Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
Читать онлайн «Зимняя вишня». Журнал зимняя вишня последний номер читать
«Зимняя вишня» - Журнал Александра Машина
Интересно, насколько губернатор Тулеев непотопляемый. Накосячил на выборах, хотя его предупреждали, теперь это.
Боюсь, это только начало. Похоже, РФ готовят к судьбе СССР, а тогда подготовка включала череду макабрических катастроф, вроде сожжения двух пассажирских поездов в облаке газа или столкновения речного теплохода с поездом, вёзшим брёвна. Как в августе 1991 года не нашлось ни души, чтобы защитить СССР, так и через некоторое время, когда придёт время рвать РФ, не найдётся. Будут повторять, пока всем не станет ясно, что страну убивает некая непреклонная воля, которой невозможно сопротивляться, если не хочешь защищать режим, массово жгущий детей. Против рожна не попрёшь.
Можно было бы сказать, что где тонко, там и рвётся, но тонко везде. Те же бездны коррупции и халатности, которые открылись в «Зимней вишне», найдутся и в тех местах, которым пока везёт.
Впрочем, то, что всплыло в первый же день после пожара, впечатляет:
- большой ТЦ проведён по бумагам, как объект малого бизнеса и благодаря этому получил освобождение от проверок,
- сотрудник ЧОП при получении сигнала о пожаре отключил систему оповещения
- запасные выходы были заперты,
- причём, как пишут, по просьбе учителя и двоих родителей, чтобы дети из посёлка Трещевский не разбежались из кинозалов, пока взрослые ходят по магазинам,
- охранники мешали эвакуации,
- ТЦ, вместе с долей в Кузбасском пищекомбинате, Яшкинский пищекомбинат, торговыми марками «Кириешки», «Три корочки», «Бабушкины семечки» и др., принадлежит холдингу «КДВ групп» Дениса Штенгелова,
- он, понятно, семью держит не в России, а в Австралии, где вложился в строительство теннисной школы (и можно не сомневаться, что там с пожарной безопасностью всё хорошо),
- UPD: отец Д. Штенгелова — депутат на Украине.
У вахтёров, запирающих двери, которые запирать нельзя, тоже есть причины поступать так. Крупные пожары случаются редко, а дети и вещи (за которые надо нести материальную ответственность) пропадают часто. Выбор будет всегда в пользу «ключа на вахте». Отключивший сигнализацию тоже не мог себе позволить из своей зарплаты компенсировать потерю выручки торгового центра после ложного срабатывания.
В общем, трагедия в том, что такие катастрофы — не только результат злоупотреблений. Даже при полной добросовестности остаётся возможность попадалова, тем большая, чем более масштабную деятельность ведёт человек. Избежать попадалова можно, только живя отшельником в пустыне и питаясь акридами. Против нас работают не только люди, но и сама природа вещей.
Наконец, та самая теннисная школа Штенгелова, на которой он наверняка не экономил, и прибыльностью которой вряд ли озабочен, нам наглядно показала, насколько пагубно само существование доступной процветающей заграницы. Плохо, когда деньги можно зарабатывать здесь, а тратить там. Заграница — пылесос капитала и кадров, даже когда её правительства доброжелательны. Приличное государство можно обустроить только в ситуации подводной лодки, с которой некуда деться. Та или иная форма железного занавеса — необходимый атрибут процветающей страны.
alex-mashin.livejournal.com
Зимняя вишня — 2016 | Журнальный мир
Автор сценария и режиссер-постановщик:
Игорь Масленников
Семейный архив:
Владимир Валуцкий
Английская набережная
Многоэтажному круизному лайнеру тесно на Большой Неве близ Благовещенского моста Петербурга. Медленно и осторожно подходит он к причалу левого берега реки вдоль Английской набережной. Голодные чайки кружат над белоснежными палубами в надежде схватить на лету какое-нибудь угощение от интернациональных туристов.
Гостиница
На стойку гостиничного офиса ложится французский паспорт. Его берет приветливый администратор в униформе.
— Бонжур, мадам Хаслунд, — говорит он по-французски рыжеволосой приезжей, смотрит в какие-то бумаги и продолжает: — Вас нет в списке участников астрофизического симпозиума…
— Я Хаслунд-Дашкова, — говорит приезжая тоже по-французски. И повторяет свою фамилию: — Дашкова.
— Увы, мадам, — виновато улыбается администратор, просмотрев еще раз список вновь прибывших. — Но свободные номера есть…
— Я согласна…
— Ваша карта?..
— «VISA — Карт-бле», — гостья протягивает карту. Это молодая, ухоженная женщина двадцати девяти лет, в дорожном костюме. Рыжие кудри уложены модно, но строго.
— Мадам, меня зовут Максим Федоров. Я в любой момент готов прий-ти вам на помощь, дать совет, проконсультировать…
К стойке подходит пожилой служащий отеля в униформе, держит в руках портплед приехавшей туристки.
— Это все? — спрашивает он по-русски.
— Нет. Остальное рядом, на корабле, — тоже по-русски отвечает приехавшая гостья. — Четыре дня подождет. Хочется пожить на суше, не качаясь…
На стойку ложится американский паспорт.
— Гуд морнинг, мистер Хаслунд! — переходит на английский приветливый администратор Максим.
— Хаслунд-Кричевский… — поправляет его новый приезжий.
На нем строгий парусиновый пиджак, фланелевые брюки и галстук-бабочка.
— Ваш номер — семнадцать… У вас оплачено… Вот ваша дверная ключ-карта и бэйджик симпозиума… Вы — муж и жена? — любопытствует молодой человек. — Можем предоставить семейный номер… Но с доплатой.
— Мы брат и сестра, — без тени улыбки отвечает поджарый, спортивного вида мистер Хаслунд-Кричевский. Он получает пластиковый жетон, берет под мышку свою единственную поклажу — заплечную сумку-рюкзак…
Бельэтаж гостиницы устлан коврами. На одной из дверей — торговый знак «HOTEL "SVETLANA"». Рядом стоит крупная пестрая фигура индийского слона из папье-маше.
Дверь приоткрыта. В просторном кабинете «хай-тэк» перед мониторами сидит хозяйка гостиницы, пятидесятилетняя Светлана Евгеньевна — энергичная, любопытная, инициативная. Прижимает плечом к уху модный айфон. Через приоткрытую дверь ей видно, как по коридору проходят вновь приехавшие гости международного симпозиума.
Госпожа Хаслунд-Дашкова входит в свои апартаменты. Балдахин над постелью, золоченая мебель, картины на стенах, антикварный таз с фаянсовым кувшином.
Смеясь, она выглядывает в коридор гостиницы, зовет по-русски:
— Антон! Ты где?
Антон стоит в двери тесного, обитого пластмассовыми панелями спального места, где за голубой занавеской угадывается душевая.
— Я вижу, хорош этот ваш симпозиум, — смеется сестра. — Остался бы на лайнере…
— Звони матери, — прерывает ее Антон.
— Пойдем в мой замок Синей Бороды… — говорит сестра брату, и по пути в номер звонит по мобильнику.
Дача
На ковровой салфетке, лежащей на тумбочке возле кровати, трещит и трясется белый мобильный телефон…
Гостиница
— Ну что? Как мать? — спрашивает Антон, стоя посреди средневековой роскоши.
— Не отвечает… Странно.
— Посылай эсэмэску, — командует Антон. Затем надевает очки и начинает изучать треснувший старинный рукомойный кувшин.
— Написала? Читай.
— «Мамочка! Мы, к сожалению, приехали, оказывается, только на три или четыре дня. У Антона симпозиум. Цейтнот. А ты где? Катя».
Кабинет Светланы
— Симпозиум оформил? — спрашивает хозяйка гостиницы и берет из рук администратора Максима список. Изучает.
— Кто такая Дашкова?
— На самом деле она — Хаслунд… Я поселил ее у «Людовика Четырнадцатого»… Она оплатила по «VISA — Карт-бле».
— Она, что ли, из Франции?.. А кто такой Кричевский?.. Почему он тоже Хаслунд?
— Пардон, мадам. Они брат и сестра.
— Интересно… А как выглядят? Похожи? Возраст?
— Не первой свежести, — пожимает плечами администратор Максим и выходит из кабинета.
Светлана Евгеньевна звонит по айфону:
— …Аркадий Савельич?.. Это Света Федорова, ваш любимый Слоник… Кажется, на ловца и зверь бежит…
Голос Бруевича:
— Здравствуй, Слоник! Слышу в голосе волнение… Возьми себя в прелестные ручки…
— У нас тут по соседству на Конногвардейском начинается какая-то очередная научная толкучка. Много иностранцев, и там затесались какие-то Дашковы — то ли из Штатов, то ли из Франции…
Голос Бруевча:
— Евгеньевна, пришли кого-нибудь из классово близких.
— Хорошо, сейчас пришлю Максика…
— Или нет, я сейчас сам заскочу.
Светлана Евегеньевна берет со стола фотографию в рамке, смотрит на нее, грустно улыбается.
Это портрет Вадима Дашкова — молодого, смеющегося…
Она убирает фотографию в ящик стола.
1990 год
— Только до автобусной остановки… — говорит Дашков усевшейся за руль девушке. — И ты сразу же едешь обратно…
Машина выезжает на дорогу, рыская и виляя.
— Не торопись.
— Она сама…
— А ты газ отпусти. Не дави ногой…
— Какой?
— Правой. Которая справа… Не жмись к обочине…
— Попрошу без указаний… Слоник — великий гонщик и чемпион!
— Свет! — напоминает Дашков. — Ты гонишь…
— Подумаешь, — смеется Света.
— Останови немедленно!
— Малыш — трусишка… Ай-ай-ай…
Черная тень грузовика проносится слева… И вот они уже в озере по самую крышу.
— Извини…
— Что теперь — извини? Я же тебе орал…
Английская набережная
Брат и сестра Хаслунд выходят из гостиницы «Светлана» на свежий речной невский воздух. Проходят мимо стоящей у входа видавшей виды серой «Чайки».
— Это же довоенный «Бюик», — удивленно говорит сестре Антон.
— А тут по-русски написано «ГАЗ», — отвечает она.
Взгляд Кати останавливается на журнале в руках брата.
— Постой, постой… Откуда это у тебя?.. И что такое «вторичка»?
— Вероятно, от слова «второе». Второй раз, секонд-хэнд. А его я только что нашел у двери моего номера. В чем проблема?
— Посмотри на обложку…
В руках Антона пухлый рекламный журнал «ARCHIVES — ВТОРИЧКА», обложку которого украшает цветное фото старого европейского сельского особняка.
— Это же наш дом под Дюнкерком…
— Действительно, похож, — соглашается Антон. — Но таких домов там много…
1990 год
На широкой поляне перед старинным домом за круглым столом сидит, наконец, эта семья — Катя, Ольга и Вадим.
— За счастливый конец давай выпьем, — говорит Ольга.
— Нет… — возражает Вадим Дашков, но поднимает бокал. — Сегодня такое прекрасное утро и такая гармония в природе, что давайте выпьем за правду, за счастливое состояние души, когда никому ничего не надо врать…
— Давай…
— И сразу сниму грех с души, покаюсь. Не был я тогда в Париже. Другие были, а меня не взяли.
— А я знаю.
— Откуда?
— Я там была. И в Ленинграде потом была, а тебя не нашла.
— А искала?
— Искала. Очень.
— Подожди, — улыбается Вадим. — А как же ты меня здесь нашла? Я ведь тебе адреса не сказал.
— Ну, здесь такая маленькая страна, это совсем несложно. Есть телефонные книги, адресные бюро…
— Оля… А я ведь и страну тебе не сказал… Так это значит, что это все — ты?.. И все это — не настоящее?
Он встает.
— На чужие деньги богатых людей… Из жалости… Оля, Оля… — он идет. — Глупый малыш…
Дашков выходит за ограду и медленно идет от дома к дороге.
И вдруг слышит детский голос, робко окликнувший его:
— Папа…
Он останавливается, закрывает глаза…
Старая квартира
Юлия Ивановна Дашкова пьет кофе в своей крохотной кухне без окон. Звонит городской телефон. Она берет трубку:
— …Гостиница «Мяу».
В трубке слышится смех.
— Не нахожу ничего смешного… Да, приют… Да, ветлечебница… Да, для кошек… Да, «Мяу»!..
Юлии Ивановне за семьдесят, она погрузнела, не так подвижна. Но свежа лицом — долгие годы регулярного ухода.
Теперь сигналит мобильный телефон. Юлия Ивановна переходит из кухни через спальню в гостиную. Обе эти комнаты являют собой яркое и пестрое зрелище.
На столе и полках разложены несколько разнокалиберных лукошек, плетеных корзин, коробок. Все они заботливо утеплены и красиво оформлены шерстяными платками, шалями, свитерами — пестрыми и ярко цветными, свой цвет для каждого гнезда. Вокруг бегают котята, а в самих гнездах дремлют солидные постояльцы.
Юлия Ивановна усаживается на свой любимый старый велотренажер и прикладывает трубку к уху.
— Да, слушаю… Ой, Светочка!.. Ой, Слоник мой дорогой! Ну, что, какие новости?..
1990 год
…Дашков и Юлия Ивановна неподвижно сидят в креслах по разные стороны темной комнаты. Взгляд у обоих далекий, отсутствующий.
— Юля, — вдруг говорит Дашков. — Почему у нас нет собаки?.. или хотя бы кошки? Уходят люди, и в доме такая пустота…
— Кто тебе мешает?.. Надо меньше болтаться и больше работать.
— Я работаю.
— Не просто работать, а постоянно поднимать свой потолок.
— Сколько ни поднимай, — говорит Дашков, — а он в итоге один: дубовая крышка.
— Что за гадости к ночи! — Юлия Ивановна шевельнулась в кресле. — Опять голова болит, голова.
Старая квартира
Юлия Ивановна продолжает крутить педали велотренажера.
На рабочем столе, в окружении нескольких котят, мужской фотопортрет в рамке красного дерева. Это Вадим Дашков. В углу портрета — черная траурная лента…
— Только не надо! Твой Максик — он не Дашков, он — всего лишь Федоров… Это я — Дашкова, я!.. — нервно настаивает Юлия Ивановна. — …Даже не разведенная, представь себе! За это время пару раз меняли паспорта, но я всегда — Дашкова… Скажи мне лучше, будь другом — что ты теперь затеяла?
Кабинет Светланы
Хозяйка гостиницы Светлана Евгеньевна встает, подходит к двери своего кабинета и плотно прикрывает ее.
— Фото — то ли французского, то ли бельгийского дома Вадима — на обложку делал сам Бруевич, — говорит она. — Он ведь был в тех краях. Наш дорогой Аркадий Савельич… А как он хлопотал!
— Он что?.. Рехнулся?
— Я тут ни при чем…
1995 год
…Просторный первый этаж французского дома в Дюнкерке. Того самого — с обложки журнала «Вторичка».
Камин за стеклом, по-южному одинарная входная дверь, тяжелые ставни на окнах.
Дашков в плаще полулежит в кресле. Бруевич распахивает старинные ставни… Обходит дом.
— …Полы надо будет перестилать, — говорит он, поднявшись на второй этаж.
— Красотища! — Бруевич смотрит в окно. — Дом — штука хорошая, но нерациональная… Я так решил… Загоним мы его к чертовой матери… Я думаю миллионов пять ихних тугриков мы за него получим…
Бруевич спускается вниз.
Дашков по-прежнему неподвижно лежит в кресле с закрытыми глазами.
— О процентах мы договоримся. Тебе — шестьдесят… Хорошо… Тебе — восемьдесят… Старик, больше не могу…
Бруевич разливает водку в две привезенные с собой стопки. Кладет на них дольки лимона.
— За наши далеко идущие планы!.. Эй, кабальеро! Ты что, опупел от счастья?
Но Дашков неподвижен.
Бруевич выпивает обе стопки, берет свою дорожную сумку и уходит.
Зал заседаний
Под жидкие аплодисменты полупустого конференц-зала огромного петербургского Экспоцентра очередной докладчик покидает кафедру. Модератор на двух языках — английском и русском — объявляет:
— Массачусетский технологический институт. Гарвард. Профессор Хаслунд-Кричевский.
К кафедре подходит Антон. На нем багровый гарвардский пиджак с гербом на грудном кармане, галстук-бабочка под цвет пиджака.
Катя, сидящая в последнем ряду, листает глянцевый журнал.
Антон надевает очки и говорит по-английски:
— Все проблемы сегодняшней астрофизики — это проблемы большого взрыва и того, что за ним последовало… А что было до взрыва? Именно это сейчас волнует ученых нашей страны…
Голос из зала (по-русски):
— Какой «нашей» вашей страны?
Антон:
— Соединенных штатов Америки.
Кроме обложки Катя находит что-то интересное и внутри журнала…
Антон:
— Ну, хорошо. Я вижу, что в зале — большая часть ученых из России. Попробую изложить все по-русски. Группа международных астрофизиков обнаружила в созвездии Рыб огромную черную дыру. Открытие может перевернуть все теории, описывающие формирование черных дыр. Спустя миллиард лет после образования Вселенной космический объект весил в 12 млрд раз больше нашего Солнца и вырабатывал огромное количество света и энергии…
Катя закрывает «Вторичку», достает мобильник, безрезультатно набирает номер, только делая вид, что слушает доклад брата.
— …Мы рассчитываем выяснить, как проходило развитие открытой черной дыры, с помощью сверхмощных телескопов, в том числе орбитальных обсерваторий…
…Мобильный телефон на тумбочке все вибрирует. Никто его не берет…
Толстовский дом
С детства знакомый Антону угловой подъезд. Расхлябанный, но надежный дореволюционный лифт… Витражи, кафель…
Плохо крашеная дверь. Поворотная бронзовая ручка старого звонка, фарфоровая кнопка нового.
Антон жмет на нее, в руках Кати — коробка с большим тортом. Ждут…
Наконец, дверь открывает молодой человек с прозрачной бородкой.
Антон надевает очки:
— Добрый день… Когда-то я жил здесь этажом выше, как раз над вами… Можно ли повидать Валю… Валентину?
Молодой человек, секунду присмотревшись, угадывает:
— А ты что, знаменитый Антон?.. Из Америки?..
1995 год
…Восьмилетняя Катя и тринадцатилетний Антон вносят в спальню матери торт с горящими свечами. У нее день рождения.
— Не могли дождаться утра, — говорит Ольга, — чтобы напомнить маме, что она стала на год старше?
Дети поют по-английски традиционное поздравление.
Ольга задувает свечи.
— Это папа звонил тебе из Перу? — спрашивает Антон.
В двери появляется дед из России, Николай Иванович.
— Это что тут у вас, в Америке, именины по ночам, что ли, празднуют?..
Появляется ленинградская бабушка, и все вместе они начинают петь уже по-русски: «Как на Ольгины именины»…
Толстовский дом
— Это Катя, моя сестра, — говорит Антон. — А вы все еще здесь живете?..
— Здесь живем, здесь, — усмехается молодой человек. — Заходите, гостями будете… Иваном меня зовут. Родился уже после вашего отъезда. Петров — фамилия.
1995 год
…Роддом. Медсестра выносит в вестибюль новорожденного, спрашивает:
— Петров!.. Кто отец?
— Я — отец! — торопливо отзывается Лариса.
На лестнице появляется Валюшка.
— Мама, мама! — кричат дети.
Вся компания устремляется к ней. Общие поцелуи.
— Хорошо выглядишь… Молодец… Поздравляем!..
Лариса берет на руки ребенка.
— Какой красавец! На тебя похож…
Толстовский дом
— Иоанн, Богом данный, — в коридоре, уходящем вглубь квартиры, появляется молоденькая миловидная девушка: — Здрасьте…
— Это моя сестра Танюшка… — обнимает ее Иван. — Танюшка, зови всех, видишь — торт принесли…
— Как вы ласково называете всех женщин, — говорит Катя. — Наша мама тоже всегда была Ольгунькой. А ее здешние подруги — Лариска и Валюшка… Мы как раз ее ищем. Наша «Ольгунька» здесь бывает?
— Она у нас ночевала пару раз весной, — говорит Танюшка.
— А потом?
— Потом она, по-моему, жила в гостинице… Или уехала назад, к себе — за границу.
Со всех сторон, из разных дверей появляются обитатели этой квартиры. Иван всех представляет:
— Еще одна моя сестра Маняшка, ей тридцать лет… Вот ее дети: Семён, Архип, который охрип, и Розочка… Еще один брательник — Павел… Ты почему не на тренировке?.. Он у нас тренер по скоростному убеганию с занятий.
— А где ваша матушка? — спрашивает Катя. — Валюшкой, кажется, зовет ее наша мать.
— Была в роддоме…
— Как в роддоме? — сомневается Антон. — Сейчас ей, наверное, уже шестьдесят?
— Пятьдесят восемь, — смеется Иван. — Она в роддоме патронажной сестрой… Детей, видите ли, любит… Четвертый день, как по тревоге, дежурит возле младенца… Тяжелые там были роды.
— А отец ваш, известный в свое время хоккеист?
— Снимался в рекламе… Видели, небось, рекламу про сексуальный стимулятор. Как он называется?
— Ой, Ваня, прекрати!.. — все смеются.
— Прошу к столу! — командует Иван. — Кто будет резать торт?..
Продолжение следует…
Ждите выхода фильма «Зимняя вишня — 4»
xn--80alhdjhdcxhy5hl.xn--p1ai
Судьба зимней вишни читать онлайн
...© Зарецкая Л., 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Чтобы быть незаменимой, нужно все время меняться.
Коко ШанельС большой благодарностью Андрею Васильеву, первому, кто придумал, что я могу писать книги
В это утро мой внутренний барометр был настроен на «мрачно».
Есть у меня такая штука, благодаря которой я попой чувствую предстоящие неприятности.
Сегодняшнее «попоощущение» означало, что с вероятностью в девяносто семь процентов день окажется неудачным. Впрочем, он вряд ли мог быть другим, начавшись со звонка бывшего мужа.
Нет, вы не подумайте, с моим бывшим я сохранила вполне нормальные отношения. Такое бывает, хоть и нечасто. С его женой мы тоже сосуществуем достаточно мирно, что бывает еще реже.
Она относится ко мне как к человеку, который наконец-то вернул всегда принадлежавшую ей, но второпях случайно прихваченную вещь. То есть хорошо (потому что я все же поимела совесть и вещь вернула), но с подозрением (а вдруг еще что-нибудь стибрю). Я Нину жалею. Ей очень не повезло со свекровью. Хотя ради справедливости надо признать, что они отлично ладят.
Впрочем, сейчас не об этом. Когда позвонил мой благоверный (бывший… бывший), часы показывали без пятнадцати шесть утра. Ничего из ряда вон выходящего… У него в Бангкоке день был в самом разгаре. Четыре часа разницы как-никак.
Неспособность произвести в уме несложное математическое действие и регулярное вытаскивание меня (теплую, сонную и беззащитную) из кровати ни свет ни заря бесит страшно. Он же никак не может взять в толк, почему я, собственно говоря, бешусь.
За последние годы моего мужа изрядно помотало по миру. Поэтому к его экстравагантным звонкам посреди ночи я должна была бы уже привыкнуть. И проявлять немедленную готовность к разговору: почистить оружие, отрыть окопы полного профиля, укрепить фланги деланым радушием, спрятать засадный полк шпилек. Но когда вторжение начинается в шесть утра, коварно и без объявления войны…
Впрочем, он всегда умудряется напомнить о себе как-то особенно не вовремя (возможно, это общее качество всех бывших мужей). Вот и сегодня… Мало того, что суббота, когда я могу на полном основании поспать подольше. Так и легла я только в три часа ночи, потому что накануне проходил ежегодно устраиваемый моим агентством Бал счастливых встреч.
Подготовка к нему заняла два месяца. Прошло все, как всегда, на ура. Но устала я страшно. Рухнув в постель, планировала отсыпаться как минимум до полудня. Но бывший муж разрушил мои планы.
– Господи, что тебе нужно! – простонала я, поняв, что это действительно он.
– Я не господи, а ты, как всегда, очень вежлива, – обиженно отозвался голос в трубке. – Только не надо говорить, что я не вовремя.
Объяснять, что еще нет шести утра, что сегодня суббота, а накануне у меня был Бал, я не стала. За полной неконструктивностью подобных действий.
– И не думала ничего говорить, – вздохнула я. – Ведь ясно, что говорить будешь ты. Зачем-то ведь ты позвонил…
– Все-таки мама права, ты всегда была стервой, – укорил меня экс-супруг. – С самого утра настроение испортишь. А я ведь не просто так звоню. У нас с тобой ребенок как-никак. И, между прочим, я о нем забочусь.
Умопостроение было так себе. Спорное умопостроение. Во-первых, я не считаю, что о Сережке можно говорить «как-никак». Он очень даже КАК. И последние восемь лет забочусь о нем в основном я. Нет, алименты мой бывший муж платит исправно. Но Сережка ему абсолютно неинтересен. Он не знает, что сын научился читать, когда ему не было и четырех. Что он ходит в секцию плавания и показывает неплохие результаты. Не знает, что у него была корь, а вот переболеть свинкой нам пока не удается. (Мне бы очень хотелось, чтобы эту хворь мы перенесли до периода полового созревания.)
Свою заботу о сыне мой бывший помимо алиментов видит только в одном. Раз в год, собираясь с женой и дочерью в отпуск, он настаивает на том, чтобы взять Сережку с собой.
Хотя я не права. Так понимает его заботу о сыне новая жена Нина. Мой бывший муж никогда не принимал никаких решений сам.
Нина очень печется об общественном положении их семьи. В посольстве все крайне внимательно следят за репутацией друг друга. А в том, чтобы регулярно брать в отпуск ребенка от первого брака мужа, согласитесь, есть особый шик.
– Смотрите, насколько мы не мещане! – каждый год как будто говорит окружающим Нина. – Смотрите, насколько у нас цивилизованные отношения и как я не препятствую общению мужа с прежней семьей!
Надо заметить, что уловка эта срабатывает и окружающие Нину уважают. Я же не против таких поездок. Во-первых, отец у ребенка все же должен быть. Пусть даже раз в год. А во-вторых, Сережка хоть мир посмотрит. Кстати, в выборе мест отдыха мой муж, вернее Нина, проявляет пристрастие к экзотике. Я бы до такого недодумалась.
Так и есть. На этот раз речь шла о поездке на остров Реюньон. Кто не знает, есть такой французский заморский департамент неподалеку от Мадагаскара. Ехать предстояло через месяц. Проблемы с визой муж брал на себя. Есть все же польза от его дипломатической карьеры. На мне оставалось официальное разрешение на вывоз, а также доставка Сережки в столицу Реюньона Сант-Дениз. Семья мужа летела туда прямо из Бангкока.
Тогда я еще не знала, что последний пункт создаст мне массу дополнительных хлопот. Сережка спокойно летал в самолете один. С книжкой про Гарри Поттера ему был не страшен даже десятичасовой перелет на Мальдивы. Там они отдыхали в прошлом году. Поэтому я опрометчиво согласилась на то, что 10 мая сын будет отправлен в Сант-Дениз.
На обратном пути папочкина семья доставляла его прямо к моему порогу. На остаток отпуска они прилетали в родной город проведать нашу с Ниной свекровь. Мою, к счастью, бывшую.
Обсуждение всех перипетий предстоящего отдыха заняло довольно много времени. Когда разговор наконец-то закончился, часы показывали начало восьмого. Я еще немного поворочалась на подушке, устраиваясь поудобнее, но сна не было. Ни в одном глазу, ни в другом.
Спустя полчаса стало окончательно ясно, что день не задался, а потому я сползла с кровати и, кляня мужа, а заодно всех его родственников по женской линии до третьего колена, поплелась варить кофе, перебирая в уме дела, которые можно будет сделать сегодня.
* * *
Люди, когда-то связанные браком, никогда не расстаются до конца. Простившись, мы застреваем друг в друге как осколки в солдатском теле.
Эти «почти военные» раны сначала нестерпимо болят, не давая уснуть по ночам и сосредоточиться во все остальное время суток. Потом боль стихает, уходит куда-то на задний план, но сохраняется память, которая грозит взорваться новым нестерпимым приступом при любом неловком движении.
1Загрузка...
bookocean.net
Зимняя вишня читать онлайн, Валуцкий Владимир Иванович
Борис Акунин
Рыцарь печального жанра
Киносценарист — наверное, самая печальная из всех существующих литературных профессий. По собственному сценаристскому опыту, недлинному, но тернистому, знаю, что это так.
Когда ты пишешь сценарий, ты не просто придумываешь мизансцены и расставляешь реплики персонажей, ты мысленно снимаешь фильм, видишь каждый его кадр, наполненный чувством, звуком, ароматами. Получается лучшее в мире, совершенно волшебное кино, полное явных и потаенных смыслов. На этом этапе все чудесно. При сочинении романа дело идет гораздо хуже. Там надеяться не на кого, все недоработки и шероховатости останутся на твоей совести. А у сценариста всегда есть надежда, что гениальный режиссер и тонкие, умные актеры схватят все на лету и дотянут, выправят, украсят.
Они, действительно, дотягивают, выправляют, украшают — на свой вкус. И обычно получается совсем не то, что ты писал. Творческая биография нормального сценариста напоминает медицинскую карту тяжелого инвалида: сплошь шрамы, пересаженная кожа да культи на память об ампутациях. Если сценарист пересматривает фильм, снятый по его произведению, то выборочно: куски, где все снято по сценарию, — медленно и с удовольствием; режиссерскую и актерскую отсебятину же побыстрей прокручивает, чтобы не расстраиваться.
По счастью, бывают исключения. Иногда сценарий оказывается настолько точен, стилен и энергичен, что подчиняет своей харизме и режиссера, и актеров. Такое кино — назову его сценарноцентристским — я всегда любил больше всего. Есть подобные примеры, пусть их немного, и в нашем кинематографе. Мощью ледокола, проходящего через любые советские льды, обладали сценарии Ю.Дунского и В.Фрида. Классический образец настоящего сценарного триумфа — мой любимый отечественный фильм «Служили два товарища», снятый режиссером Е.Кареловым, который больше ничего хоть сколько-то заметного не поставил.
На мой взгляд, подобной обаятельной убедительностью обладают и лучшие сценарии Владимира Валуцкого.
Наверное, большинству зрителей нравятся его «женская» сказка про зимнюю вишню или «детская» про Мэри Поппинс, но у меня иные предпочтения, соответствующие моему кругу интересов. Я больше всего люблю историко-приключенческие работы Владимира Ивановича. Даже не за сюжетные перипетии (хоть они и хороши), а за драгоценное и дефицитное качество, без которого погони превращаются в бессмысленное мелькание, а схватки и перестрелки в иллюстрацию на тему «естественный отбор в животном мире». Это качество — рыцарственность, особенная атмосфера красоты и благородства.
Сорок лет назад, школьником, я впервые посмотрел «Начальника Чукотки». Помню, мне показалось, что это очень красиво: мальчишка везет за десятки тысяч километров миллион, о котором никто не знает. И он доставит деньги по назначению, преодолев массу лишений и не потратив на себя ни цента. Это неважно, что мальчишка — большевик, для меня он все равно был настоящий рыцарь вроде Айвенго или Квентина Дорварда.
Тридцать лет назад я посмотрел довольно средний фильм «Ярославна, королева Франции» (оценка, разумеется, сугубо субъективная), тоже осевший у меня в памяти именно благодаря замечательной фабуле и ауре возвышенного приключения.
Двадцать лет назад я увидел «Первую встречу, последнюю встречу», очень хорошую картину, которой ужасно не повезло. Она вышла на экраны в то время, когда никого не интересовали красивые и тонкие фильмы о Прекрасной Эпохе безвозвратного 1914 года. Зрители и читатели жаждали интердевочек, детей Арбата и прочих запретных тем. Конечно же, публика, как всегда, была права, но все равно жалко.
Я особо выделяю три эти фильма, потому что каждый очень пригодился годы спустя. У человека пишущего, замечено еще чеховским Тригориным, сознание выстроено специфическим образом. Все, что видишь и слышишь, автоматически сортируешь по принципу: можно вставить в роман или нельзя. То же самое происходит с запасниками памяти. Ворошишь их, ненужное отбрасываешь, ценное вынимаешь на свет, любуешься, думаешь: вот это нужно перелицевать и пустить в дело. Когда я изобретал своих персонажей, среди прочих любимых мною героев были и эти: чукотский начальник Алеша, храбрая княжна Анна Ярославна и бесшабашный рыцарь Бенедиктус, а более всего— юный сыщик-дилетант Чухонцев.
Помню эпизод почти десятилетней давности, когда мой псевдоним еще не был раскрыт и журналисты пытались угадать, кто за ним прячется. Среди версий откровенно комических вроде тогдашнего премьера Примакова или почему-то Березовского (а то им делать было нечего) вдруг мелькнула одна, очень правдоподобная: Владимир Валуцкий. Помню, что мне было приятно.
Но все это дела давние. Как принято писать у нас, литераторов: а между тем шли годы.
Я написал кучу романов, успел и сам побаловаться киносценариями. Вкусил этого дурманного, но горького вина и решил, что оно не по мне. Пускай сценарии по моим книгам пишут профессионалы. И вдруг оказалось, что наша сценарная школа, когда-то очень мастеровитая и крепкая, усохла и зачахла, задавленная так называемым продюсерским кино. Главной фигурой в киносъемочной эпопее стал даже не режиссер и уж тем более не сценарист, а тот, кто распоряжается деньгами. Наверное, в условиях рынка это оправданно и естественно, но с точки зрения свободы творчества, увы, неполезно. Типичный сегодняшний сценарист — это сугубый исполнитель, пишущий строго под заказ и мало дорожащий своим текстом.
Особенно трудно пришлось со сценарной версией моего «Шпионского романа», за который было особенно тревожно. В нынешние времена ренессанса чекистской романтики слишком соблазнительно было бы превратить этот сюжет в прославление доблестных работников щита и меча, этих красивых и смелых людей, которые если слегка и попирают нормы нравственности, то ведь исключительно ради блага Родины.
Когда мне наконец предложили кандидатуру Владимира Валуцкого, я согласился сразу и ни разу о том не пожалел.
Не знаю, каким получится фильм (он еще в работе), но кино, снятое для меня сценаристом Валуцким, мне вполне понравилось. Это настоящая работа мастера: ничего важного не потеряно, язык текста идеально переведен в язык зрительных образов. Главное же — сохранена и даже усилена стержневая идея этой мутной чекистской истории: даже в самых гнусных и неблагородных обстоятельствах рыцарь обязан вести себя по-рыцарски.
Все логично: правильный сценарий о рыцаре мог написать только рыцарь.
Предисловие автора
Лет двадцать тому назад (из сорока, отданных кино) я вдруг выяснил, что ничего не умею писать, кроме сценариев. Правда, я писал иногда и даже печатал небольшие рассказики. А тут задумал написать большое прозаическое произведение — роман. Однако уже где-то на восьмидесятой странице я понял, что все равно пишу сценарий — разве что эпизоды в нем чуть длиннее и диалогов чуть побольше, и что сюжет стремительно катится к концу. Хотя поначалу я рассчитывал закруглить его где-то к странице двухсотой. Я привык мыслить примерно 80-страничным сценарным форматом, и с этим уже нельзя было справиться.
И хотя я писал прозой, прозаическая форма, как выяснилось, всего лишь декоративно прикрывала сценарную конструкцию: экспозиция, завязка, развитие действия, момент последнего торможения, кульминация, финал. А они в сценарии имеют строго определенные пропорции.
Мой первый учитель во ВГИКе, старейший кинодраматург советского и даже дореволюционного кино В.К.Туркин, твердил нам:
— Запомните, старики: «пьеса не столько пишется, сколько ваяется и строится»!
В романе есть и даль и свобода. Он не ограничен размером и строгой конструкцией. Автор свободен излагать в нем свои собственные размышления (часто не по делу), совершать исторические экскурсы, лирические отступления. Он может начать роман с конца, с начала и с середины, может надолго бросить одних героев и обратиться к другим… А бывают романы и вовсе вольного строения, где и сюжет, и идея, и герои — это сам автор.
Чем больше в романе авторской личности — тем лучше, в кино же сценарист вообще не должен быть виден за событиями и героями. По Станиславскому, «режиссер должен умереть в актере». В кино сценарист должен «умереть» не только в актере, но и в режиссере, в операторе, художнике, звукооператоре, композиторе, осветителе и даже в киномеханике, который показывает кино.
Роман может писаться годами, по страничке в день — сценарист пишет быстро, и не только потому, что кинопроизводство диктует сроки. Он боится растерять атмосферу, настрой, стиль сценария. Пишет как бы на «едином духу», потому что будущий зритель должен будет просмотреть фильм тоже единым духом — не сходя с места и от начала до конца.
Так же сценарий должен и читаться — легко, внятно и зримо являя читателю стоящий за ним фильм. Даже его ритм. Роман может плыть, сценарий должен — лететь.
И когда ты двадцать лет подряд сочиняешь (строишь, ваяешь) сценарии, исходя из этих положений, — очень трудно перестроиться на свободный, ничем не лимитированный язык прозы.
Второй мой учитель — Е.И.Габрилович, правда, внушал нам, что сценарий это разновидность прозы. Причем самая сложная и даже высшая ее разновидность. И мы старались в своих опусах доказывать, что владеем словом не хуже, чем писатели. И правильно делали: сценарист, как и писатель, обязан хорошо владеть литературным языком — но…
knigogid.ru
Читать онлайн книгу «Зимняя вишня» бесплатно — Страница 1
Владимир Валуцкий
Зимняя вишня
Борис Акунин
Рыцарь печального жанра
Киносценарист — наверное, самая печальная из всех существующих литературных профессий. По собственному сценаристскому опыту, недлинному, но тернистому, знаю, что это так.
Когда ты пишешь сценарий, ты не просто придумываешь мизансцены и расставляешь реплики персонажей, ты мысленно снимаешь фильм, видишь каждый его кадр, наполненный чувством, звуком, ароматами. Получается лучшее в мире, совершенно волшебное кино, полное явных и потаенных смыслов. На этом этапе все чудесно. При сочинении романа дело идет гораздо хуже. Там надеяться не на кого, все недоработки и шероховатости останутся на твоей совести. А у сценариста всегда есть надежда, что гениальный режиссер и тонкие, умные актеры схватят все на лету и дотянут, выправят, украсят.
Они, действительно, дотягивают, выправляют, украшают — на свой вкус. И обычно получается совсем не то, что ты писал. Творческая биография нормального сценариста напоминает медицинскую карту тяжелого инвалида: сплошь шрамы, пересаженная кожа да культи на память об ампутациях. Если сценарист пересматривает фильм, снятый по его произведению, то выборочно: куски, где все снято по сценарию, — медленно и с удовольствием; режиссерскую и актерскую отсебятину же побыстрей прокручивает, чтобы не расстраиваться.
По счастью, бывают исключения. Иногда сценарий оказывается настолько точен, стилен и энергичен, что подчиняет своей харизме и режиссера, и актеров. Такое кино — назову его сценарноцентристским — я всегда любил больше всего. Есть подобные примеры, пусть их немного, и в нашем кинематографе. Мощью ледокола, проходящего через любые советские льды, обладали сценарии Ю.Дунского и В.Фрида. Классический образец настоящего сценарного триумфа — мой любимый отечественный фильм «Служили два товарища», снятый режиссером Е.Кареловым, который больше ничего хоть сколько-то заметного не поставил.
На мой взгляд, подобной обаятельной убедительностью обладают и лучшие сценарии Владимира Валуцкого.
Наверное, большинству зрителей нравятся его «женская» сказка про зимнюю вишню или «детская» про Мэри Поппинс, но у меня иные предпочтения, соответствующие моему кругу интересов. Я больше всего люблю историко-приключенческие работы Владимира Ивановича. Даже не за сюжетные перипетии (хоть они и хороши), а за драгоценное и дефицитное качество, без которого погони превращаются в бессмысленное мелькание, а схватки и перестрелки в иллюстрацию на тему «естественный отбор в животном мире». Это качество — рыцарственность, особенная атмосфера красоты и благородства.
Сорок лет назад, школьником, я впервые посмотрел «Начальника Чукотки». Помню, мне показалось, что это очень красиво: мальчишка везет за десятки тысяч километров миллион, о котором никто не знает. И он доставит деньги по назначению, преодолев массу лишений и не потратив на себя ни цента. Это неважно, что мальчишка — большевик, для меня он все равно был настоящий рыцарь вроде Айвенго или Квентина Дорварда.
Тридцать лет назад я посмотрел довольно средний фильм «Ярославна, королева Франции» (оценка, разумеется, сугубо субъективная), тоже осевший у меня в памяти именно благодаря замечательной фабуле и ауре возвышенного приключения.
Двадцать лет назад я увидел «Первую встречу, последнюю встречу», очень хорошую картину, которой ужасно не повезло. Она вышла на экраны в то время, когда никого не интересовали красивые и тонкие фильмы о Прекрасной Эпохе безвозвратного 1914 года. Зрители и читатели жаждали интердевочек, детей Арбата и прочих запретных тем. Конечно же, публика, как всегда, была права, но все равно жалко.
Я особо выделяю три эти фильма, потому что каждый очень пригодился годы спустя. У человека пишущего, замечено еще чеховским Тригориным, сознание выстроено специфическим образом. Все, что видишь и слышишь, автоматически сортируешь по принципу: можно вставить в роман или нельзя. То же самое происходит с запасниками памяти. Ворошишь их, ненужное отбрасываешь, ценное вынимаешь на свет, любуешься, думаешь: вот это нужно перелицевать и пустить в дело. Когда я изобретал своих персонажей, среди прочих любимых мною героев были и эти: чукотский начальник Алеша, храбрая княжна Анна Ярославна и бесшабашный рыцарь Бенедиктус, а более всего— юный сыщик-дилетант Чухонцев.
Помню эпизод почти десятилетней давности, когда мой псевдоним еще не был раскрыт и журналисты пытались угадать, кто за ним прячется. Среди версий откровенно комических вроде тогдашнего премьера Примакова или почему-то Березовского (а то им делать было нечего) вдруг мелькнула одна, очень правдоподобная: Владимир Валуцкий. Помню, что мне было приятно.
Но все это дела давние. Как принято писать у нас, литераторов: а между тем шли годы.
Я написал кучу романов, успел и сам побаловаться киносценариями. Вкусил этого дурманного, но горького вина и решил, что оно не по мне. Пускай сценарии по моим книгам пишут профессионалы. И вдруг оказалось, что наша сценарная школа, когда-то очень мастеровитая и крепкая, усохла и зачахла, задавленная так называемым продюсерским кино. Главной фигурой в киносъемочной эпопее стал даже не режиссер и уж тем более не сценарист, а тот, кто распоряжается деньгами. Наверное, в условиях рынка это оправданно и естественно, но с точки зрения свободы творчества, увы, неполезно. Типичный сегодняшний сценарист — это сугубый исполнитель, пишущий строго под заказ и мало дорожащий своим текстом.
Особенно трудно пришлось со сценарной версией моего «Шпионского романа», за который было особенно тревожно. В нынешние времена ренессанса чекистской романтики слишком соблазнительно было бы превратить этот сюжет в прославление доблестных работников щита и меча, этих красивых и смелых людей, которые если слегка и попирают нормы нравственности, то ведь исключительно ради блага Родины.
Когда мне наконец предложили кандидатуру Владимира Валуцкого, я согласился сразу и ни разу о том не пожалел.
Не знаю, каким получится фильм (он еще в работе), но кино, снятое для меня сценаристом Валуцким, мне вполне понравилось. Это настоящая работа мастера: ничего важного не потеряно, язык текста идеально переведен в язык зрительных образов. Главное же — сохранена и даже усилена стержневая идея этой мутной чекистской истории: даже в самых гнусных и неблагородных обстоятельствах рыцарь обязан вести себя по-рыцарски.
Все логично: правильный сценарий о рыцаре мог написать только рыцарь.
Предисловие автора
Лет двадцать тому назад (из сорока, отданных кино) я вдруг выяснил, что ничего не умею писать, кроме сценариев. Правда, я писал иногда и даже печатал небольшие рассказики. А тут задумал написать большое прозаическое произведение — роман. Однако уже где-то на восьмидесятой странице я понял, что все равно пишу сценарий — разве что эпизоды в нем чуть длиннее и диалогов чуть побольше, и что сюжет стремительно катится к концу. Хотя поначалу я рассчитывал закруглить его где-то к странице двухсотой. Я привык мыслить примерно 80-страничным сценарным форматом, и с этим уже нельзя было справиться.
И хотя я писал прозой, прозаическая форма, как выяснилось, всего лишь декоративно прикрывала сценарную конструкцию: экспозиция, завязка, развитие действия, момент последнего торможения, кульминация, финал. А они в сценарии имеют строго определенные пропорции.
Мой первый учитель во ВГИКе, старейший кинодраматург советского и даже дореволюционного кино В.К.Туркин, твердил нам:
— Запомните, старики: «пьеса не столько пишется, сколько ваяется и строится»!
В романе есть и даль и свобода. Он не ограничен размером и строгой конструкцией. Автор свободен излагать в нем свои собственные размышления (часто не по делу), совершать исторические экскурсы, лирические отступления. Он может начать роман с конца, с начала и с середины, может надолго бросить одних героев и обратиться к другим… А бывают романы и вовсе вольного строения, где и сюжет, и идея, и герои — это сам автор.
Чем больше в романе авторской личности — тем лучше, в кино же сценарист вообще не должен быть виден за событиями и героями. По Станиславскому, «режиссер должен умереть в актере». В кино сценарист должен «умереть» не только в актере, но и в режиссере, в операторе, художнике, звукооператоре, композиторе, осветителе и даже в киномеханике, который показывает кино.
Роман может писаться годами, по страничке в день — сценарист пишет быстро, и не только потому, что кинопроизводство диктует сроки. Он боится растерять атмосферу, настрой, стиль сценария. Пишет как бы на «едином духу», потому что будущий зритель должен будет просмотреть фильм тоже единым духом — не сходя с места и от начала до конца.
Так же сценарий должен и читаться — легко, внятно и зримо являя читателю стоящий за ним фильм. Даже его ритм. Роман может плыть, сценарий должен — лететь.
И когда ты двадцать лет подряд сочиняешь (строишь, ваяешь) сценарии, исходя из этих положений, — очень трудно перестроиться на свободный, ничем не лимитированный язык прозы.
Второй мой учитель — Е.И.Габрилович, правда, внушал нам, что сценарий это разновидность прозы. Причем самая сложная и даже высшая ее разновидность. И мы старались в своих опусах доказывать, что владеем словом не хуже, чем писатели. И правильно делали: сценарист, как и писатель, обязан хорошо владеть литературным языком — но…
Почитайте внимательнее сценарную прозу самого Габриловича. И вы увидите за безупречной литературной формой ту же самую, только умело замаскированную конструкцию — экспозиция, завязка… кульминация, финал…
И — ни единого литературного абзаца, который требовал бы кинематографического перевода: все в нем уже зримо и слышно. И в воображении читающего легко перекладывается в рамку экрана — конечную цель нашего сценарного творчества.
Вот почему задуманный мною роман помимо моей воли стал просто очень длинным сценарием для какого-то бесконечно длинного и в природе не существующего экрана.
И вот почему с тех пор я все чаще стал переходить с прозаической на чисто сценарную запись. Так, только еще более технологично, пишутся сценарии во всем мире. А когда мы, бывает, читаем их в литературном виде — так это просто «новеллизация», запись уже готового фильма с экрана.
Приятно, конечно, изначально писать сценарий в прозаической форме. С подробными описаниями мест действия, милыми бытовыми деталями, с глубинным подтекстом, даже с мыслями героев и собственными эмоциональными всхлипами — сыграть их нельзя, зато — подсказка актерам и режиссеру.
Мне нравится этот процесс, и я к нему порой, но в виде внутреннего подарка себе, возвращаюсь.
А почему подарка — глянем правде в глаза: все красоты литературно написанного сценария, увы, как правило, испаряются при сьемке фильма — в фильме сценарист представлен только сюжетом, героями и диалогами.
Это и есть та «несгораемая» часть сценария, которая остается в картине.
Но, может быть, в степени этой несгораемости и есть истинная красота сценария, как особого жанра литературы?
И еще. Сценарий, как бы он ни был хорош, неизбежно чем-то отличается от фильма.
Причины тому бывают разные: не хватило денег на слишком сложный для производства эпизод, не нашлось подходящей натуры, не успели снять летом и пришлось перестраиваться на зиму, выбыл по какой-то причине актер, и это повлекло перестройку образа или даже целой связанной с ним сюжетной линии. А бывает, что обнаруживаются просчеты самого сценариста, или, напротив — его озаряет новая, более продуктивная идея.
Все эти причины вытекают из самого характера сьемочного процесса — это производство, в котором, как и в любом техническом производстве, участвует множество людей самых разных профессий с самыми разными обязанностями. Недаром раньше киностудии так и назывались — кинофабриками.
Отправляя сценарий в производство, сценарист подобен корабелу, провожающему свой корабль в кругосветное плавание. И (если тебя только не прихватят пассажиром) — неизвестно, каким ты встретишь его, вернувшегося в порт после бурь, штормов, смен курсов, поломок, ремонтов и перекрасок. И хотя мои сценарии возвращались порой в далеко не худшем виде, а часто и с грузом важных приобретений — я решил печатать их в этой книге в изначальном виде — такими, какими отправлял в плавание. Готовые фильмы можно всегда при желании посмотреть — в кино, на DVD, на VHS, а их сценарные проекты остаются только в архивах, и извлечь их оттуда (как и сценарии не поставленные) можно, только опубликовав в книге.
Я не ставил целью опубликовать лучшие или самые последние — здесь представлены (в меру объема книги) любимые мои сценарии.
У любви же бывают только одному любящему понятные причины…
Начальник Чукотки
Сценарий написан в соавторстве с Виктором Викторовым
«Глобус географический. Подлинник. 1922 год»
Это надпись на музейной витрине, за стеклом которой стоит глобус.
Удивительный глобус. Он мог родиться только в наивные годы революции. Возле индустриальных центров фигурки мускулистых пролетариев бьют молотами по наковальням. Вдоль равнин шагают бородатые сеятели. Красноармейцы с винтовками застыли у границ, готовые отразить натиск толстых буржуек, скалящихся из-за рубежа.
А через все полушарие тянутся рельефные, привинченные к поверхности буквы, составляющие гордую надпись: «РСФСР».
Тишина.
Но вот издалека донесся сигнал трубы.
Рисованный красноармеец взял ружье наизготовку.
И ожило в звуках Время.
Все громче симфония заводских шумов, революционных песен, митингов, речей — за ГОЭЛРО и против бога, против кулаков и за коммуны… Камера плывет над страной: Москва, Поволжье, Урал…
Звуковая симфония постепенно стихает, и когда камера достигает крайнего северо-востока страны, где привинчена буква «Р», слышен только свист ветра…
По старой, потрепанной карте Чукотки бредет карандаш.
От Анадыря — выше, к северу.
— И верст триста на оленях… — слышен чей-то голос. — Здесь дождетесь попутных нарт до Уйгунана. — Карандаш пробежал длинный путь и остановился на крайней точке полуострова. — А там…
Теперь мы видим комнату председателя Анадырского совета. Расписанное помещение бывшего купеческого клуба еще хранит следы недавних боев, часть выбитых стекол заменена конторскими папками.
Через приоткрытую дверь доносится запинающийся стук машинки.
Посреди комнаты — бильярдный стол. На его драном сукне расстелена карта, и над картой — двое: председатель Совета Зюкин и комиссар Глазков.
— А там… — Зюкин положил карандаш и подошел к железной печурке подбросить дров. — Честно говоря, черт его знает, что там, в этом Уйгунане… и кто там.
— Узнаем, — усмехнулся Глазков.
— А помощника дам, — торопливо заверил председатель и задумался. — Вот с продовольствием… Охотой пока перебьетесь, а?
Стук машинки смолк, и в комнату просунулась стриженая голова.
— Можно, товарищ председатель?
С листом бумаги вошел паренек лет семнадцати в аккуратно заштопанной гимнастерке.
— Приказ на подпись…
Председатель пробежал бумагу.
— Это что такое?
— «Именем революции, — прочел паренек, — и воцарения полного интернационала в краю северного сияния… изъять…»
— Ну, ну!
— «…у гражданина Драгушина излишек… в два мешка муки», — паренек поглядел на председателя ясными глазами. — А что?
— Да ты слова откуда такие взял?!
Паренек помялся.
— Из революционного воображения, товарищ председатель.
— Еще одно «северное сияние», — разозлился Зюкин, — выгоню к чертовой матери! Иди и печатай, как положено! И ухо оставь в покое!
Паренек вздохнул, опустил руку, которой теребил собственное ухо — знак волнения, взял приказ и осторожно прикрыл дверь.
Зюкин кивнул ему вслед с горьким сарказмом:
— Аппарат!
Глазков, согнувшись, сидел у печки.
— Знобит? — спросил председатель.
— Да, с Читы еще…
— Может, подождешь?
Глазков встал, засунул руки под мышки, покачал головой.
— Нельзя… Пятый год с Чукоткой неясность… и мех за границу идет без пошлины… — Он подсел к столу. — Ну так что с помощником?
Председатель почесал в затылке.
— Вот она — вся наличность, — кивнул Зюкин на список, лежащий на столе. — Старый ревком петуховцы вырезали, а новый…
Он задумался, и вдруг в наступившей тишине особенно отчетливо донесся из приемной стук машинки.
— Слушай-ка! — обрадовался председатель. — Есть человек! Из Владивостока прислали. Грамотный. Дела тебе будет вести. А насчет сознательности — Коммунистический манифест наизусть шпарит!
.. Над заснеженными крышами Анадыря застыли тонкие дымки. На склоне сопки за могилой с покосившимся темным крестом прячутся двое: человек с биноклем, по всем признакам — местный, и грустный кавказец с обледенелыми усами. Кавказец совсем закоченел, кутается в надетый поверх шапки башлык.
— Слушай, как вы тут живете?
Его товарищ, не отвечая, смотрит в бинокль.
— А на крыше — пулемет… Джигит, ты бы запоминал хоть. — Он повел биноклем дальше. — Муку иэ амбаров выносят, сволочи… из драгушинских… — Потом окуляры остановились. — Комиссарье… собрались куда-то… Зюкин и этот… из Читы… Баба какая-то с ними…
— Где баба? — неожиданно оживился кавказец и потянулся к биноклю.
У крыльца Анадырского совета фигура в тулупе и большой клетчатой шали возилась над нартами, укладывая «Ундервуд».
Когда человек выпрямился — стало видно, что это ревкомовский писарь. Он шагнул к Глазкову:
— Член особого отряда по установлению Советской власти на Чукотке к выполнению революционного долга готов!
Едут нарты. Бежит рядом чукча-каюр.
Кругом бесконечная тундра, погруженная в полярный полумрак. Только над горизонтом светлое — там играют сполохи.
Придерживая «Ундервуд», сидит писарь, до самых глаз закутанный в платок; беспокойно поглядывает на покрытое испариной лицо комиссара.
Глазков поднял тяжелые веки.
— Дай-ка мешок мой под голову.
Устроившись удобнее, комиссар ухватил с бегущей земли снег и остудил лоб. Потом кивнул помощнику:
— Гляди — вот оно, твое северное сияние-то!
— Ага, товарищ Глазков! Интересное явление природы, правда? А вам… вам теперь лучше или хуже?
— Пять минут, как спрашивал! Ну лучше, лучше! — улыбнулся Глазков. Парень повеселел.
— Значит, поправитесь!
Убегает все дальше и теряется среди белого простора движущаяся цепочка — собачья упряжка.
И вот уже только след тянется по низинам и сопкам— след полозьев, кое-где занесенный снегом.
Наконец он приводит нас к стоящим нартам. На нартах— вещевой мешок, пишущая машинка и винтовка.
Чукча-каюр, работая руками, догреб снежный холмик, утрамбовал его и, вытащив трубку, отошел к нартам.
Паренек, с глазами, полными слез и страха, осторожно приблизился к могиле. Постоял, стянул шапку и тихо сказал:
— Прощай, наш дорогой товарищ Алексей Михайлович… — Хотел отойти, но вернулся. — Проклятый тиф сгубил тебя… на пути к победе революции в краю… северного сияния… Но вместо вас в Уйгунан придут новые борцы. А я, как ваш верный помощник, клянусь, что вернусь назад… и расскажу товарищу Зюкину о твоей геройской пролетарской смерти… — Он скорбно помолчал, вытер слезы шапкой, надел ее и сказал: — Давайте обратно, товарищ чукча…
Каюр не понял.
— Обратно поехали, — повторил паренек.
— Ехали? — уловил чукча что-то знакомое. — Тагам?
— Тагам…
Нарты тронулись с места и скрылись в низине. А среди тундры остался снежный холмик. На воткнутой в него лыже нацарапано: «Уполномоченный по Чукотке А. М. Глазков. 17 мая 1922 года».
Снова едут нарты. Проезжают по дну лощины, взбираются на сопку, катятся вниз по пологому склону.
— Далеко еще? Дома скоро? — спрашивает каюра паренек. Чукча не отвечает. Он монотонно тянет песню и целиком поглощен этим занятием.
Следы привала — и вновь бегут собаки. Писарь бежит рядом с ними, пытаясь согреться. Кричит каюру на ходу:
— Сколько? Два дня? Три дня?
— Два дыня… тыри дыня… — тут же вставляет чукча в свою песню.
Упряжка остановилась возле небольшого деревянного домика. Пассажир дремал, закутавшись в тулуп, — из отверстия мерно вырывались струйки пара.
Каюр подошел к домику и громко постучал. От стука седок проснулся.
— Уйгунан! — сказал каюр.
— Как Уйгунан! — вскочил паренек. — Вы куда меня привезли?
Чукча, радушно улыбаясь, развязал веревки, взял с нарт мешок, «Ундервуд», поставил на снег.
— Зачем Уйгунан? — кричал, бегая вокруг него, паренек. — Нам обратно, Анадырь надо!
— Уйгунан, — постарался объяснить чукча. — Начальник сказала…
— Какой начальник! Начальник-то ведь помер!
Паренек перевел взгляд на домик — и отчаяние сменилось ужасом: над крышей с древка свисал вылинявший трехцветный флаг.
В это время за спиной послышался скрип полозьев — каюр поехал дальше. Увязая в снегу, пассажир бросился за ним:
— Товарищ! Погодите! Тут же белые!
Скрипнула дверь.
Паренек вздрогнул и медленно обернулся.
На пороге дома белела фигура человека. В его руке покачивался фонарь.
— Здравствуйте, — упавшим голосом произнес приехавший.
На прокопчённых бревенчатых стенах поблескивают цепи капканов разных калибров. Пара ружей, охотничья снасть. Сушатся распятые шкурки. За печкой — курятник.
Угрюмый грузный человек точит длинный охотничий нож.
Паренек тревожно наблюдает за действиями хозяина.
— Доехали как? — спросил хозяин.
— Ничего… спасибо.
— А тут сильно мело третьего дня…
Помолчали.
— Из Анадыря будете?
— Из Анадыря…
Хозяин попробовал острие ножа.
— Господин урядник… ничего не передавал?
— Н-нет.
— Да… Третий год не едет никто, жалованья не платят. Живу аки пустынник.
Хозяин достал из-под стола консервную банку и взмахнул ножом. Гость от неожиданности вздрогнул.
— Хочу вот губернатору лично… прошение. Да оказии не было. Будете возвращаться — не откажите.
— Я завтра же… я проездом…
Во время разговора хозяин постоянно косился на «Ундервуд».
— А машина ваша хороша! — кивнул он, открывая банку. — Считает?
— Нет, пишет…
— Что?
— Все пишет…
— Ну бог с ней — пусть пишет. — Хозяин встал и пошел с банкой к закипавшему котелку. — Мы народ нелюбопытный. Нам это ни к чему.
Вывалив консервы в котелок, он направился к окну, где в ящике рос лук. Сорвал несколько перьев.
— От цинги взращиваю, — покрошил лук в котелок и поставил на стол дымящуюся похлебку. — Хлебайте, грейтесь! С дороги поесть — первое дело.
После недолгого промедления ложка гостя потянулась к котелку.
Едва светится на столе притушенная лампа. На лавке возле печки спит паренек. Хозяин осторожно откинул тулуп, спустил ноги.
Тихонько ступая, он приблизился к гостю, склонился и принялся внимательно, изучающе рассматривать его лицо.
Потом вздохнул, подошел к сейфу, щелкнул замком.
В сейфе были деньги: пачки долларов — две полные, перевязанные бечевками, третья тощая, неполная.
За печкой из тайника хозяин извлек длинную кишку, сшитую из полотенца в крупный горошек, и стал аккуратно пихать в нее деньги.
Нацепив пояс на голое тело, он застегнул его на предусмотрительно пришитые пуговицы.
Так же неслышно хозяин прокрался к комиссарскому мешку, развязал. Вынул пару портянок, полотенце, мыльницу, кисет, свернутое полотнище флага. Кобуру с маузером.
В самом низу оказалась бумага.
Щурясь, хозяин попытался прочесть ее, отложил в сторону, вернулся к своей лавке за очками, нацепил их.
Шевеля губами, он долго читал бумагу, а прочтя, аккуратно свернул и в прежнем порядке сложил вещи в мешок.
Снова постоял над гостем, задумчиво почесываясь. Затем подошел к столу, перекрестился и задул лампу.
Белая предрассветная тундра. Домик в одно окошко. Высоко в небе догорает северное сияние.
Знаменуя утро, над домиком разнесся крик петуха.
Светлеет в комнате. Из булькающего котелка торчат ощипанные куриные лапы…
— Доброе утречко, господин Глазков!
Открыв глаза, гость увидел человека, в котором трудно было признать хозяина. Улыбаясь, он стоял перед лавкой— торжественный и загадочный, в стареньком вицмундире с одним эполетом — и подмигивал гостю.
— Инкогнито!.. Тут в шестнадцатом году один тоже наезжал, так я о нем еще за двести верст слыхал… Нюх на власть имею, вы уж простите старика… Коллежский регистратор Тимофей Иванович Храмов! — отрекомендовался он. — Значит, флаг будем вешать?
Гость удивленно хлопал ресницами.
— Какой флаг?
— Известно какой — соответственный! Новая власть— новый флаг!
Продолжая удивляться, «Алексей Глазков» согласился:
— Это верно…
Хозяин довольно посмеивался.
— То-то… Я уж и лесенку приготовил. Сами будете водружать или доверите?
— Сам… — нерешительно сказал паренек.
— Это, конечно, как изволите… — Храмов деликатно пожал плечами. — Одно скажу: Храмову все доверяли.
Он подошел к сейфу, на котором теперь не было замка, и достал кипу бумаг.
— Вот. Извольте ознакомиться… — Одну за другой Храмов выложил бумаги на стол. — От великой и неделимой — рескрипт. От временного — поручительство. От их высокоблагородия Колчака — именной указ. От Камчатской республики — благодарственная. Всем верой и правдой… Господин Стенсон… Господин Пит Брюханов, господин Иемуши-сан… Японец, а доверял!
Паренек смущенно возразил:
— Так ведь я в том смысле, что… я помоложе…
Храмов стоит внизу, у лестницы. Щурит глаз:
— Поправее… Заноси… На себя, на себя. Так. Крени!
Гвоздь вошел в древко. Ветер развернул красное полотнище. Зашевелилась надпись, сложенная из белых матерчатых букв: «Р.С.Ф.С.Р.».
Флаг развевался над крышей, над чукотскими ярангами, видневшимися поодаль, над берегом, уходящим в оксан, над тундрой до самого горизонта. Паренек, которого мы будем теперь называть Алексеем, увидел наконец место, куда занесла его судьба.
— Так что, — осторожно спросил Храмов, — ревизию теперь будем производить… или как?
Алексей, прислонясь к крыше, грустно смотрел в тундру.
— А у вас попутных нарт в Анадырь не бывает? — вдруг спросил он.
Храмов оживился.
— Зачем попутные, специально снарядим! — он с суетливой предупредительностью помог гостю спуститься вниз. — Оно и верно, Алексей Михайлович! Дело ваше молодое… Чего здесь зимовать! Отдохнете чуток… о жалованье сговоримся, а Храмов власть соблюдет! Все так делали…
— И каюра дадите?
— И каюра и нарты! Вот только — собаки… сокрушенно поморщился.
— А что собаки?
— Да… пожрали собак-то… Дикий народ! — молчал, соображая. — Однако, может, найду. — вился в сторону яранг.
— Обождите — я с вами!
Алексей забежал в дом, достал из мешка комиссарский маузер, нацепил и снова вышел на улицу. Поглядел на флаг, поправил оружие, подтянул ремень и неторопливо, как подобает начальнику, направился следом за Храмовым.
Стойбище встретило их тишиной. У крайней яранги хлопал по ветру оторвавшийся конец шкуры.
Алексей заглянул внутрь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
www.litlib.net
Пирог "Зимняя вишня" (МК от Елены) читать онлайн
Зима, на улице снег и холодно. Так хочется очень вкусной, ароматной, с кислой ноткой выпечки — напоминающей о тепле, солнце, лете… Решила я испечь безумно вкусный пирог «Зимняя вишня» и хочу Вам показать мастер-класс по его приготовлению. Это такое наслаждение: откусывать по кусочку необыкновенно сказочный по вкусу пирог, запивать горячим душистым чаем, на душе тепло и уют, а за окном бушует пурга и вьюга.
Состав:
- Сливочное масло — 100 г
- Сахар — 150 г
- Яйца — 2 шт
- Мука — 300 — 350 г
- Разрыхлитель — 1 ч.л.
- Вишня мороженая (можно любую фрукту) — 1-1,5 ст
- Крахмал — 1 ст.л.
Крем:
- Сметана — 200 г
- Сахар — 100-150 г
Приготовление:
Масло растереть с сахаром.
Добавить яйца.
Всыпать муку, разрыхлитель, хорошо перемешать.
Тесто должно быть мягкое и эластичное.
Выложить тесто в форму, сделав бортики.
Поставить в разогретую до 180°C духовку и выпекать почти до готовности.
Достать, в середину выложить вишню смешанную с крахмалом.
Взбить сметану с сахаром, если сметана жидковатая, то можно добавить немного крахмала. Залить пирог кремом.
Поставить еще в духовку, пока крем не загустеет.
Достать, немного остудить и присыпать сахарной пудрой, можно присыпать через трафарет.
Всем приятного аппетита!
Блюдо приготовлено по рецепту Елены ТюфекчиКопирование и перепечатка материаларазрешена только с активной ссылкойна первоисточник: http://kuxaro4ka.ru
Понравился рецепт или журнал?
Подпишись на бесплатную рассылку новостей «Кухаро4ки», кликнув по оранжевому подсолнуху ниже и каждое утро на твой E-mail будут приходить уведомления о новинках сайта!
И не забудь поделиться в соц. сетях:
kuxaro4ka.ru
