда секс - честнее! Мои французские мужья были честнее, а я ненавидела их, за то, что они не умеют любить! Не умеют выразить! Не умеют сказать! А он... Как же можно давать надежду, зная, что ничего быть не может? Как это можно? Как это можно?

НАТАША. Что она?

ЛЯЛЯ. Что-что? Ясное дело, тоже настрадалась баба от всяких козлов.

АНН. Хорошо. Я ни с кем не была так счастлива, как от всяких козлов. Он - страшный человек. Он не должен жить. Больше никто не будет с ним счастлив.

Анн хочет уйти.

НАТАША. (Преграждая ей дорогу). Подождите, девочки... Я тоже сог-

ласна, но у меня есть предложение! Остыньте!

ЛЯЛЯ. Иди-иди, Анечка. Я её подержу.

НАТАША. Послушайте же вы меня! Убивать его сейчас - это рубить сук, на котором сидишь. У меня от этого фестиваля зависит всё, у тебя, Ляльк, тоже. Специально на меня завтра два продюсера посмотреть придут - один из Лондона, другой из Израиля. И кого я буду убивать на сцене? Да он - пустое место! А театр? Вы подумайте головой-то!.. А! Конечно, (Анн) тебе наплевать. Ты уже звезда. Тебе скандал - только лишняя реклама. (Ляле). У них, Ляль, свои западные способы раскрутки. (Анн). Не терпится появиться на первых полосах газет? "Анн Клер убивает своего русского любовника!"(Всё это показывает пантомимой). "Ревность - главный стимул театрального искусства". "Шарлотта Корде - женщина-убийца". "Актриса вошла в образ!" А нас с Лялей опять в третий ряд массовки! Девочки, миленькие, ну если мы его... всё равно уже... приговорили... То пусть. Только после фестиваля. (Анн). А ты поимей совесть и... солидарность профессиональную, вообще!

Анн смотрит на Лялю.

ЛЯЛЯ. Права. Не стоит он нашей загубленной актёрской карьеры. А ну отдай мой реквизит. Звезда.

Анн протягивает ей браунинг. Наташа с облегчением вздыхает.

ЛЯЛЯ. (Убирает пистолет). Хотя... Я Бадягину показывала. Он говорит, что, может, не такой уж и сломанный. Играть с ним запретил. Реквизитный выдал.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На сцене - двое: Юдифь в объятиях спящего Олоферна. Юдифь тихонько высвобождается из-под его руки, почти нагая и непричёсанная. Она склоняется над ним и нежно гладит его волосы.

ЮДИФЬ О, Ты, Господь, пославший это счастье И всё переменивший в одночасье! Ты - мой отец и высший судия! Тебе открыта вся душа моя. Куда же от самой себя мне деться? Ты был всегда со мною рядом - с детства. Когда играла и когда пряла - Я ощутить Тебя всегда могла. Спала - Ты приближался к изголовью! Скажи, что делать мне с моей любовью? С чем я должна встречать начало дня? Скажи - чего ты хочешь от меня?

Юдифь берёт меч и опускает его на спящего Олоферна.

Долгие бурные овации. Крики "браво" на разных языках. Скандирование:"Наташа!" Отдалённо звучит "Шалом алейхем"!"

Наташа в костюме Юдифи с охапкой цветов в руках входит в

гримёрку. Кладёт цветы, смотрится в зеркало.

К ней подбегает Ляля с бокалом вина в руках, ставит на столик.

ЛЯЛЯ. (Обнимая, чмокая). Натусик, поздравляю! Давай скорей. Там уже "Шампанское" открывают. Бадягин речь говорит про твой неожиданно засиявший талант! Во! (Врубает динамик).

ГОЛОС ВАСИЛИЧА. Я счастлив, что именно в нашем театре, в наших руках, этот бриллиант нашёл достойное обрамление! И все мы не чужие на этом празднике жизни! (Ляля динамик вырубает).

НАТАША. Я сейчас.

ЛЯЛЯ. А всё фойе уставлено корзинами роз разных сортов. И между ними ходит мрачный человек с сотовым телефоном. Не знаешь - кто это?

НАТАША. А... Это, наверное, серебристый джип.

ЛЯЛЯ. Кто?

НАТАША. Ну... я тут шла по улице, и ко мне такой джип красивый привязался. "Би-бип", - говорит. Я головой мотаю - в смысле, нет. Там, знаешь, стёкла тёмные: кто сидит - не видно. Но машина очумительно красивая - никогда таких не видела. Ты ж знаешь, я за эстетическое удовольствие всё отдам.

ЛЯЛЯ. Ну? Отдала?

НАТАША. Ну, он опять "Би-бип", нежно так, завлекающе. Я всё иду. Он всё едет. Потом уже обиженно, настойчиво - би-бип! Я думаю: а пропадай моя молодая жизнь - украдут на плантации мак собирать - так мне и надо - не могу больше... Ну и села...

ЛЯЛЯ. ...Бадягин "Укрощение строптивой" хочет ставить. Меня тогда чур на Бьянку. Возьмёшь?

НАТАША. Возьму.

Ляля целует её и убегает. Входит Анн.

АНН. Наташа... ты...(Смотрит в словарь). Комедьен тражик! Гранд! Большая.

НАТАША. Спасибо, Аня.

АНН. Я... Потрясена... Не то... Трясусь... Нет. Потрясаю. Уи?

НАТАША. Ты не представляешь, как важно мне это слышать от тебя.

АНН. Рада с тобой знакома.

Входит Сергей.

АНН. (Уходя). Пардон.

Наташа и Сергей одни.

НАТАША. Я не очень больно тебя мечом?

СЕРГЕЙ. В самый раз.

НАТАША. Бадягин, кажется, доволен.

СЕРГЕЙ. Ты сегодня превзошла себя. На какое-то мгновение мне показалось, что ты, действительно, можешь меня убить.

НАТАША. Ты ещё нужен живой... Для искусства.

СЕРГЕЙ. А для тебя? (Обнимает её).

НАТАША. Что случилось, Серенький? Реки потекли вспять? Земля закрутилась в обратную сторону? (Сергей молча целует её). Скажи мне... А ты бы мог любить сразу нескольких женщин?

СЕРГЕЙ. Очередное обвинение? Ты совершенно не поддаёшься воспитанию.

НАТАША. Это просто вопрос. Я совсем не знаю мужской психологии. Мне интересно - у тебя так бывало, чтобы несколько сразу?

СЕРГЕЙ. Всякое бывало, Наташ. У тебя что ли сразу нескольких мужчин не было?

НАТАША. Ну... Ну...

СЕРГЕЙ. Ну-ка, ну-ка? (Тоном проповедника). В глаза мне! А?

НАТАША. Просто когда размениваешься - потом такая пустота, словно не жила на свете. Может, у нас менталитет такой идиотский. Ну, не можем мы быть счастливы, когда много. Мы можем быть счастливы, когда - вот так. (Показывает сплетённые пальцы рук). У меня родители всю жизнь были вот так - как паз и втулка. Папа так однажды сказал - он слесарь был. Они настолько были заняты друг другом,.. я часто чувствовала себя лишней.

СЕРГЕЙ. Ну, значит, не встретил я ещё втулку,.. то есть паз... или не знаю уж там чего... Нету такой. Ты прости, что я тебе это говорю - сама напросилась.

НАТАША. Бог простит... А меня в кино приглашают сниматься. В Англии. Полгода. Ехать?

СЕРГЕЙ. Какой разговор, Наташка?!

НАТАША. А ты?

СЕРГЕЙ. (Берёт её ладонь, прикладывает её пять пальцев к своим пяти). "Всё, что сбыться могло, Мне, как лист пятипалый, Прямо в руки легло. Только этого мало."

(Он целует её в лоб и хочет уйти).

НАТАША. Серёжа... А у Ляльки пистолет настоящий. Вам завтра играть. Не боишься?

СЕРГЕЙ. Обижаешь, Наташка. Я - же актёр. Умереть на сцене - счастье.

Он уходит.

НАТАША.(Одна). В Древнем Риме употребление женщиной вина наказывалось - смертной казнью. В Китае женщина не имела права есть вместе с мужчиной, а в Бирме - входить в храмы и в места судилищ.

Некоторое время стоит неподвижно, потом резко выпивает оставленное Лялей вино. Затемнение. Во всю мощь врубается "Шалом алейхем" в исполнении духового оркестра израильской армии и в конце куплета плавно перерастает в "Прощание славянки".

ГОЛОС ЛЕНИНА. Мы не должны делать себе иллюзий, пгедставлять вгага совсем уж неумным, недогадливым, неосмотгительным. Мы всё вгемя должны быть начеку! Все сгедства и методы хогоши в борьбе за дело пголитагиата!

Несколько выстрелов из браунинга. Опять шум оваций. Появляется Сергей. К нему подходит Ляля.

СЕРГЕЙ. Всё-таки вырвалась от своих новоявленных поклонников?

ЛЯЛЯ. А ты - от поклонниц.

СЕРГЕЙ. Вечер - твой.

ЛЯЛЯ. Ты меня любишь?

СЕРГЕЙ. Да.

ЛЯЛЯ. Ты сегодня замечательно играл.

СЕРГЕЙ.(Скромно потупясь). Я был только твоим сопровождением, Ляля. Скрипочка ты моя первая.

ЛЯЛЯ. Тебе работу предлагали?

СЕРГЕЙ. Я от Бадягина не уйду. Он меня породил - он меня и убъёт.

ЛЯЛЯ. (Смеётся) От ревности?

СЕРГЕЙ. Ну... только не он. Чего ему ревновать? Он - гений.

ЛЯЛЯ. А я?

СЕРГЕЙ. И не ты.

ЛЯЛЯ. Почему это?

СЕРГЕЙ. Ты - добрая.

ЛЯЛЯ. И - тихая...

СЕРГЕЙ. И мягкая, и нежная, и вообще - хорошая ты.

ЛЯЛЯ. Неужели ты можешь так врать?

СЕРГЕЙ. Я ещё и не так могу!

ЛЯЛЯ. А может тебя кто-нибудь полюбить так, чтобы... убить от ревности?

СЕРГЕЙ. Ну, на каждого гениального актёра может найтись какая-нибудь истерично-фанатичная поклонница...

ЛЯЛЯ. Думаешь, дело только в фанатизме?

СЕРГЕЙ. В болезни дело. Лелёк, зачем нормальной женщине убивать нормального мужчину? Не любит один - найди другого. Слушай! О чём мы с тобой говорим в ночь премьеры?! Мы заболели что ли?

ЛЯЛЯ. А о чём говорить?

СЕРГЕЙ. А говорить, вообще, не обязательно. Ты на сцене всё сказала. Упивайся паузой, дорогая.(Закрывает ей рот поцелуем и пытается увлечь в ночь).

ЛЯЛЯ. Серёжа... Я хочу тебе признаться...

СЕРГЕЙ. Ой, не пугай.

ЛЯЛЯ. Серёжа...

СЕРГЕЙ. Может не надо? "Многая знания - многая печали". Мне и так с тобой хорошо.

ЛЯЛЯ. И мне... Послушай... У меня ни с одним мужчиной не было, как с тобой. Я не постель имею в виду. Мне, вообще-то, везло на... хороших мужчин. Это другое. Понимаешь, Серёжа, у меня с тобой, когда я с тобой, - у меня возникает какое-то ощущение правильности жизни. Ну, что я нахожусь там, где надо, и с тем, с кем надо, что всё происходит, как должно со мной происходить. И я от этого ощущения отделаться не могу. У меня ни с кем такого ощущения правильности происходящего не возникало. Понимаешь?

СЕРГЕЙ. Пьесы с тебя писать, Лялька! Жаль, что я не драматург!

ЛЯЛЯ. Завтра я буду твоей женой! Хоть на сцене! Хоть ненадолго!

СЕРГЕЙ. А паузу мы держать так и не научились.

Он опять зажимает ей рот поцелуем, и они исчезают в ночи.

ЮДИФЬ. (За столиком в кафе). На островах Таити женщина не должна прикасаться к оружию и рыболовным снастям мужчины, появляться в местах общих сборищ и дотрагиваться до головы мужа или отца и до всех предметов, находившихся в соприкосновении с их головами.

Затемнение. В глубине сцены Бадягин страдает с аккордеоном. Постепенно его страдания сменяются музыкой французской революции. В динамике начинает звучать диалог Ляли и Наташи, которые сейчас на сцене играют жену и служанку Марата. Анн готовится к своему выходу.

НАТАША. И напрасно вы, госпожа Симона, надеетесь на эту траву. Уж сколько времени она ему не помогает.

ЛЯЛЯ. Делай-делай. Она хоть немного облегчит его страдания... Зря я пропустила к нему эту девушку - он разволнуется, не сможет уснуть.

НАТАША. А что ей нужно?

ЛЯЛЯ. У неё какое-то важное сообщение. Она узнала о заговоре жирондистов в Канне и приехала рассказать. Она ещё вчера приходила, но он был совсем плох, и я ей отказала. А сегодня он уж потребовал её к себе.

НАТАША. Взгляд у неё - пылающий. Не нужен женщине такой взгляд.

ЛЯЛЯ. Почему, Жанетта?

НАТАША. Несчастливая она.

ЛЯЛЯ. Зато преданная.

Анн в это время уже уходит на сцену, а в комнате отдыха появляются Наташа и Ляля. Они напряжённо прислушиваются к происходящему в динамике.

СЕРГЕЙ. Вы взволнованны. Успокойтесь. Сколько их?

АНН. Восемнадцать человек. Восемнадцать жирондистких депутатов Конвента.

СЕРГЕЙ. Назовите мне их имена?

АНН. Я могу надеяться, что их ждёт гильотина?

СЕРГЕЙ. Да. Конечно. Говорите... А-а... Ко мне, мой друг!

Ляля издаёт дикий вопль и бросается на сцену. Наташа стоит неподвижно. Со сцены в гримёрку вбегает Анн и почти падает на руки Наташе.

АНН. Всё!

НАТАША. Что - всё? Что - всё?!

Она бросает Анн и тоже бежит на сцену. Свет гаснет. Музыка времён французской революции. Гул оваций.

ЮДИФЬ. Жёны кафров не должны прикасаться к быкам, которых выращивают их мужья и входить в помещение, где собираются мужские члены семьи.

Медленно освещается комната Анн.

ГОЛОС СЕРГЕЯ ЗА СЦЕНОЙ. Анн! Ты здесь?

АНН. Уи.

ГОЛОС СЕРГЕЯ. Можно войти?

АНН. Момент! Момент!

Анн бросается к дивану, приподнимает подушку, достаёт оттуда браунинг, осматривает его и кладёт обратно.

АНН. Да. Серж.

Входит Сергей, усталый, некоторое время стоит молча. Анн сначала ждёт, потом начинает волноваться, подходит к нему ближе.

АНН. Почему ты молчишь? Я хочу тебя слушать. Говорить, говорить, говорить.

СЕРГЕЙ. Что говорить?

АНН. Всё. Всегда говорить!

СЕРГЕЙ.(Сергей понимает, что нужно соответствовать моменту, но спектакль выжал из него последние силы). Я не знаю. Не могу.

АНН. Я - плохо?

СЕРГЕЙ. ...Ты! Ты даже не понимаешь - какая ты! Ты - феерическая женщина!

АНН. Ещё...

СЕРГЕЙ. (Собирается с мыслями). Но дело не в этом, дело не в этом! Знаешь, в чём дело? Я хочу тебе признаться! У меня ни с одной женщиной не было, как с тобой! Я не постель имею ввиду. У меня всякие бабы были. Это другое. Понимаешь, когда я с тобой, - у меня возникает какое-то (вспоминает слова ощущение правильности жизни. Ну, что я нахожусь там, где надо, и с тем, с кем надо, что всё происходит, как должно со мной происходить. И никак по-другому. Понимаешь? Ты! Только ты!

АНН. Мы, наконец, вместе? Ансамбль.

СЕРГЕЙ.(Берёт её на руки, кружит, кладёт на диван, ложится с ней рядом). Да, да. Ансамбль. Только ты и я.

АНН. Ты есть пьяный?

СЕРГЕЙ. От любви.

АНН. Любовь?

СЕРГЕЙ. Какая ты ослепительно красивая! На тебя нельзя долго смотреть - можно ослепнуть. Надо закрыть глаза - вот так. И видеть тебя только внутренним зрением... Как это прекрасно. Твоё лицо словно светится в моей голове. Боже мой, как я устал... (Он закрывает глаза, кладёт голову ей на плечо и долго лежит так).

АНН. Серж... Серж... Ты... Спать?..

Анн уходит. Сергей спит. На авансцене появляется Бадягин.

БАДЯГИН. (Начинает шёпотом). "Да здравствует рампа! Да здравствует рампа, отделяющая сцену от зрительного зала, ибо сцена - это сложная и трудная клавиатура, владеть которой может только мастер-актёр. Какую роль я отвожу в театре зрителю?Счастлив, если зритель творчески воспринимает спектакль... и верит всему происходящему.

Сергей спит. Над ним возникают три женщины - Юдифь, Фанни Каплан и Шарлотта Корде. Бадягин входит в комнату отдыха. Женщины замирают.

БАДЯГИН. Почему до сих пор в костюмах? Немедленно сдать костюмеру. Завтра утром ёлка - не опаздывать!

Бадягин быстро уходит.

ЮДИФЬ. Клеопатра использовала ядовитых змей.

ШАРЛОТТА. Екатерина Медичи сыпала в пищу мелкое стекло.

ФАННИ. Лариса Рейснер расстреливала из нагана.

Они обыскивают комнату. Никак не могут найти. Наконец, Фанни догадывается приподнять голову спящего мужчины, а Шарлотта заглядывает под подушку.

ШАРЛОТТА. О!

Почти одновременно с ней вскрикивает Юдифь, копавшаяся в Лялиной сумочке.

ЮДИФЬ. Есть!

ФАННИ. Два?

ШАРЛОТТА. Зачем так много?

ЮДИФЬ. Один возьмём на память - для отчётности (забирает у Шарлотты браунинг, прячет в складках своей одежды),а другой... (передаёт Фанни, Фанни осматривает его). Помните, что говорил Эврипид? "Страшна сила волн, страшна сила пожирающего огня, ужасна нищета, но страшнее всего женщина!"

ФАННИ. Вот из-за таких идиоток (кивает в сторону кулис) у мужчин складывается о нас превратное мнение.

ШАРЛОТТА. Патрон настоящий?

ЮДИФЬ. Я не знаю, но лучше всё-таки заменить. Фанни...

ФАННИ. (Как самая опытная с этим видом оружия, разряжает браунинг и вставляет холостой патрон.) Всё. Теперь точно никого не убъёт. (Затем она кладёт пистолет под подушку).

ЮДИФЬ. Да здравствуют фруктовые деревья!

ШАРЛОТТА. И птички.

Женщины исчезают. В комнату тихо входят Анн, Ляля и Наташа. В руках у них - верёвки. Бесшумно, очень аккуратно и пластично они начинают привязывать Сергея к его ложу так, чтобы, проснувшись, он не смог пошевелиться. Сделав свою работу, они отступают от него, зажигают яркий свет и стоят с трёх сторон в ожидании.

ЛЯЛЯ. Серёжа...

НАТАША. Серый!

АНН. Серж.

Он просыпается, хочет встать, понимает, что привязан.

СЕРГЕЙ. Та-ак... Шиза косит всех поголовно. И что дальше?

ЛЯЛЯ.(Тихо и спокойно). Дальше - мы тебя убъём.

Молчание.

СЕРГЕЙ. Скажу я вам, как художник художникам - красиво смотритесь.

Анн вынимает браунинг. Сергей начинает смеяться.

НАТАША. Он настоящий, Серёжа.

Сергей смеяться перестаёт.

ЛЯЛЯ. (Анн) Подожди! Подожди... (У неё в руках вдруг появляются ножницы. Она идёт к Сергею).

НАТАША. Ты что? Сама всё-таки решила?.. Нет! Маникюрными ножницами? Нет! Я мучить его не дам! Пусть Анн стреляет!

ЛЯЛЯ. Я только волосы... Я хочу на память прядь волос... (Плачет).

СЕРГЕЙ. Уйди от меня, сумасшедшая!

ЛЯЛЯ. Не дёргайся, а то пораню!(Отрезает прядь волос). Девочки... А можно я его на прощанье поцелую?

НАТАША. Нечего! Мы так не договаривались! Убиваем бесконтактным способом, а то всем захочется!

Ляля отходит.

НАТАША. (Анн). Стреляй или я его сейчас отвяжу!

АНН. (Наташе). Ты против женщин. Ты за мужчин?

СЕРГЕЙ. Отвяжи, Наташка! Только ты меня всегда понимала!

ЛЯЛЯ. А я?!

СЕРГЕЙ. ...И ты тоже. И, вообще, нам ведь так хорошо было. Я не знаю, зачем меня убивать?

ЛЯЛЯ. А, правда, зачем жить, если без Серёжи?

СЕРГЕЙ. Мне нравится ход твоих мыслей.

ЛЯЛЯ. Проще себя, чем его.

СЕРГЕЙ. Во-во, и я говорю...

ЛЯЛЯ. Давайте все вместе уйдём.

СЕРГЕЙ. Приехали! Снова-здорова! Вам же лучше от этого не станет!

АНН. Пусть хуже. Но... по-другому. Так... нельзя.

СЕРГЕЙ. Да кто вас ещё любить-то будет?

АНН. Но-но! Ты не будешь больше врать! Никто мне не будет больше врать! (Целится). О ревуар...

СЕРГЕЙ. Да это же не я! Тогда уж не в меня надо!

АНН. Кес ке се?

СЕРГЕЙ. Идите с Бадягиным разбирайтесь! Я-то при чём? Моё дело маленькое!

НАТАША. А при чём здесь?..

СЕРГЕЙ. Дуры вы. Это ж он всё и придумал.

ВСЕ. Что?

СЕРГЕЙ. Чтоб я с каждой из вас завёл роман, столкнул вас лбами, чтобы вы меня по-правде возненавидели и сыграли бы хорошо. (Пауза). Театр - это святое. Ну? Зато какой успех, девчонки! Гастроли по всей Европе. Вам теперь весь мир открыт.

НАТАША. Ты - потрясающий актёр. Я преклоняюсь.

ЛЯЛЯ. А я так радовалась, что могу эту ненависть в искусство употребить, а это, оказывается, тоже всё мужики запланировали.

АНН. (Неопределённо). Стрелять...

ЛЯЛЯ. Стреляй.

СЕРГЕЙ. Наташка!

НАТАША.(Отворачивается). Прощай, Серёжа.

ЛЯЛЯ. Стреляй!

Анн стреляет в него. Сергей теряет сознание.

НАТАША. Всё, Серый, мы тебя символически убили.

АНН. И любовь...

ЛЯЛЯ. Теперь ты для нас - мёртвый. Тебя нет. Понял? (Он не отзывается).

НАТАША. Перестань претворяться.

АНН. Серж...

Он не отзывается. Наташа осторожно подходит его, дотрагивается, тихонько тормошит.

ЛЯЛЯ. "Артистов не кормите хлебом, а только дайте поиграть".

Наташа отходит, пятясь.

НАТАША. (Анн). Ты - что? По-правде?

АНН. Нон-нон. Только пугать!

ЛЯЛЯ. Не может быть - по-правде. Я настоящий спрятала от греха, я под подушку реквизитный положила, как договаривались. (Выхватывает у неё пистолет, пробует на тяжесть, меняется в лице). Это - настоящий, он был настоящими заряжен.

АНН. Нон! Серж! (Какой ужас! - по-французски).

Наташа и Ляля бросаются к Сергею, тормошат его изо всех сил. Анн продолжает стоять в оцепенении.

ЛЯЛЯ. Серёжа, Серёженька...Нет...

НАТАША. Серенький... Убийцы. Вы обе - убийцы!

ЛЯЛЯ. Но ведь крови же нет! Тогда была бы кровь! (Оглядывает его). Крови-то нет.

НАТАША. Неужели он...

ЛЯЛЯ. (Догадывается). ...от страха... Разрыв сердца...

НАТАША. Что мы наделали...

Обе смотрят на Анн.

АНН. Значит, больше нельзя жить.

Она поднимает руку с пистолетом и стреляет себе в висок. Ничего не происходит.

НАТАША. Как-то не очень похоже на настоящие патроны.

ЛЯЛЯ. Сердце, сердце послушай.(Ляля прижимается к серёжиной груди). Ну?

НАТАША. Бьётся... Серый не дури! (Лупит его по щекам). Серый, ты жив! Ты жив, тебе говорят!

Сергей приходит в себя.

СЕРГЕЙ. Точно?

НАТАША. Точнее не бывает. Фу. Напугал.

СЕРГЕЙ. Кто - кого?

ЛЯЛЯ. Ну ты и трус, Серёжа. С одного холостого выстрела в обморок падать!

СЕРГЕЙ. (Облегчённо). Трудно с вами - с гениальными актрисами.

ЛЯЛЯ. Ты и сам у нас - ничего...

СЕРГЕЙ. Не, я ещё не гениальный, у меня ещё крыша не едет.

АНН. Ты жив...

СЕРГЕЙ. Твоими молитвами. Ты рада?

НАТАША. Она из-за тебя стрелялась.

СЕРГЕЙ. Когда?

НАТАША. Только что.

ЛЯЛЯ. Пока ты трусливо блуждал в своём подсознании.

СЕРГЕЙ. Вы все тут чокнутые! Она меня чуть не убила.

НАТАША. А ты - её.

СЕРГЕЙ. Чем? Взглядом?

НАТАША. Нелюбовью!

СЕРГЕЙ. Сами от собственной глупости пропадаете.

ЛЯЛЯ. Не от глупости, а от любви.

СЕРГЕЙ. Ну, я и говорю - от глупости.

АНН.(Подавленно, ещё переживая шок от того, что могла убить его по-настоящему). Я не хочу жить. Дальше - не нужно. Неинтересно.

НАТАША. Опять ваши западные заморочки! Неинтересно ей!

ЛЯЛЯ. Да, мы, знаешь, по-дикому воспитаны, по-простому: интересно-неинтересно, а живи и не балуйся.

Наташа поднимает уроненный Анн браунинг.

ЛЯЛЯ. Но ведь этот был заряжен настоящими.

СЕРГЕЙ. Спасибо, дорогая. Я всегда знал, что ты настоящий друг.

ЛЯЛЯ. Я - фаталистка.

СЕРГЕЙ. Ты - феминистка.

ЛЯЛЯ. Кто же его разрядил?

НАТАША. (Иронизирует). Бадягин, наверное. Больше некому.

ЛЯЛЯ. Я серьёзно.

НАТАША. И я серьёзно.

ЛЯЛЯ.(Сергею). А всё-таки ты пережил несколько кошмарных минут. Согласись.

СЕРГЕЙ. (Трагически).Пережил. (И вдруг весело). Так пережил ведь уже! Ну, чего? Убивать-то будете? Или могу быть свободен?

ЛЯЛЯ. Серёжа... Но ведь... любишь же ты кого-нибудь...

При слове "любишь" все три женщины вдруг опять собираются вокруг него, готовые накинуться.

НАТАША. Ведь не может же быть, чтоб никого. Ты скажи - кого?

АНН. Солнечно... Пасмурно...

СЕРГЕЙ. Девчонки! Отвалите! Я, вообще... Бадягина люблю!

Они молчат, потом начинают хохотать.

НАТАША. Ну, только не ты!

СЕРГЕЙ. Почему это?

ЛЯЛЯ. (Вдруг посерьёзнев, вдруг вспоминает)."Никаким притворством нельзя ни скрыть любовь там, где она есть, ни выказать её там, где её нет." Ларошфуко. Вот. Ты всех нас любишь.

СЕРГЕЙ. Слава Богу - догадались!

ЛЯЛЯ. Я знаю - нам надо в Ингушетию.

НАТАША. Зачем?

ЛЯЛЯ. Там закон о многожёнстве издали. Это у нас единственная республика, где можно. Я читала.

СЕРГЕЙ. Девчонки, родные, давайте меня развяжем, чтобы я мог предложить вам не только сердце, но и руку! (Пытается пошевелить рукой).

АНН. Индюшетия? Это что - индюшетия? От индюк?

НАТАША. Это на Кавказе.

АНН. Нон-нон! Кавказ! Там всех убивать! Штат Юта! Америка! Моя подруга вышла туда замуж третьей женой - очень довольна!

СЕРГЕЙ. Я на всё согласен.

ЛЯЛЯ. Тебя никто не спрашивает. Молчи. Мы решаем.

НАТАША. А как насчёт... остаться здесь? Чего там делать-то в этой Юте?.. А тут - театр...

СЕРГЕЙ. Тут? А как же Лондон? А съёмки? А слава?

НАТАША. А паз и втулка? (смотрят друг на друга).

ЛЯЛЯ. Чего-чего?

Освещение меняется. В динамике звучит "В лесу родилась ёлочка". Наступает утро, зажигается рампа, новогодние огоньки.

ДИНАМИК. Ковалёва, Тетерина, Клер! Заряжайтесь, девочки. Третий звонок. Где волк? Волк, ты меня слышишь?

СЕРГЕЙ. (Пытается рыпнуться). Да слышу-слышу. Девки, ну это ведь уже не шутки! Мне - на сцену!

Они его быстро развязывают, достают откуда-то новогодние маски: Ляля - мышонок, Наташа - лисичка, Анн - зайчик, Сергей - волк.

ДИНАМИК. А сейчас, дорогие ребята, вы встретитесь со своими любимыми героями. Давайте поприветствуем их аплодисментами! Аплодисменты детей, смех, голоса. Под летку-йенку наши герои выстраиваются в ряд и утанцовывают на сцену. Впереди - Волк, за ним паровозиком - мышонок, лисичка... Зайчик ещё копается с маской.

НАТАША. Ну, что ты там? Аня! Скорее!

АНН. Уи! Момент-момент!

Присоединяется к ним. На авансцене появляется Бадягин.

БАДЯГИН. "Надо крепко понять, что наше искусство коллективное, в котором все друг от друга зависят... Только в атмосфере любви и дружбы, товарищеской справедливой критики и самокритики могут расти таланты..."

Бадягин исчезает. Освещение на сцене меняется. Начинают щебетать птицы, журчат ручьи. Насыщенные зелёный и голубой цвета переливаются по всем предметам обстановки. На стенах появляются контуры плодовых деревьев. Звуки ледки-йенки перерастают в чудесную райскую музыку. Появляются Юдифь, Шарлотта Корде и Фанни Каплан. Все они в разноцветных красивых платьях, воздушные, счастливые.

ЮДИФЬ. Персики!

ФАННИ. Яблоки!

ШАРЛОТТА. Птицы!

ФАННИ. Как легко! Как радостно!

ЮДИФЬ. Какая свобода!

ШАРЛОТТА. Счастье!

ЗАНАВЕС

www.ijp.ru

Интернет-журнал Пролог. Текст

Вячеслав Харченко

г. Москв, Литературное объединение "Рука Москвы".

Рукомос. Новая Буржуазная Поэзия.

Манифест

Написание настоящего манифеста вызвано скорее внешними обстоятельствами, которые вовлекли достопочтенное в узких и широких кругах литературное объединение "Рука Москвы" в некое подобие дискуссии, что и заставило нас (людей, в общем-то, недалеких и не обладающих систематическим университетским образованием) взяться за столь неблагодарный труд, как написание некоего пространного заявления.

Мы не пытаемся избавиться от навешенных на нас ярлыков творцов нетленок, проповедников мещанской морали и оправдателей виртуозов-шестидесятников и в полной мере осознаем всю литературную ответственность (все-таки, littera scripta manet), которая ложится на нас. Но деваться некуда, ибо от классического "и эти люди запрещали нам ковыряться в носу" никуда не уйти.

Сразу заявляем честно, что термин "новая буржуазная поэзия", приведенный в заголовке, частично нами заимствован (впрочем, это отдельная история)[1], да и видится он нам скорее забавным, нежели вдумчивым, потому что ничего нового в наших поддатеньких читках "тварей дрожащих, а не право имеющих" нет, так же, как не было в России старой буржуазной поэзии.

Акмеизм в этом контексте следует отнести к явлению мира аристократического и ушедшего и, несмотря на наше пристрастие и даже любовь к нему, все наши потуги к нему подтянуться будут выглядеть как стремление буржуа достойно занять средневековый замок, не потревожив вишневый сад.

Прилагательное "новая" в таком случае надо адресовать эстетическим пристрастиям участников общества. В противовес утвердившемуся в широких литературных кругах мнению о сетевой поэзии как о поэзии экспериментальной, члены этого сборища придерживаются взглядов, в некотором роде, классических, ни в коей мере не озаботившись поисками и построением нового языка. Мы считаем, что новый язык нельзя построить - можно лишь пристроиться к языку современному.

Впрочем, не стоит думать, что какие-либо неореалистические идеи или вообще какие-либо идеи могли способствовать тому, что группа лиц организовалась motu proprio.

Организация столь славных и достойных авторов, придерживающихся разных стилей и направлений, произошла по признакам внешним. Дело в том, что общество "Рука Москвы" буржуазно по своей природе. Типичный его представитель - это молодой человек (молодая дама), независимый (ая) финансово до такой степени, что может позволить себе купить компьютер и модем, подключиться к Интернету, регулярно оплачивать хостинг и платить литературные взносы, то есть это хорошо оплачиваемый западноевропейский яппи, или много думающий (любящий подумать) новый русский, или отпрыск нового русского, озабоченный проблемами самосовершенствования, а никак ни поисками ниши (братэлло, какая ниша, "не видишь, мы играем").

Когда нам со сцены кричат: "Поэзия - это серьезно! А ты бы мог умереть за свои стихи?" - мы отвечаем, дрожа и слегка заикаясь: "А к-к-как же Ан-н-на Андревна и другие умные люди?"

Игра - и только игра. В игре игрушечный критик убивает игрушечного поэта игрушечной эпиграммкой, из-за чего тот падает в игрушечный зал на колени игрушечных зрителей, театрально закатывая глаза и монотонно декламируя: "А-а-а. Злодей уничтожил искру божию". Нас всегда пугало серьезное намерение поскидывать всех, кого ни попадя, "с парохода современности". Что, местов, что ли, мало? Если нет денег на пароход - купите байдарку и плывите спокойно.

Вследствие этого, рукомос - аморфное существо с остатками "сырокопченой колбаски в бороде", сидящее в полумраке своей каморки в рваном махровом халате и старых стоптанных тапочках возле светящегося квадратика экрана компьютера с твердым намерением познать себя (ибо: "познай себя и познаешь мир") и жаждой самосовершенствования в душе.

Поэзия, как образ бытия; поэзия, как "способ не сойти с ума" [2]; поэзия, как "бегство от свободы"; поэзия, как веселое и легкое времяпрепровождение.

В свете вышеизложенного никому из рукомосов никогда не придет в голову c комсомольским задором бродить по общагам современной литературы, выискивая ночных бабочек, чтобы громогласно выставить их за дверь литературного процесса, уподобляясь тем самым Булгаковскому Шарикову.

Более того, если нас спросят "Что ты сделал для хип-хопа?" (простите, опечатка закралась, имелось в виду "Что ты сделал для литературного процесса?"), то мы с гордостью ответим, что ничего, если литературный процесс трактуется, как обязательное кривляние и отрыв от пристрастий пусть мало знающего, но - читателя. Мы хотим "использовать стихи по прямому назначению", ибо понимаем, что стихи без читателя - не живут.

Говорить о том, что мы призваны исправлять нравы, мы не решаемся, и даже более того - считаем, что любое заявление такого рода есть признак собственной гордыни и безответственности, что, конечно, никак нравы не исправляет.

Скромно потупив взор, мы нимало не смущаемся своей банальности и наготы, тем более что мы прекрасно осознаем свои недостатки и пороки, главным из которых является наша буржуазность со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И если вдруг где-то в наш стих попали "брабантские кружева" во время описания процесса бритья лирического героя лезвием фирмы "Жиллет", то мы готовы стерпеть обвинения в пошлости и театральной тоске по декадансу, понимая, что буржуазная природа имеет и положительные черты: отсутствие агрессивности, отсутствие фанатизма, терпимость, постоянное общение с читателем (популизм в самом хорошем смысле этого слова), самоидентификация, самопознание, самосовершенствование.

От того, что Рукомос не рисует на стенах рунические символы, выдавая их за супер-гипер-сверх-ретурн-живыемертвецывозвращаются-II, поэзия Рукомоса понятна обычному слушателю, будучи полностью сориентированной на "постбродскую эпоху" и эталоны поэзии шестидесятых.

Если же происходят в среде Рукомоса какие-либо футуристические, неофутуристические или обериутские опыты по созданию нового языка, то никакой паники или же недопонимания среди рукомосов не возникает, лишь бы опыты не сопровождались громогласным воплем "Я - Великий Русский Поэт", а в окружающую поэта добропорядочную публику не летели кусочки фекалий, подкрепляемые заумью. Мы предпочитаем жить в новом языке, а не создавать его.

Для упорядочения и оценки мы скажем просто: "Пишите, Шура, пишите". Гений от человека обычного отличается лишь тем, что "гений написал тома, а простой человек - несколько строчек".

Понимание предназначения поэта и писателя тем более важно, что в наше время мы переживаем небывалый интерес широкой читающей и пишущей буржуазной публики к современной поэзии, равный по своему значению и своему охвату буму шестидесятых. Отличие лишь в том, что нынешние стадионы виртуальные, а публика не интеллигентская, а буржуазная. Этот факт можно порицать, сердобольно качать головой по поводу падения нравов и вкусов, но отрицать его бессмысленно.

Рукомос надеется, что со временем вкусы исправятся, а нравы изменятся, и гордится тем, что является полноправным участником "новых шестидесятых".

Рукомос любит читателя таким, какой он есть, любит мир таким, каким он является сейчас, и уверен, что новые Вознесенские, Бродские и Губановы появятся в самом скором времени или уже появились.

Смешно находиться в дальнем углу, жаловаться на то, что тебя не читают, не сделав даже попытки войти в "новые шестидесятые". Если же такая попытка не делается, то огорчаться не стоит: все равно, задача поэта одна - писать, а судьи его - читатель и время.

ПРИМЕЧАНИЕ

Со стихами участников литературного объединения "Рука Москвы" вы, уважаемые читатели, сможете познакомиться в следующем номере интернет-журнала "ПРОЛОГ".

ССЫЛКИ

[1] - Сочетание слов "буржуазная поэзия" подсказано одной нашей общей знакомой. Прилагательное "новая" было добавлено в результате диспута между Харченко, Новиковым, Ракитой и Власовым на кухне у Новиковых (кажется, еще кто-то был, всех не упомнишь, извиняемся).

[2] - Впервые этот термин был услышан от одного очень уважаемого нами поэта и литератора, потом его повторил Олег Шатыбелко.

www.ijp.ru

Интернет-журнал Пролог. Текст

ИЛЬЯ СЕЛЬВИНСКИЙ 1899 - 1968 гг

МОЯ ЗНАКОМАЯ РУСАЛКА

Я человек счастливый. Все мечты мои сбываются. А я мечтал всегда о недоступном.

Первой сказкой, которую мне в детстве рассказали, была легенда о русалке. В школе Я вечно рылся в книгах, чтоб найти какую-либо правду о наядах. А правды не было. Мне было скучно Расти большим и знать , что никогда Не повстречать мне водяную деву. И в самом деле: можно ли увидеть, Чтоб женское пленительное тело Переходило в рыбий хвост?

Но вот Однажды В Копенгагенском порту На камне, выходящем из воды, Я бронзовую увидал скульптуру. Она звалася "Mermaid". Опершись Ладонью о нагретый солнцем камень, Сидела девушка. Ей лет пятнадцать.

Она была нагая. Голова С упрямым скандинавским подбородком, Едва-едва налившиеся перси, Прозрачные ребяческие руки И тонкие колени - обличали В ней человека, женщину. Но голень переходила в ласт. Когда волна Окатывала статую по бедра И снова с камня скатывалась вниз, Казалось, будто ласты оживали И трепетно поплескивали в пене.

Оказывается, не все наяды Обязаны иметь хвосты. У "Mermaid" Ножные ласты были так изящны, Как только могут быть у человека, Когда он девушка в пятнадцать лет.

Я оценил в тот миг все остроумье Ваятеля, который так приблизил Русалку к человеку. Но искусство - Холодновато. Бронза - только бронза. А я мечтал о чуде. И однажды Я это чудо увидал в Москве.

За Крымским мостом - Теплый переулок. Протезный институт. Мой друг профессор Водил меня по всем своим палатам И демонстрировал больных. Увечья, Чудовищные костные раненья, Уродства от рожденья… Дантов ад!

Заходим в операционный зал. Большие окна, полные лазури. Стерильный блеск. Халаты. Тишина. Все это изумленно окружало Знакомое виденье: Опершись Рукою смуглой о холодный мрамор, Сидела статуя. Ей лет семнадцать. Она была прелестна. В русой челке, Со вздернутыми губкой и ноздрями, Лучась от золотистого загара, Она полулежала, как на льдине. Но главное: она была живая И страстно говорила: "Ах, профессор! Хотя бы я безногою была, И то мне было б легче. А ведь это Не человек я вовсе".

Но профессор Не соглашался ласты удалять.

А девушка просила, умоляла, Она глядела синими глазами, Где смешивались страх и стыд: "Прошу вас! Ну сделайте! Ну что вам стоит?" "Нет! Я не могу калечить организма. Твои конечности вполне здоровы. Ты превосходно плаваешь. И вдруг Отрезать их? Сменить их на протезы? Не вижу смысла. Глупо. Просто глупо. Жила же ты семнадцать с лишним лет? Ну, вот и дальше проживешь. В чем дело?"

Тогда она заплакала. Профессор, Пожав плечами, вышел. Он не понял, Зачем на восемнадцатом году Ей вдруг понадобилось резать ласты.

"Послушайте! - сказал я вдруг. - Не плачьте. Ведь тот, кого вы любите, не знает, Кого ему судьба послала. Он Решил, что вы урод. А вы русалка! Чудесная русалка! Я поэт. Я напишу о вас поэму". "Правда? - Ее лицо сквозь слезы осветилось.- О том, что я русалка?" "Ну конечно. Я напишу поэму о пловце, Который за хрустальною волной Увидел девушку. Он вас окликнул, И вы поплыли рядом. Пена к пене. Он с вами по дороге говорил О том, о сем. Как ваше имя?" - "Лида". "Он выяснил, что ваше имя Лида, что вы студентка…" - "Верно" - "Что отец у вас поморский лоцман" - "Нет, бухгалтер". - "Ну, хорошо, бухгалтер. Но когда настало время выходить на берег, он увидал, что вы… что вы русалка! И сразу древнее очарованье До трепета наполнило его".

Она счастливо засмеялась: "Ну? Рассказывайте! Что же было дальше?"

"А дальше он вас поднял и понес, лоснящуюся золотом, живую, ту самую русалку, о которой он так мечтал еще со школьных лет, ту самую, которую нашел в далеких шхерах датского залива, ту самую, что вдруг ему явилась невероятною студенткой Лидой"

Поэзия! Великое искусство! Могуче обаяние твое… Вот человек. Он родился калекой. Но ты его увидела прекрасным! И он становится счастливым, гордым, Он славит то, что было до сих пор Его проклятьем… "О! Так я русалка? Вы обо мне напишите стихи? И он их прочитает?" - "Кто?" - "Сережа". "Какой Сережа? А! Ну да… Сережа… Прочтет, конечно. Мы ему поэму Отправим заказною бандеролью".

"Куда же вы уходите?" "Дела" "Вы очень мало рассказали" "Мало? Напротив, я сказал вам очень много. Гораздо больше, чем хотел сказать".

Я человек счастливый. Я могу Чужое горе переплавить в радость.

ПРЕЛЮД

О, как сбежало из парадного Ее ликующее тело! Она могла меня порадовать, Но этого не захотела,

И чудеса преображения, Присущие ее дыханию, С собой умчала эта женщина С ее весенними духами.

Уж вот среди домов высотных Растаяла в чужих плечах, Но, как перчатку или зонтик, Она оставила печаль.

Печаль… Зря на нее клевещут: Она не может погубить. Но что мне делать с этой вещью: Привыкнуть к ней и полюбить?

www.ijp.ru

Интернет-журнал Пролог. Текст

Анастасия Яковлева-Помогаева

г. Одесса

"ПРОЛОГ: МОЛОДАЯ ЛИТРАТУРА РОССИИ, ВЫПУСК ПЯТЫЙ" (М.: ВАГРИУС, 2006). ИНТЕРНЕТ-ЛИТЕРАТУРА ВЫХОДИТ ИЗ САЙТОВ И ФОРУМОВ

Интернет- литература набирает обороты, и среди многочисленных сайтов со свободной публикацией, есть сайты и Интернет-журналы с очень жесткими критериями отбора произведений и планкой выше, чем у многих затертых "толстяков". Планкой, которая позволила сотрудничать с одним из самых уважаемых издательств России. Недавно издательством "Вагриус" был выпущен очередной сборник "Пролог"- печатная версия электронного журнала. Российский журнал "Пролог" постепенно набирает популярность, а о таком известном ежегодном событии, как форум молодых писателей, нужно говорить отдельно.

Почему молодежь устремилась в Интернет? Потому, что в любом городе, и даже в самой отсталой Кацепетовке, есть многоуважаемые мэтры словесности, основная литературная деятельность которых заключается в просиживании штанов, прописывании давно всем известных истин, заискивании, мелких интрижках. Многим молодым авторам просто из природной брезгливости не хочется иметь с ними дело. Не найдя возможности быть услышанным в реале, многие устремились в Интернет.

В последнее время в России почему-то принято считать: "Проза должна быть неореалистичной. Такая что бы "за жизнь" " и многие молодые авторы стремятся следовать этому правилу "повседневно-основательного" реализма, с поправкой на офисные трудовые будни. Наверное, поэтому реалистичная проза и, в основном, авангардная поэзия "Пролога" находятся в различных ключах. Связывает их: общее ощущение одиночества, тоски, среди мира, в котором нужно либо хорошо устроиться (а значит продаться) либо сдохнуть.

Из всей прозы, представленной в "Прологе" мне особенно запомнились три произведения: Сергея Вербицкого "Архангельские поморы (хождение на тот свет)", Алексея Караковского "Флейта-сякухати" и Ирины Мамаевой "Море ты моё". Скорее всего, потому, что в них не присутствует ни капли гламура, потому, что после их прочтения не поднимается неприятный осадок где-то в душе.

В "Флейте-сякухати" Алексея Караковского депрессуха разбавлена яркой образностью: " Младенцы вползают в мир. Я это точно знаю по тайной манере падения снега, увядания цветов, истончения света на льдистом отблеске стали. По другим, не менее неуловимым признакам я отмечаю закат солнца, падение планет, повышение уровня мирового океана и даже незаметное цветение скромной шишечки можжевельника, спрятавшейся от людского глаза где-то далеко на юге или юго-западе... Но и это знание - эмбрион. Откуда оно? Зачем? Я не знаю. Спасёт ли, сохранит? Или, напротив, уничтожит? И на это нет ответа. Будет ли иметь продолжение? К чему ведёт? К тому, что под снегом? Вряд ли...".

В рассказе есть философское зерно, нутро, без которого, как мне кажется, любая серьезная проза будет лишь праздничной оберткой для коробки. Рассуждения об истине сменяются почти каббалистическим рассуждением о созвучиях составляющих слово: "Я думаю обычно о другом. Например, о словах. Ведь это же очень интересно - Слова?...Слово, написанное отдельно, часто приобретает такую одухотворённую, почти мистическую красоту, что необходимость других слов, написанных прежде, уже не кажется неизбежной. Не обязательно также специально отбирать слова и их звуки; любое сочетание фонем, написанных посередине свежего белого листа, кажется оправданным и достаточным. Можно написать так: ЯХДРВФ. Или: ТРДЭКТСТ. Или: ВРЕМЯ. Или: СТАРОСТЬ. От перемены слов и звуков смысл этой мифоподобной самодостаточной красоты не меняется. Но почему, почему остаются ещё слова? Остаётся: МУАЛИУ. Или: ИОЭАНИЭ. Или: ЛИАНА. Или: ЛИЛИЯ. И ещё остаётся огромное множество слов, красоту которых слышишь так одновременно, что и не хочется специально её подбирать".

Это даже не кабалистика, это - растафарианское желание придать смысл каждому звуку, правда не английского, а русского языка. Везде морок метели, везде люди, мятущиеся в снежном кратере застывшего ото льда мегаполиса, а флейта поет: " какой смысл Вашей жизни, если нет времени остановится и думать...созерцать?"

В отрывке романа Сергея Вербицкого "Архангельские поморы (хождение на тот свет)" очень удачна стилизация под старорусские сказы. В основе рассказа лежит подражание такому жанру средневековой литературы, как "хождения". Язык очень красив, смачен. Автор удачно использует историзмы. Кто из нас теперешних знает, например, что означает слово "карбасник"? Историзмы использованы дозировано, не возникает ощущения, что писатель намерен, прежде всего, показать свои знания (экий я молодец, сколько всего начитался!). Но, вдумавшись, представляешь себе, сколько человеку нужно было перебрать, прочесть, проанализировать литературы, для написания подобных "хождений".

"Море ты моё" Ирины Мамаевой нежно и просто. Как часто наши чувства зависят не от того, красив любимый человек или нет, а оттого, что так совпало: лето, чужое, грозное море, к которому ты пришла, чтобы побороть свой страх, и тот, кто держит твою руку, среди кипящих волн. Его кожа пахнет солью и за это, как в последствии окажется, именно за это ты любила его.

Публицистика, вызывающая на спор, задевающая за живое, не менее вдохновенная, чем поэзия. Публицистика, коллективное творчество автора и читателя. Начинаешь читать. Вначале готова расцеловать автора за то, что он думает о том же что и ты, затем яростно ненавидишь, за то, что он не прав, идешь курить, мысленно возражая своему оппоненту, заметив, что с губ невольно срываются слова, садишься за клавиатуру компьютера, начинаешь писать отзыв. Его мысли, твои мысли превращаются в некий сплав ртути, кипящего олова и всего того, что вряд ли смешает самый сумасшедший химик. Такое впечатление на меня произвело КИЛОГРАММЫ БУКВ В РАЗВЕС И В РОЗЛИВ. Эссе на незаданную тему Натальи РУБАНОВОЙ. Теперешнее состояние литературы сложное. С одной стороны балуется ребенок - постмодерн ( я все-таки не могу удержаться чтобы не повторить цитату, взятую Натальей у Татьяны Мигулиной): "Татьяна Мигулина написала (аплодисменты сетевой критике), что постмодернизм - это не жанр, не стиль и не школа, к которой можно принадлежать, а ситуация: "Постмодернист ведь похож на ребенка, вдруг получившего наследство от нескольких поколений старших родственников, скончавшихся в один день. Когда сундуки с драгоценностями приносят в детскую и отдают в распоряжение нового владельца. Ребенок не то чтобы вовсе не способен оценить доставшееся ему богатство, однако его критерии оценки радикально отличаются от системы ценностей бывших владельцев: золотые слитки кажутся ему отличным фундаментом для игрушечного домика, а из ценных бумаг, как выясняется, можно склеить воздушного змея. "Ребенок" лишь отменяет традиционные методы использования сокровищ: он не накопляет, а играет "".

С другой стороны( кстати, привет премии "Дебют", они очень любили распространятся о новом, как пять копеечек, "реализмусе") забота о широкой прослойке читателя, которому прозу подавай чуть ли не в виде физраствора, а то ведь не переварит бедолага. Ему нужно об офисах да жизни клёвой, или же, горькую повесть о том, как кто-то из эмигрантов где-то в Западной Европе моет унитаз (причем прописывать приходится не только характер эмигранта, но и характер унитаза). Вот она правда-матка! Да, Наталья, не учило в свое время Крученовский "дыр-бул-шыл" поколение наших родителей. На реализме воспитывалось оно. Вот потому-то и нас понятному учит.

Но тут-стоп. Поспорить с автором хочется, о так называемой "литературной легкости". Какие же мы, литераторы, кокетки!!! Просидим над стихом, правя пару часов, а затем: "Если в родовых муках слово-то дается, если так лопатить его невмоготу, через силушку-то, единственно вменяемый вопрос "А зачем?" напрашивается сам собой... Вообще-то литература - это прежде всего легкость". Ой-ли! В статье небезызвестного Владимира Владимировича "Как делать стихи?" страницы с 255 по 268 посвящены тому, как он работал над одним единственным стихотворением "Есенин". Метафора, ритм, аллитерация,... а ведь это не графоман Пупкин. Это-Маяковский. Да, непросто дается эта показная "легкость".Не вылепивши сосуд, вина в него не нальешь. Легкость появляется при полнейшем владении формой. Еще в чем я не согласна с Натальей: "писатель никому ничего не должен". Если судить, насколько сегодня популярны умные книги в "самой читающей стране" - да. Пиши что хочешь, все равно не прочтут. Но, все же, не воробей, а полновесная жаба может порой вывалиться изо рта даже очень талантливого автора, поэтому за своего зверя мы должны быть в ответе ( так как неведомо насколько его приручили). "Автор....считает, будто обязан дать своему читателю самые полные ответы на всевозможные вопросы..." Путь так, но проблематика должна быть поставлена, так или иначе. Литература без этого превратится в изящное фехтование рифмой и метафорой. Кто кого перепендрит перевыпендрит. Возможно именно поэтому: "Лишь литература, говорящая (кричащая, смеющаяся, плачущая...) о - в том-то и дело, что о вечном, - и останется им: тем, чью землю станут удобрять наши кости в отсутствие кремации." - оговаривается, все-таки, Наталья в конце эссе. И еще одно маленькое замечание. Говоря о литературе в целом, хотелось бы, чтобы автор упоминал имена более известных и читаемых писателей.

Статья Дмитрия ФЬЮЧЕ "НИЦШЕ "У-У-У" ПЕЛЕВИНА ИЛИ ОХОТА НА ОБОРОТНЕЙ (продолжение, обязанное роману "Священная Книга Оборотня")"- философская публицистика, заочный спор с культовым писателем. Бой на равных. Своего рода: " Сеансы черной магии с последующим ее разоблачением! Вначале перед вами выступит знаменитый маг Виктор Пелевин, затем состоится лекция Дмитрия Фьюче о ницшеанстве в творчестве магистра. Разоблачение сути образа Оборотня-Лисы!" ( что -то уж в сторону Булгакова меня потянуло).

Раскрывая через ницшеанскую философию два пелевинских типа творческой личности Оборотень-лиса и Волк ( женское и мужское начало, словоблудие, театральность и противопоставленный ей мужской, монстриальный тип ), Дмитрий делает вывод: "В том, что Виктор давно обернулся в Лису, в супер-продвинутую креатуру, никаких сомнений нет, - достаточно почувствовать, как автор нежно любит свою героиню... Отсюда вся пелевинская театральность, притворство, непрекращающийся маскарад с целью скрыть свою неизживаемую женскую суть - пустоту, лишенность, болезнь (как отсутствие реального плода, ребенка)... Но таких Лисиц, которые слышат две песни сразу, уже пруд пруди. Будут ли Волки? Произойдет ли трансформация Виктора-Лисы в Волка или станет он хотя бы охотником на него - вот в чем главный его вопрос как творца.". Пелевин ( да и вся современная литература) сегодня стоит перед важнейшим выбором: "Либо он (подобно Ницше) слушает своего Волка, пишет свой последний, сугубо мужской.... и потому сегодня никому непонятный и ненужный текст, т.е. заменяет бесконечную женскую тему пустоты единственно следующей из неё мужской темой грозного, сверхчеловеческого смысла, а затем, как и подобает истому мужчине, умолкает и действует. Либо он слушает свою Лису, следует за своей метанойей (искусственной или искренней, тут уж всё равно), и впадает в бесконечное повторение уже известного, женского, превращаясь в бесхвостую обезьяну и умолкая уже по-другому: прекращая существовать как значимый творец, который пребывает на самом пике практического дискурса о человеке". Дмитрий, слишком мало сегодня людей дошедших, доросших до того, чтобы понять: нужна все-таки точка слома, культурной революции (т.е. точка бифуркации). Я думаю, что подобное должно прийти не только изнутри, но и снаружи. Великие литераторы начала XX века в своём становлении многим обязаны революции и 1-й мировой. Наука и культура Нового времени основывалась на Великих географических открытиях и.т.д. Пока у нас будут происходить пластиковые подобия революций, и будут рекламироваться книги с пластиковым подобием мысли никакого нового взрыва, смещения культурных пластов не произойдет. Сколько в себе не копайся и ницшеанского Волка не взращивай.

Из поэзии "Пролога" крайне свеж и интересен антиглобалистский по своей сути стих Артёма ШЕПЕЛЯ "ГИМН ЧЕРНОРАБОЧИХ". Он не только о неграх. "Вот если б мы только действительно жили а не выживали"- сегодняшняя мечта многих "негров" работающих в огромнейших компаниях без выходных и отпусков. Артем мастерски владеет формой. В стихе присутствуют не тривиальная авторская рифма и меткая метафора.

"мы негры. мы точим детали молчит исступлённо затупленный разум на каждого пушкина сыщется сталин мы - гордая чёрная раса"

"пускай мы подчас голожопы пускай в чём попало стоим по колено мы видим во сне феерический шопинг в масштабах нехилой вселенной"

Нежное, будто придыхание у огонька лампадки "В хижине тросниковой" Владимира Титова с первого взгляда не является чем-то ошеломительно новым. На "божью" тематику написано огромнейшее количество стихов. И многие поэты так уже поупражнялись в словесной эквилибристике , что, казалось бы, простые стихи уже не столь занимательны. Но нет, искренность, трогательность вполне искупают этот недочет. Произносишь говорком, говоришь тихо, только одному из всех:

"сад, оперенный древним частоколом, трубы печной чернеющий апостроф, две рыбки те, плывущие над долом, из моря Океана в mare nostrum, - тьму зачерпни - окажутся в ладони, проси, что хочешь - стеклышко, лучинку, здесь все твое, пока на небосклоне они плывут, а небосклон - с овчинку"

Кстати, ситуация с "ученой" современной поэзии, автора очень забавляет (кто не знает, "ученая" поэзия это: "Ах, прочитал сегодня Сент-Экзюпери"):

" к октябрьским календам от ученой поэзии с ума сойдешь - смотри, как в тазике с бельем прокипяченным, похожая на Жанну Самари

соседка носит (снова не укрывший нас с головою) очумевший лист, и, будто в детстве, кажется - над крышей опять летит Лука-евангелист"

Довольно таки забавны для поэтической братии стихи Вячеслава Памурзина "ЧЕТЫРЕ СОНЕТА С ОПРЕДЕЛЁННОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ", поскольку обрисовывают богемную обстановку литературного вечера, которая так привычна для многих "гениев пера" (и топора, уж кто чем пишет). Ритм и рифма стихов напоминают потуги новичка в поэзии пишущего свои шедевры, коверкая ударения, ради того, чтобы вписаться в поэтический метр (наблюдательно, ничего не скажешь):

"Но и не блажь. А тут с такою школой... Как будто в заурядной пирожковой могли бы обойтись без штопора!"

Постепенно, понемногу, Интернет- литература все же выходит из сайтов и форумов на бумагу. Не унижаясь, не выпрашивая к себе милостивое позволение "авторитетных писателей". Это - обнадеживающий факт. Многие из тех, кто начинал с публикации в сетевом варианте "Пролога" уже выпустили свои первые книжки (Рамиль Халиков, Ильдар Абузяров, Лев Болдов, Ева Датнова, Наталья Полякова). Многие так же стали участниками Международной книжной ярмарки во Франкфурте на Майне, в Париже и Варшаве (Илья Кочергин, Роман Сенчин, Сергей Шаргунов, Дмитрий Новиков и др.). Авторы владеющие художественным словом, в достаточной степени усвоив то, что было сказано и написано до них и сумевшие на базе прошедшего вылепить что-то свое, новое, имеют теперь возможность общаться не только в узком кругу заштатного дома творчества, а выйти напрямую к читателям и спросить: "нравится?". Все равно, в литературной эволюции победит не занимающийся мелкими интрижками, а сильнейший словом, мыслью, деланьем.

www.ijp.ru

Интернет-журнал Пролог. Текст

Евгений Шляхов, Тася Орехова

МОЙ ДРУГ КАНДЫБИН

Рассказ

Катю убили в пятницу, перед обедом.

Катя не знала, что так будет, и даже не написала завещания. Она слонялась по квартире, вполглаза смотрела новости, поливала кактус, варила овсянку и уже потом пошла на работу пешком.

Артем позвонил в полпервого:

- Ты видела кино: "Три цвета. Белый"?

- Я видела только "Красный" и "Синий", - ответила Катя.

- Так вот. В "Белом" одному мужику было очень плохо, и он попросил второго его убить. А тот выстрелил сначала холостым и сказал: "Следующий - у меня настоящий. Стрелять?"

- Ты звонишь, чтобы пересказать кино? - Катя нервно хихикнула. - Шляешься где-то три недели.

- Значит, холостой на тебя не подействовал. Заряжаю настоящий. Никогда мне не звони, дура...

Последовавшие гудки должны были символизировать выстрел. Это было отвратительно, главное, что от этого было стыдно. От этого уже давно было стыдно, давно пора было плюнуть ему в морду и уйти... Только вот трудно уйти, когда тебя никто не держит. И жалко, жалко... Катя взяла сигарету, поднялась в курилку и задумалась. Все было, как при жизни. Девчонки из бухгалтерии обсуждали новую краску для волос, за окном по Красноармейскому медленно тащился трамвай. Не верьте, не бывает никакого того света. Остается этот, и непонятно, как в нем жить.

Семен подсел внезапно, так что когда Катя обернулась, он был наготове. Семен почему-то всегда был наготове, что всех чрезвычайно раздражало.

- Чего?

- Ничего.

- Угу. - Семен посмотрел в лампочку. - Думаю.

- О чем? - Катя улыбнулась. Семен всегда думал над какой-нибудь в хорошем смысле этого слова вещью, пока не додумывал ее до конца. В прошлом месяце, например, он долго размышлял, почему с каждым годом становится все больше идиотов. Потом - можно ли разговаривать фразой из одного слова. Теперь он практиковался и на длинные Катины монологи бросал реплики типа: "угу", или "неа", или "спорно". Семен считал, что при определенной тренировке можно будет навсегда отсеять лишние слова. На его взгляд, он говорил слишком много лишних слов. Он и Катю склонял к короткоговорению, и иногда она на это велась. Как вот сейчас, например:

- Рассказ?

- Пишу, - кивнул Семен. Он, как всегда, был наготове.

- Дашь? - Катя сигаретой и глазами изобразила, что хотела бы почитать, как там у него получается. Тот купился и полез в карман. Свои гениальные мысли Семен, как настоящий литературный диссидент, писал на обрывках какой-то рыбной бумаги и носил всегда в кармане.

- Вот, - сказал он и хрюкнул. Хрюкал он непроизвольно и довольно смешно. Это не мешало ему стесняться своего таланта и делать вид, что это так, для общего веселья.

Катя развернула листок и улыбнулась. Сначала, видимо, рассказ назывался "Мой друг Кандыбин", но затем заголовок был почему-то не принят и дважды зачеркнут. "А что, весьма даже неплохой заголовок", - подумала Катя и стала с неохотой разбирать дурацкие каракули Семена:

"Я, - начинался рассказ, - поэт Семен Кандыбин".

Это было неожиданное заявление.

"Я вышел на улицу Пушкина. Увидел мигающий желтый. И пару машин. И березу. Увидел смешную старушку. Я дальше задумался. И мало смотрел на прохожих".

- Фигня! - сказала Катя.

- Да ты сама дура. Не понимаешь... - Судя по грустному лицу, Семену сразу же стало жалко полтора дня, за которые он измучился, пытаясь общаться одним словом. Катя и Владик, видя мучения Семена, нарочно переспрашивали многие вещи, делали непонимающие лица и говорили "в смысле". В общем, Семен сжался, посмотрел в лампочку и изрек:

- Дальше.

- Пожалуйста. - Катя прочитала, подвывая в нужных местах: "На улице Пушкина было безлюдно и сыро. Четыре окурка бессмысленно плавали в луже. Фонарь подмигнул, и ему я в ответ усмехнулся. Девчонка в оранжевой куртке шагала навстречу. Девчонка держала в руках апельсин и смеялась..."

- Сам ты мигающий желтый. - Кате надоело. Она погасила сигарету, забрала рыбные листочки и пошла в столовую. Смерть смертью, но иногда надо и подкрепиться. Были в ее жизни несокрушимые принципы.

***

Катя работала в этой конторе три года. Сначала она думала, что это временно - заработать денег после универа, осмотреться и заняться чем-нибудь настоящим. Но временное имеет свойство становиться постоянным, к тому же в Барнауле из века в век трудно найти хорошую работу, а деньги нужны всегда... Однажды она призналась себе, что будет сидеть и перекладывать бумажки всю жизнь, потому что ни на что больше не годится. Семен пришел в контору полгода назад, после универа, и тоже говорил, что он здесь временно. А Владик работал пять лет, он говорил, что ему по фигу. Его интересы лежали в другой сфере, он называл это: "сало, пиво, рок-н-ролл". Владик играл в группе "Бамбуковый сад", пел в церковном хоре, изучал сербский и французский, строил сайт в Интернете, а отпуск проводил в детском лагере. Пионервожатил.

Они втроем отвечали за связи фирмы с общественностью.

- Случайные связи, - всегда вставлял Семен.

- Случайные половые связи, - грустно уточнял Владик.

Работа не напрягала. Писали пресс-релизы, звонили знакомым журналистам, проводили иногда пресс-конференции и дебильные рекламные акции. Раз в месяц начальник вызывал их в кабинет с видом на реку и орал 12 минут. Не больше и не меньше. А потом выписывал премию.

- Непоследовательный он какой-то, - обижалась Катя.

- Маньяк, - резюмировал Семен.

Первое время Катя писала большие журналистские материалы для краевой молодежной газеты, а потом бросила. Семен самовыражался в олигофренических стихах. Владику было плевать. Когда-то они все трое, что называется, "подавали надежды".

- Лучше бы мы подавали нищим, - сказала Катя, но уже давно. К тому же в этой конторе была самая классная в городе столовая, что немаловажно. Потому что люди творческие, по выражению Семена, "рождены, чтобы жрать".

Катя взяла салат и села к Владику, за столик в углу. Вскоре к ним присоединился Семен, который взял борщ, пельмени, пирожки с мясом и еще котлетку и компот. Он презрительно скривился:

- Салат... пища божьих коровок, - в столовой Семен выражал свои мысли фразами из нескольких слов. Иногда - из многих.

- Нельзя есть одно мясо, - объяснила Катя. - Это вредно. Хотя я понимаю, что ты предпочел бы салат из разных сортов колбасы и компот из колбасофруктов.

- Эх... - Семен вытер ложку салфеткой,- твоими бы это... устами, кажется. Хрюк!

- Поэт... - сказал Владик, пролив кофе на стол. Он попытался сгладить неловкость вольными упражнениями с салфеткой, но вышло довольно грязно.

- Нуте-с! - как бы спрашивая разрешения, сказал Семен и снова хрюкнул. Потом картинно улыбнулся и, решив, что всем не до него, принялся за пельмени, бормоча под нос что-то очень похожее на песенку маленького ежика из мультфильма про дружбу.

Катя взяла вилку и почувствовала огромную усталость. В принципе это и была смерть. "Есть или не есть, - подумала она, - и резко по-гамлетовски, - во-о-о-от в чем вопрос... что благородней. духом покоряться пращам и стрелам яростной судьбы иль ополчась на море смут сразить их... противоборством..."

-... противоборством, - перебил ее мысли Семен,- ничего не добиться, - вот шел я позавчера по Ленинскому. Вижу, стоит у пиццерии девчонка. Такая ого-го вся, ну в смысле ничего так, девчонка. Вдруг останавливается на светофоре тачка. Подходят к водиле гаишники - мол, так и так, сержант Пупков, ваши документы... А водила выходит, медленно так достает из кармана газовый баллончик... как брызнет менту в лицо! Сержант на асфальт, орет матом. А мужик, прикиньте, ка-ак рванет во дворы... Второй мент за мужиком. Ну и это... не догнал. Тачку, правда, на штрафную отогнали.

- А девчонка что? - спросил Владик.

- Да хрен ее знает... Я пока за этой бойней смотрел, она ушла.

- Дурак, - обобщил Владик и принялся за гречневую кашу.

- Жалко... - почему-то сказала Катя. Есть не хотелось. Она достала из кармана джинсов сочинения Семена и принялась читать...

"Я шел и мечтал о позиции четкой и ясной. О том, чтобы выйти из плотных рядов маргиналов. И жить, не боясь оказаться смешным. Ну, отчасти в забытости есть и приятное - та же усталость. Усталому легко быть простым. И грустить. В невесомости мнений. Однако не нужно пытаться учить за меня теоремы. Напрасно..."

- Дикий термин: "в невесомости мнений" останется на твоей совести, - предупредила Катя. Она посмотрела на салат... Грецкие орехи, курица, майонез... Не сегодня. - Сема, можно я лучше твой пирожок съем?

Семен молча подвинул Кате тарелку с пирожками и сказал:

- Сидим, как три дауна, сидим и не богатеем. Давайте богатеть? Я даже знаю, как, надо производить туалетную бумагу с анекдотами. Люди будут читать в туалете, смеяться и говорить нам спасибо! Нашу бумагу раскупят на корню! Все дело в психологии! Русский человек не может не читать в туалете.

Обычно в России в туалете читают анекдоты, вечерние газеты или что-то из зарубежной классики - Экзюпери, Толкиена, Чосича. В Америке читают только газеты. В Германии туалетными блокбастерами считаются произведения Кинга, Эдгара По и Федора Достоевского. В Англии совмещать два жизненно важных процесса не принято.

Катя повертела тарелку с пирожками. Пирожок-пирожок, я тебя съем. Не ешь меня, добрая Катя, я тебе пригожусь...

- Не хочу, - Катя отодвинула тарелку Семену. А он ничего такого не сказал. Сожрал и не поморщился.

***

В субботу Катя и Семен пошли красить Барнаул. "Барнаул" - это семь больших букв на горе, на въезде в город. Каждый год Андрей Тургенев, главный по работе с неорганизованной молодежью, устраивал акцию: "Сделаем буквы чистыми". Неорганизованная молодежь любила оставить на "Барнауле" надписи типа: "Кобзон жив, Децл лох" или "Леха, ты дебил, но я тебя люблю". Закрашивать это дело приходилось организованной молодежи.

Таксист остановился у подножия горы.

- Не будем искать легких путей и прочих тропинок, - сказал Семен. - Полезли.

Они карабкались наверх, цепляясь за чахлые кустики весенней травы, и пели про то, что если друг оказался вдруг, и не друг и не враг, а так. Катя сказала:

- Какая у нас с тобой напряженная жизнь все-таки...

- Мне сейчас встретился презерватив, - откликнулся Семен. - Ты только подумай, какими надо быть экстремалами, чтобы лезть сюда, напрягаться, спотыкаться... и все из-за какой-то фигни. Ладно мы, нас зовет долг...

- А их, может быть, любовь позвала, - подытожила Катя.

Семен вспомнил вдруг, что бухгалтера, выдающего им премию, зовут Любовь Ивановна Pублик. "Точно,- подумал Семен, - это Любовь позвала".

Они посмотрели наверх и увидели Тургенева в черной бандане, который призывно размахивал кистью.

- Выбираю букву "У". - сказала Катя. Свинцовое небо плевалось мелкими снежинками. Внизу дрожала Обь. Ей было холодно... Кате тоже было холодно, она вспомнила, что ничего сегодня не ела. "Второй день уже", - удивилась и обернулась. Семен сосредоточенно закрашивал слоненка на букве "А" и молчал. Наверное, придумывал стихи...

Сегодня утром Катя дочитала стихотворение Семена, из-за чего настроение было ужасным. "... напрасно. Так шел я и думал, гадая в каком направленьи меня ожидает несчастье... Темнело. И вдруг на углу Молодежной, у крытого шифером дома я встретил ее. И повелся. Купился на хитрость бесхитростной сущностью. Резко. Скрутили, набросили петлю, смеялись. И ночь я провел в размышленьях. Пока не пришел сослуживец, к которому я дозвонился. И штраф уплатил. За свободу. "Не пил бы, сидел лучше б дома" - пропел мне вдогонку полковник. Стареет. Полковники раньше в цене были большей. Теперь же готовы за слабость заставить платить. Ползарплаты. Полжизни. Полсмерти. Полмужества. Ладно. Не в запахе дело. Не в цвете того заточенья. Кто был там, не раз еще вспомнит, проснувшись осенней порою от шума летящих трамваев. И куцых квитков на полтинник. За ночь в вытрезвителе, служащих мятой закладкой в Коране. Религия - вот избавленье. От страхов и пошлых намеков, от легких проказ и бессонных. Ночей. Что скрываются подло под камнем восьмым от Вселенной.

И да будет так. С.С. Кандыбин."

- Слышь, Семен! - крикнула Катя, - а зачем ты все свои стихи доводишь до космического абсолюта?

- Да... это... понимаешь, я просто закончить стих не могу. Заканчиваю его, заканчиваю, а он, собака... Кажется, что слабо, не в разрез, в общем. Вот. А что?

- Да так. У тебя нос в краске!

Но Семен, видимо, опять погрузился в размышления о космосе как конечности бытия и последней фразы не слышал.

А утром Катя решила похоронить себя. С почестями. Позвонила Семену и Владику. Ввела их в курс дела.

- Признайся уж сразу - прокомментировал Семен, - что напиться захотелось. Если будет пожрать, то я приду.

Владику пришлось скинуть на пейджер.

С утра приехал брат. Он скинул с плеч две больших сумки с деревенскими продуктами и сказал:

- Вот. Жри. Не за что.

У него была особая манера разговаривать. Если Семен занимался краткоговорением в силу своей отстраненности, то брату, как многим россиянам средней полосы, говорить было лень, и он старался убить собеседника емкостью. Обычно брат использовал для этой цели мат, но тут сдержался. Брат называл себя Иваном, был упитан и имел два неоспоримых преимущества - с ним можно было говорить на любые темы, и он умел делать выводы. В отличие от того же Семена с его космическими концовками.

- Выпьем. - утвердительно произнес Иван.

Катя согласно кивнула. Трескнул коротким замыканием звонок и лихо заверещал. Катя подошла к двери и вдруг подумала, что это может быть Артем. "Черт, он будет просить прощения..." - решила она и поняла, что ей в принципе пофиг, она уже не простит. Не потому, что гордая, а потому, что уже три дня не ест. А виноват он. А она еще столько же будет не есть. И еще столько же. И еще. И когда-нибудь от нее останется лишь то, чему можно еще верить. Глупые размышления мертвого человека. Ну, вы сами понимаете...

На площадке стояли Семен и Владик. " Семен был грустный.

Ивана все знали, обошлось без знакомства.

Через полчаса Катя сидела на подоконнике и слушала хор пьяных голосов, исполняющих "Трусы в горошек", хит "Бамбукового сада" прошлого века. Она сделала страшное открытие - ей совсем не хотелось пива. Больше того, она не могла выпить ни одного глотка. Впереди маячили долгие, трезвые, безрадостные дни.

- Сегодня мне приснилось имя "Артем". Просто имя, понимаешь? Двенадцатым кеглем, - сказала она подошедшему Семену.

- Ну и дурочка, - пожал плечами Семен.

Катя спрыгнула с подоконника и побежала. Иногда с ней случались беговые припадки. В такие моменты она могла пробежать огромные расстояния, пока внезапно не останавливалась. Самое печальное, что она не могла управлять бегом. Ноги несли ее по каким-то странным маршрутам. Один раз она забежала в лес, второй - в городскую санэпидемстанцию, в третий - вбежала в трамвай и еще остановку потихоньку трусила на месте, улыбаясь и делая вид, что ничего психиатрического не происходит.

В этот раз она выбежала на стадион, пробежала круг по беговой дорожке и затормозила перед задним крыльцом спортзала. Из окна сначала доносилась печальная мелодия, а потом - бравурные марши. Какой-то чудак играл на трубе.

"Интересно, как там эти алкоголики?" - подумала Катя и побежала обратно.

Семен спал тихо, обхватив холодильник. Владик смотрел в окно, казалось, он не спит, но он спал. Иван залез в ванну в спортивном костюме и тапочках. Им было хорошо, видимо, они уже решили проблему Катиной смерти. Катя надела куртку и вышла на улицу. Вечерело. Потом побежалось. Бежалось до гастронома, потом мимо поста ГИБДД по переулку к стройке, оттуда к заброшенной аллее. Потом порвался шнурок на кроссовке, и бежать расхотелось. Катя села на скамейку и стала связывать оборванные концы шнурка. Концы не связывались, а если связывались, то узел застревал в дырочке.

- Вы неправильно их связываете, - сказал кто-то.

Кате тон не понравился, и она решила не отвечать. Кто-то подошел к ней, нагнулся и хитро связал шнурок на внешней стороне кроссовка. Катя испугалась и не придумала ничего лучше, как сказать "угу".

- Ничего, - сказал кто-то.

- А я уже три дня не ем, - сказала Катя.

- Зря, - ответил кто-то.

- Я не могу, - сказала Катя.

- Бывает. Я уже третью неделю пить не могу, - ответил кто-то.

- Правда! - обрадовалась Катя. Все же приятно встретить такого же, как ты, идиота.

- Правда, - сказал кто-то и щелкнул по кадыку, - завязал.

- А-а...

Катя обернулась и поняла, что сидит рядом с Артемом. Стало жарко и обидно. Она прижала большой палец к указательному и, как учил Иван, что есть силы, с размаху засветила в ухо Артему. Тот дернулся, рука соскользнула, удар пришелся по губе. Артем сплюнул кровь и сказал "Вот дура. А письма я твои сжег". Катя вскочила на ноги и что есть силы ударила в спину ногой уходящему Артему. Тот обернулся и... Катя поняла, что это не Артем. На нее удивленно смотрел Ильин, непосредственный начальник - зануда и карьерист.

- Ты что, совсем офигела, а!! - крикнул он.

Катя хотела попросить прощения, но не стала.

- Ничего, завтра поговорим, а... Ты бы сходила к психиатру, а... Я гляжу, ты от своей голодовки с ума сходишь, а... - Начальник в свете фонаря казался меньше и худее обычного. Рыжая бородка обрамляла его славянское лицо.

- Не, ну ты посмотри! - сказал он голосом Влада, - вот, уроды!

Катя вздрогнула и проснулась. Она сидела на подоконнике, обняв горшок с кактусом. В кресле Семен читал журнал.

- Вот уроды... - сказал Семен и хрюкнул.

- А эти где? - спросила Катя.

- К девкам ушли, - ответил Семен.

Катя пошла искать телефон. Он оказался на кухне. Катя набрала шесть цифр и начала считать. Трубку сняли на седьмом гудке.

- Да, - ответил недовольный женский голос.

- Я могу поговорить с Артемом? - вежливо спросила Катя.

- Он спит, - ответил голос.

- С тобой? - поинтересовалась Катя.

- Я уже не сплю, - недовольные нотки в голосе усилились.

"А я не ем", - подумала Катя и спросила:

- Ты красивая?

- Я умная, - объяснила девушка на том конце провода. - Я практичная, хорошо готовлю, умею вязать, не задаю лишних вопросов, знаю, чего хочу и не пристаю с разговорами к незнакомым людям. Два мужа назад я была как ты. Разбудить Артема?

Артема всегда было трудно разбудить. Он уходил в свои сны, как в путешествия. В нем уживались волшебные страны и разные люди. Однажды он встретил во сне бабушку, которая пела ему песни несуществующего острова Канчучес. А в другой раз он шел по песку и собирал заржавевшие часы, которые показывали 32 мая. Раньше в каждом своем сне он встречал микроскопического медвежонка по имени Катя. Артем прятал медвежонка в ладошки и уносил куда-нибудь, где хорошо...

- Не надо, - ответила Катя. - Пусть спит...

***

Катя шла по улице в новой куртке и подавленном настроении. Утро было хмурым и совсем не похожим на майское. Старые дома равнодушно смотрели мимо нее. Им было скучно. По этой улице уже двести пятьдесят лет ходили растерянные барышни, в разной степени несчастные из-за своих кавалеров. Катя свернула к одному из скучающих домов. Дверь распахнулась, из нее выпрыгнула женщина с безумными глазами. Она посмотрела на Катю и протянула руку:

- Надежда Михайлова, автор проекта обводнения Сибири.

Катя кивнула Надежде Михайловне, вошла в раскрытую дверь. Поднялась по ступенькам и остановилась у окошка с надписью "Регистратура":

- Я к Беф-Строгальскому.

- Двенадцатый кабинет, - старушка из регистратуры зевнула.

Катя пошла по узкому коридору в поисках двенадцатого. Навстречу ей жизнерадостно топала толстая тетка лет сорока, в детских штанишках, которые крепились на крупной напузной пуговице.

Увидев Катю, тетка оживилась, помахала пухлой ручкой и крикнула:

- Привет, Малыш! Я Карлсон!

- А я Ленин, - буркнула Катя и подошла к Карлсону поближе. Тетя Карлсон на минуту повернулась к ней спиной, чтобы показать пропеллер. Пропеллер был что надо, почти как настоящий. Закончив демонстрацию, Карлсонша села на пол и спросила:

- Ты почему такой печальный, малыш?

- Я, кажется, с ума схожу.

- Пустяки, дело житейское.

- Ну... тебе виднее, - искренне сказала Катя и улыбнулась. Нет, все-таки ничто так не поднимает настроение, как встреча с настоящим Карлсоном, пусть и не живущим на крыше по причине ее частых улетов.

Беф-Строгальский сидел за старым канцелярским столом и листал чью-то "историю болезни". Он уже давно и успешно совмещал психиатрию с драматургией. Пьесы доктора Беф-Строгальского с успехом шли во МХАТе и на Бродвее. Катя подумала, что он смотрит на больных, как на персонажей еще не написанной пьесы.

- Садитесь, - отрывисто бросил он. - Что беспокоит?

Катя вдруг поняла, зачем она пришла.

- Трудно писать пьесы? - спросила она.

- Э-э-э... - замялся врач.

- Наверное, не трудно, - решила Катя. - Слева пишешь, кто говорит, справа - что говорят.

Она встала и направилась к двери.

- Подожди! - Доктор поднялся со своего места. - Ты зачем приходила-то?

- Не ем, - сказала Катя.

- Давно? - Беф-Строгальский рассматривал ее с неподдельным интересом. Она знала, что доктор рассматривал так всех интересных пациентов, но не ответить не смогла.

- Пять дней, - Катя взялась за дверную ручку.

- С мужиком поругалась, - заключил доктор. - Выписать антидепрессанты или так поживешь?

- Так поживу, спасибо, - Катя обиделась, что доктор свел ее драму к мелкому недомоганию.

- Больше положительных эмоций, - посоветовал врач. - Спортом займись. Пройдет скоро...

Катя вышла из больницы. Из серого неба на серое все моросил серый дождь.

- Эй! - из окна второго этажа по пояс высунулся Строгальский - Эй... Это... ты уезжай куда-нибудь. Недели на три.

Ничего не изменилось...

***

Погода была летная. Летели деревья в немытом окне, иногда целыми рощами, иногда по одному. Иногда пролетали дома, деревни, толстые лошадки. Иногда лошадок обгоняли настырные УАЗики, иногда УАЗиков обгоняли столбы электропередач. Потом по окну неожиданно размазалась жидкая какашка птицы, и Катя отвернулась. "Проявил себя - закрепи..." - высказался плеер и надорвался. Радио уже не ловилось. Плеер кашлял.

Прошел проводник, открыл туалет.

- Орешки, пиво, журналы... орешки, пиво, журналы... орешки, пиво, журналы...

- Черт! - вскочила Катя. Она вспомнила, что оставила сумку на вокзале. На сиденье, крайнем. Хрен бы с ней с сумкой, но в ней были деньги, документы и письма. Письма, 234 штуки, она взяла в камере хранения. Шла, мало надеясь, что Артем их не выбросил. Оказалось, не выбросил. Сложил аккуратно в пакет от гамбургеров. Издевался. Была у них на вокзале специальная ячейка в камере хранения. Номер 1263. Ключ прятали в пожарном ящике вокзала, в ведре с песком. Оно было священное, это ведро. За два года ключ никто даже с места не сдвинул. Они думали, что, когда будут не в состоянии разговаривать друг с другом, можно разговаривать через ячейку. Разговаривать через нее пришлось два раза. Первый - когда Артем как-то запил и ушел из квартиры. Он положил в ячейку ключи от квартиры и куцую розу. Катя ключи забрала, а роза осталась лежать в ячейке. Но тогда все обошлось поездкой в Горный Алтай. Был второй раз - в нем фигурировали письма и жирный пакет от гамбургеров. А теперь пакет, и письма, и сумка остались на вокзале. Черт...

- Ну что, вам пиво или журнал? - спросила подкатившаяся тележка с продуктами и втянула в себя утренний насморк.

- Мне пистолет... - сказала Катя.

- Пистолетов нет, - раздалось от уезжающей тележки. Pistoletov.net

Можно было сойти в Новосибирске, но Новосибирск Катя проспала. Проснулась утром в следующем дне. Поезд стоял. Город был Омск. Вспомнила сначала, что потеряла деньги и письма, потом - что не ест уже шестой день. Почти неделя. С трудного понедельника через чистый четверг на предательскую пятницу. Суббота. На завтра планировалось воскресение, вот шансов воскреснуть уже не было.

- Девушка, мать-перемать, проснулась... А то я уже думал, туды ее, не проснется. Думал, что заболела. Хотел, мать-перемать, уже будить, но бабка не дала. У тебя, я гляжу, вещей с собой нету... Украли, может... Мать-перемать.

Катя удивилась и посмотрела на своих попутчиков. Веселый дед с бородой, вылитый гуманист Толстой, ел лапшу "Доширак", напротив него сидела маленькая толстая бабка и зашивала дырочку на носке. Катя подумала, что эту компанию, видимо, выдернули из дачного домика и сунули в вагон, не предупредив.

- А чего вы все время "мать-перемать" говорите? - спросила Катя.

- А я это, туды ее, матюкнуться люблю. А бабка, понимаешь, не разрешает. И вот, мы, это... консенсус выработали. Мать-перемать. И не матюкаюсь и все приятней на душе. Ага. Ведь оно как получается...Как мать-перемать так мать-перемать, а как мать-перемать так хрен.

- Согласна, - остановила размышления псевдотолстого Катя, - а вещи у меня и вправду, наверное, уже украли.

- Плохо, мать-перемать. А едешь куды? В Москву, говоришь... Или еще куда-нибудь говоришь... Во, растуды твою... как так.

Ну ладно.

Катя отползла в глубь своей верхней полки и уставилась в окно напротив. За поездом бежало стадо облаков. Семь штук. Последнее - самое маленькое и сумасшедшее.

- В одном облаке энергии не меньше, чем в атомной бомбе, - сказал ей однажды Артем. - Давай всех на хрен облаками закидаем?

Но это тоже было давно. Тогда Катя была веселой и влюбленной девушкой. А теперь она стала путешественником, имя которого никому не интересно. Тем самым, из учебника математики. Со скоростью 50 км/ч поезд уносит путешественника из пункта Б. в пункт М. Никто не жалеет о нем в пункте Б. И в пункте М. он тоже никому не нужен...

"Не знаю, о чем вы тут говорите, - сказал один еврей двум другим. - Но ехать надо".

***

Семен сидел на своем рабочем месте и смотрел в лампочку. Начальник уже два раза присылал за ним секретаршу, но Семен отвечал, что ждет важного звонка от рекламодателя.

- Иди, - посоветовал Владик. - Поорет, премию выпишет... Ничего страшного.

Семен продолжал молча пялиться в лампочку. Дверь неслышно распахнулась. Начальник прошел в кабинет, сел на подоконник, достал сигареты.

- Если Семен не идет к Магомету... - Владик попробовал разрядить напряжение шуткой.

- Помолчи, а... - бросил в его сторону начальник. Он нервно прошелся по кабинету. - Я долго с вами нянькался, а! Я закрывал глаза на ваш кандыбизм, прощал ваши залеты... Мирился с тем, что вы ни хрена не делаете... Где реклама, а? Где, я вас спрашиваю, реклама нашей фирмы?

Начальник схватил со стола пачку барнаульских газет и швырнул их в направлении Семена.

- Ни в одной нет нашего логотипа! Уже две недели! Может, вы думаете, что я дурак, а?

Семен и Владик тактично промолчали. Начальник размял сигарету.

- Дело в том, - сказал Владик, - что в настоящее время на потребителя обрушивается слишком много рекламы, он ей уже не доверяет. И прогрессивные руководители понимают, что гораздо эффективней создать позитивный имидж своей фирмы...

- Имидж... - начальник вздохнул и понюхал сигарету. - Вы насоздавали, а... У нашей фирмы имидж цирка, а у меня - имидж главного клоуна. В общем, так, а. Сейчас сядете и напишете план развития отдела на ближайший месяц. Продумаете мощную рекламную акцию. Завтра утром отчитаетесь.

Он еще раз понюхал сигарету, скорчил зверскую рожу и пошел к выходу. В дверях начальник обернулся:

- Ваша Катя три дня на работу не ходит. Что с ней, а!

- Она пропала, - ответил Семен и внезапно хрюкнул. - Потерялась.

- Если в понедельник не найдется, пусть пишет заявление, - ответил начальник. - Таких Кать каждый год сто штук универ выпускает. Звездой себя возомнила, а. Ишь, а!

Начальник ловко бросил сигарету в мусорную корзину и ушел.

- Наверное, пошел выписывать нам премию, - предположил Владик.

***

Казань проезжали ночью. Поезд стучал днем, вечером, в утренние часы, ночные. Даже когда стоял, все равно стучал. Это позволяло думать размеренно, не спеша. Дед двадцать один раз пытался заставить Катю отобедать чем Бог послал, мать-перемать. Один раз ему подвывала бабка, но они скоро сдались. Старики сошли в Гусь Хрустальном, зацепив с собой треть назойливых торговцев хрусталем. "Николай Иваныч, - крикнула бабка деду, - ты что, совсем охренел, оставил мне три сумки..." "Николай Иваныч, дорогой, купи набор стопок!" - вынырнул из-под нагроможденных в проходе баулов усатый мужичок. "Колян! - орал кто-то в дверях, - купи лучше у меня графи-и-ин... " "Ни-ко-лай! Ни-ко-лай! Ни-ко-лай! Ку-пи! Ку-пи! Ку-пи..." - скандировала толпа рабочих жен на перроне. "Мать-перемать, мать-перемать!"- визжал Николай Иванович, размахивая бородой по сторонам. Забавно получалось у него, смешно.

Москва появилось внезапно. Шли мелкие станции за станциями, а потом поезд фыркнул и шепотом выругался. Катя посмотрела в окно, увидела Казанский вокзал и заплакала. Второй раз за год.

- Доброго пути... Доброго пути... Доброго пути...

- Квартиры-гостиницы-комнаты! Квартиры-гостиницы-комнаты! Квартиры-гостиницы-комнаты!

- Пашка! Пашка, сукин сын! Простите, обозналась... Он такой же, только с усами...

- Пироги горячие! С картошкой, печенью, яйцом и луком...

- Па-а-апа!!! Не ходи так быстро! Паа-а-апа-а-а... ты наступил мне на ногу-у-у-у...

- Аа-а-а-а-а-а-а-а-а-ааааааааа!!!

- Вот, дура. Девушка, вы чего оре-е-е-ете! Тут лю-ю-юди ходят! А вы оре-е-ете! Э-э-эй! Ты чего оре-е-е-ешь, гово-о-орю!

- Так, ору. Денег нету, ору. Жизни нету, ору. Знакомых нету, ору. Чего приехала! Жить негде, возвращаться некуда. Документов и то нету... Спокойной ночи, малыши!

- Чего она орет, скажите...

***

Семен надавил на звонок. Потом постучал в дверь кулаком. Потом долго пинал дверь ногами. Потом плюнул и сел на ступеньку.

- Нету ее, - раздался вкрадчивый голос.

Семен обернулся. На площадке стояла Катина соседка, загадочная старушка Светлана Александровна.

- Вы не знаете, где она? - спросил Семен.

Старушка ответила туманно:

- На этой неделе ее очередь лестницу мыть. Она вам ключи оставила. Возьмите. - В сморщенной лапке соседки болтался брелок с ключами.

Семен взял ключи, открыл дверь, вошел в квартиру. На стене висел большой листок бумаги с надписью: "Сема, можешь водить сюда девок, только пусть они вымоют лестницу. С ув. Катя".

Семен прошелся по квартире, открыл и разочарованно закрыл холодильник, полил кактус и пошел домой. На площадке он задержался и крикнул:

- До свидания, Светлана Александровна!

За старушкиной дверью что-то загадочно треснуло. Потом послышались позывные "Маяка". Остро запахло жареной картошкой.

Семен нечаянно хрюкнул и ушел.

***

- Привет, - сказал голос, - пододвиньтесь чуть-чуть.

Катя проснулась и испугалась. Или сначала испугалась, а потом проснулась. Точно, сначала испугалась. И замерзла. Катя и не подозревала, что ночи весной бывают такими холодными. Она поджала под себя ноги и полностью приняла форму куртки. Ситуация складывалась по едким канонам романтичности. Был парк. Была скамейка. Была ночь. Был даже голос. Но, кажется, женский.

- Я не бомж, - подумала вслух Катя.

- Как знаете, - спокойно ответил голос.

- У меня просто денег нету, - продолжила Катя.

- Бывает, - поддержал тему голос.

- И документов, - не унималась Катя.

Голос зевнул, чуть помолчал и все-таки высказался:

- Плохо.

- Ничего нет...

- Тоже плохо, - равнодушно проскрипела соседка.

- Ты чрезвычайно догадлива, - злилась Катя.

- А я с вами, гражданка, на брудершафт не пила. Извольте использовать уважительную форму обращения. Не тыкайте, если будет так угодно... - Голос снова зевнул и окончательно захрапел, изредка подталкивая ногой Катю в бок.

"Ну что ж, по крайней мере, это образованное чмо", - решила Катя и уснула.

***

Семен никогда не любил дождь. В дождливую погоду ему хотелось завесить окна, накрыться с головой одеялом и впасть в анабиоз. Но вместо этого он сел за столик у окна, под портретом еще очень молодых "битлов", ел пиццу и запивал ее пивом. Он считал "Блюз-кафе" самым уютным местом в Барнауле. Уютным и домашним, со вкусной едой и знакомыми лицами. Семен огляделся. Что-то в этот раз никого знакомого... хотя...

В углу, наклонясь над пивными кружками, скучали Артем и незнакомая блондинка. Семен взял свое пиво и зачем-то подсел к ним.

- Привет, козлы дорогие, - сказал он и хрюкнул.

- Сам дорогой, - ответил Артем.

Наступило неловкое молчание. Семен смотрел в окно, на дождь и старого панка Андрона, который прыгал через лужу и, судя по выражению лица, матерился. Рядом под зонтиком стояла девушка прекрасного вида и ждала, когда наступит ее очередь прыгать...

- Говорят, это проблема всех поколений барнаульских девушек, - сказала блондинка. - Хороших мужиков в нашем городе не было никогда. Одни, пардон, аграрии. Мужики начинаются западнее, за Уралом. Туда надо ехать. "В Москву, в Москву", - как верно заметили три сестры...

- Я не аграрий, я - принц, - возразил Артем.

- С этим трудно спорить, - кивнула девушка. - Ты - мой принц.

Семену, чтобы подавить чувство противности, купил еще пива. И еще. А потом - еще.

...После седьмой кружки Артем уже не казался Семену безнадежным гадом. "Наверное, я пьян", - подумал он. И сказал:

- Ты не знаешь, куда пропала Катя? На работу не ходит, дома не появляется...

- Не знаю, - Артем пожал плечами. - Может, в деревню уехала. Или в Горный. Мне это больше не интересно.

Артемова девушка бросила в Семена хлебным шариком:

- Кондыбин, я вас любила, о-у-о...

- В смысле? - Семен поправил очки.

- Песенка есть такая. "Гагарин, я вас любила". Не слышал?

- Ну, слышал. А ты пол мыть умеешь?

- И шить. - Девушка прищурилась. - И готовить. Хочешь меня замуж позвать? Так я уже за Артема собираюсь.

- Нет, - сказал Семен. - Просто есть одна лестница, которую нужно вымыть. Счастливой семейной жизни.

Дождь уже кончился, и фонари желтыми пятнами отражались в мокрых лужах. Подбежала рыжая дворняга и протянула лапу.

- Катька, - сказал Семен дворняге. - Ты где?

Собака мотнула головой. Семен сел на корточки и увидел свое маленькое отражение в собачьих глазах. Он помахал рукой, и маленькие вогнутые Семены махнули ему в ответ. И улыбнулись. Все восемь.

***

Кате впервые в жизни приснился по-настоящему радостный сон. Странно даже, что он пришелся на пору первых шагов нашей героини по московскому дну. Вдвойне странно, что ни скамейка с выломанными ребрами, ни собачий холод, ни даже нервные толчки соседки по скамейке не смогли его испортить. Все началось как бы издалека. Где-то по краям рваной кинематографической пленки пролетали забытые люди, люди хорошие и забытые незаслуженно, за ними появился Семен, он рассказывал свою новую историю и смешно похрюкивал, потом о чем-то стоящем напело радио. Это был разбег. Катя плюхнулась в воду. Когда получалось бывать на море, а получалось это не каждое лето, хотелось остаться там жить. Был в ее сне город, новые, только со станков, не помятые друзья и главное, она во сне почувствовала, что ее уже нет.

***

Я не знаю, где ты, но надеюсь, что там есть Интернет и колбаса. Звонила твоя мама, я сказал, что ты в командировке. Ильин обещает тебя уволить, но пока не уволил. Я написал за тебя заявление на отпуск. Так что ты сейчас как бы в отпуске. Лестницу кто-то вымыл, наверно, загадочная бабушка. Владик-толстый задик сказал, что мы с тобой один и тот же человек, просто живем параллельными жизнями. Кактус поливаю. В столовой третий день дают голубцы. У меня завелась собака. Зовут Сержант. Артема не видел, зато видел прекрасную девушку с кукушкой на плече. В Барнауле жарко и комары, но ты все равно возвращайся.

***

- Пантелеич, а ты где так писать научился? - Катя открыла глаза и удивилась. Мир виднелся сквозь мелкую сетку, довольно нечетко. Смешно дернула носом и поняла, что решетка перед глазами - всего лишь марлевая повязка.

- В аптеке. Там сначала читать заново учат, а потом уже писать начинаешь, - ответил где-то позади Пантелеич.

- А ты сам понимаешь, что написал?

- Понимаю, - добродушно твердил Пантелеич,- я два последних курса в университете таким способом шпаргалки писал. У нас преподы академики были, они такого почерка в принципе не переваривали. Так всегда бывает - или умеешь что-то делать, или учишь этому остальных.

- Философ! А мне кажется, у нее сердечко слабое, и дело тут не в истощении.

- Не-е, это нервное. Но истощение налицо. У нее затяжные голодные обмороки. Такие при неврозах бывают, причем при тяжелых. А сердечко у нее нормальное, как паровоз. Плохо, что гастрит обострился. Был вялотекущий, а стал острый... черт...

- Ну ладно. Все, что ты тут ей прописал, я достану. Хорошо, что Ленка ее узнала. Сестра, говорит, двоюродная. Через нее все и достану. А то бы пол-Москвы пришлось на уши по рецептам поставить. Ни карточки, ни документов, ни полиса. Слушай, Пантелеич, как бы нам за нее не попало. Ленка, конечно, баба особенная, но работу потерять не хотелось бы.

- Иди, давай.

Дверь хлопнула, прижав с десяток сквозняков.

- Доктор... - прошептала Катя. То, что она находится в больнице, было ясно сразу, по запаху. Пахло хлоркой и чуть-чуть нашатырным спиртом.

Воздушные руки волшебника ловко освободили глаза от повязки. Сверху на Катю посмотрело некрасивое, но жутко обаятельное существо с короткой стриженой бородкой. Улыбнулось.

- Привет, - сказало лицо, - Я Пантелеич.

Ей всегда нравилось, когда людей называют по отчеству.

- Степановна, - ответила Катя и куда-то снова провалилась.

Откуда ей было знать, что Пантелеич - это фамилия.

***

Pабочий день начался с "тынцев", так тут называли особенное время, когда начальство тебя, грубо говоря, имело. За все. В связи с этим понятием образовались в конторе и новые - "Студия бального тынца", "Тынцевальное настроение" и "словить тынца".

Ну, так, короче, с них день и начался. Ильин вызвал в кабинет Владика и Семена:

- Я знаю, вы думаете, что я - чмо. И это правда, а. Я чмо, а вы два подчмошника. Грибы подчмошники, а... И с этого момента вы будете делать то, что я вам скажу. А чего не скажу, делать не будете, а. А вот когда вырастете из подчмошников в большие чмы, а, будете сами решать, что делать вам и вашим подчмошникам.

- Но как меняешь убежденья, - вздохнул Семен. - в тот миг, когда тебя тынц-тынц...

- Что? - Ильин прищурил глаза.

- Ничего, - сказал Семен. - Наше дело подчмошничье. Мы молчим.

- Все козлы, только Иван Царевич - прекрасный парень, - сказал

потом Владик, имея в виду себя.

А Семен молчал. Он думал стихами. Про Катю.

"Я дам себе шанс, и послушаю медленный поезд. И время на пару минут остановит скольженье по кругу. Мы снова увидимся, что-нибудь скажем друг другу. Не хочется думать, что поздно - но все-таки поздно. Ты слышишь шаги - это я тороплюсь на подмогу. Я тоже солдатик, не стойкий, зато оловянный. Мы сбились с пути, мы с тобой потеряли дорогу. Ты злая и умная, я уже добрый и пьяный. Ты есть у меня, я тебя никогда не оставлю. Я есть у тебя, ты меня обязательно кинешь. И в сером конверте тебе незабудку отправлю. Ты выйдешь на старт - только это окажется финиш".

***

После лаконичного знакомства с доктором Пантелеичем прошло около двух дней. Катя уже вставала с больничной койки, гуляла два раза в день от окна до ординаторской и даже попыталась читать свою "историю болезни". Естественно, ничего в ней не поняв, она насильно приволокла Пантелеича к столу и заставила по порядку объяснить. Пантелеич мялся-мялся, да и все выложил.

В больницу Катю привезла некая Лена, бывшая однокурсница Пантелеича. Катя к тому времени совсем ослабла, у нее было переохлаждение, температура, обострившийся гастрит и неудовлетворительный жизненный тонус. Сопротивления при транспортировке не оказала. Была без сознания.

Два дня она провалялась под сильными лекарствами, потом вернулась. Не буянила, с врачом не спорила, с медсестрой не разговаривала. Один раз к ней приходила Лена, да и то на пару минут. Со дня на день ее, видимо, выпишут.

Странная штука жизнь. Как зебра. Полоска черная, полоска белая, полоска черная, полоска белая, полоска черная, жопа. Вспомнилось: "Как мать-перемать так мать-перемать, а как мать-перемать, так хрен."

Удивительно точно сказано.

***

" Привет, Сэм. Я жива. Я ем, Сэм!!! Ем. Ты просто не представляешь, какое это счастье просто есть. Черт, это было какое-то затмение. Нужно меняться, нужно обязательно меняться.

Маме скажи, что я уехала к подруге в Москву, пусть не волнуется. Вчера меня выписали из больницы, я лежала с гастритом. Пока живу у случайной знакомой. Возможно, в скором времени у меня не будет доступа в Сеть, так что ты не сердись.

Ильину скажи, пусть он мое рабочее место засунет в свое мягкое. Пиши. Не скучай!"

***

Лена оказалась тем образованным чмом, что делило скамейку с Катей в памятную майскую ночь. Она жила на проспекте Вернадского в двухъярусной шестикомнатной квартире с двумя туалетами и маленьким бассейном. Pаботала менеджером во французской парфюмерной компании, была замужем, имела двух детей, но муж с детьми жили отдельно, где-то в Подмосковье. Читала ортодокса Иосифа Pаскина и любила философствовать на тему задницы.

Это было на самом деле смешно. Задница - это, пожалуй, самое смешное слово в мире. Вдвойне оно забавно в письменном виде, втройне - в буквальном изображении.

Лишь однажды Лена посмотрела на Катю внимательно и сказала:

- У меня есть в Москве любимое место. Укромное, понимаешь?.. Когда мне плохо, я хожу в сад ЦДХ. Хи... Там очень-очень красиво, сам по себе парк небольшой, и по всему парку стоят статуи и скульптуры... Очень-очень красиво. Еще там есть забавные фонтанчики... В общем, получается такая комбинация Летнего сада в Питере и Японского сада... в Ботаническом есть... ...эх, там вот тоже многочисленные фонтанчики, речушки с мостиками, всякие деревья, кустарники, цветочки... очень симпатично, но там много народу... А в саду ЦДХ народу мало, хотя в самом здание полно... очень-очень красиво там... все приходят обычно на выставки и сразу бегут на экспозицию, по парку мало кто ходит... только пенсионеры...

- Ну, - перебила ее Катя.

- Ах, да... А еще, знаешь, очень здорово в Коломенском, особенно когда яблони цветут, там есть яблоневый сад, и вот когда они цветут, то там просто божественно, такое ощущение, что попал в рай...

Потом она молча взяла сумку и ушла на два месяца.

Кате везло на придурков. Вот и Лена была сумасшедшей. Иначе тяжело было объяснить то, что она не бросила ее замерзшую на скамейке, что притащила в очень дорогую частную клинику, что вообще с ней не разговаривала, что пропала на несколько месяцев, оставив Кате свои хоромы. Еще она зачем-то ночевала на скамейке и курила редкий для Москвы "Беломор". Странно это было. Так, мучаясь алогичностью происходящего, Катя бездельничала под стервозную скрипку, солировавшую из кухни. Там работал телевизор.

***

Арбат шумел. "Не мечтал о счастье я таком..." - перебором, а потом скользя к основанию грифа па-пам-пам... играл седоватый, но еще молодой мужик, поглядывая на холщовую сумку, в которой позвякивала мелочь, сотрясаемая нервной ногой музыканта.

"Нет, завоз завтра! - орал в руку здоровенный рыжий тип. - Завтра, я сказал... да, высшего, да, полковничьих больше... нет, лучше русскую, советскую... да, шинели... все. А-а-а... казачью еще... ага... пару комплектов, давай... " Pука почесала значительное ухо и бросила мобильник в карман. Тип сплюнул на тротуар, потом прыгнул в подсобку своего ларька и начал собирать в сумку парадные полковничьи и генеральские мундиры. Поблескивали на болезненном солнце петлички, живые и мертвые одновременно, в тертости краев и синеве заплесневевшей меди.

"Не-е мечта-а-а-а-ал-л..." - выдавливал навзрыд музыкант, и нога уже билась в истерике о сумку. Гитариста обступили японцы и завороженно смотрели на ногу. "Ха-ра-со", - говорили, - "ха-ра-со"... Соловьем пропел серебристый "Лексус", рыжий сорвался с места, закидывая впереди себя сумку. "Еду! да... буду... брось ты... - снова закричал он в значительную руку, - все, конечно, люблю..."

Хлопнула дверь, взвизгнули шины. Арбат стал намного свободнее. Значительно.

"Ха-ра-со..."- еще раз дружно сказали японцы и ушли. "... О сча-а-астьетако-ом..." - сквозным баррэ добил песню музыкант и от счастья такого, счастья выполненной работы, сильно пнул сумку. Мелочь звякнула в терцию, музыкант улыбнулся. Вернулся мальчишка-японец, пробормотал что-то похожее на считалку про туман и ежика и протянул гитаристу доллар. Тот кивнул на сумку и устало отвернулся.

Арбат шумел. Как может шуметь только Арбат, в людях, в головах, в животах. Катя шагала между людей, пиная крышку от "Спрайта". Крышка докатилась до рекламного щита и упала в лужу. Обидно, подумалось Кате, полдня крышка скиталась с ней по Москве, а тут так позорно погибла.

Музыкант за спиной громко высморкался и тронул легким перебором струны.

www.ijp.ru

Интернет-журнал Пролог. Текст

Роман Рубанов

Курская обл.

«РИСУЮТ ДЕТИ АНГЕЛОВ ВЕСЁЛЫХ…»

* * *

о. Константину Кравцову

Над тундрой белой тихие псалмы. И там зима как будто нет зимы... но только всюду снег и белый иней, и тишина кругом, и Север – имя ей.

Над тундрой белой хор глухонемых поёт псалмы. Окрест – кресты и льдины. Земля, вода и небо – триедины. Идут стада увечных и хромых

Босые к морю, будто нет зимы. Вода жива и море всех вмещает, и тихий ангел воду возмущает во исцеленье. Господи, взаймы

не просим. Только светом напои, даждь этот свет, чтоб не пропасть в бессилье, накрой нас снегом, как епитрахилью и все грехи мы выскажем свои.

* * *

В широких парусиновых штанах На улице Сумской, в кафешке "Южное" Сижу. Сосед из города Талнах В стакан подруге подливает "южное"

И что-то шепчет ей про холода, Про то что с нею он начнёт всё заново. – Ешь бутерброд. – Да я не голодна. Здесь всё напоминает фильм Рязанова.

Официант чихнет. – Эээ, будь здоров, – Сосед обронит. Но за кадром, хитро, Уж сочиняет музыку Петров, Чтоб на неё легли красиво титры,

Чтоб мы втроём, допив своё вино, Вошли в трамвай и сели у окошка, И чтобы жизнь, как будто бы в кино, Туда-сюда мелькала понарошку.

* * *

То зайкой скачешь, то поёшь щеглом, То чеховским медведем ночью бредишь... И где-то на гастролях под Орлом Напьёшься, плюнешь и домой уедешь

Как есть, в чужих усах и бороде, В костюмчике старинного покроя... – А где артист такой-то? – Да нигде. Ушел в запой. – Бывает и такое.

Бывает. Правда. Всё Шекспир соврал: Мир не театр, а большая свалка. Ну кто из нас гастролей не срывал Вот так, с плеча, чтоб никого не жалко?

...На третий день заявишься домой И в зеркало посмотришь – битый гамлет. Лишь Станиславский, в раме за спиной, чего-то там не связное промямлит.

* * *

Спустился к реке. Вот река. На реке рыбаки. Надвинули шапки на лбы. Спиртом греют нутро. Посмотришь на эту картину: ныряют кивки И плещется рыба, то золото, то серебро.

И эта картинка, как в мультике – бамц – и замрет Глядишь, а над каждым по огненной сфере висит. Считаешь: раз, два – как в считалке... Двенадцать. И вот Разверзнется небо и глас имена огласит:

Иаков, Матфей, Иоанн, Петр, двое Иуд... И кто там ещё? Буду долго затылок чесать... А их, то-ли к ужину верные жёны зовут, А то-ли Господь призывает творить чудеса.

О ТЕБЕ РАДУЮТСЯ

Лере Манович

Рисуют дети ангелов весёлых, Прозрачных как узоры на стекле. По белому листу идёт Никола И так светло от снега на земле,

И так спокойно. Ангелы смеются. Идёт Никола и идёт зима. Земля и небо в сумерках сольются, Повиснут где-то в воздухе дома.

Затихнет всё. Как будто пели хором И вдруг один умолк, совсем охрип. А только слышится за косогором: Скрип-скрип –

Идёт Никола. Маленький. Прозрачный. Дымок прилип к коричневой трубе. Рисуют дети. И никто не плачет. Все радуются о тебе.

БРЕЙГЕЛЬ

Ветер к утру добрей. Ель Тычется в облака. Видишь ли, это Брейгель, Показать полностью… Всюду его рука:

Люди, холмы, деревья... Каждый безлик и хмур. Будто бы всей деревней Вышли на перекур

Дикой толпой заросшей – Траурный карнавал. И под тяжёлой ношей Кто-то один – упал,

Кто-то, кто в мире этом Снова один, как перст, Острой полоской света Молча взойдёт на крест.

* * *

Наш дворник третьи сутки как пропал, Под окнами не кружится как зуммер. Соседка говорит, – Наверно умер. Двор засыпает белая крупа. А я не верю. Славный старичок С прищуром хитрым и бородкой редкой – Да как же так? Но всё твердит соседка, – Наверно умер. Ну а как ещё? Да как ещё – у дочери гостит, Уехал к сыну в Вологду на святки. Но он вернётся скоро, всё в порядке. На «соловье» вечернем прилетит. И из вагона выходя, вздохнёт И улыбнётся городу и миру. И выйдет в ночь. А мелкий снег пунктиром Его следы, как школьник, подчёркнёт.

* * *

Горизонт завален хламом, деревенским барахлом. Во дворе стирает мама муха бьётся за стеклом.

Мне не скучно. Изучаю небо синее в окне. Дед живой, души не чает в брате Сашке и во мне.

Ласточки под крышей гнёзда вьют. Под лавкой кот снуёт. Бабушка поёт про звёзды про балканские поёт.

А потом приедет батя. Он ещё не стал седеть. Сядем молча в старой хате на дорожку посидеть.

И уедем. Перьевые будут облака бежать. Деда с бабушкой живые будут в след рукой махать.

...Суходол. И длится лето и журчит в ручьях вода. – Где вы? – Здесь мы, внучек, где-то там-тадам-тадам-тадам...

* * *

Вот и снова приходят мои бабка с дедом. Говорят со мной. Каждый смирно сидит на стуле. – Ты опять не вымыл руки перед обедом? – Ты опять натощак курил? Не кури, унулик.

У деда палка в руке. Кривая пастушья палка. У бабули в руках решето, а в кармане пряник. Вот ведь, жизнь моя, детская глупенькая считалка. А я думал, что это праздник.

А я думал… Слышу, – Ты думал? Индюк тоже думал. Не спеши делать выводы. Кто бы там воск не плавил, Только Бог задувает свечи. Но Он огонька не сдунул. Только Пётр отпирает рай, а с мечом ходит Павел,

А ещё трубит… Впрочем, сам почитай Иоанна. Ты, поди, читал? Значит, знаешь всё. Вот и будя. И потом их за ниточки вверх осторожно тянут, И они исчезают и снова приходят люди.

Только что-то не то. Под окном не трамвай, а поезд. И в руке у меня кривая пастушья палка. Я вхожу в эту реку и мне всё время по пояс. И ничего не жалко.

СТРАШНЫЙ СУД

Свет погасят. Ни улицы, ни двора. Спят в раю, но в рай тебе не попасть. – Видишь, ровное минное поле? Пора, – кто-то скажет. – Господи, Твоя власть.

И по полю минному, напрямик... что жалеть, бояться теперь чего? Поплетёшься, двоечник-ученик и сто раз подорвёшься. А до Него

далеко. Но пробьётся небесный свет, и в кармане засвищут вдруг соловьи, и Он спросит: – Не больно, не страшно? Нет? – Нет, не страшно, тут, Господи, все свои.

www.ijp.ru

Смотрите также

• 
  Журнал пролог
• 
  Белвей журнал
• 
  Белвей журнал
• 
  Журнал прочтение
• 
  Журнал прочтение
• 
  Прочтение журнал
• 
  Прочтение журнал
• 
  Журнал чердак
• 
  Журнал чердак
• 
  Пирелли журнал
• 
  Пирелли журнал