Черный квадрат Хржановского. Черный квадрат журнал

НОВЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ

«Партнер» №10 (73) 2003г.

НОВЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ «ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ»

В апреле в Бирмингеме (Англия) вышел первый номер ежемесячного литературного журнала на русском языке – «Черный Квадрат». Издатель и главный редактор журнала – петербургский режиссер, журналист и писатель Елена Чибор, проживающая последние годы в Великобритании. «Черный Квадрат» публикует прозу, поэзию, детскую литературу, фантастику, сценарии и пьесы.

Журнал «Чёрный Квадрат» создавался не в противовес существующим литературным изданиям русского зарубежья, а как серьёзный литературный журнал, интересный широкому кругу читателей.

По словам Елены Чибор, главный критерий при отборе произведений для публикации – это качество текста, как следствие наличия таланта и яркой индивидуальности автора. «Чёрный Квадрат» ориентирован на публикацию преимущественно произведений авторов, пока не очень известных широкому кругу читателей. Но издатели уверены, что благодаря их усилиям читатели откроют для себя множество новых интересных имён и станут свидетелями творческого становления будущих классиков русской литературы.

В «Чёрном Квадрате» публиковались многие авторы, проживающие в Германии. Целая плеяда поэтов из Ганновера – Наталья Зильберг, Вадим Ковда, Юрий Ткачёв, Иосиф Моков, Михаил Аранов, поэты Марина Белоцерковская из Дюссельдорфа, Владимир Штеле из Касселя и Анжелика Миллер из Вюрцбурга, прозаики Инна Иохвидович из Штуттгарта, Татьяна Розина из Кёльна, Нина Юдичева из Гамбурга, Виктор Ланц из Мёкмюля. Повесть Михаила Аранова «Синяя борода» публикуется с продолжением в нескольких номерах журнала. Это яркие, талантливые авторы, уже достаточно известные читающей аудитории.

Название журнала – это метафора, своего рода tabula rasa на русский манер. Как известно, Казимир Малевич был не только художником, но и крупнейшим теоретиком искусства XX века, и его «Чёрный Квадрат» - это не просто картина, а символ нового мировоззрения в искусстве. Уже в 1915-1916 г.г. «Чёрный квадрат» Малевича был воспринят в России и на Западе как презентация новой реальности, космической и духовной, «высшего сознания».

Человечество вступило в новое столетие и в третье тысячелетие.. Какой станет литература нового века? Мы этого пока не знаем, но творчество наших современников и формирует её. По словам главного редактора, «Чёрный Квадрат» - журнал нового поколения, издание XXI века, ориентированное на «племя молодое, незнакомое», экспериментирующее в поисках новых литературных жанров и форм.

«Чёрный Квадрат» - популярный в Англии журнал. Каждый его номер направляется редакцией в Британскую библиотеку и в другие крупнейшие библиотеки Великобритании, включая Оксфордский и Кембриджский университеты, рассылается трем десяткам ведущих специалистов в области русского языка и литературы разных стран.

Елена Чибор начала издавать журнал на свои личные средства, а теперь с каждым месяцем растет количество подписчиков. Этот значит, что журнал интересен читателям. Издатели убеждены, что книжный формат журнала чрезвычайно удобен, - его всегда можно взять с собой и почитать, например, в городском транспорте.

Большое внимание уделяется дизайну. Журнал издаётся на том же полиграфическом уровне, что и книги ведущих издательств Великобритании. Разница лишь в цене – «Черный Квадрат» стоит 5 евро в магазине и 4,5 евро по подписке, включая стоимость пересылки. Условия подписки, а также другую полезную информацию о «Черном Квадрате» можно найти на сайте издания: www.blackquadrat.com.

Елена Чибор: «Сейчас для удобства подписчиков «Черный Квадрат» открывает банковский счет в Германии. В следующем номере «Partner» мы сообщим, каким образом жители Германии смогут подписаться на наш журнал».

Следует отметить, что первые три номера «Черного Квадрата» вышли на восьмидесяти страницах, четвёртый и пятый – на ста четырёх, а шестой и седьмой – на ста двенадцати страницах. Г-жа Чибор сказала нам, что редакцией введены две новые рубрики: «Интервью не для прессы», где, по замыслу издателей, будут проводиться беседы с уже известными авторами, и рубрика «В гостях у классика», которая открылась в пятом номере журнала интересным интервью с Борисом Натановичем Стругацким.

Елена Чибор: «Мы готовим серию эксклюзивных интервью с известными российскими писателями. Не буду сейчас называть имён – пусть это станет сюрпризом для наших читателей».

Александр Конрад

Мне понравилось?

(Проголосовало: 7)

Поделиться:

www.partner-inform.de

Черный квадрат Хржановского – Журнал «Сеанс»

Ранним ноябрьским утром в петербургском Доме кино состоялся просмотр фильма молодого московского режиссера Ильи Хржановского «4» по оригинальному сценарию Владимира Сорокина. Зал был, на самый оптимистический взгляд, практически пуст. А зря… Сценарий Сорокина нигде не публиковался, у фильма «4», успевшего, правда, побывать на фестивале в Венеции, нет разрешения на прокат и, похоже, не будет.

В ночном столичном баре сталкиваются и принимаются, интересничая, врать друг дружке трое: проститутка, выдающая себя за директора по продажам рекламной фирмы, оптовый торговец мясопродуктами, объявляющий, будто он служит в Администрации президента, и настройщик роялей, называющий себя биологом из «почтового ящика» и рассказывающий фантастическую историю (этой ролью — ведь фильм снят несколько лет назад — дебютировал в кино музыкант и поэт Сергей Шнуров, успевший позднее засветиться у других режиссеров).

Оказывается, эксперименты по клонированию (называя его дублированием) в нашей стране начали еще при Сталине и Берия. И никогда не прекращали. К настоящему времени счет только человеческих «дублей» идет на многие и многие тысячи (а клонируют, разумеется, не только людей). Причем в ходе экспериментов установлено, что самые удачные дубли получаются при клонировании четверками. «4», как выясняется — это вообще магическое число. А что такое тройка? Четверка, из которой выпал один элемент.

Трое в ночи расходятся, разругавшись, — и попадают в мир, в котором и впрямь правит магическое число 4. Торговцу мясом предъявляют четырех поросят невиданной «круглой» породы, покойный Хвост в эпизодической роли кормит рыбок в четырех аквариумах, Шнур играет на четырех роялях, на ночных улицах злобно воют четверки собак, проститутке наговаривают на автоответчик известие о смерти ее сестры-близняшки (одной из четырех), страшные старухи на поминках зарубают одну свинью из четырех (и, сожрав, как свиньи, бросают свиную голову на съедение трем осиротевшим хрюшкам). На оргии, с которой явилась в ночной бар героиня, обнаженных тел тоже, разумеется, ровно четыре штуки. И с ее уходом остается три… В конце фильма взмывают в небо, унося пушечное мясо в «горячую точку», четыре самолета, и вслед за этим по безлюдному шоссе проезжают четыре поливальные машины.

В самых неожиданных компаниях и обстановках назойливо сквозит мотив тиражирования: настройщик роялей пляшет на дискотеке в окружении аж нескольких десятков точно таких же «шнуров». В жуткой деревне лепят на продажу кукол из хлебного мякиша — и все на одно лицо, которое в финале картины оборачивается посмертной маской удавленника Мурзенко. Питерский сценарист и актер сыграл здесь свою первую большую роль — единственного мужика, оставленного на племя во всей старушечьей округе, граничащей с полигоном, тюрьмой и мясозаводом (чем опять-таки образуется магическое число 4).

Постепенно начинаешь подозревать, что дублей в России не десятки или сотни тысяч, как утверждает, фантазируя, пьяный настройщик, а без малого сто пятьдесят миллионов. Не считая, разумеется, свиней, собак, самолетов и поливальных машин. Подозреваешь, что мы все испечены, как караваи в старушечьей печи, четверками. И назначение у всех, как у тех же караваев, максимум двойное: либо нас сожрут, либо разжуют беззубыми ртами, чтобы превратить в мякиш, а из мякиша вылепят — и тоже четверками — бездушных кукол. Которых — как в фильме — разорвут в тряпичные клочья, добираясь до хлебного мяса, голодные псы. И тоже четверками.

(Занимательная нумерология заставляет вспомнить роман Виктора Пелевина «Числа», в котором эта тема главенствует, а в гротескном образе банкира Сракандаева выведен, по мнению критики, сценарист фильма «4» Владимир Сорокин. Режиссер Хржановский рассказал автору этих строк, что Сорокин с Пелевиным познакомились как раз на съемках этой картины четыре года назад. Но это так, кстати.)

Прозаик Сорокин сейчас чувствует себя ВПЗР (Великим Писателем Земли Русской). Пишет, увы, соответственно — начиная со «Льда», продолжая «Бро»-м и весьма симптоматично перебравшись из радикального издательства «Ad Marginem» к «Захарову», специализирующемуся главным образом на литературном ширпотребе. Заслуженный элитарный успех «Голубого сала» негаданно обернулся массовыми тиражами (вовремя подсуетились путин-югенд) — и писателю захотелось и дальше выдавать на-гора блокбастеры. Но компромисс с судьбой, как правило, бывает односторонним (Ст. Ежи Лец) — и еще одного Акунина из автора «Нормы» и «Очереди» не вышло. Однако тут перед нами Сорокин, каким он был самим собой задуман и выстроен или, если угодно, выблеван — Сорокин в собственном соку. К счастью. И, опять-таки к счастью, режиссура полностью адекватна литературной основе. Брезгливым и нервным рекомендую выйти, остальным настоятельно советую посмотреть. Шоковое, а в кульминационных точках — электрошоковое воздействие гарантировано.

По Сорокину снимают на удивление хорошие фильмы. Такова и «Москва» Зельдовича, и — с некоторыми оговорками — «Копейка» Дыховичного. Но в обеих этих лентах сумрачно-отвратительный мир писателя дан лишь намеком, в крайнем случае, пунктиром. Женщина, которую берут сквозь карту России, проделав отверстие в том месте, где на карте находится Москва, — в первой картине; Краско-младший в роли служивого кагэбэшника, попивающего начальническую мочу, — во второй; и еще по две-три (ну, не по четыре же) краски и красочки того же рода в каждом из двух фильмов. Картина «4» — радикальна и бескомпромиссна, как подлинный, заматеревший, но не забронзовевший Сорокин, — если не в большей степени.

Потому что Владимир Сорокин, в отличие от Ренаты Литвиновой, ставит ноль не «этой планете», а «этой стране». России. Тогда как к Китаю и в особенности к Японии относится куда мягче. Режиссер Хржановский тоже ставит России ноль, но категорически отказывается от сорокинского «низкопоклонства перед Востоком». Да ведь и впрямь: какая коррекция кармы, какая сансара, какая, на хрен, нирвана, если нас клонируют, чтобы сожрать, и процесс этот, раз начавшись, идет по гегелевской спирали? И потом, Сорокин писатель городской и умозрительный — а в фильме «4» страшнее всего деревня, быть умозрительной не могущая по определению.

Настройщик в исполнении Шнурова попадает в колонию, всех заключенных которой грузят на борт самолета и везут на войну. Но их не вернут грузом-200, их просто съедят. А «сотрудник Администрации президента» торгует, наряду с прочим, «девятилетней давности консервами Кантемировской дивизии», потому что для него главное, чтобы «мясом пахло». И погибает в аварии, спасая собаку. А проститутка-рекламщица сжигает всех не сожранных собаками кукол из мякиша на могиле у сестры-дубля — предательницы и разлучницы (даже у нас, у дублей, свои страсти). Сжигает, полив самогоном, — и вслед за тряпичной одежонкой занимается деревянный крест. И у всех кукол на этом аутодафе — лицо удавленника.

Утром выпьешь — день свободен, говорят у нас. А посмотришь утром такую картину — и весь день будешь сходить с ума. Впрочем, в фильме «4» предложен и рецепт против душевных и духовных недугов: надо пострелять из гранатомета — сразу развеселишься.

В контексте отечественного кинематографа, кишмя кишащего сангвиниками, флегматиками и меланхоликами, но ни в коем случае не холериками, дебют Ильи Хржановского исполнен прежде всего темпераментологической новизны. Оборачивающейся и новизной художественной. Заставляя зрителя (которого у картины, еще раз напомню, нет и не предвидится) заподозрить, что кино может и должно быть экстремальным видом спорта. Пусть и проводят у нас ежегодные чемпионаты лишь по бегу в мешках, по нанайской борьбе и по поеданию наперегонки хот-догов.

Материалы по теме

seance.ru

Черный квадрат | Журнал На Невском

В Петербург едут и как в колыбель трех революций. На самом деле на берегах Невы произошло четыре события, перевернувших мир. Одну из революций произвел единолично Казимир Малевич, называвший себя президентом космического пространства.

В декабре 1913 года продвинутые петербуржцы увидели футуристическую оперу Михаила Матюшина и Алексея Кручёных «Победа над Солнцем». В 5-й сцене 1-го действия вместо солнечного круга появился черный квадрат – по идее Малевича, это олицетворяло победу человечества над пассивной природой.

Спустя два года на свет появился тот самый «Черный квадрат». Некоторые считают, что эта картина дала новый отсчет в истории цивилизации. Недоброжелатели выносят приговор: это начало разложения и уничтожения классического искусства, «черная дыра», в которой исчез Художник, а остались лишь самодовольные прагматики, знающие, почем земная слава. Многие критики сходятся во мнении, что после «Черного квадрата» ничего выдающегося уже создано не было. Кстати, «Черный квадрат» вовсе не черный и даже не квадратный: ни одна из сторон четырехугольника не параллельна другой стороне. А темный цвет – это результат смешения различных пигментов, среди которых не было черного. И, наконец, у «Черного квадрата» «двойное дно» – сперва была написана кубофутуристическая композиция, затем протосупрематическая и только затем сам квадрат. По одной версии, Малевич создавал картину несколько месяцев, по другой – в лихорадочной спешке на первом попавшемся холсте, замазав его черной краской. Как было на самом деле, художник умолчал, лишь загадочно заметил: «Я неделю не мог спать, есть, я хотел понять то, что я сделал…»

Сегодня знаменитая картина находится в Третьяковской галерее. В Питере квадратов два. Один из них был создан специально для Русского музея в 1923 году. Правда, сам Малевич только наметил фигуру, а исполняли его ученики Николай Суетин, Анна Лепорская и Константин Рождественский. Еще один вариант – в Эрмитаже. С ним связана полудетективная история: «квадрат» загадочным образом всплыл в 1993 году, когда неизвестный принес его в самарское отделение Инкомбанка в качестве залога за кредит. Картина счастья банку не принесла – он разорился, а «Черным квадратом» рассчитались с кредиторами. А потом ее приобрел Владимир Потанин за миллион долларов и передал в Эрмитаж. Стоит заметить: самый главный «Черный квадрат» в скверном состоянии, и есть опасение, что через полвека скандальный шедевр погибнет. Может быть, тогда искусство вернется в доквадратное состояние?

Малевич не был первопроходцем со своим неоднозначным шедевром.

1617 год. Ровно 500 лет назад оккультист, алхимик и, возможно, член тайного общества розенкрейцеров Роберт Фладд, призываю-щий к альтруистической помощи ближнему, создал картину «Великая Тьма» – черный прямоугольник, со всех сторон ограниченный белыми полями, на которых Фладд написал по-латыни: «И так до бесконечности».

 

 

 

1854 год. 22-летний Поль Гюстав Доре выпустил книгу-альбом «История Святой Руси», которая начиналась с «черного квадрата», подписанного так: «Происхождение российской истории теряется во мраке веков».

 

 

 

1882 год. Поэт Пол Билход создал картину с неполиткорректным на нынешний взгляд названием «Ночная драка негров в подвале». Никакой концептуальности – просто шутка поэта.

 

 

 

 

1893 год. Альфонс Алле, журналист, писатель и автор популярного афоризма «Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра», выставил картину «Битва негров в глубокой пещере темной ночью».

 

 

 

Впервые Малевич явил свой «Черный квадрат» на итоговой футуристической выставке «0, 10», открывшейся в Петербурге 19 декабря 1915 года (1 января 1916-го). Художник сознательно поместил черную дыру в сакральном месте, в так называемом красном углу, где в русских домах обычно вешают иконы. Согласно реестрам «Сотбис», стоимость этой картины оценивается на сегодня в 20 миллионов долларов. Кстати, своим «Черным квадратом» Малевич внес лепту не только в искусство, но и в психологию. В теории психологии масс существует понятие «эффект Черного квадрата», на основе которого Геббельс сформулировал один из основных своих постулатов: «Ложь, повторенная в газетах тысячу раз, становится правдой».

nanevskom.ru

Черный квадрат | Журнал «Сибирские Огни» — проза, поэзия, публицистика с 1922 года.

Третьим нашим братом был пес Элвис, который получил это имя, несмотря на желание родителей дать ему более привычную для русских дворняг кличку. Мы с Женькой настояли на своем, пообещав самостоятельно его выгуливать, кормить и воспитывать. Наши прогулки обычно проходили на поле, раскинувшемся недалеко от дома на окраине Новосибирска между городом и Академгородком. Я вел Элвиса на поводке через пролесок, потом мы переходили дорогу, и я отпускал своего пса бегать. Он знал о приближающейся свободе и начинал подпрыгивать и игриво рычать, еще находясь на привязи. После того как я отстегивал карабин поводка от ошейника, Элвис носился среди полевых цветов и ковыля, заставляя меня постоянно отслеживать его перемещения и каждый раз по-новому и с разных ракурсов смотреть на одни и те же детали пейзажа. На краю поля располагался овраг. Отвесные стены и вертикальные песчаные столбы напоминали изображения Гранд-Каньона из того самого атласа, откуда я вырезал изображения флагов, чтобы потом разложить их на столе. Я мечтал о том, чтобы на этом поле был устроен грандиозный рок-фестиваль вроде Вудстокского. Слово «Вудсток» — зеленого цвета.

Я тогда был совсем юным, учился не то в третьем, не то во втором классе. Из какой-то телепрограммы — кажется, это был вопрос знатокам в передаче «Что? Где? Когда?» — я узнал о существовании картины «Черный квадрат», написанной Казимиром Малевичем. Что за чушь?.. Как можно простой квадрат называть картиной? К тому же он черный! Этот цвет может скрывать в себе только зло, страх, враждебность, грубость, гибель, ложь, боль и безнадежность. Потом я стал взрослеть, у меня началась переоценка ценностей. Если в прошлом я верил, что «Черный квадрат» — простенькая поделка, несложная в исполнении, то потом мне хотелось взбунтоваться и объявить его какой-то вершиной каких-то неведомых мне творческих процессов, о которых я не имел ни малейшего представления. Женька всегда оставался скептиком, он признает только разум, обязательно подумает, взвесит все «за» и «против», прежде чем что-то сказать вслух. Насчет «Квадрата» он всегда был осторожен. Может, потому, что не хотел показывать свою некомпетентность, может, для того, чтобы не провоцировать конфликт, а может, просто потому, что он мой брат. Друзья были радикальнее, а еще радикальнее были родители, ведь они могли обосновать свою позицию высотами жизненного опыта: — Что ты здесь ищешь, что хочешь увидеть? — усмехалась мама. — Он просто решил поиздеваться над такими как ты. Мечетесь между четырех углов, а никакого смысла тут нет! Если вглядеться во что угодно, пристально и внимательно вглядеться, то что угодно и можно разглядеть, было бы желание. А если воображение хорошее, то вообще легко получится. К тому же все эти художники и поэты ведут богемную жизнь, что-то нехорошее употребляют. Я надеюсь, ты не собираешься стать художником?.. А ведь когда-то она сама отвела меня в изостудию, но, конечно, для того, чтобы я не болтался без дела на улице. — Нет, не собираюсь, — отвечал я. — А кем ты хочешь стать? — Пока не знаю. Женька дожидался, пока мама уйдет, и хлопал меня по плечу: — Не дрейфь! Главное не то, что там получилось, а то, как он это делал. Он же первым придумал «Черный квадрат». Тогда ничего такого не было, а он пришел, всем показал — и оно появилось. Женька был еще мал и мог позволить себе детскую непосредственность, которая поддерживала мой подростковый мятежный дух. Сам он избежал тинейджерских метаний, когда немного подрос. Мама всегда оставалась спокойной за него, в отличие от меня. Женька никогда не пытался курить, никогда не пробовал алкоголь. Он всегда был ироничен. — Что ты долбишься в открытую дверь! Какая разница, что это такое: вид сверху на черный табурет, негры ночью грузят уголь, что-то еще — какая разница?!. А ты еще придумываешь, что это вечное одиночество, безысходность, черная дыра… Ты сам ищешь эту безысходность, думаешь, что это круто… а это тупо! В общем, кто как видит, каждый имеет право на все что угодно. Я рос, влюблялся, получал отказ, снова влюблялся. Иногда я приходил домой после разговора с очередной пассией, которая сообщала мне то же, что и предыдущая: «Ты хороший, но не люблю!» Я запирался в комнате, пытался для приличия, для отчета перед самим собой выдавить слезу. Не получалось: я рыдал, но где-то в глубине своего сердца, демонстрируя всем окружающим полное равнодушие. Мои любимые девушки отворачивались и переводили разговор на другую тему, как только я пытался начать рассуждать о «Квадрате». А я постоянно возвращался к нему, хотя мне и говорили, что на свидании нужно вести себя иначе. Но иногда беседа все же получалась. — Я бы на его месте изобразила черный круг, — говорила она. Не помню, как ее звали, их было много. — Это уже всеобъемлющий символ. Посмотри, он вмещает в себя весь мир, а квадрат — это какой-то участок, кусок, отрезок. Угораздило же влюбиться в умную. Она быстро понимала, что я не смогу поддержать диалог даже на эту тему, и уходила. Потом я видел ее с кем-то, кто вообще не интересовался живописью. Зато он был чем-то лучше меня. — Потому «Квадрат» и не может быть кругом, — возражал я ей. — Круг — символ бесконечности, а бесконечность не может быть черной. Черный — символ конца, но бесконечного конца… В общем, я запутался, но истина где-то рядом. Продолжить свои объяснения я уже не мог, больше мы не встречались. — Не живопись это вообще! Нет тут ничего гениального! — восклицал очередной собеседник. Собеседник, так и оставшийся безымянным, ничем не отличающийся от остальных. — Тебя убедили в том, что это что-то из ряда вон выходящее. А если это будет зеленый треугольник или оранжевый овал? Кстати, нормально будет смотреться. Попробуй перевернуть, какая разница. Я в детском саду лучше рисовал, а в школе вообще достиг высот мастерства… — Вот тебе хороший способ. Возьми сразу несколько кистей, каждую обмакни в свой цвет. Потом зажми их между пальцами и начинай. Когда надоест, замажь краской ладонь и ставь отпечатки. Получится шедевр. А ты — «Малевич, Малевич…» — Главное — найти покупателя, богатого выпендрежника, которому некуда девать деньги, чтобы ему хотелось выглядеть интеллектуалом, а не простым гопником… Или нарисовать простой пейзаж, где кажется, что вот-вот перешагнешь через раму и окажешься там!.. — Многие думают, что абстракционисты ничего не умеют, техникой не владеют. Но это не так. Кандинский шел на природу, открывал мольберт, писал пейзажи, тем самым нарабатывал настроение, а потом возвращался к себе в студию и изображал это настроение. Это гораздо интереснее. Пейзаж, портрет, натюрморт можно просто сфотографировать, но как изобразить чувство?.. Только абстрактно… — Малевич просто решил выделиться. Нарисовал черный квадрат и привлек внимание. Поползли слухи, кто-то написал статью, кто-то — книгу, а кто-то попытался повторить: сделал такой же квадрат, а критики сказали, что у него не получилось… — Теперь можно сделать так. Сфотографировать оригинал на цифру с большим разрешением и проследить закономерность расположения цветов. Тогда станет ясно, что именно хотел сказать Малевич. Только придется изобрести способ перевода невербалики в вербалику. А это отдельная тема… — Дело не в квадрате, а в его цвете. Если бы он начертил желтый квадратик, то никто бы его гением не считал. Это магия цвета, он это понял. Гениальность Малевича не в том, что он что-то нарисовал или начертил, а в том, что такая бредовая идея пришла ему в голову. Но главное, что желтый получает смысл только как сочетание других цветов, а черный — он самодостаточен, да и не цвет это вовсе… — Был Малевич, но был и писатель Андерсен, написавший сказку о голом короле… — Его работы не только сродни философии Шопенгауэра, богоискательству декадентов, но и дают нам, простым обывателям, замечательное единство формы и содержания. — Жаль, что мы так плоско мыслим, ведь это проекция черного куба... — Нарисуйте унитаз — все будут молчать. А про «Черный квадрат» не перестают говорить. Значит, это было злободневно… актуально тогда, злободневно и сейчас… — Это метафора максимальной четкости и при этом — полной беспросветности мира. А главное, что беспросветен мир внутри человека… — Это уникальный пример прорыва в искусстве. Что такое черный квадрат — не картина, а просто черный квадрат?.. Ничто! Как можно из «ничего» сотворить шедевр? У Малевича это получилось. Он сам не хотел и не ждал такого успеха, просто решил нарисовать пустоту, сотворить ничто. Он сделал, что хотел, а дальше все закрутилось само собой. «Квадрат» теперь живет сам по себе; я где-то читал, что Малевич считал его формой жизни… — Это пошлость. Ее повторит и ребенок, и сумасшедший! Все эти разговоры — чистая коммерция. Почему мы не любим попсу, но любим «Черный квадрат»? Ведь это одно и то же… — Может быть, это не беспросветность, а свет в конце туннеля… Только это негатив… — Любое произведение искусства — это не блуждания разума, не мысли, а эмоции. Что-то его мучило в тот момент, что-то радовало. Он изобразил свои чувства в виде черного квадрата. Вот здесь мы и убеждаемся в истинности поговорки «чужая душа — потемки». Не надо лезть в душу к Малевичу!.. — А что он курил перед этим? Художники — люди богемные, в те времена любили трубочку опиумом набить… Впрочем, нет, ничего он не употреблял, просто был ударен на оба полушария. Был в бреду, что-то намазюкал, а сам к утру уже не помнил, что именно. А потом всякие очкарики делают умный вид и о чем-то рассуждают… — Вам больше сказать нечего, кроме того, что он хотел этим заработать? Не судите по себе! Такие вещи не продают, между прочим. Больше того, их не обсуждают. От вашего сотрясания воздуха ничего не изменится… — Есть один критерий, который позволит отличить великое произведение искусства от поделки. Может ли простой человек это повторить? Повторите «Последний день Помпеи», повторите реквием Моцарта, повторите «Божественную комедию». Это шедевры, а их авторы — гении. А «Черный квадрат» может изобразить любой школьник… — Одни возмущаются, другие в восторге… Это искусство, которое не понять среднестатистическим. Для меня «Черный квадрат» — индикатор «свой — чужой». Но смотреть на него опасно. Втягивает… — Человек создавал картины на протяжении всей своей истории. Сначала были наскальные рисунки, потом — фигуры на амфорах, затем — иконы, потом мастерство росло и росло. Дальше развиваться было уже некуда. «Черный квадрат» — завершение процесса, конец истории… — Важно не то, что это «Черный квадрат» Малевича, а то, что это — «Черный квадрат». Если бы не Малевич, то кто-то другой догадался бы его нарисовать. Время требовало его появления… — «Сеятель» Остапа Бендера гораздо сильнее… — Кстати, хороший кот должен быть именно черным. Иначе он вообще не кот, никакой магии, никакой таинственности. «Черный квадрат» — магический символ, никому не дано разгадать его смысл… — Боже, это же консистенция зла! Убери это с моих глаз и со своих тоже убери! Одна аббревиатура «ЧК» чего стоит… — Почему ты зациклился на «Квадрате»? У Малевича есть много других полотен, своя манера — как и у Бурлюка, Петрова-Водкина, Бенуа и остальных. Почему его манифестом стал именно «Черный квадрат», а не «Корова и скрипка» или «Англичанин в Москве», например? Не было ответа в рамках истории живописи, он нашелся в истории дизайна. «Черный квадрат» — буква «А» в дизайне… — Интересно то, что споры о «Квадрате» уже не зависят от самого «Квадрата». Он уже перестал быть значимым. Размышления интересны, они наводят на другие мысли, а сам «Квадрат» давно уже умер. Повод мог быть другим, простота и примитивность нужны именно для того, чтобы забыть о предмете разговора. Несоответствие уровня мастерства, сложности исполнения и накала обсуждений интереснее, чем сам «Квадрат». Даже если кто-то сожжет оригинал, шум не утихнет… Мне нечего делать здесь, я поеду в Москву, там все иначе. Я видел москвичей на канале «Культура», я хочу оказаться там, наверное, их мнения будут не такими глупыми, как те, что я слышал до сих пор. У меня уже есть билет, а пока я пойду спать, уже поздно.

Глава 6.

Пять утра, они уже не спят. «Сибиряк» проезжает по ближайшему Подмосковью. Еще темно, но окна домов светятся, там все давно проснулись. Мы проезжаем мимо перрона станции Мытищи. Минут через двадцать перрон заполнится местными, которые будут воевать за лавку в электричке. В Новосибирске никто не согласится добираться от дома до работы больше часа, а для Москвы это обычное дело. Сутки здесь, наверное, длиннее, чем в других городах. Сама карта Москвы напоминает циферблат часов. Один час — Мытищи, три часа — Реутов, шесть часов — Щербинка, полдевятого — Одинцово, одиннадцать часов — Химки. Пора москвичам так и говорить: «На выходные ездил в Полвторого… Четыре Часа славятся своей гопотой». Ярославский вокзал, как и все остальные вокзалы, место всеобщей ненависти и нищеты. Я выхожу из вагона, словно из тюремной камеры. Сорок шесть часов в тесной вонючей каморке на верхней полке со снующими мимо или запершимися в своем купе надзирателями-проводниками кажутся пожизненным сроком, к которому меня приговорили за то, что я родился так далеко от центра мировой культуры. Центр мировой культуры встретил меня пристальными взглядами ментов, навязчивыми предложениями уехать неизвестно куда на такси и грязными лицами завсегдатаев вокзала, которые здесь живут, никуда не уезжая, нарушая тем самым исконное предназначение этого заведения. Хотя кто о нем вспоминает, стоит только переплыть из этого людского моря в другое, бурлящее в метро или на улице. Сумка с необходимым минимумом вещей обязательно должна быть в клетку, лучше красно-зеленую. Это бренд, свидетельствующий о том, что я вроде бы приличный человек, который не ездит в плацкартном вагоне, а летает на самолете. Очки, аккуратная прическа, клетчатая сумка… Да, запах после двух суток на верхней полке от меня исходит не очень приятный, но я никого не приглашаю вставать близко, хотя в московском метро иначе не получается. Кстати, имеют ли свой цвет запахи? Странно, что я никогда не думал на эту тему… Я попал в город-часы, город, в котором постоянно что-то происходит. Здесь все не так, здесь можно ходить в театр имени Моссовета, сидеть и хлопать в ладоши в студии телеканала «Культура», бродить по Третьяковке и часами смотреть на «Черный квадрат». Да, он здесь, я впервые увижу вживую то, что раньше разглядывал только на репродукциях в альбомах. Но озираться по сторонам нельзя, иначе в тебе угадают провинциала. Провинциал — самая тяжелая доля, я тащил на себе этот груз почти двадцать лет, но теперь я здесь, теперь все самое ужасное позади: после небольших формальностей в приемной комиссии института я получил направление в общежитие и примерную инструкцию, как туда добраться. Встречай, Москва, своего блудного сына, я вернулся домой! Обычно я подолгу изучаю указатели в метро. Людская толчея на «Новокузнецкой» создается искусственно. Казалось бы, можно повесить указатель прямо около лестницы, ведущей в центр зала с «Третьяковской», и тогда поток спешащих пассажиров сразу будет разделяться надвое, каждый поймет, на какой перрон он должен перейти. Но указатель висит поодаль, надо пройти к нему, потом вернуться и только после этого направиться в нужную сторону. Либо надо быть коренным москвичом и помнить траектории своих перемещений наизусть. Я долго изучаю список станций по обе стороны от разделяющей их на табличке черной линии. Линия пока не переросла в квадрат и не перерастет никогда. Очень скоро я стану москвичом и выучу наизусть все переходы в метро, разноцветный паук его линий перестанет меня пугать. А пока мне нужно добраться до общаги и поспать после всех своих столичных марафонов. — Здравствуйте, молодой человек, вы теперь будете здесь жить? — Я не понимаю, в чем я немедленно тону — в ее глазах или в обволакивающем голосе. — Это очень хорошо, что вы поселились здесь, я живу в соседней комнате. Меня зовут Настя, всегда рада, если заглянете на чашку чая. — Здравствуйте… спасибо… вы тоже заходите, — слова выдавливаются с большим трудом. Голос пропал, в горле ком. Она смотрит на меня, словно выжигая огнеметом то, что мгновение назад было лесом или тем самым полем, где мы гуляли с Элвисом. Боже, как описать то, что творилось со мной тогда?!. Не могу подобрать слова, мысли путаются в голове. — Молодой человек, вам говорили, что у вас очень красивые глаза? — вновь я услышал голос Насти. Пелена начала рассеиваться, я увидел девушку, словно в каком-то дурацком аниме. Там глаза рисуют в половину лица, а эмоции и мимика совершенно не похожи на человеческие. В этот раз неестественно вел себя я, жесты напоминали взмахи матроса с семафорными флажками. — Нет, мне не говорили, хотя, возможно, мои глаза действительно красивы, но они никак не смогут достичь уровня красоты ваших глаз… Я несу какой-то бред! В таких случаях положено говорить комплименты, вот я и пытаюсь это сделать, но лучше бы молчал. Наверное, она смеется про себя, продолжая смотреть влюбленными глазами… Влюбленными?! Когда же она успела? А я уже успел, но передо мной богиня, а перед ней — всего лишь я… Я закрыл за собой дверь, упал на нижний ярус двухэтажной кровати и моментально уснул. В дверь постучали часа через три. — Привет, меня зовут Яха, Яков по паспорту. Мы теперь соседи. Ты уже занял нижнюю койку… это классно, я буду наверху, люблю высоту! А ты в какой манере пишешь?.. Я хочу взять зрителей абстракцией. Реализм — это хорошо, но скучно. Я домосед, никогда из Подмосковья не выбирался, живу в Чехове, это на юг… А ты откуда?.. — услышал я тираду, лишенную логических переходов. Яха хотел рассказать обо всем и сразу, он, видимо, считал, что времени у него мало, поэтому говорил быстро и глотая целые слоги и слова. — Новосибирск. — Это далеко! К вам дофига на поезде ехать, наверное, часов шесть! — Он серьезно так думал, человек, который никогда не выбирался дальше границ Московской области, да ему это, скорее всего, и не было нужно… Я сразу вспомнил новосибирскую богему, довольную тем, что она живет далеко от «внешнего» мира, что ее никто не трогает. Думаю, он такой же. Но парень нормальный, так что уживемся… — Надо выйти, прогуляться, Москву посмотреть… Ты со мной? — Конечно, пойдем, потом пива купим, ага? — Яха угадывал мои мысли. К тому, что вагон метро тебя не выпускает, а выплевывает, я еще не привык. Начинать обзор Москвы с Красной площади — глупо, так делают только наивные туристы, которые остановились тут проездом на один день. Это мне не подходит, я собираюсь тут остаться надолго, так что мне пора начинать изучать местные закоулки. Но выкинуло нас из вагона именно на «Боровицкой». Пройдя по Александровскому саду, мы все же решили не поворачивать в сторону площади, а направились на Тверскую, гнездо разврата, корысти и роскоши!.. Они сидят в кофейне, я вижу их через окно. Они просто болтают с друзьями, читают какой-то журнал, смотрят в никуда и о чем-то думают. Счастье, наверное, заключено именно в этом, а не в том, чтобы добиваться чего-то великого… Заглянем правде в глаза. Я стану художником, обо мне напишет хвалебную статью какой-нибудь пузатый критик, а щупленький студентик наваяет курсовик о том, как я повлиял своей манерой на манеру такого же придурка… Но никто и ничего обо мне не напишет; я закончу академию, получу синий диплом, устроюсь куда-нибудь на работу. Я буду дизайнить на заказ, получать зарплату и нормально жить. Обзаведусь семьей, женюсь на этой… забыл имя… на той, которую видел сегодня в общаге… вспомнил — на Насте! А что, неплохой вариант… Она нежная, заботливая, у нас с ней будут дети. Двое, не больше… Мальчик и девочка… или две девочки. Мы с Настей часто будем ходить в кофейню и всегда садиться за один и тот же столик. Официанты нас запомнят, будут здороваться, а мы будем отвечать им кивком и улыбкой. Каждый вечер нас будут встречать вопросом: «Вам как обычно?» — прекрасно зная наш ответ. Конечно, зачем менять устоявшиеся привычки… — Слушай, может, тоже зайдем? — Яха прервал мои воспоминания о будущем. — У меня нет денег. — Я угощу сегодня, а потом — ты меня. Я не хочу становиться великим художником, я просто хочу кофе. С большой высоты больнее падать. На кофе наша прогулка не закончилась. Как и предполагалось вначале, взяли пива, посидели во дворике рядом с общагой, потом выпили еще. Охранник мог и не пустить, но сегодня дежурил нормальный парень, он протолкнул нас по одному через турникет проходной, тихо выматерился и приказал добежать до своей комнаты и рухнуть в койку. Мы поднялись на свой этаж, Яха открыл дверь и исчез в темноте, и я уже собирался последовать за ним, когда чья-то рука сжала мое плечо. Я обернулся и увидел Настю. — Здравствуй, мой Маленький Принц, — прошептала она.

Глава 7.

На вступительных я мало думал об учебе. Все прошло легко, творческий этап не был слишком сложным — по крайней мере, мне так показалось. Я продемонстрировал профессуре свои работы, они понравились, хоть и не были очень уж профессиональными… — В маляры бы идти твоему Малевичу! — еще дома твердил мне сосед каждый раз, когда мы усаживались с ним на лавочке перед подъездом. Мы никогда не были друзьями, но поболтать ни я, ни он не отказывались. О Малевиче я говорил часто, переводя разговор на обсуждение «Черного квадрата» с любой темы. — Закат! — протягивал я, отхлебывая из пивной бутылки и глядя в небо. Я мог начать разговор с чего угодно, все зависело лишь от того, что в данный момент было перед глазами. Точно так же я мог восхититься облаками, речной зыбью, проходящими мимо девушками или припарковавшимся рядом автомобилем. — Согласись же, что красиво, Вовчик! — Без базара! — отрезал Вовчик, отхлебывая. — Клево, когда небо красное! — Базара нет! — Вовчик был лаконичен, а его словарный запас позволял одним и тем же словом выражать целую гамму чувств: восхищение, презрение, пиетет, восторг, отвращение и даже гнев.

* * *

Девушка подошла к столу, приложила указательный палец к щеке и стала скользить взглядом по разложенным на преподавательском столе билетам. Наконец она остановила свой выбор, протянула руку и прочитала вслух текст, напечатанный мелким шрифтом на листке. — Вы можете не повторять написанное, вопрос мне известен, меня будет интересовать ответ, — издевательским тоном проговорил преподаватель. — Просто назовите номер билета — и все! Пока все! — он опять ухмыльнулся. Она развернулась и пошла искать место в аудитории, чтобы подготовиться. — Далеко не уходите, я все равно увижу шпаргалки! — У меня ничего такого нет… — Ну ладно, я пошутил, — снова ухмыльнулся молодой ассистент и уткнулся в газету, содержание которой не соответствовало теме сегодняшних бесед с абитуриентами. Не тратя времени на подготовку, я отстрелялся, получил заслуженную четверку и вышел в коридор, просидев там не меньше часа, прежде чем увидел, как легкой походкой, словно сбросив с себя тяжеленный груз, из комнаты вышла незнакомка, за которой я недавно наблюдал в аудитории. — Привет, как сдала? — На пять! — ответила она, немного опешив от моего напора. — Слушай, пойдешь с нами, мы хотим погулять по Москве, посидим где-нибудь… — Кто это «мы»? Я и с тобой-то в первый раз разговариваю. — Ладно, Ульяна… Никто никуда не собирался, я тут никого не знаю, кроме своего соседа по комнате. Я просто приглашаю тебя посидеть в кафе. Мы же будем учиться вместе, нам надо подружиться, — ляпнул я в конце, не понимая, зачем сделал это. — Мы будем учиться вместе, только если все сдадим. Так что кафе подождет… А откуда ты знаешь мое имя? — Услышал на экзамене. — Кафе подождет, — вновь отчеканила Ульяна. — Буду учиться. Как-нибудь после экзаменов. Я поймал ее на слове: — Но после экзаменов — ага? — Ага, если тебе так удобнее. Если тебе не трудно, говори со мной на нормальном языке! — Будь по твоему, Ульяна, однако все обещания я понимаю буквально, так что послезавтра после экзамена буду ждать тебя здесь, ага? Ой, извини, вырвалось… Это проклятое «ага» теперь мешает мне жить, но я буду с ним бороться, даю слово! — Я тоже понимаю все обещания буквально, так что у тебя есть два дня на окончательную победу над своим «ага». До встречи! Она на мгновение сжала мою руку, потом помахала мне и растворилась среди измотанных экзаменом абитуриентов.

* * *

Яха и Настя двигались стремительно, казалось, что они расталкивают всех, кто встречается на их пути. Они идут немного впереди, а я плетусь, отставая от них на пару шагов, отрешенный от мира. — Стой! Красный! Это Настя. Она крепко держала меня под руку, не позволяя ступить на проезжую часть, где автомобили в один момент превратились в табун, сметающий со своего пути случайно оказавшихся пешеходов. — Что с тобой, дружище? Перезанимался? — Яха пощелкал пальцами у меня перед глазами.

* * *

Вовчик обычно много болтал, думая, что я его слушаю. Он мог рассказывать обо всем, что мне было безразлично, оставалось только кивать головой. — Ты видел солнечное затмение? — спросил я его однажды. — Видел… Вот ты сидишь дома, никуда не вылезаешь, а меня в детстве батя везде возил. Представь — поле, мы едем на машине, а тут уже днем начало темнеть… Мы остановились, вышли. Тут солнце стало прятаться. Батя посмотрел на него без темных очков, вскрикнул от боли, потом побежал в машину, уткнулся лбом в руль — так и сидел. Я понял, что надо с очками, тоже в машину полез. Батя протянул мне дискету — помнишь, раньше были такие, пятидюймовые?.. Мы разломали ее, вытащили какую-то круглую фигню, через нее и смотрели. Сначала была какая-то светящаяся кромка, а потом все погасло!.. А-а, я понял, к чему ты клонишь… Да, это был твой «Черный квадрат»: раньше было много разных цветов, а потом их все закрыло черным. Он замолчал на какое-то время. — И это клево! — добавил Вовчик.

* * *

Я подмигнул каменному Пушкину, а он остался равнодушным, но смотрел на нас с Настей и Яхой по-доброму, без осуждения. Когда-то он пугал нас каменным гостем и медным всадником, а теперь сам встал на их место. Мы шли мимо витрин и людей. Ульяны с нами не было.

Глава 8.

В музее, куда я направился в это воскресенье, две выставки. По стране возят экспозицию Марка Шагала. Название точно не помню, но что-то связанное с Библией. Сегодня коллекцию привезли в Москву, через некоторое время она отправится дальше. Вторая выставка — какие-то буддийские сокровища. Под одной крышей должны сойтись Запад и Восток, изображая примирение. — Вы знаете, куда шагал Шагал? — так мы однажды приставали к девушкам на Чистых прудах. Они этого не знали и не хотели знать, они просто гуляли и мечтали, чтобы к ним подошли познакомиться нормальные парни, не замороченные всяким псевдоинтеллектуальным бредом, а не подвыпившие художники, не способные сводить их в кафе, так как денег хватит только на коктейль в «Макдоналдсе». Сегодня я сам шагал к Шагалу. Билеты купил на обе выставки; вопрос о том, куда пойти сначала, был труден, но решился быстро. Логика была проста: вдруг на вторую выставку не останется времени. Хотя экспозиции работали до вечера, а залы небольшие, но все же… Чем характерен Шагал — у него нет ничего лишнего. Хотя, конечно, это можно сказать и о других великих художниках. Посмотрите, разве можно что-нибудь добавить к «Кувшинкам» Моне, хотя бы одну кувшинку? Наверное, нет. Их там ровно столько, сколько должно быть, и расположены они именно там, где надо. Женька бы это не понял, он задал бы простой и глупый вопрос: а почему нельзя их поменять местами? Хотя ему я, наверное, смог бы объяснить, он программист, так что знает, что такое требуемое количество в нужном порядке. По крайней мере, я мог бы сравнить это с дефрагментацией диска. К Рафаэлю добавлять можно. На картине «Афинская школа» изображено больше двух десятков философов. Пифагор уже умер, а Аверроэс еще не родился. Я бы добавил туда оппонентов Сократа. Где Тимей, где Критий, где Федр с Федоном?.. Получилась бы интересная композиция: все нападают на Сократа, Сократ забрасывает их неопровержимыми аргументами, а дева в сторонке уже готовит цикуту. Аргументы Сократа можно изобразить на облачках с текстом. Получится комикс от Рафаэля… Оригинально!

* * *

На семинаре по философии у нас молодой препод по имени Костик. Работает он первый год, сильно волнуется, перед семинаром обязательно выпивает для храбрости. Он ходит между рядами, держась за парты, на переменах прислоняется к стенке и стоит так до самого звонка. — Вы ознакомились с произведениями Аристокла Афинского, более известного под именем Пла-а-атон-н, — растягивая гласные и согласные, произносит Костик. — Ну и как?! — спрашивает он, застенчиво щурясь, улыбаясь и оглядывая аудиторию в надежде увидеть поднятую руку.

* * *

Платон шагает рядом с Аристотелем, отвернувшись от своего учителя Сократа, который занят спором с Алкивиадом и Антисфеном. Он не обращает внимания даже на красавицу Гипатию. О Гипатии я узнал когда-то из детской энциклопедии. Из античной ученой составители попытались вырастить пионерку-героя. Ребятам дошкольного и младшего школьного возраста подробно рассказывали о том, как озверевшие христиане напали на ученую и заостренными краями раковин вырывали куски мяса из ее тела. Примерно так дошколятам и октябрятам пытались привить атеистическое мировоззрение. Конечно, им было еще рано смотреть на изображение библейских сюжетов у Шагала, иначе случилось бы самое страшное для идеологов тех времен: маленькие дети посмотрели бы на рисунки старого еврейского художника и поняли бы их. Буддийскую выставку я пробежал за двадцать минут. Красиво, изящно, много деталей, чувствуется мастерство, но не то… — Как вам выставки, какая понравилась больше? — спросила сотрудница музея на выходе. — Буддистам не хватает простоты, — ответил я. — Простота многое в себе содержит. Взять, к примеру, «Черный квадрат» Малевича… — начал я было, но, махнув рукой, попрощался и вышел на улицу. И снова о «Кувшинках». Наверное, они просто совершеннее людей. В отличие от философов, они не задумываются о смысле своего бытия, поэтому их ровно столько, сколько и должно быть на этом пруду.

Глава 9.

— Начать лекцию о живописи непросто! — вдруг взорвался профессор, несколько секунд до этого молчавший и словно с испугом в первый раз разглядывавший студентов. — Наверное, проще быть поэтом, «говорить словами о словах». А как описать словами образы? Что более универсально — слово или образ? Конечно, мы обязаны сказать, что образы полнее слов… Кстати, что такое любовь? Поэт может описать чувство так, что мы прочитаем и скажем: «Да, это любовь, это страх, это восхищение, а это — безразличие!» А что можем сделать мы, художники?.. Я называю вас художниками, коллегами, ведь в душе вы уже стали живописцами… А что такое душа? Вот этого поэтам не понять, хотя они поминают ее в каждой строке. Душу нельзя проговорить, но можно представить, а для этого и существует живопись. Я внимательно слушал, хоть и чувствовал себя невыспавшимся. Вчера я никуда не ходил, ни с кем не встречался, не выпил ни грамма алкоголя, не переполнял свою голову излишними впечатлениями. Я провел весь день спокойно, предпочитая одиночество веселым крикам за стеной, пьяной физиономии Яхи и настойчивым попыткам Насти схватить меня за руку и стянуть с койки, дабы увлечь в неведомое путешествие по коридорам общежития, пока Настя не сдалась и не заснула у меня на руке. Она просто заснула, а когда проснулась утром, то не поняла, почему оказалась в моей кровати одетая. — Почему, почему… — передразнил я ее. — Потому что сегодня первое сентября. — А что, первого нельзя? — Еще — потому, что ты выпила. — Когда я выпью, меня легче затащить в постель. — Ты же и так спала в моей постели. — Но я же не спала с тобой. В общем, получилось все именно так, как получилось. Утром я развел кипятком растворимый кофе, покрутил в руках пакет с печеньем, решив не открывать его, одним залпом выпил горячий утренний напиток и вышел за дверь. Я не помню, как мама собирала меня первый раз в первый класс, но сейчас мне показалось, что думал я тогда примерно о том же: чего-то боялся и на что-то надеялся. Небо сегодня было ясное, солнце припекало, гулявшие вчера однокурсники явно мучились головной болью. Я же внимательно прослушал приветственную речь ректора в институтском дворе, в которой не было ничего интересного, и занял свое место в аудитории, где должна была состояться первая лекция. — Вот еще одно отличие слов от образов. Представьте, что перед вами белоснежный лист бумаги или кусок холста, натянутый на подрамник. Вот этот момент, когда мир еще не сотворен, но все во власти творца… Что вы можете сделать? Нанести один мазок, одну линию, просто брызнуть краской — и вот уже движение, уже целый мир! Теперь мы в ожидании… А как поступит литератор? Станет ли тетрадь другой после того, как он напишет первую букву, даже первое слово, первую строку? Нет, ведь он ищет законченную мысль, а у живописца мысль закончена в каждом образе, а после начинается другая. Нам не нужно подбирать слова, исправлять ошибки… Профессор на миг замолчал, а я посмотрел на сидевшую рядом Ульяну. Она была словно загипнотизирована, широко раскрыла свои серые глаза и смотрела вперед, но не на преподавателя, а будто бы сквозь него, как если бы видела, чьим орудием и репродуктором стал лектор. Я осторожно прикоснулся к ней и погладил по руке. Она не обратила сначала внимания, а потом отдернулась, не отводя взгляда от профессора. — Классно, да? — попытался я заговорить с ней шепотом, не найдя ничего более умного. — Тс-с! — прошипела она, приставив пальчик к губам. Профессор в это время молчал, задумавшись и блуждая вдоль доски. Через миг он вновь прервал тишину громким возгласом: — Забудьте слова, забудьте то, о чем я говорю вам сейчас. Просто берите кисти, краски и не думайте ни о чем! Мысль будет только убивать ваши образы. Зачем думать и что-то дополнять, убирать, исправлять… Вот они, краски! Вот они, контуры! Вот они… — профессор задумался. — Видите, я не могу подобрать слово, сбился. А в образах сбиться нельзя… Я вам расскажу одну историю. У меня есть маленький сын, тоже, наверное, будет художником… Однажды я написал небольшой натюрморт, просто развлекался, хотел убить время. Оставил его, ушел в другую комнату, а парень взял кисти и что-то там наляпал сверху. Я вернулся, увидел это, опять взял краски… Его мазня вполне подходила под задуманное мной. Я продолжил линии, где-то наложил другой цвет. В итоге получился новый образ, не хуже предыдущего. Кстати, забудьте о категориях «лучше» и «хуже». Это не для нас, нам позволено все! Нравится вам такой образ жизни?.. — Да-а! — нестройными голосами ответила аудитория… Прозвенел звонок, мы с Ульяной вышли в общем потоке в коридор. — Мне здесь начинает нравиться. Я опять сморозил очевидную глупость, а Ульяна ничего не ответила, лишь пожала плечами. В студии нас ждет другой преподаватель, намного моложе лектора, который даже в свои зрелые годы не утратил юношеского бунтарства и способности стать отцом маленького сына. Этот препод долго не обращал на нас внимания, прилаживая на мольберт чистый лист ватмана. — Ну что, устали от теории? — обратился он к нам. — Ничего, сейчас перейдем к практике, к тому, что вы, наверное, уже успели полюбить, если оказались здесь. Я тоже тут учился и слушал лекции, но практические занятия мне всегда были интереснее и милее… Итак, мы собрались тут не для того, чтобы молоть языком, а чтобы начать работать! — он обернулся к мольберту. — Передо мной палитра, она пока чиста, сегодня утром на кафедре мне выдали совсем новую. Здесь будут намешаны краски и цвета. Какие — это вам решать, вы будете хозяевами, демиургами. Ладно, что-то я разговорился, пора начинать… Белый лист сорвался с мольберта и, шелестя, упал на пол. — Хорошая примета! — весело заметил преподаватель. — Если картина упала, то ее купят! Так вот, я продолжаю… Есть всего три цвета: красный, желтый и синий, все остальное — их сочетание. Если смешать все цвета, то получится белый… Чушь! Малевич смешал цвета и получился черный! Теория и практика друг другу противоречат. Сегодня первое сентября. Я влюбился. Она блондинка, носит оранжевое, у нее серые глаза.

Глава 10.

С утра казалось, что день потрачен зря. Прогулка по Третьяковской галерее, конечно, была впечатляющей, но я все же решился задать работникам галереи дурацкий вопрос, который звучал еще глупее из уст широко раскрывшего глаза и разводящего руками очкарика: — А где здесь «Черный квадрат» Малевича? Я приготовился к тому, что меня примут за продвинутого ценителя современного искусства, но седовласая служительница музея посмотрела на меня свысока и, усмехнувшись, ответила: — «Черный квадрат», молодой человек, находится не здесь. Поезжайте на Крымский Вал, в ЦДХ, именно там находится Третьяковка, которую вы ищете. — А здесь тогда что? — Здесь Третьяковская галерея, там — тоже Третьяковская галерея. И дом-музей Васнецова, и музей-квартира Васнецова, и музей-мастерская Голубкиной, и дом-музей Корина — все это тоже Третьяковка… Я снова отправился к метро, добрался до «Октябрьской», пробежал по улице и напротив парка нырнул в подземный переход. Приятно сидеть или бродить среди картин, пусть даже типовых и интерьерных: ты смотришь на них, они смотрят на тебя — вы на равных. А те полотна, что висят в галереях, уже кем-то убиты. Может, самим художником, может, галеристами или аукционщиками, но все это так похоже на мясные ряды на рынке. Картина жила в мастерской, автор кормил ее новыми красками, ухаживал, лелеял ее… а потом снял со стены, отправил на убой, на продажу. А здесь они еще живые, им еще предстоит украсить чей-то дом… Я вынул из кармана новенький студенческий билет и сунул его в окошко администратора. Девушка по ту сторону стекла молча покрутила его перед собой и выписала контрамарку. Эй, мое имя вам еще не известно?.. Скоро обо мне все узнают (или узнаете только вы, ведь я буду торговать картинами в переходе неподалеку)!.. Я бежал сквозь залы в поисках «Черного квадрата». Он там, за стеклянной дверью… Я войду и увижу его! Наверное, я упаду на колени или меня хватит инфаркт. Сейчас я иду не на выставку, не в музей, а в храм — «Квадрат» и висел когда-то в верхнем углу зала, там, где традиционно помещали иконы. В зале был полумрак — никакого умысла администрации в этом не было, просто решили сэкономить на лампочках. «Квадрат» располагался не на стене, а на колонне посреди зала, он снова играл роль иконы. Полотно было закрыто стеклом, в котором я увидел свое отражение. Еще полчаса назад я представлял, что упаду перед «Квадратом» на колени, но сейчас мне этого делать не хотелось: в нем не было ничего особенного. Я долго, будто в пустоту, смотрел на картину… А потом развернулся и ушел домой.

Глава 11.

Я ребенок восьмидесятых, самого конца этого серого и скучного десятилетия. Как и все парни моего поколения, я был влюблен в Наташу Гусеву. Наташа появлялась в нашей жизни раз в год, когда на летних каникулах школьников радовали «Гостьей из будущего». Никакой видеотехники у родителей простых советских школьников тогда не было, мы полностью зависели от желаний и планов начальников Центрального телевидения. Нам оставалось только ждать — и мы ждали: целый год, влюбляясь поочередно в своих одноклассниц, соседок по подъезду и случайно встреченных где-то девчонок, мы жили будущим, в которое летом входила одна и та же гостья. И начиналась неделя абсолютного счастья… Каждое утро мы, забывая о том, что на каникулах принято спать до полудня, поднимались пораньше, чтобы отправить родителей на работу и устроиться перед телевизором. «Конец света» неумолимо приближался, в пятницу нас ожидала последняя серия. Алиса прощалась с одноклассниками, уходила в наполненную ярким светом комнату, дверь за ней наглухо закрывалась, а тонкий девичий голосок умолял прекрасное далекое будущее не проявлять излишнюю жестокость к дальнейшей судьбе.

Вплоть до вечера я ходил отрешенный, ронял все из рук и не хотел есть. Пришедшая вечером с работы мама строго спрашивала, почему я не пообедал, а потом с улыбкой смотрела на меня, понимая, что ее сын влюбился… Потом мы взрослели, влюблялись снова, но смотрели уже другие фильмы, а Наташу Гусеву заменила милая Софи Марсо. Фильм был старый, снятый раньше «Гостьи», зато героиня была немного постарше… Кстати, вон та девушка, обернувшаяся и посмотревшая на меня, очень похожа на Софи в том самом фильме: и черты лица, и взгляд… Я приглашу ее позировать, напишу с нее портрет Софи Марсо. Никаких контуров, все будет немного смазано… А ее зеленая кофточка, она так гармонирует с красной блузкой ее подруги — это сочетание несочетаемого! — Гуля, поторопись! — звонким голосом окликнула мою будущую модель девушка в красной блузке. — Бегу! — ответила она, уткнувшись взглядом в пол, на ходу застегивая сумку. Проход был довольно широкий, но мы все же столкнулись в дверях. — Простите, я вас не видела, — начала было оправдываться она. — Ничего страшного, Гуля! — ответил я. — Мы знакомы? — слегка испуганно спросила она. — Почти! Я ведь уже знаю, как тебя зовут. Красивое имя… такое необычное. — Татарское… оно означает «цветок граната». — Никогда не видел цветы граната, но я нарисовал бы их. — Ты художник? — Только учусь, но в будущем ты обо мне услышишь, обещаю!.. Ты сможешь позировать мне? — Ты же собрался рисовать цветок. — Но ты и есть цветок! — Спасибо, нам пора идти… может быть, увидимся. Гульнара и ее подруга исчезли в дверях. Я уже знал ее имя, знал, где можно ее найти. Над алгоритмом поиска я трудился весь следующий вечер. В университете восемь факультетов, восемь деканатов, я знаю имя, но не знаю фамилии… — Здравствуйте, мне нужно передать информацию о стажировке одной из ваших студенток. Я знаю имя, но не знаю фамилии… Не могли бы вы помочь мне ее найти? — этой фразой я начинал разговор с секретаршами деканатов.

Я побывал в деканатах пяти факультетов из восьми. Мне повезло: грубо послали только в трех. В двух согласились помочь, показали личные карточки студенток с именем Гульнара, которое оказалось не таким уж и редким. Теперь в памяти моего телефона был номер девушки в зеленой кофточке, так и не улыбнувшейся мне. Когда я стал еще старше, я присоединился к поклонникам Одри Хэпберн и противникам Мэрилин Монро. Всецело поддерживая фракцию «одринистов», я ругал «мэрилинщиков» за пристрастие к вульгарности. Милая Одри просилась на портрет: выразительный взгляд, четкие очертания губ и подбородка, прическа с непослушной прядью. А Мэрилин нарисовать нельзя — если ты не Энди Уорхол, конечно!

Глава 12.

— Вас что-нибудь интересует, молодые люди? Хозяйка маленького магазина, продающего какой-то элитный чай, готова была включить все свое обаяние, чтобы обменять товар на последние деньги малообеспеченных студентов. — Мы просто показываем другу Москву, он приехал из Новосибирска. — Зачем ты сказал, что я из Новосибирска? — возмутился я «разоблачением». — Не стесняйся, здесь все такие, все откуда-нибудь приехали, — улыбнулись мои экскурсоводы. Дашка — коренная москвичка в энном поколении, что само по себе удивительно. Она любит Москву. Живет Дашка в переулке у Патриков. Мы часто выбираемся туда, смотрим на плавающих лебедей и гогочем над бездарно сработанными чугунными картинками на тему крыловских басен у памятника великому интерпретатору сюжетов Эзопа. Особенно нас веселит слоновья задница, на которую равнодушно глядит искоса уродливая Моська, повернувшаяся в сторону гуляющих вокруг пруда прохожих, демонстрируя свою усталость от бесконечно повторяющегося повествования и своей роли в нем. Дашка любит Москву, а я не говорю ей правду о том, как сам отношусь к этому городу. Теперь я уже знаю: Москву нельзя любить, Москвой можно только пользоваться, прекрасно понимая, что она тоже пользуется тобой. — Ты любишь Москву? — спрашивает меня Яха. — Да нет… — Почему? — недоумевает Яха. — Как можно любить камень или асфальт?.. Дашка любит ходить на выставки и на концерты, разгуливает по ночам и не боится, что к ней пристанут гопники. В городе, где все что-то ненавидят, она любит. Любит своих кошек, любит подолгу смотреть в окно и о чем-то думать, не сразу откликаясь, если кто-то ее позовет. Любит оставаться одна, хоть дома, хоть в большой компании — уходит в сторону и молчит. На Патриках, когда шумная тусовка собирается вокруг одной из лавочек, распугивая старушек, Дашка спускается к пруду, фотографирует лебедей, бросает им крошки на воду и даже о чем-то разговаривает с ними. Еще она любит песни неизвестных бардов и мечтает жить в Индии или в Китае. В ее комнате на стенах развешаны разноцветные шелковые лоскутки, буддийские амулеты, картинки, с которых улыбаются толстопузые китайские чиновники, африканские маски. Каждый входящий в комнату напоминает о своем появлении звоном колокольчиков, которые он задевает лбом. Дашка часто надевает какие-то бесформенные юбки, сотканные из мешковины, расшитые тесьмой рубахи, вплетает в волосы разноцветные ленты, украшенные бисером. Она носит очки, специально подбирая большие оправы, чтобы выглядело немного забавно и ни в коем случае не по-деловому, не в офисном стиле. Чтобы было еще смешнее, она иногда засовывает под очки палец и чешет глаз или протирает стекла изнутри, оставляя там свои отпечатки. Летом Дашка уезжает подальше от городского шума, появляясь в Москве лишь на несколько дней, чтобы покормить лебедей на Патриках. Она предпочитает быть потерявшейся маленькой девочкой в большом мире на фоне горных пейзажей или в лесных дебрях, слушая шорох огромных березовых листьев и стрекотание кузнечиков. Она исходила пешком и объездила на велосипеде Подмосковье, надолго убегая от родителей, которые, в общем-то, о ней и не беспокоились лет с четырнадцати. Мама и папа просто всегда ей верили, они знали, что Дашка путешествует не одна, что всегда рядом есть кто-то, кто сможет за нее постоять. Став постарше, она уже смело разъезжала автостопом и на электричках-«собаках» по стране, добиралась до Алтая и Байкала (проезжая, кстати, мимо Новосибирска, но даже не подозревая о том, что мы когда-нибудь познакомимся). Она ездила на юг, забираясь подальше в компаниях бездельничающих хиппи, и на север, в Карелию, с такими же длинноволосыми бродягами, бегущими от цивилизации. В Карелии со своим очередным другом она однажды забрела в запретную зону, поблизости от финской границы. Пограничники привели их под конвоем на свою заставу. — Мы за бугор не собирались! — выпалил Дашкин попутчик. «Дурак, тебя же еще ни о чем не спросили!» — подумала Дашка. Пограничники посмеялись, посадили скитальцев в тепловоз идущего из Финляндии товарняка и дали в дорогу две буханки хлеба, сразу же съеденные оголодавшими путниками. Парень ел жадно, оставив Дашку совсем голодной, и сошел на одной из промежуточных станций. Она же поехала дальше и больше не вспоминала о нем… — Это твоя работа? — спросила она меня, показывая на висящий на стене лист ватмана, где плясали несколько разноцветных акварельных квадратиков, пытаясь вырваться из прямых линий и углов. — Нравится? — ответил я вопросом на вопрос. — Нравится, оригинально… Твои квадраты… они как люди. Я угадала? — Именно так! Наверное, они приятели, они даже разговаривают между собой. Посмотри, они все разноцветные, каждый думает о своем, каждый что-то чувствует. Красный, он возбужден и чем-то недоволен… или он пьяный — видишь, вот-вот упадет. Синий спокоен, он думает о том, что не касается больше никого. Зеленый прячется за синим, он испугался красного, тот готов полезть в драку. А желтому просто скучно, потому он и стоит отдельно, вдалеке от всех остальных, в углу. Он вообще не хочет быть на этом листе, жмется к краю и мечтает о том, чтобы выпрыгнуть отсюда. Но он слишком слаб, желтый цвет — цвет слабых и стеснительных. — Молодец, ты классно рисуешь квадраты… А можешь нарисовать кошку? Просто кошку, о которой ничего потом не нужно будет говорить, все и так будет понятно. — Могу, но разве интересно то, к чему нечего добавить? Я люблю, конечно, классику, академизм, барокко, но обо всем этом нельзя ничего сказать, там и так все понятно — содержание в нем есть, а формы нет. А в авангарде все наоборот: есть только форма, но нет содержания, его ты придумываешь сам. Или наоборот, есть только содержание, но нет формы... Тьфу, блин, запутался! В общем, эти квадраты прекрасны… Смотри на них и восхищайся… но если хочешь, то можешь критиковать, я не обижусь… — я улыбнулся и покраснел, как тот квадрат, с которого мы начали осмотр и рассуждения. — Я же говорила тебе, нарисуй кошку! Она будет пушистой и мягкой, будет смотреть с картины и просить молока. — Как же я дам ей молока? — Нарисуешь. Я хотела тебя еще спросить про эти квадраты. Почему нет черного? Он был бы обречен на успех! — Дашка ухмыльнулась. — Малевич нарисовал, теперь все о нем вспоминают. — Черный квадрат одинок, ему не нужна компания. Все эти красные, желтые… зачем они ему? Он сам все знает, все видит, а эти просто болтались бы у него под ногами. — А у квадрата есть ноги? — У черного — точно есть! У него есть все, — я же говорю, что ему никто не нужен. Мы смотрим на этих разноцветных, а им до нас нет дела. А черный квадрат смотрит на каждого, кто подходит; мы думаем о нем, а он думает о нас… А эти думать не умеют, они придурки, ни на что не способны!.. Ты права, лучше я изображу кошку. Я начал говорить тихим голосом, но теперь почти кричал, а мои глаза наполнились слезами. Я вдруг понял, что я бездарность, что никому не нужны мои квадраты, что я просто пытаюсь повторить то, что до меня многие делали тысячу раз. Изобразить квадрат непросто, это под силу только Малевичу, но никак не мне. Я протянул руку, сорвал свои квадраты со стены и разорвал ватман пополам. — Зачем ты сделал это? — закричала Дашка, и все пришедшие на выставку студенческих работ обернулись на нас. — Я породил, я и убью, — пожав плечами, ответил я. Внезапно накатившаяся истерика так же внезапно прошла, мне стало хорошо уже оттого, что я могу так просто обращаться с собственными творениями. Я хозяин, я могу делать все, что захочу, не это ли самое приятное на свете… Я глупо улыбнулся всем собравшимся, взял Дашку под руку и вывел ее из институтского коридора, превращенного сегодня в выставочный зал. Мы вышли на улицу и долго молчали, бродя по опустевшим к вечеру переулкам. — Здесь я тебя оставлю, — нарушила молчание Дашка. — Я пришла, это мой подъезд. Спасибо за выставку, за то, что проводил… и не расстраивайся, картина классная. И вообще, мне все очень понравилось. — Можно поцеловать тебя? — Да!.. …Гульнару, мою Эвридику, я с тех пор не встречал. Она уехала куда-то подальше, туда, где никто ее не знает. С Дашкой, моей Медеей, все понятно. Ее ожидает, наверное, судьба Илмаре. Она ездит автостопом, плетет феньки, увлекается чем-то индийским. Ульяна, моя Хлоя, больше ничего не боится. Даже если молодой препод намекнет ей на то, что нужно убрать несуществующую «шпору». Настя — моя Ариадна, подающая руку в темном лабиринте, указывающая путь к свободе, к самому себе. Она умеет разговаривать со своей судьбой. Она сильнее всех. А у меня все в порядке. У меня есть мой черный квадрат. Мой черный квадрат — четыре стороны, на которые мне предлагают идти. Мой черный квадрат — четыре угла, в которые я могу спрятаться… и в которые меня ставят за непослушание. Мой черный квадрат — четыре части, на которые я разорван. Мой черный квадрат — это четыре женщины, которых я люблю. Люблю искренне, каждую по-особому… Я не вписываюсь в рамки, я хочу вырваться из квадрата, но не знаю, в какую сторону мне идти. Я понимаю теперь мамины слова: «Надеюсь, ты не собираешься стать художником…» Иногда мне становится жаль, что стал. Но стал же! Я смотрю на «Черный квадрат» Малевича и вижу в нем свое отражение. «Черный квадрат» — это зеркало, каждый видит в нем только то, что есть он сам. Если он видит в нем только черный квадрат, это значит, что сам он — не более, чем черный квадрат. Когда-нибудь и я напишу свой черный квадрат. Это будет только мой квадрат, не похожий на другие. Мои линии, мои углы. Мои и только мои.

xn--90aefkbacm4aisie.xn--p1ai

Черный квадрат и молочная кайма – Журнал «Сеанс»

«А сколько всяких окаянных интеллигентов, неприкаянных студентов, разных чудаков, правдоискателей и юродивых, от которых еще Петр I тщился очистить Русь и которые всегда мешают стройному строгому Режиму?»

А. Солженицын

В центре знаменитого холста И.Глазунова «Мистерия ХХ-го века» — «темные силы», что, по его мысли, «злобно гнетут» человечество: Маяковский, с наглинкой глядя из-под блатного келаря, навел на нас «товарищ маузер», пригнув пупырчатую голову, прет, как через чащу, мрачный приземистый орангутанг — Пикассо; кликушествует, отвесив мокрую губу, косматый нетопырь — Сартр… Банду осеняет их икона — «Черный квадрат» К.Малевича.

К.Малевич. Сложное предчувствие. Х.,м. 1928-1932

Аж с 1915-го года не стихает шквал споров вокруг этого невиннейшего художественного жеста. Будь «Черный квадрат» прихотью идиота, как полагает обыватель — ну, сгноили бы в запаснике и забыли, так нет! «Мистерия века» — в том, что картину все оспаривают, часто с противоположных позиций. Сталинисты стращали ею как буржуазным происком, И.Глазунов, напротив, выдает ее за детище разрушительного коммунизма — в новом холсте, «Великий эксперимент», он неугомонно втискивает «Черный квадрат» в очертания роковой Красной Звезды вместе с изображениями Ленина. Сталина, Дзержинского…

Б.Гройс — вряд ли сторонник идей И.Глазунова, но во взглядах на К.Малевича они удивительно сходятся: «Черный квадрат» является знаком космической смерти. С этим, кажется, уже и никто не спорит — что же еще может означать такая картина, как не смерть! Но… почему, собственно? Логичнее было бы уж назвать картину символом бесконечности, т.е. вечного продолжения. Однако, традиция благожелательного истолкования , презумпция невиновности — не приживается у нас ни в судопроизводстве, ни в практике, даже либеральной. Б.Гройс, все выискивающий у авангардистов подстрекательства к политическим диктатурам, пишет: «Искусство позднего Малевича оперирует с уже мертвыми формами крестьянской жизни, на его глазах подвергшимися окончательному уничтожению в ходе сталинской коллективизации. Обращение Малевича с этими формами менее всего социально-критично: оно именно супрематично, поскольку, полностью принимая их смерть. Малевич канонизирует эти формы как истинные формы искусства, создавая из них новый иконостас».

Тут дивно все — ледяной тон, забюрокраченный язык, коим просто неприлично писать о задиристой живописи («подвергшимися окончательному уничтожению», «менее всего социально-критично» и пр.), смысл высказываний. Походя обронено — К.Малевич «полностью принял смерть» форм крестьянской жизни… Да чем подтвержден чудовищный поклеп, сказанный впроброс. как само собой разумеющееся? Словами К.Малевича? Но он писал иное:«…..я понял крестьян через икону, понял их лик не как святых, но простых людей… Я остался на стороне искусства крестьянского…» Скорее — его… репутацией: чего ожидать от автора «Черного квадрата», певца космической смерти?

В этих органичных для нас предвзятости к художнику и безразличии к искусству — больше «тоталитарности», чем в горластых манифестах авангардистов.

Считается, что в «Черном квадрате» К.Малевич изобразил «ничто», дыру, провал — хулиганским вывертом выразив тупик нигилизма. Прочтение говорит лишь о нашей зачумленности идейными абстракциями, предписывающими произведению загодя установленный смысл — а собственный язык искусства держащими под неусыпным подозрением. Действительно, зачем он? Не иначе, чтоб скрыть политическую крамолу. Доходило до анекдотов: абстрактные композиции В.Кандинского «Сумеречное» и «Смутное», помеченные, как на грех, 1917-м годом, десятилетиями трактовали как… антиреволюционные, хотя даже «сумеречность» и «смутность» их были не мрачны, а переливчато-загадочны, волшебны.

Парадокс — и с «Черным квадратом»: некая идейная злонамеренность приписывается произведению, не предполагающему «идейных» прочтений: оно значит ровно то, что значит -черный квадрат и молочную кайму. И только? Но для К.Малевича холст полон чудесных живых значений: белое поле — не от струек ли сахарного песка, что показывал в детстве отец, работавший на сахарном заводе, а «темное как грач небесное пространство» через квадрат окна вплывало к мальчику, завороженно смотрящему в ночь. Шли коровы — вверх ногами, отраженные в луже после предзакатного ливня, и эта картина тоже откладывалась вглубь сознания, как пластинка негатива, коему должна проявиться в свое время. Растущая стопка этих магических пластинок — в детстве и юности была так же томяще ощутима, как, скажем, знаменитая театральная «коробочка» М.Булгакова.

«Темные силы», шаржированные И Глазуновым, воплощают для него начало, губительное для русской культуры. Странно, что художник, считающий себя ее знатоком и выразителем, не видит — в представленных им здесь «отечественных» фигурах воплотился, независимо от их крови, именно национальный русский дух, далекий от мифического «благолепия». Юноша Маяковский, футурист-богоборец, бросающий вызов небесам — не родня ли Ивану Карамазову? Крепенький упрямый К.Малевич, как мастеровой – со своими гвоздьями и дратвочками, буднично занятый вопросами бытийной бесконечности да перепланировки космоса и неспешно додумывающий каждую свою мысль до тугого упора – вылитый мыслитель-провинциал, любовно описанный Н.Лесковым и А.Платоновым, или горьковский перекати-поле, философствующий по ночлежкам. На снимке 1890-го года — милый сердцу А.Чехова «вечный студент», украшение уютных дачных вечеров с бесконечными беседами о мировых проблемах и клокочущим самоваром: плотненькую фигурку обтягивает косоворотка в горошек, полотняные брючонки, редкая бородка, из-под мягких полей шляпы – светлые твердые глаза смотрят куда-то поверх наших голов, а этюдник в его тяжеловатой руке напоминает затрапезный чемоданишко. Это, что ли — демонический автор зловещего «Черного квадрата»?

«Для него искусство есть производное теории» — напишет о К. Малевиче искусствовед А.Эфрос, но весь строй становления мастера говорит, что его вело не знание — а озарение. Детский шок — крыша, что под кистью маляра становилась зеленой, под цвет деревьев. Дождался, пока тот уйдет обедать, залез наверх и, лихорадочно вцепившись в липкую кисть, попытался, жадно размазывая краску по жести, «проявить» один из мерцающих в сознании негативов — пока не вернется маляр драть уши. (Не от этого ли детского толчка в груди, погнавшего на крышу — родился Витебск начала 20-х, расписанный кистями его мастерской?) Не зная, что есть такая профессия — «художник», первые кисточки для рисования мальчишка купил… в аптеке: ими «смазывали горло больным дифтеритом детям». Вынужденно избывая ад чиновничьей службы — средь рабочего дня он распахивал окно, выставлял этюдник и под негодующими взглядами добросовестных Акакиев Акакиевичей занимался акварелями, не видя в том предосудительного. Он — чутко резонировал на знаки судьбы, и методичность, с которой он самоуглубленно реализовывал их открывавшиеся значения, казалась юродством стороннему. Основательно-неспешный, улыбающийся лишь краешками твердо сомкнутых губ, К.Малевич -закрытая система, «вещь в себе». Оттого он, спокойно, как должный космический катаклизм, принявший революцию — позже все ходил во врагах (в каталажку впервые потащили аж в 1930-м): а как же, наш человек обязан быть нараспашку перед родной властью!

Внутренняя герметичность К.Малевича — природный сплав такой силы и прочности, что не одолеть его коррозиям, иллюзиям, манкам. Утонченное интеллигентское самоедство А.Блока или Б.Пастернака, все выяснявших и прояснявших, как с неверной возлюбленной, свои запутанные отношения с новой властью, дотошно обговаривая условия, границы приятия того, к чему душа не лежит — немного комично. Власть порой снисходила к мятущимся талантам — позволяла себе от скуки поиграться с ними, давала шанс выслужиться. Но непредставимо, чтобы, как с М.Булгаковым, Б.Пастернаком, О.Мандельштамом — Сталин вел затяжные тактические игры по приручению К.Малевича: не той породы был железный медвежонок, проку от него вождю было никакого. К.Малевич вовсе не нуждался в признании или непризнании государством — он сам себя ощущал державой. Отсюда — напыщенно-директивный стиль его манифестов, уличающе выставляемых на посмешище критиками «модернизма». Здесь — ответ на то, почему власть порой даже более благоволила к политическим оппонентам, чем невинным, казалось бы, формотворцам, не помышлявшим о ее свержении. Сталин поощрил «прохождение» «Дней Турбиных» и «Тихого Дона»  — но и пальцем бы не пошевелил ради П.Филонова. Хрущев поддерживал самого А.Солженицына — с непомерной яростью обрушась на невинные забавы абстракционизма. Дело, верно, в том, что с политическим противником можно спорить, находясь как бы внутри единой языковой системы.

С теми, у кого иная мера ценностного отсчета, не подискутируешь. Само существование их органично предполагает, что, помимо официальной структуры воззрений — есть духовные образования, вполне независимые от нее. Для системы, претендующей на всепроникающую монопольность и единственность, подрыв и подкоп — не в бомбах и листовках, а в том, что с ней просто не считаются, ибо — не замечают. А это вытерпеть — нет сил. Этого не прощают.

Смерть Малевича глуха, загадочна и неслучайна. Он умер в мае 1935-го — поговаривают, что после убийства Кирова, прочесывая Ленинград от неблагонадежных, его вновь таскали в «органы», и особенности пребывания в райском местечке ускорили кончину. Как бы там ни было — но на последней своей фотографии, сделанной в дни болезни, он выглядит пророком: исхудавшее тело, свалявшаяся борода — и по-прежнему твердые, провидческие глаза.

Несломленный — он «мысль разрешает» и на смертном одре.

Черный квадрат невольно оказался лакмусовой бумажкой, выявляющей степень рабского в нашей крови. Эту пластинку непроявленного негатива, космическое послание — мы вольны были истолковать как угодно. Но мы дружно интерпретировали его как проявление злого умысла — чего и ожидать от нас ближнему, если мы так предвзяты и нетерпимы по отношению к одной-единственной картине? «Черный квадрат», воздвигнутый над могильным холмиком в деревне Немчиновка (и уничтоженный, как поговаривают, разумеется, фашистской бомбой) — вечный и незримый памятник нашей дурости, подозрительности, трусости быть людьми. Инстинктивное наше отшатывание от непознаваемого холста — выдает страх несвободного сознания выпасть вдруг из вдолбленной системы насильственных координат и самостоятельно, без погонялки направляющих идей, начать мыслить, оставшись наедине со звездным загадочным космосом.

«Я очень люблю его тугое, упрямое, напряженное, косноязычное красноречие: конечно это не литература, — иногда это меньше, но иногда это и больше литературы: есть в нем вспышки писаний апостолических!» — писал А Эфрос, и это тем более ценно, что в этой же статье от живописи К.Малевича он просто отмахнулся. Дискуссионная работа художника «И ликуют лики на экранах», извлеченнаям нами из кинопрессы 1925-го года, полностью отвечает этой характеристике. Читать ее — одно наслаждение: за гремучей смесью канцеляризмов с просторечиями, изрекаемыми невозмутимо-профессорским тоном (тем, видно, которым он, по воспоминаниям С.Эйзенштейна, «дивно рассказывал о монументальной потенции ослов», — в чем и был особый смак) — встает совершенно особый, упраздненный нами за ненадобностью тип мыслителя-самоучки. Следя за непредсказуемыми извивами этого дикого, с порогами и водоворотами, потока речи — словно слышишь голос персонажа А.Платонова или М.Зощенко, ощущая, что знаменитый сказ 20-х годов родился не на пустом мосте.

Казимир Малевич. Ок.1925 г. Ленинград

Это, кажется, единственное развернутое суждение К.Малевича о кино — тем выше ценность статьи. Концептуальная сторона ее, кажется, не требует особых пояснений: в соответствии с тогдашними своими воззрениями, К.Малевич требует радикальной отмены сложившейся экранной эстетики, не видя особой разницы между С.Эйзенштейном, Д.Вертовым — и дюжинными халтурщиками. Ведь и те, и другие — оперируют явлениями и предметами видимого мира, и потому — не революционны даже тогда, когда отстаивают революционные идеи. Греза К.Малевича — вольная игра космических форм на экране: мы не знаем, видел ли он уже существовавшие к тому времени беспредметные опусы В.Руттмана, В.Эггелинга, О.Фишингера, Ф.Леже — но точно известно, что в Берлине 1927-го года он вел переговоры с Гансом Рихтером, чтобы снять фильм о супрематизме. Кинематограф Малевича, к сожалению, не состоялся — но, как и водится с гениями, художник оказался впереди нас: ни один из нынешних советских так называемых авангардистов, раскрепощенных перестройкой, не только ни на йоту не продвинулся в направлении чистого экспериментаторства — они, напротив, с радостью ринулись в распростертые объятия рутинного кинопроизводства. Верхом смелости наших так называемых «параллельщиков» является чистая пленка, вслепую размалеванная фломастерами — позорище после гениального фильма Нормана Мак-Ларена «Прочь, скучные заботы!», снятого еще в 1949-м году. Именно этот канадский классик наиболее полно, пожалуй, выразил на экране потенции «кинематографа К.Малевича».

Для тех. кто хорошо знает контекст появления статьи «И ликуют лики на экранах» — даже самые темные места ее таят просверк предвидения. Маловразумительный, казалось бы, пассаж, где К.Малевич рассуждает о контрастах у С Эйзенштейна — является, пожалуй, самым прозорливым, что было сказано о нем в тогдашней критике. К Малевич пишет о фильме «Стачка» — но появление «Потемкина» здесь невесть как угадано. Движущей структурирующей силой «Стачки» были тотальные, нагие контрасты — К.Малевич догадывается, что это не недостаток фильма, как то поспешила объявить критика, а сознательный прием, и еще более проницательно предполагает, что в следующей работе С.Эйзенштейн постарается аннигилировать контрасты, скрасть их кинотканью, сделать — внутренними, скрытыми, неявными и тем как бы — убить. По мнению К Малевича, это сглаживание художественной ткани — новая капитуляция режиссера перед требованиями нахрапистой «киношки». Как бы то ни было — а в «Потемкине» модель зрелища, предсказанная К.Малевичем, полностью осуществилась. Скорбеть, конечно, об этом не стоит — но подивимся точности ощущений художника.

Итак, уважительно ощупаем, как сказал поэт, железки старых строк…

Материалы по теме

seance.ru

Не только «Черный квадрат» — Журнал «Вояж»

В конце ноября на ВДНХ в павильоне «Рабочий и колхозница» открывается выставка «Казимир Малевич. Не только “Черный квадрат”». На ней будут представлены ранние работы создателя супрематизма и произведения из региональных музеев и частных собраний, некоторые из которых московские зрители увидят впервые. В проекте собраны работы, демонстрирующие разные грани творчества великого мастера, в том числе и те, что не совсем укладываются в уже укоренившиеся зрительские представления о личности и достижениях одного из знаковых художников прошлого столетия.

Выставка сопровождается обширным документальным материалом из государственных и частных архивов. Фотографии, письма, книжные издания, дневники, инфографика и реконструкции иллюстрируют путь Малевича как художника, теоретика и культурного деятеля и раскрывают новые, неожиданные аспекты его личной и творческой жизни.

На выставке будут представлены работы из собраний Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, Государственного музея В.В. Маяковского, Екатеринбургского музея изобразительных искусств, Красноярского художественного музея имени В.И. Сурикова, Московского музея современного искусства, Нижегородского государственного художественного музея, Российского государственного архива литературы и искусства, Санкт-Петербургского государственного музея театрального и музыкального искусства, Самарского областного художественного музея, Саратовского государственного художественного музея имени А.Н. Радищева, Тульского областного художественного музея, коллекции Валерия Дудакова и Марины Кашуро, Sepherot Foundation и др.

 

Особый интерес представляют материалы, связанные с семейным окружением художника, включающие поздние декоративные графические композиции его младшего брата Мечислава Севериновича Малевича (1882–1962). Таким образом, исследователи и широкая публика смогут по-новому и более объемно увидеть личность русского авангардиста, а также понять контекст эпохи, в которой он жил и творил.

Даты проведения: 24 ноября 2017 — 25 февраля 2018.

Место проведения: павильон «Рабочий и колхозница», ВДНХ, Москва.

 

 

voyagemagazine.ru

ничего кроме реализма» — Журнал Клаузура

Можно по-разному относится к «Черному Квадрату» (в последующем в этом тексте — ЧК) Казимира Малевича, однако отрицать, что актуальность этого полотна не угасает в течение ста лет, что практически ни одна дискуссия дома на кухне за чашкой чая, в интернете, ТВ и др. не обходится без упоминая о нем – бессмысленно.  ЧК – это практически универсальный аргумент как «за», так и «против» современного искусства вообще и эпохи Модернизма, авангарда  в частности

По данным статистики, ЧК – самое популярное произведение Земного шара, его ежедневно упоминают в СМИ десятки раз, чего не происходит ни с одной другой самой прелестной картиной в мире. Оценки Черного Квадрата как правило негативные, на основе предпочтений личного вкуса и эмоций. Аргумент «мне не нравится ЧК значит это не искусство» преобладает в массе мнений никогда не продвигаясь далее, хотя бы к менее глупому «мне не нравится ЧК потому что его не повесишь на стенку в  моей гостиной». Доводы и аргументы не встречаются.  И даже мнения авторитетных лиц, специалистов  из тех, кого мы видим в ТВ-ящике не многим от обывательского отличаются. Иной раз и не в лучшую сторону. Достаточно почитать рассуждения на эту тему Т. Толстой или послушать что говорит уважаемая женщина, зам. руководителя крупного музея в СПб. Сказки,  выдумки,  притчи, мифы и легенды, банальность, общие места и небогатая фантазия на уровне  бульварной литературы – вот в какой форме в лучшем случае преподносится мнение о ЧК. Когда крупный специалист начинает с экрана ТВ  всерьез вещать, что стороны квадрата  слегка искривлены, т.о. они вроде как стали похожи на пропеллер и потому это ввинчивается теперь в наши души, сознание и космос, становится  жутко и дико, как если бы вдруг стал вещать  мракобес. Когда с умным видом люди, считающиеся знатоками, говорят что квадрат не черный, а многоцветный, от смешения красок ставший черным, и потому в нем типа все краски мира, то ясно что человек ничего не смыслит не только в искусстве, но и  с худ. красками даже рядом не стоял, ибо от смешения  красок разных цветов ЧЕРНЫЙ не получится никогда. В лучшем случае  близко к серо-буро-малиновому.  И от смешения чистых цветов спектра тоже не получится черный, а  все-таки белый. По законам физики. Как ни крути.  О том, что ЧК — это Вселенная не говорил только ленивый. Это все невероятная чушь и бредни. Пора об этом наконец сказать. Что касается специалистов при должностях, то если они это всерьез,  им бы лучше не позориться.

Это выдумки о ЧК. А теперь факты.

1)      Это определенно выдающееся произведение искусства. Довод о том, что ЧК – ерунда потому, что его может нарисовать любой, не играет. Много чего из выдающегося может нарисовать любой или многие. Ценность произведения искусства вовсе не равна демонстрации умения, навыка — это прерогатива ремесла. «Джоконду» сегодня тоже могли бы нарисовать многие. И верно, что появись она сейчас – это было проходное никем не замеченное произведение, каких много.  Так же бессмысленно повторять и ЧК. Они именно потому и интересны, что были  авангардными в свое время. Как и основная масса произведений искусства, «Джоконда» является шедевром только в историческом контексте. Но тоже самое и ЧК: он появился вовремя и в нужном месте, а изображен при этом пейзаж с женщиной или чёрный квадрат – это ведь нигде и никаким законом не установлено, что именно дозволено изображать.Попадание в исторический момент, умение встать в историю как бы впереди времени, сделать заявку на будущее искусства, предвидеть или обозначить своей работой пути развития худ. форм – вот истинная актуальность шедевра. Учитывая то, что в современном искусстве прекрасное и безобразное равноценны, не имеет значения при этом положительные или отрицательные эмоции  возникают при взгляде на предмет искусства

2)      о дегенеративности ЧК. Часто говорят о ЧК как о вырождении, деградации искусства и о Малевиче как о наглеце, решившемся представить людям то, на что другие не решились. Здесь опять по всем пунктам мимо. Во-первых, Малевич не первый подобное представлял, но почему-то других не заметили и не запомнили. А почему? Кто мешает вспомнить и ругать каждый день их? об этом несколько позжеВо-вторых, авангард в процессе модернизации искусства поставил его(искусство) на более высокую, осмысленную ступень уже и потому, что сделал теорию( как бы отдельно и самостоятельно от искусства существовавшую с 18 века, а до этого времени не осознаваемую как теория искусства вообще) неотъемлемой частью нового искусства, его оправданием и его законом. С тех пор ситуация сохраняется до настоящего времени.В историческом периоде становления авангарда(т.н. период Модернизма) теория расцветает бурным цветом именно в связи с практикой нового искусства. Стали появляться произведения, подтверждающие теорию нового искусства и ЧК – одно из них. Исходя из собственной теории авангарда в искусстве не бывает прогресса. А тот ступор, в каком было академическое и салонное искусство к началу 20 века, говорит о его  полностью застойном состоянии. Если бы оно воспринималось обществом как прогрессивное, то навряд ли потребовалась бы столь масштабная модернизация искусства и обществ, какая была в 20 веке. При этом совершенно логично вытекает, что если нет прогресса в искусстве, то не может быть и регресса, а значит и не может быть дегенеративных произведений( а самое дегенеративное для многих — это ЧК), а все они так или иначе являются развитием. Развитие как известно может идти как назад, так и вперед, при этом не стоит давать оценок – какой момент лучше? Пример житейский – когда болезнь развивается вспять – это благо, это хорошо, это понятно каждому. И все в жизни(и искусстве)тоже не так однозначно. И ЧК есть то самое развитие вспять, его тупиковая точка. От которой искусство может идти в разных направлениях, что мы и видим сегодня .Этим и ценен вызов Малевича, который  решился эту тупиковую точку людям показать, нашел для этого адекватные средства выразительности.

 3)О логике искусства вообще и ЧК в частности. Любое выдающееся произведение искусства логично. В нем все связано, логично вытекает одно из другого, один композиционный момент предполагает другой, цвет взаимосвязан гармонично, сюжет имеет свою логику. Любая самая лихая и экспрессивная абстракция имеет свою логику. В этом смысле любой шедевр – рационален. Логика произведения выступает как логика содержания, формы и их взаимосвязи. Изображение, лишенное логики, не соотносится с искусством. И обратная связь – наличие логических связей бесспорный показатель принадлежности к искусству и Малевич дерзко представляет публике чёрный квадрат как доказательство – худ. форма не имеет границ ни в сторону усложнения, ни в упрощении, хотя бы это будет всего лишь черный квадрат…  Какой  ход и  какой яркое доказательство!  По сути математическоеЛогичность искусства ощущается всегда. С этим связаны попытки введения математизирующих приемов, всяческих «золотых сечений» и попыток алгеброй подтвердить гармонию. Они, конечно, бессмысленны потому что логика искусства не носит понятийного характера, она парадоксальна с точки зрения обычной логики. Теоретик №1 20 века Т.Адорно пишет о логике искусства: «… невозможно отделаться от навязчивого воспоминания о логике сновидения, в которой чувство неизбежной необходимой закономерной последовательности связано с моментом случайности». По-моему очень точно. Он кстати интересно подмечает, что ведь и «математика, в силу своего формального характера, беспонятийна; ее знаки не характеризуют ничего, и так же мало, как искусство; она не выносит экзистенциальных оценок; часто говорят об эстетической сущности математики.»

  Есть ощущение, что ЧК – промежуточная форма между математикой и эстетикой, настолько сильна его логика. И дело даже не в математической, геометрической форме квадрата(хотя это очень важно – именно квадрат!). Логика квадрата в том, что в период отрицания авангардом всего предшествующего опыта искусства, всех его наработок, попыток выбросить его «на свалку истории», Малевич представил то, что останется на нуле искусства, отказе его от развернутой формы, картины. ЧК – без сомнения это минимальная форма картины, ноль искусства(но не конец), от которого возможен отсчет и движение(как по числовой оси от нуля) как в одну, так и в другую сторону: как в сторону развития новой фигуративности от формального нуля, так и в отсчете новой абстрактности, развивающей новые абстрактные формы от простейшего квадрата

Если говорить о логике шедевра, то она в ЧК присутствует сполна. Давно замечено, что шедеврами как правило признается самое лаконичное произведение своей эпохи. Уж что-что, а лаконичность формы у ЧК заметна даже дилетанту, который часто именно за это ненавидит ЧК. Это крайняя запредельная простота больше всего и будоражит. Можно обнаружить что многие совр.авторы делали разные попытки так или иначе «заполнить» ЧК изображениями и смыслами, считая черноту квадрата пустотой или фоном. Но как правило эти попытки мало удачны и как правило вызывают у зрителя легкое раздражение попыткой «примазаться» к Малевичу. ЧК до такой степени выверен формально и самодостаточен(недаром Малевич пришел к нему в результате многих лет опытов  с самыми разными квадратами), что даже его противники воспринимают попытки улучшить или украсить квадрат как ненужную глупость.

4) о форме и содержании ЧК. В свое время Эль Лисицкий говорил, что Малевич свел все формы и всю живопись до абсолютного нуля. Форма — это пространство, от которого отсечено лишнее… в этом смысле конечно именно квадрат является абсолютной формой, где равенство сторон, углов не дает повода для сравнения и преобладания, соперничества. Квадрат чист и абсолютен. Это бесстрастная форма, не плюс и не минус, это ноль живописи, особенно подчеркнутый отсутствием цвета. Многие видят в ЧК космос, вселенную, черную комнату с черной же кошкой внутри, окно в бесконечность и т.п. Убеждена, имеет место изображение ТОЛЬКО черного квадрата как геометрической формы. И ничего больше. То есть в работе Малевича мы имеем дело С РЕАЛИСТИЧНЫМ изображением чёрного квадрата. Это главная мысль! ЧК – это  реализм. Это подтверждается собственным исследованиям и теоретическим работами Малевича(см. обложку его книги с фигурой ЧК на ней), где он пишет о «новом реализме», что доказывает именно правоту от реализме Черного Квадрата, а не тех(надо сказать если не всех, то очень многих), кто говорит о том, что Малевич своим ЧК реализм перечеркивает и уничтожает, за что его и надо ненавидеть.

При этом  изображение ЧК является как реалистичным, так и абстрактным ОДНОВРЕМЕННО. Также это одновременно живопись и графика. Кроме того, это случай, когда форма (черного квадрата) является одновременно и его содержанием (изображен черный квадрат и ничего кроме).  Т.е. и формой, и содержанием ЧК является черный квадрат как геометрическая фигура. Именно это и подтверждает, что мы имеем дело с УНИВЕРСАЛЬНОЙ, абсолютной художественной формой и в этом тоже момент гениальности этого полотна. Конечно, надо еще учитывать и известный посыл М.Дени, Матисса о том, что картина это раскрашенная плоскость и форма плоскости не может не учитываться и формировать изображения. Это еще одна из причин, почему квадрат, а не круг. Квадрат повторяет  конфигурацию, идет вслед за рамой и растворяется в этой форме. А круг, треугольник уже будут давать зоны отсечения от рамы.

Форма квадрата конечно не случайна. Креативность квадрата, то, как он бъет по сознанию и подсознанию человека несравнима ни с какими другими формами. В этом смысле квадрат есть универсальный знак и не случайно из древности у разных народов солярные(т.е. связанные с культом солнца как источника жизни) наиболее влиятельные знаки имеют форму квадрата или свастики, вписанной в квадрат. Креативность квадрата на уровне восприятия ощущалась всегда. Леонардо да Винчи пишет:»…геометрия сводит всякую поверхность, окруженную линией, к фигуре квадрата и каждое тело к фигуре куба, а арифметика делает то же самое со своими кубическими и квадратными корнями» (Избранные произведения. Тр. Искусство. Гл. Спор живописца с поэтом, музыкантом и скульптором. Минск-Москва. 2000, с.246). То есть речь опять о квадрате как абсолютной форме. Черный квадрат обладает предельной, крайней выразительностью, которая проявляется через обобщенный миметический момент черного квадрата как знака.

Относительно содержания нельзя не вспомнить, что были и более ранние попытки представить монохромное геометрическое пространство(прямоугольник, что уже само по себе не то, не действует), для увлекательности «нагрузив» дополнительным содержанием в виде цвета или названия. Это безусловно ошибка от которой действие теряло смысл, логику и не имело того влияния на историю искусства, каким обладает и по сей день ЧК.

Например 1 октября 1882 Салон представляет одноцветное — абсолютно черное изображение, нарисованное поэтом Полом Билходом (Paul Bilhaud) и называлось оно «Ночная драка негров в подвале» (Negroes Fighting in a Cellar at Night). Такой Черный прямоугольник. Также художник Альфонс Алле (Alphonse Allais). На выставке Incoherent shows 1883 года он выставляет картину «Малокровные девочки, идущие к первому причастию в снежной буре», представляющую собой белый прямоугольник. (Pale Young Girls Going to their First Communion in the Snow) На выставке 1884 года он показывает еще один монохромный рисунок — красный прямоугольник под названием «Апоплекcические кардиналы, собирающие помидоры на берегах Красного моря» (Apoplectic Cardinals Harvesting Tomatoes by the Shores of the Red Sea). Затем были Серые, Зеленые и всякие разные еще прямоугольники. Это примеры как раз отсутствия логики произведения, несовпадения с искусством и то, что сегодня этих авторов никто не помнит и говорит о том, что произошел отсев культурного мусора.Те, кто  видит в Квадрате Малевича вселенную, черную кошку в темной комнате и т.п. чушь,  превращают  гениальную картину Малевича в аналогичный культурный мусор. Недопустимо когда такой позиции придерживаются т.н. профессионалы, а по факту дилетанты.

 И еще. Не надо заблуждаться насчет Малевича. Он был одним из крупнейших теоретиков модернизма.  Малевич был избран в совет профессионального Союза художников-живописцев в Москве. Занимал в течение жизни ряд немалых постов в сфере культуры, а в 1929 году Малевич был назначен Луначарским народным комиссаром ИЗО НАРКОМПРОСА.Писал статьи, научные и  философские труды. А у народа почему-то представление о Малевиче как о ловкаче, который просто не умел рисовать, а успел срубить «в легкую» мировой славы. В народе думают, что у Малевича ничего кроме ЧК  и не было, да и тот просто шутка, от нечего делать ,  для  прикола над людьми.  И это тоже выдумки, не очень умные причем. Поэтому совет: не надо ничего придумывать ни про Малевича, ни про Черный Квадрат. Сделайте над собой усилие, постарайтесь в Черном Квадрате увидеть ТОЛЬКО ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ, геометрическую фигуру – и ничего кроме. Ни  Малевич, ни ЧК в ваших выдумках не нуждаются.

klauzura.ru

---

Смотрите также

• 
  Промэнерго лидер журнал
• 
  Журнал промэнерго лидер
• 
  Журнал уведомлений xiaomi
• 
  Семейный бюджет журнал
• 
  Журнал футбол россия
• 
  Читать журнал подвиг
• 
  Сельский хозяин журнал
• 
  Закрытая школа журнал
• 
  Журнал история авиации
• 
  12 вольт журнал
• 
  Внедорожник 2017 журнал