Журнальный зал. Журнал звезда 2017 9

Журнальный зал: Звезда, 2017 №9 - КАТЯ КАПОВИЧ

 

 

 

* * *

Облетают клены золотые,

птичьи стаи тянутся наверх,

облака роняя перьевые

на подворья, полные прорех.

 

Распахни глаза, надень рубашку,

выходи за почтой на крыльцо,

клены облетают — это важно,

это очень даже хорошо,

 

Подними запутавшийся ворот,

кругозор раскроен в ширину,

ветер дунул, плюнул дождь на город,

слышь, бродяга песню затянул.

 

Был он молодым, и стал он старым,

клены-лены разлетелись в прах,

в сущности, все в жизни было даром,

только это лучше на словах.

 

 

 

* * *

Однодумного севера серая гладь,

в корень скошены просо и рожь,

зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать,

только как ее перечеркнешь.

 

Даль ясна, холодна, голуба и ясна,

на стерне белый бисер из брызг,

и не мучает сердце другая страна,

и не надо по-новому, жизнь.

 

 

 

* * *

Вечер напишет сангиной

черного неба кусок,

это рябин именины

это ноябрь недалек.

Как поплывет вдоль канала

первый холодный закат,

так бы глядела устало

вдаль на рябиновый сад.

Наше житье человечье,

как ты отдельно от нас

смотришь иначе на вещи

в этот магический час.

 

 

 

* * *

Не доходя до разъездного знака,

резко за угол сверни,

видишь, двора золотая изнанка,

школа, две клумбы, огни.

 

На баскетбольной намокшей площадке

рыжий резиновый мяч,

лбом приложись к проржавевшей оградке,

он понапрасну горяч.

 

Где-то в уме это самое слово,

словно иголка в стогу,

там, где стоит человек незнакомый

на первозданном снегу.

 

И хоть воистину место нелепо

для прорывания чувств,

вдруг небесами зовет это небо

и ерундой эту грусть.

 

 

 

* * *

Я люблю простое имя

легкое твое,

потому что в нем, как в дыме,

всё и ничего.

 

И бессмысленое время

так с тобой течет,

будто в солнечном сплетенье

паучек плетет.

 

И, покуда вечность длится,

мне желаний верх,

чтобы пел мне голос чистый

про любовь и грех.

 

Без конца и без начала

пел бы, чуть дрожа,

чтобы в небо улетала

глупая душа.

 

 

 

* * *

Все прощу до последнего крика,

провожу тебя на самолет,

ничего, что друзья чешут лыко,

говорят, что и это пройдет.

В легкой жизни любому на зависть

я счастливую книгу создам,

пропою, как последний акафист,

темный вечер и поздний «Агдам»,

Много чуши уже не морозим,

пишем правду, лишь правду одну,

а всю ложь оставляем на осень

и на белую зиму — вину.

 

 

 

ВСТРЕЧА В ИЕРУСАЛИМЕ

Если сядем за столик вдвоем

в марокканском кафе под брезентом,

будем пить только воду со льдом,

как положено вечным студентам.

 

Как заведено в этом краю,

снова пеплом посыпем пластмассу,

я по мрачным глазам узнаю

пассажира четвертого класса.

 

Желтый лист, как горчичник к спине,

прилепился. Откуда, однако,

эту странная горечь на дне

словно привкус пустынного мака?

 

Мелкой медью звенящий карман,

знаю, память запишет на пленку.

Выпадает в осадок туман

и бросаются тени вдогонку

 

за тобой и за мною… Пора,

закрывают, уносят посуду.

Так вот, не отрывая пера,

опишу этот день и забуду.

 

 

 

* * *

Редкое дерево царской фамилии,

листики — как вензеля,

милое дерево, кто ты по имени,

может быть, жизнь ты моя?

 

Будем крутить легкой музыки мельницу,

будем листочки терять,

будем мы мямлить стихотвореньице,

только слегка привирать.

 

Здесь без обмана с железными лясами

литературный чекист

тыкает, якает, здесь между фразами

будем лететь мы на свист.

 

Синей по будням фиалкой дорожною,

той, что горит на корню,

а по ночам — голубой неотложкою,

что не придет ни к кому.

magazines.russ.ru

Журнальный зал: Звезда, 2017 №9 - АЛЕКСАНДР МЕЛИХОВ

 

 

В 1937 году в Москве вышел энциклопедического обличья коричневый томище, изображающий в присланных со всего мира газетных блиц-заметках и фотографиях «День мира» 27 сентября 1935 года. Все храбрятся и обвиняют друг друга. Италия не боится торговых санкций по поводу ее абиссинских подвигов и предлагает обличающей ее Англии оборотиться на себя: «Если не захотят ни покупать, ни продавать, мы скажем им спасибо, потому что, привыкнув покупать только необходимое, и притом у других, мы улучшим наш торговый баланс»; «Англия продолжает решительно противиться итальянским действиям в Восточной Африке. Уместно вспомнить, что к концу европейской войны Великобритания присоединила к своим уже обширным колониальным владениям новые территории, приблизительно в 2 300 000 кв. километров с восьмимиллионным населением».

«Но разве хоть один рабочий поверит, что капиталистические правительства, объединенные в Лиге (Наций. — А. М.), которой руководят английское и французское правительства, намерены в самом деле защищать малые нации от итальянского империализма. Они сопротивляются итальянской агрессии только потому, что она угрожает их собственным империалистическим интересам», — это мнение уже английской независимой рабочей партии.

«Молитва о мире — это до сих пор наиболее могучая сила в мире», — тоже Англия. Вера — сила: за неделю в Лондоне умерло 765 человек, а родилось 1097. Вторую мировую они встретили практически четырехлетними.

Любопытных заметок гора, но возможность есть пробежаться лишь по горсточке. «Голодная Венгрия»: клеветника, обвинившего члена парламента в еврейском происхождении, присудили к четырем месяцам тюрьмы. «Польша во тьме»: писатель Гетель утверждает, что стремление к обеспеченной жизни считается в Польше аморальным, человек, основывающий предприятие, становится подозрительным, владелец автомобиля является врагом народа и своих ближайших друзей.

«Фашистская Германия — очаг войны», — это Черчилль. И тут же германский протест: Черчилль несет чушь о военных приготовлениях Германии на суше, на море и в воздухе. И в подтверждение: «Лучшей иллюстрацией нашей военной независимости, которую вернул нам фюрер, являются маневры на празднике вооруженных сил страны в Нюрнберге. То, что там было показано, превзошло всякие ожидания»; «Возродившаяся профессия военного портного стоит перед колоссальными задачами»; «Вытекая из общего источника, мощь и мессианская идея сливаются в идее империализма и воплощаются в форме господства, которая таит в своих недрах закон вселенской безграничности».

«Новый германский социальный строй… Предприниматели и рабочие не являются более двумя разобщенными и борющимися друг с другом классами, но солдатами одной и той же армии труда». «Как известно, с 1 октября имперский союз германских писателей вливается в имперскую палату писательства». «Роспуск союза ни в коем случае не вызывается, как об этом шепчут некоторые любители распространения слухов, его „политической неблагонадежностью“». Плакат: «Книга — меч духа». Уволены ректор Боннского университета и профессор юридического факультета, после того как «Вестдойчер беобахтер» поместил их имена в списке покупателей мясника-еврея. «Большое значение с точки зрения нового закона о стерилизации имеют лекции д-ра Генриха Шульте о подпадающих под действие закона о стерилизации нервных и психических заболеваниях». «В Институте физики читается введение в атомную физику и введение в физику атомного ядра». «Признание подлинных врагов цивилизованного человечества («большевизма и еврейства». — А. М.) должно прежде всего заставить прекратить россказни об ужасах в Германии».

Прекратим и мы, двинемся дальше. Заголовки и подзаголовки: «Литва в опасности», «Третья империя наступает». «Раввины озабочены» — чем же? «В последнее время евреи все больше отказываются от разных религиозных обрядов» (не задумываясь, что этим приближают кару Господню).

«Латвия в полосе шторма». «Геринг сказал: „Кто не согласится быть битым, будет съеден“».

«Эстония под угрозой». «По указке Берлина»: раскрыт заговор, стремившийся превратить Эстонию в вассала Третьей империи.

«Австрия в ожидании». «Германия готовит „аншлюс“».

«Чехословакия хочет мира». «Враг у ворот». «Польша раздувает огонь». «Оплот мира — СССР» («Народни листы», 27. IХ).

«Румыния в нужде». «Для обороны против германского фашизма?» — «Для укрепления румынского фашизма».

«Оскудевшая Югославия». «К нашим писателям и их произведениям публика ощущает какое-то недоверие. На них смотрят как на второй сорт, несмотря на то что многие из них имеют большую ценность».

«Болгария бедствует». «Суд посылает в тюрьму»: у Теодора Волчанова, распространявшего листовки в день «фашистского переворота» 19 мая, в довершение всего нашли красное знамя.

«Смутный день Греции». «Щупальцы Берлина». «Греция вооружается».

Это наконец становится однообразным. Заглянем в прекрасную Францию.

«Начало сезона? Это начало неприятностей. Не успев открыть дверь, мы находим на полу маленькую бумажку. Что это такое? Это счет за электричество». «Вот уже несколько лет, как начало учебного года стало невеселым». Но Франция не сдается: «Голые женщины в Альказаре — восхитительное зрелище!» И конечно, борьба: «Под знаменем борьбы», «Мобилизация сил», «Сомкнутыми рядами», «Фашисты призывают к убийству», «Погромные провокации», «Мобилизация народного фронта»…

Затем — «Испания перед боем»; «Нищая Португалия»; «Темный день Финляндии»: в Финляндии «вся надежда на бруснику». «У нас здесь буржуазия кричит до хрипоты, что надо, мол, больше военного снаряжения, так как только оно одно может обеспечить будущее Финляндии. А что мы можем сделать с помощью этого военного снаряжения? Хотя бы мы ежегодно взрывали на воздух по 2,5 миллиона русских, тем не менее численность населения в России будет держаться на прежнем уровне» («Сосиалисти», 28. IX).

«Тайфун в Японии», «Тайфун на выборах», «Тайфун в правительстве». «Путь штыков и пушек». Карикатура: японский солдат уносит под мышкой Китай. Великие державы с балкона: «Как не стыдно грабить!» Ответ: «Я следую великим примерам…»

Порабощенная Корея, окровавленный Китай, оторванная Маньчжурия, Филиппины в опасном соседстве, скованная Индонезия, страна контрастов Америка… И как было бы хорошо, если бы вся эта безнадега была исключительно советской пропагандой!

Но вот гуманист и нобелеат Гюнтер Грасс из разрозненных эпизодов составил книгу «Мое столетие» (СПб., 2009, перевод С. Л. Фридлянд) — каждому году по эпизоду, — и картина получилась тоже не сказать, чтобы отрадная.

1900. Рассказ простого немецкого парня, отправившегося добровольцем подавлять восстание «боксеров», пытавшихся изгнать иностранцев из Китая:

«Кайзер говорил о высоких задачах и о коварном враге. Речь его увлекала. Он сказал: „Когда вы приступите к операции, знайте, никакой пощады врагу, пленных не брать…“ — зато предложил брать пример с гуннов. Закончив наказом: „Раз и навсегда откройте дорогу культуре!“».

Стоит ли удивляться, что потомки боксеров вспоминают о победе европейской культуры без особой нежности.

«Боксеры ненавидели всех иностранцев, потому что те продавали китайцам всякую дрянь, а бриты, те больше всего приторговывали опиумом. Вот и вышло по приказу кайзера „Пленных не брать“».

Для порядка всех боксеров согнали на площадь перед Небесными воротами, как раз перед стеной, отделяющей Запретный город от остального Пекина. Они все были связаны за косы. Что выглядело очень забавно. Потом их стали либо расстреливать по группам, либо обезглавливать по одному. Но об этих ужасах я не написал своей невесте ни единого словечка, а писал я ей только про яйца, пролежавшие в земле сто лет, и про паровые клецки по-китайски. Бриты и мы, немцы, старались быстро управляться с ружьями, тогда как японцы, обез­главливая боксеров, следовали старинной национальной традиции. Однако боксеры предпочитали быть расстрелянными, потому что боялись, как бы им не пришлось на том свете бегать со своей отрубленной головой под мышкой. Больше они ничего не боялись. Я своими глазами мог наблюдать одного китайца, который прямо перед расстрелом жадно доедал рисовый пирог, обмакнув его в сладкий сироп».

Этот славный паренек-рассказчик в качестве сувенира прихватил еще и одну из боксерских кос, отрезанных ради удобства декапитации, но его любимая Тереза («Рези») сожгла ее за два дня до свадьбы: это-де привлекает в дом нечистую силу. Увы, суеверная Рези тоже оказалась не на высоте европейской культуры.

1926. Зато кайзер через восемь лет после поражения в войне главных мировых культуртрегров друг с другом, развлекаясь в изгнании рубкой леса, заверял шведа-путешественника, «сколь ненавистна ему была война, которой он, разумеется, не хотел». А после «снова и снова заверял себя самого: „Я еще совершал летнюю поездку по Норвегии, когда русские и французы уже «к но-ге»“… Я был категорически против войны… Я всегда мечтал быть миротворцем… Но раз уж по-другому не вышло… Да и флот у нас не был сконцентрирован… а британский уже весь стоял под… да, да. Сконцентрирован и уже под парами… Вот мне и пришлось действовать…»

Похоже, Гюнтеру Грассу хорошо известна цена слащавой сказочки, именуемой национальным покаянием: каются лишь те, кому каяться заведомо не в чем, а истинные преступники только оправдываются. По крайней мере в выбранных Грассом эпизодах вполне замаранные господа не только сами ни в чем не раскаиваются, но и весьма неодобрительно поглядывают на тех, кто признаки раскаяния выражает. Вот бывшие военные корреспонденты при ротах пропаганды собираются у одного из преуспевших «бывших» повспоминать минувшие дни. Сам-то герой-рассказчик все больше воспевал рядовых пехотинцев и их неприметный подвиг, а однажды с благосклонной шутливостью описал бороды правоверных евреев и к пафосу не склонен. Зато его коллега, ныне преуспевающий бизнесмен и собиратель искусства, начал громовым голосом потчевать собравшихся патетическими цитатами вроде «Пятое орудие, огонь!».

Так и пошло. «Если один одерживал победы во Франции, другой повествовал о героических подвигах в Нарвике и норвежских фьордах». А бывший нацистский бонза, ныне — под другим, разумеется, именем — задающий тон в шпрингеровском «Кристалле», начинает оплакивать «упущенные победы»: если бы не Гитлер, англичан можно было бы добить в Дюнкерке — и так далее. Другой энтузиаст со вкусом живописует ковровые бомбометания, употребляя аппетитное выражение «стереть с лица земли», так что слушателям невольно вспоминаются «террористические налеты» на Любек, Кёльн, Гамбург и Берлин.

А погоревать об упущенных победах давала повод не только Москва, но и Эль-Аламейн и Сталинград.

«Никто не поддержал его рассуждения. Но и перечить никто не стал, я, между прочим, тоже нет, ведь кроме него среди нас перед камином сидело еще двое-трое правоверных и влиятельных нацистов — сегодня, как и в те годы, все сплошь главные редакторы. А кто рискнет по доброй воле прогневать своего работодателя?»

Такой вот Грасс рисует свободу слова в окутавшем Германию «облаке покаяния» (Солженицын). Но если говорить не о бонзах, а о простых солдатах, то им тоже очень быстро осточертели охи и ахи по поводу Освенцима: они, разумеется, ничего про это не знали. «А про террор, который развязали против нас англичане и американцы, почему-то никто не вспоминает. Ну, ясное дело, победили они, а в этих случаях всегда виноваты другие. И довольно об этом, слышишь, Хайди!»

И даже во время падения Берлинской стены добропорядочным бюргерам кажется неуместным поступок учителя Хёсле, в такой радостный день рассказавшего школьникам про погром в приюте для еврейских сирот: сироты плакали, боясь, что вместе с их учебниками и молитвенниками сожгут их самих, но, к счастью, на этот раз только избили до полусмерти гимнастическими булавами их учителя Фрица Самюэля. Школьники были так тронуты рассказом, что, ко­гда их одноклассника-курда вместе с родителями собрались выдворить обратно в Турцию, у них возникла идея отправить бургомистру письмо протеста. Однако, по совету того же Хёсле, они ни словом не упомянули о так тронувшей их судьбе еврейских детей.

1970. «Моя газета в жизни не возьмет у меня этот материал. Для них нужно рассусоливать примерно в таком духе, что, мол, „взял всю вину на себя“ или что „внезапно канцлер упал на колени“, или еще пуще: „коленопреклонение от имени Германии!“.

Так вот, насчет „внезапно“. Все было продумано до мельчайшей детали. Без сомнения, этот пройдоха, ну, этот его посредник и доверенное лицо, который исхитряется здесь, дома, представить позорный отказ от исконных немецких земель как великое достижение, нашептал ему эту эксклюзивную идею. И тут его шеф, этот пьяница, повел себя как правоверный католик: он упал на колени. Сам-то он, между прочим, вообще не верующий. Устроил шоу. Хотя для обложки — если судить с журналистской точки зрения — получился хит. Как удар бомбы».

Но — притом что весь верхний этаж газеты был бы рад-радехонек, если бы этот коленопреклоненный канцлер поскорее сгинул, — придется, однако, распускать нюни: выражая раскаяние, взвалил на свои плечи великую вину — он, который лично был ни в чем не виноват… Неплохо для контраста подпустить и про отчуждение поляков, поскольку высокий гость упал на колени не перед польским Неизвестным солдатом, а перед стертым с лица земли Варшавским гетто. «Надо поспрашивать, надо порыться, и тогда всякий настоящий поляк непременно проявит себя антисемитом».

К счастью, в «Столетии Грасса» хватает и всяческой житейской белиберды, которая одна только и в силах своей незамысловатой человечностью заслонить цинизм и беспощадность Истории.

Хотя бы в промежутках между ее извержениями.

magazines.russ.ru

Журнальный зал: Звезда, 2017 №9 - ИГОРЬ СМИРНОВ

 

 

Патриархов не зовут уменьшительно-ласкательными именами, как детей. Тиша… Кирюша… Нет, не годится. Прихожане осерчают. Как обращаться в такой задушевно-домашней манере к Иову, и вовсе неизвестно. Иовик? Исключение в этом почтенном ряду — Александр Константинович Жолковский. Хотя ему стукнуло, к изумлению его читательской паствы, восемьдесят, он по-прежнему Алик, и величать его иначе уже поздно. Те, кто задерживаются в детстве, не стареют, их щадит время (боли в спине не в счет), которое течет в органической природе почему-то несправедливо торопливее, чем в неорганической. Что еще прежде всего занимает ребенка, если не самосозидание? Когда оно продолжается в зрелом возрасте, требуя от нас находчивости в любых действиях, в том числе в сочинительстве, оно оказывается лучшим средством против ветшания — тем, подобным чуду, нарушением второго закона термодинамики, каковое возможно только в сугубо индивидуальном порядке. Чем больше в человеке от ребенка, тем больше в нем персонального и тем успешнее он противится энтропии, или, в других терминах, всеобщему.

Классический авангард был преисполнен рессентимента по отношению к детству. Ребенок вытеснялся со своего места поэтом. Знал или нет Владимир Маяковский о чудовищных оргиях Жиля де Ре, он был — в объективном освещении — солидарен с ним, когда написал: «Я люблю смотреть, как умирают дети». Позднее Жорж Батай посвятил маршалу Франции, наслаждавшемуся несказуемыми страданиями малых сих, одно из своих исследований. Людям второго авангарда, наследовавшего первому, но и обозначившего его исчерпание, могло — в противоход к предшественникам — казаться, что дети покушаются на их позиции. Как поведал Даниил Хармс Леониду Липавскому: «Я детей потому так не люблю, что они всегда нахальные».

Наступательна или защитна конкуренция с только еще начинающими жизненный путь, она (как и всякая соревновательность) — одна из форм нашей зависимости от внеположного нам. В сущности, авангарду никогда так и не удалось стать безупречно инфантильным — он не более чем инсценировал первозданность, часто гениально, но всегда лишь приближаясь к ней по экспоненте, не будучи сам ни невинным, ни наивным. Что до Алика, то он внутренне свободен в своей детскости, потому что она у него не заемна, не разыграна, являя собой его неотчуждаемое достояние, если угодно, его стартовый капитал.

Борьба за право не расставаться с детством была в 1960-е гг. на Западе стилем юного поколения, взять ли американских hippies или поп-культуру в Великобритании. В Советском Союзе это сражение, сменившее классовые битвы, вели тогда же не столько массы, сколько одиночки. Быть свободным означало для Алика не принадлежать как к официальному порядку, так и к инофициальному — такому же по-своему жесткому, что и опровергаемая им идеология вырождавшегося тоталитаризма. Алик печатал кое-какие из своих статей в сборниках, выходивших в свет в Тарту, но вовсе не был дисциплинированным участником тамошней научной школы, развивая вместе с Юрием Щегловым теорию «выразительности», имевшую мало общего с лотмановским подходом к художественному тексту. К началу 1970-х Москва стала местом кумирослужения (в Ленинграде тогда такового не водилось). По религиозной части ходили на поклон домой к Евгению Шиферсу. Если хотели приобщиться восточной мудрости, с энтузиазмом посещали лекции Александра Пятигорского. Неравнодушным к византизму и славянству, но, впрочем, и тем, кто не имел специальных гносеологических пристрастий, был предоставлен к обожанию Сергей Аверинцев. Одним из московских идолов был и Алик. Я свидетель того, как зал инcтитута Информэлектро ломился от слушателей, явившихся на двухчасовой доклад Алика о поэзии Булата Окуджавы. «…Признан. Признан», — как восклицал, видать, читавший Гегеля, поэт Федор Константинович Годунов-Чердынцев. Как ни манит нас, грешных, известность, свободному самосозидательному человеку она не то чтобы в тягость, а скорее не первостепенна по важности (есть — хорошо, нет — ну и икс зетович с ней, по-профессорски-то говоря). В 1979 г. Алик бежал славы, пустившись в эмиграцию, и после блужданий по Европе осел в Корнельском университете, где до него преподaвал — недаром пришедший мне на память — Владимир Набоков. Что такое либерализм (каковой Алику врожден)? Праздник счастливой детворы.

Мне когда-то уже довeлось цитировать меткую формулу Дмитрия Сегала: «Филология — это культура после конца света». Наука о текстах переживает подъем тогда, когда реальность с отражающим ее здравым смыслом и со всеми ее вошедшими в привычку практиками вдруг ввергается в кризис. Час русского формализма пробил после революции, семиотика и структурализм пустились в рост в Советском Союзе и попали в поле пристального общественного внимания после хрущевских реформ. В наши дни быт, достигнув небывалой комфортабельности, прочный, как никогда прежде, дигитализовавшийся, овикипеденный, зрелищно-развлекательный и мракобесный, что, как выяснилось, не противоречит триумфу электронной коммуникации, не обещает новой вспышки интереса к слову и словесности. Филологии нет. Но филологи еще есть и со стоическим упорством не устают, подобно Алику, разбирать тексты, которые без их толкований никому, включая авторов, не понятны вполне. Переформулирую Сегала: достоинство филолога — это способность к плодотворному труду даже после конца филологии.

Однажды Алик в бытность американским профессором Z отправился в горы покататься на лыжах. Его автомобиль, въехав на серпантине на черный лед, рухнул в пропасть — Алик чудом остался цел и почти невредим. «Бессмертья, может быть, залог»? Ну, если и не бессмертья, то во всяком случае долгой жизни. Я знаю, почему Алик перебрался из Корнеля в Калифорнию. Чтобы брать пример с растущих там в национальных парках секвой, патриархов органики. Sequoia sempervirens (беру сведения из Википедии, поддакивая обыденщине) живет двa тысячелетия, а то и дольше. Вот, значит, на сколько лет редакционный портфель «Звезды» будет обеспечен высококачественными филологическими статьями.

Унывать не приходится.

magazines.russ.ru

Журнальный зал: Звезда, 2017 №11

Звезда

Литературный и общественно-политический журнал

№ 11 2017

ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ТАТЬЯНА ВОЛЬТСКАЯ Стихи

АЛЕКСАНДР НЕЖНЫЙ Бесславие Роман. Окончание

ЮЛИЯ ХРИСАНФОВА Стихи

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

АННА НАЛЬ Стихи Публикация Александра Городницкого

ЮРИЙ НИКОЛАЕВ (ЮЛИЯ ДАНЗАС) Наедине с собой Публикация, вступительная заметка и примечания Мишеля Никё

ИЗ ИСТОРИИ ИДЕЙ

СЕРГЕЙ ФРАНЦУЗОВ Полифония ислама. Продолжение

РЕНАТ БЕККИН Русское евразийство и ислам

1917

МАКСИМИЛИАН ФОН КУБЕ На «голубом» Дунае Публикация, вступительная заметка и примечания Татьяны Пономаревой и Вадима Ципленкина

ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО

ЛЮДМИЛА ТУРАНДИНА Времена надежд, энтузиазма, лжи и лицемерия

ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

ПАВЕЛ КУЗНЕЦОВ Благодетели человечества: князь Кропоткин, хлеб, воля и Гуляйполе

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ИДЕЙ

МИХАИЛ ЭПШТЕЙН Бессилие добра и другие парадоксы этики

УРОКИ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ

АЛЕКСАНДР ЖОЛКОВСКИЙ Позы, разы, перифразы Заметки нарратолога

БЫЛОЕ И КНИГИ

АЛЕКСАНДР МЕЛИХОВ Голод голодных и сытость сытых

ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

ПОЛИНА БОЯРКИНА Алексей Балакин. Близко к тексту: Разыскания и предположения

МАРГАРИТА ПИМЧЕНКО Лора Белоиван. Южнорусское Овчарово

ВЛАДИМИР КОРКУНОВ Эрик Хобсбаум. Разломанное время

ЕЛЕНА В. ВАСИЛЬЕВА Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него

ВЯЧЕСЛАВ ВСЕВОЛОДОВИЧ ИВАНОВ

magazines.russ.ru

Журнальный зал: Звезда, 1997 №9

Звезда

Литературный и общественно-политический журнал

№ 9 1997

ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

АЛЕКСАНДP КУШНЕP Стихи.

НИКОЛАЙ КРЫЩУК Стая бабочек. Способ моего пpоживания.

ДМИТРИЙ БОБЫШЕВ Стихи.

АЛЕКСЕЙ КИPДЯНОВ Стихи.

Е. В. ШАРОВА Безмолвный шум реки жизни. Рассказ

БОРИС РЫЖИЙ Стихи.

СВЕТЛАНА ИВАНОВА Стихи.

НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

ИСААК БАШЕВИС ЗИНГЕР Враги. История любви. Роман. Окончание. Перевод с английского и послесловие С.С.Свердлова.

К 100-летию ЖОРЖА БАТАЯ

С. Л. ФОКИН К истории ненаписанной книги.

ЖОРЖ БАТАЙ Счастье, несчастье и моpаль Альбеpа Камю. Эpотизм как оплот моpали. Пеpевод с французского С.Л.Фокина.

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

Письма К.Д.Бальмонта к Дагмаp Шаховской. Публикация и примечания Ж.Шерона. Окончание.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ

СЕРГЕЙ ФИРСОВ Экспроприация совести. Хулиганство как социальное явление.

ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО

В. А. КРИВОШЕИН Поместный Собор Русской Православной Церкви в Троице-Сергиевой лавре и избрание патриарха Пимена (май-июнь 1971 года). По личным впечатлениям и документам.

ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

САМУИЛ ЛУРЬЕ Успехи ясновидения.

ВИКТОР ДМИТРИЕВ Авангардисты седьмого дня и поэт Стратановский.

БЕСЕДЫ О НОВОЙ СЛОВЕСНОСТИ

АЛЕКСАНДР ГЕНИС Беседа восьмая. Рисунок на полях: Татьяна Толстая.

НАМ ПИШУТ

ЛАРИСА ЗАЛЕСОВА-ДОКТОРОВА Из Лондона. Роман Фредерика Форсайта "Икона", или Россия глазами иностранца. Интервью с Фредериком Форсайтом Ларисы Залесовой-Докторовой.

magazines.russ.ru

Журнальный зал: Звезда, 2017 №2

Звезда

Литературный и общественно-политический журнал

№ 2 2017

ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ОЛЕГ КЛИШИН Стихи

ПАВЕЛ МЕЙЛАХС На Алжир никто не летит Повесть

ДМИТРИЙ СМИРНОВ Из цикла «Памяти Снега» Стихи

БОРИС ПОЛИЩУК Общение Рассказ

НИНА КРОМИНА Прелесть. Беби-блюз Рассказы

НИКОЛАЙ КУДИН Стихи

АЛЕКСЕЙ ИВАНОВ Тот берег Рассказ

СВЕТЛАНА ЕВДОКИМОВА Стихи

1917

ВЛАДИМИР ЧЕРНЯЕВ Ораниенбаумское восстание: великое и забытое

КОНСТАНТИН ТАРАСОВ Жестокая правда — лучше красивой лжи Из воспоминаний генерала Васильковского Мемуары малоизвестного главнокомандующего Петроградским военным округом

КИРИЛЛ АЛЕКСАНДРОВ Ставка накануне и в первые дни Февральской революции 1917 года: к истории взаимоотношений императора Николая II и русского генералитета

МНЕНИЕ

СЕРГЕЙ НЕФЕДОВ Революция в виртуальной реальности

25 ЛЕТ РЕФОРМАМ В РОССИИ

ЕВГЕНИЙ ГОНТМАХЕР Современная Россия: очерки социальной жизни Часть IV. «Россия во мгле»? Окончание

ВОЙНА И ВРЕМЯ

ДЖ. ГЛЕН ГРЭЙ Воины. Размышления о человеке в современном бою Главы из книги. Перевод Наталии Афанасьевой. Продолжение

ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

ЛЕВ СМОРГОН Как я рисовал Анну Ахматову

БОРИС РОГИНСКИЙ С мертвецами против живых Анджей Вайда и наследие шестидесятых

ФИЛОСОФСКИЙ КОММЕНТАРИЙ

ИГОРЬ СМИРНОВ Время жить и время не умирать: праздники и сопряженные формы поведения

БЫЛОЕ И КНИГИ

АЛЕКСАНДР МЕЛИХОВ Вне человечества

ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

ВЛАДИМИР КОРКУНОВ Новые имена в литературе (Новые писатели)

ДАРЬЯ ОБЛИНОВА Кристин Ханна. Соловей

МАРГАРИТА ПИМЧЕНКО Мишель Пастуро. Синий. История цвета

ЕЛЕНА В. ВАСИЛЬЕВА Ричард Бротиган. Уиллард и его кегельбанные призы. Извращенный детектив

Erratum

magazines.russ.ru

---

Смотрите также

• 
  Звезда журнал 9 2017
• 
  Прямо в точку журнал
• 
  Журнал качество и жизнь
• 
  Живой журнал майкл 1
• 
  Журнал внутреннего финансового контроля
• 
  Диана журнал по вязанию
• 
  Заполнение журнала сварочных работ
• 
  Электронный журнал 36 школа
• 
  Живой журнал горький лук
• 
  Горький лук живой журнал
• 
  Живой журнал просто живу