Дневник. Третий рим журнал

Третий Рим - Православный журнал "Фома"

Концепцию «Третьего Рима» сегодня нередко поминают политики, журналисты, общественные деятели, говоря: еще в XVI веке было очевидно, что именно России предначертано стать господствующей мировой державой, что имперские притязания Москвы вполне оправдываются особой миссией наследницы Рима и Константинополя. Но о чем на самом деле говорил автор концепции «Третьего Рима» старец Филофей? Действительно ли концепция дает России моральный карт-бланш на политическую и военную экспансию? Кто и как использовал идеи Филофея в русской истории? Об этом наш разговор с Ниной Васильевной СИНИЦЫНОЙ — доктором исторических наук, автором монографии «Третий Рим: истоки и эволюция русской средневековой концепции»*.

— Нина Васильевна, для начала — личный вопрос. Вы как историк специализируетесь на теме Третьего Рима. А почему именно на ней? С чего начался Ваш интерес к этому?

— Тридцать лет назад — в 1981 году началась работа международного научного сообщества, которое именует себя «Международным семинаром исторических исследований “От Рима к Третьему Риму”». Основали его профессора Римского университета П. Каталано и П. Синискалько, чтобы исследовать развитие и распространение римской идеи. Заседания проходили ежегодно в Риме, а многие — также и в Москве, в Институте российской истории РАН. Я принимала участие в работе Семинара с 1982 года. В самом начале участниками была ясно осознана потребность в новом издании документов, текстов «Филофеева цикла» с изложением идеи Третьего Рима, и я принимала активное участие в подготовке этого издания. Кстати сказать, Семинар начал свою работу в разгар холодной войны, когда нашу страну на Западе многие представляли Империей Зла, — и Семинар способствовал преодолению такого стереотипа, разрабатывая собственную методику исследования империи и имперской идеи, с преобладанием юридического и филологического подхода. Чем лучше разные народы знают чужое прошлое — тем лучше складываются их отношения в настоящем.

— Давайте, прежде чем погрузиться в прошлое, поговорим о настоящем. Существуют ли в современном массовом сознании какие-то ложные стереотипы вокруг идеи Третьего Рима?

— К сожалению, существуют. Ярчайшее тому подтверждение — это сравнительно недавняя передача на телеканале «Культура», специально посвященная Третьему Риму.** Там присутствовали достаточно серьезные авторитетные ученые, добросовестно излагавшие предмет, — но другие участники транслировали разного рода штампы и попросту очевидные ошибки. А ведь эта программа явно выше массового уровня.

— А давайте все-таки попробуем перечислить эти штампы.

— Штамп самый главный, самый распространенный и самый неприятный — это убеждение, будто концепция Москвы как Третьего Рима была концепцией политической, даже внешнеполитической, то есть она якобы оправдывала претензии русских государей едва ли не на мировое господство. В уже упомянутой передаче один из выступавших вспомнил карту древней Римской империи на одной из площадей Рима, неподалеку от Капитолия. Это вертикальная стена, на которой разными цветами рельефно изображены последовательные завоевания Римской империи. На самом деле, если реально искать в «первом» Риме то, что предвозвещало «третий», находилось в историософском соприкосновении с ним, то это будет не карта роста Римской империи, а совсем другой римский памятник. На Капитолийском холме, слева от здания Капитолия (если смотреть снизу) стоит церковь Санта Мария ин Арачели. Она была основана в VI веке на месте, где, согласно легенде, император Август получил пророчество одной из сивилл***: когда она говорила, императору явилось чудо, небесное явление Богородицы с Младенцем на руках. В основе этой легенды был текст Евангелия от Луки (Лк 2:9), рассказывающий о том, как двигалось в Вифлеем Святое Семейство, чтобы принять участие в объявленной Августом переписи населения. Именно этот образ из царства «первого» Рима вдохновил старца Филофея, когда он писал о «третьем», о чем я еще скажу. Один из моих докладов в Риме, повторенный потом в Москве, был посвящен проблеме «Две парадигмы императора Августа», вызвавший интерес разных слушателей. Речь шла об Августе — создателе империи, властелине вселенной, и об Августе, царство которого почтил Своим Рождением в его пределах Спаситель, где свершилось Воплощение Слова.

Возвращаясь к штампам в интерпретации Третьего Рима, следует сказать и о том, что возникшая в XVI веке концепция Третьего Рима якобы была тщательно и подробно разработанной доктриной, неким «программным документом», охватывающим все стороны жизни. Разновидность этого штампа имеет прямо противоположный смысл: «учения» Филофея вовсе и не было, он написал всего две-три строчки, известные всем («два Рима пали…»). Так утверждать могут лишь те, кто его посланий не читал. Величественные построения Филофея — айсберг, точнее, его видимая часть. А подводная, глубинная основа — его знание священных и святоотеческих текстов разных веков. Но он открыл нам лишь свои выводы из них, расположив их на верхушке айсберга.

Весьма распространен и третий штамп — о значении брака Ивана III с Софьей Палеолог и о теме «византийского наследия» в идее Третьего Рима, а более точно — о подмене «третьего Рима» «вторым Константинополем», о чем тоже речь впереди.

Фрагмент фрески Пьетро Каваллини в церкви Санта Мария ин Арачели в Риме. Церковь была основана в VI веке на месте, где, по легенде, императору Августу явилось видение Богородицы с Младенцем на руках

Конец истории

— Так что же было на самом деле? Когда, зачем и почему старец Филофей выдвинул эту концепцию?

— На вопрос «когда» ответить проще всего. Здесь тот редкий случай, когда можно назвать точную дату. Существует послание старца псковского Елеазарова монастыря Филофея, написанное около 1523–1524 года и адресованное великокняжескому дьяку в Пскове, Мисюрю Мунехину. Это был представитель центральной власти в Пскове, присоединенном незадолго до этого. А непосредственным поводом к написанию послания стали распространявшиеся тогда астрологические предсказания о якобы предстоящем в 1524 году новом всемирном потопе — точнее, о предстоящем глобальном изменении («пременении»), которое было истолковано как потоп.

Предсказание это пришло на Русь с Запада, оно было напечатано в астрологическом альманахе, изданном в Венеции в конце XV века и многократно переиздававшемся. Ужас охватил города Европы, а наиболее предприимчивые даже начали строить ковчеги. Эти предсказания пришли и на Русь, внеся беспокойство в церковные и правительственные круги. Естественно, требовалось их опровергнуть. Два образованнейших человека того времени, афонский монах Максим Грек и псковский монах Филофей писали такие опровержения. Но каждый — по-своему.

Максим Грек подошел к проблеме с богословских позиций. Он противопоставил астрологическому детерминизму тезис о свободе воли человека и о Божественном Промысле, который направляет всю жизнь человечества. Это не оставляет места влиянию небесных тел. Судьба человека определяется его свободным выбором, а не планетами и звездами.

Старец Филофей строил опровержение иначе. Он тоже коснулся темы звезд, но отмел ее небрежным замечанием: «Сия вся кощуны суть и басни». Главное он видел в причинах тех изменений, что происходят в истории стран и народов. Свершилось главное «изменение»: к Руси перешла функция неразрушимого христианского Ромейского (Римского****) царства. Царства, которое возникло в эпоху Августа, во времена земной жизни Спасителя, и потому новых глобальных перемен не будет.

Его построение находится в русле средневековых эсхатологических учений, предстает как историософия того времени, вовлекающая в свою орбиту разнообразные события и факты Священной и мировой истории. Он произнес пророчество о будущем России, перевел «стрелки» и направил в ее сторону гораздо более древнее пророчество, восходящее к ветхозаветным текстам, о Римской-Ромейской империи как последней империи, которой предстоит существовать до скончания мира. Факт ее существования является гарантом продолжения земной истории человечества, длительности исторического времени до «исполнения сроков». Вероятно, ему было известно толкование святителя Иоанна Златоуста, который так комментировал известное место из Второго послания к фессалоникийцам апостола Павла об «удерживающем» (2 Фес 2:7): «Когда прекратится существование Римского государства, тогда он (антихрист) придет. И справедливо, потому что пока будут бояться этого государства, никто не подчинится антихристу, но после того, как оно будет разрушено, воцарится беззаконие, и он будет стремиться похитить всю — и человеческую, и божескую власть».

По логике этого толкования, Римско-Ромейское царство служит залогом нерушимости, не допускающим того глобального «изменения, пременения и преиначения», о котором говорит астрологическое предсказание. Филофей производит операцию переименования «царства нашего государя» в Ромейское царство, исходя из факта падения и «старого», и «нового» Рима.

Ромейское царство трижды упомянуто в послании 1523–1524 гг., и это — его ключевые фрагменты.

В первый раз говорится о неразрушимости царства: «Ромейское царство неразрушимо, ибо Господь записался в римскую власть». Это утверждение основано на том же тексте Евангелия от Луки (Лк 2:1-5), что и упомянутая ранее легенда о чудесном явлении Богородицы с Младенцем императору Августу. Христианский автор VI века Козьма Индикоплов в толковании этих стихов пишет о том, что Римская империя выполнила роль «слуги Христова строения». По словам участников римского Семинара К. Пицакиса и Г. Подскальского, «Ромейское царство», упомянутое у Козьмы Индикоплова, «представляет собой то нисходящее с небес вечное царство, которое мистически заключается в лоне языческой империи и приходит вместе с ней», «царство, имеющее тот же возраст, что и Христос».

Во второй раз Ромейское царство упомянуто, когда отвергаются претензии «латинян» на римско-ромейское имя; «падение» первого («старого») Рима у него означает не военно-политические события V века, захваты Рима варварами, но «отпадение» от истинной веры в результате разделения церквей в IX-X веках (1054 год был лишь завершением этого процесса). Действительно, претензии Западной империи на наследование древнего римского имени, соперничество с Константинополем по поводу того, какой император будет именоваться римским, началось с коронации Карла Великого в 800 году «римским императором» (столицей его стал Ахен). Римско-средиземноморский вектор был повернут на север. Византия продолжала именовать себя «империей ромеев». Ее «падение» 1453 года, по Филофею, тоже явление не столько военной, сколько духовно-конфессиональной сферы: катастрофа была Божьей карой за предательство веры на Ферраро-Флорентийском соборе 1438–1439 годов.

Третье упоминание Ромейского царства появляется в ключевых словах послания как характеристика «царства нашего государя».

— А сохранился ли оригинал послания Филофея, написанный его рукой?

— К сожалению, нет. Оригиналы сочинений ни Филофея, ни Максима Грека неизвестны — есть лишь сочинения, которые преподобный Максим правил своей рукой. Это касается большинства источников XVI–XVII веков — они сохранились благодаря усилиям переписчиков. Поэтому всегда необходимо исследовать, насколько авторитетна та или иная рукописная копия, насколько близка она к оригиналу.

Так вот, с посланием старца Филофея все непросто. Его научная публикация, состоявшаяся в 1901 году, основана на вторичной рукописи, где фрагмент текста о переименовании России в Ромейское царство был искажен. Такое же вторичное чтение сохранила и публикация в «Памятниках литературы Древней Руси». Впоследствии удалось найти более ранний и точный вариант: «<…> мала некая словеса изречем о нынешнем православном царстве пресветлейшего и высокостолнейшаго государя нашего, иже во всеи поднебеснеи единого христианом царя и броздодержателя святых Божиих престол святыя вселенскиа апостольскиа Церкве <…> Да веси, христолюбче и боголюбче, яко вся христианская царства приидоша в конец и снидошася во едино царьство нашего государя, по пророчьским книгам то есть Ромеиское царство. Два убо Рима падоша, а третии стоит, а четвертому не быти». В более поздних рукописях термин «Ромейское» заменен словом «Росийское»; в других рукописях, наоборот, производится расширительная контаминация: «<…> и снидошася во едино царство Российского государства, по пророческим книгам то и есть, рече, Ромейское царство Российския держава московского государя и всеа великия Росия, два убо Рима, рече, падоша, а третий стоит, а четвертому не быти».

Эти же мысли, в перефразированном виде, изложены и в послании великому князю, написанном вскоре после послания дьяку Мунехину.

Совершенно очевидно, что «Третий Рим» — это не только и даже не столько Москва, сколько царство, держава, функция которой — служить гарантом длительности земной истории человечества. Эта функция возникает не как претензия, а как результат конкретной исторической ситуации, естественно сложившихся условий: потери политической независимости всеми православными славянскими и балканскими царствами, падения Византии, «отпадения» первого («великого», «ветхого») Рима.

А функция, предназначение православного царя — заботиться о православных христианах, оберегая Церковь и обеспечивая внешние условия для благочестивой жизни.

Мы уже говорили о том, что построения Филофея — это айсберг, автор афористически формулирует свои выводы, а механизм их получения остается как бы за кадром. Это разнообразные священные и святоотеческие тексты, события священной и мировой истории. Так, он упомянул «пророческие книги».

Задача исследователя в том и состоит, чтобы понять ход мыслей Филофея, понять, какие «пророческие книги» имел он в виду и почему из этих книг он сделал такие выводы.

— Кстати, а какие книги?

— Это книга пророка Даниила, что ясно из второго послания, адресованного уже непосредственно великому князю. Филофей имеет в виду эпизод, когда царь Навуходоносор просит пророка растолковать его сон (Дан 2:31–44).

Так вот, толкователи книги пророка Даниила объясняют, расшифровывают его слова как указание на четыре мировые империи, которые последовательно сменяют друг друга. Историософия древности и Средних веков исходила из представления о том, что существует одна-единственная мировая империя, которая может иметь разные воплощения, может менять свое географическое расположение, но остается той же империей. Самым древним ее воплощением считалась Вавилонская (или Ассиро-Вавилонская) империя, за ней следовали Мидийская (или Персидско-Мидийская), Греческая империя Александра Македонского, а последней — империя Римская, в которой в конце времен появится антихрист и будет уничтожен Иисусом Христом, после чего настанут «новое небо и новая земля», то есть вечное небесное царство Божие.

По этой логике Римская империя становится гарантом того, что вплоть до конца времен, до апокалиптических событий никаких великих потрясений в земной истории уже не произойдет. В теории translatio imperii (передача, перенос) империя — это, в сознании того времени, если можно так выразиться, «переходящий вымпел», поэтому многие государства стремились отождествить себя с Римской империей, присвоить римское имя.

— Традиционно считается, что Россия потому «Третий Рим», что наследует «Второму Риму», то есть Константинополю, точнее сказать, Византийской империи. Это не так?

— Я уже говорила о том, что одно из искажений, один из распространенных штампов — сведéние Третьего Рима ко второму Константинополю и утверждение о том, что брак с Софьей Палеолог, племянницей последнего византийского императора, находится у истоков идеи «Третьего Рима», дает московским правителям право на византийское наследие. Но это противоречит историческим реалиям того времени.

Во-первых, ни сам Иван III, ни его политики и идеологи никогда не ссылались на брак с Софьей, чтобы повысить авторитет великокняжеской генеалогии и державы — ни в дипломатических переговорах, ни в общении с подданными.

Во-вторых, сама мысль о «константинопольской вотчине» московских правителей — не русского, а западного происхождения. Впервые об этом в 1473 году Венецианский Сенат писал Ивану III, говоря о его правах, якобы возникающих на основе брака с представительницей императорского дома. А в 1518 году римский папа Лев X пытался привлечь московского великого князя к участию в очередном крестовом походе против турок, надеясь его соблазнить «константинопольской вотчиной». Это в плане реальной политики. Что касается историософии, то мысль о наследовании павшей империи была опасной: унаследовав ее судьбу, можно было повторить ее финал.

Умы и других мыслителей того времени занимал вопрос о будущих судьбах царства. Так, дипломат и публицист Ф. И. Карпов, современник Филофея, в послании к митрополиту Даниилу обсуждал вопрос, чтó необходимо для того, чтобы гарантировать «вечность царства», и отвечал, что «закон и правда» нужны ему прежде всего, а не терпение как норма политической жизни.

А Филофей возводил Третий Рим не к Византии. Размышляя о духовных путях, он находил более древние, а потому более прочные корни.

— А почему «четвертому не быти»? Филофей это как-то аргументировал?

— Специальной аргументации он не давал. Ведь Филофей излагал пророчество. А разве пророчество нуждается в аргументах?

Символы четырех царств древности: Вавилонского, Мидийского, Персидского и Македонского. Из греческой рукописи XI века

Что было дальше

— Мы разобрались, в чем суть концепции Третьего Рима. Но что она означала на практике для Московского царства? В какой степени она влияла на политическую реальность, была ли распространена?

— В XVI-XVII веках идея распространилась в церковной книжности, послания Филофея переписывались в многочисленных рукописных сборниках, при этом редакторы-составители и переписчики иногда строго и точно воспроизводили авторский текст, а иногда допускали «вольности», дополнения, а часто избирали отдельные фрагменты, содержание которых казалось им особенно важным и интересным.

Один из современников Филофея, писавший спустя полтора-два десятилетия после него, решился даже вступить с ним в полемику, подвергнуть сомнению прочность «стояния» Третьего Рима. Сочинение этого анонимного автора написано «Об обидах Церкви». «Хотя царство Третьего Рима и стоит верою в православии, но добрых дел оскудение, и неправда умножилась, святые церкви и честные монастыри обидимы <…> Да не будет дивное се жилище беззакония наполнено!».

— А насколько концепция старца Филофея была известна русским государям?

— Ни Василий III, ни Иван Грозный ни разу на эту концепцию не ссылались. Иван IV любил другое сочинение — «Сказание о князьях Владимирских» — о происхождении русских князей от императора Августа. В ней представлена другая парадигма Августа, нежели в построениях Филофея: здесь он — властелин вселенной. Август начал разделять вселенную, и часть ее получил некий Прус, от которого пошла Прусская земля, а далеким его потомком был князь Рюрик, основатель династии Рюриковичей, а позднее и князья Владимирские. Именно эти идеи использовались в ряде случаев в идеологическом обосновании внешней политики Ивана IV. А про Москву как Третий Рим у него нет ни слова.

Важной вехой в истории идеи была эпоха учреждения патриаршества. Уложенная грамота Московского поместного Собора 1589 года, будучи памятником древнерусского канонического права, закрепила на историко-каноническом уровне определение «Третьего Рима». Почти ровно 1200 лет прошло с тех пор, как на II Вселенском (Константинопольском) Соборе (381 г.) столица Восточной Римской империи (именуемой в историографии Византией) получила (в III каноне) почетный титул «Нового Рима». «От пророчества к праву» — этой проблеме было посвящено специальное заседание Римского семинара. В грамоте Московского собора 1589 года формула Третьего Рима изложена от лица Константинопольского патриарха Иеремии II: «<…> твое же, о благочестивый царю, великое Росейское царствие, третий Рим, благочестием всех превзыде».

В XIX веке начинается научное изучение идеи. Впервые послания старца Филофея были опубликованы в «Православном собеседнике» в 1861–1863 годах, тогда-то о них узнала образованная публика (хотя эта публикация еще не была строго научной). Затем можно упомянуть работу В. Н. Малинина «Старец псковского Елеазарова монастыря Филофей и его послания» 1901 года, где Третий Рим рассматривается как эсхатологическая идея по преимуществу. Очень хорошая, кстати, книга, ее стоило бы переиздать.

«Церковь старого Рима пала неверием Аполлинариевой ереси; церковные двери второго Рима, города Константинополя, внуки Агарян секирами и оскордами рассекли. Теперь же это — третьего, нового Рима, державного твоего царства святая соборная апостольская Церковь, которая во всех концах вселенной православной христианской верой во всей поднебесной сильней солнца светится» Фрагмент из Послания старца Псковского Елеазарова монастыря Филофея к великому князю Московскому Василию Иоанновичу

Двойной перевертыш

— А когда же сложились все те мифы, о которых мы с Вами уже говорили?

— Мифы эти позднего происхождения — возникли они уже в XX веке, после 1917 года, особенно в канун Второй мировой войны и послевоенные годы, когда концепция Третьего Рима — уже в искаженном виде — становится инструментом холодной войны.

Именно теперь начинает превалировать акцентировка тезиса об идее Третьего Рима как идее «византийского наследия», при этом сама Византия все более и более выступает с отрицательным знаком, как «презренная Византия»; в значительной степени воспроизводятся представления и оценки британского историка XVIII века Эдуарда Гиббона, собравшего большое количество негативных фактов и анекдотов из ее истории. В труде А. Тойнби, специально посвященном «византийскому наследию в России», названы три составные части этого наследия: тоталитаризм, цезарепапизм, ксенофобия. Вероятно, ему были известны работы Н. А. Бердяева, оказавшие большое влияние и на русскую эмиграцию, и на другие появившиеся на Западе труды. Суждения Тойнби вызвали дружную критику со стороны и его западных коллег, и представителей русского зарубежья (например, Д. Оболенского).

В работе Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», опубликованной в 1938 году на трех языках, английском, французском и немецком, уже появляется трактовка идей старца Филофея как идей тоталитаристских. А в работе 1946 года «Русская идея» Бердяев пишет: «Империалистический соблазн входит в мессианское сознание», но никак этого не аргументирует. Точнее, он ссылается на русские духовные стихи, но политические идеи не выводимы из духовных стихов.

В истории идеи Третьего Рима в XX веке происходит как будто двойной перевертыш: сначала создается искаженное представление о самой Византии, а затем аналогичные оценки — через ее «наследие» — вписываются, вживляются в идею Третьего Рима, а через нее в русский менталитет как таковой. Следует отказаться от обеих крайностей в современной массовой культуре в отношении к Третьему Риму — и от тоталитаристских страшилок, и от панегирических воинственных построений. И то, и другое — всего лишь слабые человеческие мнения, искривление духовного пространства Третьего Рима. А как сказал анонимный современник Филофея, «всем страстям мати — мнение. Мнение — второе падение».

— Нина Васильевна, а как же, по Вашему мнению, современному православному человеку следует относиться к идее Третьего Рима? Можно ли сделать какие-то выводы?

— Подавляющее большинство тех, кто в наши дни публично обсуждает концепцию старца Филофея, вероятно, не прочитали его послание до конца. Заключительная его часть как раз и посвящена тому, как надо прожить период, предшествующий эсхатологическому концу, чем заполнить это историческое время. И он вводит понятие Божественного долготерпения. Господь потому долготерпит и не наказывает немедленно всякую неправду, что дает шанс каждому покаяться и спасти свою душу. Здесь уместно привести слова протоиерея Сергия Булгакова, сказанные в этой связи: «Конечно, никому не дано знать времена и сроки, когда Господь приидет, <…> и неизвестность времени конца истории не отменяет необходимости и обязанности жить,— ответственно и сознательно. Историю нужно прожить и изжить, а не то что кое-как окончить, пройдя чрез нее как чрез мрачный пустой коридор в Царствие Небесное»*****.  Филофей исходит из слов Второго соборного послания апостола Петра (3:9, 14): Не медлит Господь исполнением обетования; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию. Потщитесь явиться перед Ним неоскверненными и непорочными в мире. Филофей предлагает путь подвижничества, путь нравственного и духовного совершенствования, путь, ведущий к храму.

* Синицына Н. В. Третий Рим: Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV—XVI вв.). М., 1998. — Ред.

** Телевизионная программа Александра Архангельского «Тем временем» от 1 февраля 2010 года. — Ред.

*** Сивиллы, по преданию, предсказали Рождение Христа. — Н. С.

**** «Ромейский» — греческая форма слова «римский» — Ред.

***** Булгаков С. Н. Православие: Очерки учения Православной Церкви. М., 1991. С. 375. — Ред.

foma.ru

Москва - Третий Рим. Интернет-журнал №12

Русская национально-государственная идеология чрезвычайно ярко и самобытно проявилась в теории под названием «Москва - Третий Рим», ставшей составной частью царской государственной идеи. Данное историософское построение, сложившееся на грани XV - XVI веков, показало, что русская общественная мысль в ту эпоху уже поднялась на вселенский уровень, что она способна воспринимать судьбу России в контексте мировой истории. «Теория эта, - писал В.В. Зеньковский, - является целой историософской концепцией, прямо уже вводящей нас в философскую область» [1]. Концепция Третьего Рима никогда не являлась в полном смысле слова государственной идеологией; власть в своей политической деятельности не руководствовалась ее предопределениями. Она православна по своей сути, по своему смысловому содержанию и в качестве великого духовного обретения и запечатлелась в истории.

Обосновывая вселенское предназначение Руси-России, средневековые мыслители ставили в центр внимания проблему земной миссии священного царства, которая, отнюдь не подразумевала некую территориальною, «имперскую» экспансию.

Как справедливо отмечал один из первых исследователей данного сюжета, «Московские цари хотели быть наследниками византийских императоров, не выступая однако из Москвы и не вступая в Константинополь. Из всех прав прежних греческих императоров они усвоили только одно – право считаться представителями и защитниками всего вселенского православия, причем их покровительство вселенскому православию на первых порах не шло далее дачи милостыни различным просителям с Востока» [2].

Сильное политическое звучание «римская теория» получила уже в XIX веке. Некоторые национально настроенные мыслители стали трактовать византийскую тему как признание «исконных прав» России на Константинополь (Стамбул). Пожалуй, наиболее выразительно эта православно-славянофильская по своему мировоззренческому импульсу и панславянская по своей форме греза прозвучала у Ф.И.Тютчева незадолго до Восточной (Крымской) войны [3].

Не гул молвы прошел в народе,

Весть родилась не в нашем роде –

То древний глас, то свыше глас:

«Четвертый век уж на исходе, -

Свершится он и грядет час!

И своды древние Софии,

В возобновленной Византии,

Вновь осенят Христов алтарь».

Пади пред ним, о царь России, -

И встань как всеславянский царь!

Доктринально-политическое отражение тема «последнего Рима» нашла в публицистике М.Н. Каткова особенно накануне, во время и после окончания русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Еще раньше необходимость (и неизбежность) всемирного православного политического объединения под главенством России подробно обосновал общественный мыслитель и естествоиспытатель Н.Я. Данилевский в своей известной книге «Россия и Европа», увидевшей свет впервые в 1869 году [4].

Проблема Константинополя звучала и в публицистике Ф.М.Достоевского 70-х годов, в его размышлениях о происхождении «Восточного вопроса», который «вовсе не славянофилами выдуман, даже никем не выдуман. А сам родился, и уже очень давно….Родился он при первом сплочении великорусского племени в единое русское государство, то есть вместе с царством Московским». «Восточный вопрос есть исконная идея Московского царства», - заключил писатель на страницах своего «Дневника» в сентябре 1877 года [5].

Отдавая должное «историческим правам» России на греческое наследство присвоенное турками, Ф.М.Достоевский политическому и военно-стратегическим аспектам отводил второстепенное значение. Главным для него являлся духовный смысл того великого света, которым Россия озарилась еще при первых князьях киевских. В Православии он видел истинную и главную ценность греческого наследства, восприемником которого стало Русское царство. «С самого покорения Константинополя, весь огромный христианский Восток невольно и вдруг обратил свой молящий взгляд на далекую Россию, только, что вышедшую тогда из своего татарского рабства, и как бы предугадал в ней будущее ее могущество, свой будущий всеединый центр себе во спасение. Россия же немедленно и не колеблясь приняла знамя Востока и поставила царьградского двуглавого орла выше своего древнего герба и тем как бы приняла обязательство перед всем православием: хранить его и все народы, его исповедующие, от конечной гибели» [6].

Впрочем, и в тот период борьбы за освобождение славянских народов от османского геноцида, правительство России отнюдь не склонно было выставлять в качестве довода в своих претензиях на черноморские проливы старый тезис о правах России на «наследство» Византийской империи. Во-первых, потому, что в условиях нового времени аргументы многовековой давности звучали, по меньшей мере, неубедительно. А, во-вторых, что еще более важно, Россия никогда не претендовала на греко-византийское территориальное наследство. Речь всегда шла о духовной преемственности, которая в узком, материальном смысле слова понятием «наследство» не определялась и не исчерпывалась.

Генезис теории «Москва – Третий Рим», ее фактографические и историографические аспекты обстоятельно освещены в исследовательской литературе [7]. Зародившись значительно раньше, в официальных документах она была отражена лишь в 1589 году – в Уложенной грамоте Московского Освященного Собора с участием Константинопольского патриарха и греческого духовенства, на котором был учрежден Московский патриархат во главе с Иовом [8].

Событие это, происшедшее во время царствования «последнего Рюриковича» Федора Ивановича, имело огромное историческое значение в деле окончательного утверждения царско-православной идеи, становившейся отныне всемирно признанным фактом. Значение возведения «Митрополита Московского и всея Руси» в сан патриарха было подчеркнуто Константинопольским патриархом Иеремией, выводившим установление патриархата из вселенской православной традиции. «Так ветхий Рим пал от аполлинариевой ереси, а второй Рим – Константинополь – находится в обладании у безбожных турок, то великое Российское царство – третий Рим – превзошло благочестием все прежние царства, они соединились в одно царство… и один теперь именуется христианским царем во всей вселенной». Отсюда и следовал вывод, что возникновение патриаршества в Москве «превеликое дело», учрежденное «по Божию промыслу», как и «молитвами чудотворцев русских», так и по царскому «прошению у Бога» [9].

У патриарха Иеремии перечислены главные факторы, обусловившие патриаршество в Москве: высота православного благочестия на Руси, статус московского царя, как единственного в мире православного государя, одного лишь и способного взять на себя попечение обо всем православии. Хотя, согласно соборному определению Восточной церкви, Московский патриарх занимал пятое место в диптихе восточных патриархов [10], «de facto он становился опорой всего православия» [11]. Точнее будет сказать, что в XVI веке Московский царь представал уже в образе не просто «опоры», но и фактически, реально выступал в качестве «единственной опоры».

Задолго до отмеченных патриарших богоустановленных воплощений, идея особого мирового предназначения Православной Руси уже начала занимать русские умы. Первые элементы третьеримской историософской концепции восходят к середине XV века и ее базовые положения, главным образом связанные с осознанием православной функции единого русского государства, просматриваются в целом ряде документов той поры [12]. До XV века русская церковь считала себя «покорной дщерью Константинопольского патриарха», но, по мере укрепления единого Русского государства и выкристаллизовывания национально-государственного сознания, церковь и православное миросозерцание все более и более русифицировались. К середине же XV века речь уже шла о противостоянии между некогда «греческими учителями» и выросшими «русскими учениками», противостоянии, затрагивавшим различные области, как канонического права, так и текущей жизнеустроительной церковной практики.

Флорентийская уния (1439), подчинившая греческую церковь юрисдикции Римского папы, до чрезвычайности обострила противоречия между ней и русской церковной иерархией, усмотревшей в том отчаянном акте императора Иоанна Палеолога, Константинопольского патриарха Иосифа и ряда греческих епископов «еретическое преступление», «отход от веры православной». Участник же Флорентийского собора Московский митрополит Исидор – последний греческий митрополит в истории русской церкви, не просто одобривший его решения, но и горячо их поддержавший, после приезда в Москву был взят под стражу и проклят с церковных амвонов как вероотступник [13].

Флорентийская уния, а затем и скорое падение Константинополя (1453) казались осуществлением старых пророчеств о грядущем «конце времен». Говоря о мировоззренческих предпосылках возникновения теории «Третьего Рима», В.В.Зеньковский писал: «Для нас, при изучении церковных корней будущих философских исканий, существует ряд моментов в этой теории, которая явно примыкает к эсхатологическим ожиданиям того времени (конец мира, согласно исчислениям того времени, ожидался в 1492-м году). Конец мира есть, вместе с тем, конец истории, т.е. наступление Царства Божия; мысль об этом твердо держалась в русском церковном сознании того времени (как, впрочем, и во всем христианском мире)» [14].

Сходной точки зрения придерживался и Г.В. Флоровский, отмечавший, что спор между Москвой и Царьградом, вызванный ростом национального самосознания на Руси, связанный с ее церковной и государственной самостоятельностью, «скорее обрывается, чем заканчивается». Поводами к разрыву стали Флорентийский собор, а «греческое отступничество на этом соборе дало основания и повод провозгласить русскую независимость. Это был церковно-политический акт». Все это происходило в атмосфере чаемого грядущего Второго Пришествия и Страшного Суда. «Нужно себе представить, - заключает ученый-богослов, - насколько в XIV-м, и в XV-м веках религиозное сознание было встревожено и смущено эсхатологическим ожиданием и предчувствием вообще: «грядет нощь, жития нашего престание»…Именно в таких перспективах апокалиптического беспокойства вырисовываются первые очертания известной «теории Третьего Рима» [15].

Кризис традиционного православного миропонимания и породил потребность нового осмысления судьбы вселенной, и указанная концепция не только этот кризис обнажала, но и его преодолевала. «Если забыть о Втором Пришествии, тогда уже совсем иное означает утверждение, что все православные царства сошлись и совместились в Москве, а потому всемирный Царь есть последний и единственный, а потому всемирный Царь. Во всяком случае, даже и в первоначальной схеме Третий Рим заменяет, а не продолжает Второй. Задача не в том, чтобы продолжить и сохранить непрерывность Византийских традиций, но в том, чтобы заменить или как-то повторить Византию, построить новый Рим взамен прежнего, павшего и падшего, на убылом месте» [16]. Констатация Флоровского очень метко определяет существо русской мессианской теории, которая, если и опиралась изначально на византийскую идею «последнего града», то в своем развитии шла значительно дальше и совсем иным путем.

Сама же римско-византийская идея об особом, Богом определенном предназначении власти и государства восходит к Ветхозаветным текстам, к книге пророка Даниила – одного из четырех великих пророков израильского народа. Мудрец и провидец, которому тайны мира стали известны благодаря Откровению, он единственный оказался способным объяснить царю Навуходоносору, правившему в Вавилоне в 604-562 годах до Рождества Христова, его вещий сон. «После тебя восстанет другое царство, ниже твоего, и еще третье царство, медное, которое будет владычествовать над всею землею. А четвертое царство будет крепко, как железо; ибо как железо разбивает и раздробляет все, так и оно, подобно всесокрушающему железу, будет раздроблять и сокрушать». И далее мудрейший из мудрых царства Вавилонского предрек: «И во дни тех царств Бог небесный воздвигнет царство, которое во веки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу: оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Даниил. Гл. 2. 39, 40, 44).

Это, Богом установленное предначертание судьбы мировых царств, стало как бы стержнем христианских построений хода мировой истории. Вавилон-Рим-Константинополь – подобные преемственность и последовательность чередования великих империй у богословов и на Западе, и на Востоке антагонистических разночтений не вызывали. Самым сложным и противоречивым явилось толкование земного образа именно Четвертого царства. По сути, речь шла о третьем воплощении, так как Рим и Константинополь воспринимались в христианской традиции не как две империи, или два государства, а именно как нераздельное «Ромейское царство». («Новый Рим» - обычное обозначение Константинополя в византийской официальной лексике) [17].

Средневековая католическая мысль видела в качестве последней и богоосененной земной державной обители Священную Римскую империю (полное название - «Священная Римская Империя Немецкой нации»), возникшую в X веке. Русские православные мыслители такую трактовку категорически отвергали. Они выводили властипреемственность, богоугодное «миродержание» Московского царства из Константинополя. После Флорентийского собора и падения Царьграда в том можно было не только узреть наказание Божие грекам за их «нетвердость в вере», но и найти подтверждение пророчеству Даниила о Третьем царстве, как о «медном», т.е. непрочном и невечном. На смену же ему и явится «последнее царство», которым, по всем русско-православным представлениям той эпохи, только и могла являться Россия.

Теория «Москвы - Третьего Рима», как цельная идеологическая композиция, была сформулирована монархом Трехсвятительского Псковского Елеазарова монастыря Филофеем в нескольких его посланиях псковскому дьяку Мисюрю Мунехину, к некоему вельможе «в миру живущему», а также и в посланиях великому князю Василию Ивановичу (Василию III) и царю Ивану Грозному. Этому автору приписываются и другие сочинения, но принадлежность их Филофею в историографии оспаривается. Хотя по поводу времени создания вышеуказанных сочинений и существуют разные точки зрения, но с полным правом можно считать, что они возникли в 20-30 годы XVI века. Узловые принципы всей концепции заключены в нескольких тезисах.

Во-первых, Филофей ясно и определенно отрицает за «латынянами» какое-либо право на преемственность с «Ромейским царством», оставляя это право исключительно за Москвой, ибо если вера русских была бы неправой, то Господь бы не хранил нас («не бы Господь снабдел нас»). Что же касается католиков, то нельзя полагаться на их «обольщение», ибо они - еретики, по собственной воле отвергшие православную христианскую веру, в которой состояли 770 лет. (Рубежом здесь признан Второй Вселенский Никейский собор 787 года). Однако затем они были обольщены («прелщены») императором Карлом (франкский король, а затем император, 768-814) и Римским папой Формозом (891-896). Автор хорошо был осведомлен о важных вехах истории христианства, связанных с «единением» и «разъединением» православных и католиков. При этом Филофей подразумевает не просто «разделение» церквей, а именно «отпадение» от Православия западной церкви, - еретический соблазн, ставший причиной крушения первого Рима. Но и второй Рим, православный Царьград, после предательства православной веры и перехода «в латынство» был наказан полным разорением. Филофей ставит понятия «отпадение» и «падение» в неразрывную связь, выводя сам факт крушения Рима первого и второго из области историко-политической в сферу духовную [18].

Смысловой фокус всей концепции, ее центральная идея, заключена в той части размышлений Филофея, где он говорит «о нынешнем православном царстве» времени Василия III (текст приводится в современной транскрипции). «Скажем несколько слов о нынешнем православном царстве пресветлейшего и высокостолнейшего государя нашего, который является единственным христианским царем во всей поднебесной и броздодержателем святых Божьих престолов святой вселенской апостольской Церкви, которая – вместо римской и константинопольской – находится в богоспасаемом граде Москве (во имя) святого и славного Успения Пречистой Богородицы и которая светится паче солнца, единственная во вселенной. Так знай же, христолюбец и боголюбец, что все христианские царства окончили свое существование и сошлись в едином царстве нашего государя; по пророческим книгам, это есть Ромейское царство. Ибо два Рима пали, третий стоит, а четвертому не быть. И апостол Павел многократно вспоминает о Риме в Посланиях, в Толковании говорит: Рим весь мир» [19].

В посланиях Филофея нет формулы «Москва – Третий Рим»; она появится позднее. Вместе с тем, по смыслу «Рим» это обозначение не собственно города, но и синоним «римской Церкви», олицетворяющей весь католический мир, в то же время Второй Рим – это Греческое царство и «константинопольская Церковь». Одновременно с этим, как отмечает исследователь, «Третий Рим» - это не только Москва и даже не Москва по преимуществу, но Российское царство с центром в Москве, русская православная Церковь и ее главная кафедра – кремлевский Успенский собор». Подобное мировосприятие придавало всему филофеевскому историософскому построению «пространственную глубину и длительную, в полтора тысячелетия, историческую протяженность». При этом в то время «никому не приходило в голову» воспринимать подобную теорию как политическую доктрину, как план завоевания Константинополя [20].

Политическое звучание «римская теория» приобрела лишь во второй половине XIX века, став для одних общественных фракций «историческим козырем» в их славянофильских мечтаниях. Для других же, она превратилась в эмблему царско-имперской власти, которую европоцентристы воспринимали как «извечно реакционную силу», одержимую «манией экспансии и закабаления» [21]. Именно как аргумент в идеологических спорах и конфронтационных мировоззренческих противостояниях доктрина «Третьего Рима» через несколько веков и вернулась в России, хотя до указанного времени, как подчеркивает исследователь, не видно «следов ее бытования». Даже в трудах замечательных русских историков данная теория или не упоминается вовсе (Н.М. Карамзин), или упоминается мельком (С.М. Соловьев) [22]. В официальных же документах, нигде и никогда, ссылок на «ромейскую» правопреемственность мирового значения русской монархической власти вообще не встречается.

Хотя «следы бытования» собственно третьеримской теории действительно отсутствуют, но сама по себе мысль об особой вселенской миссии России никогда не исчезала. Православное царство во главе с самодержавным монархом, столь непохожее на все остальные государства, должно было иметь и иное, Богом установленное предназначение. Самопонимание избранности собственного пути с удивительной силой дало о себе знать в XVII веке, после преодоления государственного разорения Смутного времени.

Представление о духовно-вселенском предназначении Православной монархии – центральная теза третьеримской теории - таила в себе внутреннее противоречие, которое рано или поздно, но должно было проявиться. И оно дало о себе знать в распре между собственно царским и священническим началами в делах державоустроительных, приведших в конечных счете к расколу в Русском Православии. Конечно, собственно третьеримская теория никакого прямого касательства к возникновению острых разногласий в Церкви не имела. Но то противостояние, которое в начале второй половины XVII века наблюдалось между царем Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном, вызывалось как раз разным пониманием существа царской власти и земных прерогатив Церкви. Двоевластие, или диархия, неизбежно ведшая к противостоянию и антагонизму между двумя властями, самым неблагоприятным образом могла сказаться на государственной устойчивости и привести к глубочайшему кризису, а возможно и к распаду государственности.

Невозможно на кого-либо конкретно возлагать историческую ответственность за печальные события той поры; во многом они были следствием предыдущего этапа развития государственно-церковных представлений. Однако неординарная личность первоиерарха русской церкви в развернувшейся жесткой конфронтации являлась ключевой. «В идее «третьего Рима» святейший воспринимал прежде всего ее церковное, духовное содержание, выражавшееся также еще более старинной идеей «Русская земля – Новый Иерусалим». Это представление во многом было синонимическим представлением о «третьем Риме» [23].

Никон слишком буквально понимал пророческое предопределение о грядущем «Новом Иерусалиме» и создавал большие архитектурные комплексы, отражавшие идею вселенского значения Святой Руси. Особое символическое место в этом ряду занимал подмосковный Воскресенский Ново-Иерусалимский монастырь, построенный в основном в 1656-1666 годах, и нарочито населенный разноплеменным братством (русские, украинцы, белорусы, греки, немцы, поляки, литовцы, евреи). «Подмосковная Палестина» и должна была стать духовным центром православного (христианского) мира. Как подчеркивает современный историк-богослов, «это и положило начало разлада между царем и патриархом, между церковной и государственной властью в России. Алексей Михайлович сперва внутренне, а потом и открыто выступил против замысла Никона о Новом Иерусалиме. Он стоял на том, что только его столица Москва – образ небесного града и русский царь (а не патриарх) – глава всему православному миру» [24].

Борьба за властные приоритеты в XVII веке завершилась поражением патриарха. Вряд ли уместно, как это нередко делается, из этого факта делать заключение о «поражении церкви». В ту эпоху потерпело поражение не Православие и не идея Церкви, а идея по сути своей папоцезаристкая («священновластительская»), или католическая. Удачно обусловленность такого исхода сформулировал один из «отцов славянофильства» ЮФ. Самарин (1819-1876). «Никон хотел для Церкви независимости от государства в самом государстве, для Патриарха – власти неограниченной, самодержавной, вообще замыслы его клонились к тому, чтобы основать в России частный национальный папизм. Эту мысль ясно выразила школа Никона. Но в Православной Церкви она была явным противоречием духу нашей Церкви; поэтому попытка осуществить ее не имела успеха» [25].

В свою очередь, одержав победу над первоиерархом, самодержавный монарх в России не воплотил в жизнь перворимскую, а затем и византийскую идею цезарепапизма, не став ни канонически, ни фактически земным образом Царя Небесного.

При Петре I, создавшем империю, упразднившим патриаршество и возвеличивавшим донельзя, до абсолютизма, земные функции верховной власти, была учреждена и новая столица, созидаемая по образу и подобию скорее Рима языческого, имперского, чем христианского. Восприятие Москвы как «последнего града», казалось бы, отходило в область исторического придания. Исходя из этого, исследователи делают вывод о том, что именно при Петре Алексеевиче идея Третьего Рима погибает [26].

Думается, что точнее все-таки говорить не о «гибели» идеи особого, духовного предназначения России, а о потере ею своей социально- политической актуальности почти на полтора века. Как уже отмечалось, интерес к ней чрезвычайно усиливается во второй половине XIX века, когда резко обнажается и чрезвычайно обостряется идеологическое противостояние между теми, кто ратовал «за русский путь», и теми, кто призывал лишь калькировать в России западноевропейский опыт.

Средневековое историософское построение, неразрывно связанное с именем Филофея, особенно приглянулась совсем не «русофилам» и «русопятам» всех мастей, которые, казалось бы, должны были узреть здесь одно из отражений древнего сакрального знака, подтверждающего духовное избранничество России. Теория оказалась в центре интереса представителей общественной мысли диаметрально противоположных направлений, не только не признававших исторической обусловленности своеобразия пути России, но и отрицавших какую-либо позитивность в любой форме эндемичности, трактуя ее лишь как «невежество» и «отсталость».

Противоречия подобной философии истории наглядно отразило мировоззрение В.С.Соловьева (1853-1900). Сын маститого историка, ставший одним из самых известных отечественных философов, испытавший в своих творческих исканиях влияние различных философских школ, в размышлениях на темы истории проявляет удивительные узость и тенденциозность. С одной стороны, он не может не признать феноменальность самого факта исторического существования и утверждения России. «Русский народ создал государство могучее, полноправное, вселенское; через него только Россия сохранила свою самостоятельность, заняла важное место в мире, заявила и своем историческом значении. Это государство живо и крепко всеми силами стомиллионной массы, видящей в нем свое настоящее воплощение» [27]. Данное умозаключение перекликается со славянофильской идей, но у Соловьева отсутствует особый акцент на историческом значении государства, обусловленного народными воззрениями.

Однако философ был человеком своего времени, представителем интеллигентского круга, формировавшего социальное мировоззрение в 60-70-е годы XIX века в атмосфере «идеологии государственного отщепенства», являвшейся фактом социальной действительности уже в тот период. Подобный резко критический ракурс восприятия окружающего «русского мира», воздействовал и на интерпретацию прошлого, что в полной мере и отразила историософия Владимира Соловьева [28].

Соловьев рассматривал историю России в контексте своей теократической утопии об истинно христианском и вселенском государственном мироустройстве, которое было лишь и возможно при вечном альянсе Римского первоиерарха и Русского царя, при бесспорном духовном водительстве главы римской курии. Видя в Риме лучшее доселе воплощение христианского Завета (здесь В.С. Соловьев шел во след за П.Я. Чаадаевым), философ признавал и за Россией «дней давно минувших» подобные заслуги. Однако уже в эпоху Московского царства, как представлялось философу, произошла подмена исторических ориентиров и потеря истинного «богоугодного пути». Очарованный мнимостью католического благочестия, В.С.Соловьев, в отличие от К.Н.Леонтьева, чрезвычайно негативно оценивал византийское влияние. «Не религиозную свободу, а цезаропапизм унаследовали мы от Византии, где это антихристианское начало беспрепятственно развивалось», - заключал он без обиняков в работе «Россия и Вселенская церковь» [29].

Соловьев был убежден, что «освобождение России от татар совпало с окончательным порабощением Византии турками, и странствующие греческие монахи в оплату за московское жалование подсунули Москве титул третьего Рима с притязаниями на исключительное значение в христианском мире» [30]. Итак, бездомные греческие монахи «подсунули» несмышленым московитам свою «теорию», которые те с радостью и приняли. Смысл же всей этой «греческой прелести» якобы и состоял только в «языческой идее абсолютного государства» и «принципах цезарепапизма», которые «уже погубили Византию». Ничего иного философ в наследии Византии не приметил.

В своих историософских заключениях Соловьев прокламирует идею, ставшую позже генеральной тезой западнической руссологии, о судьбоносно-отрицательном воздействии византизма на ход русской истории вообще, и на форму государственной модели развития России, в частности [31]. Якобы утверждение византийского принципа примата «кесарева начала» и «погубило» Русское Православие. Симфония в отношениях власти светской и власти духовной была нарушена и разрушена, а русская церковь, отказавшись от церковного вселенского предания, превратилась в церковь местную, национальную и в качестве таковой стала лишь придатком государства.

Здесь нет возможности анализировать природу столь многогранного христианского понятия как «Церковь», но один аспект подчеркнуть необходимо. «Церковь» открывается людям, миру, проявляется в истории в двух главных ипостасях. Во-первых, как предмет веры, как вероучение, как «Храм Господен», главой которого является Иисус Христос. В этом высшем значении понятие «Церковь» раскрывает ее абсолютное духовное предназначение. В Русской Православной Церкви, как и в других поместных православных церквах, вселенская Церковь понимается и признается, согласно символическому учению, как «Богом установленное общество людей, соединенных православной верой, законом Божиим, священноначалием и таинствами». Бесспорный примат трансрационального начала в христианстве позволил А.С. Хомякову называть церковь не организацией, а «духовным организмом».

Второе, этимологическое толкование понятия «Церковь», сводится, как уже упоминалось, лишь к учреждению, к церковной организации в тех формах и видах, как она себя являла на протяжении веков. По большей части именно это людское установление, «учреждение общественного богослужения» (по Канту) и имеется в виду, когда употребляют слово «церковь» люди, не признающие ни в какой степени богословское учение. Подобное вторичное восприятие и стало утверждаться в сознании европейцев, особенно после торжества Реформации.

Было бы верхом наивности полагать, что В.С.Соловьеву были неведомы эти «азбучные истины» истории христианства, двуединой сущности Церкви, как одновременно духовного и мирского явления. Вместе с тем, не может не вызвать удивления, что в своих размышлениях на темы русской истории, философ придерживается очень узкого толкования понятия «Православная церковь», фактически сводя содержание предмета к недостаткам и порокам церковного клира. Если даже и допустить, что деятельность эта была далека от высшего нравственного ориентира, а «церковь», то есть иерархия, и оказалась заложницей государства, то и тогда суть дела не изменится. В историческом духовно-национальном контексте главным же все-таки было не то, кто возглавлял «учреждение общественного богослужения», какую степень автономности или независимости имели клирики разных степеней по отношению к государству и его институтам. Главное было в другом: не «кто», и даже не «как», а то, что Православие несло людям России Нетленное Слово.

В том же, что народ России был православным, таковым он являлся и до, и во время жизни В.С. Соловьева - подобная историческая очевидность у философа сомнений не вызывала. Мало того. В этом-то он как раз и видел надежду России, призывая отречься от «местной» церкви и пойти под сень «вселенской» римской курии.

Неизменно резко выступая против всех форм «национализма», Соловьев в этот разряд заносил вообще все явления национального сознания, куда попадала и упомянутая «римско-московская» теория. В своем известном эссе «Русская идея», автор патетически восклицал, что «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» [32]. Неоднократно обвиняя Россию, государственную власть и церковь в «гордыне», «эгоизме», «самомнении», «гнетущем обскурантизме», сам мыслитель брал на себя функцию толкователя и объяснителя Промысла Всевышнего, присваивая себе фактически апостольскую роль. Возносясь ввысь над «эмпирической историей», Соловьев конструирует увлекательную историософскую схему, с действительной событийной и смысловой исторической фактографией никак не сопряженную [33].

Его мировоззрение порой называют славянофильским, но в его историософии следов какого-либо «славянолюбия» нет и тени. Проклявший империю, и ее политику, философ славословит создателя империи так, как только и могли делать клевреты-придворные еще при жизни Петра I. «Отбросив слепой национализм Москвы, проникнутый просвещенным патриотизмом, видящим истинные потребности своего народа, он не останавливается ни перед чем, чтобы внести, хотя бы насильственно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима; он не только призывает эту чужую цивилизацию как могучий покровитель, но сам идет к ней как смиренный служитель и прилежный ученик; и, несмотря на крупные недочеты в его характере как частного лица, он до конца являет достойный удивления пример преданности долгу и гражданской доблести» [34].

По меньшей мере, кажется странным, что религиозный философ, таковым его признают почти бесспорно, не заметил той очевидной истины, что не кто иной, как именно Петр Алексеевич, созидая и укрепляя единое государство всеми возможными и невозможными средствами и методами, ставил Идею Власти выше Идеи Духа, и к числу благочестивых христианских правителей, столь чтимых Соловьевым, никак отнесен быть не может.

Соловьев не приемлет ни на мгновенье возможность некоей «духовной миссии» за той страной, в которой он жил, и которая открывалась его заоблачному взору. В своих оценках Соловьев ясен и категоричен. «Нет! Не этой России, какой мы ее видим теперь, России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, урокам Владимира и Петра Великого, России, одержимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо вторым Римом и положить конец роковому восточному вопросу». Столь мрачные, просто апокалиптические пророчества, наверное, перепугали и самого автора. Нежданно и негаданно, он далее призывает не преувеличивать «эти пессимистические опасения» (куда уж больше!) и совершенно неожиданно заключает, что Россия «еще не отказалась от смысла своего существования, она не отреклась от веры и любви первой своей юности. В ее воле еще отказаться от этой политики эгоизма и национального отупения, которая неизбежно приведет к крушению нашу историческую миссию» [35].

Чтобы осуществить свою «миссию», «всем сердцем и душой войти в общую жизнь христианского мира», Россия, Православная Церковь должны разорвать «вековые цепи», сковывающие их «с нечистым трупом, удушающим своим разложением». Под «трупом» сын выдающего историка подразумевал государство, на дело укрепления которого так много сил положил именно Петр I, в соловьевской оценке, величайшая фигура отечественной истории последних веков.

Во имя своего «исторического предназначения» философ требует от народа и страны нового акта «национального самоотречения», как то случилось уже при Владимире Святом, а затем при столь любимом им Петре I. Первый раз то произошло во имя «света христианства», второй раз - во славу «света цивилизации». Понятие «цивилизация» философ ассоциирует с понятием «Западная Европа», и видит там ее цветение даже в эпоху раннего средневековья, в то время, когда «русский народ опустился до грубого варварства». Указанной миссии Соловьев старается дать сакральную санкцию. Свои предначертания он обосновывает ссылками на Слово Божие и, хотя в Слове, конечно же, нельзя найти ничего о России, но, оказывается, само молчание и «указует нам истинный путь» [36]. Здесь уже вообще историку комментировать нечего…

Морализаторский антиэтатизм В.С.Соловьева (столь роднящий его с Л.Н.Толстым), его огульные суждения и умозрительно-тенденциозные аллюзии сами по себе теперь мало интересны. После философа подобное, куда в еще более резкой и детальной форме без счету огласили (и оглашают) доморощенные и зарубежные «жрецы парадигмы». Данная историософия примечательна как симптом глобальной трансформации, а точнее говоря – глубочайшего кризиса светского национального сознания. Соловьевская ревизия универсального миропонимания, отбрасывание национально-православной гносеологии, как главный показатель факта эрозии государственнических представлений, стали своеобразным знаком общественной мысли новой поры. Она отразилась на историософском творчестве ряда других русских религиозных философов, признававших Абсолютную Истину, но отрицавших за национальными институтами и традициями не только духовную миссию, но и вообще какую-либо позитивную созидательную функцию.

В русле подобных представлений целом находятся историософские воззрения Н.А. Бердяева. Уместно особо подчеркнуть: если В.С.Соловьев в своей философии истории линеен и статичен, то осмысление истории Бердяевым, прожившим куда больше, пережившим на своем веку не одну «смену вех» и ставшим очевидцем крушения исторической России, было более дисперсным, и этом смысле куда менее системным.

В своем резко негативном восприятии (и неприятии) Русского государства, его политики, его титулов и образов, Бердяев являлся прямым продолжателем схемы В.С. Соловьева. Один из родоначальников философского течения именуемого «персонализмом», он как убежденный сторонник теизма, в конечном итоге - личное, частное, индивидуальное, временное и «тленное», ставил неизменно выше и значимее коллективного, общественного, «соборного», «вечного». На этой субъективной метафизике базируются все историософские конструкции Бердяева. Оставляя за рамками рассмотрения органические элементы бердяевской философии истории, тем более, что главные тезисы в той или оной форме, но уже затрагивались раньше, отметим лишь те из них, которые напрямую связаны с «римским сюжетом».

Бердяев, который в своей работе «Смысл истории», написанной в России, придававший такое важное значение «священному преданию» в истории, оказавшись в эмиграции, стал демонстрировать совершенно иные методологические приемы в постижении прошлого, которые как раз ярко и обнажила его трактовка концепции «Третьего Рима». «Мессианско-эсхатологический элемент у инока Филофея ослабляется заботой об осуществлении земного царства. Духовный провал идеи Москвы, как Третьего Рима, был именно в том, что Третий Рим представлялся, как проявление царского могущества, мощи государства, сложился как Московское царство, а потом как империя и, наконец, как Третий Интернационал», - резюмируют философ свое видение хода русской истории [37]. Философ не сомневался, что «русский народ не осуществил своей мессианской идеи о Москве, как Третьем Риме…Вместо Третьего Рима в России удалось осуществить Третий Интернационал и на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий Интернационал есть тоже священное царство и оно тоже основано на ортодоксальной вере» [38].

Не может не вызвать недоумения, что человек, признающий началом всех начал и Высшим Судьей мира Единого Творца, употребляет понятие «священный» применительно к политической доктрине, не только отвергающей подобное мироощущение, но прямо ему враждебное. Очень удачно принципиальное типологическое различие между двумя социальными организмами обозначил культурфилософ Ф.А.Степун, считавший мировоззренческим «заблуждением» подобные сопоставления. По его словам, если «монархию, исповедовавшую православие, и можно, и должно упрекать в содеянных ею тяжких грехах, так как грех – основная категория христианского сознания», то «упрекать большевизма за греховность его убеждений и действий – бессмысленно, так как последовательное материалистическое сознание не знает понятия греха» [39].

Мысль Бердяева уносилась куда дальше, чем у его учителя В.С.Соловьева. Если последний заключал в своем стихотворении 1894 года, что «третий Рим лежит во прахе, а уж четвертому не быть», [40], то Бердяев не был согласен с этим «прахолежанием». Он не только связывал Русское царство с большевистским режимом, но и напрямую выводил родословие экспансионистской идеологии марксизма-ленинизма из «русского мессианизма», проявлением которого и являлась «римская теория». По сути дела, именно Бердяев являлся одним из главных инспираторов (вторым был П.Н.Милюков) этого спекулятивного, бездоказательного и несостоятельного тезиса, ставшего со временем любимым трюизмом как западной историографии, так и западоцентричной отечественной.

После установления в историографии господства позитивизма-марксизма, воззрения Филофея стали восприниматься дерусифицированным и дехристианизированным сознанием только как «реакционная доктрина царизма», со всеми вытекающими отсюда страстными, уничижительно-разоблачительными вердиктами и инвективами. Собственно сама «теория», как выражение средневековых православно-историософских представлений, ее происхождение, реальный исторический контекст по существу «русских европейцев» не интересовали. Главное - «заклеймить», «разоблачить» и «пригвоздить». Этим идеологически бескомпромиссным делом русофобствующие авторы всех направлений и мастей, различных областей общественной деятельности – от политиков до историков - занимаются уже более ста лет.

«Русофобский комплекс» неизменно заставляет изображать Россию как страну, не способную к самостоятельному «цивилизационому» творчеству. Все в ней было вторичным, заемным, одним словом, если использовать лексику кайзера Вильгельма II, «страна-обезьяна». Было бы огульной несправедливостью приписывать, как это иногда делается, уничижительное отношение к России лишь иностранцам, не знавшим и не понимавшим ни русского исторического пути, ни русских национально-духовных ценностей. Подобное «критическое отношение» имело распространение и в самой России, и родилось оно отнюдь не в эпоху торжества позитивистских парадигм. Как о печальном факте окружающей действительности о том с грустью писал Н.Я.Данилевский. «Всякому случалось, я думаю, слышать выражения, в которых с эпитетом русский соединялось понятие низшего, худшего: русская лошаденка, русская овца, русская курица, русское кушанье, русская песня, русская сказка, русская одежда и т.д. Все, чему придается это название русского, считается как бы годным лишь для простого народа, не стоящим внимания людей более богатых или образованных. Неужели такое понимание не должно вести к унижению народного духа, к подавлению чувства народного достоинства?» [41].

Во времена Данилевского и Достоевского этот вопрос мог показаться почти риторическим; во всяком случае, отрицательный ответ отнюдь еще не являлся аксиоматическим. Теперь же он не подлежит сомнению. Вышеприведенные пассажи и цитаты приведены не для того, чтобы в очередной раз разоблачить «русских европейцев», но исключительно для того, чтобы еще раз обозначить корни той уничижительной по отношению к России позитивистско-марксистской гносеологии, которой прочно ангажирована большая часть историографии.

Теория «Москвы - Третьего Рима», казалось бы, уж в силу своей очевидной специфичности, никак не могла быть интерпретируема как «заемная». Однако, невзирая на исторические очевидности, ее именно в таком смысловом контексте порой и стараются трактовать. Одним из первых такой взгляд огласил П.Н.Милюков, усмотревший в этой «красивой метафоре» южнославянское, точнее говоря – болгарское происхождение, которое доказывалось произвольным «переосмыслением» некоторых исторических документов [42].

Очень часто, можно даже сказать ритуально, в историографии встречается утверждение, что данная концепция не более чем «утопия», «миф». Но здесь сразу же возникают возражения и этимологического, и фактографического свойства. Во-первых, если использовать термин «утопия» в его первичном, греческом, родовом значении, то к данной теории этот эпитет совсем не приложим. Ведь «утопия» - место, на самом деле никогда не существовавшее. Между тем, православное царство было фактом исторической действительности несколько веков, реально являясь центром православного мира. Утверждения противоположного характера свидетельствуют или о том, что духовное содержание русского государственно-исторического процесса по сути своей или не воспринимается, или умышленно извращается.

Термин «миф» более исторически обусловлен, но и то лишь тогда, когда воспроизводится в синхронизованном смысловом ряду с другими подобного рода определениями: «либеральный миф», «коммунистический миф», «христианский миф» и т.д. Иными словами, если брать третьеримскую концепцию в качестве определения некоего абсолютного исторического эталона, в качестве легендарного сказания, отражающего систему определенных социо-философских представлений и устремлений, то тогда этот термин уместен.

Само значение этого «мифа» далеко выходит за рамки конкретных мироощущений определенной эпохи. Его значение заключено совсем в иной плоскости, чем проблема собственно политики, деятельности людей и институтов. Это рубеж национально-культурного процесса, приведшего не только к возникновению огромного и крепкого государства, но и особо подчеркивающий, что созидался это феномен не сам по себе, не «волей случая», а был продуктом высокой Идеи.

Огромное культурно-историческое значение третьеримской концепции осознавалось и признавалось людьми, «отродясь и до конца» являвшихся противниками всех форм проявления имперской экспансии. Среди русских эмигрантских «прозренцев», наверное, лучше всех это значение выразил А.Ф.Керенский, считавший эту русскую идею «мессианской». В то же время, бывший неудачливый преобразовать России «на принципах демократии» не сомневался в том, что концепция эта «сыграла уже свою роль в истории: глубокая вера всего народа сверху донизу в особую «стать» России спасла ее от печальной участи – быть только каким-то третьим изданием западной цивилизации» [43].

Тема «особости» России не потеряла своего значения и в наши дни, когда интерпретация старой филофеевской формулы опять приобрела известную идеологическую остроту. Не считая нужным и возможным останавливаться на этом сюжете, отметим лишь принципиально важное. Актуализировать подобное мировоззренческое построение, а уж тем более выводить из него «пути» и «перспективы» для страны, большая часть населения которой лишена духовного мироощущения, такие попытки нельзя квалифицировать иначе как бессмыслицу.

Истинное значение концепции заключено в сфере исторического национального и культурного самопознания. Как справедливо пишет современный исследователь, «несмотря на всю свою конкретику и кажущуюся религиозную узость», она «универсальна в своей исторической значимости. Эта универсальность не зависит от научных изысков и кажущихся бесспорными фундаментальных доказательств. Напротив, она будет и впредь варьироваться в научном сознании и в публицистических толкованиях, особенно в период переосмысления общественных ценностей» [44]. Все зависит от системы общественных представлений, а в более широком смысле от характера той историософской модели русской истории, которая доминирует в сознании конкретных интерпретаторов и исследователей.

Александр Боханов

1. Зеньковский В.В. История русской философии. Ч. 1-4. Ч.1. Лг, 1991. С. 46.

2. Каптерев Н.Ф. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. М., 1885. С. 348.

3. Цитируемое стихотворение «Пророчество» было написано 1 марта 1850 года. См: Тютчев Ф.И. Сочинения в двух томах. М., 1980. Т. 1. С.115.

4. Истории создания данного интересного историко-публицистического произведения и судьбе самого автора посвящено специальное исследование. См.: Балуев Б.П. Споры о судьбах России: Н.Я. Данилевский и его книга «Россия и Европа», М.,1999.

5. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Т.26. Лг., 1984. С.30.

6. Там же. Т. 25, С. 68.

7. Здесь особое значение имеет обстоятельная монография, увидевшая свет несколько лет назад: Синицына Н.В. Третий Рим. Источники и эволюция русской средневековой концепции. М.,1998.

8. Там же. С. 11. Патриарх Иов (в миру – Иоанн, умер в 1607 году, дата рождения не известна) занимал Патриарший престол с 1589 по 1605 год. В литературе встречаются утверждения, что он стал высшим духовным лицом России благодаря «интригам Годунова», что он являлся его «клевретом-приспешником» (См., например: Козлов Ю.Ф. Союз короны и креста. Саранск. 1995. С. 117). Думается, что такая узкая трактовка серьезно обедняет существо столь крупного явления, как утверждение Патриаршества. Сама фигура первого высокопреосвященного Иова куда значимее и масштабней, чем указано выше. Он прославился, как «человек глубокой молитвы, доброго православия и выдающихся личных способностей». См.: Протоиерей Л. Лебедев. Москва Патриаршая. М., 1995. С.9.

9. Цит. по: Карташов А.В. Очерки по истории Русской церкви. Т.1-2. Париж, 1959. Т. 2. С.35, 36.

10. Старшинство патриархов определялось следующим образом: Константинопольский, Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский и Московский.

11. Протоиерей Л. Лебедев. Там же.

12. Подробнее см.: Синицына Н.В. Ук. соч. С.49-132.

13. В конец концов этому поклоннику папства удалось бежать из России, найдя убежище в Риме, где и получил сан кардинала.

14. Зеньковский В.В. Там же.

15. Флоровский Г.В. Пути русского богословия. Париж, 1937. С.10.

16. Там же. С. 11.

17. Шмурло Е.Ф. Третий Рим // Христианство. Энциклопедический словарь. Т. 1-3. М., 1995. Т.3. С. 35.

18. Синицына Н.В. Ук. соч. С. 228, 234, 236.

19. Там же. С.238.

20. Там же. С.243.

21. Теория стала известна широкой публике после опубликования сочинений Филофея в журнале «Православный собеседник» в начале 60-х годов XIX века. См.: Синицына Н.В. Ук. соч. С. 13-14.

22. Там же. С. 15.

23. Протоиерей Л. Лебедев. Москва Патриаршая. С.40.

24. Там же. С. 41.

25. Самарин Ю.Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович.// Самарин Ю.Ф. Сочинения. М.,1996. С. 206.

26. Протоиерей Л. Лебедев. Ук. соч. С.305.

27. Соловьев В.С. Очерки истории русского сознания. // Вестник Европы. СПБ. 1889. N 11., С. 384.

28. Концептуально историософские взгляды В.С. Соловьева изложены в двух его работах: «Очерки истории русского сознания», опубликованной в нескольких номерах журнала «Вестник Европы» за 1889 году, но особенно в его эссе «Русская идея», опубликованном на французском языке в Париже в 1888 году, и впервые увидевшем свет по-русски в 1909 году в журнале «Вопросы философии и психологии» (N5).

29. Соловьев В.С. Россия и Вселенская церковь. Минск, 1999. С. 332.

30. Он же. Очерки по истории русского сознания. // Вестник Европы. 1889. N 5. С. 292.

31. В качестве типичного примера здесь можно сослаться на книгу Р. Пайпса «Россия при старом режиме», одна из глав которой носит красноречивое в этом смысле название: «Церковь как служанка государства».

32. Соловьев В.С. Русская идея. СПБ., 1991. С.29.

33. Не исключено, что вопиющая беспомощность и предвзятость исторических построений и выводов В.С. Соловьева и стала причиной того, что его историософские концепции обойдены молчанием в трудах крупнейших знатоков истории русской религиозной мысли Г.В. Флоровского и В.В. Зеньковского, в целом довольно высоко оценивавших философские искания В.С. Соловьева.

34. Соловьев В.С. Ук. соч. С.40-41.

35. Там же. С. 43-44.

36. Там же. С. 44.

37. Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. // О России и русской философской культуре. М., 1993. С.50.

38. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 117-118.

39. Степун Ф.А. Пролетарская революция и революционный орден русской интеллигенции // Степун Ф.А. Сочинения. М.,2000. С.625.

40. Соловьев В.С. «Непостижимо лишь солнце любви». М., 1990. С.88.

41. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПБ, 1995. С.232.

42. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1995. С.47-48.

43. Керенский А.Ф. История России. Иркутск. 1996. С.54.

44. Соболева Н.А. Концепция «Москва – Третий Рим» и официальная российская символика второй половины XVII-XIX в. // Россия и мировая цивилизация. М., 2000. С. 196.

 

xn--80abe7bdc0c.xn--p1ai

Модернизировать Третий Рим (православная версия) 1

Кирилл Александрович Фролов ведёт Живой Журнал "Клерикализм, "политическое Православие", понимаемое как воцерковление политики"(kirillfrolov) и возглавляет Ассоциацию Православных Экспертов (АПЭ) и Корпорацию Православного Действия, заведует Отделом Украины Института стран СНГ, стремится модернизировать церковную жизнь. Некоторые православные обвиняют его в сектантстве и неообновленчестве. Я держусь в стороне от официальной Русской Православной Церкви из-за её политиканства и николаитства, проявляющихся в поддержке нынешнего компрадор-мародерства, и из-за её приверженности обрядоверию, однако Благая Весть Иисуса Христа, как и откровения всех пророков человечества, интегрирована в исповедуемую мной рационально-критическую Правую Веру ("философская вера" Карла Ясперса) наряду с постижениями мудрецов и открытиями ученых. Надеюсь, происходящие ныне духовные поиски и реформаторские усилия облегчит распространение правоверия среди сторонников традиционных конфессий.

С этих позиций рассмотрим подготовленный Кириллом Фроловым и его сотоварищем по АПЭ Кириллом Логиновым доклад ""Третий Рим". Суверенная модернизация":

Введение. Идеологический кризис российского «охранительства» 4Россия как «Третий Рим» и «удерживающий» 7Историческая справка 7Третий Рим - проект российского первенства 9Идеология и принципы «Третьего Рима» 10Геополитические мегапроекты. Провал секулярных мегапроектов 10Принципы «Третьего Рима» 12Свобода 12Справедливость 13Солидарность 14Симфония 15Внутренняя политика «Третьего Рима». Суверенная модернизация 20Суверенитет не подлежит ревизии 20Локомотивы суверенной модернизации 23Социальная ответственность крупного бизнеса 24Научная и образовательная политика. Наукограды 24Новая экономическая и антикоррупционная политика. Национальный бизнес 27Национальный бизнес и экономическая безопасность 27Новая антикоррупционная политика 28Новая внешняя политика. «Русский мир» 32Общие положения. Гуманитарные технологии 32«Русский мир» 34Консервативная Европа 35Британское Содружество 37Латинская Америка 39Африка 39

Данный экспертный доклад посвящён роли фактора Православия в национальной модернизации России. Данный доклад не является официальной точкой зрения Русской Православной Церкви. Его авторами являются глава Ассоциации православных экспертов Кирилл Фролов и член Ассоциации православных экспертов Кирилл Логинов. Ассоциация православных экспертов - общественная организация, в которую входят клирики и миряне РПЦ, пытающиеся понять и объяснить современные общественно-политические, культурные, экономические, геополитические и прочие процессы с позиции нашей веры. Ассоциация видит себя как своеобразное НПО, "мозговой центр", этакий православный аналог "Рэнд Корпорейшн".

Введение. Идеологический кризис российского "охранительства"

Различные формы "государственничества" стали в 2000-х годах лидирующими идеологическими темами фактически существующей идеологии российской власти. Возвращение престижа государства, ставшее возможным в результате политики президента Владимира Путина, и, как следствие, возвращение патриотической политической мысли в ведущие СМИ и на экраны телевизоров, воодушевило многих людей. После идеологического господства лиц с компрадорским мышлением, выступавших против национальных интересов России и не считавших ее геополитическую субъектность ценностью, такой возврат "государственничества" казался грандиозным прорывом. И, надо отметить, тогдашнее неогосударственичество выполнило свою историческую функцию - суверенитет и целостность России были спасены, смута преодолена. Однако теперь, по прошествии весьма незначительного времени, мы наблюдаем серьёзный идеологический кризис патриотического "охранительства". В чем же дело?

Дело в том, что несмотря на длительную и активную работу "мозговых центров" и СМИ, обеспечивавших повышение престижа государства и государственной власти в 2000-е годы, никто так и не попытался дать ответ на простой вопрос - какова миссия России как государства и уникальной общности народов? Большинству идеологов и пропагандистов "охранительного направления" казалось, что этот вопрос "очевиден сам по себе" и не требует дополнительного разъяснения. Более вдумчивые из них пытались подвести под государство как таковое универсальные онтологические обоснования: по их мнению, государство священно уже само по себе. Такие охранители приводят в качестве аргумента слова ап. Павла о необходимости подчиняться властям языческого в то время Рима (Рим. 13:1-6).

Однако такая позиция (вытекающая из неверной трактовки Священного Писания, которое говорит не о любой власти, а о поддержке института государства как силы, удерживающей зло) приводит к защите не только государственной политики (миссия и целеполагание которой не разъясняются, а политика которых просто принимается как изначально правильная в любых случаях), но и всего государственного аппарата с присущими ему проблемами (такими, как коррупция и неэффективность). Рассуждения "о добром царе и злых боярах" не спасают ситуацию. В результате призывы полюбить государство Российское только потому, что оно - наше и только потому, что оно - государство, не достигают успеха. Такое положение вещей приводит к неизбежному идеологическому кризису и постепенной утрате доверия к патриотическому охранительству - сначала в среде интеллигенции и политической элиты, а затем и у населения в целом. Исходя из вышесказанного - это не удивительно, особенно когда призывают охранять не базовые ценности, а все подряд, в том числе самые негативные стороны действительности.

При этом в качестве альтернативы охранительству в идеологическом поле навязываются различные экстремистские идеологии - в первую очередь, радикальный либерализм. В результате, число людей, разочаровавшихся в "государственнической" идеологии и даже в России в целом, начинает возрастать, ультралиберальная антигосударственная оппозиция набирает политические очки, а в обществе может накопиться крайне опасный скепсис по отношению к деятельности российской власти. Также становится очевидным, что ресурс стабилизирующей аполитизации населения близок к исчерпанию. Интерес прежде деполитизированного "среднего класса", пострадавшего в результате экономического кризиса, вновь обращается к политике: и его уже готовы принять в свои объятия экстремисты всех мастей, с легкостью демонстрирующие ему образ врага и источника всех проблем в виде российской власти.

Несмотря на все эти вызовы, в настоящее время на повестке дня стоит не только задача сохранения государства, но и его технологический прорыв и возвращение в клуб Держав, имеющих решающий голос в мире - это одна из ключевых целей национальной модернизации, провозглашенной Президентом Д. Медведевым. Собственно, такой прорыв и является условием сохранения суверенитета России и достижения достойного уровня жизни всех ее граждан. В ходе национальной модернизации должна выкристаллизоваться такая национальная элита, которая, учтя все уроки русских катастроф, будет, насколько это возможно в человеческих силах, прогнозировать и упреждать события. Поговорка "пока гром не грянет, мужик не перекрестится" - горькая ирония, а не образец для подражания. Нужно упреждать политические, экономические и социальные проблемы. Огромная ответственность по профилактике социальных болезней лежит на Церкви. Она должна не только реагировать на вызовы современного мира, но и упреждать их своим пастырским словом, миссионерским деланием и всей силой своей богодухновенной мысли.

Такое понимание модернизационного рывка, "русского экономического чуда", исключает попытки представить модернизационный процесс в качестве демонтажа геополитических национальных интересов России, исключает идеологию отказа от них. Ведь некоторые политологи ультралиберального направления, злоупотребляющие высоким статусом своих учреждений и вниманием ведущих СМИ, предложили полностью аннулировать результаты внутриполитических реформ 2000-х годов. Они предлагают вернуть выборность губернаторов, провести фактическую экономическую конфедерализацию РФ, раздробить правящую партию, а также радикально ослабить спецслужбы и правоохранительные органы. С этих же трибун раздаются предложения о вступлении России в НАТО на правах младшего партнера и даже заявления о принципиальной неспособности народа России к модернизации и первобытном уровне его социальной организации.

Ультралиберальные пропагандисты проводят линию на занижение национальных задач, фактического отказа от них, играют на измельчение политики, придавая несуществующее ценностное содержание внутриэлитным конфликтам. Между тем, необходимой представляется значительная ротация элит, рекрутизация "молодой крови", которая должна происходить и по принципу профессиональной пригодности в современном информационно-технологическом обществе, и по принципу ценностной ориентации. В результате деятельности этих политологов лозунги маргинальной антигосударственной оппозиции приобретают "респектабельный" формат, который, к сожалению, только подчеркивается слабостью "охранительского" политического крыла.

Также следует отметить, что и сам термин "охранительство" требует сущностного уточнения. На наш взгляд, охранять и консервировать необходимо только базисные, фундаментальные основы Российской государственности, такие как суверенитет, геополитическая субъектность, безальтернативность духовного выбора русских, сделанного в 988 году, единство и неделимость России, права и свободы ее граждан. А вот "надстроечные" структуры - экономика и конкретные административные структуры - должны изменяться настолько быстро и радикально, насколько этого требуют стоящие перед страной стратегические задачи.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: "Базис" и "надстройка" меняются местами. Между тем базис всё же - бытийное стремление к самодостаточной собственности, к равнобожию, а 988 или 1917 год и прочее сущее - лишь производное от него/

Идеологический кризис ставит на повестку дня ключевой вопрос - сущность духовной и политической миссии Российского государства. Нежелание формулировать внятный ответ на этот вопрос неизбежно приведет к кризису как лояльные медийные и публично политические институты, так и саму власть. Таким образом, четкое определение миссии России в мире и ценностных основ её государственности становится вопросом государственной безопасности страны и её сохранения на политической карте мира.

В России неоднократно предпринимались попытки "лабораторного" создания проектов новой национальной идеологии, но ни один из них пока не увенчался успехом. Типичные недостатки таких проектов - эклектичность, оторванность от реальности или, напротив, идеологическая зашоренность, граничащая с пропагандой тоталитаризма - делали их практическую реализацию невозможной. Слабость "проектировщиков" является главной причиной высокой популярности радикальных, абсурдных и даже анонимных (например, "Проект "Россия") текстов, предлагающих сомнительные политические панацеи для легковерных читателей. Создавшаяся ситуация требует активизировать работу по формулированию консенсусной идеологии и базовых ценностей российской государственности и российского общества. Ассоциация православных экспертов ставит своей задачей заменить идеологические "разброд и шатание" продуктивной дискуссией и предлагает к обсуждению собственные идеи о миссии Российского государства и путях его дальнейшего развития.

Россия как "Третий Рим" и "удерживающий": Историческая справка

Мы, как православные христиане, верим, что Господом нашим Иисусом Христом было дано обетование о неизбежном приходе антихриста и Своем Втором Пришествии как о финальных стадиях мировой истории. Во Втором послании к Фессалоникийцам апостол Павел сообщает о важнейшем событии-условии, после которого совершатся события последних времен: должен быть взят от среды "удерживающий теперь" (по гречески - katehon) (2-е Фес. 2:7). Таким образом, апостол Павел сообщает о важной земной силе, существование которой препятствует окончательному вхождению мира во зло и пришествию антихриста. Что именно подразумевается под "удерживающим"? Изначально по этому вопросу были расхождения - под термином "удерживающий" понимали либо Святой Дух, либо земную римскую власть, либо принимались позже отвергнутые Церковью "хилиастические" толкования о грядущем перед Вторым пришествием предварительном "тысячелетнем царстве".

Великий святитель Церкви, Иоанн Златоуст, поставил точку в этих спорах и определил, что "удерживающим" следует считать именно римскую власть. А римская власть во времена Иоанна Златоуста - это христианская, православная Византийская Империя. Здесь даже нельзя сказать, что она эту власть унаследовала - это государство было подлинной Римской империей, поскольку столица империи была перенесена императором Константином из Рима в Константинополь. Важно отметить, что подданные Византийской империи так свое государство никогда не называли. Они считали себя "ромеями" (римлянами) и называли своё государство Римской империей. Но это уже была не языческая, а христианская империя.

В Новой Римской империи был зафиксирован принцип непротиворечивого взаимодействия императорской и церковной власти, Церкви и государства - "симфония". Принцип "симфонии" властей утверждается Юстинианом Великим в его знаменитом Кодексе 534 года. Кстати говоря, именно при нем под властью Константинополя оказалось всё пространство прежней Римской империи. Итак, принцип симфонии заключается в том, что имперская (светская) и церковная власти находятся в состоянии согласия и сотрудничества, и по аналогии с Божественной и человеческой природой Христа "нераздельны и неслиянны". Церковь находится на юридической территории Империи и участвует в решении всех проблем, которые ставит перед нею Империя. Главная задача Церкви в отношении Империи - давать идеологическое (богословское) обоснование существования Империи. Церковь в Империи обладает монополией в идеологической сфере, а Империя призвана охранять Церковь от внешних религиозных и политических врагов и предоставлять Церкви возможности как для развития внутри, так и для миссии за пределами Империи. При этом империя не вмешивается в церковные дела.

Почему же власть Новой Римской Империи могла быть признана удерживающей зло, "катехонической"? Дело в том, что миссия этой Империи была не локальной, а вселенской - она была главным защитником вселенского Православия. Таким образом, удерживающая зло Новая Римская Империя, это гарант максимального развития Православного Христианства и его миссии во всем мире, это геополитический проект по определению. Геополитическая экспансия Православной Империи является логическим продолжением миссионерской экспансии Православной Церкви, и наоборот - миссия Церкви многократного усиливается благодаря пониманию и поддержке имперской христианской власти. Нация Империи существует не для себя, а для исполнения своей вселенской миссии и становится таким образом новым, новозаветным избранным народом - Новым Израилем. Но второй Рим, как известно, прекратил свое существование, во всяком случае, в качестве православной христианской империи. Но пришествие антихриста и апокалиптические события, к счастью, пока не состоялись. Миссия "Катехона", государственной власти, осознающей свою религиозную миссию, была передана новому носителю.

Что же является "Катехоном" теперь? Здесь следует обратиться к истории. К моменту падения Константинополя в 1453 году в мире было только одно сильное государство, где господствовало Православное Христианство - Великое Княжество Московское, Московская Русь. Произошел ряд важнейших событий, в ходе которых духовное наследие Византии, Новой Римской Империи, полностью передается Московской Руси. В 1472 году Софья Палеолог, племянница последнего византийского императора Константина XII, венчается с московским Великом князем Иваном III. В 1454 году Московская Русь официально принимает государственный герб Византии - черного двуглавого орла на золотом фоне. В 1497 году на груди орла появляется герб Москвы - всадник Георгий Победоносец. В 1485-1495 гг. итальянские архитекторы строят московский Кремль по византийскому образцу. И в конечном итоге наследие Византии закрепляется не только в символических, но и в конкретных политических формулировках. В 1523 г. инок Псковско-Елеазаровского монастыря Филофей в своем третьем "Послании на звездочетцев" к псковскому великоняжескому дьякону Михаилу Мунехину, позже переадресованном к Великому князю Московскому Ивану IV, пишет: "Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не быть". Окончательно в качестве Новой Православной Империи Русь оформляется в 1547-1589 годах: в 1547 году Иоанн IV (Грозный) принял титул Царя (Цезаря), а в 1589, уже в царствование Бориса Годунова, на Руси учреждается патриаршество. Первым Патриархом Московским и всея Руси стал бывший московский митрополит Иов. В том же году, в Уложенной грамоте Московского поместного Собора, была закреплена идея Москвы как Третьего Рима.

Таким образом, именно Россия переняла эстафету катехонической миссии и стала сама Новой Римской Империей, "Третьим Римом" и Катехоном. И именно она, пока существует, должна удерживать мир от победы сил зла, хранить Православное Христианство и всемерно поддерживать его миссию. Программа-минимум "Третьего Рима" - удержание мира от зла, поддержание общества в нормальном состоянии. Программа-максимум - обеспечение победы Православия в мировом масштабе. Именно после принятия миссии Римской Империи Русь из региональной державы начинает мистическим образом превращаться в крупнейшего геополитического игрока. Если в XV веке тезис о Руси как о "Третьем Риме" выглядел для скептически настроенного внешнего наблюдателя скорее как амбициозная претензия развивающегося государства, то в XVIII-XX веке Россия вполне соответствовала образу мировой Империи. Более того: Россия всегда, подчас совершенно непостижимым образом, избегала угрозы окончательной гибели и исчезновения с карты мира, которая в некоторые исторические периоды была вполне реальной - как, например, в годы Смутного времени. Также она столь же мистическим образом избегала угрозы уничтожения Православного Христианства.

Разумеется, после Московской Руси государство Российское многократно переформатировалось. Но Россия, так или иначе, выполняла свою катехоническую миссию. Вопреки попыткам нарушить принцип Симфонии она выполняла её и в т.н. "Синодальный период" (здесь следует отметить, что любые попытки ликвидации Патриаршества мы считаем преступлением перед Церковью). Как это ни парадоксально звучит, она выполняла её и в период господства атеистической коммунистической идеологии - которое, как выяснилось позже, было временным. В период временного господства этой идеологии отчетливо проявилась уникальная роль Московского Патриархата, который стал единственной реальной альтернативой тоталитарной безбожной идеологии, не будучи и зависимым от геополитических оппонентов России.

Зримым подтверждением сохранения у России функции Катехона является победа СССР в Великой Отечественной войне, когда только СССР - наследник исторической России - смог остановить геополитическую экспансию германского нацизма. Нацизм был очевидным глобальным злом, угрожавшим существованию целых народов и утверждавшего антигуманистическую, неоязыческую идеологию. Более того, после победы над фашизмом стало возможным установление нового миропорядка. Именно Великая Победа 1945 года создала геополитический плацдарм, на котором сейчас происходит возрождение Русской Православной Церкви. Очень важный факт - перелом в ходе Великой Отечественной войны совпал по времени с переходом высшего советского руководства от радикального атеизма к пусть тактическому, но сближению с Русской Православной Церковью. Это обстоятельство - ещё одно мистическое указание на то, что с приходом временного коммунистического режима миссия "Третьего Рима" не оказалась завершена. Это обстоятельство - и демонстрация миссионерской воли Русской Церкви, которая небезуспешно пыталась обратить в Православие его лютых врагов.

Итак, приведенная историческая справка (как и исследования современных исследователей феномена византизма, таких как А. Малер) дает нам основания констатировать, что именно идеология "Третьего Рима" является объективным, универсальным и самым правильным обоснованием российской государственности. Осознанное принятие этой идеологии политическими элитами и обществом - необходимое условие сохранения политического будущего России. Как мы уже говорили, целью проекта национальной модернизации страны является возвращения ей лидерских позиций в мире.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Это мечты, на которые, очевидно, никто не поведётся/

Третий Рим - проект российского первенства

Православная Империя, как уже было сказано - это ключевой в истории человечества геополитический проект. И только в рамках этого большого проекта Россия получает первенствующую, лидерскую роль: ибо во всех других геополитических проектах Россия - это лишь далекая провинция. Такова роль России и в однополярном мире, и в панисламском, и в секулярном европейском проектах. Только в пространстве Православного мира Россия объективно несет лидирующие, "столичные" функции. Таким образом, миссия Третьего Рима - это не только предназначенная свыше миссия России, но и миссия органичная, естественная. Но главное - только миссия Третьего Рима дает России твердое обоснование её претензий на сохранение как минимум высокой роли в мире, а в идеале - на возвращение себе позиций мирового лидера.

Идеология и принципы "Третьего Рима"

Геополитические мегапроекты. Провал секулярных мегапроектовСвобода</i>

Проблема свободы и прав личности имеет источник в православной антропологии. Если бы не было Христианства и Церкви, не было бы и самого понятия свободы человека. Эти понятия вытекают из учения о уникальной, богосозданной человеческой личности, призванной к богоподобию. Православное христианство ставит для каждого человека гораздо большую задачу, чем просто быть "хорошим человеком". Оно утверждает, что человек может и должен стать богом по благодати, который сотворчествует с Творцом. Внехристианское, внеэтическое понимание свободы, характерное для секулярного либерализма, ведет к утрате истинной свободы. Человек, подчиняющийся только собственным животным инстинктам и утративший представления о добре и зле, в действительности становится рабом тех, кто предоставляет ему возможность удовлетворить эти инстинкты. По существу, это форма рабства. Выступая против псевдолиберального неототалитаризма, следует также признать, что ценности Свободы несовместимы и с тоталитаризмом псевдорелигиозным. Режим, при котором личная жизнь и личные свободы полностью регулируются государством, а к участию в религиозных службах и обрядах искусственно принуждают - это не то будущее, к которому мы стремимся. Такое общество, в котором формально-обрядовые требования превалируют над догматическими и этическими, может удовлетворить только желающих тотально и единолично властвовать. Кроме того, как показывает практика, в подобных обществах при всём внешнем благочестии скрыто процветают всевозможные пороки, а истинная вера и религиозность - выхолащиваются. Более того, такие режимы потенциально недолговечны, и становятся пространством для жесткой антирелигиозной реакции после их падения.

Например, в современном Иране, оппозиция, протестующая против действующей власти, берет на вооружение и жесткие антиклерикальные лозунги. В случае её победы в Иране может быть развернуты даже гонения на представителей исламского духовенства.

Таким образом, ценность Свободы должна признаваться в России - "Третьем Риме" как важнейшая. Это означает, что непременно должны быть сохранены действующий конституционный строй и демократия на всех уровнях, а также все признаваемые современной российской Конституцией права человека и гражданина. Уклоняясь от крайностей тоталитаризма, фундаментализма и ультралиберализма, мы предлагаем всему миру нашу цивилизационную, православную христианскую альтернативу.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Надстроечные упования - без базисной экономической самодостаточности (богатства) не стать богоравным, то есть субъектным (свободным)/

Справедливость

Подлинная свобода личности невозможна без справедливого общества и государственного устройства. Справедливость - это важнейшая ценность Христианства, важнейшая тема притч Иисуса Христа о Царствии Божием. Христианское понимание справедливости в корне отличается от примитивных схем уравнивания. Принцип христианской справедливости отрицает как рабство, так и патернализм: "Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь" (2 Фес. 3:10) - это принцип христианской общины. Христианское понимание справедливости также предполагает равенство возможностей и поощрение всякого доброго дела, а также нравственную ответственность сильных и богатых за их действия в отношении тех, кто слабее и беднее их. "Кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою" (Мк. 9:35). Таким образом, синонимом христианского понятия справедливости можно назвать социальную ответственность.

Несправедливое общество, в котором права его членов не равны, а благосостояние распределено крайне неравномерно - это общество постоянной нестабильности. В нем всегда будут вспыхивать социальные и межнациональные конфликты, а государственный аппарат и бизнес будут объектами нездоровой, деструктивной ненависти. Государство с таким обществом не может развиваться и реализовывать сколь-нибудь серьёзные и амбициозные задачи. Постоянно накапливающееся в таких обществах социальное недовольство неизбежно приводит и к сворачиванию свобод: сначала с целью защиты власти и элит режим ужесточается, а затем, когда удержание социального недовольства становится невозможным, оно используется в качестве оружия при силовом переделе власти. Все эти модели в действии можно наблюдать в некоторых развивающихся странах Африки и Латинской Америки. Весьма схожий, хотя и с "демократическими" декорациями, сценарий, развивался недавно на Украине, когда страна в течение всего президентского срока Виктора Ющенко находилась в состоянии перманентного политического и экономического кризиса". /Продолжение следует/

skurlatov.livejournal.com

---

Смотрите также

• 
  Политический класс журнал
• 
  Журнал политический класс
• 
  Регион коми журнал
• 
  Журналы деагостини 2017
• 
  Журналы о голубях
• 
  Сколько весит журнал
• 
  Российская ринология журнал
• 
  Журнал российская ринология
• 
  Журнал современник читать
• 
  Журнал обслуживания лифта
• 
  Журнал банковских операций