15 лет журналу Pro et Contra. Об альтернативе путинской внутренней, внешней и северокавказской политике. Журнал pro et contra

Журнал "Pro et contra" прекращает свое существование: philologist

Как написал в своем фейсбуке член консультационного совета журнала "Pro et contra" Кирилл Рогов больше журнал издаваться не будет: "В сети выложен 63 номер журнала "Pro et contra" за май-август 2014 г. Одно оглавление на обложке - картина современных проблем России. Все статьи надо читать. Это последний номер издания. В России больше не будет журнала о текущих проблемах страны в экспертно-академическом формате. В стране со 140 млн. населением, восьмой по размеру экономике мира (ВВП в текущих долларах). И смешно, и дико. Отсутствие воли к будущему".

Главный редактор журнала Мария Липман рассказала подробнее о последнем выпуске и попрощалась со всеми читателями издания: "Нынешний номер Pro et Contra — последний. Журнал прекращает свое существование в том виде, в котором он уже много лет знаком читателям. В начале 2004 года, когда я стала главным редактором Pro et Contra, важнейшим событием оказалась «оранжевая революция» в Украине; ей и другим «цветным революциям» мы посвятили свой первый номер. Тема последнего выпуска — вновь украинский кризис, новый Майдан, новая революция и тревожные последствия этих драматических обстоятельств для нашей страны. За эти десять лет среди сюжетов Pro et Contra были развитие в России гражданского общества и взаимоотношения Церкви, общества и государства; идеологизация российского телевидения (о котором наши авторы писали еще в 2006-м) и проблемы национализма в России; историческая политика, энергетические ресурсы и муниципальная реформа.

Наши интересы не ограничивались только Россией: отдельные номера Pro et Contra были посвящены Китаю, Афганистану, Ирану, постсоветским конфликтам, кризису европейского единства, а также эволюции мирового порядка в целом. Сквозным сюжетом, к которому мы неоднократно возвращались за последние годы, стали сценарии развития России. В первый раз мы предложили нашим читателям взгляд на российские перспективы перед президентскими выборами 2008 года. Наш тогдашний номер назывался “Бремя преемника”: отказавшись гадать о том, кто именно встанет во главе России после двух сроков Путина и не останется ли он сам на третий срок, мы сосредоточились на том, какие проблемы предстоит решать будущему президенту.

В тот момент растущие цены на нефть позволяли обеспечивать процветание элитам и повышение уровня жизни зависимому от государства большинству; при этом у более творческой и предприимчивой части общества сохранялись возможности самореализации. В этих условиях приструнить конкурирующие элиты и отстранить граждан от участия в политике не составляло труда. Вместо острого и агрессивного противостояния 1990-х политика превратилась в неконкурентную, безбурную сферу. Конструкция, построенная из монопольной власти и централизованного контроля, казалась устойчивой и как будто устраивала всех. Но в «Бремени преемника» мы писали о том, что засилье государства в политике и экономике ведет к неизбежному снижению эффективности государственного управления; о катастрофически высоком уровне коррупции и низкой конкурентоспособности и производительности труда, а также о том, что закрепление патерналистской модели препятствует модернизации страны.

Впоследствии оказалось, что 2007—2008 годы стали пиком российского благополучия и стабильности. Вскоре Россию настиг мировой экономический кризис, и на его фоне стало очевидно, что внутренние источники экономического роста в значительной мере исчерпаны, а издержки кремлевского политического курса продолжают расти. Мы возвращались к теме сценариев в 2010 и 2011 году. Наши авторы отмечали тревожные тенденции: граждане были раздражены полицейским произволом, коррупцией, несправедливостью и неравенством, в стране усугублялись ксенофобные и националистические настроения, но российское руководство по-прежнему считало главным внутриполитическим приоритетом удержание власти. Тем не менее в материалах Pro et Contra рассматривались различные пути развития страны — коридор возможностей в то время представлялся относительно широким.

Наш последний номер продолжает — и вынужденно завершает — попытки заглянуть в будущее России. Теперь события развиваются в ответ на украинский кризис — на фоне надвигающейся рецессии, жесткой конфронтации с Западом и экономических санкций. Владимиру Путину, вернувшемуся в Кремль в 2012 году и ставшему собственным преемником, предстоит нести тяжелое бремя. В обозримом будущем хороших перспектив не видно; авторы последнего выпуска Pro et Contra рассчитывают, в лучшем случае, на силу инерции. Наш номер открывается статьями об Украине.

Татьяна Ворожейкина напоминает читателям о том, как украинский кризис перерос в революцию, «смысл которой был не только в протесте отчаявшегося населения против авторитарного коррумпированного режима, но и в очевидном стремлении общества установить новые отношения между собой и властью».

Владимир Фесенко описывает общественные настроения украинцев и то, какую роль в кризисе сыграла неоднородность украинского общества.

Алексей Макаркин пишет о последствиях кризиса для Русской православной церкви и ее положении в Украине.

Александр Гольц анализирует состояние украинской армии, а также то, как показали себя российские вооруженные силы во «взятии Крыма».

Николай Петров считает, что в результате событий в Украине в нашей стране «начался переход к мобилизационной модели ... предполагающей самоизоляцию и риторику осажденной крепости в целях консолидации элит и граждан».

Статья Павла Баева посвящена внешней политике России и тому, насколько расходятся образы будущего с западной и российской точки зрения.

Тема Бориса Макаренко — перспективы политической системы России в условиях «падения эффективности, эрозии легитимности и проблем с преемственностью власти».

Сергей Алексашенко рассматривает различные варианты развития российской экономики.

Наталья Зубаревич рассуждает о том, как в ближайшие годы будут развиваться отношения между Центром и регионами. Автор полагает, что нас ждет усиление «централизации и унитаризации системы государственного управления, в которую фактически будут включены муниципалитеты».

Лев Гудков убежден, что «массовая поддержка Путина позволит режиму надолго законсервировать ситуацию, используя весь репрессивный аппарат органов безопасности, суда, прокуратуры», а также СМИ, Церковь, систему образования и культуры.

В материале Ксении Демаковой, Светланы Маковецкой и Елены Скряковой речь идет о неполитическом активизме в России.

Прощаясь с нашими читателями, мы надеемся, что России удастся прожить ближайшие годы без трагических катаклизмов. Мы признательны всем, кто был причастен к жизни нашего журнала. В первую очередь, его основательнице и первому главному редактору Марине Павловой-Сильванской и сотрудникам нашей редакции, а также нашим издателям — Фонду Карнеги за Международный мир и Московскому Центру Карнеги — и грантодателям, прежде всего, Фонду Макартуров, который поддерживал журнал со дня основания и до самого конца. Мы благодарим наших многочисленных авторов и жалеем, что наше сотрудничество с ними завершилось. Спасибо всем, кто нас читал".

Ознакомиться с 63-м номером можно здесь: http://carnegieendowment.org/files/ProEtContra_63_all.pdf

philologist.livejournal.com

Журнал "Pro et contra" прекращает свое существование

Как написал в своем фейсбуке член консультационного совета журнала "Pro et contra" Кирилл Рогов больше журнал издаваться не будет: "В сети выложен 63 номер журнала "Pro et contra" за май-август 2014 г. Одно оглавление на обложке - картина современных проблем России. Все статьи надо читать. Это последний номер издания. В России больше не будет журнала о текущих проблемах страны в экспертно-академическом формате. В стране со 140 млн. населением, восьмой по размеру экономике мира (ВВП в текущих долларах). И смешно, и дико. Отсутствие воли к будущему".

Главный редактор журнала Мария Липман рассказала подробнее о последнем выпуске и попрощалась со всеми читателями издания: "Нынешний номер Pro et Contra — последний. Журнал прекращает свое существование в том виде, в котором он уже много лет знаком читателям. В начале 2004 года, когда я стала главным редактором Pro et Contra, важнейшим событием оказалась «оранжевая революция» в Украине; ей и другим «цветным революциям» мы посвятили свой первый номер. Тема последнего выпуска — вновь украинский кризис, новый Майдан, новая революция и тревожные последствия этих драматических обстоятельств для нашей страны. За эти десять лет среди сюжетов Pro et Contra были развитие в России гражданского общества и взаимоотношения Церкви, общества и государства; идеологизация российского телевидения (о котором наши авторы писали еще в 2006-м) и проблемы национализма в России; историческая политика, энергетические ресурсы и муниципальная реформа.

Наши интересы не ограничивались только Россией: отдельные номера Pro et Contra были посвящены Китаю, Афганистану, Ирану, постсоветским конфликтам, кризису европейского единства, а также эволюции мирового порядка в целом. Сквозным сюжетом, к которому мы неоднократно возвращались за последние годы, стали сценарии развития России. В первый раз мы предложили нашим читателям взгляд на российские перспективы перед президентскими выборами 2008 года. Наш тогдашний номер назывался “Бремя преемника”: отказавшись гадать о том, кто именно встанет во главе России после двух сроков Путина и не останется ли он сам на третий срок, мы сосредоточились на том, какие проблемы предстоит решать будущему президенту.

В тот момент растущие цены на нефть позволяли обеспечивать процветание элитам и повышение уровня жизни зависимому от государства большинству; при этом у более творческой и предприимчивой части общества сохранялись возможности самореализации. В этих условиях приструнить конкурирующие элиты и отстранить граждан от участия в политике не составляло труда. Вместо острого и агрессивного противостояния 1990-х политика превратилась в неконкурентную, безбурную сферу. Конструкция, построенная из монопольной власти и централизованного контроля, казалась устойчивой и как будто устраивала всех. Но в «Бремени преемника» мы писали о том, что засилье государства в политике и экономике ведет к неизбежному снижению эффективности государственного управления; о катастрофически высоком уровне коррупции и низкой конкурентоспособности и производительности труда, а также о том, что закрепление патерналистской модели препятствует модернизации страны.

Впоследствии оказалось, что 2007—2008 годы стали пиком российского благополучия и стабильности. Вскоре Россию настиг мировой экономический кризис, и на его фоне стало очевидно, что внутренние источники экономического роста в значительной мере исчерпаны, а издержки кремлевского политического курса продолжают расти. Мы возвращались к теме сценариев в 2010 и 2011 году. Наши авторы отмечали тревожные тенденции: граждане были раздражены полицейским произволом, коррупцией, несправедливостью и неравенством, в стране усугублялись ксенофобные и националистические настроения, но российское руководство по-прежнему считало главным внутриполитическим приоритетом удержание власти. Тем не менее в материалах Pro et Contra рассматривались различные пути развития страны — коридор возможностей в то время представлялся относительно широким.

Наш последний номер продолжает — и вынужденно завершает — попытки заглянуть в будущее России. Теперь события развиваются в ответ на украинский кризис — на фоне надвигающейся рецессии, жесткой конфронтации с Западом и экономических санкций. Владимиру Путину, вернувшемуся в Кремль в 2012 году и ставшему собственным преемником, предстоит нести тяжелое бремя. В обозримом будущем хороших перспектив не видно; авторы последнего выпуска Pro et Contra рассчитывают, в лучшем случае, на силу инерции. Наш номер открывается статьями об Украине.

Татьяна Ворожейкина напоминает читателям о том, как украинский кризис перерос в революцию, «смысл которой был не только в протесте отчаявшегося населения против авторитарного коррумпированного режима, но и в очевидном стремлении общества установить новые отношения между собой и властью».

Владимир Фесенко описывает общественные настроения украинцев и то, какую роль в кризисе сыграла неоднородность украинского общества.

Алексей Макаркин пишет о последствиях кризиса для Русской православной церкви и ее положении в Украине.

Александр Гольц анализирует состояние украинской армии, а также то, как показали себя российские вооруженные силы во «взятии Крыма».

Николай Петров считает, что в результате событий в Украине в нашей стране «начался переход к мобилизационной модели ... предполагающей самоизоляцию и риторику осажденной крепости в целях консолидации элит и граждан».

Статья Павла Баева посвящена внешней политике России и тому, насколько расходятся образы будущего с западной и российской точки зрения.

Тема Бориса Макаренко — перспективы политической системы России в условиях «падения эффективности, эрозии легитимности и проблем с преемственностью власти».

Сергей Алексашенко рассматривает различные варианты развития российской экономики.

Наталья Зубаревич рассуждает о том, как в ближайшие годы будут развиваться отношения между Центром и регионами. Автор полагает, что нас ждет усиление «централизации и унитаризации системы государственного управления, в которую фактически будут включены муниципалитеты».

Лев Гудков убежден, что «массовая поддержка Путина позволит режиму надолго законсервировать ситуацию, используя весь репрессивный аппарат органов безопасности, суда, прокуратуры», а также СМИ, Церковь, систему образования и культуры.

В материале Ксении Демаковой, Светланы Маковецкой и Елены Скряковой речь идет о неполитическом активизме в России.

Прощаясь с нашими читателями, мы надеемся, что России удастся прожить ближайшие годы без трагических катаклизмов. Мы признательны всем, кто был причастен к жизни нашего журнала. В первую очередь, его основательнице и первому главному редактору Марине Павловой-Сильванской и сотрудникам нашей редакции, а также нашим издателям — Фонду Карнеги за Международный мир и Московскому Центру Карнеги — и грантодателям, прежде всего, Фонду Макартуров, который поддерживал журнал со дня основания и до самого конца. Мы благодарим наших многочисленных авторов и жалеем, что наше сотрудничество с ними завершилось. Спасибо всем, кто нас читал".

Ознакомиться с 63-м номером можно здесь: http://carnegieendowment.org/files/ProEtContra_63_all.pdf

skurlatov.livejournal.com

Журнал "Pro et contra" прекращает свое существование

Как написал в своем фейсбуке член консультационного совета журнала "Pro et contra" Кирилл Рогов больше журнал издаваться не будет: "В сети выложен 63 номер журнала "Pro et contra" за май-август 2014 г. Одно оглавление на обложке - картина современных проблем России. Все статьи надо читать. Это последний номер издания. В России больше не будет журнала о текущих проблемах страны в экспертно-академическом формате. В стране со 140 млн. населением, восьмой по размеру экономике мира (ВВП в текущих долларах). И смешно, и дико. Отсутствие воли к будущему".

Главный редактор журнала Мария Липман рассказала подробнее о последнем выпуске и попрощалась со всеми читателями издания: "Нынешний номер Pro et Contra — последний. Журнал прекращает свое существование в том виде, в котором он уже много лет знаком читателям. В начале 2004 года, когда я стала главным редактором Pro et Contra, важнейшим событием оказалась «оранжевая революция» в Украине; ей и другим «цветным революциям» мы посвятили свой первый номер. Тема последнего выпуска — вновь украинский кризис, новый Майдан, новая революция и тревожные последствия этих драматических обстоятельств для нашей страны. За эти десять лет среди сюжетов Pro et Contra были развитие в России гражданского общества и взаимоотношения Церкви, общества и государства; идеологизация российского телевидения (о котором наши авторы писали еще в 2006-м) и проблемы национализма в России; историческая политика, энергетические ресурсы и муниципальная реформа.

Наши интересы не ограничивались только Россией: отдельные номера Pro et Contra были посвящены Китаю, Афганистану, Ирану, постсоветским конфликтам, кризису европейского единства, а также эволюции мирового порядка в целом. Сквозным сюжетом, к которому мы неоднократно возвращались за последние годы, стали сценарии развития России. В первый раз мы предложили нашим читателям взгляд на российские перспективы перед президентскими выборами 2008 года. Наш тогдашний номер назывался “Бремя преемника”: отказавшись гадать о том, кто именно встанет во главе России после двух сроков Путина и не останется ли он сам на третий срок, мы сосредоточились на том, какие проблемы предстоит решать будущему президенту.

В тот момент растущие цены на нефть позволяли обеспечивать процветание элитам и повышение уровня жизни зависимому от государства большинству; при этом у более творческой и предприимчивой части общества сохранялись возможности самореализации. В этих условиях приструнить конкурирующие элиты и отстранить граждан от участия в политике не составляло труда. Вместо острого и агрессивного противостояния 1990-х политика превратилась в неконкурентную, безбурную сферу. Конструкция, построенная из монопольной власти и централизованного контроля, казалась устойчивой и как будто устраивала всех. Но в «Бремени преемника» мы писали о том, что засилье государства в политике и экономике ведет к неизбежному снижению эффективности государственного управления; о катастрофически высоком уровне коррупции и низкой конкурентоспособности и производительности труда, а также о том, что закрепление патерналистской модели препятствует модернизации страны.

Впоследствии оказалось, что 2007—2008 годы стали пиком российского благополучия и стабильности. Вскоре Россию настиг мировой экономический кризис, и на его фоне стало очевидно, что внутренние источники экономического роста в значительной мере исчерпаны, а издержки кремлевского политического курса продолжают расти. Мы возвращались к теме сценариев в 2010 и 2011 году. Наши авторы отмечали тревожные тенденции: граждане были раздражены полицейским произволом, коррупцией, несправедливостью и неравенством, в стране усугублялись ксенофобные и националистические настроения, но российское руководство по-прежнему считало главным внутриполитическим приоритетом удержание власти. Тем не менее в материалах Pro et Contra рассматривались различные пути развития страны — коридор возможностей в то время представлялся относительно широким.

Наш последний номер продолжает — и вынужденно завершает — попытки заглянуть в будущее России. Теперь события развиваются в ответ на украинский кризис — на фоне надвигающейся рецессии, жесткой конфронтации с Западом и экономических санкций. Владимиру Путину, вернувшемуся в Кремль в 2012 году и ставшему собственным преемником, предстоит нести тяжелое бремя. В обозримом будущем хороших перспектив не видно; авторы последнего выпуска Pro et Contra рассчитывают, в лучшем случае, на силу инерции. Наш номер открывается статьями об Украине.

Татьяна Ворожейкина напоминает читателям о том, как украинский кризис перерос в революцию, «смысл которой был не только в протесте отчаявшегося населения против авторитарного коррумпированного режима, но и в очевидном стремлении общества установить новые отношения между собой и властью».

Владимир Фесенко описывает общественные настроения украинцев и то, какую роль в кризисе сыграла неоднородность украинского общества.

Алексей Макаркин пишет о последствиях кризиса для Русской православной церкви и ее положении в Украине.

Александр Гольц анализирует состояние украинской армии, а также то, как показали себя российские вооруженные силы во «взятии Крыма».

Николай Петров считает, что в результате событий в Украине в нашей стране «начался переход к мобилизационной модели ... предполагающей самоизоляцию и риторику осажденной крепости в целях консолидации элит и граждан».

Статья Павла Баева посвящена внешней политике России и тому, насколько расходятся образы будущего с западной и российской точки зрения.

Тема Бориса Макаренко — перспективы политической системы России в условиях «падения эффективности, эрозии легитимности и проблем с преемственностью власти».

Сергей Алексашенко рассматривает различные варианты развития российской экономики.

Наталья Зубаревич рассуждает о том, как в ближайшие годы будут развиваться отношения между Центром и регионами. Автор полагает, что нас ждет усиление «централизации и унитаризации системы государственного управления, в которую фактически будут включены муниципалитеты».

Лев Гудков убежден, что «массовая поддержка Путина позволит режиму надолго законсервировать ситуацию, используя весь репрессивный аппарат органов безопасности, суда, прокуратуры», а также СМИ, Церковь, систему образования и культуры.

В материале Ксении Демаковой, Светланы Маковецкой и Елены Скряковой речь идет о неполитическом активизме в России.

Прощаясь с нашими читателями, мы надеемся, что России удастся прожить ближайшие годы без трагических катаклизмов. Мы признательны всем, кто был причастен к жизни нашего журнала. В первую очередь, его основательнице и первому главному редактору Марине Павловой-Сильванской и сотрудникам нашей редакции, а также нашим издателям — Фонду Карнеги за Международный мир и Московскому Центру Карнеги — и грантодателям, прежде всего, Фонду Макартуров, который поддерживал журнал со дня основания и до самого конца. Мы благодарим наших многочисленных авторов и жалеем, что наше сотрудничество с ними завершилось. Спасибо всем, кто нас читал".

Ознакомиться с 63-м номером можно здесь: http://carnegieendowment.org/files/ProEtContra_63_all.pdf

mnemtsev.livejournal.com

Пятнадцатилетие журнала Pro et Contra и презентация специального выпуска «Повестка дня нового президентства» - Московский Центр Карнеги

Журнал Pro et Contra, издаваемый Московским Центром Карнеги, отметил 15-летний юбилей. Московский Центр Карнеги провел мероприятие, посвященное этому событию, в рамках которого прошла презентация специального выпуска Pro et Contra — «Повестка дня нового президентства», составленного из статей экспертов Центра. Свои статьи, написанные для этого выпуска, представили председатель программы «Общество и региональная политика» Николай Петров, сопредседатель программы «Религия, общество и безопасность» Алексей Малашенко и директор Центра Дмитрий Тренин, который в то же время был модератором мероприятия. Также на презентации выступила главный редактор журнала Pro et Contra Мария Липман.

15 лет журналу Pro et Contra

• Журнал Pro et Contra сегодня. М. Липман отметила, что журнал Pro et Contra имеет широкий круг авторов — как с точки зрения географии (в Pro et Contra публикуются авторы из России, стран постсоветского пространства, США, Западной Европы и т. д.), так и с точки зрения возрастных категорий (журнал постоянно публикует материалы молодых исследователей). Pro et Contra — журнал с высокой репутацией и сложившейся квалифицированной аудиторией. М. Липман подчеркнула, что, по мнению специалистов, несмотря на то, что мы наблюдаем упадок и постепенное исчезновение печатных СМИ, такие издания, как Pro et Contra, «имеют неплохие шансы на выживание».  
• Спецвыпуск «Повестка дня нового президентства». Этот номер, выполненный в нестандартном формате, был выпущен в связи с 15-летием Pro et Contra. Номер приурочен к начавшемуся в мае 2012 года третьему президентскому сроку Владимира Путина и посвящен основным трудностям, с которыми России придется столкнуться в ближайшие годы.

Внутренняя политика России

Н. Петров представил основные положения своей статьи из спецвыпуска Pro et Contra «Повестка дня нового президентства», которая была посвящена оптимизации политической системы РФ.

• Необходимость ускоренной эволюции. Стране нужна ускоренная политическая эволюция, подчеркнул Н. Петров. Он отметил, что перед нынешней российской властью стоит проблема выбора: либо модернизировать себя, чтобы сохраниться и выжить, либо не делать этого — и подвергнуть себя серьезным рискам.  
• Избирательная система и выборы. По мнению Н. Петрова, избирательная система и выборы в целом — это главный механизм, способный обеспечить политическую модернизацию. Поэтому в первую очередь стране необходимы полноценные (или приближающиеся к таковым) демократические выборы.  
• Конституционная реформа. Однако выборы не способны изменить политическую систему, если не будет проведена конституционная реформа, подчеркнул Н. Петров. Эта реформа должна усилить роль президента как гаранта Конституции и одновременно резко ограничить его возможности вмешиваться в работу остальных институтов; также она должна радикально повысить влияние парламента. Должно быть обеспечено разделение властей.  
• Партийная система. Сейчас партии лишены реальной роли в политической системе. Н. Петров указал, что партии должны иметь возможность самостоятельно принимать решения и отвечать за их выполнение.  
• Гражданское участие. Граждане все более активно стремятся участвовать в политической жизни, однако, как отметил Н. Петров, в данный момент власть стремится сделать это участие формальным, чтобы избежать нежелательного вмешательства со стороны общества. Однако Н. Петров считает, что в следующие несколько лет этот формат отношений власти и общества будет изменен.  
• Реальный федерализм. По словам Н. Петрова, в такой большой стране, как Россия, демократия не может нормально развиваться без предоставления регионам самостоятельности. Последние 12 лет шел постоянный процесс ограничения самостоятельности регионов в пользу Центра, но если до 2003 года это движение было позитивным (так как устраняло существовавший тогда перекос в пользу регионов), а в 2003 году было достигнуто сбалансированное положение между регионами и Центром, то потом значительный перевес оказался на стороне Центра. Однако в настоящий момент идет движение «маятника» в обратную сторону: в частности, были возвращены прямые выборы губернаторов. По мнению Н. Петрова, в ближайшие годы в отношениях Центра и регионов произойдут существенные изменения в пользу регионов.  
• Россия-2020: сценарии развития. Н. Петров также упомянул проект Московского Центра Карнеги «Россия-2020: Сценарии развития страны» (в рамках этого проекта уже вышли два выпуска журнала Pro et Contra, рабочие материалы и монография) и рассказал, что эксперты, работавшие под эгидой проекта, разработали в отношении внутренней политики РФ два сценария — оптимистический и пессимистический.
  • Оптимистический сценарий. Согласно этому сценарию, Путин понимает, что России необходима модернизация, и начинает развивать институты, чтобы дальнейшие модернизационные изменения в стране происходили без «монаршей воли».  
  • Пессимистический сценарий. На смену Путину приходит некий лидер-популист, который устанавливает в стране демократию. Однако эта демократия оказывается непрочной, поскольку институты слабы и неразвиты.  
  • Альтернативный сценарий. По мнению Н. Петрова, существует и третий сценарий, в котором нет ни «доброго царя», ни плана развития; вместо этого система сама решает возникающие проблемы, следуя чувству самосохранения. Последовательность этих решений складывается в нормальный тренд политической модернизации. 

Северный Кавказ

А. Малашенко рассказал о проблемах Северного Кавказа и его возможном будущем.

• Ситуация на Северном Кавказе. По словам А. Малашенко, Северный Кавказ, будучи частью России, при этом является своеобразным «внутренним зарубежьем» (его отличают такие факторы, как особое общественное сознание, большая роль ислама и т. д.), хотя во многом соответствует российским политическим и экономическим порядкам. Между различными республиками Северного Кавказа существует огромная разница, и политика Москвы в этом регионе распадается на отдельные фрагменты. При этом А. Малашенко подчеркнул, что Центр не получает полную информацию от региональных властей о ситуации на Северном Кавказе.  
• Шариатизация региона. А. Малашенко отметил распространение шариата на Северном Кавказе: усиливается шариатизация Дагестана, Чечни, Ингушетии, Кабардино-Балкарии. По мнению А. Малашенко, эта тенденция обусловлена несоблюдением в регионе федерального законодательства, на место которого приходит шариат.   
• Перспективы развития. А. Малашенко предположил, что значительных изменений на Северном Кавказе в ближайшие годы не будет. По его мнению, регион ждет стагнация. Все перемены (по сравнению с остальной Россией) будут здесь происходить с опозданием.

Внешняя политика России

В своем выступлении Д. Тренин подчеркнул, что внешняя политика России должна быть в первую очередь направлена на модернизацию страны.

• Проблемы внешней политики. Главным недостатком внешней политики России, считает Д. Тренин, является дефицит стратегического мышления. Если главная цель внешней политики РФ — модернизация, а главный ресурс модернизации — наиболее экономически развитые страны мира, то внешняя политика становится поиском баланса между экономикой и национальной безопасностью.  
• Постсоветское пространство. Д. Тренин отметил, что намерение России стать региональным лидером в СНГ ни в коем случае не должно превращаться в попытку построения «Большой России» и в создание центра силы. По мнению Д. Тренина, «это должно быть именно лидерство, а не начальствование».  
• Евро-атлантическое направление. На евро-атлантическом направлении внешней политики Д. Тренин отметил необходимость демилитаризации российско-американских отношений.  
• Разворот на Восток. По мнению Д. Тренина, Россия XXI века — это евро-тихоокеанская страна. Тихоокеанское направление может стать новым стимулом развития для России, поскольку именно Азиатско-Тихоокеанский регион будет новым глобальным центром экономического роста. Докладчик отметил необходимость «двойной интеграции»: Дальнего Востока и Сибири — в РФ и самой РФ — в Азиатско-Тихоокеанский регион.  
• Найти себя на мировой арене. Д. Тренин полагает, что Россия должна выбрать область специализации в мировом масштабе, где она бы могла играть существенную или лидирующую роль (например, вопросы стратегической стабильности, ядерной безопасности, энергетической безопасности, международного права, международного посредничества). Также, подчеркнул Д. Тренин, у России есть возможности для серьезного регионального лидерства на арктическом направлении.

carnegie.ru

Николай I: pro et contra

Николай I – одна из самых противоречивых фигур XIX века. Одни считают его «врагом прогресса» и виновником отставания России от Европы, приведшего к унизительному поражению в Крымской войне. Другие полагают, что Николай, стоявший на страже традиционных устоев русского общества, сумел удержать страну от куда больших трагедий, связанных с проникновением в нее разрушительного нигилизма и идей революционного переустройства. Журнал «Историк» попросил выразить свою точку зрения об этом императоре исследователей, занимающих прямо противоположные позиции, – специалистов по истории русской общественной мысли XIX века Бориса ТАРАСОВА и Оксану КИЯНСКУЮ.

 

Эпоха неустанного труда

Доброе имя Николая I несправедливо оклеветано силами, выступающими против «исторической России», полагает доктор филологических наук, профессор Литературного института имени А.М. Горького Борис ТАРАСОВ.

Жандарм Европы, Николай Палкин – так и никак иначе именовали Николая I дореволюционная демократическая публицистика и большевистская историческая наука; вторит им и современная либеральная историография. Почему?

«Есть целый ряд оценок Николая, которых мы не слышим»

– Можно ли говорить о том, что у Николая I сложилась «дурная историческая репутация»?

– Да, издавна принято характеризовать его правление как период мрачной реакции, безнадежного застоя, когда повсюду творился произвол, по всей стране водворялся казарменный порядок, установилась «кладбищенская тишина». Такие определения давала не только политическая публицистика, но и научные исследования. «Укротитель революции», «жандарм Европы», «тюремщик декабристов», «солдафон», «исчадие мундирного посвящения» и даже «удав, тридцать лет душивший Россию» – это все из одного ряда.

– А второй?

– Оценки второго ряда мы почти не слышим. Так, французский поэт и политик Альфонс де Ламартин говорил: «Нельзя не уважать монарха, который ничего не требовал для себя и сражался только за принципы». Прусский король Фридрих Вильгельм IV, с юных лет знавший Николая, после его кончины также выделял высокие нравственные качества русского императора: «Один из благороднейших людей, одно из прекраснейших явлений в истории, одно из вернейших сердец и в то же время один из величественных государей этого убогого мира». Пушкин, чьи отношения с Николаем нельзя назвать простыми и однозначными, отмечал несомненные достоинства и подлинный масштаб личности этого императора. С большим уважением отзывался о Николае I Федор Достоевский, оказавшийся, как известно, по его воле на каторге за участие в кружке петрашевцев. Константин Леонтьев называл императора «великим легитимистом» и «идеальным самодержцем», призванным задержать «всеобщее разложение». Ну и наконец, по словам Владимира Соловьева, «в императоре Николае Павловиче таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшее его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания».

Казалось бы, столь высокие оценки глубоких и авторитетных писателей и мыслителей требуют соответствующего осмысления или хотя бы минимального внимания. Однако и в широко популярных, и в сугубо научных трудах, посвященных Николаю, практически невозможно найти ссылки на мнения, события и факты, не укладывающиеся в общепринятые и традиционные рамки.

Николай проявил редкое отсутствие честолюбия

– Николай был только третьим сыном Павла I и вторым по старшинству братом Александра I, то есть престол мог занять лишь по стечению обстоятельств. Готов ли он был встать во главе государства?

– После кончины Александра I возникла ситуация междуцарствия. Оставался неоглашенным составленный еще в 1823 году тайный манифест, который назначал наследником именно Николая. Кроме самого Александра, цесаревича Константина и их матери о манифесте знали только три человека: митрополит Филарет, граф Алексей Аракчеев и князь Александр Голицын, который переписал документ и передал его копии на хранение в Государственный совет, Сенат и Синод. Будущий наследник трона, конечно же, мог догадываться о воле императора, которую тот недвусмысленно выражал брату в интимных беседах, однако точное содержание и смысл манифеста оставались ему неизвестными до смерти Александра I.

И вот в эти дни междуцарствия великий князь Николай Павлович, не в пример многим своим предшественникам, проявил редкое отсутствие честолюбия. Он незамедлительно присягнул Константину, великодушно отказавшись от престола, и, выступая перед членами Государственного совета, заявил:

«Никакого тут подвига нет. В моем поступке нет другого побуждения, как только исполнить священный долг мой перед старшим братом. Никакая сила земная не может переменить моих мыслей по сему предмету и в этом деле».

Константин же, в свою очередь, отказывался от короны в пользу младшего брата. И тогда, по словам Василия Жуковского, началась трехнедельная «борьба не за власть, а за пожертвование чести и долгу троном», чем, собственно, и воспользовались члены тайных обществ. Здесь и берет начало реализация той внутренней готовности исполнить свой долг, которая объясняет оценки Николая I, что я приводил выше.

– Каким образом повлияло само восстание на его политику?

– Именно отталкиваясь от того, что он узнал о деятельности декабристов, то есть с учетом их планов и чаяний, император во многом формировал свою концепцию. Почти сразу после событий 14 декабря Николай I поручил секретарю Следственной комиссии Александру Боровкову подробно изложить выводы, вытекавшие из намерений мятежников, которые, помимо прочего, преследовали цели положить конец различным злоупотреблениям, существовавшим в государственной и общественной жизни России, засилью иностранцев в администрации и отсутствию необходимых с их точки зрения свобод.Царствование Николая I началось с восстания декабристов 14 декабря 1825 года

В соответствующей записке делопроизводителя значилось:

«Надобно даровать ясные, положительные законы; водворить правосудие учреждением кратчайшего судопроизводства; возвысить нравственное образование духовенства; подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях; воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами; направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию; улучшить положение земледельцев; уничтожить унизительную продажу людей; воскресить флот; поощрить честных людей к мореплаванию – словом, исправить немыслимые беспорядки и злоупотребления».

Первоначально деятельность царя и была направлена именно на устранение этих изъянов, на кропотливую работу по осуществлению, как он не раз подчеркивал, «постепенных усовершенствований», основанных на «христианских правилах».

Царь стремился преодолеть шараханья

– В какой степени Николай наследовал политике старшего брата?

– Он стремился преодолеть непоследовательность политики и неопределенность задач предшествовавшего царствования, покончить с шараханьями между самодержавными началами и либеральными тенденциями.

В манифесте от 13 июля 1826 года по случаю коронации говорилось о том, что «не от дерзостных мечтаний, всегда разрушительных, но свыше… дополняются недостатки, исправляются злоупотребления».

Николай признавался младшему брату, великому князю Михаилу Павловичу:

«Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохраняется дыхание жизни, пока Божиею милостью я буду императором».

В его видении Россия оставалась страной, в которой достаточно целеустремленно культивировалась устойчивая связь государства с народом в свете христианского самосознания, и вот как раз на этой связи и на осуществлении постепенных усовершенствований в духе христианских правил и основывалась его новая концепция, которая отличалась ясностью и заслуживала одобрение, например, Пушкина.

– Какое практическое воплощение находила эта идея?

– Эпоха Николая I – это эпоха неустанного труда во всех сферах жизни. Можно очень много говорить о том, как рос объем промышленного производства, как формировались новые условия для развития науки, искусства и культуры в целом, как создавались обсерватории, какое направление, в частности, получило зодчество и т. д. Этот труд отмечали даже недоброжелатели императора. Не удержался от похвалы, между прочим, и Астольф де Кюстин, известный необоснованной критикой русской жизни при Николае.

«Во мне поднимается, – писал маркиз, – волна почтения к этому человеку: всю силу своей воли направляет он на потаенную борьбу с тем, что создано гением Петра Великого; он боготворит сего великого реформатора, но возвращает к естественному состоянию нацию, которая более столетия назад была сбита с истинного своего пути и призвана к рабскому подражательству». И сам царь, как отмечал французский мемуарист, говорил ему о том, что «надобно еще сделаться достойным править русским народом», а также признавался, что в невзгодах он «старается искать убежища в глубинах России». Это, повторю, мнение Астольфа де Кюстина.

Пушкин разделял намерения императора

– Как складывались отношения Пушкина с Николаем?

– Это очень важный и очень сложный вопрос. В 1828 году Пушкин писал:

Беда стране, где раб и льстецОдни приближены к престолу,А небом избранный певецМолчит, потупя очи долу.

Это, конечно, про их отношения с Николаем. И действительно, далеко не всегда этот император приближал к себе лучших людей, по-настоящему честных, талантливых. Ему недоставало умения различать и использовать их и, судя по всему, легче жилось и дышалось среди порой морально несостоятельного, но привычного казенного верноподданничества. Об этом и сокрушался Пушкин, за которым был установлен тайный надзор, тогда как правительство сделало ставку на Фаддея Булгарина и Николая Греча.

Однако есть и другая сторона: именно Николай I, возможно, вообще первым в России признал за Пушкиным особый статус, увидел в нем национального гения.

А.С. Пушкин в селе Михайловском. Худ. Н.Н. Ге

По словам Дмитрия Николаевича Толстого, прощение поэта императором и возвращение его из ссылки составляли самую крупную новость эпохи. Монаршей милостью начавшийся диалог Пушкина с самодержцем обернулся для поэта заменой обычной цензуры на высочайшую. Кроме того, император попросил Пушкина представить ему записку о народном воспитании. В дальнейшем благосклонность государя к Пушкину сохранялась, и в 1831 году, например, поэт писал Павлу Нащокину: «Царь (между нами) взял меня на службу, то есть дал мне жалования и позволил рыться в архивах для составления «Истории Петра I». Дай Бог здравия царю!»

Вспомним и такой эпизод. Когда в «Северной пчеле» Фаддея Булгарина стали появляться издевательские выпады против Пушкина, Николай повелел главе III Отделения Александру Бенкендорфу призвать к себе издателя и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критические разборы литературных произведений, а если можно, то и закрыть газету. С тех пор Булгарин перестал задевать поэта в своих публикациях. А когда в 1836 году Пушкин задумал издавать журнал «Современник», император дал ему на то разрешение, несмотря на резкие возражения многих влиятельных лиц.

Наконец, в истории последней дуэли поэта царь показал себя беспристрастным и справедливым судьей, приказал позаботиться о материальном обеспечении его семьи, а Дантеса разжаловал в солдаты.

Вот что было со стороны Николая. А со стороны Пушкина отмечалось движение навстречу тем благородным устремлениям императора в решении государственных задач, о которых речь шла выше. Ратуя за союз с правительством, плодотворный для государства и народа, поэт намеревался, как он писал, «пуститься в политическую прозу», вникал в монаршие проекты «контрреволюции революции Петра» – это его определение. «Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы», – утверждал Пушкин в письме Петру Вяземскому.

Объявление о коронации императора Николая I в Москве. Литография Л. Куртена

О том, каково было желание поэта участвовать в этой живой истории не только лирой, но и прямой публицистикой, можно судить по таким его словам:

«С радостью взялся бы я за редакцию политического и литературного журнала, то есть такого, в коем печатались бы политические и заграничные новости. Около него соединил бы я писателей с дарованиями и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных». Так он писал, давая понять, что разделяет намерения императора.

На Западе привыкли считать Россию варварской

– Но от образа Николая Палкина никуда не деться. Откуда он взялся?

– Этот образ возник из разных источников. Либерально-демократические, а затем и либерально-социалистические догмы со временем набрали силу, начали доминировать в России и стали ведущим направлением общественной мысли. В конце концов они преодолели очень мягкое сопротивление власти, проложили себе дорогу и победили. В соответствии с этими догмами решительно отторгалось все то, что так или иначе было воспитано и взращено православными, государственными, народными традициями и не совмещалось с провозглашаемыми ими новаторской ломкой, политическим эквилибризмом и моральной казуистикой. Вследствие такого целенаправленного отторжения православных устоев, на которых главным образом держалась концепция Николая I (хотя на практике она не всегда осуществлялась как следует), возник тот негативный взгляд на его правление, о котором мы все знаем.

Культивирование отрицания, протеста и насильственных изменений, идущее, условно говоря, от Александра Радищева, через декабристов к революционным демократам, готовило идеологическую почву для будущей беспамятной авангардистско-большевистской идеологии, которая, в общем-то, и создала этот «учебниковый» взгляд на Николая.

«Научно-коммунистические» идеи, разрушающие исторические предания, разрывающие преемственность и подвергающие прошлое принципиальному шельмованию, изначально не согласовывались прежде всего с христианскими традициями. Поэтому неудивительно, что эпоха Николая I с такими ее жизнеутверждающими началами, как «православие, самодержавие, народность», стала излюбленной мишенью для либеральной, а потом и для коммунистической историографии.

Ведь еще Маркс и Энгельс считали русскую монархию одним из самых серьезных препятствий на пути практического и организационного воплощения их теорий. Собственно, эта идеологическая борьба, или, как сейчас сказали бы, пиар-кампания, и сформировала негативный образ Николая I.

– Вы упомянули Маркса и Энгельса. Наверное, это не единственные люди на Западе, которым не очень импонировал Николай?

– Разумеется. На Западе, в западной прессе, которая активно использовалась нашими прогрессистами, создавалось определенное общественное мнение. «Нас считают гуннами, грозящими Европе новым варварством, – писал в 1835 году мыслитель Владимир Печорин, один из первых наших диссидентов. – Профессора открыто провозглашают это с кафедр, стараясь возбудить в слушателях опасения против нашего могущества». А вот выводы из отчета III Отделения за 1841 год: «Источником недоброжелательства к русским почесть можно, с одной стороны, предания старинной политики германских народов, с другой – зависть, внушаемую величием и силою нашей империи, и мысль, что ей провидением предопределено рано или поздно привлечь в недра свои все славянские племена, и, наконец, злобу против России партии революционеров, которые беспрестанно появляющимися в Англии, Франции и Германии пасквилями, изображая Россию самыми черными красками, гнусною клеветою стараются вселить к ней общую ненависть народов».

Я специально занимался этим вопросом и могу сказать, что черных красок там не жалели. Подбирали соответствующие своим задачам эпитеты. Для территории России – «бескрайняя степь», «леденящий полярный круг», «Сибирь». Для подданных царя (откровенная ксенофобия!), о казаках, калмыках, киргизах, татарах, башкирах, – «курносые», «узкоглазые». Для оценки правления Николая – «смесь рабства и деспотизма», а самого Николая I – «народоубийца», «лицемер», «персонифицированное зло». Для характеристики русского общества – «варварство», «кнут», «нагайка», «запах сала и дегтя». Наконец, для выражения отношения к соседям – «распластавшийся гигант», «чудовище», «хищная птица», «борьба между светом и тьмой, солнечным пеклом и ледяным холодом».

Английские и французские карикатуры XIX века изображали Россию дикой и кровожадной страной, наводящей ужас на соседей

Таким образом, долгие годы на Западе велась идеологическая кампания против России под девизом борьбы с деспотией. Объяснялось это необходимостью противостояния культуры варварству. Многие приемы той кампании используются и в наши дни.

Доблесть Николая обернулась против него

– Но неужели не было реальных оснований для всех этих негативных оценок? Взять, например, репрессии, хотя бы одну только казнь декабристов.

– Ну, это вряд ли была репрессия. Проводилось разбирательство, решение было принято судом. Можно спорить об адекватности отдельных решений, о справедливости или несправедливости в отношении конкретных людей, но это наказание едва ли можно назвать репрессией, поскольку правительство имело дело с умыслом на цареубийство, нарушением присяги и убийством героя Отечественной войны Михаила Милорадовича.

Хотя нельзя отрицать эксцессов чрезмерной боязни революционного движения. Главным образом, конечно, это касалось идеологической сферы, области развития общественной мысли, отчасти культуры. И ведь что интересно: когда, скажем, запрещали журнал «Европеец» Ивана Киреевского, ставившего своей целью отдать все силы просвещению народа и служению Отечеству, Киреевский был представлен, по словам Пушкина, «сорванцом и якобинцем», тогда как никакие западники и социалисты, по утверждению Ивана Аксакова, не подвергались такому преследованию, как славянофилы. Между тем именно славянофилы-то и мечтали о реализации той христианской политики, которую заявлял Николай I. Все дело в том, что между царем и обществом, между государем и народом постепенно вырастало «бюрократическое, полицейское средостение», которое все искажало и отравляло их отношения. Это и вело к таким последствиям.

Бой на Малаховом кургане в Севастополе в 1855 году. Худ. Г.Ф. Шукаев. Правление Николая I завершилось поражением России в Крымской войне

«Эта тупая среда, – писал философ-славянофил Юрий Самарин, – лишенная всех корней в народе и в течение веков карабкавшаяся на вершину, начинает храбриться и кривляться, а власть делает уступку, но уступку без всякой пользы для общества». И вот эти уступки, эти несовершенства кадровой политики сказались, кстати говоря, и на результатах Крымской войны.

– Очевидно, что Крымская война навсегда останется историческим клеймом на Николае – как печальный итог его правления.

– Английский историк Алан Тейлор отмечал, что до 1854 года Россия, может быть, пренебрегала своими национальными интересами ради всеобщих европейских. Действительно, оборотной стороной доблести Николая, его верности принципам легитимизма и твердости в отстаивании сложившегося в Европе порядка стало то, что он упускал из виду реальную политику. Его союзники в этом отношении были куда большими реалистами. Николай же действовал прямолинейно, теряя гибкость в отстаивании собственных интересов, хотя видел, как поворачивается дело и как затягивается этот враждебный узел, как Пруссия и Австрия вступают в союз вроде бы со своими противниками – Англией и Францией – против России.

Если бы Россия открыто пообещала независимость порабощенным Турцией народам, это могло бы придать готовящейся войне освободительный характер и обеспечило бы моральную поддержку славян, а также расширение военной базы России. Но русские чиновники, предлагавшие Николаю твердо держаться принципов легитимизма, на это не решились – и война была проиграна.

 

«Он сам разбудил революцию»

 

Николай I был на всю жизнь напуган восстанием декабристов, и его политика во многом определялась этим страхом, считает доктор исторических наук, профессор РГГУ Оксана КИЯНСКАЯ.

Крымская война показала, насколько был неправ Николай, культивируя особость России и консервируя ее общественное развитие.

Казнь декабристов оставила гнетущее впечатление

– Представляется, что своей негативной исторической репутацией Николай I обязан двум главным факторам: сложному отношению к нему со стороны носителей исторической памяти, то есть русских интеллигентов, и тому, что его правление закончилось крайне неудачной Крымской войной…

– Помня о том, чем закончилось его правление, не забывайте, с чего оно началось – с казни декабристов. А поскольку декабристы для многих поколений образованных людей в России – это почти что «наше всё», то не только первые русские революционеры, но и вся наша интеллигенция в целом простить ему этого не могла, не может и уже, очевидно, не простит. К тому же это была первая казнь за очень-очень долгое время…

– Но ведь Николай многим декабристам – почти всем – смягчил наказание, а между тем это были люди, замышлявшие государственный переворот.

– Это сложный вопрос. С одной стороны, в России тогда были совершенно определенные законы. И по этим законам большинство из тех, кто был предан суду, подлежали смертной казни. Если бы действовали по закону, вполне можно было бы повесить не меньше 100 человек. И то, что в итоге были казнены только пятеро, – это, конечно, не что иное, как милость государя. Но с другой стороны, на общество, которое смертной казни давно уже не видело (а большая часть общества не видела вообще никогда), это произвело очень тяжелое, гнетущее впечатление.

Тут целый комплекс проблем. Можно разбираться с каждым конкретным казненным: кого наказали правильно, кого – нет. Ведь среди казненных были и те, кто вообще не участвовал в восстаниях. Вот, например, Павел Иванович Пестель, руководитель Южного общества, – он ведь ни в каком реальном действии не участвовал. Его арестовали раньше, и его вина заключалась в том только, что он мыслил «не так». И за это был повешен.

Справедливо это? С точки зрения закона, может быть, да. Потому что, согласно воинским артикулам, умысел на цареубийство приравнивался к деянию. Но с точки зрения человеческой логики, разумеется, нет. Как минимум потому, что с ним этот умысел разделяла еще куча народу, но всех не повесили, а его повесили.

После смерти Николая I А.И. Герцен начал издавать альманах «Полярная звезда», на обложке которого размещались портреты пяти казненных декабристов

Впрочем, дело даже не в этом, не в каких-то частностях. А в том, что если бы Николай знал, чем обернется эта смертная казнь, то он вряд ли бы на нее пошел. Тот же Александр Герцен писал, что император так и не понял, что сделал из виселицы крест, перед которым будут склоняться поколения. Он сделал из декабристов героев, сделал из них мучеников, превратил их в высокий пример для подражания. И естественно, потом это все привело к очень печальным последствиям, в том числе для династии, для монархии, для его же собственных потомков. Николай разбудил очень серьезные силы, которые загнать обратно уже не удалось.

– Получается, что он сам невольно породил революцию…

– Конечно. Ту самую, которой так боялся, с которой всю жизнь боролся. Сначала декабристская легенда распространилась за границей, но в конце его жизни она достигла и России, и он уже ничего не мог с этим поделать.

Царь боялся старшего брата до его смерти

– Как отразилось восстание декабристов на правлении Николая?

– Главное – он очень испугался. И удивился, что его не убили, в чем признавался прямо. У его жены нервный тик остался до конца жизни.

Впоследствии Николай пытался в обход дворянства делать ставку на купцов, мещан, русское «третье сословие» – заигрывая с ними, давая разнообразные льготы и т. д. Даже его обращение к крестьянскому вопросу стало следствием все того же страха перед дворянами. С дворянством ведь ничего нельзя было сделать: «Указ о вольности дворянства» никто не отменял.

Между тем высшая знать действительно была настроена против Николая, так как очень многие ее представители пострадали в результате судебного процесса над декабристами. Их родственники, сохраняя внешнюю лояльность, вели тайную переписку с Сибирью, посылали нелегальные посылки – этим занималась масса людей. То есть Николай утратил традиционно главную опору царской власти. От этого страха, этого клейма восстания он так до конца и не сумел освободиться.

– А династический кризис, который и создал условия для восстания, был исчерпан?

– В том-то и дело, что нет. Никакого официального отречения от престола цесаревича Константина так и не последовало, и все следующие шесть лет, пока тот был жив, Николай очень нетвердо сидел на престоле, боялся старшего брата и вынужден был править с оглядкой, потому что Константин Павлович в любой момент мог явиться в Петербург и заявить о своих законных правах. Ситуация была на редкость щекотливая.

На подавление Польского восстания 1830–1831 годов Николай I отправил войска под командованием генерала И.И. Дибича

Фактор Константина сыграл свою роль даже во время подавления Польского восстания против российского владычества в 1830–1831 годах. Ведь это была часть России только условно – независимое государство со своей Конституцией, со своим судом, со своей монетой и с собственной армией, которое соединялось с империей только личной унией: русский царь и польский король были едины в одном лице. Так вот Константин Павлович управлял тамошней русской администрацией в качестве наместника царя. Управлял к тому времени уже полтора десятилетия и совершенно ополячился. Польская знать его очень любила, он был женат морганатическим браком на польской графине. И по косвенным данным, у него был план стать полноценным королем польским без России.

Восстание началось с того, что польский сейм провозгласил независимость и предложил Константину корону. В этот самый момент вспыхнул бунт черни, которую сейм, разумеется, не контролировал. Она напала на дворец Константина, были убиты его приближенные, а он сам бежал и вернуться уже не мог.

ЕСЛИ БЫ НИКОЛАЙ I ЗНАЛ, ЧЕМ ОБЕРНЕТСЯ КАЗНЬ ДЕКАБРИСТОВ, он вряд ли бы пошел на этот шаг

Когда начался поход русских войск на Польшу во главе с генералом Иваном Дибичем, тот, будучи достаточно храбрым, известным полководцем, никак, однако, не мог сладить с восставшими. А все потому, что Константин, оставаясь при русской армии, всей душой был на стороне поляков, очень радовался их победам, связывал руки Дибичу и не давал ему разбить противника. Известны письма Дибича к Николаю, где он просит убрать из армии Константина, который ночами напивается пьяным и поет под окнами польский гимн. Но Николай боялся его возвращать в Петербург. Подавить мятежную Польшу удалось лишь после смерти Константина.

Пушкина Николай обманул

– И все-таки казнь декабристов была его единственной казнью, а то, что мы привыкли называть золотым веком русской культуры, пришлось именно на правление Николая, то есть на 30-е годы XIX века.

– Ну, начался золотой век все-таки раньше, в 1820-е, при Александре I. Одним из покровителей литературы той поры был тогдашний министр духовных дел и народного просвещения Александр Николаевич Голицын, впоследствии «съеденный» Алексеем Аракчеевым. При Николае большинство людей, воспитанных Голицыным, остались в литературе. Они впитали либеральные идеи, им было трудно приноровиться к новой власти. И тем людям, которые относили себя к элите, причем не политической и не военной, а, скажем так, духовной, то есть писателям и журналистам, при Николае жилось, конечно, тяжело, особенно если у них были не те взгляды, каких ждало от них правительство. Таких людей было очень много.

Более того, даже искреннее желание подстроиться, попасть в тренд, как мы бы сейчас сказали, ничего не гарантировало. Вот, к примеру, журналист Николай Полевой, издатель «Московского телеграфа». Уж как он старался быть благонадежным и верноподданным! Сам себе организовал дополнительную цензуру III Отделения, чтобы никто не обвинил его в том, что он печатает что-то противное воле государя. Но один неосторожный отзыв о пьесе, которая ему понравилась, но не понравилась Николаю, – и журнал закрыт.

– А какого рода репрессии вообще грозили оппозиционерам?

– Безусловно, ничего похожего на сталинские репрессии не было: другой взгляд, другая культура, другая эпоха. Однако могли посадить в тюрьму. Могли запретить печататься. Могли отправить в отставку. Впрочем, нельзя забывать, что большая часть активных деятелей русской культуры, да и вообще русской истории, – это дворяне: они и так могли выйти в отставку, жить себе спокойно в деревне. Между тем это были молодые, социально активные люди, тем более если речь идет о литераторах; а их отлучали от читателя, отлучали от источника существования, и, разумеется, это все воспринималось как несправедливость, как своего рода репрессии. Хотя, повторюсь, массово никого за решетку не бросали.

– Взаимоотношениями государства и литературы Николай занимался лично?

– Александр I вообще не касался вопросов литературы. Николай, напротив, живо всем этим интересовался: он литературу пытался «регулировать». Будучи сторонником романтизма, он поддерживал писателей-романтиков, даже когда их биографии могли вызывать сомнения у властей. Допустим, Александру Бестужеву (Марлинскому) – декабристу, попавшему на Кавказ, – было разрешено печататься в столице. Николай I выстраивал отношения с Александром Пушкиным, Николаем Гоголем. Несомненно, такое включение императора в литературный процесс имело свои негативные стороны, поскольку не только Полевой на ровном месте лишился журнала, но и Петр Чаадаев был объявлен сумасшедшим только потому, что Николай его читал. Не читал бы – ничего бы не было.

В московской гостиной в 1840-х годах. Худ. Б.М. Кустодиев. Из издания «Картины по русской истории»

– Тем не менее все это не мешало, например, Пушкину «не желать четвертого царя» после Николая…

– Это правда. Действительно, Пушкин был большим сторонником Николая I. Тот вернул его из ссылки, в которую поэта отправили при Александре, и за это он был новому императору благодарен. Более того, при личной встрече в Москве, на которую поэта вызвали из Михайловского, царь обещал амнистию декабристам – друзьям Пушкина. И Пушкин жил этой идеей, этой надеждой и стал одним из самых ярых апологетов николаевского царствования. Знаменитое стихотворение «Во глубине сибирских руд» ведь не про то, что надо снова восстать, только теперь в Сибири, а о том, что близка свобода: «и братья меч вам отдадут», то есть будет амнистия.

– Но амнистии так и не было. Получается, царь обманул поэта?

– В общем да, обманул. Потому что был очень злопамятен и очень боялся отпустить сибирских узников по тем причинам, о которых мы говорили выше.

Россию боялись из-за ее отсталости

– Правление Николая завершилось крайне неудачной Крымской войной. Часто говорят, что европейские союзники просто предали русского царя, который за несколько лет до этого защитил их же от революций.

– Эта война начиналась как очередная русско-турецкая, которых с конца XVII века было немало. Сам Николай уже вел в 1828–1829 годах войну против османов, и она была успешной, к тому же отвлекла русское общество от проблем, связанных с декабристами, – небольшая, замечательная, победоносная война. То же самое было бы и в середине 1850-х, если бы Россия и Турция воевали один на один. Но на стороне Османской империи выступила Европа.

Ведь в политике, как известно, нет союзников – есть интересы. И в тот момент оказалось, что никто не заинтересован в сотрудничестве с Россией – с эдаким огромным странным монстром, колоссом на глиняных ногах. Запад пугало то, что свою волю диктовала страна, сильно отстававшая от европейских держав в экономическом смысле, в отношении уровня жизни своих граждан. Крепостничества ведь не было больше нигде в Европе. Пугало то, что страна, не решая собственные внутренние проблемы, пытается навязывать другим свой взгляд на вещи.

– Это социально-экономическое отставание и предопределило сокрушительное поражение в войне?

– Прежде всего, когда наши генералы разрабатывали планы боевых действий, они, как водится, готовились к «прошлой» войне. Но конечно, положение усугублялось тем, что в последние годы правления Николая Россия перешла в режим фактической самоизоляции: соответственно, нас не коснулся технический прогресс, который уже бурлил в Европе. Почти не было железных дорог, не было правильно организованного снабжения армии, не было современного вооружения, которое имелось у противников. Был боевой дух, но выяснилось, что эту войну уже невозможно выиграть одним лишь боевым духом – она выигрывается техникой. Это была, пожалуй, первая такая война.

Кроме того, банально выяснилось, что структура русского общества, которая нашла отражение и в армии, что называется, поросла мхом. Не существовало нормальных врачей, нормальных инженеров – были только помещики и крестьяне. А эпоха-то сменилась, и именно поэтому сразу после Крымской войны совершенно переменился образ мысли. И дело не только в крестьянском вопросе, но и в том, что главными становятся профессии учителя и врача – те профессии, что приносят реальную пользу. Возникает «женский вопрос»: могут ли женщины приносить пользу обществу? А если могут и нужны ему, значит, нужно учить и их. Крымская война показала, насколько был неправ Николай, ведя политику обособления, культивируя особость России.

Николай не мог освободить крестьян с землей

– И все же при Николае бурно развивалась экономика, именно тогда начался пресловутый промышленный переворот.

– Она развивалась неплохо исключительно в рамках крепостного права, им же ее развитие было ограничено. Россия почти не знала вольнонаемного труда: куда барин или государство велит – туда крестьянин и отправится. Это обуславливало ситуацию, при которой слабо развивалась промышленность, не создались фабрики и заводы – если только помещик рискнет и решит построить на своей земле какой-нибудь завод. Нормального предпринимательства не было. Не потому, что Николай плохой и не хотел развития промышленности, а потому, что существовало крепостное право.

– Однако есть мнение, что как раз при Николае были созданы условия для освобождения крестьян.

– Действительно, при нем существенно улучшился крестьянский быт, крепостных стало гораздо меньше. Но вообще крестьянский вопрос – это самый, пожалуй, тяжелый вопрос российской истории конца XVIII – первой половины XIX века. Об этот вопрос стукались головой многие русские цари: Екатерина хотела отменить крепостное право, Александр I очень хотел его отменить, Николай, конечно, хотел того же. Они все понимали, что торговать людьми безнравственно. Никто не говорил, что это замечательно, давайте и дальше торговать друг другом.

Однако было ясно, что с отменой крепостного права сразу завяжется огромный клубок новых вопросов. Первый и самый главный – о земле. Предположим, крестьяне все стали свободны – а что им есть? Где им работать? Как им вообще дальше существовать? Получается, им надо дать какую-то землю. А тут встает вопрос о частной собственности, потому что земля-то – частная собственность помещиков. Подобного покушения на частную собственность не допустили бы ни помещики, ни сам царь, это было просто невозможно.

ВКЛЮЧЕНИЕ ИМПЕРАТОРА В ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС ИМЕЛО СВОИ НЕГАТИВНЫЕ СТОРОНЫ: к примеру, Петр Чаадаев был объявлен сумасшедшим потому только, что Николай I его читал

Освобождение же крестьян без земли неминуемо привело бы к люмпенизации, к образованию целых преступных сообществ: бывшие крепостные ринулись бы в города, а там тоже есть нечего – и все завершилось бы народным бунтом, который очень трудно остановить.

Все это Николай I понимал, искал выход, как эту проблему обойти. Было создано в самом деле множество комитетов по крестьянскому вопросу, там заседали талантливые люди, которые пытались подготовить почву, постепенно решить этот вопрос, в частности, в первую очередь речь шла об освобождении некоторых категорий крестьян. Реформированием быта государственных крестьян занимался, например, Павел Дмитриевич Киселев – приближенный еще Александра I, один из самых умных людей николаевского царствования.

Граф П.Д. Киселев (1788–1872) – генерал, министр государственных имуществ, в течение нескольких лет был членом Секретного комитета по крестьянскому делу

 

Но на окончательное освобождение крестьян Николай, как известно, так и не решился. И, забегая вперед, скажу, что Александр II, который все-таки это сделал, тут же столкнулся со всеми перечисленными проблемами. Крестьян освободили без земли, только с маленьким личным наделом, и те решили, что настоящую волю от них утаили, что их обманули. Начались восстания, которые подавляли крестьянские команды. И вот этот вопрос о земле и рванул в 1917 году.

– Если бы крестьян освободили не в 1861-м, а в 1831 году, в исторической перспективе это было бы лучше для страны?

– Это было бы лучше в том смысле, что раньше закончилась бы торговля себе подобными в России. Но сами процессы шли бы так же, и последствия освобождения без земли были бы теми же.

– Неужели самодержавный монарх, коим был Николай I, не мог нарушить этот принцип частной собственности и наделить крестьян помещичьей землей?

– Конечно же нет. И дело даже не в том, что ему мог грозить не крестьянский, а, наоборот, дворянский бунт, но в том, что действовал «Указ о вольности дворянства», в соответствии с которым земельная собственность признавалась неотчуждаемой.

– То есть нельзя сказать, что именно при Николае была пройдена та точка невозврата, после которой революция 1917 года стала неизбежной?

– Нет, мне кажется, что эта точка находится в 1861 году – это освобождение крестьян без земли. С этим они не могли смириться, и избежать бунта было уже невозможно.

Беседовал Дмитрий Пирин

xn--h1aagokeh.xn--p1ai

15 лет журналу Pro et Contra. Об альтернативе путинской внутренней, внешней и северокавказской политике - Московский Центр Карнеги

Михаил Соколов: Журналу российского Центра Карнеги Pro et Contra исполнилось 15. Главный редактор этого ведущего в России политологического издания Мария Липман считает, что ее команде удалось откликнуться на основные события последнего десятилетия. Журнал отметил свое 15-летие специальным номером, в котором выступили только сотрудники Центра Карнеги.

"Повестка дня нового президентства". В этом номере обсуждаются текущие проблемы российской внутренней и внешней политики.

Аналитик Центра Карнеги Николай Петров посвятил свое выступление внутренней политике Владимира Путина. Он отметил, что является сторонником ускоренной политической эволюции, а не революции, заинтересованным в том, чтобы власть сама себя модернизировала, движимая стремлением не к всеобщему счастью, а к самосохранению: 

Николай Петров: Здесь и выбора особого нет. Либо власть в состоянии это сделать, и тогда она сохранит свою позицию, изменившись и пожертвовав частью ради сохранения основного. Либо, если она не в состоянии сделать или не успевает этого сделать, то она утратит власть и на ее место придет другая, может быть лучше, а вполне возможно, что и хуже.

Мне кажется, что очень важным элементом сегодняшнего дня, помимо протестов, которые вселяют какие-то надежды, неважно, основательные или безосновательные, является и то, что расширяется общественная дискуссия в том числе по содержательным проблемам, что и как нужно делать, что нужно менять для того, чтобы не поменять плохого лидера на хорошего, который станет плохим через какое-то время, а для того, чтобы изменить устройство системы.

Рассматривается пять сюжетов. Один – это конституционная реформа, без которой, к сожалению, даже свободные выборы способны как-то оживить ситуацию, способны увеличить элемент публичной политики, но не способны изменить систему. Если мы избираем хороших депутатов, но эти депутаты не имеют ровно никакой власти, то это, к сожалению, не меняет содержательно систему. Поэтому сделать нужно понятно, что – нужно усилить власть президента как гаранта и одновременно резко ослабить президентские возможности вмешиваться в работу остальных институтов, обеспечить какое-то начальное разделение властей.

Моя позиция заключается в том, что нет и не может быть гениального плана, 500 дней или, неважно, какого их количества, что нужно делать на каком этапе. Надо дать толчок и обеспечить, чтобы эта махина сдвинулась, а дальше решать проблемы по мере их возникновения, не надеясь заранее все расписать.

Что касается партийной системы, то здесь очень забавно сейчас смотреть на то, что рекомендовалось до реализации пакета условного медведевских политических реформ. И в плане партийной системы, если не говорить о регистрации, которая обеспечена, понятно, что возникает вопрос о реальной роли партии в политической системе, роли, которой они сейчас абсолютно лишены. Пока то, что мы делаем и то, что уже сделано – это возможность просто выпустить на сцену для политического шоу большего количества самодеятельных актеров, на этом пока все ограничивается.

Если у них не будет ответственности и возможности принимать решения и отвечать за их выполнение, то мы так и будем иметь не 25 нынешних зарегистрированных, а 125 партий без каких-то содержательных изменений.

Третий сюжет – это избирательная система и выборы в целом. На мой взгляд, это главное, что те предложения по изменению политической системы, которые здесь обсуждаются, они сейчас, как мне кажется, взаимоприемлемы и для власти, и для общества. Я не считаю, что  здесь у власти интерес принципиально другой. Если власть хочет себя сохранить, то она должна принять некую новую систему правил. Какие-то изменения происходят уже сейчас, но не в той степени, не в том объеме, в которой нужны.

На мой взгляд, избирательная система и выборы – это вообще главное звено, тот механизм, который уже обеспечивает и дальше будет способствовать дальнейшей политической модернизации. Ничего другого не нужно, кроме как нормальных или приближающихся к нормальным выборов и нормальной роли, которую выборные офисы играют в политической системе. Все остальное будет подтягиваться.

А остальное – это здесь рассматривается гражданское участие, которое сейчас, с одной стороны, усиливается спрос на это, а с другой стороны, власть старается предложить что-то, чтобы участие было примерно таким, как политических партий в политической жизни. То есть чтобы формально участие было, но реально чтобы власть была гарантирована от какого-то нежелательного для нее вмешательства. Это, мне кажется, не в интересах ни власти, ни общества.

Михаил Соколов: Аналитик Николай Петров остановился на важном и часто забываемом сюжете. Все же по конституции Россия – не унитарное государство, каковым он де-факто (с некими исключениями) стало при Путине, а конституционная федерация.

Николай Петров: Реальный федерализм, федерализм в наших условиях гигантской страны – это почти синоним демократии. Без федерализма, без предоставления регионам самостоятельности не может нормально развиваться демократия в стране. Просто по понятным причинам: для такой гигантской страны, если вы хотите, чтобы она управлялась, хотите, чтобы она управлялась из единого центра, этот центр должен быть жутким по жесткости и эффективности, чтобы из Москвы решать все, что должно делаться во Владивостоке.

На мой взгляд, если последние 12 лет нашей жизни могли описываться как движение маятника от регионов в сторону центра, движение, которое сначала было позитивным, потому что устранило перекос в сторону регионов, когда были излишне самостийными. Очень скоро, году в 2003, маятник прошел сбалансированное положение и пошел слишком далеко в сторону центра. Настолько далеко, что это стало большим бременем для системы.

Есть идея, что возвращение, условно, к прямым выборам губернаторов – это не столько реакция на протесты, сколько реакция на поражение "Единой России" на декабрьских выборах, когда Кремль реализовал свою мечту, заменил всех самостоятельных губернаторов губернаторами лояльными, а потом оказалось, что эти губернаторы не в состоянии обеспечить нужные для Кремля результаты.

Вот здесь, мне кажется, мы видим, что маятник пошел в обратную сторону, он идет туда уже некоторое время, существенно до начала протестов это началось. Я бы этот поворотный пункт отметил бы концом лета прошлого года и взял бы праймериз "Единой России" как механизм политического торга между федеральными и региональными политическими элитами.

На мой взгляд, следующие несколько лет нашего развития, неважно, как власть будет себя вести, они будут определяться двумя мегатрендами. Один мегатренд – это изменение формата отношения власти и общества, и это то, что уже происходит и то, на что направлены нынешние протесты. А второй мегатренд – это изменение отношений между центром и регионами существенно в пользу регионов. Можно только надеяться, что двигаясь в обратную сторону, мы не будем повторять всех тех ошибок, которые делались, когда двигались изначально.

Михаил Соколов: Николай Петров сделал вывод о возможности перемен не по воле следующей некоему плану власти, а в силу ее сиюминутных реакций на возникшие проблемы:

Николай Петров: Экспертов попросили предложить оптимистический и пессимистический сценарии развития страны. Оптимистический сценарий выглядел следующим образом: Владимир Владимирович Путин понимает, что в 2018 году ему не удастся спокойно уйти, если он не изменит, не модернизирует систему, и он начинает развивать институты, года два-три он их развивает, и они становятся достаточно сильными для того, чтобы это движение поддерживалось без монаршей воли. То есть идея оптимистов заключается в том, что добрый царь начинает хорошие реформы.

Идея пессимистов была сформулирована под названием сценария "Путин – Шмутин". И идея была такая, что на смену популисту Путину с плохим порядком в силу слабых институтов приходит другой популист Шмутин, который говорит о демократии, но демократия тоже плохая, потому что институты слабы. Мы попадаем в такой замкнутый круг по латиноамериканскому образцу, когда после демократии по Ельцину народ требует порядка по Путину, а наевшийся этим порядком, через 10 лет снова требует демократии по Ельцину. Как разорвать этот круг – в этом заключается весь фокус.

Чтобы не кончить на пессимистической ноте, я предложу свой сценарий реактивной модернизации, который, на мой взгляд, заключается в том, что нет доброго царя, нет единого плана, по которому меняется страна, нет грамотной и конструктивной активности снизу, чтобы эти изменения происходили оттуда, а есть просто старая, дряхлая, очень неэффективная система, которая сталкивается с какими-то проблемами. Каждый раз на коленке она решает эту проблему, движимая просто чувством самосохранения. Последовательность этих отдельных решений, она и складывается в такой нормальный тренд политической модернизации, который, как мне кажется, если абстрагироваться от негативных моментов, мы наблюдаем уже сейчас, и бог даст, будем наблюдать и в будущем.

Михаил Соколов: Особое место в проблематике Pro et Contra занимает Северный Кавказ. Та же Чечня, находящаяся в особых более чем конфедеративных отношениях с унитарной России. Чечня  является особым субъектом –  тоталитарным государством, якобы шариатского типа, с помощью бюджетных дотаций ассоциированным с Российским государством, но проводящим свою внутреннюю, а подчас и внешнюю политику.

Сотрудник Фонда Карнеги Алексей Малашенко заметил, что он анализирует положение на Северном Кавказе, его шариатизацию не для того, чтобы дать советы Владимиру Путину или Дмитрию Медведеву.

Алексей Малашенко: Первый вопрос, который возникает: а власти можно давать советы и нужно? По-моему, это бессмысленно. Мы пытались, когда были помоложе и поглупее, это делать, но как-то советы никто не слушает. Как воспринимает власть, Путин, Медведев или Шмутин? А так, как хочет.

Да и информация оттуда поступает очень занятная, мне доводилось разговаривать с людьми, которые дают эту информацию, они не скрывают, что они врут. Например, в том же Дагестане некоторые министры реально говорят одно за рюмкой коньяка, а другое посылают наверх. И абсолютно честно говорят о том, что если мы будем давать не ту информацию,  то мы просто не будем министрами. Такой здоровый цинизм. Причем это не только в одной республике, это во всех республиках, что очень занятно выглядит.

И в итоге плюс ко всему власть желает видеть только то, что ей угодно. Реальность воспринимается через кривое зеркало, причем в каждой республике по своему кривому зеркалу. Естественно, что опаздывает за событиями, как результат – ползучая гражданская война в Дагестане.

Когда ты туда попадаешь, общаешься, не только в Махачкале сидишь, но и ездишь, то видишь, что каждый день вокруг тебя кого-нибудь убивают или взрывают каждый день, а не каждый месяц.

Какое наше видение? Я не могу себе представить, чтобы у кого-то в каком-то центре или у какого-то ученого было только объективное видение. Постольку поскольку Северный Кавказ – это тот кусок, где без субъективности никак не получается. Ты можешь читать до бесконечности то, что пишется, потом, когда туда попадаешь, у тебя происходят какие-то перемены. И наоборот, те люди, которые там сидят и читают, что пишется здесь, то у них тоже те эмоции, которые они там испытывают, когда они накладываются на академические материалы, тоже возникают проблемы, я бы сказал, менталитета, собственного действия. Это очень любопытно.

Это не только по Чечне или Дагестану – это по всему региону. Что это за субъект? Две позиции, двусмысленная позиция, что это, конечно, кусок России, безусловно, никто не спорит, но это еще внутреннее зарубежье. Есть и то, и это, и тот прав, и этот прав. Потому что типичный кусок России Северный Кавказ по всем параметрам – экономика, политическая организация и так далее. С другой стороны, то общественное устройство, то сознание, та религия, тот ислам, который там есть, он отделяет Россию от Северного Кавказа. И тоже получается какое-то Зазеркалье. И тот прав, и этот прав. Как найти середину, как найти оптимальное понимание, что вроде наше, а вроде и движется неизвестно куда, причем само по себе движется, его ничто не толкает, такой дрейф – это тоже так.

Поэтому и в этой ситуации возрастает фактор субъективного понимания.

Еще один вопрос, пока он не обсуждается, но, думаю, что рано или поздно он придет, по аналогии с Центральной Азией или Южным Кавказом: а вообще такой регион есть Северный Кавказ? Мы настолько к нему привыкли, что это что-то целостное с едиными тенденциями. А когда особенно бывают какие-то мероприятия, где участвуют люди из разных республик, причем не какие-то болтуны, а исследователи, аналитики, то огромная разница между Карачаево-Черкесией и хотя бы возьмите Чечню. Да, один регион, но чем дальше, тем больше различий.

Поэтому, когда говорим о российской политике на Северном Кавказе, а ее, кстати говоря, нет, то она распадается на отдельные фрагменты – это хорошо, это плохо, это правильно, неправильно. Но, по-моему, тенденция такова, что весь объект Северный Кавказ и к нему подобрать какой-то ключ только на основании того, что они платят 42% от цены за газ, кстати, везде по-разному платят, уже невозможно. Какие-то, видимо, востребованы другие подходы. Конечно, ислам, конечно, шариат, и тоже субъективность. Я знаю цифры, что да, шариат – это преувеличение и так далее. Когда непосредственно сталкиваешься с ситуацией, да, там очень много шариата – это Дагестан, это Чечня, это Ингушетия, сейчас это Кабардино-Балкария. И описать это в академических цифрах, даже на основе опросов, очень трудно. Я видел очень много таких попыток, но сказать на выходе, а что там, собственно, происходит, я не знаю. Тут, я думаю, в этом отношении моя позиция уязвима, потому что очень много исходит из видений, из наблюдений, из разговоров с людьми, когда собираются по двести человек и все обсуждают только исламскую проблему, от шоферов до академиков местных. И какие бы потом ни были цифры, как бы потом они ни отвечали на вопросы отдельно, какими бы они респондентами ни выглядели, этот дух витает, хотите или не хотите.

Кроме того, пока не будут работать законы, пока общество будет жить по договоренностям, то, что мы видим все время. А чем шариат хуже? Есть какой-то единый закон, адат, еще что-то. А как быть?

Поэтому я считаю, что парадоксальным образом это беззаконие, несоблюдение законов, договоренности усиливают элемент шариатизации, которая там есть. Еще 5-6 лет назад говорил: да нет, это невозможно, бывшие коммунисты, бывшие алкоголики. Нет, это пошло.

Михаил Соколов: Востоковед Алексей Малашенко проводит параллели между событиями на Ближнем Востоке и на российском Северном Кавказе.

Алексей Малашенко: Так же, как это было неожиданно для того, что называется мировое сообщество, 10 лет назад никто не мог представить, что на выборах побеждает "брат-мусульманин", точно так же мы недооцениваем наш Северный Кавказ, особенно Дагестан, особенно Чечню, Ингушетию и уже Кабардино-Балкарию. Потому что вопрос, который люди там сами себе ставят, а потом и тебе задают: почему там можно, а здесь нельзя. Чем мы хуже "Братьев-мусульман"? Мы не сепаратисты, мы совсем другие, но мы хотим так, как они.

Как власть должна к этому относиться, которая одной рукой берет письма оттуда от "Братьев-мусульман" и приглашает ХАМАС, чтобы поговорить, а тут давит всех подряд – это тот вопрос, с которым мы уже встречаемся. И это будет дальше продолжаться. Как – не знаю, но это фактор, мы от него никуда не уйдем, ни Путин, ни Медведев, ни Новодворская, если будет президентом.

Опять-таки, Северный Кавказ – это часть России. Та ситуация, которая там будет складываться, зависит от двух факторов. Прежде всего от самой России, так условно и глупо, будет тут модернизация или не будет. Там тоже говорят, что необходимо модернизировать Дагестан. Вы можете себе представить отдельно модернизацию Дагестана? Просто замечательно.

Я не ожидаю больших перемен, я думаю, что это будет стагнация, примерно то же, что будет происходить у нас. Все те перемены, которые будут происходить здесь, если будут, они будут приходить туда с опозданием, а времени очень мало.

Когда зимой пошли разговоры о слабости Путина, о втором туре, то в общем выяснилось, что если здесь это начнется, то реакция на Северном Кавказе будет прежде всего на слабость власти, не на то, что здесь демократия, не на то, что гражданское общество, а на то, что центр еще более ослаб и этим нужно воспользоваться. Так что, что там будет через два года, через три года, я просто не знаю.

Михаил Соколов: И еще одна важная тема внешняя политика: в России принято анализировать события в имперско-патриотическом ключе. Глава российского центра Фонда Карнеги Дмитрий Тренин предлагает иной взгляд не огульного, но критика, крайне дипломатично указывая странности внешнеполитического курса России времен Владимира Путина.

Дмитрий Тренин: Главная проблема, которую я вижу, заключается в том, что внешняя политика очень гордится своим прагматизмом. И как часто бывает, недостаток – это просто продолженное достоинство. Вот это достоинство прагматизма, когда оно абсолютизируется, когда прагматизм является не только формой, но и содержанием внешней политики – это, на мой взгляд, является проблемой.

Главным недостатком, на мой взгляд, является дефицит стратегий, дефицит стратегического мышления и неспособность увязать фундаментальные вещи в общем рисунке внешнеполитической стратегии. Если главной целью страны должно быть, это признается, это декларируется, я об этом здесь тоже пишу, привлечение внешних ресурсов для модернизации России, то, конечно, мы делаем сразу оговорку: при обеспечении уровня национальной безопасности, то тогда все остальное вроде бы должно укладываться в эту схему.

Но получается так, что какие-то вещи и довольно часто друг другу противоречат. Причем настолько, что вроде бы главная цель оказывается очень хрупкой и практически уже в близкой перспективе отметается как нереалистичная.

Например, мы говорим, что Россия стремится восстановить принципиально новые экономические отношения со странами Европы и Америки, создать совершенно иные, гораздо более благоприятные условия для экономического развития страны. Но при этом если каким-то образом будут задеты наши интересы в области противоракетной обороны, то тогда это все летит.

Хотя серьезные специалисты говорят, что даже при самом худшем варианте развития ситуации в области противоракетной обороны, потенциал сдерживания сохраняется, рано кричать "караул" и рано все сливать. Фактически получается, что слив будет довольно рано объявлен.

Если все-таки считать, что главной целью является модернизация, а главным ресурсом для модернизации страны организация экономического сотрудничества и развития, то внешняя политика становится поиском баланса между экономикой, собственно говоря, геополитикой и безопасностью. Этот баланс опять-таки не всегда получается удержать или установить.

То, что касается регионального лидерства в СНГ. На мой взгляд, это не должно противоречить основным постулатам российской внешней политики, направленных на помощь в модернизации. Но при этом такое лидерство не должно превращаться в поиски недостижимого нового варианта большой России, поиски доминирующего положения, поиски создания какого-то нового центра силы. Если есть готовность к лидерству, то такое лидерство должно реализовываться в экономической сфере, но это должно быть именно лидерство, а не начальствование, не доминирование с самого начала.

Михаил Соколов: Известный российский социолог Лев Гудков отметил, что сегодня очень важно, что Центр Карнеги и журнал Pro et Contra показывают альтернативу в табуированной области, например, как внешняя политика.

Лев Гудков: Достоинство этого журнала, мне кажется, именно то, что он предоставляет площадку для дискуссий. Общественное мнение, население полностью отдало сферу внешней политики власти и фактически в нем не участвует. Представление о внешней политике как геополитике или реальной политике – это представление 19 века, такая площадка для хищников, каждый со своими интересами, банка со скорпионами, где побеждает сильнейший. Поэтому появление хоть какой-то другой точки зрения на эту сферу, рассмотрение российских проблем в каком-то более широком международном контексте, не с точки зрения какого-то ведомства, МИДа и прочее, а именно в сфере проблем, будь то вестернизация, будь то модернизация, можно по-разному называть, но самое важное, что здесь разные ценностные основания.

И внесение других ценностных позиций в рассмотрение тех или иных проблем – образование, Кавказ, ислам, историческая память, Афганистан, Европа – каждый раз это менялось, но, тем не менее, внесение специфически новых позиций резко расширяло возможности для понимания и диалога. Это, мне кажется, безусловное достоинство журнала и всего Центра Карнеги.

Это позиция журнала, это позиция открытого общества, диалога и взаимопонимания.

Михаил Соколов: Центр Карнеги и журнал Pro et Contra пытаются сформулировать то, что не делает официоз, – западническую модель поведения правящей элиты. А она идет в другом направлении. Тем хуже для нее и тем хуже для России.

Оригинал передачи

carnegie.ru

---

Смотрите также

• 
  Журнал наука без границ
• 
  Православный журнал благодатный огонь
• 
  Журнал звезда архив номеров
• 
  Жби и конструкции журнал
• 
  Интернет журнал мир науки
• 
  Журнал лучшее в хабаровске
• 
  Аюрведа и йога журнал
• 
  Куда пойти учиться журнал
• 
  Permanent make up журнал
• 
  Журнал книга энциклопедия дачника
• 
  Щит и меч журнал