Журнал как диалог («Москвитянин» 1845 г.) (Часть 2). Зубков молодая редакция журнала москвитянин

СОЗДАНИЕ «МОЛОДОЙ РЕДАКЦИИ» «МОСКВИТЯНИНА». «Аполлон Григорьев»

 

«Молодая редакция» формировалась исподволь, и центральной фигурой в ней до Григорьева был восходящая звезда русской драматургии А.Н. Островский. Первоначальное ядро группы, образовавшееся в 1846-м — начале 1847 года, состояло из Островского и его друзей Т.И. Филиппова и Е.Н. Эдельсона. Все трое были чуть-чуть моложе Григорьева, погодки по отношению к нему и друг к другу: Островский родился в 1823 году. Эдельсон — в 1824-м, Филиппов — в 1825-м, все трое были относительно плебейского воспитания: Островский — сын незначительного московского чиновника, Филиппов — мещанин из подмосковного города Ржева, Эдельсон — выходец из захудалого дворянского рода давнего немецкого происхождения, так что уже отец не знал «родного» языка (отец служил экономом Рязанской гимназии), и все трое учились вослед Григорьеву в Московском университете. Островский поступил на юридический факультет в 1840 году, то есть еще при Григорьеве (может быть, уже тогда были шапочно знакомы?), но, подобно Фету, он не преуспел в учебе, занятый литературными замыслами, застрял на третьем курсе и бросил университет; Эдельсон и Филиппов учились уже после Григорьева (первый — на физико-математическом, второй – на словесном отделении), благополучно закончили университет и вскоре все трое крепко сдружились.

Т. Филиппов, позднее один из самых махровых русских консерваторов, в свои почтенные года пытался всем доказать, что он чуть ли не с пеленок был православным монархистом и потому успешно обращал в свою веру сперва Островского, потом Григорьева. Слава Богу, сохранились документы, разоблачающие эти фантазии: письмо Филиппова к Эдельсону от 12 апреля 1847 года и совместное письмо Филиппова и Островского к тому же адресату от 28 февраля 1848 года. Письма полны юного задора, любви к переменам, двусмысленных намеков. В первом письме Филиппов восхищается весенним преображением природы, совершающей «эманципацию»; «А время эманципации, ты знаешь, и в истории народов, и в жизни развивающегося человека, и в природе, имеет для меня особую прелесть» — а в сороковых годах термин «эмансипация» употреблялся в чисто социальном смысле: освобождение крестьян и освобождение женщины. Во втором письме шутливый рассказ о начавшейся французской революции свидетельствует скорее о симпатии, чем об осуждении. Письма совершенно западнические, совершенно либеральные, совершенно не консервативные.

Переход к противоположному мировоззрению начался у друзей, особенно у Филиппова, явно позднее, скорее всего — под воздействием душной реакции, наступившей в России после европейских революций 1848 года. В шутливом «Послании к друзьям моим…» (начало 1850-х годов) Григорьев писал:

Ты ci-devant [4] социалист И беспощадный атеист, А ныне весь ушедший в Бога, Ф<илиппов> мой, кого на памяти моей Во Ржеве развратил премудрый поп Матвей.

Поп Матвей — это тот самый священник, который оказал сильное мистическое воздействие на умирающего Гоголя.

В стране начиналось «мрачное семилетие» 1848—1855 годов. Николай I, ненавидя и страшась революционного движения, ввел в России чуть ли не режим чрезвычайного военного положения. Свирепствовала цензура. Взяты были под подозрение все кружки. Совершенно невинные в политическом смысле славянофилы воспринимались как потрясатели основ, их сажали для допросов в крепость или в III отделение, за ними устанавливалась слежка. А члены кружка М.В. Петрашевского, лишь мечтавшие о будущих социальных преобразованиях, были арестованы и отданы военному суду, а потом отправлены на каторгу, в солдаты, в ссылку. Впервые в России массово судили за идеи, а не за поступки (декабристов можно было обвинять законно: те совершали противоправительственные действия, петрашевцев же судили только за намерение). Граф С.С. Уваров пытался было вступиться за университеты, которые Николай хотел свернуть в бараний рог, — и поплатился министерским креслом, вынужден был уйти в отставку, подарив консерваторам для «вечного» пользования свою триединую формулу: православие, самодержавие, народность.

Уваров был умный человек, он взял для своего лозунга категории, в самом деле значительные для его времени: православная культура давно уже укоренилась как главенствующая, самодержавие господствовало как политическая сила, а народность, весьма смутно понимаемая и толкуемая создателем триединой формулы, самой своей расплывчатостью привлекла к себе самых разных идеологов. И уже с пушкинских времен в «народности» стали видеть не столько широкую общенациональную категорию, сколько народную в более узком смысле — отражение черт трудового народа, крестьянства, городских низов; правда, была частая оглядка и на общенациональное, частое стремление, как у Белинского, диалектически соединить обе категории.

Все члены группы Островского глубоко любили простой народ, восхищались песнями, пословицами, образной нестандартной речью. «Народность» для них, в отличие от Уварова, была главной. Православие тоже было им не чужое, сказывалось религиозное воспитание с детства.

Самодержавие для молодых людей было наименее ценным, вряд ли они были его глашатаями, но оно было укоренено в русскую жизнь, его можно было воспринимать как необходимость, как неизбежную данность. Так бывшие радикалы могли постепенно втягиваться в мир уваровской формулы. Характерно, что параллельно той же дорогой, даже чуть раньше, шел Ап. Григорьев, как мы видели по его рецензиям 1846 года в «Финском вестнике».

Для группы Островского было еще важно противостояние между Россией и Западом. Литература и публицистика Западной Европы пропагандировала культ индивидуума, культ частной личности; европейские революции 1848 года лишь усилил эти тенденции; А.И. Герцен, оказавшийся на Западе как разгар подъема и распада революционного движения, очень остро ощутил рост эгоизма, бездуховности, буржуазности. У Григорьева и компании Островского подозрительность и враждебность к западному культу личности возникли и без выезда на Запад. Русский «менталитет» слишком долго воспитывался на «соборности», все три элемента триединой формулы тоже ведь «соборные» и антиличностные. «Мрачное семилетие» с официальным антизападным пафосом лишь подтолкнуло, наверное, молодых людей к своеобразному «поправению», к своеобразному консерватизму, хотя этот консерватизм будет совсем особого сорта, он не сольется ни с погодинским, ни со славянофильским. Впрочем, и внутри группы возникнут противоречия и разногласия. А пока это был еще общий путь к созданию «молодой редакции» «Москвитянина». В свете сказанного ее можно было бы каламбурно называть «молодой реакцией», консервативной реакцией на некоторые западнические издержки, с одной стороны, а с другой — относительным противостоянием стареющим консерваторам, возглавлявшим «Москвитянин», — Погодину и Шевыреву.

Путь к организации «молодой редакции» был после 1848 года прямым и стремительным. Исходной точкой стало создание Островским в 1849 году первой крупной пьесы — «Банкрут» («Свои люди — сочтемся»). До этого у него были лишь пробы пера, очерки и драматические сценки, а тут совершенно неожиданно для всех появился зрелый драматург, продолжатель Фонвизина и Грибоедова. Успех «Банкрута» был неслыханный, автора приглашали во все известные дома Москвы. 3 декабря состоялось авторское прочтение пьесы в доме Погодина. Редактор «Москвитянина», видимо, увидел в Островском человека, который может спасти все более хиреющий и умирающий журнал. Он напечатал «Банкрута» в «Москвитянине» и договорился в марте 1850 года с Островским, что тот станет помогать в редактировании журнала. Драматург привел с собой друзей — Филиппова и Эдельсона, это было ядро «молодой редакции», потом к ним присоединились критик и фельетонист Б.Н. Алмазов, поэты Н.В. Берг и Л.A. Мей, писатели А.Н. Потехин, И.Т. Кокорев, И.Ф. Горбунов, Е.Э. Дриянский, художник П.М. Боклевский, скульптор Н.А. Рамазанов, драматург, гитарист и собиратель народных песен М.А. Стахович, ряд других творческих личностей. Но главным «пришельцем» с некоторым запозданием (конец 1850 года) стал Ап. Григорьев.

Погодин вынужден был согласиться на приглашение «молодой редакции». Издатель журнала оставлял себе всю финансовую сторону, включая и гонорары. Скупость Погодина была из ряда вон выходящей; он платил Григорьеву и Эдельсону по 15 рублей серебром за печатный лист (16 страниц «Москвитянина»), в то время как критики в «Отечественных записках» и «Современнике» получали по пятьдесят. В этой области постоянно возникали конфликты: Погодин старался и при мизерной расценке платить как можно меньше, например, округляя суммы с изъятием копеек при итоге; молодежь терпела, но иногда взрывалась; Погодин записал в дневнике 15 июля 1854 года: «Пренеприятные счеты с Эдельсоном, который хуже всякого немецкого аптекаря. Что за подлецы». Убежден, что Эдельсон подобное думал о шефе. Из Погодина никак нельзя было выко­лотить изрядные суммы денег для привлечения в «Москвитянин» хороших писателей. Он даже, казалось бы, своему Островскому не захотел заплатить приличного гонорара за пьесу «Бедность не порок», и автор издал ее тогда отдельной книгой. Но редактор распоряжался не только финансами. Он оставался руководителем общественно-политической позиции журнала, возглавлял отдел истории; никак не хотел отдавать молодым отдел беллетристики, то есть художественной литературы, и часто публиковал там, наряду с произведениями «молодой редакции», сочинения разных старомодных писателей вроде М.А. Дмитриева или А.С. Стурдзы.

И все-таки молодые оттяпали у шефа очень ценные отделы, которые, собственно, и составляли лицо обновленного «Москвитянина»: критику, библиографию, научные статьи по эстетике и литературоведению, художественные переводы зарубежных писателей, важный отдел «Смесь» с обзорами, заметками, фельетонами; влияли на формирование и центрального отдела – беллетристики.

Первые месяцы функционирования «молодой редакции», то есть почти весь 1850 год во главе ее стоял Островский. Он больше выступал как символ, как объединяющая друзей фигура, чем как реально редактор, как руководитель отделов или как творческая личность. Помимо публикации «Банкрута» он поместил в «Москвитянине» две-три критических статьи (достоверно известны две — о повестях Е. Тур «Ошибка» и А.Ф. Писемского «Тюфяк»). В этих статьях Островский выражал типичные для «молодой редакции» антизападнические идеи: в иностранных литературах, дескать, на первый план выдвигается личность, эгоизм личности, да и в отечественной литературе «натуральная школа» обращает внимание главным образом на личные начала, в том числе и на личные отношения авторов к изображаемому, с выделением личных «привычек и капризов» авторов (намек на «Капризы и раздумья» А.И. Герцена). Всему этому противопоставляются иные принципы: «Отличительная черта русского народа отвращение от всего резко определившегося, от всего социального, личного, эгоистически отторгшегося от общечеловеческого, кладет и на художество особенный характер: назовем его характером обличительным. Чем произведение изящнее, чем оно народнее, тем больше в нем этого обличительного элемента».

«Общечеловеческое» здесь выступает явным символом общехристианских нравственных идеалов, а лично-эгоистическое должно судиться и обличаться в свете высоких общечеловеческих идеалов. Островский из деликатности молчит относительно своего творчества, но он явно «Банкрута» относил к таким произведениям, где корысть, эгоизм обличаются от имени «общечеловеческой» этики.

Наверное, характеру Островского, как бы ни пользовались успехом его серьезные и оригинальные рецензии, была чужда деятельность литературного критика, тем более ему оказалась чужда роль руководителя и редактора — он все-таки был по натуре свободный художник, его больше интересовало собственное художественное творчество; да еще ему надоели частые конфликты с Погодиным. И как только в «молодую редакцию» вошел Ап. Григорьев, явно жаждущий «примировать», возглавлять группу, Островский стал отходить от руководства и передоверять свои функции Григорьеву.

Легенда о том, что Григорьев как бы вытеснил Островского, совершенно ложная, она ни на чем не основана. Сохранилось письмо Островского к Погодину (осень 1851 года), где он просит издателя об отставке от редакторства. А в «молодой редак­ции» драматург по-прежнему оставался идейно-художественным символом, его творчество периода «мрачного семилетия», от «Банкрута» до «Бедной невесты» и «Не в свои сани не садись», развивалось именно в русле идеалов «молодой редакции»; как сам Островский отметил в письме к Погодину от 30 сентября 1853 года, от обличения в первой пьесе он перешел далее к изображению прежде всего положительных начал народного быта.

А Григорьев вошел в «молодую редакцию» на закате 1850 года: первая его рецензия в обновленном «Москвитянине» появилась в № 17, то есть в первом сентябрьском номере (журнал при «молодой редакции» стал выходить два раза в месяц), а уже с начала 1851 года он выступает как один из самых плодовитых сотрудников. Видимо, с конца 1850 года он и стал негласным руководителем молодых, ибо явно по его инициативе с января 1851 года в «Москвитянине», подобно другим толстым журналам, стали публиковаться ежемесячные обозрения текущей периодики, которые составляли, кроме него, главные участники «молодой редакции».

Каким образом Григорьев вошел в этот новый круг друзей? Т. Филиппов, явно преувеличивая свою роль в создании «молодой редакции», и в отношении Григорьева считал себя главным «вводителем»: якобы когда Григорьев стал преподавать в 1-й московской гимназии, он там сблизился с учителем Филипповым, который и ввел коллегу в группу Островского. Вряд ли это соответствует действительности: Григорьев поступил в гимназию 15 марта 1851 года, а он в это время был уже ведущим деятелем «молодой редакции». Трудно сказать, познакомился ли он с Филипповым только в 1-й гимназии, или раньше, скорее всего – раньше, когда стал активно участвовать в «Москвитянине». С кем он явно был знаком уже несколько лет — это с Островским. Имеются сведения, что он познакомился с ним в 1847 году, у В. Н. Драшусова в «Московском городском листке», где сам он, как мы знаем, был чуть ли не главным сотрудником, а Островский тоже поместил несколько драматических отрывков. Вполне возможно, что тогдашнее знакомство было шапочное, ни о какой дружбе той поры мы не знаем.

А сближение с «молодой редакцией» могло произойти само собой, благодаря давнему знакомству Григорьева с Погодиным. После того как Краевский отказался от сотрудничества с Григорьевым (последняя его статья в «Отечественных записках» появилась в сентябре 1850 года), а в «Пантеоне» тоже не было надежды на дальнейшие после января публикации, наш Аполлон оказался на мели и снова, наверное, обратился к Погодину, а в 1850 году уже никак было не миновать «молодой редакции». Тем более что путь Григорьева последних лет очень был схож, как уже говорилось, с путем друзей Островского: к антизападническому недовольству чрезмерным обхаживанием эгоистической личности, к созданию новой социальной и нравственной опоры — народ! Народ не столько как крестьянская масса, сколько в виде городских низов и купечества. Крестьяне, считал Григорьев, как и дворяне, изуродованы крепостничеством, они принижены, они не свободны. А городской народ развивается свободно, широко, сохраняя традиционные обычаи, поверья, песни. У всех членов «молодой редакции» рос интерес к фольклору, к народной песне в особенности (это перейдет и в интерес к цыганской песне, вообще к «цыганщине»).

И вот тут роль Т. Филиппова в самом деле была велика, он ведь с юных лет замечательно исполнял народные песни. По его рассказу, переданному Н.П. Барсуковым, автором многотомного труда «Жизнь и труды М.П. Погодина», однажды на вечере у Островского «Филиппова просили спеть. После душевно пропетой им песни, которая на всех произвела впечатление, Григорьев упал на колени и просил кружок усвоить его себе, так как в его направлении он видит правду, которой искал других местах и не находил». Вполне правдоподобная сцена, экзальтированный Григорьев не один раз публично падал на колени, выражая свои страстные чувства.

Неофит был всегда открыт и доброжелателен, он быстро сблизился с группой Островского и немедленно вошел в «молодую редакцию». Хотя собрания молодых сотрудников должны бы были проходить в просторном доме редактора и издателя Погодина, но чинный профессор не очень-то зазывал своих помощников, да они и сами не слишком рвались заседать у шефа. Им хотелось простора и воли, поэтому собирались у Островского, у Н.И. Шаповалова, переводчика и режиссера домашних спектаклей. И часто теперь посещали дом Григорьевых. Участник собраний, актер и автор непревзойденных устных рассказов И.Ф. Горбунов вспоминал: «Гостеприимные двери Ап. Ал. Григорьева радушно отворялись каждое воскресенье. «Молодая редакция» «Москвитянина» бывала вся налицо: А.Н. Островский, Т.И. Филиппов, Е.Н. Эдельсон, Б.Н. Алмазов, очень остроумно полемизировавший в то время в «Москвитянине» с «Современником» под псевдонимом Ераста Благонравова. Шли разговоры и споры о предметах важных, прочитывались авторами новые их произведения. Так, Борис Николаевич в описываемое мною время в первый раз прочитал свое стихотворение «Крестоносцы»; Ал. Ант. Потехин, только что выступивший на литературное поприще, свою драму «Суд людской — не Божий»; А.Ф. Писемский, ехавший из Костромы в Петербург на службу, устно изложил план задуманного им романа «Тысяча душ». За душу хватала русская песня в неподражаемом исполнении Т.И. Филиппова; ходенем ходила гитара в руках М.А. Стаховича; сплошной смех раздавался в зале от рассказов Садовского; Римом веяло от итальянских песенок Рамазанова.

Бывали на этих собраниях Алексей Степанович Хомяков, Никита Иванович Крылов, Карл Францевич Рулье. Из музыкально-артистического мира А.И. Дюбюк, И.К. Фришман, певец Бантышев и другие. Не пренебрегал этот кружок и диким сыном степей, кровным цыганом Антоном Сергеевичем, необыкновенным гитаристом и купцом «из русских» Михаилом Ефремовичем Соболевым, голос которого не уступал певцу Марио». Помимо домашних встреч в собраниях «молодой редакции» большую роль играли известные московские трактиры и винные погребки. Упомянутый М.Е. Соболев был приказчиком находившегося на Тверской улице (на месте современного Глав-телеграфа) погребка Зайцева; хозяева владели еще помещением над погребком, где был большой зал, превращавшийся в клуб «молодой редакции» и всех близких ей любителей русского пения. Соболев, как вспоминает другой участник вечеров, писатель С.В. Максимов, «имел соперника только в одном Т.И. Филиппове. Слушать его сходились и такие мастера пения, как старик цыган, родной брат Матрены, восхищавшей Пушкина, – старик купеческой осанки, знавший много старинных былин (я со слов его записал нигде не напечатанную про Алешу Поповича, прекрасную). А заходил он сюда, между прочим, выпить самодельной мадерцы бутылочку и закусить ее, на условный московский вкус, либо мятным пряничком, либо винной ягодой. Видывали здесь и Ивана Васильева, известного и в Петербурге содержателя самого лучшего хора (в страхе, смирении и целомудрии), почтенного и всеми уважаемого человека, который и в компании Островского пользовался должным вниманием и любовью».

В свою очередь, молодые люди часто посещали «табор», как называли тогда жилье участников цыганского хора, хотя они давно уже забыли кочевье и снимали приличные московские помещения. О «цыганщине» Григорьева у нас еще будет речь впереди.

Кроме того, друзья собирались в известной для тогдашней московской интеллигенции Печкинской кофейне и очень предпочитали богемный трактир «Волчья долина» у Каменного моста. Приведем еще отрывок из воспоминаний С.В. Максимова: «Тертий Иванович Филиппов в одном из последних своих писем к Горбунову вспоминает о подобном веселом заведении у Каменного моста: «Николка рыжий — гитарист, Алексей с торбаном (инструмент, похожий на гусли и бандуру. — Б.Е.): водку запивал квасом, потому что никакой закуски желудок уже не принимал. А был артист и «венгерку» на торбане играл так, что и до сих пор помню». Будучи сам превосходным исполнителем народных песен и в то же время ученым исследователем и знатоком отечественной поэзии, он (Филиппов. — Б.Е.) придавал своим выразительным художественным исполнением высокую ценность всем этим перлам родного творчества, отыскивал и пел наиболее типичные или самые редкие, полузабытые или совсем исчезающие из народного обращения (…). Бесплодно силились соперничать с ним два земляка-друга: М.А. Стахович и П.И. Якушкин, пристававшие со своими орловскими песнями, верно передаваемыми по говору и мотивам. Первый, впрочем, восполнял недостатки в пении искусною игрою на гитаре и был неподражаем в пляске».

Песенная стихия и совместное питие сближало людей, Григорьев тянулся к такому быту. Он никогда не был гурманом, был совершенно равнодушен к изысканности питья и закусок, вообще часто забывал об еде. Поэт и библиограф П.В. Быков вспоминал: «Только сильный голод пробуждал Григорьева. Он не ел, а как-то глотал куски». Главное для него было общение с друзьями. Показательно, что человеческое единение сильно ослабляло престижные наклонности Григорьева, комплексы, постоянные сравнения себя с другими по меркам «выше» и «ниже». После индивидуалистических переживаний и многолетних копаний в глубинах личной психологии хотелось общности, «соборности», тем более при растущей тяге мыслителя и художника к национальному, русскому. Из далекой Италии, тоскуя по родине, Григорьев писал Е.С. Протопоповой 26 января 1858 года о времени «молодой редакции»: «Мне представлялись летние монастырские праздники моей великой, поэтической и вместе простодушной Москвы, ее крестные ходы и проч. — все, чем так немногие умеют у нас дорожить и что на самом деле полно истинной, свежей поэзии, чему, как Вы знаете, я отдавался всегда со всем увлечением моего мужицкого сердца… Все это вереницей пронеслось в моей памяти: явственно вырисовывались то Новинское, то трактир, именуемый «Волчья долина», у бедного, старого, ни за что ни про что разрушенного Каменного моста, где я, Островский, Кидошников — все трое мертвецки пьяные, но чистые сердцем, целовались и пили с фабричными, то Симоновская гора, усеянная народом в ясное безоблачное утро, и опять братство внутреннее, душевное с этим святым, благодушным, поэтическим народом».

Григорьев стал тогда носить «народную» одежду; как иронизировал Фет, — «не существующий в народе кучерской костюм». Красная рубашка-косоворотка с расшитым воротом, черные плисовые штаны, заправленные в сапоги, поддевка — таков этот костюм. Комично, что в гимназию наш народник тоже ходил в таком костюме, только вместо поддевки облачался в форменный синий мундир со светлыми пуговицами. А в 1856 году он щеголял по Москве в таком виде: черный зипун, поддевка с голубыми плисовыми отворотами, красная шелковая рубаха, белые шелковые панталоны.

Вероятно, общение с любителями пения в кабачках обусловили увлечение Григорьева гитарой, более демократическим инструментом, чем фортепиано; он прекрасно освоил «подругу семиструнную»: сам пел под свой аккомпанемент народные песни; не исключено, что он вместе с руководителем цыганского хора Иваном Васильевым участвовал в создании мелодии к своей «Цыганской венгерке».

К середине XIX века русская семиструнная гитара (на Западе распространена шестиструнная) прочно внедрилась в цыганский быт, стала неотъемлемой частью аккомпанемента при пении, и поэтому она играет такую большую роль в григорьевском стихотворении «Цыганская венгерка». Фет вообще считал, что замена рояля гитарой произошла у Григорьева под влиянием его цыганских увлечений.

Единение с народом, душевное братство, питие и пение не с горя, а с радости от этого всеобщего единения… Еще одна утопия захватила увлекающегося Григорьева… Зато с какой страстью, с какой самоотдачей трудился он для «Москвитянина»! Особенно в первые два года. Например, в 1851 году у него было сверх головы набрано уроков (помимо 13 уроков в неделю в Воспитательном доме и 15 в гимназии, он еще имел 6 частных уроков, то есть всего 34 урока в неделю!), но это не мешало ему еще ежемесячно поставлять в свой журнал около двух печатных листов статей (то есть около 30 журнальных страниц) и почти столько же — художественных переводов в стихах и прозе.

Погодин первое время был доволен «молодой редакцией» — рост подписки на «Москвитянина» ему был очень при­ятен. Даже самые первые преобразования в журнале увеличили тираж в 1850 году до 500 экземпляров, а в 1851 году – до 1100. Конечно, «Москвитянину» было далеко до толстых петербургских журналов, имевших по четыре-пять тысяч подписчиков, но все-таки возникла заметная тенденция роста, и, конечно же, причиной была деятельность «молодой редакции». Ее взаимоотношения с шефом были тогда доброжелательные. В январе 1852 года Погодин согласился быть крестным отцом второго григорьевского сына, Александра (Петра крестил В.Н. Драшусов). Но часто он «осаживал» раскованную молодежь, опасался цензурных акций. В дальнейшем разногласия стали заметнее.

litresp.ru

Журнал как диалог («Москвитянин» 1845 г.) (Часть 1)

Раздел: История журналистики

Автор анализирует три номера «Москвитянина» 1845 г., выпущенные И.В. Киреевским. Это была первая попытка славянофилов издавать свой журнал. Издание журнала рассматривается с точки зрения диалогических отношений. Диалог возникает, с одной стороны, между авторами журнала, а с другой — между «Москвитянином» и «Отечественными записками». Диалог постоянно прерывался, между его участниками нарушалось взаимопонимание. Все это вместе с позицией власти, отказавшей Киреевскому в праве стать хотя бы неофициальным издателем журнала, привело к невозможности передать ему журнал и к отказу Киреевского от обязанностей неофициального редактора.

Ключевые слова: диалог, славянофилы, западники, «Москвитянин», «Отечественные записки», русская история, призвание варягов

Введение

Диалогический характер журналистики отметил еще Ю.Н. Ты­нянов. В статье «Журнал, критик, читатель и писатель» он писал о журналистике 1820-х гг.: «Читатель 20-х годов брался за журнал с острым любопытством: что ответит Вяземскому Каченовский и как поразит острый А. Бестужев чопорного П. Катенина? Белле­тристика разумелась сама собою — но главная соль журнала была в критических драках» [Тынянов, 1977, с. 147]. Хотя Тынянов ука­зывает на журналы 1820-х гг., речь идет, конечно, обо всей журна­листике XIX в.

Проблема диалога представляется нам многогранной. Она вклю­чает и взаимопонимание, и борьбу культурных традиций, и стрем­ление к истине. Поэтому она остается актуальной до сих пор. Ис­следователи обращаются к диалогу Востока и Запада[1], выделяют особую «философию диалога» и т. п. [Зиновьев, 2008]. К сожалению, работы, посвященные журналу «Москвитянин», проблему диалога не затрагивают и сосредоточиваются на традиционном изучении содержания и характера издания. Первым исследователем журнала стал С.А. Венгеров [Венгеров, 1886, с. 581—612]. Историю более поздней, «молодой» редакции «Москвитянина» изучали Б.Ф. Егоров [Егоров, 1974, с. 21—27], К.Ю. Зубков [Зубков, 2012]. Из современ­ных работ назовем статьи М. Шпагина [Шпагин, 1997, с. 87—104] и Е. Сартакова [Сартаков, 2012, с. 165—179; Сартаков, 2012(2)].

«Москвитянин» (1845 г.)

Воспользуемся замечанием Тынянова и посмотрим на журнал «Москвитянин», который в 1845 г. начал неофициально редакти­ровать И.В. Киреевский[2], как на публицистический диалог. В ян­варе 1845 г. редактор писал В.А. Жуковскому о необходимости примирить «духовное богомыслие» и современное просвещение: «Пришел час, когда наше православное начало духовной и ум­ственной жизни может найти сочувствие в нашей так называемой образованной публике <...> Христианская истина, хранившаяся до сих пор в одной нашей Церкви <...> истина самосущная, как свод небесный, вечно новая, как рождение <...> до сих пор храни­лась только в границах духовного богомыслия. <...> Отношение этого чистого Христианского начала к нашей образованности че­ловеческой и составляет теперь главный жизненный вопрос для всех мыслящих у нас»[3].

Таким образом, Киреевский собирался «духовное богомыслие» открыть для познания и наслаждения им светской науке, обществу, «так называемой образованной публике». «Он публикует в журнале «Обозрение современного состояния литературы». По существу, это большое вступление к разговору о европейской и русской словес­ности. Киреевский намечает узловые точки просвещения и рассу­ждает именно о них. Большая часть опубликованного текста (ста­тья осталась незаконченной из-за болезни автора) посвящена немецкой и французской философии. Но в самом конце второй статьи мы находим любопытное обозрение русской журналистики за истекший период времени.

Киреевский анализирует пять журналов («Библиотеку для чте­ния», «Маяк», «Отечественные записки», «Современник», «Фин­ский вестник») и две газеты («Северную пчелу» и «Литературную газету»). Автор сталкивает их друг с другом, как бы вопрошает от лица читателей о характере издания, в то же время сам внимательно наблюдает за направлением журнала или газеты, за его отношени­ями с читателями. Он убежден, что литературный журнал похож на предисловие к книге и предназначен для предварительного зна­комства, так сказать, для завязывания диалога. Цель журнала — помочь читателю составить себе «разумный отчет», сформулиро­вать собственное мнение «о предметах наук и литературы». В действительности же противоречивость журналов свидетельствует, по его мнению, о неопределенности намерений, о неготовности литературы и журналистики выбрать какое-либо определенное на­правление. Вот почему, разбирая текущие журналы, Киреевский прежде всего сосредоточивается на анализе «общего мнения» или направления журнала. Ведь именно по этому направлению читате­ли и должны судить об издании, соглашаясь с ним или возражая ему.

Однако не все журналы следуют этой логике. Старейший жур­нал «Библиотека для чтения» поражает «совершенным отсутстви­ем всякого определенного образа мыслей»[4]. Критика интересуют «отношения между мыслию и предметом». Он находит эти отно­шения абсолютно случайными. Более того, журнал не интересует, справедливо ли его суждение или нет, он непоследователен в своих высказываниях и т.п. Одним словом, журнал похож не на журнал, а на сборник случайных произведений.

Критик считает, что в «Библиотеке» встречается много статей, которые интересны сами по себе. Тем не менее это лишь подтверж­дение того факта, что журнал как журнал несостоятелен. Касаясь библиографического отдела «Библиотеки», Киреевский объясняет, что он совершенно оторван от реальности. Библиографические за­метки, рецензии и критические статьи совершенно не рассчитаны на серьезное восприятие. Диалог журнала с читателем превраща­ется в игру, в кривляние и кокетничанье. «Библиотека» смеется над книгами, которые рецензирует. Смеется над авторами, в ко­нечном счете, смеется над собой. От этого все ее нападения при­обретают характер хотя и фантастических, но вполне невинных и безобидных шуток. «Она («Библиотека». — В.Г.) переиначивает слова автора по своему намерению, соединяет разделенные смыс­лом, разделяет соединенные, вставляет или разделяет целые речи <...> иногда сочиняет фразы, совсем небывалые <...> и сама сме­ется над своим сочинением Читатель видит это и смеется вместе с нею, потому что ее шутки почти всегда остроумны и веселы <...> потому, наконец, что журнал <...> не объявляет притязания ни на какой другой успех, кроме чести рассмешить и забавить публику»[5].

Данное рассуждение Киреевского важно для нас в нескольких отношениях. Прежде всего, понятно, что он не одобряет позицию и журнальную политику «Библиотеки для чтения». Он рассказы­вает об этом с такой легкостью, с таким заразительным доброду­шием, которое совсем не вяжется с серьезным отношением к жур­нальному делу. «Библиотека» явно не уважает своих читателей. Но Киреевский этого словно бы и не замечает. Любопытно, что он с уважением отзывается о редакторе журнала Сенковском, хвалит его за ученость, задар популяризаторства.

Чем же объяснить такое снисхождение, такое всепрощение «Биб­лиотеке»? П од купает ли критика отсутствие претензий, смех над собой или же он прощает зубоскальство по другим причинам? Не­ужели он всерьез считает все это диалогом? Ведь он понимает, что стоит за игривостью тона «Библиотеки»: «за удовольствие позаба­вить продается верность слова, доверенность читателя, уважение к истине и т.п.». Слова одновременно очень точные и очень горь­кие... Киреевский полагает, что это сознательная позиция, вы­бранная для достижения коммерческого успеха. Стоит ли спорить с таким журналом? Остается только пожалеть о том, что таланты редактора и сотрудников не применены к делу серьезному, не по­могают «проникнуть из литературы в самую жизнь, связать ее раз­личные явлении в одну мысль» и таким образом «составить крепко сомкнутое и сильно развитое мнение»[6].

Сожалея о «Библиотеке для чтения», Киреевский между тем на­мечает положительную программу для журнала, скорее всего, для своего же (точнее, почти своего — ведь он редактирует журнал не­официально, по договоренности с Погодиным). Поэтому нам сле­дует обратить внимание на то, что Киреевский считал диалог обя­зательным элементом современного журнала и что сам он такой диалог с читателем ведет, но не напрямую, а несколько завуалирова­но, представляя свои теоретические разработки как мысли в связи с изданием «Библиотеки». Завершая ее разбор, критик отказывает изданию в звании журнала, называет его «сборник разнородных статей», а критику — «забавой» для читателя.

Киреевский подчеркивает необходимость для успеха единого направления, рассуждает, разъясняет, берет читателя в союзники, т.е. сохраняет синкретический характер обращения к аудитории.

Зато в материалах Погодина, Стурдзы и других авторов «старого» «Москвитянина» отчетливо прослеживается учительство, назида­ние. В полемических выступлениях Хомякова и Самарина, при наружном уважении к чужому мнению, чувствуется непримири­мость, нежелание понять собеседника. (Справедливость требует сказать то же самое и об оппонентах славянофилов, они также оказались неспособны к настоящему диалогу, диалогу — взаимо­пониманию, взаимодополнению, а не только к диалогу — опро­вержению.) Различие ценностей спорящих можно определить как различие между коллективной и индивидуальной свободой. В не­обходимости свободы они не сомневаются, но считают вполне до­пустимым свое представление о свободе и ценностях навязать.

Напротив, два других издания — «Отечественные записки» и «Маяк» — обладали «резко определенным мнением» и выражали противоположные направления. Любопытно, что Киреевский не просто сталкивает, а как бы уравновешивает их, приравнивает друг к другу. Если «Отечественные записки» для критика — крайнее выражение западничества, подхватывающего модные мысли и чувства западной литературы и соответственно моде меняющего свои взгляды, то «Маяк» — крайнее выражение пристрастия к оте­чественному, о чем тот же Киреевский пишет не без иронии. «Маяк» видит только вредную сторону западного просвещения и, желая «избежать к ней сочувствия», впадает в крайность: «отверга­ет все просвещение европейское вполне». Несмотря на ожесточен­ную полемику двух журналов, они взаимно дополняют один дру­гого, умеряют крайности, сглаживают противоположности. Полемика и служит оправданием их существования. Однако ха­рактер и аргументы спора легко предугадать: «один хвалит то, что другой бранит <...> даже одни и те же выражения, которые в сло­варе одного журнала выражают высшую степень достоинства, — например, европеизм, последний момент развития, человеческая премудрость и проч., — на языке другого имеют смысл крайнего по­рицания. Оттого, не читая одного журнала, можно знать его мнение из другого, понимая только все слова его в обратном смысле»[7].

За такой оценкой просматривается недоверие к ценностям обо­их журналов. Киреевский специально оговаривается, что тенден­ции, которые выражают «Отечественные записки» и «Маяк», еще не составляют направление журналов в собственном смысле сло­ва, поэтому правильнее говорить только об «идеалах», ибо цели, поставленные журналами, так и не достигнуты. Несколько ранее, в этой же статье, критик пояснял, что «крайность результата, хотя и не сознанная, но логически возможная, обнаруживает ложность направления»[8]. Следовательно, сама «крайность» выводов и сужде­ний «Маяка» и «Отечественных записок» подтверждает их ложность.

Вместе с тем Киреевский считал, что «направление обществен­ное» выражается не в «уродливых системах», а в «целом направле­нии литературы европейской». Очевидно, что и журналистика как часть литературы должна соответствовать ее общему направлению. Однако же журнальная словесность преобладает над изящною ли­тературой и определяет собой ее характер. Причем не только худо­жественная, но также историческая и философская мысль обрати­лись к настоящему, к «текущей минуте». Причина — в искреннем интересе словесности к настоящему. Киреевский констатирует глобализацию познания: «мысль человека срослась с мыслью о че­ловечестве». Однако сама глобализация вызвана развитием новых стремлений и чувств. Это стремление любви, а не выгоды, настаи­вает публицист.

Не менее важно и стремление обычного человека «участвовать мыслию в общей жизни, сочувствовать ей изнутри своего ограни­ченного круга». Человек озабочен мировыми событиями постоль­ку, поскольку это касается «судьбы ему подобных». Очевидно, что в сознании отдельного человека его судьба и судьба всего мира взаимосвязаны. Киреевский объясняет, что устремленность к на­стоящему вызвана, в частности, желанием сблизиться с жизнью, пониманием большей ценности внутреннего по сравнению с внеш­ним: «живой дух народа существеннее его наружных устроений». Отсюда и возникает «необозримая задача» — «усовершенствование человека и его отношений»[9].

Если принять точку зрения Киреевского, недостатки «Маяка» и «Отечественных записок» становятся очевидны: они не только не живут, но и не стремятся жить общею жизнью, замкнули себя в своем ограниченном одностороннем мире. Впрочем, даже их ограниченность могла бы быть полезна, если бы она действитель­но была выдержана полностью, «беспримесно», как говорит Кире­евский. Но вместе с антизападничеством «Маяк» проповедует слу­чайные начала, разрушающие и искажающие те самые идеалы, которые он отстаивает, обвиняет Пушкина в безнравственности и дурном вкусе, употребляет какой-то странный язык собственного изобретения. В свою очередь «Отечественные записки» свое увле­чение западной литературой и философией также доводят до крайно­сти. Желая передать самые новые явления западного просвещения, этот журнал «беспрестанно увлекается» какими-то частностями. К сожалению, полагает публицист, последние «модные мнения» на практике оказываются повторением уже известного, оборачи­ваются запаздыванием. Хотя журнал и обращается к самым новым книгам, но воспринимает их изолированно, в отрыве от всей за­падной науки и образованности. В результате мысль, новая на За­паде, превращается в России в несколько видоизмененную и «пре­увеличенную» старину[10].

Впрочем, выдвигая столь серьезные упреки, Киреевский не при­водит никаких конкретных примеров и доказательств. Читателю предлагается поверить ему на слово, исходя из логики рассуждений. Единственный конкретный факт, на который он ссылается, — по­пытка «Отечественных Записок» поставить И. Тургенева и А. Майко­ва выше прежних писателей, «уменьшить литературную репутацию» Г.Р Державина, Н.М. Карамзина, В.А. Жуковского, Е.А. Баратын­ского. Среди обиженных названы также Н.М. Языков и А.С. Хо­мяков, слишком близкие к кружку славянофилов.

Упрек Киреевского в данном случае несправедлив вдвойне. Он неверно трактует эстетическую позицию «Отечественных записок». Расставляя по-новому литературные приоритеты, журнал вовсе не собирался уничижать прежних кумиров или поставить на их место молодых авторов, но зато провозгласил смену эстетических крите­риев и литературных авторитетов. Поэтому подражание француз­ской моде здесь уже точно ни при чем. Набиравшие популярность Тургенев и Майков кажутся славянофильскому критику гораздо ме­нее значительными, чем тот же Баратынский и Хомяков.

О «Северной пчеле» и «Литературной газете» в статье сказано мимоходом. Однако нейтральный тон, нарочитая беспристраст­ность не обманывают читателя. Ведь трудно оставаться нейтраль­ным по отношению к изданию одиозному, крикливому и на кото­рое трудно положиться. Тем не менее критик находит возможность сопоставить «Пчелу», но не с другой газетой, а с «Отечественными записками». Оказывается, «в неполитической части своей она (“Северная пчела”. — В.Г.) выражает такое же стремление к нрав­ственности, благоустройству и благочинию, какое “Отечественные] з[аписки]” обнаруживают к европейской образованности». При этом суждения «Северной пчелы» называются «не совсем справедли­выми»[11].

Что же значит такое неожиданное сравнение? Критик иронизи­рует над «Отечественными записками», намеренно снижая оценку журнала, намекая, что суждения «Отечественных записок» подчас так же недостоверны, как и поучения «Пчелы». Такое сравнение могло возмутить критику «Отечественных записок». Однако, как мы увидим дальше, Белинский, оспаривая сравнение с «Маяком», промолчал о сопоставлении с «Северной пчелой».

Мы видим, что «Северная пчела» и «Отечественные записки», по мнению критика, слишком пристрастны. Но и «Литературная газета» не вызывает у него похвалы, так как лишена своего направ­ления. Киреевский даже называет ее «литературною конфектою», сладким десертом.

В поисках адекватного выражения мысли он исследует направ­ление «Современника» и убеждается, что это чисто литературный журнал. Он был начат еще Пушкиным и до сих пор сохраняет осо­бое положение в журналистике. Его достоинство — «спокойная независимость», отсутствие полемики, мишуры, увлечения литера­турной модой. Но, оказывается, и этого спокойствия недостаточно для журнала. Ибо в «наше время достоинство чисто литературное уже далеко не составляет существенной стороны литературных яв­лений».

Самым интересным и перспективным из всех журналов Кире­евский считает «Финский вестник», который начал выходить недав­но. Тем не менее в «Обозрении...» он одобряет намерение сблизить русскую и скандинавскую словесность и даже намечает возмож­ную программу журнала: познакомить с внутренней жизнью скан­динавских стран, с «многозначительными вопросами», которые занимают их жителей в настоящее время, раскрыть «умственные и нравственные движения», т.е. общественную мысль этих стран. В программе предполагается не только показать, но и объяснить «удивительное, почти неимоверное благосостояние низшего класса», «удивительное развитие некоторых сторон народной нравственно­сти», описать отношения между сословиями. И все это увенчива­ется предложением связать все упомянутые вопросы с литератур­ным развитием «в одну живую картину». Но в таком случае журнал превратится из литературного в универсальный.

Желает ли этого действительно Киреевский? Считает ли он воз­можным превратить в такой журнал и «Москвитянин»? Скорее всего, да. Подводя итоги, он замечает, что господство журналисти­ки в литературе то же, что господство философских сочинений в области наук. Понятно, что философия вступает в союз с журна­листикой. Значит, все журналы должны отдать ей дань? Нет, не так. Задача заключается в другом: каждый сам должен составить себе «свой собственный образ мыслей» и воспользоваться для это­го «всей совокупностью жизни», если не желает навсегда «остаться при книжных фразах»12.

Киреевский очень хорошо понимает необозримость, сложность общей «совокупности жизни». Правда, он надеется, что уже начи­нается изменение, намечаемое новым, славяно-христианским (т.е. собственно славянофильским) направлением. Он утверждает, что современная литература после смерти Пушкина потеряла законный смысл своего существования. Вероятно, потому, что после этого исчезла общая связь явлений.

Как же объяснить бездоказательность, голословность обвинений в «Обозрении...» 1845 г.? Ни цензурные трудности, ни пренебреже­ние элементарными правилами критики здесь явно не подходят. Скорее всего дело в том, что на автора влияла кризисная комму­никация, искажала его взгляд, его мысли. Возможно, он собирался также вернуться к этой теме в третьей, заключительной части статьи, так и не написанной.

В том же 1845 г., в том же «Москвитянине» (ч. 2, № 2) К. Акса­ков публикует рецензию на стихотворение И. Тургенева «Разго­вор», которое кажется ему слишком явным подражанием Лермон­тову, безликим и бесцветным. Он видит в стихах «холодный эгоизм», «гнилой и бесплодный». Не приемлет рецензент также и «спокойное отрицание жизни предков». Аксаков разделяет мнение Киреевского о недостатках современной литературы.

Неуважение к жизни (пусть даже древней жизни) простого рус­ского народа для К. Аксакова грех едва ли не больший, чем беспо­мощность художественной формы[12]. Спустя два года в «Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год» он разбирает поэму «Помещик» и издевается над ней, называет «вздором». Зато в спе­циальном примечании хвалит рассказ «Хорь и Калиныч»: прикос­новение к народу и его жизни сразу дало силу автору.

«Неприятное и горькое чувство» родилось у К. Аксакова после чтения поэмы А. Майкова «Машенька» в «Петербургском сборни­ке». Если в более ранней поэме «Две судьбы» он чувствовал лю­бовь к России, к народу, находил, что герой ее — человек жизнен­ный и искренне преданный России, то в новой поэме Майков превратился в скучного поэта наподобие Тургенева.

Такая оценка поэзии Тургенева и Майкова казалась противопо­ложной теплым и дружественным отзывам Белинского. Однако сама методология анализа, подход к тексту у обоих критиков со­впадает. Разбирая поэму «Две судьбы», К. Аксаков пересказывал сюжет и замечал: «Завязка, содержание — пустое. Но в этом про­изведении есть мысль или намерение сказать мысль, которая, ко­нечно, выразилась нисколько не художественно, но на которую стоит обратить внимание»[13]. А вот мнение Белинского о поэме «Машенька» (которую К. Аксаков так и не принял): «Сюжет даже и не нов. Но в художественном произведении дело не в сюжете, а в характерах, красках и тенях рассказа»[14].

Киреевский лишь мельком говорит о Майкове, ставя его значи­тельно ниже Лермонтова. Однако такое умолчание имеет еще один аспект. Даже в своих ранних критических статьях он спорил всегда с суждениями, а не с конкретными людьми, скрывая имена своих оппонентов. Напротив, и защищая, и ниспровергая литературные авторитеты, критик обычно называл имя автора и боролся столько же с литературной тенденцией, сколько и с ее носителями.

Реплика Киреевского направлена была, вероятно, против от­клика В.Г. Белинского на поэму Тургенева «Параша», назвавшего ее одним из «прекрасных снов на минуту проснувшейся поэзии». Однако же, несмотря на похвалу, Белинский и понимал, и отмечал ограниченность таланта молодого автора. Он даже пояснял, что подобные произведения истинны, потому что передают «сердеч­ную симпатию ко всему живому» и умеют сохранить оригиналь­ность даже при отсутствии новизны, благодаря тому, что их чув­ства и мысли «не пойманы извне и на лету, а возникли и выросли в душе поэта»[15]. Отзыв Белинского, конечно, субъективный, им движет, скорее, не эстетическое чувство, а желание поддержать молодого писателя нового поколения, близкого ему по взглядам. Сама похвала здесь выглядит как-то двусмысленно: оригинальный талант, не отличающийся новизной, кажется явной натяжкой, во всяком случае, исключает автора, к которому это относится, из числа настоящих писателей. Что касается Майкова, Белинский не раз обращался к его творчеству, посвятил ему специальную статью «Стихотворения Аполлона Майкова». Но и в этом случае он при­знавал дарование поэта лишь в антологическом роде. Упреки же Белинского почти те же, что и в статье К. Аксакова. Его смущает «странная фантазия — свести Цезаря с русским мужиком и заста­вить объясняться до такой степени посредственными стихами...». Скорее всего, в терминологии Белинского, и Тургенев, и Майков — «обыкновенные таланты», появлению которых он радовался[16].

Как мы видим, смысл полемики «Москвитянина» и «Отече­ственных записок» приходится восстанавливать. Диалог журнала и с единомышленниками, и с оппонентами, и с другими изданиями оказывается латентным, скрытым. Опыт «Москвитянина», к сожа­лению, нельзя считать удачным. Но и условия этого опыта нельзя считать эталонными. Киреевский так и не получил разрешения стать официальным редактором журнала. Диалог часто превра­щался в обмен колкостями в репликах, статьях, устных высказыва­ниях. И даже полемика о сути дела оказывалась сдержанной, не свободной, не полностью раскрывающей взгляды спорящих сто­рон. Кризисная коммуникация приводила к изолированности от­дельных журналов и публицистов. Диалог «Москвитянина» и «Оте­чественных записок» в этой ситуации — с обеих сторон — походил на «диалог глухих». Оппоненты не слышали и не желали понимать друг друга.

Покажем это на примере статьи Белинского «Литературные и журнальные заметки», в которой критик ответил на высказывания об «Отечественных записках». Он явно не видит никакого возрож­дения «Москвитянина», так как все в журнале осталось на своем месте. Правда, критическая статья самого Киреевского вызывает некоторое сочувствие. «Несмотря на ложное основание и произ­вольные выводы <...> в ней высказано много дельного, умного, верного о современном состоянии Европы <...> Хотя мы тут не нашли ничего нового, но — повторяем — не новое было высказано с таким мастерством, которое очень редко встречается в ориги­нальных статьях русских писателей»18. Подобные похвалы доволь­но типичны для Белинского. Он отдает должное автору, но вместе с тем указывает на существенные недостатки. Это, скорее, дань вежливости, стремление показаться объективным, чем действи­тельно объективное высказывание. Как и у Киреевского, здесь нет разбора, анализа. Мы имеем дело с оценочными суждениями, не подкрепленными доказательствами. Да это и понятно: с суждени­ями о Западной Европе критик «Отечественных записок» знако­мился, скорее, по обязанности, с нетерпением ожидая размышле­ний о русской литературе и, как он признается, изложения славянофильской теории.

Прочитав обозрение русских журналов, он с мнением Киреев­ского практически ни в чем не согласился. Подтверждая мысль о том, что «Отечественные записки» игнорируют «Маяк», он в то же время возмущается и отвергает предположение о борьбе с на­правлением «Маяка». Однако прав на этот раз был Киреевский, а не Белинский. Делая вид, что игнорируют, «Отечественные запис­ки» не раз обращаются к идеям, которые «Маяк» проповедовал. Сам же Белинский писал о «Маяке» и его направлении в «Литера­турных и журнальных заметках», в рецензии на «Славянский сбор­ник» и т.п. Стало быть, эта часть опровержения несправедлива. Другой упрек вызвали слова о том, что крайностям «Маяка», в свою очередь, «Отечественные записки» противопоставляют свою крайность. Возможно, подобное утверждение и не вполне коррек­тно. Но само по себе желание противопоставить идеям «Маяка» собственные вполне очевидно. Вообще Белинский объясняет, что “Отечественные записки” находятся в том же самом отношении к Западу, в каком находится все русское общество»: изучают, иногда — подражают, следят за ходом наук, искусств <...> мод и форм жизни на Западе»19. И снова мы имеем дело с оценкой, которую нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Белинский считает, что журнал только следит за современным просвещением, а Киреевский — что он гонится за последней модой. Киреевский утверждает, что с возникновением славяно-христианского направления в русской литературе и общественной мысли намечается кардинальная пере­мена. Белинский высмеивает предположение об особой роли сла­вян и православия в современном мире. Но и то и другое голо­словно. Пожалуй, Белинский прав (в рамках данной статьи) лишь в том, что приписывать особую роль направлению, которое разви­вается в твоем собственном журнале, не совсем красиво и объек­тивно.

(окончание в следующем номере)

Список литературы

Барсуков Н.И Жизнь и труды М.П. Погодина [с прил. подробного ука­зателя ко всем 22-м кн.]. СПб., 1894. Кн. 8.

Венгеров С.А. Молодая редакция «Москвитянина». Из истории русской журналистики // Вестник Европы. 1886. № 2. С. 581—612.

Егоров Б.Ф. А.Н. Островский и «молодая редакция» «Москвитянина» // А.Н. Островский и русская литература. Кострома, 1974. С. 21—27.

Зиновьев И.В. Русская философия диалога: истоки, ориентации, по­тенциал. Екатеринбург, 2008.

Зубков К.Ю. Молодая редакция журнала «Москвитянин»: Эстетика. Поэтика. Полемика. М., 2002.

Инговатова И.Г. Запад — Восток: к феноменологии диалога (поиск методологических оснований). URL: http://elib.altstu.ru/elib/books/Files/ pal999_l/pages/32/pap_32.html

Нолъде Б. Юрий Самарин и его время. М., 2003.

Петрунин Ю.Ю. и др. Политические коммуникации: Учеб. пособие. М.: Аспект-пресс, 2004.

Погодин М.П. Историко-критические отрывки. М.,1846.

Сартаков Е.В. «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя и публицистика «Москвитянина» (1841—1846 гг.): к постановке проблемы // Русская литература и журналистика в движении эпох. Ежегодник кафедры истории русской литературы и журналистики. М.: Факультет журнали­стики МГУ, 2012.

Сартаков Е.В. Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя в контексте публицистики «Москвитянина»: Россия — Запад // Медиа­скоп. 2012. Вып. 4. URL: http://www.mediascope.ru/node/1234

Тынянов Ю.Н. Журнал, критик, читатель и писатель // Поэтика. Исто­рия литературы. Кино. М., 1977.

Шпагин С.А. Славянофилы и «Москвитянин» // История, экономика, культура, общественная мысль России. Томск, 1997.

Поступила в редакцию 14.11.2013

[1]  См.: Инговатова И.Г. Запад — Восток: к феноменологии диалога (поиск методологических оснований). URL: http://elib.altstu.ru/elib/books/Files/pal999_l/ pages/32/pap_32.html

[2]  История журнала в интересующий нас период рассматривается в статье С.А. Шпагина «Славянофилы и “Москвитянин”» // История, экономика, культу­ра, общественная мысль России. Томск, 1997. С. 87—104.

[3] Киреевский И.В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 367.

[4] См.: Киреевский И.В. Критика и эстетика. С. 193, 201.

[5] Киреевский И.В. Критика и эстетика. С. 194.

[6] Там же. С. 194, 195.

[7] Там же. С. 193, 193-194.

[8] Там же. С. 185.

[9] Там же. С. 155, 156, 157.

[10] Там же. С. 198.

[11] Там же. С. 199.

[12] Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М., 1981. С. 158, 161.

[13] Аксаков КС., Аксаков И.С. Литературная критика. С. 194.

[14] Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1982. Т.8. С. 148.

[15] Белинский В.Г. Там же. М., 1979. Т. 5. С. 437, 441.

[16] Белинский В.Г. Там же. С. 208. Понятие «обыкновенный талант» разъясняется во «Вступлении к “Физиологии Петербурга”». См.: Белинский В.Г. Там же. М., 1981. Т. 7. С. 131.

vestnik.journ.msu.ru

Зубков, Кирилл Юрьевич - "Молодая редакция" журнала "Москвитянин": Эстетика. Поэтика. Полемика [Текст]

Поиск по определенным полям

Чтобы сузить результаты поисковой выдачи, можно уточнить запрос, указав поля, по которым производить поиск. Список полей представлен выше. Например:

author:иванов

Можно искать по нескольким полям одновременно:

author:иванов title:исследование

Логически операторы

По умолчанию используется оператор AND. Оператор AND означает, что документ должен соответствовать всем элементам в группе:

исследование разработка

author:иванов title:разработка

оператор OR означает, что документ должен соответствовать одному из значений в группе:

исследование OR разработка

author:иванов OR title:разработка

оператор NOT исключает документы, содержащие данный элемент:

исследование NOT разработка

author:иванов NOT title:разработка

Тип поиска

При написании запроса можно указывать способ, по которому фраза будет искаться. Поддерживается четыре метода: поиск с учетом морфологии, без морфологии, поиск префикса, поиск фразы. По-умолчанию, поиск производится с учетом морфологии. Для поиска без морфологии, перед словами в фразе достаточно поставить знак "доллар":

$исследование $развития

Для поиска префикса нужно поставить звездочку после запроса:

исследование*

Для поиска фразы нужно заключить запрос в двойные кавычки:

"исследование и разработка"

Поиск по синонимам

Для включения в результаты поиска синонимов слова нужно поставить решётку "#" перед словом или перед выражением в скобках. В применении к одному слову для него будет найдено до трёх синонимов. В применении к выражению в скобках к каждому слову будет добавлен синоним, если он был найден. Не сочетается с поиском без морфологии, поиском по префиксу или поиском по фразе.

#исследование

Группировка

Для того, чтобы сгруппировать поисковые фразы нужно использовать скобки. Это позволяет управлять булевой логикой запроса. Например, нужно составить запрос: найти документы у которых автор Иванов или Петров, и заглавие содержит слова исследование или разработка:

author:(иванов OR петров) title:(исследование OR разработка)

Приблизительный поиск слова

Для приблизительного поиска нужно поставить тильду "~" в конце слова из фразы. Например:

бром~

При поиске будут найдены такие слова, как "бром", "ром", "пром" и т.д. Можно дополнительно указать максимальное количество возможных правок: 0, 1 или 2. Например:

бром~1

По умолчанию допускается 2 правки.

Критерий близости

Для поиска по критерию близости, нужно поставить тильду "~" в конце фразы. Например, для того, чтобы найти документы со словами исследование и разработка в пределах 2 слов, используйте следующий запрос:

"исследование разработка"~2

Релевантность выражений

Для изменения релевантности отдельных выражений в поиске используйте знак "^" в конце выражения, после чего укажите уровень релевантности этого выражения по отношению к остальным. Чем выше уровень, тем более релевантно данное выражение. Например, в данном выражении слово "исследование" в четыре раза релевантнее слова "разработка":

исследование^4 разработка

По умолчанию, уровень равен 1. Допустимые значения - положительное вещественное число.

Поиск в интервале

Для указания интервала, в котором должно находиться значение какого-то поля, следует указать в скобках граничные значения, разделенные оператором TO. Будет произведена лексикографическая сортировка.

author:[Иванов TO Петров]

Будут возвращены результаты с автором, начиная от Иванова и заканчивая Петровым, Иванов и Петров будут включены в результат.

author:{Иванов TO Петров}

Такой запрос вернёт результаты с автором, начиная от Иванова и заканчивая Петровым, но Иванов и Петров не будут включены в результат. Для того, чтобы включить значение в интервал, используйте квадратные скобки. Для исключения значения используйте фигурные скобки.

search.rsl.ru

Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин»

Torrent name

Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин» - 2012.pdf.torrent

Torrent description

Infohash: b6e19e8e1dfa697c7969c94dabf4a8e3ae26a2c7, 1 file in the torrent, total 808.56 KB, created at 2017-10-25 04:37:23.

Ads

Download torrent(Magnet link)

magnet:?xt=urn:btih:b6e19e8e1dfa697c7969c94dabf4a8e3ae26a2c7&dn=Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин» - 2012.pdf

以下链接为第三方提供的广告,注意甄别内容真实性!在线云播Ad.免费美女表演【澳门贵宾厅赌场】注册即送243元,全网独家

Latest search

259luxu-966JUFD-338SDEN-001863351ID-017MIRD-137IPZ-838GS-023ABP-560CZ-008

Download infomation

The torrent has been downloaded 826 times, the speed is very fast, the latest downloading time at 2018-07-12 16:51:13.

Share the torrent

You may be interested in:

Torrent Contents (1 file)

Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин» - 2012.pdf808.56 KB

Copyright tips

We DO NOT store any content of the torrent ,Our DHT-ROBOT functionally gather and store the metadata such as the name ,size, infohash or file-list of a torrent from the DHT network. Please pay attention that we are not responsible for the authenticity and legality of the torrent.Torrents of Child pornography and Infringement Takedown:We believe that producers and distributors of child pornography should be hunted down and castrated. Sick bastards who watch child pornography should be sent to psychiatric evaluation. At TorrentSearchWeb we have implemented a range of filters to prevent such torrents to be indexed. However, no automated filtering is perfect and sometimes (rarely) these torrents get picked up by robots. If you find any torrent of child pornography please let us know via [email protected]. We would be very grateful. For copyright owners please remember that TorrentSearchWeb is just a "search engine" - automated information location robot, your content is not hosted here. Please only provide

torrentsearchweb.pw

Журнал как диалог («Москвитянин» 1845 г.) (Часть 2)

Раздел: История журналистики

Автор анализирует три номера «Москвитянина» 1845 г., выпущенные И.В. Киреевским. Это была первая попытка славянофилов издавать свой журнал. Издание журнала рассматривается с точки зрения диалогических отношений. Диалог возникает, с одной стороны, между авторами журнала, а с другой — между «Москвитянином» и «Отечественными записками». Диалог постоянно прерывался, между его участниками нарушалось взаимопонимание. Все это, вместе с позицией власти, отказавшей Киреевскому в праве стать хотя бы неофициальным издателем журнала, привело к невозможности передать ему журнал и к отказу Киреевского от обязанностей неофициального редактора.

Ключевые слова: диалог, славянофилы, западники, «Москвитянин», «Отечественные записки», русская история, призвание варягов

Проследим за тем, как опровергаются конкретные суждения «Москвитянина» о смене культурных и литературных авторитетов. Белинский приписывает «честь полезного уничтожения незаслуженных авторитетов» профессору А.Ф. Мерзлякову, а затем и Н.А. По­левому. «Отечественные записки» продолжили эту тенденцию. Бе­линский поясняет, что и он сам, и его журнал всегда уважали и ценили писателей, упомянутых Киреевским. Однако уважение не мешало правильно расставлять акценты, т.е. «определять по от­дельности» значение художественное («безусловное») и историче­ское (меняющееся). При этом он напоминает, что статьи самого Киреевского о Пушкине (опубликованные в 1829—1832 гг. в «Мос­ковском вестнике», «Деннице» и «Европейце») нарушали тогдаш­ний литературный этикет. Особенно он гордится объективностью и непредвзятостью, проявившейся в публикации статьи Ярополка Бодянского (А.И. Герцена) «Москвитянин и вселенная». Как нам кажется, пример не очень убедителен. Герцен весьма сдержанно хвалил статьи Киреевского («Обозрение...») и Погодина («Параллель русской истории с историей европейских государств относительно начала»), зато вовсю иронизировал над Хомяковым: «Гибнущая Европа, нося в груди своей черные пророчества А.С. Хомякова, утопая в бесстыдстве знания, в алчном себялюбии, заставляющем европейцев жертвовать собою науке, идеям, человечеству, ищет помощи, совета <...> и нет его внутри ее немецкого сердца, в нем одни слова — аутономия, социальные интересы — и слова, как ви­дите, все иностранные»[1].

Впрочем, Герцен также считает Русское просвещение общеми­ровым, утверждает, что постижение его и сближение с ним — пер­воочередная, насущная задача Запада. Однако это не означает превосходства и исключительности России. Если древняя образо­ванность как живое и истинное начало нашего просвещения может дополнить европейское, очистить от «исключительной рациональ­ности» и тем самым придать «новый смысл», то образованность европейская — плод, причем, как указывает публицист, «зрелый плод всечеловеческого развития». Но этот плод уже «оторван от старого дерева». Поэтому у него только одно назначение — стать «питанием» новой жизни, нового просвещения, «возбудительным средством развития нашей образованности»[2].

Обратимся теперь к статье Погодина, с которой полемизировал Герцен, и остановимся подробнее на ней. Историк защищает нор­маннскую теорию, т.е. предположение о призвании варягов в Древ­нюю Русь. Призвание, в отличие от завоевания в Западной Европе, представляется ему цивилизационным признаком, разделившим историю древней Руси и феодального Запада. Погодин признает, что в древности различие было почти незаметным, доброволь­ность и насилие разграничивались очень тонкой, едва уловимой чертой, но все же разграничивались. По его мнению, «малейшее различие в начале производит огромное различие впоследствии». Следствием добровольного призвания варягов стал нравственный характер русского государства и русской истории. Князь — защит­ник и судья народа. Он не покровитель бояр, которым ничем не обязан. Русская история не знает борьбы сословий, борьбы горо­дов с феодалами и т.п. Характер русского и славянских народов резко отличается от характера европейских народов: «Словении были и есть народ тихий, спокойный, терпеливый. <...> Потому они и приняли чуждых господ без всякого сопротивления, испол­няли всякое требование их с готовностью. <...> Такая безусловная покорность, равнодушие, противоположные западной раздражи­тельности, содействовали к сохранению доброго согласия между двумя народами»[3] [Погодин, 1846, с. 63].

Превосходство славян над западноевропейцами заключалось, считал Погодин, и в том, что они воспитывались под воздействи­ем домашней, семейной традиции и гражданские начала усвоили уже от варягов. Гражданские начала — результат длительной и бур­ной политической истории, политической борьбы, которой не знали русские. «Мы получили гражданское образование от при­шельцев, а западные племена дали им», — пишет Погодин [там же, с. 79]. Охранительные начала русской истории — в сущности нравственные силы народа, сохранившие его первоначальный ха­рактер, не допустившие классовых расслоений, деления на аристо­кратию и плебс и тому подобных бедствий европейской истории. Русскому народу удалось избежать социальной борьбы, и в этом его счастье.

Историк указывает на «три трагедии» Европы. Первая — завое­вание и следующий за ним феодализм, породивший взаимную не­нависть порабощенных аристократией и покровительствующих ей, что и привело, в конце концов, к революции. Третий акт евро­пейской трагедии разыгрывается сейчас — Уложения (т.е. консти­туции), «борьба низших классов <...> будущее в руце Божией». И от всех этих потрясений был избавлен русский народ: «ни раб­ства, ни ненависти, ни гордости, ни борьбы»[4] [там же, с. 60—62]. Еще одно отличие от Запада в характере веры и в способе ее приня­тия. Погодин рисует идиллическую картину согласия веры варягов и славян. И те и другие были язычники в момент призвания. По­этому не возникало различия в вере. Когда же варяги приняли христианство, то и славяне приняли его без сопротивления: при­звание означало доверие и исключало насилие. В то же время за­падные завоеватели — варвары принесли в завоеванные страны язычество. «Пришельцы», по выражению историка, учились хри­стианству у «туземцев».

Такое несовпадение в религии не могло не привести к ожесто­ченной внутренней борьбе. Торжество христианства, которым борьба завершилась, не было полным: христианство пришло на Запад из Рима, тогда как варяги и славяне приняли его из Кон­стантинополя. Отсюда глубокое расхождение в характере церквей западной и восточной: «западная более стремится вне, восточная углубляется внутрь; у них пропаганда, у нас сохранение; у них дви­жение, у нас спокойствие; у них инквизиция, у нас терпимость». Как видим, Погодин предпочитает «сохранение» — «движению». Тогда возникает вопрос: как он понимает категории «сохранение» и «движение»? Первая носит характер нравственный, необходима для самопознания и самоусовершенствования, а вторая — полити­ческая. Так, католическая церковь стремится вмешиваться в дела государства, а православная предоставила светской власти дей­ствовать самостоятельно.

В «Москвитянине» против Погодина неожиданно выступил П.В. Киреевский. В статье « О древней русской истории» он под­верг воззрения историка резкой критике. Соглашаясь с предполо­жением о первоначальном призвании варягов, П. Киреевский от­рицал покорность и равнодушие русского народа, его бесконечное терпение и готовность по требованию «чужих господ» переменить веру. Такой народ, по его мнению, не заслуживал бы уважения. «Это был бы народ, лишенный всякой духовной силы, всякого че­ловеческого достоинства, отверженный Богом <...> из его среды не могло бы никогда выйти ничего великого». Что же касается «энергии и благородства» русского народа, то они были присущи ему изначально. Даже простое предположение о принуждении на­рода к деятельности, о развитии его энергии посторонними вызы­вает гнев П. Киреевского: «Энергия и благородство не могут быть народу привиты никакими чуждыми господами. — Вся наша исто­рия этому противоречит, и Вам лучше известно, какова была встреча всех чуждых господ, которые пытались покорить и дер­жать в повиновении наших предков: как во время татарских наше­ствий ни один русский городок не был взят без самого отчаянного отпора; какая сильная, непрерывная борьба продолжалась во все время татарского могущества; и наконец, какова была та покор­ность и то равнодушие, с которым мы встретили чуждых господ в 1612 и 1812 годах».

Спор П. Киреевского с Погодиным отражает, конечно, лич­ностное отношение к русской истории и русскому народу. Но в нем видны и принципиальные расхождения в понимании и оценке прошлого. Возражая историку, П. Киреевский спрашивает: «Ка­ким же образом народ этот так внезапно переменился? Ясно, по крайней мере, то, что это мнимое равнодушие к общественным делам и к своему собственному человеческому достоинству, кото­рое вы ему приписываете в IX и X веках, не могли происходить от сурового климата, потому что климат с тех пор не переменился во все продолжение нашей истории и остался тот же до сих пор...»[5].

Следует отметить, что П. Киреевский очень редко выступал в печати с собственными статьями, тем более теоретическими. Даже принимая во внимание естественное желание помочь брату в из­дании «Москвитянина», мы должны признать, что публицистиче­ское выступление его — результат сильного впечатления, вызван­ного статьей Погодина, необходимости поспорить, высказать иные представления. П. Киреевский в своей статье даже противо­поставляет национальное и православное. Причем православное начало он ценит гораздо больше, чем национальное, потому что оно не племенное и государственное, а духовное. «Родина есть ни­что от духа и для духа. И тот, кто не живет духом, тот не будет иметь Родины. На безродность обречен и тот, у которого душа за­крыта для Божественного, глупа и слепа»[6].

Погодин познакомился со статьей П. Киреевского еще в руко­писи и был ею страшно возмущен. Он записывает в Дневнике 22 марта 1845 г.: «...нахожу ругательства и доносы на себя <...> Хо­мяков, Ив. Киреевский и проч. прославили ее (etc) новые взгляды. Я разорву ее в куски...» На другой день 24 марта: «Думаю все с вол­нением о ст<атье>. Киреевского. Решил уничтожить свою (ст<атью> «За Русскую старину»), а жаль ее — она превосходная». Погодин продолжил спор с П. Киреевским в письме, в свою оче­редь, упрекая его в язычестве и поклонении Западу. Он писал: «Отнимая у нас терпение и смирение, две высочайшие христиан­ские добродетели, коими украшается наша История, Вы служите Западу <...> Язычники могут не понимать сих добродетелей и даже называть их пороками. <...> но как же нам православным от­казываться от них и искать других, какими по справедливости гор­дится Запад. Всех добродетелей иметь нельзя: одни принадлежат Востоку, другие — Западу»[7].

В то же время И. Киреевский считал статью своего брата «са­мой ясной картиной» «первобытного устройства» древней Руси и высказывал относительно различий России и Запада суждения очень близкие[8]. Различие коснулось прежде всего задачи исследо­вания. Он стремится восполнить односторонность западного мира, построенного исключительно на рациональных началах, стихиями духовными, «сердечными» и даже интуитивными. Просвещение русское органически включает в себя и духовные, и рациональные начала. И только поэтому полнее и истиннее западного.

В рецензии на повесть Ф. Глинки «Лука да Марья» (также опуб­ликованной в «Москвитянине») Киреевский сетует, что монастырь «перестал быть «центральным вместилищем всех концов общества и живым средоточием всех его умственных движений». Однако кри­тик признает, что «неизбежная необходимость времени» предъяв­ляет новые требования, и, следовательно, простому народу надо расширить свой умственный горизонт, воспринять «новую образо­ванность». Под «новой образованностью» он понимает умение «противустать <...> разрушению народных понятий»[9]. Писатель должен согласить новые понятия с кругом традиционных народ­ных представлений. Поэтому и книги развлекательные, легкие, и книги тяжеловесные, «составленные с целью учить народ тому, что он знает, не приноровленные к его уже готовым понятиям, объяс­няющие ему частные вопросы науки без отношения к его централь­ным убеждениям, даже не предполагая их существования и прини­мая внешнюю необразованность за детскую пустоту бессмыслия», не найдут читателей и окажутся только вредны[10].

Киреевский считает необходимым связать научные познания с христианскими убеждениями народа, с его нравственными осно­вами,[11] полагает, что народ может органически освоить современ­ные научные знания, не теряя при этом своей веры и живого, творческого отношения к жизни. Он уверен, что «до сих пор ха­рактер образованности европейской есть чисто рациональный, ос­нованный не на признании высшей истины, но на совокупности личных мнений, на перевесе логики <...> между тем как в <...> на­шей образованности логическое мышление составляет только одну зависимую часть умственного убеждения». В таком случае крестьян следует познакомить с рациональным научным знанием, не разрушая их представления о мире, не вторгаясь в сферу нрав­ственных и религиозных убеждений, показывая непротиворечи­вость целостной картины мира, в которой есть место и религии, и науке. По его мнению, «отношение нашей родной образованности к просвещению западному должно быть совершенно особенное», и писатель, одушевленный идеей просвещения, окажется полезен только тогда, когда «высшим развитием просвещения сама наука станет в гармонию с нашею жизнью».

Совет Киреевского лишен всякой конкретности. Остается не­понятно, как науке добиться гармонии с жизнью, какие знания, как и когда следует передавать народу и т.п. Этот тезис переклика­ется с суждением из «Обозрения современного состояния литера­туры». Принципиально, что публицист доказывает совпадение двух типов образованности (русской и европейской) в «последней точке своего развития». Итогом развития каждой из них становится «одна любовь, одно стремление к живому, полному, всечеловече­скому и истинно христианскому просвещению»[12]. Публицист видит идеал. Но он не знает механизма или способа его осуществления. Собственно, сама идея механизма, искусственного приближения к идеалу кажется ему порочной и противоречащей характеру вос­точной образованности.

Не соглашаясь с мнениями Киреевского и Погодина, Герцен тем не менее пытается отделить здравую часть их суждений от того, что кажется ему неприемлемым. Исторические разыскания Пого­дина, считает публицист, были бы новы лет двадцать пять назад. Он комментирует различия между русской и европейской историей, отмеченные Погодиным так: Погодин «ведет к тому результату, что Западу (т.е. одностороннему европеизму) на Востоке (т.е. в сла­вянском мире) не бывать. Но в том-то и дело, что и на Западе этой односторонности больше не бывать: сам г. Погодин очень верно изложил, как новая жизнь побеждала в Европе феодальную форму, и даже заглянул в будущее <...> истина пробивается у г. Погодина сквозь личные мнения».

Так в чем же здесь похвала, в чем заслуга Погодина? Герцен одобряет его добросовестность, признает определенный интерес статьи, но оспаривает и новизну, и правильность рассуждения, и, главное, выводы. Высмеять журнал, относительно корректно ото­зваться о статьях бывшего и нынешнего его редактора, оспорив все же их мнения, — значит ли это отдать справедливость оппо­ненту? Герцен соединил в своем материале фельетон и аналитиче­ский обзор. Поэтому, несмотря на остроту, спор не получился и получиться не мог. Герцен не видит в статье Погодина предмет для серьезного разговора. Корректность, собственно, в том, что пу­блицист ограничивается легкой иронией, не прибегая к фельетон­ному высмеиванию (как поступил с тем же Хомяковым). Более внимательно отнесся он к мыслям И. Киреевского, отмечая, между прочим, противоположность его с Погодиным: «Г-н Погодин до­казывает, что два государства, развивающиеся на разных началах, не привьют друг к другу оснований своей жизни; г. Киреевский стремится доказать, напротив, что славянский мир может обно­вить Европу своими началами. После живого, энергического рас­сказа современного состояния умов в Европе, после картины, на­бросанной смелой кистью таланта, местами страшно верной, местами слишком отражающей личные мнения, — вывод бедный, странный и ниоткуда не следующий!»[13]. Здесь мы действительно видим спор, но опять-таки спор мнений. Ведь точка зрения Герце­на, как и точка зрения Киреевского, нуждается в доказательствах. Фельетон же едва ли подходит для выяснения принципиальных философских разногласий.

Впрочем, о роли смеха в литературной полемике высказался Белинский в «Ответе “Москвитянину”». Для него смех — «вели­кий посредник в деле отличения истины от лжи». Он признается, что логически непротиворечивое суждение может быть и ложным, но убедить в этом можно только с помощью смеха. Иллюстрируя свою мысль, он приводит в пример мурмолку, которую стал носить К. Аксаков. Пример взят из жизни, а не из сочинений К. Аксако­ва, поэтому, несмотря на свою яркость, все же не может служить доказательством.

Заметим здесь, что фельетон — разновидность смеховой ком­муникации, относящейся, как и кризисная, к синтетической (сме­шанной) коммуникации. В данном случае, благодаря своей двуна­правленное™, смеховая коммуникация выполняет функцию интеграции—дезинтеграции общества, т.е. расставляет идеологи­ческие приоритеты. Разумеется, в фельетоне Герцена присутствует когнитивная функция, раскрываются скрытые или дополнитель­ные политические смыслы, выявляются этические и эстетические идеалы и т.п.

Герцен выявляет внутреннее, смысловое несоответствие в «Мо­сквитянине», в частности в статьях Погодина и Киреевского. В дан­ном случае комическое — смех представляет «внутреннее форма­тирование» смыслового пространства журнальных текстов. Но и сам возникает как реакция на сложившуюся ситуацию, т.е. облада­ет определенной ситуативностью[14]. Если учесть, что латентный политический кризис в России периодически обострялся и имел информационную составляющую (коммуникативный кризис), то смеховая коммуникация герценовского фельетона была, в извест­ной мере, реакцией на коммуникативный кризис и может рассмат­риваться также и как кризисная коммуникация, требующая отступ­ления от обычного порядка журналистики. В такой ситуации диалог был бы возможен на уровне смеховой коммуникации, в жанре фельетона. Но публицисты «Москвитянина» качествами фельетонистов не обладали. Философский и литературный спор между Киреевским и Белинским также не имел продолжения.

В 1845 г., как мы уже показали, Киреевский изменил свое отно­шение к европейскому просвещению, утверждая, что отсутствие античного влияния в русской культуре — вовсе не досадный про­бел, а великое благо, избавившее ее от излишнего рационализма. Наследуя Древней Руси, современная Россия оказывается храни­тельницей начал истинной образованности и цельности. Если раньше ее великая историческая роль только угадывалась, то те­перь прояснилась: она должна одухотворить и дать новую жизнь западной цивилизации. Эти идеи Киреевский изложил в «Обозре­нии современного состояния литературы».

Как же воспринял их Хомяков? В статье «Письмо в Петербург (о железных дорогах)» он объясняет насущную необходимость следовать за Западом в его техническом и научном прогрессе. Но при всем том убеждает читателей в необходимости приспособить все достижения европейские к русскому быту и русской особенно­сти. Критерий, позволяющий отделить необходимое от случайно­го, полезное от вредного, по мнению публициста, прост: добро и зло. Проследим за ходом его рассуждений. «Есть что-то смешное и даже что-то безнравственное в этом фанатизме неподвижности. В нем есть смешение понятий о добре и зле. Как бы Запад ни скрывал нравственное зло под предлогом пользы вещественной, отвергайте все то, что основывается на дурном начале <...> всякое приведение безнравственности в законный порядок <...> ибо об­щество может сознавать в себе разврат как нравственную язву, но не имеет права его узаконивать <...> Отвергайте всякое нравствен­ное зло, но не воображайте, что вы имеете право отвергать какое бы ни было умственное или вещественное усовершенствование <...> под тем предлогом, что оно опасно для целости жизни и что оно вводит в нее новую стихию раздвоения <...>. Мы обязаны принять все то, чем может укрепиться земля»[15].

Возражение Киреевскому заключается в признании необходи­мости постоянного и достаточно серьезного заимствования запад­ных новаций, в признании прав практической жизни. Киреевский видел возможность сближения с западом в достижении духовного идеала, который и следовало передать («привить», выражаясь его словами) Европе. Признавая свою связь с Европой и в плане обра­зованности, и в плане быта, он не считает нужным дальше заим­ствовать у нее. Если раньше (в статье «Девятнадцатый век») в сбли­жении поэзии и жизни подчеркивались залоги будущего, то теперь подчинение словесности истории и науке кажется умалением ис­кусства, самого принципа изящности. Хомяков же сетует на от­чуждение русской культуры от западной, на принципиальную не- слиянность: заимствованное просвещение рождает раздвоение, ибо западные ценности не согласуются, а то и противоречат русским. «...Ничто нам не досталось даром. Не вошла к нам ни одна стихия науки, художества или быта (от западной философии до немецкого кафтана), которая бы слилась с нами вполне, которая бы не оста­вила нам глубокого раздвоения»[16]. Вот его-то, раздвоение, и пред­стоит теперь преодолеть. «Ученики» видели в своем обучении одну лишь обязанность и очень редко и очень немногие — обществен­ную пользу.

Публицист обращается к истокам европейского развития, пы­тается понять общий закон, объясняющий ход событий, которому и подчиняется Европа. Вот он: «Закон развития общественного лежит в его первоначальных зародышах, а закон развития ум­ственного — в вере народной, т.е. в высшей норме его духовных понятий». Таким образом, разделяется не нравственное и матери­альное, а общественное и умственное начала, причем умственное связывается с верой. Зародыши общественного развития, вероят­но, — первоначальные принципы общественного самоуправления или управления. Придавая просвещению религиозный характер, он приписывает ему «жизненную гармонию», «теплое и свободное излияние души»[17].

Заключение

Диалог и полемика в славянофильском «Москвитянине» уже претендуют на разрешение общественных проблем, а не только литературных. Подобное изменение произошло, разумеется, не только с публицистикой славянофилов. Но это значит только, что сторонники «обновленного “Москвитянина”» не отставали от времени.

Историческая концепция славянофилов основывается на при­знании ключевыми фактами завоевания на Западе и призвания варягов на Руси. Психологически Запад и Россия принадлежат к разным типам, как мы бы сказали — «ментальностям». Запад ра­ционалистичен, он все подчиняет закону. Россия — более сердечна, она живет чувством, а не разумом. Наконец, западной раздроблен­ности противопоставляется славянская (русская) цельность, до­стигнуть которой способно лишь православное мышление.

Отмеченное выше движение славянофильской мысли от фило­софии познания к философии религии и к философии тождества нельзя считать действием кризисной коммуникации, оно связано с общей эволюцией славянофильства. Но усиление, подчас несо­размерное, элемента веры в публицистике и полемике, конечно, происходило не без влияния кризисной коммуникации. Признавая вопросы веры краеугольным камнем любого научного или публи­цистического исследования, славянофилы постоянно обращались к ним, использовали их в качестве аргументов в споре. Однако же у их оппонентов — западников подобная тактика вызывала лишь неприятие. Во-первых, им самим эти вопросы были чаще всего неинтересны или безразличны. Во-вторых, православие в их со­знании связывалось исключительно с официальной церковью, с властью, с неприятием современного знания. В-третьих, они не могли возражать славянофилам по вопросам веры — и в силу своей неподготовленности, и потому, что обсуждение их было если не запрещено, то очень затруднено и чревато неприятностями с ду­ховной цензурой. Славянофилы же, не учитывая этого, представали перед сторонниками «Современника», «Отечественных записок» и т.п. в невыгодном свете.

Справедливость требует отметить еще одну особенность публи­цистического диалога славянофилов — их готовность и умение об­суждать «исторические травмы», т.е. те негативные исторические события, которые и народное сознание, и официальная риторика и пропаганда старались вытеснить из памяти, отодвинуть на пери­ферию. Таковы «ковы и крамолы» боярской Руси, неправды времен Иоанна Грозного, поминаемые Киреевским и Хомяковым, ложь Стоглавого собора 1551 г., крепостное право, презрение к личности и т.п. Признание этих фактов, сосредоточение на них обществен­ного внимания, конечно, связано с поисками правды, со стремле­нием объективно исследовать историю, хотя оценка пороков и преступлений прошлого оказывается не политической, а нрав­ственной.

Список литературы

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина [с прил. подробного указателя ко всем 22 кн.]. Кн. 8. СПб., 1894.

Венгеров С.А. Молодая редакция «Москвитянина». Из истории рус­ской журналистики // Вестн. Европы. 1886. № 2. С. 581—612.

Егоров Б.Ф. А.Н. Островский и «молодая редакция» «Москвитянина» //

А.Н. Островский и русская литература. Кострома, 1974. С. 21—27.

Зиновьев И.В. Русская философия диалога: истоки, ориентации, по­тенциал. Екатеринбург, 2008.

Зубков К.Ю. Молодая редакция журнала «Москвитянин»: Эстетика. Поэтика. Полемика. М., 2002.

Инговатова И.Г. Запад-Восток: к феноменологии диалога (поиск ме­тодологических оснований). URL: http://elib.altstu.ru/elib/books/Files/ pal999_l/pages/32/pap_32.html

Е1ольде Б. Юрий Самарин и его время. М., 2003.

Петрунин Ю.Ю. и др. Политические коммуникации: Учебное пособие. М.: Аспект-Пресс, 2004.

Погодин М.П. Историко-критические отрывки. М., 1846.

Сартаков Е.В. «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя и публицистика «Москвитянина» (1841—1846 гг.): к постановке пробле­мы // Русская литература и журналистика в движении эпох. Ежегодник кафедры истории русской литературы и журналистики. М.: Факультет журналистики МГУ, 2012.

Сартаков Е.В. Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя в контексте публицистики «Москвитянина»: Россия — Запад // Медиа­скоп. 2012. Вып. 4. URL: http://www.mediascope.ru/node/1234

Тынянов Ю.Н. Журнал, критик, читатель и писатель. HP. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

Шпагин С.А. Славянофилы и «Москвитянин» // История, экономика, культура, общественная мысль России. Томск, 1997.

Поступила в редакцию 14.11.2013

[1] Герцен А.И. Полн. собр. соч.: В 30 т. М. Т. 2. С. 133—134.

[2] Там же. С. 192.

[3] Москвитянин. 1845. № 1.

[4] Там же.

[5] Москвитянин. 1845. № 3.

[6] Москвитянин. 1845. № 3.

[7] Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. СПб., 1888—1910. Кн. 8. С. 127, 135.

[8] См. примеч. к статье «О характере просвещения Европы...» (Киреевский И.В. Критика... С. 277).

[9] Киреевский И.В. Там же. С. 228—229.

[10] Там же. С. 128.

[11] Позднее это положение разовьет Ю. Самарин в статье «Два слова о народности в науке». А в статье «О народном образовании» он более подробно и ясно изложит точку зрения славянофилов: «У нас думают, что можно пробудить в крестьянине охоту к учению, озадачив его на первых же порах рассказами о предметах самых отдаленных от его обыкновенного круга понятий и действий! Напрасно! У кре­стьянина так мало досуга, что в жизни его почти нет места для любопытства. Он примет с участием только то, что имеет непосредственное отношение к духовным и нравственным вопросам, близким каждому человеку, особенно же русскому крестьянину, или что применяется к его быту, — иными словами то, что может со­действовать к его образованию. Конечно, гораздо легче обдать его массою отры­вочных сведений, чем самому научиться новое предлагать ему в связи со старым, уже знакомым ему» (Самарин Ю. О народном образовании // Нольде Б. Юрий Са­марин и его время. М, 2003. С. 388).

[12] Киреевский И.В. Критика и эстетика. С. 228—231, 192.

[13] Герцен А.И. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1954. Т. 2. С. 136—137.

[14] Подробнее о смеховой коммуникации см.: Петрунин Ю.Ю. и др. Политиче­ские коммуникации: Учебное пособие. М.: Аспект-пресс, 2004. С. 187—195 и далее.

[15] Хомяков А.С. Всемирная задача России. СПб., 2008. С. 494.

[16] Хомяков А.С. Всемирная задача России. СПб., 2008. С. 494, 489—490.

[17] Хомяков А.С. Полн. собр. соч. Т. I. С. 611, 604—605.

vestnik.journ.msu.ru

Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин» - 2012.pdf

磁力链接/BT种子名称

Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин» - 2012.pdf.torrent

磁力链接/BT种子简介

种子哈希：b6e19e8e1dfa697c7969c94dabf4a8e3ae26a2c7 文件数目：1个文件 文件大小：808.56 KB或827,970 Bytes 收录时间：2017-10-25 04:37:23 已经下载：826次 下载速度：快 最近下载：2018-07-12 16:51:13

下载BT种子文件

下载种子文件(.torrent) 以下链接为第三方提供的广告,注意甄别内容真实性!在线云播Ad.免费美女表演【澳门贵宾厅赌场】注册即送243元,全网独家

磁力链接下载

magnet:?xt=urn:btih:b6e19e8e1dfa697c7969c94dabf4a8e3ae26a2c7&dn=Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин» - 2012.pdf复制链接到迅雷、QQ旋风进行下载，或者使用百度云离线下载。

分享磁力链接/BT种子

亲，你知道吗？下载的人越多速度越快，赶快把本页面分享给好友一起下载吧^_^

喜欢这个种子的人也喜欢

ДОГОВОР КЭП Новая редакция NEW.doc.torrent42.5 KB

КомпАвто_Редакция_2.4.torrent9.98 GB

КомпАвто_Редакция_2.4.torrent8.69 GB

Людвиг Ван Бетховен. Сонаты. Том 1. Редакция Артура Шнабеля.torrent75.57 MB

Каталог-справочник. Монеты РСФСР, СССР и России 1921-2018 годов. Редакция 45.pdf.torrent90.64 MB

КомпАвто_Редакция_2.4.torrent6.31 GB

Монеты РСФСР, СССР и России 1921-2018 годов. Каталог-справочник (44-я редакция, июнь). В.Е. Семенов.pdf.torrent23.78 MB

КомпАвто_Редакция_2.4.torrent4.86 GB

КОНРОС Монеты РСФСР, СССР и России 1921-2018 годов (44-я редакция, июнь) [2017, PDF].pdf.torrent23.78 MB

КомпАвто_Редакция_2.4.torrent4.31 GB

最近搜索

GS-023SDEN-001259luxu-966RBD-657CZ-008ID-017863351ABP-560MIRD-137snis-555

种子包含的文件

Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин» - 2012.pdf.torrent

Зубков К.Ю. - «Молодая редакция» журнала «Москвитянин» - 2012.pdf 808.56 KB

版权提醒

本站不存储任何资源内容，只收集BT种子元数据(例如文件名和文件大小)和磁力链接(BT种子标识符)，并提供查询服务，是一个完全合法的搜索引擎系统。 网站不提供种子下载服务，用户可以通过第三方链接或磁力链接获取到相关的种子资源。本站也不对BT种子真实性及合法性负责，请用户注意甄别!

a8bt.cc

---

Смотрите также

• 
  Журнал под 9 образец заполнения
• 
  Облик журнал по эстетической медицине
• Символ журнала плейбой 6 букв
• 
  Журнал эйвон последний номер казахстан
• 
  Журнал медико биологические проблемы жизнедеятельности
• 
  Шьем по журналу оттобре детям
• 
  Фгбу редакция журнала международная жизнь
• 
  Статья из журнала мурзилка читать
• Слушать песню на обложке журнала
• Российский иммунологический журнал импакт фактор
• 
  Российские аптеки журнал читать онлайн