Советское китаеведение. Советское китаеведение журнал

К ИЗДАНИЮ ЖУРНАЛА "СОВЕТСКОЕ КИТАЕВЕДЕНИЕ"

share the publication with friends & colleagues

Выход первого номера журнала "Советское китаеведение"1 - большое событие в научной жизни нашей страны, еще одно проявление крепнущей братской дружбы народов Советского Союза и Китайской Народной Республики, свидетельство растущего интереса и внимания советских людей к изучению истории, экономики и культуры великого Китая.

Советская научная общественность, широкие круги читателей приветствуют выход нового журнала, специально посвященного всестороннему изучению и обобщению революционного опыта китайского народа, его исторического прошлого, славного настоящего.

Необходимость и целесообразность издания такого научного органа бесспорна. Китай - великая держава современности; дружба и союз СССР и Китая являются важнейшими факторами мира и всеобщей безопасности народов. Коммунистическая партия Китая, уверенно ведущая китайский народ по пути социализма, вносит замечательный вклад в теорию и практику научного социализма, проявляет беспредельную преданность идеям марксизма-ленинизма, творчески развивает и применяет эти идеи к конкретным условиям китайской действительности. Поэтому опыт китайской народной революции и строительства социализма имеет огромное международное значение.

В. И. Ленин придавал огромное значение революционному движению в Китае, отмечал выдающуюся роль этой борьбы в освобождении человечества от капиталистического рабства, откликался на важнейшие события, происходившие в Китае. В ленинских работах содержится глубоко правильная принципиальная оценка важнейших проблем Китая, великих народных движений в этой стране. Марксистско-ленинская теория служит руководством для советских китаеведов.

В Советском Союзе научной и педагогической деятельностью занимается более 300 китаистов. С 1946 по 1956 г. защищено свыше 130 кандидатских диссертаций по различным проблемам Китая. После Октябрьской революции (по июль 1957 г.) на 32 языках народов Советского Союза издано 557 книг о Китае тиражом 25 млн. экземпляров. Издание в СССР произведений Мао Цзэ-дуна (тиражом в 1627 тыс. экз.), работ других видных деятелей КПК и КНР, ряда исследований советских и китайских ученых, а также многочисленных статей в периодических изданиях Советского Союза позволяет глубоко изучать историю великого Китая не только специалистам, но и широкому кругу читателей.

Успехи в изучении Китая, особенно в последние годы, дали возможность организовать в октябре 1956 г. в системе Академии наук специальный Институт китаеведения и выпускать журнал "Советское китаеведение".

В передовой статье "От редакции" излагаются основные задачи, поставленные Президиумом Академии наук СССР перед журналом: всесторонне освещать достижения и опыт социалистического строительства в Китайской Народной Республике; публиковать научно-исследовательские статьи по вопросам истории, экономики, литературы, языка, культуры и международных отношений Китая; систематически вести борьбу против буржуазной идеологии и фальсификаций в области китаеведения; организовывать творческие дискуссии по важнейшим проблемам изучения Китая, активно содействовать развитию братской дружбы между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой. Отсюда и вытекает характер издания как научно-исследовательского и общественно-политического журнала, призванного направлять деятельность ученых-китаистов на решение актуальных проблем советского китаеведения.

Передовая первого номера подводит итоги развития советского китаеведения и ставит задачи перед советскими учеными в области изучения Китая. Анализируя состояние советского китаеведения в свете решений XX съезда КПСС, на котором наше востоковедение подверглось острой и справедливой критике, вскрывая недостатки в области изучения Китая, редакционная статья призывает советских ученых разрабатывать на высоком идейно-теоретическом уровне научные проблемы развития Китайской Народной Республики, отражать в своих трудах процессы становления нового Китая. Наряду с первоочередной углублен-

1 Редакционная коллегия: Е. Ф. Ковалев (главный редактор), Г. В. Астафьев, Л. И. Думан, Н. И. Конрад, А. Г. Крымов, А. А. Мартынов, В. Н. Никифоров, И. М. Ошанин, А. С. Перевертайло, Н. Т. Федоренко, В. М. Штейн, М. Ф. Юрьев.

стр. 209

ной разработкой ведущих проблем новейшей истории, теории и практики социалистического строительства Китая журнал выдвигает задачу исследования древней, средневековой и повой истории Китая, экономических проблем, литературы и культуры китайского народа.

Редакция правильно отмечает известный разрыв между колоссальными сдвигами в социалистическом строительстве в Китае и их изучением нашей наукой. Имеющиеся научно-публицистические работы о Китайской Народной Республике не могут заменить капитальных монографий.

Журнал предполагает организовать творческие дискуссии, которые, бесспорно, должны сыграть положительную роль в разработке проблем изучения Китая. В последние годы в Китайской Народной Республике проводились дискуссии по ряду важнейших вопросов истории страны. Наиболее значительные из них были посвящены проблемам генезиса и особенностей развития феодального общества, формирования китайской нации, зарождения элементов капитализма, периодизации истории Китая. Это большие насущные вопросы развития китаеведной науки. Дальнейшее обсуждение спорных проблем китаеведения на страницах журнала с участием советских и китайских ученых принесет несомненную пользу науке. По-видимому, со временем в "Советском китаеведении" будет введен специальный раздел, посвященный дискуссионным материалам.

В передовой дается также краткий обзор положения дел в буржуазном китаеведении. В статье отмечается, что работы прогрессивных зарубежных китаеведов могут оказать известную помощь в изучении Китая. С другой стороны, советские ученые должны подвергать глубокой научной критике буржуазную реакционную синологию, порочные идейные позиции, ревизионистские взгляды.

Передовая статья дает правильную перспективу развертывания научной работы по истории, экономике и культуре Китая, намечает обширную и глубоко продуманную программу действий, которая, как мы полагаем, встретит одобрение научной общественности.

В первом номере в значительной, хотя и не в полной мере, нашли отражение основные положения передовой. Обращает внимание тот факт, что в журнале справедливо отведено большое место истории развития великой дружбы советского и китайского народов. Помимо общей статьи "Советско-китайская дружба - фактор мира и всеобщей безопасности", в номере опубликована работа А. Н. Хейфеца "Советско-китайские отношения в первые годы после Октябрьской революции". Автор приводит новые факты, показывающие, как много делало Советское правительство с первых дней возникновения Советского государства для установления добрососедских отношений с Китаем. В статье говорится о борьбе прогрессивной китайской общественности за нормализацию советско-китайских отношений.

Период 1917 - 1924 гг. в истории советско-китайских отношений привлекает пристальное внимание не только советских исследователей, но и буржуазных ученых. В журнале помещена рецензия В. Н. Нефедова на книгу Аллена С. Уайтинга "Советская политика в Китае (1917 - 1924 гг.)". Рецензент убедительно показал, что американский автор хотя и собрал ряд фактов, но не сумел правильно разобраться в них. Как это часто бывает у буржуазных ученых, коренные повороты в истории народов, все принципиальные вопросы политики государств они склонны объяснять личной волей отдельных государственных деятелей; роль народных масс, передовой общественности недооценивается или просто игнорируется. Не избежал всего этого и Уайтинг, что не позволило ему создать полноценную книгу.

С интересом прочтет советский читатель заметку М. Е. Шнейдера "Цюй Цю-бо о Советской России (1921 - 1922 гг.)". Цюй Цю-бо - китайский революционер, коммунист, друг СССР, неутомимый пропагандист советской литературы. Он приезжал в Москву в качестве представителя китайской прессы первым поездом, прибывшим из Китая в Советскую Россию после окончания гражданской войны в нашей стране. В своих корреспонденциях Цюй Цю-бо рассказал китайскому читателю правду о Советской республике, опроверг вымыслы буржуазной печати.

Всемерного одобрения заслуживает отдел "Публикации". Здесь впервые воспроизводится несколько документов, посвященных советско-китайским отношениям. Журнал перепечатал из китайской прессы обращение Всероссийского съезда китайских рабочих (1920 г.) к соотечественникам. От имени ста тысяч китайцев-эмигрантов там сказано: "Мы призываем Китай немедленно признать рабоче-крестьянскую республику,

стр. 210

которая возглавляет угнетенные народы в их совместной борьбе за свободу. Мы призываем также нашу страну ни в коем случае не оказывать помощь державам, выступающим против России" (стр. 140). Этот документ показывает еще одну нить тех отношений дружбы, которые успешно росли и крепли после Октября.

Впервые публикуются четыре материала, характеризующие борьбу Советского правительства за урегулирование советско-китайских отношений в 1920 - 1921 годах. Один из них содержит предложение Народного комиссариата здравоохранения об оказании дружественной помощи Китаю в организации борьбы с чумой в Маньчжурии.

Обзор экономического сотрудничества СССР и КНР, составленный П. И. Марковым, носит информационный характер. В дальнейшем желательно было бы ввести систему публикования ежегодных обзоров.

Таким образом, мы видим, что вопросы советско-китайских отношений заняли достойное место в журнале, что заслуживает всяческого одобрения.

Октябрьская революция в России открыла новую эру в истории человечества, она сыграла выдающуюся роль в судьбах народов всех стран, в том числе ее влияние глубоко сказалось на развитии освободительной борьбы китайского народа. Статья Ю. М. Гарушянца "Идейная борьба среди китайской интеллигенции в конце 1918 - начале 1919 г." раскрывает, как под благотворным влиянием Октябрьской революции и ее великих идей в Китае возникли первые ростки и основы коммунистического движения, приведшего в результате многолетней героической борьбы китайского народа под руководством Коммунистической партии Китая к великой победе народной революции.

Интересные материалы найдет читатель в первом номере об успехах социалистического строительства в Китае. Так, основные вопросы социалистической индустриализации Китая освещаются в статье Г. В. Астафьева. Приведенные автором цифры роста социалистической экономики КНР в сравнении с показателями 1936 и 1949 гг. убеждают читателя в преимуществах социалистического строя, в замечательных перспективах экономического и культурного подъема народного Китая. Эти факты говорят о скором превращении страны в передовое индустриальное государство. Автор показывает, как в результате победоносного осуществления первого пятилетнего плана в Китае и успешного проведения социалистических преобразований господствующее положение в экономике заняли социалистические и полусоциалистические формы хозяйства (удельный вес их продукции составил к концу 1956 г, во всем народном хозяйстве 97,8%).

Известным дополнением к теме о социалистической индустриализации Китая является анализ бюджета Китайской Народной Республики за 1950 - 1957 гг. А. И. Чехутова, помещенный в разделе обзоров.

Журнал знакомит читателя с рядом изданий советских, китайских и западных ученых по истории и экономике Китая: Ван Я-наня "Исследование экономических форм полуфеодального, полуколониального Китая", Л. В. Симоновской, Г. Б. Эренбурга и М. Ф. Юрьева "Очерки истории Китая", Л. П. Делюсина "Великие перемены в китайской деревне", С. Адлера "Экономика Китая", Лю Юн-аня "Демократическое и социалистическое строительство в Северо-Восточном Китае" и др.

Победа социалистической революции в экономике Китая неизбежно поставила в порядок дня задачу обеспечить торжество социалистической идеологии. Буржуазные правые элементы в 1957 г. еще раз пытались дать бой Коммунистической партии Китая, идеям социализма. В статье В. Я. Сидихменова "Борьба за социалистическую идеологию в Китае" раскрываются основные этапы борьбы против правых в 1957 году.

Автор показывает, как Коммунистическая партия Китая, продолжая завершенную в основном социалистическую революцию в области собственности на средства производства, осуществляет социалистическую революцию на политическом и идеологическом фронтах. Борьба за марксистско-ленинскую теорию, за творческое развитие и применение ее, против догматизма, эмпиризма и ревизионистов всех мастей, против буржуазной идеологии - характерная черта всей истории КПК. Огромным успехом в идеологической борьбе явился разгром в 1957 г. китайским народом под руководством КПК буржуазных правых элементов.

"Советское китаеведение" ставит своей задачей также разработку вопросов китайской филологии, лингвистики, культуры. Многовековая культура Китая всегда привлекала внимание исследователей. В по-

стр. 211

следние годы в нашей стране издано немало классических произведений китайской литературы, сочинений современных авторов. Опубликован ряд трудов по истории литературы Китая. Большую работу ведут советские ученые в области лингвистики. Гораздо слабее поставлено изучение искусства Китая. Разработка этих вопросов на страницах журнала будет иметь важное значение для дальнейшего развития данной отрасли советского китаеведения. В первом номере журнала вопросам культуры Китая посвящены две статьи.

Статья Л. З. Эйдлина "О поэтическом творчестве Мао Цзэ-дуна" помогает читателю глубже понять своеобразие стихов Мао Цзэ-дуна, их связь с лучшими образами древней поэзии и их силу в наши дни, гармоничное сочетание революционного содержания с классической формой. Статья Г. П. Сердюченко излагает историю поисков путей к реформированию китайской письменности.

Кроме этих статей, вопросам культуры Китая посвящены две рецензии и две заметки о книгах. Надо думать, что в следующих номерах вопросы культуры будут освещаться во всех отделах журнала.

В номере помещены критические и библиографические материалы, статья Ю. А. Левады "Социалистическая революция в Китае и ее буржуазные критики", прорецензированы книги китайских, советских и западных авторов.

В разделе "Китаеведение в СССР" наряду с информациями публикуется критический "Обзор диссертаций по историк и экономике Китая, защищенных в 1946 - 1956 гг.".

В журнале имеются сообщения о зарубежном китаеведении: о работе трех институтов истории Китайской Народной Республики, о деятельности китаеведов Японии, а также хроникальные заметки об общественной и научной жизни Китайской Народной Республики.

В целом содержание первого номера убеждает в том, что редакция наметила правильную линию. "Советское китаеведение" обещает быть полезным и интересным журналом не только для специалистов, но и для широкого круга читателей, проявляющих живой интерес к истории и культуре великого Китая.

Издание нового журнала "Советское китаеведение", несомненно, будет содействовать дальнейшему развитию науки о Китае, явится ценным вкладом в укрепление братской дружбы между народами Советского Союза и Китайской Народной Республики.

© libmonster.ru

Permanent link to this publication:

http://libmonster.ru/m/articles/view/К-ИЗДАНИЮ-ЖУРНАЛА-СОВЕТСКОЕ-КИТАЕВЕДЕНИЕ Similar publications: LRussiaLWorldY G

libmonster.ru

К ИЗДАНИЮ ЖУРНАЛА "СОВЕТСКОЕ КИТАЕВЕДЕНИЕ"

share the publication with friends & colleagues

Выход первого номера журнала "Советское китаеведение"1 - большое событие в научной жизни нашей страны, еще одно проявление крепнущей братской дружбы народов Советского Союза и Китайской Народной Республики, свидетельство растущего интереса и внимания советских людей к изучению истории, экономики и культуры великого Китая.

Советская научная общественность, широкие круги читателей приветствуют выход нового журнала, специально посвященного всестороннему изучению и обобщению революционного опыта китайского народа, его исторического прошлого, славного настоящего.

Необходимость и целесообразность издания такого научного органа бесспорна. Китай - великая держава современности; дружба и союз СССР и Китая являются важнейшими факторами мира и всеобщей безопасности народов. Коммунистическая партия Китая, уверенно ведущая китайский народ по пути социализма, вносит замечательный вклад в теорию и практику научного социализма, проявляет беспредельную преданность идеям марксизма-ленинизма, творчески развивает и применяет эти идеи к конкретным условиям китайской действительности. Поэтому опыт китайской народной революции и строительства социализма имеет огромное международное значение.

В. И. Ленин придавал огромное значение революционному движению в Китае, отмечал выдающуюся роль этой борьбы в освобождении человечества от капиталистического рабства, откликался на важнейшие события, происходившие в Китае. В ленинских работах содержится глубоко правильная принципиальная оценка важнейших проблем Китая, великих народных движений в этой стране. Марксистско-ленинская теория служит руководством для советских китаеведов.

В Советском Союзе научной и педагогической деятельностью занимается более 300 китаистов. С 1946 по 1956 г. защищено свыше 130 кандидатских диссертаций по различным проблемам Китая. После Октябрьской революции (по июль 1957 г.) на 32 языках народов Советского Союза издано 557 книг о Китае тиражом 25 млн. экземпляров. Издание в СССР произведений Мао Цзэ-дуна (тиражом в 1627 тыс. экз.), работ других видных деятелей КПК и КНР, ряда исследований советских и китайских ученых, а также многочисленных статей в периодических изданиях Советского Союза позволяет глубоко изучать историю великого Китая не только специалистам, но и широкому кругу читателей.

Успехи в изучении Китая, особенно в последние годы, дали возможность организовать в октябре 1956 г. в системе Академии наук специальный Институт китаеведения и выпускать журнал "Советское китаеведение".

В передовой статье "От редакции" излагаются основные задачи, поставленные Президиумом Академии наук СССР перед журналом: всесторонне освещать достижения и опыт социалистического строительства в Китайской Народной Республике; публиковать научно-исследовательские статьи по вопросам истории, экономики, литературы, языка, культуры и международных отношений Китая; систематически вести борьбу против буржуазной идеологии и фальсификаций в области китаеведения; организовывать творческие дискуссии по важнейшим проблемам изучения Китая, активно содействовать развитию братской дружбы между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой. Отсюда и вытекает характер издания как научно-исследовательского и общественно-политического журнала, призванного направлять деятельность ученых-китаистов на решение актуальных проблем советского китаеведения.

Передовая первого номера подводит итоги развития советского китаеведения и ставит задачи перед советскими учеными в области изучения Китая. Анализируя состояние советского китаеведения в свете решений XX съезда КПСС, на котором наше востоковедение подверглось острой и справедливой критике, вскрывая недостатки в области изучения Китая, редакционная статья призывает советских ученых разрабатывать на высоком идейно-теоретическом уровне научные проблемы развития Китайской Народной Республики, отражать в своих трудах процессы становления нового Китая. Наряду с первоочередной углублен-

1 Редакционная коллегия: Е. Ф. Ковалев (главный редактор), Г. В. Астафьев, Л. И. Думан, Н. И. Конрад, А. Г. Крымов, А. А. Мартынов, В. Н. Никифоров, И. М. Ошанин, А. С. Перевертайло, Н. Т. Федоренко, В. М. Штейн, М. Ф. Юрьев.

стр. 209

ной разработкой ведущих проблем новейшей истории, теории и практики социалистического строительства Китая журнал выдвигает задачу исследования древней, средневековой и повой истории Китая, экономических проблем, литературы и культуры китайского народа.

Редакция правильно отмечает известный разрыв между колоссальными сдвигами в социалистическом строительстве в Китае и их изучением нашей наукой. Имеющиеся научно-публицистические работы о Китайской Народной Республике не могут заменить капитальных монографий.

Журнал предполагает организовать творческие дискуссии, которые, бесспорно, должны сыграть положительную роль в разработке проблем изучения Китая. В последние годы в Китайской Народной Республике проводились дискуссии по ряду важнейших вопросов истории страны. Наиболее значительные из них были посвящены проблемам генезиса и особенностей развития феодального общества, формирования китайской нации, зарождения элементов капитализма, периодизации истории Китая. Это большие насущные вопросы развития китаеведной науки. Дальнейшее обсуждение спорных проблем китаеведения на страницах журнала с участием советских и китайских ученых принесет несомненную пользу науке. По-видимому, со временем в "Советском китаеведении" будет введен специальный раздел, посвященный дискуссионным материалам.

В передовой дается также краткий обзор положения дел в буржуазном китаеведении. В статье отмечается, что работы прогрессивных зарубежных китаеведов могут оказать известную помощь в изучении Китая. С другой стороны, советские ученые должны подвергать глубокой научной критике буржуазную реакционную синологию, порочные идейные позиции, ревизионистские взгляды.

Передовая статья дает правильную перспективу развертывания научной работы по истории, экономике и культуре Китая, намечает обширную и глубоко продуманную программу действий, которая, как мы полагаем, встретит одобрение научной общественности.

В первом номере в значительной, хотя и не в полной мере, нашли отражение основные положения передовой. Обращает внимание тот факт, что в журнале справедливо отведено большое место истории развития великой дружбы советского и китайского народов. Помимо общей статьи "Советско-китайская дружба - фактор мира и всеобщей безопасности", в номере опубликована работа А. Н. Хейфеца "Советско-китайские отношения в первые годы после Октябрьской революции". Автор приводит новые факты, показывающие, как много делало Советское правительство с первых дней возникновения Советского государства для установления добрососедских отношений с Китаем. В статье говорится о борьбе прогрессивной китайской общественности за нормализацию советско-китайских отношений.

Период 1917 - 1924 гг. в истории советско-китайских отношений привлекает пристальное внимание не только советских исследователей, но и буржуазных ученых. В журнале помещена рецензия В. Н. Нефедова на книгу Аллена С. Уайтинга "Советская политика в Китае (1917 - 1924 гг.)". Рецензент убедительно показал, что американский автор хотя и собрал ряд фактов, но не сумел правильно разобраться в них. Как это часто бывает у буржуазных ученых, коренные повороты в истории народов, все принципиальные вопросы политики государств они склонны объяснять личной волей отдельных государственных деятелей; роль народных масс, передовой общественности недооценивается или просто игнорируется. Не избежал всего этого и Уайтинг, что не позволило ему создать полноценную книгу.

С интересом прочтет советский читатель заметку М. Е. Шнейдера "Цюй Цю-бо о Советской России (1921 - 1922 гг.)". Цюй Цю-бо - китайский революционер, коммунист, друг СССР, неутомимый пропагандист советской литературы. Он приезжал в Москву в качестве представителя китайской прессы первым поездом, прибывшим из Китая в Советскую Россию после окончания гражданской войны в нашей стране. В своих корреспонденциях Цюй Цю-бо рассказал китайскому читателю правду о Советской республике, опроверг вымыслы буржуазной печати.

Всемерного одобрения заслуживает отдел "Публикации". Здесь впервые воспроизводится несколько документов, посвященных советско-китайским отношениям. Журнал перепечатал из китайской прессы обращение Всероссийского съезда китайских рабочих (1920 г.) к соотечественникам. От имени ста тысяч китайцев-эмигрантов там сказано: "Мы призываем Китай немедленно признать рабоче-крестьянскую республику,

стр. 210

которая возглавляет угнетенные народы в их совместной борьбе за свободу. Мы призываем также нашу страну ни в коем случае не оказывать помощь державам, выступающим против России" (стр. 140). Этот документ показывает еще одну нить тех отношений дружбы, которые успешно росли и крепли после Октября.

Впервые публикуются четыре материала, характеризующие борьбу Советского правительства за урегулирование советско-китайских отношений в 1920 - 1921 годах. Один из них содержит предложение Народного комиссариата здравоохранения об оказании дружественной помощи Китаю в организации борьбы с чумой в Маньчжурии.

Обзор экономического сотрудничества СССР и КНР, составленный П. И. Марковым, носит информационный характер. В дальнейшем желательно было бы ввести систему публикования ежегодных обзоров.

Таким образом, мы видим, что вопросы советско-китайских отношений заняли достойное место в журнале, что заслуживает всяческого одобрения.

Октябрьская революция в России открыла новую эру в истории человечества, она сыграла выдающуюся роль в судьбах народов всех стран, в том числе ее влияние глубоко сказалось на развитии освободительной борьбы китайского народа. Статья Ю. М. Гарушянца "Идейная борьба среди китайской интеллигенции в конце 1918 - начале 1919 г." раскрывает, как под благотворным влиянием Октябрьской революции и ее великих идей в Китае возникли первые ростки и основы коммунистического движения, приведшего в результате многолетней героической борьбы китайского народа под руководством Коммунистической партии Китая к великой победе народной революции.

Интересные материалы найдет читатель в первом номере об успехах социалистического строительства в Китае. Так, основные вопросы социалистической индустриализации Китая освещаются в статье Г. В. Астафьева. Приведенные автором цифры роста социалистической экономики КНР в сравнении с показателями 1936 и 1949 гг. убеждают читателя в преимуществах социалистического строя, в замечательных перспективах экономического и культурного подъема народного Китая. Эти факты говорят о скором превращении страны в передовое индустриальное государство. Автор показывает, как в результате победоносного осуществления первого пятилетнего плана в Китае и успешного проведения социалистических преобразований господствующее положение в экономике заняли социалистические и полусоциалистические формы хозяйства (удельный вес их продукции составил к концу 1956 г, во всем народном хозяйстве 97,8%).

Известным дополнением к теме о социалистической индустриализации Китая является анализ бюджета Китайской Народной Республики за 1950 - 1957 гг. А. И. Чехутова, помещенный в разделе обзоров.

Журнал знакомит читателя с рядом изданий советских, китайских и западных ученых по истории и экономике Китая: Ван Я-наня "Исследование экономических форм полуфеодального, полуколониального Китая", Л. В. Симоновской, Г. Б. Эренбурга и М. Ф. Юрьева "Очерки истории Китая", Л. П. Делюсина "Великие перемены в китайской деревне", С. Адлера "Экономика Китая", Лю Юн-аня "Демократическое и социалистическое строительство в Северо-Восточном Китае" и др.

Победа социалистической революции в экономике Китая неизбежно поставила в порядок дня задачу обеспечить торжество социалистической идеологии. Буржуазные правые элементы в 1957 г. еще раз пытались дать бой Коммунистической партии Китая, идеям социализма. В статье В. Я. Сидихменова "Борьба за социалистическую идеологию в Китае" раскрываются основные этапы борьбы против правых в 1957 году.

Автор показывает, как Коммунистическая партия Китая, продолжая завершенную в основном социалистическую революцию в области собственности на средства производства, осуществляет социалистическую революцию на политическом и идеологическом фронтах. Борьба за марксистско-ленинскую теорию, за творческое развитие и применение ее, против догматизма, эмпиризма и ревизионистов всех мастей, против буржуазной идеологии - характерная черта всей истории КПК. Огромным успехом в идеологической борьбе явился разгром в 1957 г. китайским народом под руководством КПК буржуазных правых элементов.

"Советское китаеведение" ставит своей задачей также разработку вопросов китайской филологии, лингвистики, культуры. Многовековая культура Китая всегда привлекала внимание исследователей. В по-

стр. 211

следние годы в нашей стране издано немало классических произведений китайской литературы, сочинений современных авторов. Опубликован ряд трудов по истории литературы Китая. Большую работу ведут советские ученые в области лингвистики. Гораздо слабее поставлено изучение искусства Китая. Разработка этих вопросов на страницах журнала будет иметь важное значение для дальнейшего развития данной отрасли советского китаеведения. В первом номере журнала вопросам культуры Китая посвящены две статьи.

Статья Л. З. Эйдлина "О поэтическом творчестве Мао Цзэ-дуна" помогает читателю глубже понять своеобразие стихов Мао Цзэ-дуна, их связь с лучшими образами древней поэзии и их силу в наши дни, гармоничное сочетание революционного содержания с классической формой. Статья Г. П. Сердюченко излагает историю поисков путей к реформированию китайской письменности.

Кроме этих статей, вопросам культуры Китая посвящены две рецензии и две заметки о книгах. Надо думать, что в следующих номерах вопросы культуры будут освещаться во всех отделах журнала.

В номере помещены критические и библиографические материалы, статья Ю. А. Левады "Социалистическая революция в Китае и ее буржуазные критики", прорецензированы книги китайских, советских и западных авторов.

В разделе "Китаеведение в СССР" наряду с информациями публикуется критический "Обзор диссертаций по историк и экономике Китая, защищенных в 1946 - 1956 гг.".

В журнале имеются сообщения о зарубежном китаеведении: о работе трех институтов истории Китайской Народной Республики, о деятельности китаеведов Японии, а также хроникальные заметки об общественной и научной жизни Китайской Народной Республики.

В целом содержание первого номера убеждает в том, что редакция наметила правильную линию. "Советское китаеведение" обещает быть полезным и интересным журналом не только для специалистов, но и для широкого круга читателей, проявляющих живой интерес к истории и культуре великого Китая.

Издание нового журнала "Советское китаеведение", несомненно, будет содействовать дальнейшему развитию науки о Китае, явится ценным вкладом в укрепление братской дружбы между народами Советского Союза и Китайской Народной Республики.

© libmonster.ru

Permanent link to this publication:

http://libmonster.ru/m/articles/view/К-ИЗДАНИЮ-ЖУРНАЛА-СОВЕТСКОЕ-КИТАЕВЕДЕНИЕ&likemode=like&url=http:/libmonster.ru/m/articles/view/К-ИЗДАНИЮ-ЖУРНАЛА-СОВЕТСКОЕ-КИТАЕВЕДЕНИЕ Similar publications: LRussiaLWorldY G

libmonster.ru

Советское китаеведение | Синология.Ру

: политика и объективность[1]   Советский Союз распался почти два десятилетия назад, но до сих пор облик российской науки определяют люди, получившие образование в советскую эпоху. Это касается и китаеведения. Естественно, достоинства и недостатки советского подхода к общественным наукам отражаются и на изучении Китая. Советский Союз, по сравнению с рядом других крупных мировых империй, существовал исторически довольно непродолжительный срок, но за это время была создана уникальная цивилизация, достоинства и недостатки которой еще долго будут предметом дискуссий поколений потомков. Тоталитарный советский режим войдет в историю благодаря беспрецедентному в истории массовому террору против собственных жителей, малопонятной населению утопической марксисткой идеологии, захватнической внешней политике, крайне неэффективной экономике и многим другим своим хорошо известным негативным особенностям. В то же время не вызывает сомнения, что в советское время, по крайней мере, в определенные периоды, в стране существовала передовая, вполне конкурентоспособная в международном плане фундаментальная, а в ряде отраслей и прикладная наука.   Недостатками общественных наук в СССР была их идеологизированность и обращенность на обслуживание политических целей государства. В частности, побудительным мотивом для развития китаеведения, как и востоковедения в целом, обоснованием их государственного (а другого и быть не могло) финансирования всегда выступало стремление обслужить те или иные политические цели. До 1949 г. такой целью была поддержка китайской революции, затем – обоснование «вечной и нерушимой дружбы», позднее – разоблачение «ревизионистского» и «оппортунистического» характера политики Мао Цзэдуна. Однако в сложной системе организации науки в СССР, особенно в советской Академии наук, всегда находились разумные люди, которые могли объяснить руководству страны, что для достижения поставленных целей необходимо глубокое изучение всех аспектов китайской истории и общественного развития. Это обеспечивало финансирование и развитие фундаментального китаеведения.   В результате, развивая традиции российского востоковедения, советское китаеведение добилось больших успехов, создав целый ряд концепций и научных школ, ни чем не уступавших зарубежным, а, может быть, и превосходивших их. В то же время необходимость постоянно доказывать оправданность своего существования политическими целями и идеологизированный характер тоталитарной политической системы в целом отложил отпечаток и на подходах к изучению китайского общества.   Политизированность советского китаеведения имела двоякий характер. С одной стороны, ряд работ и авторов занимались прямым обслуживанием целей, которые ставились перед ними политическим руководством: критика режима Чан Кайши, доказательство возможности и необходимости революции в Китае, критика «культурной революции» как отступления от «правильной» (т.е. советской) модели социализма, критика реформ Дэн Сяопина как «право-ревизионистских» и т.п. Эта официальная политизированность хорошо известна и уже анализировалась и подвергалась критике. Но существовала и противостоящая официальной неофициальная политизированность, о которой сегодня практически не говорят. Речь идет об использовании примера Китая для того, чтобы показать несовершенство советской системы, подвергнуть ее критике в условиях, когда прямо сделать это было невозможно. Такой подход был обусловлен обстоятельствами и субъективно преследовал благие цели, но сегодня следует признать, что цели эти все же не были вполне научными. Он приводил к тому, что под видом исследования Китая в действительности описывалась советская система, что часто приводило к преувеличению сходства между СССР и КНР, к недооценке различий между ними.   В советское время в подобных целях использовались примеры не только Китая, но и ряда других государств, например, Венгрии, Югославии, Кампучии «красных кхмеров», да и некоторые явления на Западе описывались с точки зрения необходимости использования их в СССР. Вероятно, некритическое принятие западных экономических теорий, причем наиболее праворадикальных из них, во многом и привело к плачевным последствиям для российской экономики, когда сразу после распада СССР к власти пришли люди, изучавшие западную экономику не саму по себе, а исключительно как элемент критики советской государственно-плановой системы. В данной статье рассматривается лишь то, как подобный подход сказался на изучении Китая, а также влияние неофициальной политизированности на некоторые концепции советского китаеведения. Политическая культура: устойчивость традиции. Одной из наиболее влиятельных концепций советского китаеведения было утверждение особой, уникальной роли традиций в китайской истории[2]. Эта идея пришла в СССР с Запада, прежде всего из США, где была распространена в основном среди «либеральных» (то есть «левых») авторов. В 1950-е годы правые в США обвиняли в поражении Чан Кайши и приходе к власти в Китае компартии ошибками демократических администраций и даже подрывной деятельностью некоторых либералов, определявших в 40-е годы китайскую политику Вашингтона. В ответ рядом либеральных китаеведов (Б. Шварц, Р. Соломон) была выдвинута теория об уникальной устойчивости китайских традиций. Согласно этой теории коммунизм наилучшим образом представлял китайскую традицию, и, фактически, являлся возрождением традиционного авторитарного Китая в новых формах. Этим, по сути, оправдывалось поражение «сил демократии» в Китае, преодоление которыми тысячелетней авторитарной традиции было и вряд ли возможным.   Авторы концепции уникальной устойчивости китайской традиции рассматривали китайскую политическую культуру как необычайно стабильную, почти не подверженную изменениям систему «устойчивых доминирующих ориентаций» (см. [14]), зародившихся еще в глубокой древности и воспроизведенных в новых формах в коммунистическом Китае. Известный американский политолог Л. Пай писал: «Комбинация бюрократической иерархии и идеологического подчинения управляла почти всеми измерениями традиционной китайской политической культуры. Как отмечали многие наблюдатели, коммунисты снова дали китайцам политическую систему, сконцентрированную вокруг бюрократической иерархии, на этот раз в форме коммунистической партии, и вновь интегрированную всепроникающей идеологией – марксизмом и маоизмом… Важно, что имперская бюрократия и коммунистическая партия в процедурной практике, так же как и конфуцианство и маоизм, в идеологическом содержании ясно подчеркивали вопросы власти и порядка» [13, pp. 15–16].   В СССР эта концепция быстро нашла сторонников по ряду причин. Во-первых, она во многом соответствовала теории «азиатского способа производства», зародившейся в рамках марксизма, но всегда имевшей оппозиционную по отношению к официальной идеологии направленность. Если критика маоизма давала возможность выразить мнение об отдельных политических аспектах советского режима, то теория «азиатского способа производства» позволила составить своеобразную всеобъемлющую теорию советского общества, основанную на смеси марксизма, веберианства и более новой западной теории тоталитаризма. Один из наиболее последовательных сторонников теории «азиатского способа производства» А. В. Меликсетов, в 70–80-е гг., так определял результат столкновения традиционного китайского общества с капиталистическим западным миром: «Главной… особенностью структуры китайского традиционного общества являлось непосредственное противостояние и взаимодействие мощного аппарата власти эксплуататорского государства и огромной массы мелких производителей деревни и города, что и нашло свое воплощение в китайском деспотизме. Господствующий класс китайской деспотии, опиравшийся на определенное единство собственности и власти, выступал прежде всего в качестве коллективного эксплуататора, как „класс-государство“. Представляя собой в определенной мере единство базисных и надстроечных явлений, китайский деспотизм не только был мощным орудием классового господства, но и существенно воздействовал на процесс классообразования; степень близости к власти становилась основным показателем социального статуса. Антагонистическая по своему характеру, деспотическая социально-политическая структура выполняла в то же время важные интегрирующие функции, связывая воедино хозяйственно-атомизированное общество, сдерживая его центробежные тенденции… В сфере частноправовых отношений подданный китайской империи имел определенные гарантии своей собственности, однако во взаимоотношениях с государством, в публично-правовой сфере, где, по выражению К. Маркса, царило „поголовное рабство“, частный собственник никаких гарантий своей собственности и личности не имел… Деспотизм, китайская империя все больше расширяли свои экономические и социальные функции, все в большей мере использовали свою политическую власть для сдерживания социально-экономических процессов, грозивших гибелью старому строю. Политическая монополия, политическая сила, оказавшаяся способной в течение долгого исторического времени подавлять оппозицию, в условиях новой исторической эпохи порождала экономическое бессилие, обрекавшее в конечном счете некогда великий Китай на полное политическое подчинение капиталистическим державам» [9, с. 8–9].   Внимательный советский читатель, привыкший к эзопову языку, легко заменял в вышеприведенном тексте Китай на СССР и получал мощный вердикт советской системе: деспотизм, основанный на всеохватывающей госсобственности, эксплуатация порабощенных масс трудящихся чудовищным «классом-государством», подавление оппозиции, отсутствие гарантий для частной собственности, и в результате – экономический застой. Напрашивались и рецепты: ликвидировать бюрократическую деспотию, дать свободу частной собственности и частному предпринимательству, прорвать международную изоляцию.   Тот факт, что, говоря об «азиатском способе производства» в Китае, сторонники этой теории в действительности думали об СССР, стал явным уже в период горбачевской «гласности». Один из ее основных сторонников Л.С. Васильев тогда написал, что «коммунистический тоталитаризм – лишь модификация классической восточной деспотии с ее произволом власти, бесправием индивида, строго контролируемым рынком и несвободной частной собственности. Модификация, к слову, экстремистская по основным своим параметрам, то есть ушедшая в сторону деспотизма много дальше, чем то было в случае с классическими восточными деспотиями» [3, с. 7].   Во-вторых, теория устойчивости традиций в Китае соответствовала аналогичной теории, выдвинутой сразу после революции 1917 года рядом российских авторов, пытавшихся объяснить победу большевиков. Например, уже в 1918 году, еще находясь в России, Н.А.Бердяев написал следующие слова: «На поверхности все кажется новым в русской революции – новые выражения лиц, новые жесты, новые формулы господствуют над жизнью... Но попробуйте проникнуть за поверхностные покровы революционной России в глубину… Если пойти в глубь России, то за революционной борьбой и революционной фразеологией нетрудно обнаружить хрюкающие гоголевские морды и рожи» [2, с. 251]. Идеи преемственности большевистской России по отношению к царской Н.А. Бердяев последовательно развивал во многих своих произведениях. Например, в написанной значительно позднее и получившей широкое подпольное распространение в брежневском СССР книге «Истоки и смысл русского коммунизма», он утверждал, что СССР — это возрожденная Российская империя или даже Московская Русь, а ленинский марксизм гораздо ближе к российским революционным традициям, чем к европейской социал-демократии. Эти идеи, противостояли в глазах недовольных советской действительностью исследователей-обществоведов, в том числе и китаеведов, официальной советской теории о принципиально новом, прогрессивном характере советского общества, и в связи с этим получили у них большую популярность. Не имея возможности развивать их на собственно советском примере, они с еще большим энтузиазмом переносили их на Китай.   В задачи данной работы не входит оценка описанных выше концепций самих по себе. В конце концов, как показал еще в своей «Структуре научных революций» Т.С. Кун, даже в естественных науках исследователи работают в рамках определенных общих концепций, понятийных парадигм, что не умоляет научных достижений (см. [6]). На основе концепции уникальной устойчивости китайских традиций были достигнуты значительные успехи в развитии советского китаеведения, вышли многочисленные серьезные работы, углубляющие наше понимание традиционного и более современного китайского общества. Но все это не должно закрывать глаза на моменты политизированности самой концепции, которые порой вели к искажению итогов исследований в сторону недооценки новых элементов в современном китайском обществе.   Да и в рамках самого понятия «традиционный Китай» содержалось некоторое представление о неизменности его политических форм, о том, что, хотя политическая система Китая до 1911 года и несколько видоизменялась, эти изменения не носили принципиального характера[3]. В самой этой идее явно виден отпечаток европоцентризма, представления о том, что если общество не развивается в том направлении, куда идет Европа (Запад), то оно и не развивается вовсе, но существует в раз и навсегда застывших формах. Эта теория, получившая популярность в Европе XVIII–XIX веков и вроде бы крайне устаревшая, вновь всплыла в работах зарубежных и российских китаеведов ХХ века, считавших, что если развитие Китая не идет в «нужную» сторону (к демократии западного типа), значит, там (как и в СССР) возродился традиционный авторитаризм. Этот подход также недооценивал новые элементы китайского общества, не учитывал, что общественная эволюция возможна в различных направлениях, и если где-то на протяжении тысячелетий не возникли формы цивилизации, сходные с западной, это не означает, что общество там застыло и не меняется[4].   Один из постулатов теории необычайной устойчивости китайской традиции – положение об уникальной древности и непрерывности китайской цивилизации, которая якобы в практически неизменном виде существует четыре или более тысячи лет. В концентрированном виде она была сформулирована А.И. Кобзевым в телепередаче «Что делать?», посвященной теме «В чем феномен китайской цивилизации», вышедшей на экраны на телеканале «Культура» 2009 года. Согласно А.И. Кобзеву, «китайская цивилизация – единственная цивилизация в мире, которая существует на этом месте не то, что 5 000 лет, но, по некоторым данным, больше 2 млн. лет», а ее очаг «сопоставим с африканским». Он утверждал, что, согласно неким исследованиям, «китайцы на своей земле существуют от состояния полуобезьяньего», и «процесс сапиентации, превращения человека в человека с обретением всех основных черт цивилизации не только близких нам, но просто фундаменальнейших, складывание функциональных взаимоотношений между органами мышления, между полушариями мозга, образование языка, уж не говоря про письменность, все это на этой территории происходило и кумулятивно наращивалось». Далее, А.И Кобзев уточнил, что речь идет об ином соотношении правого и левого полушарий, связанных «с разными интеллектуальными функциями», у китайцев и других народов, отметив, что это может быть связано и с расовыми особенностями[5].   В данном случае известный российский китаевед фактически солидаризировался с наиболее радикальной версией идеологии китайского «расового национализма», активно поддерживаемой пекинскими властями[6]. Она, как и всякая идеология, сочетает в себе ряд положений верных и доказанных, ряд спорных и недоказанных и ряд откровенно ложных. Так, на сегодняшний день никаких доказательств того, что современные китайцы произошли по прямой линии от синантропа (а, вероятно, именно синантроп здесь имеется в виду), не существует[7]. Промежуточные звенья не найдены, да и как выглядел синантроп – точно сказать крайне трудно, так как от него сохранились лишь несколько фрагментов черепа (значительная часть находок была утрачена)[8]. Эта теория одно время активно пропагандировалась китайскими учеными, стремившимися доказать уникальность своей цивилизации, но сегодня даже в Китае ее разделяют не все.   Исследования о корреляции между характером письменности и развитостью полушарий мозга, действительно, существуют. Согласно некоторым из них, идеографическое письмо в большей степени способствует развитию правого полушария, отвечающего за чувства и ассоциации, в отличие от «логического» левого [7, c. 37–43]. Но свидетельствует ли это об уникальности именно китайцев и их отличиях от всех остальных народов? Если особая роль правого полушария действительно связана с иероглифической письменностью, то следует признать, что иероглифы и сегодня используют не только китайцы, но и многие другие народы, а в прошлом это была, вообще, наиболее распространенная форма письменности. Как это повлияло на культуры различных народов, в какой период сложилось соотношение между полушариями, изменяется ли оно по сей день или остановилось, например, когда и древние египтяне и жители Ближнего Востока писали иероглифами: вопрос, достойный изучения. Но в любом случае, китайцы здесь не уникальны. Если же это следствие расовых отличий, то особая роль правого полушария  должна быть присуща не только китайцам, а всем монголоидам.   Широкой распространенности мифологемы об особой устойчивости китайской цивилизации способствует ее активная поддержка пекинским руководством, так как она позволяет ему, во-первых, гордиться древностью своей нации, а во-вторых, утверждать, что все территории, когда-либо контролировавшиеся любым государством, в состав которого входила хотя бы часть территории нынешнего Китая, исторически принадлежали Китаю. Например, территория, отошедшая к России во второй половине XIX века на Дальнем Востоке, были китайскими, потому что их считали своими маньчжуры, а Тибет и собственно Монголия – потому что они входили в монгольскую империю. На том же основании правительство Китайской республики на Тайване до сих пор не признает независимость Монголии и даже официально не считает Окинаву частью Японии[9].   Китай, по праву считающийся отдельной цивилизацией, необходимо сравнивать с другой приблизительно равнозначной по масштабам, например, европейской или индийской. По сравнению с ними, в Китае мы увидим ничуть не меньше разрывов традиции и изменений. «Китай», то есть государства, находившиеся на его нынешней территории, многократно завоевывались пришельцами, которые и этнически, и культурно сильно отличались от покоренных народов. Так, государство Шан-Инь было завоевано чжоусцами, в Х–XIII веках большую часть северного Китая занимали киданьское государство Ляо, а затем чжуржэньское государство Цзинь, причем китайская династия Южная Сун признала себя вассалом последнего. В XIII–XIV веках Китай находился под властью монголов, а с середины XVII по начало ХХ – маньчжуров. Считать все эти государства китайскими – все равно, что записывать всех, кто когда-либо завоевывал хотя бы часть нынешней территории России, от древних греков до монголов, не говоря уже о ханствах Центральной Азии и польско-литовском государстве – в русские. Конечно, если речь идет о Китае как цивилизации – это сделать возможно, но не в большей степени, чем считать все народы Европы, от древних греков, до завоевавших Рим кочевников, и владевших частью Европы турок-османов – частью большой европейской цивилизации.   Важным аргументом в пользу уникальности китайской цивилизации обычно служит то, что все китайские завоеватели ассимилировались китайской культурой. Но это не означает, что сама эта культура не изменялась. Таким же образом можно говорить и об ассимиляции варваров римской культурой: религия и латинский язык сохранились. Но в то же время феодальная Европа – это совсем не римская империя, так же как Китай под властью монголов династии Юань – совсем не сунский Китай. Что касается конфуцианства, то и его влияние не было безграничным. Китай знал целые эпохи, когда конфуцианство уходило на второй план, а наиболее влиятельными идеологиями становились легизм, буддизм, позднее – марксизм. Изменялись ли все эти системы под влиянием конфуцианства в большей степени, чем, например, в Европе христианство под влиянием философии Аристотеля – это еще вопрос.   Не выдерживает критики и постулат о незначительности внешних влияний, которые якобы не вели к изменениям коренной конфуцианско-легистской идеологии. Многие учения, широко распространившиеся в Китае, и ставшие неотъемлемой частью его культуры, имеют некитайское происхождение. Пришедший из Индии буддизм, например, оказал огромное влияние на культуру и философию страны и в некоторые периоды фактически играл роль государственной религии. Контролировавшие значительную часть страны в XIX веке тайпины объявили своей идеологией христианство. «Три принципа» Сунь Ятсена гораздо меньше связаны с конфуцианством, чем с рядом западных теорий («разделение властей», теория Генри Джорджа, позднее – ленинского марксизма). Наконец, марксизм – государственная идеология современного Китая, тоже пришел с Запада. Естественно, все эти учения изменялись на китайской почве, но то же происходило и со всеми другими учениями по мере их распространения по миру, например, с христианскими политическими теориями и тем же марксизмом в России, исламом в Индии.   Пожалуй, наиболее веский аргумент в пользу уникальности китайской традиции – это китайская письменность, которая объединяет собой эпохи и поколения. Действительно, образованный китаец и сегодня может читать довольно древние тексты и более или менее понимать их. Но сегодня таких людей в Китае становится все меньше и меньше. Классический китайский язык вэньянь немного учат в средней школе, но это особых знаний не дает. Всерьез его изучают лишь специалисты в университетах на гуманитарных факультетах. Остальные вряд ли смогут сегодня прочитать даже текст начала ХХ века. При этом не следует забывать, что приблизительно до 60-х годов ХХ века в большинстве школ многих стран Западной Европы в качестве обязательного предмета преподавали латынь (а иногда и древнегреческий), на ней же до Второго Ватиканского собора (1962–1965) велось богослужение в католических церквях. В результате многие образованные европейцы, учившиеся в школе до того времени или просто верующие-католики до сих пор владеют латынью. Так что Китай в этом отношении, в связи с поздним распространением современного языка в письменной литературе, возможно, лишь несколько отстает от Европы.   Сравнения с Индией еще в меньшей степени позволяют говорить об уникальной устойчивости китайских традиций. Многократно завоевывавшаяся различными пришельцами Индия, также как и Китай, сохранила свою религиозную культуру, иноземные учения также подвергались изменениям на индийской почве. В Индии и соседних государствах образованные люди также владеют санскритом, который весьма близок к основным современным языкам этого региона. Возможно, Индия в несколько  меньшей степени, чем Китай, сохранила древний язык, но зато в значительно большей – традиционную социальную структуру. И, тем не менее, точно так же, как и Китай, сегодняшняя Индия значительно отличается от древней.   Идея о том, что Мао Цзэдун – новый Цинь Шихуан, коммунисты – новая династия, а огосударствление собственности привело к восстановлению традиционной формы хозяйства – слишком проста. На современный Китай возможен и совершенно другой взгляд. Начиная с 1920–30-х годов китайская наука (за исключением некоторых философских произведений) не оперирует традиционными понятиями. В сегодняшнем Китае, причем как на материке, так и в Гонконге и на Тайване (в отличие, например, от ряда мусульманских стран), на полках магазинов вы не найдете книг, анализирующих вопросы современной экономики, политики или жизни общества в традиционных терминах. Китайские экономисты, историки и политологи пользуются западной терминологией (к которым относятся и марксистские). Из конфуцианства используются лишь отдельные термины (например, сяокан), но их не много. В современном Китае гораздо лучше знают теории западных экономистов и политологов, чем построения Конфуция или Шан Яна. Традиционные теории изучают, но на практике применяют исключительно западные. Справедливости ради стоит сказать, что последнее время появились попытки применить некоторые традиционные теории, например, к внешней политике. Но современный мир изменился, и сделать это сложно, в любом случае необходим некоторый синтез традиционного и современного.   Современные китайские молодые люди мало напоминают традиционных китайцев, они мало знают классическую культуру и не особо интересуются ей. По всем показателям: количество разводов, участие женщин в общественной жизни, уровень рождаемости и т.п., китайское общество уже не то, что было 100 и даже 20 лет назад. Конечно, какие-то традиции, такие, как уважительное отношение к старшим, долг по отношению к семье и родственникам, любовь к родным местам, передаются из поколения в поколения, но и они уже мало связываются с традиционными верованиями (культ предков и т.п.).   Отношение в современном Китае к традиционной культуре говорит скорее о пренебрежительном отношении к древней культуре, чем о ее уважении. Конечно, большинство китайцев знает свою мифологизированную историю, как и во многих странах воссозданную писателями и политиками-националистами в новейшее время. Но в то же время древние памятники разрушаются в массовом порядке, на их месте строятся либо кварталы новых домов, либо современные муляжи, способные привлекать туристов. Стоит задуматься о том, что в этой стране древней культуры практически нет аутентичных зданий старше XV века – все они либо снесены, либо перестроены. Нет ни одного города (за исключением небольших поселений, взятых под охрану в самое последнее время), сохранившего свой исторический облик. Чего стоят в этом отношении знаменитые древние Сучжоу и Ханчжоу, полностью перестроенные за последние 15–20 лет! А ведь повсюду в Европе можно встретить сооружения римского и даже греческого периода, и целые города, в значительной мере сохранившие средневековый архитектурный комплекс. Даже в России есть церкви XI и XII веков. Вряд ли такое отношения к реальным памятникам истории свидетельствует о глубокой связи с традицией.   Конечно, по мере экономического развития и выхода Китая в мировые лидеры, интерес к традиционной культуре увеличивается. Но это лишь интерес, а вовсе не призывы восстановить традиционный уклад, которые раздаются во многих мусульманских странах. В Китае невозможно представить «конфуцианскую революцию», по примеру «исламской революции» в Иране, или «шариатского правления» Талибана в Афганистане. Китай не называет себя конфуцианской республикой, как например, Иран или Пакистан – «исламской». Но даже стремление восстановить традиционный уклад не означает, что он действительно восстановлен. Такое вообще невозможно: и Иран, и Пакистан, и Афганистан сегодня – совсем не те, что были тысячу лет назад, да и не могут стать такими.   По мнению многих, не традиционная культура стала причиной как упадка страны при Мао Цзэдуне, так и нынешнего ее подъема. Объяснения этих явлений влиянием конфуцианства ничего не дают. Не следует забывать, что сторонники уникальности традиций сначала объясняли ими политику Мао Цзэдуна и экономический коллапс, ею вызванный, а затем ими же – экономический подъем, вызванный реформами Дэн Сяопина.   Между тем, сами китайцы вовсе не воспринимали республиканский Китай как продолжение имперского. Борьба за республику велась под лозунгами ликвидации иноземного господства Цинов, а затем новое понималось как полное отвержение конфуцианства, вэньяня, и всего старого, отсталого и «феодального». И лидеры движения за новую культуру, и Мао Цзэдун считали конфуцианство главным врагом и весьма преуспели в уничтожении конфуцианского наследства. И сегодняшние попытки официальных кругов, в условиях отсутствия «правильных» моральных ориентиров у молодежи, вновь использовать некоторые конфуцианские ценности и теории, только свидетельствуют о том, насколько глубоко зашел процесс «вестернизации» на самом фундаментальном уровне.   В любом случае, говоря о современном Китае, следует иметь в виду, что помимо теории незыблемости традиций, на Западе и в самом Китае существуют и другие подходы. Пожалуй, наиболее ярким критиком теории возрождения конфуцианства в новых формах был Дж. Левинсон, посвятивший доказательству смерти китайского конфуцианства в ХХ веке публиковавшуюся с 1958 по 1965 годы трилогию «Конфуцианский Китай и его современная судьба». По его мнению, «преемственность китайской истории, в том числе ее коммунистической фазы, можно отстоять без объяснения последней возвращением извечного конфуцианства. Недовольство системой помещичьего землевладения, семейной системой, конфуцианским образованием накапливалось в Китае в течение длительного времени, а вовсе не со вчерашнего дня в доктринерских директивах. Хотя коммунисты, будучи у власти, способствовали распространению этих идей, их источники находятся глубоко в полутора столетиях бессистемного западного воздействия на более раннюю общественную структуру, которая была предложена для контакта». Согласно Дж. Левинсону, если «интерпретировать интеллектуальную историю не как историю «мысли», а как историю мыслящих людей, можно увидеть не бескровное конфуцианство, накладывающее себя через личность на столь же абстрактный коммунизм, но уступающие дорогу, живущие, чувствующие и ослабляющие влияние конфуцианские поколения. Трансформированная и оставленная конфуцианская традиция прямо привела к коммунистической версии измененного китайского мировоззрения, не путем имманентного сохранения себя в коммунистической доктрине, но, не сумев сохранить себя, оставив наследников без гроша, потенциально чужими в собственной земле, и, таким образом, прельстив их новой доктриной как ответом на их нужды» [12, pp. 162–163].   В России последнее время подобные идеи высказывает известный специалист по классической китайской поэзии И.С.Смирнов. Так, в одной из телепередач он говорил о том, что сегодня традиционная китайская культура «герметична во многом и для самих китайцев», для них характерно «скорее ощущение, чем реальное знание содержания этой древней культуры». Такая ситуация сложилась потому, что в начале ХХ века на волне революционности, оглядки на Запад и желания перемен было отменено классическое образование и «произошел абсолютный разрыв» с тем, что составляет ядро китайской культуры, «то есть некоторой суммы текстов, которые раньше все заучивали наизусть, с трехлетнего возраста и учились по 30 лет с тем, чтобы овладеть всеми этими знаниями».  С тех пор, отметил И.С.Смирнов, в Китае сложилась обычная школа, «которая не позволяет человеку читать старые тексты без специальной подготовки»[10].   Менее радикальную позицию занимает один из наиболее глубоких специалистов по китайской культуре американский исследователь тайваньского происхождения Ду Вэймин. Он соглашается, что вестернизация конфуцианского региона, включая Японию, две Кореи, материковый Китай, Гонконг, Тайвань, Сингапур и Вьетнам «возможно, навсегда изменила интеллектуальный ландшафт» и считает, что «после более чем столетних унижений и разочарований, вызванных империалистическим и колониальными доминированием современного Запада, подъем индустриальной Восточной Азии символизирует унаследованную от эпохи Просвещения индустриальную рациональность, взятую в избытке. Ментальность Японии, и многих «драконов» как раз и характеризуется… меркантилизмом, коммерциализмом, способностью к жесткой международной конкуренции. Китайская Народная Республика, родина циничного мира, со всей очевидностью избрала ту же стратегию развития и, таким образом, демонстрирует ту же ментальность с тех пор, как в 1979 году был запущен процесс реформ. Конечно, возможность того, что они эволюционируют к более гуманному и устойчивому сообществу не стоит преувеличивать». Но, в то же время, по мнению Ду Вэймина, «их коренные интеллектуальные ресурсы, включающие буддизм Махаяны, даосизм, синтоизм, шаманизм и другие народные традиции способны выйти на поверхность и сделать свое присутствие заметным в новом синтезе» и «не стоит и просто отвергать широкое значение возрождения крупнейшей цивилизации в смысле ее собственного понимания и собственного направления» (см. [15]). Таким образом, по мнению Ду Вэймина, практически задавленная вестернизацией традиция все же имеет шанс возродить некоторые свои элементы в будущем, смягчить западный «меркантилизм» и способствовать созданию конструктивного синтеза.   В любом случае, говорим ли мы о смерти конфуцианской традиции в ее классическом смысле или о ее возможном синтезе с внешними влияниями, эти внешние влияния сыграли значительную роль в китайской истории ХХ века, коренным образом изменив китайское общество. Их невозможно не учитывать, сводя все лишь к простому возрождению старого в новых формах.   Описанные выше политические условия, способствовавшие концентрации советских китаеведов на возрождении традиций, исчезли с распадом СССР В эзоповом языке больше нет нужды, и, оценивая труды по Китаю, никто больше не будет делать скидки на то, что автор, недостаточно точно описав собственно Китай, внес большой вклад в борьбу за лучшее будущее собственной страны, заклеймив ее политический режим. В этих условиях, на основе достижений советского китаеведения, и уйдя от его политизированности, необходимо более предметно заняться изучением собственно китайского общества. Нисколько не умаляя значения изучения традиций и их роли в современном обществе, сегодня необходимо сконцентрироваться и на изучении новых явлений, синтеза нового и старого. Что касается собственно традиций, то от постулирования их возрождения в новых формах необходимо перейти к более детальному изучению конкретных механизмов их реальной передачи, а также механизмов возникновения общественных и культурных инноваций. Внутренняя политика: Сталин и Мао. С утверждениями о том, что как советский, так и китайский коммунистический строй являются не чем иным, как возрождением многолетней имперской традиции, связано их фактическое отождествление. В работах советского периода это отождествление, естественно, не могло быть сформулировано прямо, и выражалось в таком описании китайской внутренней политики, в особенности, репрессивных кампаний, которое можно было бы легко приложить к описанию сталинского террора. Причиной такого подхода было желание подвергнуть косвенной критике сам сталинский террор, однако вел он к явному затушевыванию различий между политикой И.В. Сталина и Мао Цзэдуна, к непониманию принципиальных различий между ними.   Наиболее яркой китайской репрессивной кампанией и по числу пострадавших, и по влиянию на общество, безусловно, была «великая пролетарская культурная революция». Она часто описывалась в СССР, причем как консерваторами, так и либералами, как хорошо организованная Мао и его окружением акция, направленная на устранение соперников и неугодных в руководстве КПК. Действительно, после провала политики «трех красных знамен» в начале 60-х годов, в руководстве страны большое влияние получили лидеры, выступавшие за более медленное построение социализма, допущение отдельных элементов частной собственности и последовательное экономическое строительство. Именно они и подверглись репрессиям в годы «культурной революции». В рамках этой концепции «культурная революция» по целям была сходна со сталинскими репрессиями, но лишь проводилась несколько другими методами.   В то же время исследования событий «культурной революции», беседы с ее участниками показывают, что по атмосфере, целям и результатам она значительно отличались от сталинских репрессий. Первое, что настораживает, – это отношение к «культурной революции» тех из ее участников, кто впоследствии встал на антикоммунистические позиции: китайских «диссидентов». Невозможно представить, чтобы кто-то из советских диссидентов позитивно оценил хотя бы какой-то из аспектов сталинского террора. Это и понятно – организованное убийство тысяч людей вряд ли может вызвать какие-то положительные эмоции. Между тем, многие китайские диссиденты с одобрением и даже некоторой ностальгией отмечают атмосферу свободной критики, внезапно возникшей после начала «культурной революции» и возможность обратить эту критику против реальных недостатков. Конечно, это критика не была неограниченной. Самого Мао нужно было боготворить. Но его именем можно было делать почти все, что угодно.   Так, оценивая «культурную революцию» сегодня, ее участник, а ныне – известный оппозиционный философ Го Лоцзи говорит: «Вопрос о «культурной революции» очень сложен. Вначале молодежь и простой народ были преисполнены революционного энтузиазма, многие поднялись на борьбу с бюрократизмом, потому что долгое время испытывали гнет коммунистической бюрократии. Поэтому, когда Мао Цзэдун призвал к проведению «великой культурной революции», внизу воспользовались этим призывом для борьбы с бюрократией в своем учреждении. В ней были и положительные стороны, но очень многие методы были крайне варварскими»[11]. Другой оппозиционный теоретик Ван Цзюньтао, проведший после событий 1989 года несколько лет в тюрьме, так сравнивает ситуацию в КНР и СССР: «Первое различие – это великая культурная революция. Мао Цзэдун разрушил авторитет компартии, для китайских молодых людей компартия – не авторитет. Для Вас, возможно, компартия всегда была авторитетом. Ни Сталин, ни Брежнев, ни революционеры не думали пошатнуть авторитет компартии. Но Мао Цзэдун считал, что низы могут свергать верхи… Он не называл это борьбой с компартией, но провозгласил: „Бунт – дело правое!“ Он говорил, идея о том, что „бунт – дело правое“ – суть марксизма. Эту песню пела вся китайская молодежь. Если бюрократ – я могу против тебя бунтовать!»[12].   Эти и подобные оценки заставляют задуматься над различиями, которые сводятся к следующему. Сталинский террор был хорошо организованной кампанией по физическому устранению политических противников единоличной власти И.В. Сталина, а затем – по физическому устранению лиц, которые по своему происхождению, образованию, положению в обществе когда-либо в будущем могли этой власти представлять какую-либо угрозу. Конечно, в такой огромной стране, как СССР, он сопровождался определенной неразберихой, затрагивал самые различные слои общества, случались ошибки (в том смысле, что кто-то спасался, а репрессировали не того, кого хотели), но определенная логика, организованный характер репрессий и направленность на физическое уничтожение основных объектов террора не вызывают сомнений.   Механизм «культурной революции» в КНР был совершенно иным. Ее основным проводником были не правоохранительные органы, но само население, прежде всего, молодежь. Именно молодежь, а позднее – рабочие, формировали отряды, которые осуществляли репрессии против собственного руководства. Их объектом были не столько конкретные люди, сколько бюрократический класс в целом (за исключением армии). Проводилась она неорганизованно, отдельные группы боролись между собой, что создавало возможность лавирования между ними. Маоистское руководство лишь запустило движение, далее оно развивалось по собственным законам, а когда зашло слишком далеко, было подавлено при помощи армии. И, наконец, что особенно важно для дальнейших судеб страны: жертвы как правило физически не уничтожались, а подвергались психологическому террору с целью «перевоспитания». Именно поэтому большинство противников курса Мао выжили (в отличие от противников И.В. Сталина), и после смерти «великого кормчего» пришли к власти.   «Культурная революция» – не хуже и не лучше сталинского террора. Обе кампании принесли страшные бедствия. Но они принципиально различны не только по ходу, но и по идеологическим основаниям. В рамках коммунистической тоталитарной модели у И.В.Сталина не было идеологических предпочтений, его целью была власть сама по себе. В тактических целях он мог блокироваться с правыми, чтобы свергнуть левых, а затем брать на вооружение левую политику, чтобы свергнуть правых. Он не верил в народную активность и боялся ее. Его модель государства – модель безграничной единоличной власти, опирающейся на машину государственного террора. Для Мао государство было малоинтересно. Он считал, что коммунизм могут построить проявляющие активность народные массы, которые бюрократическое государство только сковывает. Не случайно он говорил, что хотел бы повторять «культурную революцию» каждые десять лет. Если И.В. Сталин был фанатиком тоталитарной государственной власти, то Мао – фанатиком тоталитарной активности народных масс, единственным ограничением которой должна была быть любовь к нему (так как он считал, что хочет народу добра). В этом смысле И.В. Сталин был гораздо более традиционен, «восточен», в смысле склонности к «восточному деспотизму». Идеи Мао гораздо сильнее связаны с теориями левого коммунизма, близкого к троцкизму с его критикой бюрократии, и даже анархизму, а также к идеям движения «4 мая» – с его ненавистью к традиции, конфуцианству, которые, как считалось, мешают прогрессу страны. Он не только не восстанавливал традиционную китайскую империю, но боролся с ней и считал, что его соратники-традиционалисты, как только он отходит от дел, восстанавливают традиционную бюрократическую структуру. Но, не признавая демократических методов борьбы с бюрократией и застоем, он, в соответствии с левыми утопическими идеями, предпочитал бороться с ними гневом народных масс. Именно поэтому, отрицая его левые и социалистические идеи, некоторые диссиденты признают его искренность в борьбе с тем, что Л.Д. Троцкий называл «диктатурой секретариата».   Различия между сталинскими репрессиями и «культурной революцией», кроме всего прочего, во многом определили и дальнейшие неодинаковые судьбы КНР и СССР. Перефразируя Л.Н. Толстого, можно сказать, что не только семьи, но и народы, в том числе и под властью компартий, могут быть несчастливы по-разному. Недооценка этих различий ведет к односторонности и недостаточному пониманию исторических процессов. Внешняя политика: возрождение империализма. Другая идея, основанная на идеологическом подходе, сводится к тому, что во внешней политике КНР возродила империалистическую, или «китаецентристскую» политику, характерную для императорского Китая. С этим в СССР были согласны как коммунистические ортодоксы, критиковавшие Пекин за отход от «пролетарского интернационализма», а по сути, от поддержки внешнеполитического курса Москвы, так и либералы, считавшие советскую политику «империалистической» и использовавшие пример «империализма» Пекина для ее скрытой критики. Как и в случае с традициями, этот подход вел к упрощенному пониманию внешней политики обоих государств и абсолютизации их сходства.   Среди противников советского режима уже во время существования СССР установилось мнение, что и СССР, и КНР отбросили в реальной политике марксистские теории пролетарского интернационализма и мировой революции, и, используя их только для идеологического прикрытия, в действительности осуществляли традиционную территориальную экспансию. Хорошим примером здесь может служить известное эссе А.Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», в котором он писал: «Китай, как и наша страна, пережил революцию и гражданскую войну и, как и мы, воспользовался марксистской доктриной для консолидации страны. Как и у нас, по мере развития революции марксистская доктрина становилась все в большей степени камуфляжем, который более или менее прикрывал национал-имперские цели. Обобщенно говоря, наша революция прошла три этапа: 1) интернациональный, 2) национальный, связанный с колоссальной чисткой старых кадров, и 3) военно-имперский, закончившийся установлением контроля над половиной Европы. Как мне кажется, китайская революция проходит те же этапы: интернациональный период сменился националистическим, и, по логике событий, вслед за этим должна последовать внешняя экспансия» (см. [1]).   Внутри СССР люди, не являвшиеся диссидентами и публиковавшие свои работы официально, естественно, не могли рассуждать подобным образом про свою страну, но, после разрыва с Пекином, могли называть империалистическим Китай. Для них это было не только научным анализом, но и актом выражения несогласия с советской политикой, вернее, критическая политическая позиция в отношении СССР способствовала движению их анализа политики Пекина в данном направлении. Это позволялось в связи с тем, что и сторонники официальной позиции, пытаясь найти объяснение антисоветизма Пекина, также часто объясняли его скатыванием к империализму.   Что касается СССР, то упрощенный характер понимания его внешней политики как простого продолжения экспансионизма российской империи хорошо виден именно на примере отношений с Китаем. Лишь марксистко-ленинская убежденность в том, что Китай, объединенный под властью «национально-демократического» Гоминьдана, а затем, «рабоче-крестьянской» КПК, может стать надежным союзником социалистического СССР в борьбе с мировым империализмом, могла заставить Москву вооружать и всеми силами укреплять эти две организации. Обе они, консолидировав страну под своей властью с советской помощью, позднее занимали антисоветские позиции. Такая политика никак не могла проводиться царским режимом, всегда предпочитавшим не способствовать объединению Китая, а закрепляться на его территории. Другой пример: смягчение условий союза с Китаем в договоре с коммунистическим Пекином 1950 г. по сравнению с договором 1945 г., заключенным с гоминьдановским правительством. Здесь уступки И.В.Сталина можно объяснить только идеологическим видением коммунистического Китая как ближайшего союзника, в отличие от «классово чуждого». Вряд ли царское правительство могло бы добровольно пожертвовать российскими интересами в Китае ради какого бы то ни было «социально близкого» режима[13]. И уж оно точно никогда бы не сдало «классовому другу» таких важных «агентов влияния», как, например, один из высших руководителей КНР Гао Ган, а именно это сделал И.В. Сталин, пытаясь наладить отношения с Мао Цзэдуном.   Таким образом, следует согласиться с выводом А.Д. Воскресенского, заключившим, что «на определенном этапе в советском подходе к отношениям с КНР возобладали, скорее, идеологические, чем геополитические факторы. Или, что будет точнее, идеологические факторы стали определять геополитический подход. В этом состояло еще одно различие между отношениями Китая с царской и Советской Россией. В данном случае также очевидно, что «новые» отношения не были в равной степени благоприятными для обеих сторон» [5, с. 466].   Что касается желания И.В. Сталина расширять территории СССР и создавать марионеточные режимы по всему миру, то и это можно объяснить с марксистских позиций, как желание расширить область господства социализма как более прогрессивного строя. Вот один из наиболее радикальных примеров. И.В. Сталин в беседе с генеральным секретарем ИККИ Г. Димитровым 7 сентября 1940 года так сформулировал отношение к исчезновению Польши с карты мира: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население» [10, с. 214]. Речь здесь, очевидно, идет не о территориальных приобретениях СССР, а о расширении сферы распространения социализма.   Конечно, в политике И.В. Сталина идея восстановления территории Российской империи как территорий, по праву принадлежащих СССР, вероятно, играла определенную роль. Но она причудливо переплеталась с марксистскими воззрениями, причем, в зависимости от обстановки в различные периоды те или иные элементы этой общей идеологии выходили на первый план.   Внешнюю политику КНР также вряд ли можно рассматривать как исключительно экспансионистскую в традиционном, имперском понимании. После прихода к власти КПК И.В. Сталин рассматривал Китай как форпост социализма в Азии. С этой ролью Пекин в тот период был согласен. Советский лидер говорил, что «поскольку СССР входит в Азию лишь частично, а Китай весь в Азии, ему должна принадлежать первая роль» [8, с. 171]. Обобщая взгляды И.В. Сталина на Китай накануне победы коммунистов, С.Н. Гончаров, Дж. Льюис и Сюе Литай делают вывод: «Китайцы получат собственную сферу ответственности и влияния, но будут действовать под всеобъемлющим контролем Москвы так, чтобы не поставить под угрозу ее целей. Китайцев поощряли на более активные и агрессивные действия в Азии, но лишь до той степени, чтобы в них не оказалась замешана Москва» [11, p. 72].   После ссоры с Москвой Пекин продолжил деятельность по поддержке радикальных коммунистических движений в слаборазвитых странах в Азии и по всему миру, но уже без учета интересов Москвы принял на себя роль революционного лидера «третьего мира». Теория «трех миров» была развитием ленинизма-сталинизма в условиях разрыва с СССР, но ее и основанную на ней политику трудно объяснить традиционным экспансионизмом. Не могли же в Китае серьезно считать, что после победы маоистов, например, в Индонезии или других, еще более отдаленных странах, Китай присоединит их.   Сложно с точки зрения традиционного экспансионизма истолковать призывы Мао Цзэдуна к третьей мировой войне с использованием ядерного оружия. Вряд ли в имперских интересах Китая была гибель значительной части его населения, а затем – победа коммунизма во всем мире, где, вероятно, более влиятельный СССР все равно бы играл более значительную роль. Наиболее экспансионистский пример из китайской внешнеполитической практики: провоцирование вооруженных конфликтов с Индией в конце 50-х –  начале 60-х годов. Однако и здесь есть явные черты марксистского подхода. Так, реагируя на знаменитое заявление ТАСС 1959 г. по поводу китайско-индийского пограничного конфликта, Пекин выражал непонимание, почему Москва прямо не встала на сторону социалистического Китая в споре с капиталистической Индией. С точки же зрения Москвы, Индия была одним из лидеров «прогрессивных развивающихся стран», союзницей мирового социализма, поэтому речь шла о сложном не только геополитическом, но и идеологическом выборе.   Сегодняшний Китай, конечно, во внешней политике отошел от марксизма гораздо дальше, чем в 50–60-е годы прошлого века. Но и сегодня объяснять его внешнеполитический курс исключительно возрождением традиционных теорий и практики было бы слишком упрощенно. Традиционная китайская внешнеполитическая доктрина не знала ни концепции равных отношений с партнером, ни понимания, что в мире вообще существуют другие государства, ни четкой трактовки государственных границ, ни много другого. Но сегодня Китай изменился, изменился и внешний мир. Сегодня Китай как современное государство, естественно, все эти понятия активно использует. Поэтому наиболее конструктивными представляются попытки трактовки современной внешней политики Пекина как результата сочетания, синтеза различных традиционных, националистических (теорий Сунь Ятсена и т.п.) и более современных подходов.   В любом случае, излишняя идеологизированность ведет как к научной необъективности, так и весьма опасным и нереалистичным прогнозам. Не следует забывать, что упоминавшийся А.Амальрик, предвидевший рост экспансионизма Пекина, предсказывал неизбежность советско-китайской войны и даже призывал демократические США не проявлять «расизма», не помогать СССР и встать на сторону Китая. Вряд ли современные аналитики, исходящие из извечности и неизменности китайского подхода к миру, способны на более реалистичные и полезные для России прогнозы. Выводы. Задача отделить попытки достижения политических или идеологических целей от поисков научной истины поставлена в общественных науках давно. М. Вебер сформулировал ее еще в начале ХХ века. Выдающийся немецкий социолог считал основным условием превращения науки об обществе в «объективную» отделение изучения «сущего» от «долженствующего быть сущим». Другими словами, исследование того, что есть на самом деле (реальности), нельзя смешивать с описаниями того, что «должно быть» (отсутствующего в реальности идеала) и призывами стремиться к нему. Это не означает, что об идеалах, о том, к чему следует стремиться, писать нельзя, что не следует заниматься, по определению М.Вебера, разработкой «оценочных суждений об определенных политико-экономических мероприятиях государства» [4, c. 346]. Но два эти стиля не нужно смешивать, и что особенно важно, нельзя выдавать работы, написанные с политической целью, за научное исследование: такое произведение будет политической статьей, докладом, рекомендацией, но не исследованием научной истины. Конечно, исследователь не может полностью исключить влияние собственных взглядов и политической позиции на свое исследование, но он должен хотя бы пытаться это делать, понимать, что такое влияние вредит цели установления научной истины.   Так сложилось, что исследования международных отношений особенно тесно связаны с политикой. Это характерно не только для России и Китая, так обстоит дело и в других странах. Однако полное господство идеологии в СССР особенно сильно повлияло на общественные науки, что часто дает о себе знать не только прямо, но и косвенно. Поскольку большинство из нас вышло из того времени, то его отпечаток сохраняется на некоторых исследованиях и сегодня. Однако политическая ситуация к настоящему времени коренным образом изменилась, нужда в использовании китайского примера для описания собственной страны отпала, про ее политические и экономические проблемы вполне можно говорить прямо. И российские китаеведы имеют полную возможность заняться собственно Китаем, без оглядок на Россию. Именно такой неполитизированный подход и даст наиболее объективный материал для сравнительных исследований.  Литература

1. Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? Амстердам, 1969.
2. Бердяев Н.А. Духи русской революции // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 250–289.
3. Васильев Л.С. После банкротства. Так что же происходит с КПСС? Новое время. 1990. № 49. C. 7–11.
4. Вебер M. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания // Избранные произведения. М., 1990. С. 345–415.
5. Воскресенский А.Д. Китай и Россия в Евразии. Историческая динамика политических взаимовлияний. М., 2004.
6. Кун T.C. Структура научных революций. М., 1975.
7. Кучера C. Древнейшая и древняя история Китая: Древнекаменный век. М., 1996.
8. Ледовский А.М. СССР и Сталин в судьбах Китая. Документы и свидетельства участника событий 1937–1952. — М.: Памятники исторической мысли, 1999.
9. Меликсетов А.В. Социально-экономическая политика Гоминьдана в Китае (1927–1949). М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1977.
10. Сальков А.П.  «Польский вопрос» и западная граница СССР в советской внешней политике (сентябрь 1939 — июнь 1941 г.) // Российские и славянские исследования: Сб. науч. статей. Вып. 1. Минск, 2004. С. 214–226 .
11. Goncharov Sergei N., Lewis John W. and Litai Xue. Uncertain Partners: Stalin, Mao, and the Korean War. — Stanford (Cal.), 1993.
12. Levinson J.R. Confucian China and its Modern Fate: a Trilogy. Berkeley – L.A., 1965, Vol. 1.
13. Pye L.W. The Spirit of Chinese Politics. Cambridge (Mass.), 1992.
14. Schwartz B.I. The world of thought in ancient China. Cambridge (Mass.), 1985.
15. Tu Wei-ming. The Confucian World.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XLI научная конференция / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Вост. лит., 2011. – 440 с. – (Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 3 / редкол. А.А. Бокщанин (пред.) и др.). – ISBN 978-5-02-036461-5 (в обл.). С. 260-276.

1. ↑ Данная статья в сокращенном виде опубликована в журнале «Сравнительная политика», № 3, 2010 г. Автор выражает благодарность М.Е.Кузнецовой-Фетисовой за ценные замечания по данной работе.
2. ↑ В концентрированном виде эта позиция выражена в статье Л.С.Васильева «Некоторые особенности системы мышления, поведения и психологии в традиционном Китае» в сборнике «Китай: традиции и современность» (М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1976), она развивается в других статьях сборника а также других сборниках о китайских традициях, подготовленных отделом Китая Института востоковедения АН СССР.
3. ↑ Это касается не только Китая. В рамках общей теории «застывшего Востока», существовали также представления о «неподвижной Византии», «застойной Османской империи», Индии, куда истинный прогресс, как считал, в частности, К.Маркс, принесло лишь английское завоевание.
4. ↑ В замечательной работе А.А.Бокщанина показано, что китайское государство эволюционировало на протяжении всего времени своего существования, но не в том направлении, что Европе. См.: А.А.Бокщанин. Очерк истории государственных институтов Китайской империи // Феномен восточного деспотизма. Структура управления и власти. М., 1993. С. 273–333.
5. ↑ Подробнее см. телепередачу «Что делать?» В.Третьяков. В чем феномен китайской цивилизации? (Китай) 01. (выпуск 244), телеканал «Культура» 08.11.2009.
6. ↑ По поводу этой идеологии см., например, ‘Barry Sautman, Peking Man and the Politics of Paleoanthropological Nationalism in China,’ The Journal of Asian Studies, Vol. 60, No. 1 (Feb., 2001), pp. 95–124; Sigrid Schmalzer, The People's Peking Man: Popular Science and Human Identity in Twentieth-Century China Chicago, 2008.
7. ↑ Именно синантропу, которому, по последним данным, все же не 2 млн., а около 750 тыс. лет, приписывались черты монголоидов на основании сходства резцов. Более древние гоминиды, найденные на территории современного Китая, например, т.н. ланьтяньский человек (1 млн. лет) или юаньмоуский человек (1,7 млн. лет) признаков монголоидов не имели.
8. ↑ См., например, Б.М. Величковский. Когнитивная наука. Основы психологии познания. Т. 1. М., 2006. С. 79.
9. ↑ Абсурдность обыденного взгляда на китайскую историю, распространяемого пекинской пропагандой, замечена давно. Интересно в этом плане сатирическое изложение истории Европы ее глазами: С. Кузнецов. Краткая история Европы в изложении для китайцев.
10. ↑ Мнение высказано в программе НТВ «Школа злословия» 22 июня 2009 г.
11. ↑ Мнение высказано Го Лоцзи в ходе данного автору интервью. Бостон. 03.07.1998.
12. ↑ Мнение высказано Ван Цзюньтао в ходе данного автору интервью. Нью-Йорк. 07.01 .1998.
13. ↑ Внешняя политика, основанная на идеологии, была известна и ранее, хотя, конечно, не была основной, а скорее исключение. Один из примеров – союз Николая I с Австрией, который в смысле обычных национальных интересов ничего не давал России.

www.synologia.ru

ЖУРНАЛ "СОВЕТСКОЕ ВОСТОКОВЕДЕНИЕ"

Демократия – самая лучшая система управления обществом. Но при наличии просвещённого диктатора общество развивается в разы быстрее, точнее и безопаснее. Либералам эту логику трудно понять, по причине отсутствия у них диалектичности мышления. Но большинству россиян это понятно, что и продемонстрировало избрание Владимира Владимировича Путина на пост Президента РФ. Просвещённый диктатор это мечта большинства россиян. Владимир Владимирович, не зря ваш отец, – ещё до избрания Вас президентом, – называл Вас «мой президент». Он предвидел – Вам суждено спасти Россию от капитализма. Хватит олигархам грабить Россию, вывозя капиталы за рубеж. Мы, рядовые работники предприятий, получив власть, на эти деньги построим новые заводы. Владимир Владимирович, Вы должны возглавить Партию рыночного социализма и подготовить Референдум о передаче всех средств производства товаров в собственность трудовых коллективов, имеющих форму закрытых акционерных обществ.

Микроволновый фон или эфир, состоит из микроэлементарных частичек реликтов и фононов (эфиронов) и обладает свойствами подобными свойствам газовой среды, т.е. плотностью, молекулярным весом, газовой постоянной, теплоемкостью, подчиняются законам кинетической теории газов и т.д.

Дерзкий ратник Вселенной Илон Маск стремит взор свой к Марсу и дальше. Но cмысл его жизни — Луна, Мать живущих, на имени этом печать.

Игорный бизнес: для одних работа, для других - проблема (репортаж из Украины)

Кощунственный плагиат на похоронах Сталина

Основа общей теории признана - это Законы жизни, обязательные для любой её формы. Однако биологи до сих пор не удосужились создать систему этих законов, без чего работа над Общей теорией зависает (не только поэтому). И опять таки дилетанту приходится искать подходы к решению. Это самая первая статья, самая примитивная, но и понятная.

Предельно короткое и упрощенное изложение. схема Общей теории развития человечества, то есть фундамента обществоведения. Сегодня в мировой науке нет приемлемой концепции Общей теории, потому даже дилетантские попытки не следует оставлять без внимания. Подробное изложение - на указанном сайте вместе с другими статьями.

Forty-one children have died in the fire at the Zimnyaya Vishnya (Winter Cherry) shopping mall in Kemerovo, Russia. On Sunday, 2018, March 25, in Kemerovo there was a fire in the shopping center "Winter cherry". The fire killed 64 people, including 41 children. This tragic event brought suffering and pain to the hearts of millions of Russians and United us in a common sorrow... I wrote the Musical therapeutic composition "Farewell... " on the day of the funeral action in memory of the victims of the fire at the shopping center" Winter cherry " in Kemerovo. In this music, as it were saying goodbye to us the Souls of those who March 25, 2018 forever gone into the other world. I dedicate the music "Farewell..." to children and adults who have left us in the fire "Winter cherry". Let our shared tragedy will bring us together in sorrow, and a bright sense of Love for all people. # Kemerovo

Об ответственной работе военных ветеринаров по предупреждению особо опасных болезней (антропозоонозов) в центральной Азии. Из воспоминаний подполковника медицинской службы В.О. Злоказова - начальника ветеринарно-санитарной службы тыла Пограничной группы Федеральной пограничной службы Российской Федерации в республике Таджикистан.

Свое развитие военная ветеринарная символика получила в конце XVI – в начале XVII века, когда коновалы и их ученики в «Конюшенном Указе» имели свои знаки различия по происхождению и профессиональному уровню. В последующие периоды совершенствования ветеринарной науки и практики естественно развивалась и эта немаловажная отрасль в жизни нашего общества. К сожалению, история донесла до нас обрывочные сведения о чисто ветеринарных символах и знаках, кроме установленных воинских знаках, по виду и роду войск и отдельных воинских частях и подразделениях, существовавших в русской армии.

libmonster.ru

Советская история через историю советского китаеведения (и о предках Ильи Глазунова впридачу) 1

ЖЖ-френд alter_vij интересуется не только современным революционным процессом, но и китайской историей и вообще судьбами людей и государств в остро-конфликтном ХХ веке. Сейчас сверху нагнетается в РФ очернение советского прошлого, но надо понимать, что тёмного и светлого хватало во все века и во всех обществах, и нельзя выпячивать лишь какую-то отдельную черту целостного исторического процесса. Если же сравнивать минусы и преступления разных фаз истории, то нынешние мерзости жизни в РФ никак не уступают тому «плохому», что было в сталинские годы (достаточно сравнить территориальные и демографические показатели двух двадцатилеток — сталинской 1933-1953 и постсоветской1991-2011). Я хорошо помню особенности советской действительности с 1944 года и отношусь к ним субъектно, то есть рационально-критически. Для познания сталинской эпохи интересны мне воспоминания и других очевидцев - например, в заметке alter_vij «Китайские иероглифы латынью, сталинские профессора и советские антисоветчики...» (6 мая 2011 года):

Алексеев В.М. «Китайская иероглифическая письменность и ее латинизация». Издательство Академии Наук СССР, г.Ленинград, 1932 год. 178 стр. Тираж 3000 экз. Отпечатано в Типографии Академии Наук СССР, Ленинград, В.О., 9 линия, 12

Данная книга интересна сама по себе. Но особо интересен и тот экземпляр, который я обычно держу в шкафу на полке, но сейчас держу в руках – почти 80 лет тому в городе Ленинграде в 1932 году автор подарил именно этот экземпляр книги своему ученику, тоже широко известному в узких кругах китаисту.

Дарственная надпись гласит: «Дорогому Константину Константиновичу Флугу в знак дружбы, уважения и симпатии. В.Алексеев»

Эта книга пережила блокаду Ленинграда, её владелец блокаду не пережил… Ну да начнём по порядку.

Итак, автор книги, подписавший экземпляр своему ученику – выдающийся русский китаист дореволюционной эпохи и один из первых столпов советского китаеведения эпохи Сталина – профессор Алексеев Василий Михайлович.

Будущий автор книги, приват-доцент Алексеев накануне Первой мировой войны

Автор книги родился в январе 1881 года в Санкт-Петербурге в семье заводского писаря и рабочей. Т.е. его всё же можно, хотя бы отчасти, причислить к петербургскому пролетариату. Будущий профессор китаистики Вася Алексеев закончил Кронштадтскую мужскую гимназию с серебряной медалью.

В 1902 г. он уже выпускник факультета восточных языков Петербургского университета по «китайско-монгольско-маньчжурскому разряду». В том же году начал работать в Азиатском музее Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (это именно она позже станет Академией наук СССР, а сейчас называется РАН) – тогда Азиатский музей был неким НИИ китаеведения в Российской империи.

В 1904 г. Алексеев командирован Петербургским университетом в Англию, Францию и Германию, где занимается в музеях и библиотеках по своей китайской тематике. А в 1905 г., когда Российская империя на территории китайской империи проигрывает войну империи японской, наш будущий автор командирован на научную работу в Китай.

Пока товарищ Камо под руководством товарища Сталина в 1907 г. готовил экспроприацию кареты тифлисского казначейства, господин учёный Алексеев участвовал в археологической экспедиции под руководством крупнейшего французского синолога Эдуарда Шаванна в Северном Китае, пройдя от Пекина по Большому императорскому каналу и реке Хуанхэ «с целью изысканий по этнографии, археологии и палеографии».

По результатам экспроприации товарищ Сталин стал членом ЦК партии большевиков, а по результатам экспедиции китаист Алексеев стал приват-доцентом Петербургского университета.

Надо заметить, что приват-доцент пролетарского происхождения на фото тех лет выглядит весьма импозантно с хорошим таким «буржуазным» шиком, который он не потеряет и после Революции.

В 1916 г., в разгар первой мировой бойни, когда неизвестно за что под каким-нибудь Верденом в сутки убивало и калечило до 70 000 человек, Алексеев получил степень магистра китайской словесности. А вскоре после Октябрьского переворота, неожиданно ставшего Великой Революцией, в 1918 г. Алексеев становится «старшим научным хранителем» Азиатского музея. В том же году, когда в стране разгоралась гражданская война, он избран профессором Петроградского университета по кафедре китайской словесности.

Всю гражданскую войну Алексеев пропрофессорствует в Питере. А когда стихнут последние выстрелы этой войны, в декабре 1923 г. он будет избран членом-корреспондентом Академии наук СССР.

В 1925 г. Василий Алексеев, не теряя крахмального воротника и бабочки, становится профессором Военно-политической академии имени Толмачёва. Т.е. является одним из ведущих преподавателей центрального военного ВУЗа, где готовят высшее политическое руководство Красной Армии.

Такое близкое знакомство с высшей военной элитой большевистской России совсем не мешает профессору в 1926 г. по приглашению Лондонского Восточного института читать в столице тогдашних хозяев капиталистического мира цикл публичных лекций по китаеведению. На обратной дороге из Лондона в Петроград, уже ставший Ленинградом, Алексеев читает лекции в знаменитом парижском Collège de France.

В том же 1926 г. товарищ профессор командирован в Монголию и Китай «для экспертизы в разысканиях памятников монгольской литературы». С учётом ситуации и политики СССР в Китае тех лет, сдаётся, что командировка была не только за памятниками монгольской литературы… Хотя без памятников, конечно, тоже не обошлось.

В 1929 г., когда Троцкого высылают из СССР, профессор Алексеев становится действительным членом Академии наук СССР.

В годы Второй мировой войны, в 1943 г., в разгар Курской биты, переломившей ход уже второй мировой бойни в истории человечества, профессор Алексеев станет членом Ученого совета и консультантом Военного института иностранных языков Красной армии (это известный ВИИЯ, основной центр нашего военного китаеведения до самых недавних дней, пока ВУЗ не был добит путинским «министром обороны» Сердюковым…).

Можно сказать, что именно Алексеев создал основы советского классического китаеведения. Было еще крайне интересное, скажем так, «коминтерновское» китаеведение – но оно занималось несколько более специфическими прикладными вещами, да и почти полностью исчезло в ходе внутрипартийной борьбы в 30-е гг.

Хотя, конечно же, в 20-30 гг. Алексеев не избежал и «коминтерновского» китаеведения – идея латинизации китайской письменности была одно время популярна среди руководства Коминтерна и отучившихся в Москве руководителей Китайской Компартии. Издавалась даже газета на китайском языке латинизированной азбукой. Хотя встречалось в Восточном секретариате Коминтерна и иное, полярное мнение, что именно иероглифический принцип символов-понятий, а не фонетической азбуки, станет основой будущей общепланетарной письменности Всемирного Союза ССР…

Впрочем, размышления профессора Алексеева о китайской иероглифике и возможностях латинизации китайской письменности, носят всё же более академический, а не прикладной политизированный характер.

С содержанием и предисловием, данной книги, подписанной в печать 5 января 1932 г., можно ознакомиться вот здесь.Так что тут я краткое содержание книги пересказывать не буду…))

Одна из страниц книги; Вот, кстати, очень колоритно выглядит эмблема и экслибрис Академии наук СССР в сталинские годы. Революционная аббревиатура СССР вполне сочетается с датой эпохи Петра I…

Не избежит профессор Алексеев и мелких неприятностей, связанных со спецификой внутренней политики и науки в СССР сталинской эпохи – его периодически будут критиковать за «реакционность» в 30-е или «космополитизм» в 40-е. Впрочем, как раз любых крупных неприятностей тех лет, профессор Алексеев избежит – он будет образцовым, хорошо обеспеченным сталинским профессором старой дореволюционной школы, представителем научной элиты СССР. А наличие острых и злобных дискуссий в науке и жизни тех лет это все же куда лучше, чем пренебрежение и развал нашего времени.

Алексеев все годы сталинизма будет членом целого ряда зарубежных научных центров. Например, в 1946 г. станет членом Национального географического общества в Вашингтоне (и в том же году он, кстати, станет членом Союза писателей СССР).

Маститый академик, босс советской китаистики профессор Алексеев в годы расцвета сталинизма… - редактирует словарь

Алексеев будет награжден орденом Ленина, медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945», и совсем не случайной в его случае медалью «За победу над Японией».

В Великую Отечественную войну среди миллионов павших русских солдат погибнет на фронте и сын профессора Алексеева.

А среди десятков миллионов жертв германского нацизма будет и старый французский приятель советского профессора, коллега по науке и рецензент, знаменитый китаист и участник французского «Сопротивления» Анри Масперо, погибший в марте 1945-го в концлагере Бухенвальде.

Как увидим далее, погибнет в ту войну и один из самых любимых учеников профессора, бывший белогвардеец и скромный советский китаевед, первый владелец этой моей книги, Константин Флуг… Но об этом чуть позже.

Перу Василия Михайловича Алексеева принадлежит свыше 280 работ по проблемам китаеведения.

Советский профессор и русский китаевед В.М. Алексеев умрет через 6 лет после Великой победы в мае 1951 г. и будет похоронен на старинном Шуваловском кладбище в Ленинграде.

Ну а теперь об ученике профессора, том человеке, которому автор подписал и подарил экземпляр книги, который я сейчас держу в руках.

Итак, этот наш герой, в отличие от своего старшего друга и учителя, был совсем непролетарского происхождения. Ему посчастливилось (ну, по крайней мере, до Октября 1917-го счастливилось) родиться в 1893 г. младшим сыном в семье столоначальника Монетного отделения Департамента государственного казначейства и Особенной канцелярии по кредитной части Министерства Финансов Российской Империи Константина Карловича Флуга.

Представьте себе, уважаемые читатели - те которые граждане РФ - нынешнего крупного чиновника в ведомстве господина Кудрина и вам станет хотя бы немного понятно, что это такое… Ну а если Вам повезло сталкиваться с этими господами в своей биографии, то тем более Вам многое станет понятнее…

Впрочем, как и нынешние финансовые боссы, к родовитому дворянству этот наш герой не принадлежал, был он всего лишь отпрыском российских немцев эпохи Екатерины II, ставших в Российской Империи потомственными почетными гражданами. В отличие от современности это был не «почтенный титул», а вполне себе отдельное сословие, занимавшее промежуточное положение между дворянством и купечеством. Еще во времена расцвета крепостничества, когда твои предки, читатель, скорее всего, были просто товаром, эти «граждане» были освобождены от телесных наказаний и пожалованы правом ездить в карете…

Добавим, что отец этого нашего героя, был не только крупным финансовым чиновником в Империи, но и известным в стране и даже мире коллекционером старинных золотых монет, автором и переводчиком солидных работ по нумизматике, например «О внешнем виде главнейших типов русской золотой монеты; с изображением 52 образцов монет, приведением их веса, пробы и изготовленного количества монеты по царстваваниям» или «Монеты всех стран в образцах и условия их обращения».

В общем, Вам, читатель, уже понятно, что наш герой в начале своей биографии был счастлив и не бедствовал. Да, кстати, этого нашего героя назвали в честь отца, так он стал Константином Константиновичем Флугом.

Флуг Константин Константинович в 30-е гг. ХХ века

Мы бы, пожалуй, куда меньше знали о Константине Константиновиче, если бы у него не было любимой младшей на пару лет сестры, которая со временем стала матерью довольно известного на излётё советского времени художника Ильи Глазунова.

По мне, так господин Глазунов весьма посредственный живописец, несомненный конъюнктурщик и очень благополучный советский антисоветчик (и это не оксюморон). Но малоодарённый художник и благополучный советский антисоветчикЪ оставил не лишённые интереса воспоминания, названные, естественно с унылым антисоветским апломбом «Россия распятая» (впрочем, это сейчас антисоветский апломб набил оскомину, лет 15-20 назад он был вполне себе востребован и актуален, чем во всю как раз пользовался в своём творчестве, и печатном и живописном, г-н Глазунов).

Скажу тут, что бедненького Илюшу Глазунова, вероятно, распинали, когда он ради дорогого Леонида Ильича Брежнева писал живописное панно «Вклад народов Советского Союза в мировую культуру и цивилизацию» в здании Юнеско в Париже… Именно так злодейские большевики распинали Народного художника СССР (1980), Заслуженного деятеля искусств РСФСР (1973), кавалера Ордена Трудового Красного Знамени (1985), директора московского Всесоюзного музея декоративно-прикладного и народного искусства /МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Ошибка! Не был Илья Сергеевич директором этого музея, на этот пост он сватал меня/. О персональных выставках в 50-60-70-80-е гг. в Москве и Ленинграде я уж умолчу – распятый Глазунов, хули, как в том анекдоте «раз пять - раз шесть»…

Впрочем, подозреваю, что благополучный советский «убежденный монархист» Илья Сергеевич Глазунов (а как же, спрашиваю я Вас, читатель, не стать ему монархистом, если аж в 1785 г. добрая императрица крепостной Империи официально повелела не пороть предков г-на Глазунова) не смог простить советской власти следующее – о, ужас и вопиющая несправедливость! – особняк его деда, столоначальника из имперского министерства финансов, после Революции стал использоваться как детский сад… Чудовищная несправедливость – какие то сопливые пролетарские детёныши самого хамского происхождения расселись на горшках в апартаментах действительного статского советника и потомственного почетного гражданина. Это ж, воистину, натуральное распятие России, господа! Забыть и простить это преступление большевиков просто невозможно…

Впрочем, презрения достойны лишь запоздалые антисоветчики наших дней или благополучные сытые антисоветчики брежневского времени. Антисоветчики прежней суровой и великой эпохи были вполне себе трагическими и даже достойными персонажами. Скорее всего, именно таким и был наш герой, родной дядя пошло-благополучного антисоветчика Глазунова, вполне себе честный и достойный, уж точно не конъюнктурный антисоветчик Константин Константинович Флуг. Впрочем, думаю, и он тоже не мог быть вполне свободен от мыслишек по поводу особнячка, конфискованного под детский сад...

В разгар революции на улице Петрограда какой-то солдат снял дорогую форменную шинель с действительного статского советника Константина Карловича Флуга и отдал взамен свою рваную, со словами: «Так тебя точно не прикокошат». Не задолго до смерти в 1920 г. на Невском проспекте бывшему потомственному почетному гражданину, ходившему уже в рваной шинели, стало плохо и он присел на тротуар. Его приняли за нищего и прохожие дали немного мелочи бывшему изысканному нумизмату и члену комиссии по приемке золота на Санкт-Петербургском Монетном дворе…

В общем, заметим, что у Кисы Воробьянинова были куда более трагические прототипы. Их может быть даже жаль. Но как мудро говорил председатель Мао: «Революция - это не званый обед, не литературное творчество, не рисование или вышивание; она не может совершаться так изящно, так спокойно и деликатно, так чинно и учтиво. Революция - это восстание, это насильственный акт одного класса, свергающего власть другого класса».

Если у вас в стране 5% живут в достатке, а 95% в глубокой жопе без перспектив – это, закономерно, рано или поздно, не может кончиться «изящно, спокойно, деликатно, чинно и учтиво»…

Так или иначе, младший сын умершего в 1920 г. действительного статского советника Флуга, по семейной легенде участвовал в белом движении, попал в плен к красным и бежал накануне казни. Приукрашивает ли пересказанная Глазуновым семейная легенда действительность – не знаю. Время было бурное и лихое. А по возрасту, происхождению и, как увидим, убеждениям, Константин Константинович Флуг вполне мог быть мимолётным участником гражданской войны.

Впрочем, достоверно известно не многое. В 1913 г. Константин Флуг по окончании гимназии поступил на Восточный факультет Петербургского университета, но с первого курса был вынужден уйти по болезни, а спустя некоторое время он принял предложение русского консула в Китае Сергея Александровича Колоколова поступить домашним учителем к его младшему сыну.

Позднее сам Флуг писал так: «Заболев после воспаления легких туберкулезом и нуждаясь в перемене климата, я принял предложение поступить учителем к детям русского консула в Китае».

Мир тесен, судьбы людей порой замысловато переплетаются – и о старшем сыне консула Колоколова, также позднее ставшем известным советским китаеведом с богатой биографией, о его книгах я уже писал ранее тут.

Сам же К.К.Флуг в течение трех лет, проведенных в Китае, старательно учил сложный китайский язык, как старый книжный вэньянь, так и живой разговорный. В 1917 г. он вернулся в Петроград и в 1919 г. поступил препаратором в Химико-фармацевтический институт.

Понятно, какими были эти годы, 1917-1919, в Петрограде. И там и тогда вполне могли поместиться рассказанные Глазуновым «белые» эпизоды семейной легенды. Хотя точно мы ничего знать не можем. А если что-то и было, то, по понятным причинам, К.К. Флуг об этом не распространялся до конца своих дней…

При этом даже в пост-революционном Петрограде он не оставлял занятий китайским языком, а с 1921 г. посещал вольнослушателем лекции по китаеведению в ЛИЖВЯ (Ленинградском институте живых восточных языков). Именно там он познакомился и стал учеником профессора Алексеева.

В 1925 г. Флуг, вероятно не без протекции Алексеева, был принят научно-техническим сотрудником в Азиатский музей Ленинграда. Тогда же он был прикомандирован к Факультету языка и материальной культуры ЛГУ, где в 1927 г. окончил полный курс по китайскому разряду.

В отличие от «коминтерновского» китаеведения, грезившего мировой Революцией и активно готовившего и участвовавшего в гражданских войнах и в революции на территории того Китая, Константин Флуг занимался собранными в ленинградских музеях старинными китайскими рукописями, современниками древних крестьянских войн Поднебесной, но бесконечно далёкими и от новой крестьянской войны в Китае и от суровой эпохи 20-30-х гг. в СССР.

Флуг специализировался на кропотливой технической работе историка, изучая, систематизируя и составляя научно-библиографические описания китайских рукописей. Через его руки прошли буквально тысячи экземпляров, еще в XIX веке найденных русскими путешественниками-востоковедами где-нибудь в развалинах Хара-Хото или Дуньхуа…

Без сомнения, это классическое китаеведение, это штудирование древних рукописей стало для Флуга своеобразной «внутренней эмиграцией» от непринятой им советской власти и советской действительности.

Племянник нашего героя Глазунов оставил несколько весьма любопытных и характерных деталей жизни и быта «дяди Коки» в Ленинграде 30-х годов минувшего века: «Я помню его лицо – дяди Коки, когда он смотрел со мной в кинотеатре «Аре» на площади Льва Толстого фильм «Чапаев». В эпизоде, когда русские офицеры гордо, в полный рост шли в психическую атаку, а красные, лежа в канаве, косили их из пулемета, он не удержался и захлопал. На него все зашикали, а я долго не понимал, почему же он хлопал...»

Кстати, после Революции, «бывшим людям», семье бывшего чиновника царского Министерства финансов по тем бытовым меркам досталась неплохая четырёхкомнатная квартира по адресу: пр. Карла Либкнехта (бывший Большой Проспект), д. 51/2, кв. 32.

Как вспоминает Глазунов: «…мои родители, бабушка и дядя Кока (Константин Константинович Флуг — известный ученый-китаист) с женой — актрисой Инной Мальвини — выехали во двор на первый этаж в небольшую трехкомнатную квартиру. В комнате прислуги, повесив икону над кроватью, расположилась бабушка, сказав, что это лучше, чем тюрьма. Дядя Кока занял одну комнату у передней, нам досталось две: крохотная — мне, побольше — родителям. Бабушке Елизавете Дмитриевне Прилуцкой-Флуг достался чулан у кухни».

Мне и в наше время приходилось бывать у друзей в «коммуналках» Питера, так что семейная коммунальная квартира Флугов-Глазуновых в 20-30-е гг. минувшего века это почти роскошь для большинства людей тех лет. Но, конечно, после личного загородного особнячка поселиться в бывшей комнатке прислуги, да еще и обходиться в быту без этой самой прислуги (возомнившей себе – о наглость! – о равенстве…) это ж ну совсем не comme il faut. Распяли-то Россию в лице уплотнённых Флугов, распяли, злодеи, не иначе!..

Как всхлипывает господин-товарищ Глазунов – «мой странный, ранимый, непоколебимый в ненависти к Совдепии и такой добрый дядя Кока…» Семейство, действительно, всю жизнь оставалось настроенным соответствующим образом. Характерно, что Глазунов описывает переживания своей матери в 1938 г., когда его отдавали в начальную школу и мать опасалась, что там ребёнка большевики «научат плохому».

Забавно, что успокаивал её, мол ничего страшного, именно «непоколебимый в ненависти к Совдепии добрый дядя Кока». Так что степень непоколебимости дяди может быть слегка преувеличена племянником…

Ну а как Совдепия жестоко распинала и чему плохому научила самого обладателя Ордена Трудового Красного Знамени (за тяжкий труд кисточкой) директора музеев и академий Глазунова мы-то знаем и помним...

Впрочем, будем справедливы, распятый совдеповскиим орденами, званиями, премиями и должностями Глазунов в своих мемуарах даёт прелюбопытные и очень живые бытовые картинки:

«Помню, что дядя читал бегло по-китайски, и на его столе были разбросаны старые, написанные иероглифами манускрипты. Я очень любил рассматривать книги-картинки приключений забавных китайских людей – своего рода комиксы XVII – XVIII веков, древние маленькие скульптурки драконов. Над столом – портрет К. К. Флуга работы П.А.Федотова (ныне он в Третьяковской галерее). Над ним прекрасная копия головы Ван Дейка, строго смотрящая прямо на зрителя. На стульях, как в артистической уборной, разбросаны причудливые части женского туалета – пеньюары и лифчик, довольно помятый, в форме двух роз. У зеркала – открытые коробки с гримом. Отец брезгливо показал матери на все это, иронически улыбаясь: «Как твой братец это все терпит? Героиня Мопассана, а детей нет!» Посмотрев на меня, мама сказала: «Сережа, перемени, пожалуйста, тему».

Упомянутый портрет прадеда Глазунова и деда нашего героя – Карла Карловича Флуга был написан еще в 1-й половине XIX века другом семьи, весьма оригинальным и талантливым художником Павлом Федотовым. Горничная семьи Флугов позировала художнику и в его известной картине «Свежий кавалер». Многие читатели явно вспомнят картины этого художника, который, замечу, в своём творчестве был куда живее и явно талантливее правнука своего питерского кореша Флуга известного нам по фамилии Глазунов…

Если же перенестись из времён Николая Павловича Романова-Голштейн-Готторпского во времена Иосифа Виссарионовича Сталина-Джугашвили, то увидим, что китаист Флуг был женат на театральной актрисе Инне Мальвини. Вполне себе утонченный брак в своём кругу. Актриса играла на подмостках советских театров Анну Каренину… Детей у них не было.

А в описанной выше Глазуновом комнате, под портретом деда нашего героя кисти известного живописца лежала книга, которая сейчас лежит рядом со мной и о которой, собственно, я вам тут и рассказываю… Распинаюсь, панимаишь, тут перед тобой, читатель. Нет чтоб бросить хуйню и начать бабки зарабатывать…

Но вернёмся к «внутренней эмиграции» нашего героя. Пока иные китаисты «увлекались» изучением партизанских походов повстанческой армии Чжу-Мао в горах Цзинган иди «особыми манёврами» японской императорской армии в Маньчжурии, Константин Константинович Флуг увлёкся изучением даоского канона «Дао Цзан», а позднее и буддийских рукописей. О первых результатах этих работ своего ученика профессор Алексеев лично доложил на заседании Отделения гуманитарных наук АН СССР 19 декабря 1929 г. Статьи Флуга по этой тематике печатаются в специализированных китаеведческих изданиях в 30-е гг., рассылаются для рецензирования в зарубежные издания иностранным китаистам.

В начале 1930-х годов, когда в Китае с локальной операции японской Квантунской армии начиналась Вторая мировая война, К.К.Флуг начал работать над текстом докторской диссертации, посвященной истории книгопечания в сунском Китае X-XIII вв. н.э.

15 июня 1935 г. ему без защиты была присуждена ученая степень кандидата филологических наук.

В декабре 1940 года Президиум АН СССР присвоил нашему герою ученое звание старшего научного сотрудника.

Вероятно, К. К. Флуг был одним из лучших в СССР знатоков средневековых и древних китайских рукописей и книг…

Закономерно, что активно участвовавшие во внутриполитической борьбе и внешних операция спецслужб «коминтерновские» китаисты в значительной части оказались жертвами политических репрессий 30-х гг. А тихий «ненавистник Совдепии», тихо занимавшийся изучением древних иероглифов на шёлке и рисовой бумаге, вполне тихо и благополучно прожил эти годы.

Впрочем, давно живший отдельно от семьи в Москве старший брат нашего героя со своими сыновьями был арестован в начале 30-х гг., но все благополучно остались живы. Об их аресте художник Глазунов живописует в своих мемуарах уже совершенную семейную байку, никак не стыкующуюся с уже опубликованными «Мемориалом» материалами этого дела НКВД . А данная ветвь семьи Флугов после Великой Отечественной войны жила в Волгограде и, по словам самого Глазунова, «недолюбливали» орденоносного советского живописца. Что, кстати, психологически вполне понятно – пострадавшим от советской власти как-то не с руки симпатизировать орденоносным и обласканным советской властью антисоветчикам…

Но вернёмся немного назад. Пока эмигрировавший в средневековые китайские рукописи Константин Флуг, антисоветский советский научный работник, благополучно и, несомненно, увлеченно работал над своей докторской диссертацией о средневековой китайской книге, в мире началась Вторая мировая война. Война, которая убьёт нашего героя. Он умрет от голода 13 января 1942 г. в блокадном Ленинграде.

Здесь Глазунов напишет нервно и сильно, эти его сливающиеся в образы слова, уж точно куда сильнее его вылизанной и безжизненной конъюнктурной живописи:

«Все страшные дни Ленинградской блокады неотступно и пугающе-ясно, словно это было вчера, стоят непреходящим кошмаром в моей памяти. Много я не помню из-за состояния голодных обмороков небытия.

Первым в нашей квартире умер мой дядя Константин Константинович Флуг. Помню, был январь, я открыл дверь в его комнату и видел пустую постель, закиданную тряпьем. Горела «буржуйка». В пальто с вылезшим мехом (хорошее поменяли на хлеб), освещенная пламенем догорающих ножек стула из красного дерева, ко мне повернула голову его жена – Инна Мальвини. Оглядев их маленькую комнату, со все теми же китайскими рукописями на столе, и встретившись со взглядом с портрета Ван Дейка, я спросил: «А где же дядя Кока?»

Бесстрастно разгребая отломанной ножкой стула угли в печурке, труба которой выходила в топку старой печи в углу комнаты, жена дяди тихо сказала, глядя на красные, в седом пепле сгоревших книг угли: «Он умер, и его утром увезли на Серафимовское».

В моей памяти пронеслись мгновенные обрывки образов довоенной жизни, когда мы с дядей Кокой, одетым в его старый, горчичного цвета макинтош, который он носил с выправкой белого офицера, сидели на берегу Карповки, тогда еще не закованной в гранит, недалеко от стен оскверненного храма, где был похоронен Иоанн Кронштадтский. Все та же Петроградская любимая сторона. У берега все дно реки поросло водорослями. Под водой они оказались лесом, волнуемым ветром текущей воды, а мы, словно великаны, с высоты смотрели на странную жизнь подводного царства…

Дома, видя, как дядя сверху вниз на листах бумаги пишет черной тушью китайские иероглифы, не переставал восхищаться непонятной мне премудростью столь далекого от нас мира древнего Китая. «А как по-китайски написать „Илья“?» – спросил я у дяди Коки. Погруженный в свою работу, он, не подымая глаз, и, видимо, не склонный читать мне лекцию о китайских иероглифах, быстро нарисовал... «Можно и так. Китайское и европейское значение букв и их прочтение несовместимы… Посмотри-ка лучше вот эту книгу с рисунками – юному художнику это полезнее. Там не надо объяснений – она как кинолента».

Нарисованные очень давно на рисовой бумаге и, действительно, понятные всем своим глубоким реализмом, эти, как сегодня сказали бы, «комиксы» складывались в гармошку и повествовали, иногда с большим юмором, о приключениях изображенных китайских персонажей. Линия рисунков была строгой, живой и очень линейной…»

Через несколько дней после смерти от голода Константина Константиновича Флуга умрёт его мать, 77-летняя Елизовета Флуг. Весной 1942 г. умрёт младшая сестра Ольга, мать И. Глазунова. Все они будут похоронены на Серафимовском кладбище в братских могилах, вместе с многими тысячами погибших в блокаде ленинградцев (только на Серафимовском, не самом большом из блокадных захоронений, погребено в 1942 г. свыше 100 тысяч человек…)

Одно из блокадных захоронений на Серафимовском кладбище

Жена нашего героя, актриса Инна Мальвини успеет эвакуироваться по «Дороге жизни» и умрёт от истощения уже за пределами блокадного кольца в том же 1942 году. Вывезут из блокадного города и 12-летнего Илью Глазунова. Он останется жив и проживет длинную благополучную жизнь обласканного властью советского профессионального художника, ставшего (когда уже будет можно) «убежденным монархистомЪ» и своевременным страдателем по загородному особнячку «России, которую они потеряли» и «хрусту французской булки». /Окончание следует/

skurlatov.livejournal.com

Был ли хэшан Аликэ «основателем советской школы китаеведения»

: политика и объективность[1]   Советский Союз распался почти два десятилетия назад, но до сих пор облик российской науки определяют люди, получившие образование в советскую эпоху. Это касается и китаеведения. Естественно, достоинства и недостатки советского подхода к общественным наукам отражаются и на изучении Китая. Советский Союз, по сравнению с рядом других крупных мировых империй, существовал исторически довольно непродолжительный срок, но за это время была создана уникальная цивилизация, достоинства и недостатки которой еще долго будут предметом дискуссий поколений потомков. Тоталитарный советский режим войдет в историю благодаря беспрецедентному в истории массовому террору против собственных жителей, малопонятной населению утопической марксисткой идеологии, захватнической внешней политике, крайне неэффективной экономике и многим другим своим хорошо известным негативным особенностям. В то же время не вызывает сомнения, что в советское время, по крайней мере, в определенные периоды, в стране существовала передовая, вполне конкурентоспособная в международном плане фундаментальная, а в ряде отраслей и прикладная наука.   Недостатками общественных наук в СССР была их идеологизированность и обращенность на обслуживание политических целей государства. В частности, побудительным мотивом для развития китаеведения, как и востоковедения в целом, обоснованием их государственного (а другого и быть не могло) финансирования всегда выступало стремление обслужить те или иные политические цели. До 1949 г. такой целью была поддержка китайской революции, затем – обоснование «вечной и нерушимой дружбы», позднее – разоблачение «ревизионистского» и «оппортунистического» характера политики Мао Цзэдуна. Однако в сложной системе организации науки в СССР, особенно в советской Академии наук, всегда находились разумные люди, которые могли объяснить руководству страны, что для достижения поставленных целей необходимо глубокое изучение всех аспектов китайской истории и общественного развития. Это обеспечивало финансирование и развитие фундаментального китаеведения.   В результате, развивая традиции российского востоковедения, советское китаеведение добилось больших успехов, создав целый ряд концепций и научных школ, ни чем не уступавших зарубежным, а, может быть, и превосходивших их. В то же время необходимость постоянно доказывать оправданность своего существования политическими целями и идеологизированный характер тоталитарной политической системы в целом отложил отпечаток и на подходах к изучению китайского общества.   Политизированность советского китаеведения имела двоякий характер. С одной стороны, ряд работ и авторов занимались прямым обслуживанием целей, которые ставились перед ними политическим руководством: критика режима Чан Кайши, доказательство возможности и необходимости революции в Китае, критика «культурной революции» как отступления от «правильной» (т.е. советской) модели социализма, критика реформ Дэн Сяопина как «право-ревизионистских» и т.п. Эта официальная политизированность хорошо известна и уже анализировалась и подвергалась критике. Но существовала и противостоящая официальной неофициальная политизированность, о которой сегодня практически не говорят. Речь идет об использовании примера Китая для того, чтобы показать несовершенство советской системы, подвергнуть ее критике в условиях, когда прямо сделать это было невозможно. Такой подход был обусловлен обстоятельствами и субъективно преследовал благие цели, но сегодня следует признать, что цели эти все же не были вполне научными. Он приводил к тому, что под видом исследования Китая в действительности описывалась советская система, что часто приводило к преувеличению сходства между СССР и КНР, к недооценке различий между ними.   В советское время в подобных целях использовались примеры не только Китая, но и ряда других государств, например, Венгрии, Югославии, Кампучии «красных кхмеров», да и некоторые явления на Западе описывались с точки зрения необходимости использования их в СССР. Вероятно, некритическое принятие западных экономических теорий, причем наиболее праворадикальных из них, во многом и привело к плачевным последствиям для российской экономики, когда сразу после распада СССР к власти пришли люди, изучавшие западную экономику не саму по себе, а исключительно как элемент критики советской государственно-плановой системы. В данной статье рассматривается лишь то, как подобный подход сказался на изучении Китая, а также влияние неофициальной политизированности на некоторые концепции советского китаеведения. Политическая культура: устойчивость традиции. Одной из наиболее влиятельных концепций советского китаеведения было утверждение особой, уникальной роли традиций в китайской истории[2]. Эта идея пришла в СССР с Запада, прежде всего из США, где была распространена в основном среди «либеральных» (то есть «левых») авторов. В 1950-е годы правые в США обвиняли в поражении Чан Кайши и приходе к власти в Китае компартии ошибками демократических администраций и даже подрывной деятельностью некоторых либералов, определявших в 40-е годы китайскую политику Вашингтона. В ответ рядом либеральных китаеведов (Б. Шварц, Р. Соломон) была выдвинута теория об уникальной устойчивости китайских традиций. Согласно этой теории коммунизм наилучшим образом представлял китайскую традицию, и, фактически, являлся возрождением традиционного авторитарного Китая в новых формах. Этим, по сути, оправдывалось поражение «сил демократии» в Китае, преодоление которыми тысячелетней авторитарной традиции было и вряд ли возможным.   Авторы концепции уникальной устойчивости китайской традиции рассматривали китайскую политическую культуру как необычайно стабильную, почти не подверженную изменениям систему «устойчивых доминирующих ориентаций» (см. [14]), зародившихся еще в глубокой древности и воспроизведенных в новых формах в коммунистическом Китае. Известный американский политолог Л. Пай писал: «Комбинация бюрократической иерархии и идеологического подчинения управляла почти всеми измерениями традиционной китайской политической культуры. Как отмечали многие наблюдатели, коммунисты снова дали китайцам политическую систему, сконцентрированную вокруг бюрократической иерархии, на этот раз в форме коммунистической партии, и вновь интегрированную всепроникающей идеологией – марксизмом и маоизмом… Важно, что имперская бюрократия и коммунистическая партия в процедурной практике, так же как и конфуцианство и маоизм, в идеологическом содержании ясно подчеркивали вопросы власти и порядка» [13, pp. 15–16].   В СССР эта концепция быстро нашла сторонников по ряду причин. Во-первых, она во многом соответствовала теории «азиатского способа производства», зародившейся в рамках марксизма, но всегда имевшей оппозиционную по отношению к официальной идеологии направленность. Если критика маоизма давала возможность выразить мнение об отдельных политических аспектах советского режима, то теория «азиатского способа производства» позволила составить своеобразную всеобъемлющую теорию советского общества, основанную на смеси марксизма, веберианства и более новой западной теории тоталитаризма. Один из наиболее последовательных сторонников теории «азиатского способа производства» А. В. Меликсетов, в 70–80-е гг., так определял результат столкновения традиционного китайского общества с капиталистическим западным миром: «Главной… особенностью структуры китайского традиционного общества являлось непосредственное противостояние и взаимодействие мощного аппарата власти эксплуататорского государства и огромной массы мелких производителей деревни и города, что и нашло свое воплощение в китайском деспотизме. Господствующий класс китайской деспотии, опиравшийся на определенное единство собственности и власти, выступал прежде всего в качестве коллективного эксплуататора, как „класс-государство“. Представляя собой в определенной мере единство базисных и надстроечных явлений, китайский деспотизм не только был мощным орудием классового господства, но и существенно воздействовал на процесс классообразования; степень близости к власти становилась основным показателем социального статуса. Антагонистическая по своему характеру, деспотическая социально-политическая структура выполняла в то же время важные интегрирующие функции, связывая воедино хозяйственно-атомизированное общество, сдерживая его центробежные тенденции… В сфере частноправовых отношений подданный китайской империи имел определенные гарантии своей собственности, однако во взаимоотношениях с государством, в публично-правовой сфере, где, по выражению К. Маркса, царило „поголовное рабство“, частный собственник никаких гарантий своей собственности и личности не имел… Деспотизм, китайская империя все больше расширяли свои экономические и социальные функции, все в большей мере использовали свою политическую власть для сдерживания социально-экономических процессов, грозивших гибелью старому строю. Политическая монополия, политическая сила, оказавшаяся способной в течение долгого исторического времени подавлять оппозицию, в условиях новой исторической эпохи порождала экономическое бессилие, обрекавшее в конечном счете некогда великий Китай на полное политическое подчинение капиталистическим державам» [9, с. 8–9].   Внимательный советский читатель, привыкший к эзопову языку, легко заменял в вышеприведенном тексте Китай на СССР и получал мощный вердикт советской системе: деспотизм, основанный на всеохватывающей госсобственности, эксплуатация порабощенных масс трудящихся чудовищным «классом-государством», подавление оппозиции, отсутствие гарантий для частной собственности, и в результате – экономический застой. Напрашивались и рецепты: ликвидировать бюрократическую деспотию, дать свободу частной собственности и частному предпринимательству, прорвать международную изоляцию.   Тот факт, что, говоря об «азиатском способе производства» в Китае, сторонники этой теории в действительности думали об СССР, стал явным уже в период горбачевской «гласности». Один из ее основных сторонников Л.С. Васильев тогда написал, что «коммунистический тоталитаризм – лишь модификация классической восточной деспотии с ее произволом власти, бесправием индивида, строго контролируемым рынком и несвободной частной собственности. Модификация, к слову, экстремистская по основным своим параметрам, то есть ушедшая в сторону деспотизма много дальше, чем то было в случае с классическими восточными деспотиями» [3, с. 7].   Во-вторых, теория устойчивости традиций в Китае соответствовала аналогичной теории, выдвинутой сразу после революции 1917 года рядом российских авторов, пытавшихся объяснить победу большевиков. Например, уже в 1918 году, еще находясь в России, Н.А.Бердяев написал следующие слова: «На поверхности все кажется новым в русской революции – новые выражения лиц, новые жесты, новые формулы господствуют над жизнью... Но попробуйте проникнуть за поверхностные покровы революционной России в глубину… Если пойти в глубь России, то за революционной борьбой и революционной фразеологией нетрудно обнаружить хрюкающие гоголевские морды и рожи» [2, с. 251]. Идеи преемственности большевистской России по отношению к царской Н.А. Бердяев последовательно развивал во многих своих произведениях. Например, в написанной значительно позднее и получившей широкое подпольное распространение в брежневском СССР книге «Истоки и смысл русского коммунизма», он утверждал, что СССР — это возрожденная Российская империя или даже Московская Русь, а ленинский марксизм гораздо ближе к российским революционным традициям, чем к европейской социал-демократии. Эти идеи, противостояли в глазах недовольных советской действительностью исследователей-обществоведов, в том числе и китаеведов, официальной советской теории о принципиально новом, прогрессивном характере советского общества, и в связи с этим получили у них большую популярность. Не имея возможности развивать их на собственно советском примере, они с еще большим энтузиазмом переносили их на Китай.   В задачи данной работы не входит оценка описанных выше концепций самих по себе. В конце концов, как показал еще в своей «Структуре научных революций» Т.С. Кун, даже в естественных науках исследователи работают в рамках определенных общих концепций, понятийных парадигм, что не умоляет научных достижений (см. [6]). На основе концепции уникальной устойчивости китайских традиций были достигнуты значительные успехи в развитии советского китаеведения, вышли многочисленные серьезные работы, углубляющие наше понимание традиционного и более современного китайского общества. Но все это не должно закрывать глаза на моменты политизированности самой концепции, которые порой вели к искажению итогов исследований в сторону недооценки новых элементов в современном китайском обществе.   Да и в рамках самого понятия «традиционный Китай» содержалось некоторое представление о неизменности его политических форм, о том, что, хотя политическая система Китая до 1911 года и несколько видоизменялась, эти изменения не носили принципиального характера[3]. В самой этой идее явно виден отпечаток европоцентризма, представления о том, что если общество не развивается в том направлении, куда идет Европа (Запад), то оно и не развивается вовсе, но существует в раз и навсегда застывших формах. Эта теория, получившая популярность в Европе XVIII–XIX веков и вроде бы крайне устаревшая, вновь всплыла в работах зарубежных и российских китаеведов ХХ века, считавших, что если развитие Китая не идет в «нужную» сторону (к демократии западного типа), значит, там (как и в СССР) возродился традиционный авторитаризм. Этот подход также недооценивал новые элементы китайского общества, не учитывал, что общественная эволюция возможна в различных направлениях, и если где-то на протяжении тысячелетий не возникли формы цивилизации, сходные с западной, это не означает, что общество там застыло и не меняется[4].   Один из постулатов теории необычайной устойчивости китайской традиции – положение об уникальной древности и непрерывности китайской цивилизации, которая якобы в практически неизменном виде существует четыре или более тысячи лет. В концентрированном виде она была сформулирована А.И. Кобзевым в телепередаче «Что делать?», посвященной теме «В чем феномен китайской цивилизации», вышедшей на экраны на телеканале «Культура» 2009 года. Согласно А.И. Кобзеву, «китайская цивилизация – единственная цивилизация в мире, которая существует на этом месте не то, что 5 000 лет, но, по некоторым данным, больше 2 млн. лет», а ее очаг «сопоставим с африканским». Он утверждал, что, согласно неким исследованиям, «китайцы на своей земле существуют от состояния полуобезьяньего», и «процесс сапиентации, превращения человека в человека с обретением всех основных черт цивилизации не только близких нам, но просто фундаменальнейших, складывание функциональных взаимоотношений между органами мышления, между полушариями мозга, образование языка, уж не говоря про письменность, все это на этой территории происходило и кумулятивно наращивалось». Далее, А.И Кобзев уточнил, что речь идет об ином соотношении правого и левого полушарий, связанных «с разными интеллектуальными функциями», у китайцев и других народов, отметив, что это может быть связано и с расовыми особенностями[5].   В данном случае известный российский китаевед фактически солидаризировался с наиболее радикальной версией идеологии китайского «расового национализма», активно поддерживаемой пекинскими властями[6]. Она, как и всякая идеология, сочетает в себе ряд положений верных и доказанных, ряд спорных и недоказанных и ряд откровенно ложных. Так, на сегодняшний день никаких доказательств того, что современные китайцы произошли по прямой линии от синантропа (а, вероятно, именно синантроп здесь имеется в виду), не существует[7]. Промежуточные звенья не найдены, да и как выглядел синантроп – точно сказать крайне трудно, так как от него сохранились лишь несколько фрагментов черепа (значительная часть находок была утрачена)[8]. Эта теория одно время активно пропагандировалась китайскими учеными, стремившимися доказать уникальность своей цивилизации, но сегодня даже в Китае ее разделяют не все.   Исследования о корреляции между характером письменности и развитостью полушарий мозга, действительно, существуют. Согласно некоторым из них, идеографическое письмо в большей степени способствует развитию правого полушария, отвечающего за чувства и ассоциации, в отличие от «логического» левого [7, c. 37–43]. Но свидетельствует ли это об уникальности именно китайцев и их отличиях от всех остальных народов? Если особая роль правого полушария действительно связана с иероглифической письменностью, то следует признать, что иероглифы и сегодня используют не только китайцы, но и многие другие народы, а в прошлом это была, вообще, наиболее распространенная форма письменности. Как это повлияло на культуры различных народов, в какой период сложилось соотношение между полушариями, изменяется ли оно по сей день или остановилось, например, когда и древние египтяне и жители Ближнего Востока писали иероглифами: вопрос, достойный изучения. Но в любом случае, китайцы здесь не уникальны. Если же это следствие расовых отличий, то особая роль правого полушария  должна быть присуща не только китайцам, а всем монголоидам.   Широкой распространенности мифологемы об особой устойчивости китайской цивилизации способствует ее активная поддержка пекинским руководством, так как она позволяет ему, во-первых, гордиться древностью своей нации, а во-вторых, утверждать, что все территории, когда-либо контролировавшиеся любым государством, в состав которого входила хотя бы часть территории нынешнего Китая, исторически принадлежали Китаю. Например, территория, отошедшая к России во второй половине XIX века на Дальнем Востоке, были китайскими, потому что их считали своими маньчжуры, а Тибет и собственно Монголия – потому что они входили в монгольскую империю. На том же основании правительство Китайской республики на Тайване до сих пор не признает независимость Монголии и даже официально не считает Окинаву частью Японии[9].   Китай, по праву считающийся отдельной цивилизацией, необходимо сравнивать с другой приблизительно равнозначной по масштабам, например, европейской или индийской. По сравнению с ними, в Китае мы увидим ничуть не меньше разрывов традиции и изменений. «Китай», то есть государства, находившиеся на его нынешней территории, многократно завоевывались пришельцами, которые и этнически, и культурно сильно отличались от покоренных народов. Так, государство Шан-Инь было завоевано чжоусцами, в Х–XIII веках большую часть северного Китая занимали киданьское государство Ляо, а затем чжуржэньское государство Цзинь, причем китайская династия Южная Сун признала себя вассалом последнего. В XIII–XIV веках Китай находился под властью монголов, а с середины XVII по начало ХХ – маньчжуров. Считать все эти государства китайскими – все равно, что записывать всех, кто когда-либо завоевывал хотя бы часть нынешней территории России, от древних греков до монголов, не говоря уже о ханствах Центральной Азии и польско-литовском государстве – в русские. Конечно, если речь идет о Китае как цивилизации – это сделать возможно, но не в большей степени, чем считать все народы Европы, от древних греков, до завоевавших Рим кочевников, и владевших частью Европы турок-османов – частью большой европейской цивилизации.   Важным аргументом в пользу уникальности китайской цивилизации обычно служит то, что все китайские завоеватели ассимилировались китайской культурой. Но это не означает, что сама эта культура не изменялась. Таким же образом можно говорить и об ассимиляции варваров римской культурой: религия и латинский язык сохранились. Но в то же время феодальная Европа – это совсем не римская империя, так же как Китай под властью монголов династии Юань – совсем не сунский Китай. Что касается конфуцианства, то и его влияние не было безграничным. Китай знал целые эпохи, когда конфуцианство уходило на второй план, а наиболее влиятельными идеологиями становились легизм, буддизм, позднее – марксизм. Изменялись ли все эти системы под влиянием конфуцианства в большей степени, чем, например, в Европе христианство под влиянием философии Аристотеля – это еще вопрос.   Не выдерживает критики и постулат о незначительности внешних влияний, которые якобы не вели к изменениям коренной конфуцианско-легистской идеологии. Многие учения, широко распространившиеся в Китае, и ставшие неотъемлемой частью его культуры, имеют некитайское происхождение. Пришедший из Индии буддизм, например, оказал огромное влияние на культуру и философию страны и в некоторые периоды фактически играл роль государственной религии. Контролировавшие значительную часть страны в XIX веке тайпины объявили своей идеологией христианство. «Три принципа» Сунь Ятсена гораздо меньше связаны с конфуцианством, чем с рядом западных теорий («разделение властей», теория Генри Джорджа, позднее – ленинского марксизма). Наконец, марксизм – государственная идеология современного Китая, тоже пришел с Запада. Естественно, все эти учения изменялись на китайской почве, но то же происходило и со всеми другими учениями по мере их распространения по миру, например, с христианскими политическими теориями и тем же марксизмом в России, исламом в Индии.   Пожалуй, наиболее веский аргумент в пользу уникальности китайской традиции – это китайская письменность, которая объединяет собой эпохи и поколения. Действительно, образованный китаец и сегодня может читать довольно древние тексты и более или менее понимать их. Но сегодня таких людей в Китае становится все меньше и меньше. Классический китайский язык вэньянь немного учат в средней школе, но это особых знаний не дает. Всерьез его изучают лишь специалисты в университетах на гуманитарных факультетах. Остальные вряд ли смогут сегодня прочитать даже текст начала ХХ века. При этом не следует забывать, что приблизительно до 60-х годов ХХ века в большинстве школ многих стран Западной Европы в качестве обязательного предмета преподавали латынь (а иногда и древнегреческий), на ней же до Второго Ватиканского собора (1962–1965) велось богослужение в католических церквях. В результате многие образованные европейцы, учившиеся в школе до того времени или просто верующие-католики до сих пор владеют латынью. Так что Китай в этом отношении, в связи с поздним распространением современного языка в письменной литературе, возможно, лишь несколько отстает от Европы.   Сравнения с Индией еще в меньшей степени позволяют говорить об уникальной устойчивости китайских традиций. Многократно завоевывавшаяся различными пришельцами Индия, также как и Китай, сохранила свою религиозную культуру, иноземные учения также подвергались изменениям на индийской почве. В Индии и соседних государствах образованные люди также владеют санскритом, который весьма близок к основным современным языкам этого региона. Возможно, Индия в несколько  меньшей степени, чем Китай, сохранила древний язык, но зато в значительно большей – традиционную социальную структуру. И, тем не менее, точно так же, как и Китай, сегодняшняя Индия значительно отличается от древней.   Идея о том, что Мао Цзэдун – новый Цинь Шихуан, коммунисты – новая династия, а огосударствление собственности привело к восстановлению традиционной формы хозяйства – слишком проста. На современный Китай возможен и совершенно другой взгляд. Начиная с 1920–30-х годов китайская наука (за исключением некоторых философских произведений) не оперирует традиционными понятиями. В сегодняшнем Китае, причем как на материке, так и в Гонконге и на Тайване (в отличие, например, от ряда мусульманских стран), на полках магазинов вы не найдете книг, анализирующих вопросы современной экономики, политики или жизни общества в традиционных терминах. Китайские экономисты, историки и политологи пользуются западной терминологией (к которым относятся и марксистские). Из конфуцианства используются лишь отдельные термины (например, сяокан), но их не много. В современном Китае гораздо лучше знают теории западных экономистов и политологов, чем построения Конфуция или Шан Яна. Традиционные теории изучают, но на практике применяют исключительно западные. Справедливости ради стоит сказать, что последнее время появились попытки применить некоторые традиционные теории, например, к внешней политике. Но современный мир изменился, и сделать это сложно, в любом случае необходим некоторый синтез традиционного и современного.   Современные китайские молодые люди мало напоминают традиционных китайцев, они мало знают классическую культуру и не особо интересуются ей. По всем показателям: количество разводов, участие женщин в общественной жизни, уровень рождаемости и т.п., китайское общество уже не то, что было 100 и даже 20 лет назад. Конечно, какие-то традиции, такие, как уважительное отношение к старшим, долг по отношению к семье и родственникам, любовь к родным местам, передаются из поколения в поколения, но и они уже мало связываются с традиционными верованиями (культ предков и т.п.).   Отношение в современном Китае к традиционной культуре говорит скорее о пренебрежительном отношении к древней культуре, чем о ее уважении. Конечно, большинство китайцев знает свою мифологизированную историю, как и во многих странах воссозданную писателями и политиками-националистами в новейшее время. Но в то же время древние памятники разрушаются в массовом порядке, на их месте строятся либо кварталы новых домов, либо современные муляжи, способные привлекать туристов. Стоит задуматься о том, что в этой стране древней культуры практически нет аутентичных зданий старше XV века – все они либо снесены, либо перестроены. Нет ни одного города (за исключением небольших поселений, взятых под охрану в самое последнее время), сохранившего свой исторический облик. Чего стоят в этом отношении знаменитые древние Сучжоу и Ханчжоу, полностью перестроенные за последние 15–20 лет! А ведь повсюду в Европе можно встретить сооружения римского и даже греческого периода, и целые города, в значительной мере сохранившие средневековый архитектурный комплекс. Даже в России есть церкви XI и XII веков. Вряд ли такое отношения к реальным памятникам истории свидетельствует о глубокой связи с традицией.   Конечно, по мере экономического развития и выхода Китая в мировые лидеры, интерес к традиционной культуре увеличивается. Но это лишь интерес, а вовсе не призывы восстановить традиционный уклад, которые раздаются во многих мусульманских странах. В Китае невозможно представить «конфуцианскую революцию», по примеру «исламской революции» в Иране, или «шариатского правления» Талибана в Афганистане. Китай не называет себя конфуцианской республикой, как например, Иран или Пакистан – «исламской». Но даже стремление восстановить традиционный уклад не означает, что он действительно восстановлен. Такое вообще невозможно: и Иран, и Пакистан, и Афганистан сегодня – совсем не те, что были тысячу лет назад, да и не могут стать такими.   По мнению многих, не традиционная культура стала причиной как упадка страны при Мао Цзэдуне, так и нынешнего ее подъема. Объяснения этих явлений влиянием конфуцианства ничего не дают. Не следует забывать, что сторонники уникальности традиций сначала объясняли ими политику Мао Цзэдуна и экономический коллапс, ею вызванный, а затем ими же – экономический подъем, вызванный реформами Дэн Сяопина.   Между тем, сами китайцы вовсе не воспринимали республиканский Китай как продолжение имперского. Борьба за республику велась под лозунгами ликвидации иноземного господства Цинов, а затем новое понималось как полное отвержение конфуцианства, вэньяня, и всего старого, отсталого и «феодального». И лидеры движения за новую культуру, и Мао Цзэдун считали конфуцианство главным врагом и весьма преуспели в уничтожении конфуцианского наследства. И сегодняшние попытки официальных кругов, в условиях отсутствия «правильных» моральных ориентиров у молодежи, вновь использовать некоторые конфуцианские ценности и теории, только свидетельствуют о том, насколько глубоко зашел процесс «вестернизации» на самом фундаментальном уровне.   В любом случае, говоря о современном Китае, следует иметь в виду, что помимо теории незыблемости традиций, на Западе и в самом Китае существуют и другие подходы. Пожалуй, наиболее ярким критиком теории возрождения конфуцианства в новых формах был Дж. Левинсон, посвятивший доказательству смерти китайского конфуцианства в ХХ веке публиковавшуюся с 1958 по 1965 годы трилогию «Конфуцианский Китай и его современная судьба». По его мнению, «преемственность китайской истории, в том числе ее коммунистической фазы, можно отстоять без объяснения последней возвращением извечного конфуцианства. Недовольство системой помещичьего землевладения, семейной системой, конфуцианским образованием накапливалось в Китае в течение длительного времени, а вовсе не со вчерашнего дня в доктринерских директивах. Хотя коммунисты, будучи у власти, способствовали распространению этих идей, их источники находятся глубоко в полутора столетиях бессистемного западного воздействия на более раннюю общественную структуру, которая была предложена для контакта». Согласно Дж. Левинсону, если «интерпретировать интеллектуальную историю не как историю «мысли», а как историю мыслящих людей, можно увидеть не бескровное конфуцианство, накладывающее себя через личность на столь же абстрактный коммунизм, но уступающие дорогу, живущие, чувствующие и ослабляющие влияние конфуцианские поколения. Трансформированная и оставленная конфуцианская традиция прямо привела к коммунистической версии измененного китайского мировоззрения, не путем имманентного сохранения себя в коммунистической доктрине, но, не сумев сохранить себя, оставив наследников без гроша, потенциально чужими в собственной земле, и, таким образом, прельстив их новой доктриной как ответом на их нужды» [12, pp. 162–163].   В России последнее время подобные идеи высказывает известный специалист по классической китайской поэзии И.С.Смирнов. Так, в одной из телепередач он говорил о том, что сегодня традиционная китайская культура «герметична во многом и для самих китайцев», для них характерно «скорее ощущение, чем реальное знание содержания этой древней культуры». Такая ситуация сложилась потому, что в начале ХХ века на волне революционности, оглядки на Запад и желания перемен было отменено классическое образование и «произошел абсолютный разрыв» с тем, что составляет ядро китайской культуры, «то есть некоторой суммы текстов, которые раньше все заучивали наизусть, с трехлетнего возраста и учились по 30 лет с тем, чтобы овладеть всеми этими знаниями».  С тех пор, отметил И.С.Смирнов, в Китае сложилась обычная школа, «которая не позволяет человеку читать старые тексты без специальной подготовки»[10].   Менее радикальную позицию занимает один из наиболее глубоких специалистов по китайской культуре американский исследователь тайваньского происхождения Ду Вэймин. Он соглашается, что вестернизация конфуцианского региона, включая Японию, две Кореи, материковый Китай, Гонконг, Тайвань, Сингапур и Вьетнам «возможно, навсегда изменила интеллектуальный ландшафт» и считает, что «после более чем столетних унижений и разочарований, вызванных империалистическим и колониальными доминированием современного Запада, подъем индустриальной Восточной Азии символизирует унаследованную от эпохи Просвещения индустриальную рациональность, взятую в избытке. Ментальность Японии, и многих «драконов» как раз и характеризуется… меркантилизмом, коммерциализмом, способностью к жесткой международной конкуренции. Китайская Народная Республика, родина циничного мира, со всей очевидностью избрала ту же стратегию развития и, таким образом, демонстрирует ту же ментальность с тех пор, как в 1979 году был запущен процесс реформ. Конечно, возможность того, что они эволюционируют к более гуманному и устойчивому сообществу не стоит преувеличивать». Но, в то же время, по мнению Ду Вэймина, «их коренные интеллектуальные ресурсы, включающие буддизм Махаяны, даосизм, синтоизм, шаманизм и другие народные традиции способны выйти на поверхность и сделать свое присутствие заметным в новом синтезе» и «не стоит и просто отвергать широкое значение возрождения крупнейшей цивилизации в смысле ее собственного понимания и собственного направления» (см. [15]). Таким образом, по мнению Ду Вэймина, практически задавленная вестернизацией традиция все же имеет шанс возродить некоторые свои элементы в будущем, смягчить западный «меркантилизм» и способствовать созданию конструктивного синтеза.   В любом случае, говорим ли мы о смерти конфуцианской традиции в ее классическом смысле или о ее возможном синтезе с внешними влияниями, эти внешние влияния сыграли значительную роль в китайской истории ХХ века, коренным образом изменив китайское общество. Их невозможно не учитывать, сводя все лишь к простому возрождению старого в новых формах.   Описанные выше политические условия, способствовавшие концентрации советских китаеведов на возрождении традиций, исчезли с распадом СССР В эзоповом языке больше нет нужды, и, оценивая труды по Китаю, никто больше не будет делать скидки на то, что автор, недостаточно точно описав собственно Китай, внес большой вклад в борьбу за лучшее будущее собственной страны, заклеймив ее политический режим. В этих условиях, на основе достижений советского китаеведения, и уйдя от его политизированности, необходимо более предметно заняться изучением собственно китайского общества. Нисколько не умаляя значения изучения традиций и их роли в современном обществе, сегодня необходимо сконцентрироваться и на изучении новых явлений, синтеза нового и старого. Что касается собственно традиций, то от постулирования их возрождения в новых формах необходимо перейти к более детальному изучению конкретных механизмов их реальной передачи, а также механизмов возникновения общественных и культурных инноваций. Внутренняя политика: Сталин и Мао. С утверждениями о том, что как советский, так и китайский коммунистический строй являются не чем иным, как возрождением многолетней имперской традиции, связано их фактическое отождествление. В работах советского периода это отождествление, естественно, не могло быть сформулировано прямо, и выражалось в таком описании китайской внутренней политики, в особенности, репрессивных кампаний, которое можно было бы легко приложить к описанию сталинского террора. Причиной такого подхода было желание подвергнуть косвенной критике сам сталинский террор, однако вел он к явному затушевыванию различий между политикой И.В. Сталина и Мао Цзэдуна, к непониманию принципиальных различий между ними.   Наиболее яркой китайской репрессивной кампанией и по числу пострадавших, и по влиянию на общество, безусловно, была «великая пролетарская культурная революция». Она часто описывалась в СССР, причем как консерваторами, так и либералами, как хорошо организованная Мао и его окружением акция, направленная на устранение соперников и неугодных в руководстве КПК. Действительно, после провала политики «трех красных знамен» в начале 60-х годов, в руководстве страны большое влияние получили лидеры, выступавшие за более медленное построение социализма, допущение отдельных элементов частной собственности и последовательное экономическое строительство. Именно они и подверглись репрессиям в годы «культурной революции». В рамках этой концепции «культурная революция» по целям была сходна со сталинскими репрессиями, но лишь проводилась несколько другими методами.   В то же время исследования событий «культурной революции», беседы с ее участниками показывают, что по атмосфере, целям и результатам она значительно отличались от сталинских репрессий. Первое, что настораживает, – это отношение к «культурной революции» тех из ее участников, кто впоследствии встал на антикоммунистические позиции: китайских «диссидентов». Невозможно представить, чтобы кто-то из советских диссидентов позитивно оценил хотя бы какой-то из аспектов сталинского террора. Это и понятно – организованное убийство тысяч людей вряд ли может вызвать какие-то положительные эмоции. Между тем, многие китайские диссиденты с одобрением и даже некоторой ностальгией отмечают атмосферу свободной критики, внезапно возникшей после начала «культурной революции» и возможность обратить эту критику против реальных недостатков. Конечно, это критика не была неограниченной. Самого Мао нужно было боготворить. Но его именем можно было делать почти все, что угодно.   Так, оценивая «культурную революцию» сегодня, ее участник, а ныне – известный оппозиционный философ Го Лоцзи говорит: «Вопрос о «культурной революции» очень сложен. Вначале молодежь и простой народ были преисполнены революционного энтузиазма, многие поднялись на борьбу с бюрократизмом, потому что долгое время испытывали гнет коммунистической бюрократии. Поэтому, когда Мао Цзэдун призвал к проведению «великой культурной революции», внизу воспользовались этим призывом для борьбы с бюрократией в своем учреждении. В ней были и положительные стороны, но очень многие методы были крайне варварскими»[11]. Другой оппозиционный теоретик Ван Цзюньтао, проведший после событий 1989 года несколько лет в тюрьме, так сравнивает ситуацию в КНР и СССР: «Первое различие – это великая культурная революция. Мао Цзэдун разрушил авторитет компартии, для китайских молодых людей компартия – не авторитет. Для Вас, возможно, компартия всегда была авторитетом. Ни Сталин, ни Брежнев, ни революционеры не думали пошатнуть авторитет компартии. Но Мао Цзэдун считал, что низы могут свергать верхи… Он не называл это борьбой с компартией, но провозгласил: „Бунт – дело правое!“ Он говорил, идея о том, что „бунт – дело правое“ – суть марксизма. Эту песню пела вся китайская молодежь. Если бюрократ – я могу против тебя бунтовать!»[12].   Эти и подобные оценки заставляют задуматься над различиями, которые сводятся к следующему. Сталинский террор был хорошо организованной кампанией по физическому устранению политических противников единоличной власти И.В. Сталина, а затем – по физическому устранению лиц, которые по своему происхождению, образованию, положению в обществе когда-либо в будущем могли этой власти представлять какую-либо угрозу. Конечно, в такой огромной стране, как СССР, он сопровождался определенной неразберихой, затрагивал самые различные слои общества, случались ошибки (в том смысле, что кто-то спасался, а репрессировали не того, кого хотели), но определенная логика, организованный характер репрессий и направленность на физическое уничтожение основных объектов террора не вызывают сомнений.   Механизм «культурной революции» в КНР был совершенно иным. Ее основным проводником были не правоохранительные органы, но само население, прежде всего, молодежь. Именно молодежь, а позднее – рабочие, формировали отряды, которые осуществляли репрессии против собственного руководства. Их объектом были не столько конкретные люди, сколько бюрократический класс в целом (за исключением армии). Проводилась она неорганизованно, отдельные группы боролись между собой, что создавало возможность лавирования между ними. Маоистское руководство лишь запустило движение, далее оно развивалось по собственным законам, а когда зашло слишком далеко, было подавлено при помощи армии. И, наконец, что особенно важно для дальнейших судеб страны: жертвы как правило физически не уничтожались, а подвергались психологическому террору с целью «перевоспитания». Именно поэтому большинство противников курса Мао выжили (в отличие от противников И.В. Сталина), и после смерти «великого кормчего» пришли к власти.   «Культурная революция» – не хуже и не лучше сталинского террора. Обе кампании принесли страшные бедствия. Но они принципиально различны не только по ходу, но и по идеологическим основаниям. В рамках коммунистической тоталитарной модели у И.В.Сталина не было идеологических предпочтений, его целью была власть сама по себе. В тактических целях он мог блокироваться с правыми, чтобы свергнуть левых, а затем брать на вооружение левую политику, чтобы свергнуть правых. Он не верил в народную активность и боялся ее. Его модель государства – модель безграничной единоличной власти, опирающейся на машину государственного террора. Для Мао государство было малоинтересно. Он считал, что коммунизм могут построить проявляющие активность народные массы, которые бюрократическое государство только сковывает. Не случайно он говорил, что хотел бы повторять «культурную революцию» каждые десять лет. Если И.В. Сталин был фанатиком тоталитарной государственной власти, то Мао – фанатиком тоталитарной активности народных масс, единственным ограничением которой должна была быть любовь к нему (так как он считал, что хочет народу добра). В этом смысле И.В. Сталин был гораздо более традиционен, «восточен», в смысле склонности к «восточному деспотизму». Идеи Мао гораздо сильнее связаны с теориями левого коммунизма, близкого к троцкизму с его критикой бюрократии, и даже анархизму, а также к идеям движения «4 мая» – с его ненавистью к традиции, конфуцианству, которые, как считалось, мешают прогрессу страны. Он не только не восстанавливал традиционную китайскую империю, но боролся с ней и считал, что его соратники-традиционалисты, как только он отходит от дел, восстанавливают традиционную бюрократическую структуру. Но, не признавая демократических методов борьбы с бюрократией и застоем, он, в соответствии с левыми утопическими идеями, предпочитал бороться с ними гневом народных масс. Именно поэтому, отрицая его левые и социалистические идеи, некоторые диссиденты признают его искренность в борьбе с тем, что Л.Д. Троцкий называл «диктатурой секретариата».   Различия между сталинскими репрессиями и «культурной революцией», кроме всего прочего, во многом определили и дальнейшие неодинаковые судьбы КНР и СССР. Перефразируя Л.Н. Толстого, можно сказать, что не только семьи, но и народы, в том числе и под властью компартий, могут быть несчастливы по-разному. Недооценка этих различий ведет к односторонности и недостаточному пониманию исторических процессов. Внешняя политика: возрождение империализма. Другая идея, основанная на идеологическом подходе, сводится к тому, что во внешней политике КНР возродила империалистическую, или «китаецентристскую» политику, характерную для императорского Китая. С этим в СССР были согласны как коммунистические ортодоксы, критиковавшие Пекин за отход от «пролетарского интернационализма», а по сути, от поддержки внешнеполитического курса Москвы, так и либералы, считавшие советскую политику «империалистической» и использовавшие пример «империализма» Пекина для ее скрытой критики. Как и в случае с традициями, этот подход вел к упрощенному пониманию внешней политики обоих государств и абсолютизации их сходства.   Среди противников советского режима уже во время существования СССР установилось мнение, что и СССР, и КНР отбросили в реальной политике марксистские теории пролетарского интернационализма и мировой революции, и, используя их только для идеологического прикрытия, в действительности осуществляли традиционную территориальную экспансию. Хорошим примером здесь может служить известное эссе А.Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», в котором он писал: «Китай, как и наша страна, пережил революцию и гражданскую войну и, как и мы, воспользовался марксистской доктриной для консолидации страны. Как и у нас, по мере развития революции марксистская доктрина становилась все в большей степени камуфляжем, который более или менее прикрывал национал-имперские цели. Обобщенно говоря, наша революция прошла три этапа: 1) интернациональный, 2) национальный, связанный с колоссальной чисткой старых кадров, и 3) военно-имперский, закончившийся установлением контроля над половиной Европы. Как мне кажется, китайская революция проходит те же этапы: интернациональный период сменился националистическим, и, по логике событий, вслед за этим должна последовать внешняя экспансия» (см. [1]).   Внутри СССР люди, не являвшиеся диссидентами и публиковавшие свои работы официально, естественно, не могли рассуждать подобным образом про свою страну, но, после разрыва с Пекином, могли называть империалистическим Китай. Для них это было не только научным анализом, но и актом выражения несогласия с советской политикой, вернее, критическая политическая позиция в отношении СССР способствовала движению их анализа политики Пекина в данном направлении. Это позволялось в связи с тем, что и сторонники официальной позиции, пытаясь найти объяснение антисоветизма Пекина, также часто объясняли его скатыванием к империализму.   Что касается СССР, то упрощенный характер понимания его внешней политики как простого продолжения экспансионизма российской империи хорошо виден именно на примере отношений с Китаем. Лишь марксистко-ленинская убежденность в том, что Китай, объединенный под властью «национально-демократического» Гоминьдана, а затем, «рабоче-крестьянской» КПК, может стать надежным союзником социалистического СССР в борьбе с мировым империализмом, могла заставить Москву вооружать и всеми силами укреплять эти две организации. Обе они, консолидировав страну под своей властью с советской помощью, позднее занимали антисоветские позиции. Такая политика никак не могла проводиться царским режимом, всегда предпочитавшим не способствовать объединению Китая, а закрепляться на его территории. Другой пример: смягчение условий союза с Китаем в договоре с коммунистическим Пекином 1950 г. по сравнению с договором 1945 г., заключенным с гоминьдановским правительством. Здесь уступки И.В.Сталина можно объяснить только идеологическим видением коммунистического Китая как ближайшего союзника, в отличие от «классово чуждого». Вряд ли царское правительство могло бы добровольно пожертвовать российскими интересами в Китае ради какого бы то ни было «социально близкого» режима[13]. И уж оно точно никогда бы не сдало «классовому другу» таких важных «агентов влияния», как, например, один из высших руководителей КНР Гао Ган, а именно это сделал И.В. Сталин, пытаясь наладить отношения с Мао Цзэдуном.   Таким образом, следует согласиться с выводом А.Д. Воскресенского, заключившим, что «на определенном этапе в советском подходе к отношениям с КНР возобладали, скорее, идеологические, чем геополитические факторы. Или, что будет точнее, идеологические факторы стали определять геополитический подход. В этом состояло еще одно различие между отношениями Китая с царской и Советской Россией. В данном случае также очевидно, что «новые» отношения не были в равной степени благоприятными для обеих сторон» [5, с. 466].   Что касается желания И.В. Сталина расширять территории СССР и создавать марионеточные режимы по всему миру, то и это можно объяснить с марксистских позиций, как желание расширить область господства социализма как более прогрессивного строя. Вот один из наиболее радикальных примеров. И.В. Сталин в беседе с генеральным секретарем ИККИ Г. Димитровым 7 сентября 1940 года так сформулировал отношение к исчезновению Польши с карты мира: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население» [10, с. 214]. Речь здесь, очевидно, идет не о территориальных приобретениях СССР, а о расширении сферы распространения социализма.   Конечно, в политике И.В. Сталина идея восстановления территории Российской империи как территорий, по праву принадлежащих СССР, вероятно, играла определенную роль. Но она причудливо переплеталась с марксистскими воззрениями, причем, в зависимости от обстановки в различные периоды те или иные элементы этой общей идеологии выходили на первый план.   Внешнюю политику КНР также вряд ли можно рассматривать как исключительно экспансионистскую в традиционном, имперском понимании. После прихода к власти КПК И.В. Сталин рассматривал Китай как форпост социализма в Азии. С этой ролью Пекин в тот период был согласен. Советский лидер говорил, что «поскольку СССР входит в Азию лишь частично, а Китай весь в Азии, ему должна принадлежать первая роль» [8, с. 171]. Обобщая взгляды И.В. Сталина на Китай накануне победы коммунистов, С.Н. Гончаров, Дж. Льюис и Сюе Литай делают вывод: «Китайцы получат собственную сферу ответственности и влияния, но будут действовать под всеобъемлющим контролем Москвы так, чтобы не поставить под угрозу ее целей. Китайцев поощряли на более активные и агрессивные действия в Азии, но лишь до той степени, чтобы в них не оказалась замешана Москва» [11, p. 72].   После ссоры с Москвой Пекин продолжил деятельность по поддержке радикальных коммунистических движений в слаборазвитых странах в Азии и по всему миру, но уже без учета интересов Москвы принял на себя роль революционного лидера «третьего мира». Теория «трех миров» была развитием ленинизма-сталинизма в условиях разрыва с СССР, но ее и основанную на ней политику трудно объяснить традиционным экспансионизмом. Не могли же в Китае серьезно считать, что после победы маоистов, например, в Индонезии или других, еще более отдаленных странах, Китай присоединит их.   Сложно с точки зрения традиционного экспансионизма истолковать призывы Мао Цзэдуна к третьей мировой войне с использованием ядерного оружия. Вряд ли в имперских интересах Китая была гибель значительной части его населения, а затем – победа коммунизма во всем мире, где, вероятно, более влиятельный СССР все равно бы играл более значительную роль. Наиболее экспансионистский пример из китайской внешнеполитической практики: провоцирование вооруженных конфликтов с Индией в конце 50-х –  начале 60-х годов. Однако и здесь есть явные черты марксистского подхода. Так, реагируя на знаменитое заявление ТАСС 1959 г. по поводу китайско-индийского пограничного конфликта, Пекин выражал непонимание, почему Москва прямо не встала на сторону социалистического Китая в споре с капиталистической Индией. С точки же зрения Москвы, Индия была одним из лидеров «прогрессивных развивающихся стран», союзницей мирового социализма, поэтому речь шла о сложном не только геополитическом, но и идеологическом выборе.   Сегодняшний Китай, конечно, во внешней политике отошел от марксизма гораздо дальше, чем в 50–60-е годы прошлого века. Но и сегодня объяснять его внешнеполитический курс исключительно возрождением традиционных теорий и практики было бы слишком упрощенно. Традиционная китайская внешнеполитическая доктрина не знала ни концепции равных отношений с партнером, ни понимания, что в мире вообще существуют другие государства, ни четкой трактовки государственных границ, ни много другого. Но сегодня Китай изменился, изменился и внешний мир. Сегодня Китай как современное государство, естественно, все эти понятия активно использует. Поэтому наиболее конструктивными представляются попытки трактовки современной внешней политики Пекина как результата сочетания, синтеза различных традиционных, националистических (теорий Сунь Ятсена и т.п.) и более современных подходов.   В любом случае, излишняя идеологизированность ведет как к научной необъективности, так и весьма опасным и нереалистичным прогнозам. Не следует забывать, что упоминавшийся А.Амальрик, предвидевший рост экспансионизма Пекина, предсказывал неизбежность советско-китайской войны и даже призывал демократические США не проявлять «расизма», не помогать СССР и встать на сторону Китая. Вряд ли современные аналитики, исходящие из извечности и неизменности китайского подхода к миру, способны на более реалистичные и полезные для России прогнозы. Выводы. Задача отделить попытки достижения политических или идеологических целей от поисков научной истины поставлена в общественных науках давно. М. Вебер сформулировал ее еще в начале ХХ века. Выдающийся немецкий социолог считал основным условием превращения науки об обществе в «объективную» отделение изучения «сущего» от «долженствующего быть сущим». Другими словами, исследование того, что есть на самом деле (реальности), нельзя смешивать с описаниями того, что «должно быть» (отсутствующего в реальности идеала) и призывами стремиться к нему. Это не означает, что об идеалах, о том, к чему следует стремиться, писать нельзя, что не следует заниматься, по определению М.Вебера, разработкой «оценочных суждений об определенных политико-экономических мероприятиях государства» [4, c. 346]. Но два эти стиля не нужно смешивать, и что особенно важно, нельзя выдавать работы, написанные с политической целью, за научное исследование: такое произведение будет политической статьей, докладом, рекомендацией, но не исследованием научной истины. Конечно, исследователь не может полностью исключить влияние собственных взглядов и политической позиции на свое исследование, но он должен хотя бы пытаться это делать, понимать, что такое влияние вредит цели установления научной истины.   Так сложилось, что исследования международных отношений особенно тесно связаны с политикой. Это характерно не только для России и Китая, так обстоит дело и в других странах. Однако полное господство идеологии в СССР особенно сильно повлияло на общественные науки, что часто дает о себе знать не только прямо, но и косвенно. Поскольку большинство из нас вышло из того времени, то его отпечаток сохраняется на некоторых исследованиях и сегодня. Однако политическая ситуация к настоящему времени коренным образом изменилась, нужда в использовании китайского примера для описания собственной страны отпала, про ее политические и экономические проблемы вполне можно говорить прямо. И российские китаеведы имеют полную возможность заняться собственно Китаем, без оглядок на Россию. Именно такой неполитизированный подход и даст наиболее объективный материал для сравнительных исследований.  Литература

1. Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? Амстердам, 1969.
2. Бердяев Н.А. Духи русской революции // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 250–289.
3. Васильев Л.С. После банкротства. Так что же происходит с КПСС? Новое время. 1990. № 49. C. 7–11.
4. Вебер M. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания // Избранные произведения. М., 1990. С. 345–415.
5. Воскресенский А.Д. Китай и Россия в Евразии. Историческая динамика политических взаимовлияний. М., 2004.
6. Кун T.C. Структура научных революций. М., 1975.
7. Кучера C. Древнейшая и древняя история Китая: Древнекаменный век. М., 1996.
8. Ледовский А.М. СССР и Сталин в судьбах Китая. Документы и свидетельства участника событий 1937–1952. — М.: Памятники исторической мысли, 1999.
9. Меликсетов А.В. Социально-экономическая политика Гоминьдана в Китае (1927–1949). М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1977.
10. Сальков А.П.  «Польский вопрос» и западная граница СССР в советской внешней политике (сентябрь 1939 — июнь 1941 г.) // Российские и славянские исследования: Сб. науч. статей. Вып. 1. Минск, 2004. С. 214–226 .
11. Goncharov Sergei N., Lewis John W. and Litai Xue. Uncertain Partners: Stalin, Mao, and the Korean War. — Stanford (Cal.), 1993.
12. Levinson J.R. Confucian China and its Modern Fate: a Trilogy. Berkeley – L.A., 1965, Vol. 1.
13. Pye L.W. The Spirit of Chinese Politics. Cambridge (Mass.), 1992.
14. Schwartz B.I. The world of thought in ancient China. Cambridge (Mass.), 1985.
15. Tu Wei-ming. The Confucian World.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XLI научная конференция / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Вост. лит., 2011. – 440 с. – (Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 3 / редкол. А.А. Бокщанин (пред.) и др.). – ISBN 978-5-02-036461-5 (в обл.). С. 260-276.

1. ↑ Данная статья в сокращенном виде опубликована в журнале «Сравнительная политика», № 3, 2010 г. Автор выражает благодарность М.Е.Кузнецовой-Фетисовой за ценные замечания по данной работе.
2. ↑ В концентрированном виде эта позиция выражена в статье Л.С.Васильева «Некоторые особенности системы мышления, поведения и психологии в традиционном Китае» в сборнике «Китай: традиции и современность» (М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1976), она развивается в других статьях сборника а также других сборниках о китайских традициях, подготовленных отделом Китая Института востоковедения АН СССР.
3. ↑ Это касается не только Китая. В рамках общей теории «застывшего Востока», существовали также представления о «неподвижной Византии», «застойной Османской империи», Индии, куда истинный прогресс, как считал, в частности, К.Маркс, принесло лишь английское завоевание.
4. ↑ В замечательной работе А.А.Бокщанина показано, что китайское государство эволюционировало на протяжении всего времени своего существования, но не в том направлении, что Европе. См.: А.А.Бокщанин. Очерк истории государственных институтов Китайской империи // Феномен восточного деспотизма. Структура управления и власти. М., 1993. С. 273–333.
5. ↑ Подробнее см. телепередачу «Что делать?» В.Третьяков. В чем феномен китайской цивилизации? (Китай) 01. (выпуск 244), телеканал «Культура» 08.11.2009.
6. ↑ По поводу этой идеологии см., например, ‘Barry Sautman, Peking Man and the Politics of Paleoanthropological Nationalism in China,’ The Journal of Asian Studies, Vol. 60, No. 1 (Feb., 2001), pp. 95–124; Sigrid Schmalzer, The People's Peking Man: Popular Science and Human Identity in Twentieth-Century China Chicago, 2008.
7. ↑ Именно синантропу, которому, по последним данным, все же не 2 млн., а около 750 тыс. лет, приписывались черты монголоидов на основании сходства резцов. Более древние гоминиды, найденные на территории современного Китая, например, т.н. ланьтяньский человек (1 млн. лет) или юаньмоуский человек (1,7 млн. лет) признаков монголоидов не имели.
8. ↑ См., например, Б.М. Величковский. Когнитивная наука. Основы психологии познания. Т. 1. М., 2006. С. 79.
9. ↑ Абсурдность обыденного взгляда на китайскую историю, распространяемого пекинской пропагандой, замечена давно. Интересно в этом плане сатирическое изложение истории Европы ее глазами: С. Кузнецов. Краткая история Европы в изложении для китайцев.
10. ↑ Мнение высказано в программе НТВ «Школа злословия» 22 июня 2009 г.
11. ↑ Мнение высказано Го Лоцзи в ходе данного автору интервью. Бостон. 03.07.1998.
12. ↑ Мнение высказано Ван Цзюньтао в ходе данного автору интервью. Нью-Йорк. 07.01 .1998.
13. ↑ Внешняя политика, основанная на идеологии, была известна и ранее, хотя, конечно, не была основной, а скорее исключение. Один из примеров – союз Николая I с Австрией, который в смысле обычных национальных интересов ничего не давал России.

www.synologia.ru

Заключение - История русского китаеведения 1917–1945 гг.

Издательство приглашает к сотрудничеству на внештатной основе редакторов, корректоров, имеющих навык работы с научной литературой обществоведческого и гуманитарного профиля.

Российское китаеведение в первый период советской истории России прошло сложный, противоречивый путь развития. Русские синологи, как и все русское общество, не были едины в своем отношении к новой советской власти, к новому политическому режиму и социально-экономическим реалиям. Переживая вместе со страной трудности и лишения, русские синологи продолжали заниматься своим делом: изучать Китай, готовить новых китаеведов, выполнять задания государственных институтов.

В период становления советской науки были отмечены попытки перестройки содержания и принципов российского востоковедения, но у общества не хватило ресурсов для их реализации. Власть отрывала китаеведов от науки, направляя максимум ресурсов на решение политических задач.

Революция привела к некоторому расширению географии русского китаеведения. Наряду с двумя сохранившимися старыми центрами, в Петрограде (Ленинграде) и Владивостоке, важное место в системе китаеведения заняла Москва. На некоторое время китаеведческое образование появилось во вновь открытом Иркутском университете. Китаеведческое образование пережило реформы образовательной и академической системы, не потеряв своего потенциала.

В послереволюционные годы российское китаеведение сохраняло традиции старой русской синологии и решало новые проблемы. Русские синологи активно работали и в Советском Союзе, и в Китае, кто находясь там в эмиграции, а кто на советской службе. В развитии новой синологии принимали участие как представители старой школы, воспитанники Петербургского университета и Восточного института, так и воспитанники советской школы. Советское китаеведение в 1920–1930-х гг. не выпало из мировой научной среды, ученые поддерживали связи как с европейскими коллегами, так и с Китаем.

Развитие науки и образования в России проходило в тяжелых социально-экономических и политических реалиях советского общества. Китаеведение испытывало давление идеологической и политической конъюнктуры. Российская наука пережила «Культурную революцию» и жесточайшие политические репрессии, понеся при этом тяжелейшие потери. Труды советских синологов, многие из которых могли бы принести славу всей советской науке, в значительной части не были опубликованы, а некоторые — утрачены. Многие актуальные задачи так и не были решены, за четверть века в Советском Союзе не появилось ни одного полного китайско-русского словаря. В эти годы в СССР так и не появилось полноценного обобщающего исследования по истории Китая, основанного на современном прочтении источников китайского происхождения. Политические и социально-экономические реалии сделали бесполезными такие проекты, как «новый китайский алфавит». Несмотря на противоречия и трудности, китаеведение в Советской России существовало и развивалось. Во все времена переводились и издавались произведения классической и современной китайской литературы, анализировались исторические памятники и философские тексты. Синологи спорили по сложнейшим проблемам китайского языкознания и социально-экономического устройства Китая.

Тяжелейшим периодом для российской науки и образования стала Великая Отечественная война. Однако, несмотря на лишения и потери, русские синологи продолжали работать и в блокадном Ленинграде, и в осажденной Москве, и в эвакуации, и на службе в армии или в Китае. Ни на один год в СССР не прерывалась работа по переводу китайской литературы и исторических документов, в годы войны не только были написаны несколько диссертаций, но даже проходили их защиты.

Социальные эксперименты 1920–1930-х гг. вместе с политическими репрессиями конца 1930-х гг. и потерями в Великую Отечественную войну нанесли непоправимый урон русскому китаеведению. Тем не менее опыт предыдущих поколений и объективная потребность общества и государства в сохранении достойного уровня отечественной науки и образования обеспечивали относительно высокий уровень советской китаистики. Русское китаеведение рассмотренной эпохи является одним из оснований всей современной китаистики.

www.vesmirbooks.ru

---

Смотрите также

• 
  Принцесс журнал чихалка
• 
  Журнал флебология архив
• 
  Журнал зерновой эксперт
• 
  Вестник шгпи журнал
• 
  Алиханов живой журнал
• 
  Криминальный журнал омерта
• 
  Облик косметология журнал
• 
  Живой журнал давидис
• 
  Кантовский сборник журнал
• 
  Журнал квантовая магия
• 
  Журнал горнопромышленные ведомости