Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
Book: «Исторические записки. 94». Журнал исторические записки
Исторические записки - Пустой журнал
18 сентября 2008 года гражданство Латвии в порядке натурализации получил 130-тысячный житель. Это Дмитрий Савченков из Вентспилса. Две крупнейшие латышские газеты поместили о нем статьи с фотографиями, рассказали о том, как он любит Латвию, хотя сам родом из Брянска.
Мало кто помнит, что когда в 1995 году было создано Управление натурализации, ее глава Эйжения Алдермане обещала, что 200 000 тысяч человек будут натурализованы к концу XX века. Планы натурализации провалились, Евросоюз сердится и никакими сладкими статьями про юбилейных натурализантов дело тут не поправишь.
Зато к юбилею можно вспомнить, как эта натурализация проходила.
22 июля 1994 года латвийский Сейм принял Закон о гражданстве.
Процесс натурализации, то есть индивидуального приема иностранца в гражданство по его заявлению, начался в Латвии 1 февраля 1995 года. В 1997 году гражданство получила 5-тысячная натурализовавшаяся жительница страны, а 9 сентября 1998 года — 10-тысячная.Ею стала жительница Балвского района Людмила Кузьмина. Она прошла натурализацию как супруга гражданина Латвии в соответствии с п. 7 ч. 1 ст. 13 Закона о гражданстве.
Имен более ранних юбилейных натурализантов найти не удалось. Даже на сайте Управления натурализации.
Зато известен самый первый натурализовавшийся. Конечно, условно, так как первой была группа из 103 человек. Поскольку власти почему-то опасались, что все неграждане толпой ринутся натурализовываться, условия были суровыми — существовали квоты, ограничения по возрасту — так называемые "окна натурализации".
Согласно одним данным, первые новограждане появились 11 августа 1995 года, когда Кабинет министров издал распоряжение об этом. С другой стороны, министр по особым поручениям в делах общественной интеграции Оскар Кастенс в этом году предложил отмечать День граждан 3 августа. По его словам, именно в этот день латвийское гражданство в порядке натурализации было предоставлено первым 103 жителям Латвии.
Как бы там ни было, 28 июля 1995 года первые претенденты на гражданство подписали клятву верности Латвийской Республики.
Известно, что среди первых натурализовавшихся граждан были люди разных национальностей — русские, литовцы, поляки, украинцы, белорусы, а также по одному эстонцу, еврею и татарину. Самому младшему из первых натурализовавшихся граждан было 20 лет, самому старшему — 70 лет.
Как-то на одном из юбилеев своего ведомства г-жа Алдермане заявила, что первым натурализовавшимся был Теодорас Тверийонас, президент Ассоциации коммерческих банков Латвии. Сам он этого не отрицает, в интервью охотно рассказывает как сдавал экзамен.
4 июня 1998 года депутаты Сейма после длительных дебатов приняли поправки к Закону о гражданстве, предусматривающие автоматическое предоставление гражданства родившимся после 21 августа 1991 года детям неграждан, а также отмену окон натурализации. В ноябре эти поправки вступили в силу.
Предусматривалось, что на получение гражданства могут претендовать лица, достигшие 16-летнего возраста. Натурализоваться могут лица, включенные в Регистр жителей, прожившие в Латвии к моменту подачи заявления о натурализации постоянно не менее пяти лет, которые владеют латышским языком, знают гимн и историю Латвии. Претенденты должны указать легальный источник существования, а также засвидетельствовать верность Латвийской Республике.
В первую неделю после отмены окон натурализации заявления на получение гражданства были приняты у 280 жителей Латвии, а до вступления поправок в силу количество претендентов на гражданство не превышало 100 человек в неделю, сообщали из Управления натурализации. Например, в декабре 1997 года во всей Латвии было принято лишь 340 заявлений о предоставлении латвийского гражданства.
В марте 1999 года Управление по натурализации приняло небывалое до этого число заявлений — 1481.
В октябре 1999 года латвийское гражданство получил 20-тысячный натурализовавшийся, а в феврале 2000 года — 25-тысячный.
Первые 14 детей неграждан, родившиеся в Латвии после 21 августа 1991 года, получили гражданство 10 мая 1999 года.
7 июня 2000 года в исполнительной дирекции Земгальского предместья Риги торжественно поздравили 30-тысячную натурализованную гражданку Латвии Валентину Шеверенко. Она родилась и выросла в Латвии.
Еще больше повезло 40-тысячной натурализованной гражданке Анне Галич — ее 8 марта 2001 года поздравил премьер-министр Андрис Берзиньш.
Другого круглого юбиляра — пятидесятитысячную натурализованную Елену Куренкову из Вентспилса, 1975 года рождения, в 2002 году поздравляла тогдашний министр юстиции Ингрида Лабуцка.
60 000-ю натурализовавшуюся гражданку Латвии Татьяну Бакирову, 1980 года рождения, в феврале 2003 года поздравил сам мэр Вентспилса Айвар Лембергс.
А вот 70 000-ю гражданку Татьяну Ляхович, ученицу 12-го класса Межмальской средней школы в Юрмале впервые поздравила президент Вайра Вике-Фрейберга. Случилось это в 2004 году, в той самой школе, ученики которой еще и выступили перед президентом с концертом.
80-тысячным натурализантoм в 2004 году стал житель Айзкраукле Игорь Рыбинский, 1970 года рождения, водитель асфальтобетонного завода. Его приветствовали местные муниципальные власти и начальник Управления натурализации г-жа Алдермане, которая по долгу службы присутствует на всех таких мероприятиях.
Про 90-тысячного сведений найти пока не удалось, но скорее всего, он появился в 2004 году.
Хотя в прессе сообщалось, что 100 000 заявлений на гражданство Управление натурализации получило уже до февраля 2005 года, когда праздновало свой десятилетний юбилей, имя стотысячного гражданина стало известно только осенью того же года. Кстати, на юбилее было сообщено, что всего за 10 лет натурализовалось 85 352 человек.
100 000 тысячного поздравляли торжественно — в Гербовом зале президентского замка 8 сентября 2005 года. Президент Вайра Вике-Фрейберга лично вручила распоряжение Кабинета Министров о присвоении гражданства не ему одному, а 15 новым гражданам. Среди которых был и юбиляр Денис Ростковский, ученик 11-го класса из Саласпилса.
В июне 2006 года в малом зале Даугавпилсской думы выписку из распоряжения Кабинета министров о присвоении гражданства получила и 110 000-я натурализованная гражданка. Ею оказалась ученица 12 класса Дугавпилсской 6-й средней школы Юлия Шурховецка — полька, родившаяся в 1989 году в России и в 1990 году вместе с родителями переехавшая на постоянное местожительство в Латвию. Официальную бумагу и цветы новым гражданам вручали министр юстиции Гунтарс Гринвалдс и начальник Управления натурализации Эйжения Алдермане.
Про 120-тысячного тоже пока ничего не удалось найти. 16 июля 2006 года было официально сообщено, что за время с начала в Латвии процесса натурализации решением Кабинета министров гражданство страны предоставлено 111 953 лицам.
А 20 мая 2007 года стало известно, что за время с начала натурализации латвийское гражданство получили 123 199 человек.
Вот где-то в этот промежуток он и появился.
В июле 2007 года Алена Сластникова, выпускница Яундубултской средней школы, стала 125-тысячным натурализованым гражданином Латвии. 19-летняя Алена сообщила, что собирается поступить в вуз, а потом, возможно, свяжет свою жизнь со службой на границе.Перспективы
16 мая 2007 года министр юстиции Гайдис Берзиньш заявил, что темпы натурализации в Латвии замедляются. По его словам, частично это связано с тем, что неграждане получили права на свободное перемещение по территории ЕС.
Из-за нехватки претендентов Управление натурализации все чаще вынуждено отменять назначенные экзамены.
18 июня 2008 года в докладе о положении национальных меньшинств, подготовленном Латвийским центром прав человека, было сказано, что процесс натурализации в Латвии практически остановился.
Тем не менее, 21 июня 2007 года Управление натурализации выступило с прогнозами о том, что численность неграждан в Латвии к 2010 году может сократиться до 247 тысяч. На начало этого года их было 372 421.
Планируется, что 2008 году гражданство получат 12,1 тысяч человек, в 2009 году — 12,3 тысяч, в 2010 году — 13,4 тысяч.
Посмотрим.
Метки: архив натурализации
auseklitis.livejournal.com
Михаил Гершензон - Избранное. Исторические записки
Михаил Осипович Гершензон
Избранное. Исторические записки
© С.Я. Левит, составление серии и тома, 2016
© В.Ю. Проскурина, послесловие, 2016
© «Центр гуманитарных инициатив», 2016
…
Исторические записки
(О русском обществе)
Главы I–VII[1]. Учение о личности (И.В. Киреевский)1*
IВ одной из записных книг Николая Ивановича Тургенева2* на первой, белой странице написаны следующие строки: «Характер человека познается по той главной мысли, с которою он возрастает и сходит в могилу. Если нет сей мысли, то нет характера». У Ивана Киреевского была такая мысль, и этого одного было бы довольно, чтобы оправдать воспоминание о нем, даже если бы его мысль всецело принадлежала прошлому. Но она жива поныне; она представляет такую большую духовную ценность, что забвение, которому предано у нас имя Киреевского, можно объяснить только незнанием о ней, – и ради нее-то я хочу воскресить полузабытый образ Киреевского.
Понять мысль, которою жил Киреевский, можно только в связи с его жизнью, потому что он не воплотил ее ни в каком внешнем создании. Он ничего не сделал и очень мало написал, да и в том, что им написано, эта мысль скорее скрыта, чем выражена, как фундамент, на котором покоится все здание, но который сам не виден.
В этом самом факте, что внешняя деятельность Киреевского свелась к нулю, что он ничего не сделал и, будучи писателем по призванию, очень мало написал, заключается вся социальная сторона его биографии. При тех исторических условиях, в каких жил Киреевский, его жизнь неизбежно должна была оказаться внешне бесплодной. Он был лишний человек, как и все передовые умы его времени: это – основной факт его внешней жизни. Ему было девятнадцать лет, когда вступил на престол Николай, а пережил он Николая всего на год с лишним; таким образом, вся его зрелая жизнь прошла в жестокую пору Николаевского владычества. Он был человек большой нравственной силы, настойчиво искавшей себе применения, толкавшей его в жизнь, в борьбу, на общественное поприще; он любил литературу беззаветно, чувствовал в себе призвание к ней и много раз, после тяжелых, оскорбительных неудач, возвращался к ней; но таковы были условия времени, что все его усилия оказались тщетными и ему пришлось уйти с горьким сознанием праздно прожитой жизни, так много обещавшей делу добра. Я приведу краткий «послужной список» Киреевского, беспримерный даже для Николаевской эпохи.
Он рано решил посвятить себя общему благу и рано выбрал себе поприще служения – литературу. Двадцати одного года (в 1827 году) он пишет своему другу Кошелеву3*, упрекавшему его в косности и звавшему в Петербург: «Не думай, чтобы я забыл, что я русский, и не считал себя обязанным действовать для блага своего отечества. Нет! Все силы мои посвящены ему. Но мне кажется, что вне службы я могу быть ему полезнее, нежели употребляя все время на службу. Я могу быть литератором, а содействовать к просвещению народа не есть ли величайшее благодеяние, которое можно ему сделать? На этом поприще мои действия не будут бесполезны; я могу это сказать без самонадеянности». И далее он развивает целую программу общеполезной деятельности, совместно с друзьями и с его четырьмя братьями, которые все будут литераторами, и у всех будет отражаться один дух. «Куда бы нас судьба ни звала и как бы обстоятельства ни разрознили, у нас все будет общая цель: благо отечества, и общее средство – литература».
Действительно, уже в 1828 году была напечатана его первая статья – о поэзии Пушкина, очень замечательная для своего времени; год спустя он напечатал еще более замечательное «Обозрение русской словесности за 1829 год»4*. У него было в это время множество самых пылких литературных планов, но, по обстоятельствам чисто личного свойства, ему пришлось на время оставить литературу: любовь к девушке, ставшей впоследствии его женою, и неудачное сватовство настолько потрясли его, что по совету врачей он уехал в Германию5* – слушать тамошних профессоров. Там, на чужбине, под влиянием личной неудачи, он еще жарче прилепился к мысли о деле общественном. Он говорил тогда брату; «Если нет счастья, есть долг», а родителям писал: «На жизнь и на каждую ее минуту я смотрю как на чужую собственность, которая поверена мне на честное слово и которую, следовательно, я не могу бросить на ветер». Он давно лелеял мысль о собственном журнале, и вот эта мечта осуществилась: в январе 1832 года вышла первая книжка «Европейца». Киреевский привлек блестящий круг сотрудников: Баратынский, Языков, Жуковский, В. Одоевский, Вяземский, Хомяков, сам Пушкин горячо отозвались на приглашение; «Европеец» обещал стать лучшим русским журналом, – но на второй же книжке он был запрещен; третья уже и не вышла. Киреевский не знал, что он уже давно на примете у правительства. Еще в 1827 году и затем вторично в 1828-м, на основании перехваченных почтою невиннейших дружеских писем, о нем, по предписанию из Петербурга, производились негласные дознания, между прочим, при помощи таких средств, как знакомство сыщика с его камердинером под предлогом сватовства богатой невесты за Киреевского. Поводом к запрещению журнала6* послужила напечатанная в первом номере «Европейца» статья самого Киреевского «Девятнадцатый век», статья историко-философского содержания, чуждая всяких политических тем. Резолюция принадлежала самому Николаю: он прочитал статью и увидел в ней адский умысел. «Его Величество изволил найти, что вся статья сия есть не что иное, как рассуждение о высшей политике, хотя в начале оной сочинитель и утверждает, что он говорит не о политике, а о литературе. Но стоит обратить только некоторое внимание, чтобы видеть, что сочинитель, рассуждая будто бы о литературе, разумеет совсем иное, что под словом просвещение он понимает свободу, что деятельность разума означает у него революцию, а искусно отысканная середина не что иное, как конституция». Ввиду этого цензор, пропустивший книжку, был подвергнут взысканию, а издание «Европейца» воспрещено, «так как издатель, г. Киреевский, обнаружил себя человеком неблагомыслящим и неблагонадежным».
Это было дико, чудовищно, бесчеловечно, – но что могло здесь помочь? Не помогли ни оправдательная записка, представленная Киреевским Бенкендорфу7*, ни энергичное заступничество Жуковского при дворе. Дело давно любимое и так хорошо наладившееся было разрушено одним росчерком властного пера. С каким страстным рвением Киреевский приступал к изданию журнала, видно уже из того, что при своей неискоренимой лени он в вышедших двух книжках поместил не менее пяти статей8*. Теперь не только журнал был запрещен, но Киреевский и вообще был надолго лишен возможности выступать в печати. Когда в 1834 году было разрешено издание «Московского Наблюдателя», издателю поставили непременным условием – исключить из программы журнала имя Киреевского, и сам Киреевский, отдавая в «Телескоп» свою статью о стихотворениях Языкова9*, не только не подписался под нею, но утаил свое авторство даже от ближайших друзей, не исключая самого Языкова, – без сомнения, для того, чтобы не подвести журнал.
На одиннадцать лет умолк после этого Киреевский. Пара случайных статей, вроде сейчас названной, не может идти в счет, как и пара неоконченных повестей10*, как и статья «В ответ А.С. Хомякову»11*, написанная для прочтения в дружеском кругу и впервые напечатанная уже после смерти Киреевского. В сороковых годах Киреевский сделал попытку получить кафедру философии в Московском университете, тогда свободную, представил даже попечителю, графу Строгонову12*, записку о преподавании логики (в то время кафедра философии ограничивалась преподаванием одной логики), – и из этого ничего не вышло; препятствием явилась, по-видимому, все еще лежавшая на нем тень неблагонадежности. Мечта о журнале не покидала Киреевского; в ту пору журнал являлся единственной публичной кафедрой. Но получить разрешение на журнал тогда было трудно. В 1844 году Погодин13* изъявил готовность передать Киреевскому свой «Москвитянин»; Киреевский писал брату, что был бы счастлив, если бы это дело состоялось: «я жажду такого труда, как рыба еще не зажаренная жаждет воды», – но вопрос был в том, утвердят ли его редактором? Он принял журнал, не дожидаясь официального утверждения, издал первые три книжки 1845 года, и опять собрал вокруг себя лучшие литературные силы (по крайней мере, своего лагеря), и опять работал с жаром, помещая в каждой книжке по нескольку своих статей14*. Но разрешения так и не удалось получить, а издавать журнал, не будучи его полным хозяином, он не хотел, да это и невозможно. И вот он опять без дела, и снова его голос умолкает на целых семь лет. Когда в 1852 году славянофилы приступили к изданию «Московского Сборника», Киреевский написал для первой книги статью «О характере просвещения Европы»15*; но «Московский Сборник» был запрещен после первой книги, и пяти главным участникам его, в том числе Киреевскому, было сделано наистрожайшее внушение за желание распространять нелепые и вредные понятия и поставлено в обязанность впредь представлять все свои сочинения непосредственно в Главное управление цензуры, что тогда было равносильно запрещению; кроме того, они, «как люди открыто неблагонамеренные», были взяты под гласный полицейский надзор. Опять Киреевский в деревне, опять четырехлетнее молчание; «однако же не теряю намерения написать, когда будет можно писать, курс философии», – писал он в это время Кошелеву. Наконец, с воцарением Александра II, стало можно писать. Славянофилы тотчас приступили к изданию нового журнала – «Русской Беседы»: Киреевский опять взялся за перо, и уже в феврале 1856 года была готова его знаменитая статья «О необходимости и возможности новых начал для философии». Эта статья должна была быть лишь началом большого труда; но в той же книжке журнала, где она появилась, был напечатан уже и некролог Киреевского16*.
www.libfox.ru
Book: Исторические записки. 94
books.academic.ru
