Русский журнал: Не читаем «Вехи»? Тем хуже для нас. Вехи журнал

К чему призывали «Вехи»? / Православие.Ru

Вышедшей более века назад брошюре «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции» была суждена долгая жизнь. Хотелось бы сразу оговориться: выход в 1909 году этого сборника статей семи авторов действительно стал эпохальным событием. Пожалуй, это была наиболее талантливая и продуманная критика русской интеллигенции. До сих пор на нее многие смотрят именно глазами «Вех». Однако сам сборник все же сложнее бытующих о нем представлений.

Обычно «Вехи» воспринимаются интеллигентским покаянием за революцию 1905 года. Именно поэтому сборник сразу после его выхода приветствовал в своем открытом письме архиепископ Антоний (Храповицкий). Сами веховцы отвергали это представление и оставались верными радикальной оппозиционности[1]. Почему? Авторы «Вех», несмотря на свою молодость (все они были на четвертом десятке), были активными участниками Первой русской революции. П.Б. Струве являлся редактором радикального журнала «Освобождение», вклад которого в провоцирование революции было бы сложно переоценить. Революционно настроенный экономист и публицист С.Н. Булгаков начал менять свои взгляды лишь под впечатлением от скандальных заседаний II Государственной Думы в 1907 году. Однако путь отказа от политического радикализма был чрезвычайно тернист и вовсе не был еще пройден к моменту выхода «Вех». Лучше всего об этом написано в глубокой монографии М.А. Колерова[2]. В любом случае, основные либеральные ценности (свобода, прогресс, индивидуализм) все-таки оставались для веховцев первоочередными и непререкаемыми. Почти все авторы сборника были связаны с кадетской партией – главной силой русского радикального либерализма. Кстати говоря, трое из семи веховцев были иудеями (С.Л. Франк принял Православие лишь через три года).

Позднее, в вышедшем в 1918 году сборнике «Из глубины», который стал своеобразным продолжением «Вех», П.Б. Струве назвал их лишь «робким диагнозом пороков России и слабым предчувствием той моральной и политической катастрофы, которая грозно обозначилась еще в 1905-1907 годах и разразилась в 1917 году»[3]. Однако «Вехи» не были даже «слабым» предупреждением о революции – скорее наоборот. Страшна авторам сборника была не революция, а ее бесславный провал. Один из авторов «Вех» А.С. Изгоев восхищался младотурецкой революцией 1908 года, считая ее образцом национального возрождения и примером «нравственной мощи»[4]. Александр Соломонович не мог знать, что через несколько лет именно младотурки доведут Османскую империю до авантюрного вступления в Первую мировую войну, политической катастрофы и окончательного распада.

Однако веховцы не считали, что России грозит новая революция. Более всего они боялись реакции и застоя. М.О. Гершензон писал: «Теперь наступает другое время, чреватое многими трудностями. Настает время, когда юношу на пороге жизни уже не встретит готовый идеал, а каждому придется самому определять для себя смысл и направление своей жизни, когда каждый будет чувствовать себя ответственным за все, что он делает, и за все, чего он не делает… Над молодежью тирания гражданственности сломлена надолго, до тех пор, пока личность, углубившись в себя, не вынесет наружу новой формы общественного идеализма. Будет то, что и в семье, и у знакомых, и среди школьных товарищей подросток не услышит ничего определенного»[5].

Неудачная революция, как отмечали авторы сборника, стала следствием врожденных пороков русской интеллигенции. «Революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией», – писал по этому поводу С.Н. Булгаков. Интеллигенция отнеслась к своему революционному призванию поверхностно. Струве корил интеллигенцию за политический непрофессионализм: «Никогда никто еще с таким бездонным легкомыслием не призывал к величайшим политическим и социальным переменам, как наши революционные партии и их организации в дни свободы. Достаточно указать на то, что ни в одной великой революции идея низвержения монархии не являлась наперед выброшенным лозунгом. И в Англии XVII века, и во Франции XVIII века ниспровержение монархии получилось в силу рокового сцепления фактов, которых никто не предвидел, никто не призывал, никто не “делал”»[6].

Причиной несостоятельности интеллигенции, как отмечалось, было ее «отщепенство». В этом смысле Струве рассматривал интеллигенцию историческим преемником того казачества, которое сыграло ключевую роль в русской Смуте начала XVII века и Пугачевщине. Отличием было лишь то, что интеллигенция приняла на вооружение западные социалистические идеи. Таким образом, по мнению веховцев, именно интеллигенция становилась препятствием на пути развития России. Гершензон цитировал жесткую и нелицеприятную фразу А.П. Чехова: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр»[7]. Поэтому интеллигенция в перспективе неизбежно должна была либо прекратить существование, либо полностью переродиться.

Некоторые веховцы советовали читателям проникнуться «буржуазностью». М.О. Гершензон даже в усилении эгоистических настроений видел первый этап выздоровления России. «Эгоизм, самоутверждение – великая сила; именно она делает западную буржуазию могучим бессознательным орудием Божиего дела на земле», – писал публицист. Но все же этого было недостаточно. Струве очерчивал перспективы таким образом: «Русская интеллигенция, отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, перестанет существовать как некая особая культурная категория. Сможет ли она совершить огромный подвиг такого преодоления своей нездоровой сущности? От решения этого вопроса зависят в значительной мере судьбы России и ее культуры… Есть основание думать, что изменение произойдет из двух источников и будет носить соответственно этому двоякий характер. Во-первых, в процессе экономического развития интеллигенция “обуржуазится”, то есть в силу процесса социального приспособления примирится с государством и органически-стихийно втянется в существующий общественный уклад, распределившись по разным классам общества… Но может наступить в интеллигенции настоящий духовный переворот, который явится результатом борьбы идей». Признак начала такой «борьбы» Струве видел в падении популярности социалистических идей, которые ранее были основным знаменем интеллигенции[8].

Следствие «борьбы идей» Бердяев узрел в будущем философском синтезе: «Интеллигентское сознание требует радикальной реформы, и очистительный огонь философии призван сыграть в этом важном деле немалую роль. Все исторические и психологические данные говорят за то, что русская интеллигенция может перейти к новому сознанию лишь на почве синтеза знания и веры, синтеза, удовлетворяющего положительно ценную потребность интеллигенции в органическом соединении теории и практики, “правды-истины” и “правды-справедливости”». Тогда, по мнению Бердяева, «народится новая душа интеллигенции». Булгаков и Франк выступали за религиозное возрождение. Франк советовал интеллигенции «перейти к творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму». Булгаков считал своим «общественным послушанием» создать такое «учение о личности», которое стало бы для интеллигенции спасительным[9]. Иными словами, религия, вера понималась как интеллектуальное и социальное учение, как идея.

Многочисленные оппоненты «Вех», обычно достаточно поверхностные, упрекали авторов сборника в противоречивости и слабом знании традиций русского общественного движения. Слабость такой критики состояла в том, что веховцы писали скорее о собственном опыте, чем о прошедших веках. Кроме того, поднявшийся шквал свидетельствовал: обвинения, предъявленные авторами «Вех» русской интеллигенции, попали в цель. И дело было не в том, что идеи сборника были новы, – нет, о грядущей смерти интеллигенции в это время говорили многие: за несколько месяцев до выхода сборника ее возвещал на заседании Религиозно-философского общества А.А. Блок, о том же предупреждал Вяч. И. Иванов, причем на его докладе присутствовал П.Б. Струве[10]. Самое важное, что веховцы сами были плотью от плоти революции и интеллигенции. Не случайно их товарищ по кадетской партии П.Н. Милюков призывал веховцев не бороться с фатумом: «Опомнитесь. Вспомните о долге и дисциплине, вспомните, что вы – только звено в цепи поколений, несущих ту культурную миссию… Не вами начинается это дело, и не вами оно кончится. Вернитесь же в ряды и станьте на ваше место. Нужно продолжать общую работу русской интеллигенции с той самой точки, на которой остановило ее политическое землетрясение, ничего не уступая врагам, ни от чего не отказываясь»[11].

Сложно сказать, подействовал ли такой призыв. Веховцы-кадеты не отрекались от своих идей, но и не покинули партию. Входившие в ее ЦК Струве и Изгоев оставались верны радикальной оппозиции. «Вехи» не были пророчеством: будучи хорошей критикой, они не стали указанием настоящего пути. «Настоящий духовный переворот», к которому призывали «Вехи», предполагал лишь «борьбу идей», а этого было мало. Критиковавшие интеллигенцию сами предлагали интеллигентские рецепты спасения. Ожидавшие «национальной революции» по младотурецкому образцу дождались ее в феврале 1917 года: интеллигенция взяла власть, чтобы бессильно уступить ее уголовщине. Дореволюционные идеи «лучших представителей» общественного движения не прошли проверку практикой. Лишь потом, «из глубины» смуты и распада, могло прийти отрезвление и понимание необходимости духовного делания, без которого «борьба идей» была бесплодна.

www.pravoslavie.ru

сборник статей о русской интеллигенции», авторы-веховцы: Vikent.RU

Сборник статей «Вехи», был выпущен в Москве по инициативе М. О. Гершензона.

В числе авторов статей: Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, А. С. Изгоев, Б. А. Кистяковский, П. Б. Струве и С. Л. Франк.

Авторы «Вех» считали Революцию 1905 года ошибкой и предлагали  свои рецепты социальных реформ в стране на пути различных духовных исканий… Вот краткий пересказ основных идей 2 разными критиками сборника:

 

«Для Бердяева спасение русской интеллигенции в «религиозной философии»; для Франка - в «религиозном гуманизме»; для Булгакова - в «христианском подвижничестве»; для Струве - в «государственной мистике», для Изгоева - в «любви к жизни»; для Кистяковского - в «истинном правосознании»; для Гершензона - в старании сделаться «человеком» из «человекоподобного чудовища». Семь нянек семью песенками баюкают дитя: семь врачей семью лекарствами лечат больного. Но недаром говаривал Амвросий Оптинский, давать советы - бросать с колокольни маленькие камешки, а исполнять - большие камни на колокольню таскать».

Мережковский Д.С., Семь смиренных, в Сб.: Вехи pro et contra, СПб, «Русского Христианского гуманитарного института», 1998 г., с. 103.

 

«Вот что говорит, например, А.С. Изгоев: «Средний массовый интеллигент в России большей частью не любит своего дела и не знает его. Он - плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист, непрактичный техник. Его профессия представляет для него нечто случайное, побочное, не заслуживающее уважения». Это, так сказать, общая характеристика. В других статьях сборника она развивается. Н.А. Бердяев утверждает, что у интеллигенции нет любви к истине, открываемой философией. С.Н. Булгаков нашел в ней антихристово начало. Б.А. Кистяковский говорит, что в ней слабо правосознание. П.Б. Струве обвиняет её в анархизме. М.О. Гершензон ставит такой почти медицинский диагноз интеллигенции: «Наша интеллигенция на девять десятых поражена неврастенией. Между нами почти нет здоровых людей - все желчные, угрюмые, беспокойные лица, искаженные какой-то тайной неудовлетворённостью. Все недовольны, не то озлоблены, не то огорчены. То совпадение профессии с врождёнными свойствами личности, которое делает работу плодотворной и дает удовлетворение человеку, для нас невозможно, потому что оно осуществляется только тогда, когда личность выражена в сознании». Он же в другом месте другими словами выражает ту же мысль, которую, очевидно, ощущает с большой остротой и болезненностью: «Мы не люди, а калеки, все, сколько нас есть, русских интеллигентов, и уродство наше даже не уродство роста, как это часто бывает, а уродство случайное и насильственное... Жизнь русского интеллигента -  личная, семейная, общественная - безобразна и непоследовательна, а сознание лишено существенности и силы». Или ещё: «В целом интеллигентский быт ужасен: подлинная мерзость запустения, ни малейшей дисциплины, ни малейшей последовательности даже во внешнем; день уходит неизвестно на что, сегодня так, а завтра по вдохновению, все вверх ногами. Праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, грязь и хаос в брачных и вообще в половых отношениях, наивная недобросовестность в работе, в общественных делах необузданная склонность к деспотизму и совершенное отсутствие уважения к чужой личности, перед властью то гордый вызов, то покладистость, не коллективная, -  я не о ней говорю, - а личная».

Дживелегов А.К., На острой грани (К вопросу о русской интеллигенции), в Сб.: Вехи pro et contra, СПб, «Русского Христианского гуманитарного института», 1998 г., с. 436-437.

 

Издание получило общественный резонанс выдержало за год четыре переиздания общим тиражом 16 000 экземпляров.

Многие критиковали авторов-веховцев:

«В сборнике «Вехи» сошлись люди разных специальностей, и каждый из них зовет русскую интеллигенцию к своему суду и судит её по своим законам. Г. Бердяев (Здесь буква «Г.» в начале фразы означает «господин» - Прим. И.Л. Викентьева) считает себя - неизвестно на каком основании - философом, и он нашёл, что интеллигентская правда противоречит философской истине. Г. Булгаков, в качестве христианина и православного, открыл грех интеллигенции в её героизме, противоположном христианскому подвижничеству и христианскому смирению. Г. Гершензон приглашает русского интеллигента просто «стать человеком», уверенный, очевидно, в том, что сам он, Гершензон, достиг этого высшего из всех званий» - по определению Жуковского. Юрист Кистяковский громит интеллигенцию за то, что она «никогда не уважала права». Политик и государственник Струве уличает интеллигенцию «в безрелигиозном отщепенстве от государства». Для г. Франка, философа культуры, вся беда в нигилизме русской интеллигенции, а г. Изгоев - в чём его специальность, не берусь сказать - пересказывает по чужим трудам, какой процент студенческой молодежи занимается онанизмом. (Точнее, А.С. Изгоев, утверждал, что 75% русской революционной молодёжи - онанисты - Прим. И.Л. Викентьева). Если бы в эту компанию затесался подлинный сапожник, он бы написал статью «Русская интеллигенция и сапоги», из которой было бы совершенно ясно, что интеллигенция в сапожном деле ничего не понимает и что это есть главный её порок. И от этого нестройность хора лишь немногим увеличилась бы. Мы ведь и теперь не знаем, потому ли оказалось у русской интеллигенции семь смертных грехов, что нашлось столько же охотников её обличать, или же перечисленные обличителями пороки все неразрывно связаны с многогрешной природой русского интеллигента и в то же время вполне исчерпывают её греховность. Остаётся неизвестным также, в чем, собственно, общая основа всех этих грехов - по крайней мере, авторы прямо не указывают этого. Мелькает, правда, по всем страницам сборника «безрелигиозность», которая будто и есть мать всех пороков интеллигента. Но господа обличители не потрудились сговориться насчёт того, что понимают они под религией, и мы поэтому не знаем, что такое безрелигиозность. То, что по этому поводу говорится в предисловии, слишком недостаточно и тёмно. «Первенство духовной жизни над внешними формами общежития» - это может значить столь многое и различное, что без дальнейших пояснений оно ничего не значит. Вместо общей мысли - общая фраза».   

Бикерман И., «Отщепенцы» в квадрате, в Сб.: Вехи pro et contra, СПб, «Русского Христианского гуманитарного института», 1998 г., с. 226.

 

Современная оценка идей «Вех» и веховцев по В.Г. Федотовой

 

vikent.ru

Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции читать онлайн, Автор неизвестен

Annotation

ВЕХИ. Сборник статей русских философов начала XX века о русской интеллигенции и её роли в истории России. Издан в марте 1909 г. в Москве. Получив широкий общественный резонанс, к апрелю 1910 г. выдержал четыре переиздания общим тиражом 16000 экземпляров.

Михаил Осипович Гершензон. ПРЕДИСЛОВИЕ

Николай Александрович Бердяев. ФИЛОСОФСКАЯ ИСТИНА И ИНТЕЛЛИГЕНТСКАЯ ПРАВДА

Сергей Николаевич Булгаков. ГЕРОИЗМ И ПОДВИЖНИЧЕСТВО

Михаил Осипович Гершензон. ТВОРЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ

Богдан Александрович Кистяковский. В ЗАЩИТУ ПРАВА

Петр Бернгардович Струве. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ

Семен Людвигович Франк. ЭТИКА НИГИЛИЗМА

Арон Соломонович Изгоев. ОБ ИНТЕЛЛИГЕНТНОЙ МОЛОДЕЖИ

[Исходный doc - http://flibusta.net/]

Михаил Осипович Гершензон. ПРЕДИСЛОВИЕ

Николай Александрович Бердяев. ФИЛОСОФСКАЯ ИСТИНА И ИНТЕЛЛИГЕНТСКАЯ ПРАВДА

Сергей Николаевич Булгаков. ГЕРОИЗМ И ПОДВИЖНИЧЕСТВО

Михаил Осипович Гершензон. ТВОРЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ

Богдан Александрович Кистяковский. В ЗАЩИТУ ПРАВА

Петр Бернгардович Струве. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ[36][1]

Семен Людвигович Франк. ЭТИКА НИГИЛИЗМА

Арон Соломонович Изгоев. ОБ ИНТЕЛЛИГЕНТНОЙ МОЛОДЕЖИ

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

Михаил Осипович Гершензон. ПРЕДИСЛОВИЕ

Не для того, чтобы с высоты познанной истины доктринерски судить русскую интеллигенцию, и не с высокомерным презрением к ее прошлому писаны статьи, из которых составился настоящий сборник, а с болью за это прошлое и в жгучей тревоге за будущее родной страны. Революция 1905-6 гг. и последовавшие за нею события явились как бы всенародным испытанием тех ценностей, которые более полувека как высшую святыню блюла наша общественная мысль. Отдельные умы уже задолго до революции ясно видели ошибочность этих духовных начал, исходя из априорных соображений; с другой стороны, внешняя неудача общественного движения сама по себе, конечно, еще не свидетельствует о внутренней неверности идей, которыми оно было вызвано. Таким образом, по существу поражение интеллигенции не обнаружило ничего нового. Но оно имело громадное значение в другом смысле: оно, во-первых, глубоко потрясло всю массу интеллигенции и вызвало в ней потребность сознательно проверить самые основы ее традиционного мировоззрения, которые до сих пор принимались слепо на веру; во-вторых, подробности события, т. е. конкретные формы, в каких совершились революция и ее подавление, дали возможность тем, кто в общем сознавал ошибочность этого мировоззрения, яснее уразуметь грех прошлого и с большей доказательностью выразить свою мысль. Так возникла предлагаемая книга: ее участники не могли молчать о том, что стало для них осязательной истиной, и вместе с тем ими руководила уверенность, что своей критикой духовных основ интеллигенции они идут навстречу общесознанной потребности в такой проверке.

Люди, соединившиеся здесь для общего дела, частью далеко расходятся между собою как в основных вопросах „веры», так и в своих практических пожеланиях: но в этом общем деле между ними нет разногласий. Их общей платформой является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства. С этой точки зрения идеология русской интеллигенции, всецело покоящаяся на противоположном принципе – на признании безусловного примата общественных форм, – представляется участникам книги внутренно ошибочной, т. е. противоречащей естеству человеческого духа, и практически бесплодной, т. е. неспособной привести к той цели, которую ставила себе сама интеллигенция, – к освобождению народа. В пределах этой общей мысли между участниками нет разногласий. Исходя из нее, они с разных сторон исследуют мировоззрение интеллигенции, и если в некоторых случаях, как, например, в вопросе о ее „религиозной» природе, между ними обнаруживается кажущееся противоречие, то оно происходит не от разномыслия в указанных основных положениях, а оттого, что вопрос исследуется разными участниками в разных плоскостях.

Мы не судим прошлого, потому что нам ясна его историческая неизбежность, но мы указываем, что путь, которым до сих пор шло общество, привел его в безвыходный тупик. Наши предостережения не новы: то же самое неустанно твердили от Чаадаева до Соловьева и Толстого все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них. Может быть, теперь разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса.

Николай Александрович Бердяев. ФИЛОСОФСКАЯ ИСТИНА И ИНТЕЛЛИГЕНТСКАЯ ПРАВДА

В эпоху кризиса интеллигенции и сознания свих ошибок, в эпоху переоценки старых идеологий необходимо остановиться и на нашем отношении к философии. Традиционное отношение русской интеллигенции к философии сложнее, чем это может показаться на первый взгляд, и анализ этого отношения может вскрыть основные духовные черты нашего интеллигентского мира. Говорю об интеллигенции в традиционно-русском смысле этого слова, о нашей кружковой интеллигенции, искусственно выделяемой из общенациональной жизни. Этот своеобразный мир, живший до сих пор замкнутой жизнью под двойным давлением, давлением казенщины внешней – реакционной власти и казенщины внутренней – инертности мысли и консервативности чувств, не без основания называют «интеллигентщиной» в отличие от интеллигенции в широком, общенациональном, общеисторическом смысле этого слова. Те русские философы, которых не хочет знать русская интеллигенция, которых она относит к иному, враждебному миру, тоже ведь принадлежат к интеллигенции, но чужды «интеллигентщины». Каково же было традиционное отношение нашей специфической, кружковой интеллигенции к философии, отношение, оставшееся неизменным, несмотря на быструю смену философских мод? Консерватизм и косность в основном душевном укладе у нас соединялись с склонностью новинкам, к последним европейским течениям, которые никогда не усваивались глубоко. То же было и в отношении к философии.

Прежде всего бросается в глаза, что отношение к философии было так же малокультурно, как и к другим духовным ценностям: самостоятельное значение философии отрицалось, философия подчинялась утилитарно-общественным целям. Исключительное, деспотическое господство утилитарно-морального критерия, столь же исключительное, давящее господство народолюбия и пролетаролюбия, поклонение народу», его пользе, и интересам, духовная подавленность политическим деспотизмом, – все это вело к тому, что уровень философской, культуры оказался у нас очень низким, философские знания и философское развитые были очень мало распространены в среде нашей интеллигенции. Высокую философскую культуру можно было встретить лишь у отдельных личностей, которые, тем самым уже выделялись из мира «интеллигентщины». Но у нас было не только мало философских знаний – это беда исправимая, – у нас господствовал такой душевный уклад и такой способ оценки всего, что подлинная философия должна была остаться закрытой и непонятной, а философское творчество должно было представляться явлением мира иного и таинственного. Быть может, некоторые и читали философские книги, внешне понимали про,: читанное, но внутренне так же мало соединялось с миром философского творчества, как и с миром красоты. Объясняется это не дефектами интеллекта, а направлением воли, которая создала традиционную, упорную интеллигентскую среду, принявшую в свою, плоть и кровь народническое миросозерцание и утилитарную оценку, не исчезнувшую и по сию пору. Долгое время у нас считалось почти безнравственным отдаваться философскому творчеству, в этом роде занятий видели измену народу и народному делу. Человек, слишком, погруженный в философские проблемы, подозревался в равнодушии к интересам крестьян и рабочих. К философскому творчеству интеллигенция относилась аскетически, требовала воздержания во имя своего бога – народа, во имя сохранения сил для борьбы с дьяволом – абсолютизмом. Это народнически-утилитарно-аскетическое отношение к философии осталось и утех интеллигентских направлений, которые по видимости преодолели народничество и отказались от элементарного утилитаризма, так как отношение это коренилось в сфере подсознательной. Психологические первоосновы такого отношения к философии, да и вообще к созиданию духовных ценностей можно выразить так: интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества. Это одинаково верно и относительно сферы материальной, и относительно сферы духовной: к философскому творчеству русская интеллигенция относилась так же, Как и к экономическому производству. И интеллигенция всегда охотно принимала идеологию, в которой центральное место отводилось проблеме распределения и равенства, а все творчество было в загоне, тут ее доверие не имело границ. К идеологии же, которая в центре ставит творчество и ценности, она относилась подозрительно, с заранее составленным волевым решением отвергнуто и изобличить. Такое отношение загубило философский талант Н. К. Миха ...

knigogid.ru

«Вехи» как философский бестселлер / Проблемное поле / Главная

Золотой век русской философии

«Вехи» это абсолютный и неповторимый в истории России философский бестселлер. В конце ХХ века были попытки создать нечто подобное, но все попытки остались «широко известными в узких кругах», несравнимыми с всероссийским, без преувеличения, резонансом, произведенным «Вехами». Лишь в течение 1909 года вышло пять изданий «Вех», в печати с марта 1909 по февраль 1910 года появилось 218 откликов на него. По современным меркам это, условно говоря, равнозначно трансляции содержания статей Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, М.О. Гершензона, А.С. Изгоева, Б.А. Кистяковского, П.Б. Струве, С.Л. Франка по всем каналам телевидения, не только центрального, но и регионального. Ведь о «Вехах» написали практически все русские газеты. За рукописью сборника гонялись издатели, рассчитывая на верную прибыль. Это нашло свое отражение и в литературе, например, в «Жизни Клима Самгина» Максима Горького: бойкий журналист Иван Дронов с сожалением сообщал Климу, что ему не удалось заполучить для публикации текст «Вех». Дронов восхищался: «Эта книжечка – наскандалит! Выдержит изданий пяток, а то и больше. Ах, черти…»[1]. В 1909–1910 годах были опубликованы пять сборников, в которых дебатировалась проблематика «Вех»: «В защиту интеллигенции», «Вехи» как знамение времени», «Интеллигенция в России», «По Вехам. Сборник статей об интеллигенции и национальном лице», «Из истории новейшей русской литературы». В России и за границей устраивались обсуждения сборника, а П.Н. Милюков предпринял лекционное турне против «Вех».

«Вехи» были восприняты как вызов важнейшим понятиям русского образованного общества. Отсюда всплеск откликов от всех его слоев: консерваторов (В.В. Розанов, архиепископ Антоний), левых демократов (М.А. Антонович, Н.В. Валентинов), либералов (П.Н. Милюков, Р.В. Иванов–Разумник), революционеров (Г.В. Плеханов, В.И. Ленин, В.М. Чернов). Откликнулись писатели и поэты (Л.Н. Толстой, А. Белый, Д.С. Мережковский, П.Д. Боборыкин), философы и социологи (М.М. Ковалевский, Е.Н. Трубецкой), журналисты и литературные критики. Реакции были многообразными: от острых и двусмысленных выпадов амбициозного Мережковского (который, скорее всего, был обижен на то, что Гершензон, рассылавший письма–приглашения участникам сборника, обошел его стороной)[2] до сочувственных и доброжелательных оценок Е.Н. Трубецкого. Идеи «Вех» отождествляли с «православием, самодержавием, народностью», называли «кощунством», «мемуарами унтер–офицерской вдовы», «Цусимой литературы, аферизма и фарисейства», приравнивали к черносотенству, с одной стороны, к «национальному отщепенству» – с другой[3].

О чем свидетельствует грандиозный успех сборника и что он обозначает как веха («значковый шест», по В.И. Далю) в истории русской культуры? Прежде всего, «Вехи» были «значком» того высокого уровня интеллектуального и общекультурного влияния, которого достигла философия в России начала ХХ века. Ведь «Вехи» – это не какой–то политический памфлет (от политики авторы сборника принципиально дистанцировались), а философское произведение, замечательный образец вольного философствования, посвященного оценке своеобразия национальной психологии, миросозерцания русской интеллигенции, ее отношения к религии, философии, культуре, праву, этике. «Вехи» – составная часть русского Серебряного века. На самом деле для философии это был Золотой век. Сборник отражал замечательное развитие философской мысли, достигнутое в России в начале ХХ столетия. Это не «кружковая» и не «салонная» философия времен славянофильско–западнических дискуссий 30-х – 40-х годов XIX века, названных Г.В. Флоровским временем «философского пробуждения». Русская философия в начале ХХ века вступила в эпоху зрелости и «цветущей сложности», она характеризовалась разнообразием оригинальных творческих достижений как рационалистического (А.А. Богданов, Г.Г. Шпет, Д.И. Менделеев, Г.И. Челпанов, А.И. Введенский), так и религиозно–метафизического характера (С.Н. и Е.Н. Трубецкие, Н.О. Лосский, Л.М. Лопатин, В.В. Розанов, Н.Ф. Федоров, П.А. Флоренский). Разумеется, к известным философам надо причислить и самих веховцев – Бердяева, Струве, Франка, Булгакова. Высокого профессионального уровня достигла университетская философия, в том числе философско–правовая мысль (Б.Н. Чичерин, П.И. Новгородцев, Л.И. Петражицкий, И.А. Ильин, Н.М. Коркунов).

Причем в преподавании не существовало безраздельного господства какого–либо одного типа философии, распространялись и равно сосуществовали идеи гегельянства, кантианства и неокантианства, позитивизма, персонализма и феноменологии. Марксизм при всем том значительном влиянии, которое он имел на общественную мысль, в начале ХХ в. не был специфическим направлением «профессорской» философии и в университетских курсах не рассматривался в качестве самостоятельного философского течения[4]. К этому надо прибавить также духовно–академическую философию, развивавшуюся в четырех духовных академиях – в Москве, Киеве, Петербурге и Казани. Достаточно сказать, что в Московской духовной академии преподавал философию П.А. Флоренский, «русский Леонардо да Винчи», как его назвали впоследствии, – универсальный гений в области философии, богословия, математики и естественных наук. А в Казанской духовной академии работал профессор В.И. Несмелов, автор двухтомной «Науки о человеке», предвосхитившей религиозно–экзистенциальную философию Н.А. Бердяева, в чем он признавался в философской автобиографии «Самопознание».

В этот период главный российский философский журнал «Вопросы философии и психологии» с числом подписчиков до двух тысяч превратился в крупнейший философский журнал Европы. По примеру Московского психологического общества в России в начале ХХ века действовал уже целый ряд философских обществ: Московское религиозно–философское общество памяти Вл. Соловьева, Философское общество при Петербургском университете, Религиозно–философское общество в Петербурге–Петрограде и др. Выпускались разнообразные философские журналы («Логос», «Мысль», «Мысль и слово» и др.), кроме того все «толстые» журналы публиковали философские статьи, русские и переводные («Вестник Европы», «Мир Божий», «Русское богатство», «Русский вестник», «Современный мир», «Образование» и др.)[5].

Очевидно, что Золотой век русской философии далеко позади оставил афоризм П.А. Ширинского–Шихматова, министра народного просвещения в правительстве Николая I: «Польза философии не доказана, а вред от нее возможен». Философия в России в начале прошлого века расцвела как цветок, поразительный по многообразию красок. Это время наивысшего общественного признания и влияния философии, о чем свидетельствует сам феномен «Вех». В это же время была осознана «существенная оригинальность» (слова В.Ф. Эрна) собственно русской философской традиции, которая была открыта подобно тому, как в предыдущем столетии Н.М. Карамзин «открыл» русскую историю. Этому открытию в немалой степени способствовали сами веховцы, – как в самом сборнике, подчеркнувшем особое значение религиозной философской мысли П.Я. Чаадаева, славянофилов, Ф.М. Достоевского и В.С. Соловьева, – так и за его пределами. Здесь особенно велика заслуга М.О. Гершензона, опубликовавшего впервые собрания сочинений И.В. Киреевского и П.Я. Чаадаева.

«Цветущая сложность» русской философии просуществовала до высылки осенью 1922 года из Советской России большой группы философов, в числе которых были пятеро из семи веховцев (кроме М.О. Гершензона и Б.А. Кистяковского, умершего в 1920 году). Наиболее полная подборка архивных материалов по «философскому пароходу» свидетельствует об отсутствии у высланных веховцев собственно контрреволюционных настроений[6]. Хотя на допросах, предшествовавших высылке, веховцы не скрывали свои критические суждения относительно диктатуры пролетариата, «партийной» и «классовой точки зрения» и т.п., что полностью совпадало с их взглядами, высказанными еще в 1909 году. Н.А. Бердяев на допросе назвал демократию «ошибкой», а свою идеологию – аристократической «не в сословном смысле, а в смысле господства лучших, наиболее умных, талантливых, образованных, благородных», подчеркнул свою веру, как и двенадцать лет назад, не в материальное, а в «духовное возрождение». При этом он заявил: «Не признаю себя виновным в том, что занимался антисоветской деятельностью, и особенно не считаю себя виновным в том, что в момент внешних затруднений для РСФСР занимался контр–революционной деятельностью»[7]. Таким образом, очевидно, что веховцы представляли опасность не какой–то своей контрреволюционной деятельностью (которую они не вели, однако она им вменялась в вину как повод для изгнания из страны), но своим духовным потенциалом и влиянием, которому новая власть была бессильна что–либо противопоставить, поскольку собственных философов тогда не имела. Высылка была актом подрыва большевистским безнациональным интернационализмом высоких достижений русской духовной культуры[8]. Ведь русская философия, тесно связанная с православной религией и основами восточнохристианской цивилизации, представляла «лицо России», лучшие образцы ее духовного творчества. Россия их потеряла, а Запад их неожиданно приобрел[9].

Причем, высланная русская философия была с интересом воспринята на Западе вовсе не в силу своего «прозападного» характера, скорее наоборот, она привлекала внимание тем, что в ней содержалась фундаментальная критика западной культуры и цивилизации, гораздо более острая и оригинальная, чем та, которая имела место в марксизме и в атеистическом социализме. Последний справедливо раскрывался веховцами именно как органический продукт западной, новоевропейской культуры. Высылка была началом того нигилистического натиска, в результате которого в советские времена, по словам В. Распутина, – «Нельзя было вымолвить русское слово. Жили с обдерганной литературой, историей, философией». Сам акт высылки и ее разрушительные культурные последствия представляются как сбывшиеся предостережения «Вех». С.Н. Булгаков определил характер русской революции как интеллигентский, что верно не только по отношению к событиям 1905–1907 гг., но и по отношению к последующим переломам в русской жизни, включая горбачевскую перестройку и ельцинские реформы. Плоды интеллигентской революции суть явления вненациональные, беспочвенные, никак не связанные с коренными основами и традициями русской жизни, с христианской религией. Интеллигентское политическое сознание безрелигиозно, основано на атеизме, но имеет немало сходств с религией, приобретает черты своего рода атеистической псевдорелигии. Партийная непримиримость, сходная с крайней религиозной нетерпимостью, любовь к крайностям, пристрастие к уравнительности – эти псевдорелигиозные качества интеллигенции имеют выраженную противокультурную, антинациональную направленность. – Все это было блестяще изложено в «Вехах».

«Польза философии не доказана…»

Есть основания утверждать, что бессмертный афоризм Ширинского–Шихматова о «недоказанности» пользы философии в чем–то возродился в постсоветское время. Правда, для «единственного европейца в России», т.е. главного просветителя, каковым являлось, по определению Пушкина, российское правительство в XVIII–XIX вв., ограничительные меры в отношении философии носили временный характер. Другое дело – современная российская власть, существующая уже в постпросветительской парадигме. Она не испытывает потребность в философском знании, в отличие от своей советской предшественницы, пестовавшей нужную ей философию, правда вовсе не потому, что носители власти были интеллектуалами, но потому, что философия создавала необходимую идеологическую опору для официальной коммунистической идеологии. Для современной же власти гораздо удобнее опереться на духовный авторитет русской православной церкви, тем более, что это не требует от нее каких–либо специальных затрат.

Теперь и философия вернулась к своему естественному состоянию, она также отделена от власти, внимание которой направлено в сторону «более практических» дисциплин – юриспруденции и политологии. Но какие–то философские обобщения и заявления все же нужны, поэтому требуемые периодически отвлеченные интеллектуальные ориентиры производятся самой же властью. Насколько успешно – можно судить по неуклюжим попыткам, в историко–философском отношении безграмотным, «сформулировать национальную идею».

Существование философии и развитой философской (шире – интеллектуальной) среды ныне не относится к числу государственных приоритетов. Современный журнал «Вопросы философии» имеет фактически такой же тираж, как и дореволюционный журнал «Вопросы философии и психологии» (это не упрек журналу, а упрек обществу, где не любят то, что «Вехи» называли «философской истиной»). К тому же нынешние «Вопросы» нельзя купить в розницу, журнал доступен только подписчикам. И это при наличии в стране Института Философии РАН, многих философских факультетов и тысяч вузов, где преподается философия (сейчас мы не говорим о качестве этих вузов). Разумеется, и сейчас, и в начале прошлого века издание философского журнала было убыточным, а не коммерческим проектом. Но раньше его поддерживали издатели–меценаты – братья Н.А. и А.А. Абрикосовы. Просвещенная меценатка М.К. Морозова тогда организовала специальное философское книгоиздательство «Путь», в котором публиковались и авторы «Вех». Она же поддерживала журнал «Вопросы философии и психологии» и другие философские предприятия. (Сейчас таких меценатов нет. Гораздо престижнее сейчас поддерживать элитные спортивные проекты). Правда, кроме «Вопросов философии» сегодня есть горстка малотиражных так называемых «ваковских» журналов, куда выстроилась огромная очередь желающих опубликоваться соискателей ученых степеней. Причем, последние в качестве кандидатского минимума теперь должны сдавать не философию, а небывалую ранее, изобретенную под патронажем чиновников позитивистскую дисциплину – «история и философия науки». Что же касается преподавания философии, то в большинстве вузов оно осуществляется в таком урезанном виде, что, действительно, от такого преподавания нет никакой пользы.

Вспоминается четвертый Российский Философский конгресс, который проходил в 2005 году в МГУ имени М.В. Ломоносова и собрал более полутора тысяч российских и иностранных участников. Мероприятие такого уровня, например, во Франции, где издается популярный журнал по философии тиражом сто тысяч экземпляров, наверняка собрало бы «большую прессу». Поразительно, но на Российском Философском конгрессе вообще не было никакой прессы, хотя соответствующие приглашения были разосланы в разные издания. Философия сегодня сплошь и рядом вытесняется дисциплиной «более полезной» и, очевидно, более престижной для власти и ее отдельных представителей – политологией. Причем политологами в России стали именовать, в отличие от Запада, не только специалистов в области political science (то есть собственно политической науки), но также и журналистов, газетных и телевизионных, государственных и негосударственных чиновников, депутатов разных уровней, предпринимателей, словом всех, кто так или иначе соприкасается в своей деятельности с политикой. Как представитель столь неопределенной, но массовой специальности политолог чуть ли не сравнялся по численности с охранником. Вполне вероятно, что молниеносное по срокам образование в МГУ нового политологического факультета, отдельного от философского отдельного от философского есть отражение все того же представления о «недоказанности» пользы философии. Однако есть основание предполагать, что вне традиций свободного философского дискурса эта новая образовательная структура может стать своего рода «медвежьей услугой» для власти. Ведь государству требуется не комплиментарная политическая тусовка, а глубокий реалистический анализ того, что есть на самом деле, остро актуальный в условиях глобального кризиса. Напомню медицинское значение слова «кризис»: это состояние между жизнью и смертью, в данном случае это вопрос о дальнейшем существовании мировой экономической цивилизации как таковой. Вопросы такого эсхатологического характера политологам (особенно нынешним) «не по зубам». Государственные структуры, ответственные за формирование образовательной политики, поддерживают курс на дегуманитаризацию и дегуманизацию, на утеснение в преподавании философии как фундаментальной дисциплины мировоззренческого профиля, рассматриваемой в государственных образовательных стандартах наравне с физкультурой. Прагматистский подход к образованию в целом прослеживается и в акценте на так называемый «компетентностный» принцип, нацеленный на формирование не знаний и мировоззрения, а на минимальные «компетенции».

Создание новой элиты

Нынешним сторонникам «тощего духом» утилитарного подхода к образованию уместно напомнить философско–образовательное кредо великого хирурга Н. И. Пирогова, который был также видным деятелем народного просвещения. Пирогов писал: «К чему вы готовите вашего сына?» – кто–то спросил меня. – Быть человеком, – отвечал я. «Разве вы не знаете, сказал спросивший, – что людей собственно нет на свете: это одно отвлечение, вовсе не нужное для нашего общества. Нам необходимы негоцианты, солдаты, механики, моряки, врачи, юристы, а не люди». Правда это или нет?»[10]. Знаменитый вопрос Пирогова, подчеркивающий первостепенное значение духовных, моральных ценностей, высветил традиционное внимание русской философии к человеку, с особой силой выраженное Достоевским: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком»[11]. Эту же линию продолжили веховцы, в особенности Бердяев, Булгаков, Струве, Франк. В самом начале ХХ века они приняли участие в первом коллективном манифесте русских философов «Проблемы идеализма» (1902), предшественнике «Вех». В «Проблемах идеализма» была отчетливо выражена мысль о бесперспективности чисто политической трансформации общества, не затрагивающей сферу морали и духовных ценностей. Уже тогда была подчеркнута необходимость синтеза общечеловеческих идеалов справедливости и достоинства с идеалами индивидуального самосовершенствования человека, поскольку лишь персонифицированные гуманитарные идеалы, направленные на моральное совершенствование человека и общества, могут служить основой прогресса, лишь они обладают абсолютной ценностью.

Можно ли назвать такую позицию элитарной? Бесспорно. Психологически она стимулировалась тревогой перед лицом надвигающейся «охлократии», угрожающей существованию высоких образцов культуры и философии. Как мы знаем теперь, эти тревоги не только сбылись, но и стали еще более актуальными в XXI веке.

Нельзя согласиться с одной позицией в актуальной статье Валентина Толстых, открывшей дискуссию в «Литературной газете», посвященную «Вехам». Ее автор показал, что веховский диагноз русских национальных болезней актуален по-прежнему, но ценность его снижается потому, что веховцы, как считает Толстых, отдали «дань феодальной архаике», выступая за сохранение самодержавия[12]. По–видимому, основанием для «любви» веховцев к самодержавию показалась в данном случае известная фраза Гершензона, которая в свое время вызвала яростную критику с разных сторон. Он писал: «К а к о в ы м ы е с т ь (разрядка Гершензона, – авт.), нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»[13].

В примечании ко второму изданию «Вех» Гершензон специально выделил слова «каковы мы есть», поясняя тем самым, что эта фраза вовсе не есть «публичное признание в любви к штыкам и тюрьмам». Здесь лишь подчеркнута пропасть, отделяющая народ и интеллигенцию, которая строит планы «спасения» народа по своим «интеллигентским» рецептам, нисколько не согласующимся с подлинными народными интересами. Разумеется, никто из веховцев не был поклонником самодержавия и вообще не занимал какую–либо позицию на правой стороне российского политического спектра. Напротив, идейный «костяк» сборника составили люди в прошлом левых убеждений, включая основателя российской социал–демократии Струве, а также легальных марксистов Булгакова, Франка и Бердяева. Последний, как известно, был сослан в Вологду за участие в Киевском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса».

Надо понять, что отказ от левых воззрений у веховцев произошел вовсе не потому, что они «перекрасились» в правых, наподобие бывших советских «научных коммунистов», сегодня ставших «рыночными политтехнологами». Еще раз подчеркнем, что позиция «Вех» принципиально не политическая, но метафизическая, они подчеркивали жизненную необходимость для России сохранения ее духовной культуры и настаивали на том, что именно от этого зависит ее судьба. Именно в этом смысле они «звали в прошлое, а не вперед». Вообще–то слова и дела совсем не «передовые» в одном историческом контексте, в других обстоятельствах выглядят настоящими пророчествами. И наоборот. В прошлое канули антивеховские обвинения и заявления «передовых» либералов и революционеров. А «Вехи» оказались правы, поскольку выступили против интеллигенции, которая буквально «свихнулась» на сиюминутной политике и показали, что главные вопросы жизни нации решаются «по ту сторону правого и левого».

Нисколько не изменилась эта позиция авторов сборника и в эмиграции. Вправо эволюционировал лишь Струве, который, однако, никогда не выступал за реставрацию монархии Романовых и остро критиковал ее за «реакционное недомыслие»[14]. «Культурный элитизм» веховцев, вместе с тем, был направлен против калечащих последствий распространения массовой культуры в российском обществе, то есть против того, что теперь именуется «попсой», – против «мутной волны порнографии и сенсационных изделий» и других суррогатов культуры. – Позиция, чрезвычайно актуальная и в наше время. Веховское понимание культуры, в характерной для русской философии версии, общей для многих отечественных мыслителей, противостоит понятию цивилизации. Культура понималась веховцами прежде всего как совокупность высших духовных ценностей (религиозных, философских, эстетических, моральных), которые не могут быть отождествлены с ценностями индустриальной цивилизации, комфортом, материальным благополучием, распространением грамотности и просвещения.

В сборнике не отрицалась также важность и полезность для России правовой культуры, о чем специально писал Б.А. Кистяковский, предвосхищая, в каком–то смысле, сегодняшнюю критику «правового нигилизма» Д.А. Медведевым. Однако вместе с тем, «Вехи» подчеркивали высшую значимость для нации и государства фундаментальных духовных ориентиров, непреходящих ценностей. С этих позиций было подвергнуто критике утилитарное понимание культуры, разумеющее «железные дороги, канализацию и мостовые». Разумеется, не следует представлять веховцев некими снобами, «переполненными» культурой до такой степени, что им не было никакого дела до реальной русской жизни, в которой как раз нет (и по–прежнему нет) «ни дорог, ни канализации». Они нисколько не закрывали глаза на российскую «нецивилизованность», указывая на необустроенность русской жизни, на важность для России «повышения производительности материальной» (Франк). Но веховцы отнюдь не считали, что «внешнее устроение жизни», основанное на «механико–рационалистической теории счастья» является конечной смысловой проблемой для русского человека (в наше время эта теория поддерживается рекламой: «Бери от жизни все»). Гораздо важнее сохранить те бесценные духовные сокровища, которые Россия копила в течение столетий.

Нужна «новая элита», способная их воспринять. Но где она сегодня? Она формируется, и именно она будет определять будущее России как «сильного государства» и самостоятельной цивилизации. Для России с ее безграничными ресурсами все хозяйственные проблемы потенциально разрешимы. Этой точки зрения придерживались, по существу, все серьезные русские мыслители. Характерно, что Г. П. Федотов, один из продолжателей веховских идей, считал, что все хозяйственные трудности в России порождены «головотяпами», которые когда-нибудь переведутся. И он же считал, что интеллигенция как второе главное произведение Петра I (после империи) выполнила свою историческую просветительскую роль. Она сполна «отдала свой долг» народу и теперь задача стоит в обратном порядке: народ и общество должны обеспечить «тот воздух культуры, которым дышит всякая уважающая себя нация». Скажем по–другому: глобальный кризис Россия переживет. Она не переживет только крушение собственной цивилизации, основу которой составляют не какие–то котировки акций и прочие «экономиксы», а тысячелетние ценности, среди которых и богатство отечественной философии.

Участниками сборника «Вехи» было решительно отвергнуто укоренившееся среди интеллигенции представление о примате политики над философией, утилитарное понимание «интеллигентской правды» в ущерб «философской истине». Это прекрасно понял В.В. Розанов, один из немногих, кто положительно оценил «Вехи». «Книга эта не обсуждает совершенно никаких программ, – писал он, – когда вся публицистика целые годы только этим и занята! «Вехи» говорят только о человеке…»[15]. Что из этого следует для сегодняшней жизни? Очевидно, – понимание того, что эпоха 1990-х – 2000-х годов обозначила необходимость перехода к новому пониманию человека и его мировоззрения. Если говорить всерьез об избавлении российской зависимости «от трубы» и о переходе к инновационной модели развития, то для этого требуется другой человек – не просто сознательный «представитель электората», и не просто подготовленный «компетентный исполнитель». Нужен человек творческий, обладатель целостного мировоззрения, основанного на гармоничном сочетании знаний в области науки, религии и философии.

Принципиально антиутилитарная, антисциентистская позиция сборника, его критика политизированной интеллигенции, были главными причинами ответных выпадов в адрес «Вех». Необходима, подчеркивала либеральная критика «Вех», прежде всего, внешняя свобода – «сначала реформа», а потом уже человек. То есть – не реформа для человека, а человек как материал для реформы. – Позиция, вполне выражающая кредо нынешних российских реформаторов, в «веховском смысле» аутентичных интеллигентов. Секретом успеха «Вех» было блестящее проникновение в сознание «среднего интеллигента». Этот слой дал России массу культурных деятелей, но он же породил людей амбициозных, считающих себя «солью земли», – беспочвенных и безнациональных «апатридов». В примечаниях к своей статье Гершензон привел известную цитату из письма А.П. Чехова. Он писал: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр». И далее Гершензон добавляет: «Последние слова Чехова содержат в себе верный намек: русская бюрократия есть в значительной мере плоть от плоти русской интеллигенции».

Этот прозрачный намек остается по–прежнему столь же актуальным, как и призыв Бердяева к «нарождению новой души интеллигенции». И вот, сто лет спустя зададим вопрос: народилась ли эта «новая душа»? В более узком смысле его можно сформулировать так: поняты ли, наконец, «Вехи»? Понят ли этот непревзойденный философский бестселлер, разгадавший самосознание интеллигенции, с ее блужданиями, шараханием, слепотой, ошибками и ложью, нелюбовью ко всему родному и поразительным пристрастием ко всему «общечеловеческому», к вождизму и сервилизму, лжепророчествам и унижению. Именно об этом ярко, всесторонне, подробно говорят «Вехи». Решены ли те отнюдь не только «интеллигентские» проблемы, которые были опознаны и выражены авторами сборника с исключительной силой? Ответы предоставляю сделать читателям.

* * *

[1] Горький М. Собрание сочинений в тридцати томах. Т. 22. М., 1953. С. 234.

[2] Ревность Мережковского к небывалому успеху сборника приняла, можно сказать, комическое направление. На заседании Религиозно–философского общества в Петербурге от 21 апреля 1909 г., специально посвященного обсуждению «Вех» (с участием двух веховцев – Струве и Франка) Мережковский выступил с антивеховским докладом, который закончил словами: «Да здравствует русская интеллигенция, да здравствует русская революция!». Автор отчета об этом заседании пишет: «Конечно, никто и помимо Струве и Франка не мог серьезно поверить, что Мережковский вдруг стал радикальным защитником революционной интеллигенции. Но и Струве и Франк очень ярко оттенили эту «легкость необыкновенную в мыслях», которая привела Мережковского на несвойственную ему позицию» // Ермичев А.А. Религиозно–философское общество в Петербурге (1907–1917). Хроника заседаний. СПб., 2007. С. 60–61.

[3] Наиболее полное представление о разнообразии оценок сборника дает антология: Вехи: Pro et Contra. Сост., вступ. ст. и прим. В.В. Сапова. СПб., 1998.

[4] Например, в популярном университетском учебнике Г.И. Челпанова К. Маркс и Ф. Энгельс упоминаются лишь как выразители «этического скептицизма» в «новейшей философии», отрицающей «существование общепризнанных моральных принципов». (Челпанов Г. Введение в философию. 3–е изд. Киев, 1907. С. 314–315). В то же время Челпанов подробно рассматривает такие современные течения как эмпириокритицизм, критический реализм, трансцендентальный идеализм, спиритуализм, имманентную школу и др.

[5] Об этом см.: Философское содержание русских журналов начала ХХ века. Статьи, заметки и рецензии в литературно–общественных и философских изданиях 1901–1902 гг. Библиографический указатель. Отв. ред. А.А. Ермичев. СПб., 2001; Философское содержание русских журналов начала ХХ в. Вып. 2. Статьи, заметки и рецензии в изданиях духовных и светских учебных заведений, общенаучных, критико–библиографических, общественно–политических и иных журналах. Библиографический указатель. Сост. А.А. Ермичев. СПб., 2006. Второй выпуск библиографического указателя А.А. Ермичева содержит описание 4226 философских журнальных публикаций досоветского времени.

[6] Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК–ГПУ. М., 2005.

[7] Там же. С. 216.

[8] О нигилистическом отношении главных идеологов большевизма к русской культуре свидетельствует позиция Наркомпроса, в 20–е годы разрабатывавшего планы перевода письменности на латиницу. Не приходится сомневаться, что будучи реализованным, этот план начисто лишил бы все поколения советских людей исторической памяти, способности воспринимать свое культурное наследие. Яркой характеристикой нигилизма лидеров большевизма служит позиция Л. Троцкого: «…А что мы дали миру в области философии или общественной науки? Ничего, круглый нуль! Попытайтесь назвать какое–нибудь русское философское имя, большое и несомненное. Владимир Соловьев, которого обычно вспоминают только в годовщину смерти? Но туманная метафизика Соловьева не только не вошла в историю мировой мысли – она и в самой России не создала никакого подобия школы. Кое–чем позаимствовались у Соловьева гг. Бердяев, да Эрн, да Вячеслав Иванов… А этого маловато» (Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991. С. 268.).

[9] «В отличие от писателей, известность которых не выходила за круг эмиграции, работы русских философов получили в Западной Европе широкое распространение. Их знали не только в русских кварталах Берлина и Парижа – они сделались величинами мирового масштаба, а русская философская мысль благодаря их трудам стала частью философской культуры человечества» // Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК–ГПУ. 1921–1923. М., 2005. С. 5.

[10] Пирогов Н.И. Вопросы жизни // Сочинения. Т. 2. СПб., 1887. С. 3.

[11] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 28, кн. 1. С. 63.

[12] Толстых В. Вехи 2009 // Литературная газета. № 1 (6205), 14–20 января 2009. С. 4.

[13] Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 90.

[14] Струве П.Б. Дневник политика (1925–1935). Москва–Париж, 2004. С. 159.

[15] Вехи: Pro et Contra. СПб., 1998. С. 400.

www.russ.ru

Лекция Дмитрия Быкова "ВЕХИ". СБОРНИК СТАТЕЙ О РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ (1909) "

Источниклекция №10ВЕХИ. СБОРНИК СТАТЕЙ О РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ (1909 год)аудио (mp3)содержание сборника:Михаил Осипович Гершензон — «Предисловие»Николай Александрович Бердяев — «Философская истина и интеллигентская правда»Сергей Николаевич Булгаков — «Героизм и подвижничество»Михаил Осипович Гершензон — «Творческое самосознание»Александр Самойлович Изгоев — «Об интеллигентной молодежи»Богдан Александрович Кистяковский — «В защиту права»Пётр Бернгардович Струве — «Интеллигенция и революция»Семён Людвигович Франк — «Этика нигилизма»Быков о том, за что ненавидели русскую интеллигенцию. И почему за сто лет ничего не изменилось. Сборник «Вехи». 1909 год. В десятом выпуске проекта «Сто лекций» лекций Дмитрий Быков рассказывает о самой шумной книге 1909 года, а возможно и всего Cеребряного века — сборнике статей о русской интеллигенции «Вехи». Почему в ненависти к этой книге сошлись непримиримые Ленин и Мережковский, за что при всех нападках на интеллигенцию можно поблагодарить создателей сборника, почему «судьба русской гражданственности оказалась под вопросом», почему критика интеллигенции совсем не изменилась за сто лет, и многое другое.Проект Дмитрия Быкова «Сто лекций» на Дожде. Вся история XX века в сотне литературных шедевров. Один год — одна книга. И одна лекция.стенограммы всех лекций на одной страничке— Здравствуйте, дорогие друзья! Нам предстоит с вами сейчас поговорить в рамках проекта «100 лет ― 100 книг» о самой шумной книге 1909 года. Я думаю, по большому счету, что это же и самая шумная публицистическая и философская книга всего русского Серебряного века, а, может быть, и всей русской публицистики XX века. Речь идет о сборнике «Вехи», который был написан большей частью в 1908 году, вышел весной 1909 года и прославился так, что главный российский кадет Милюков объездил много городов России с циклом лекций о «Вехах», и, по воспоминаниям большинства участников сборника, недостатка в слушателях и полемистах у него не было.Желающих проследить историю этого контекста я отсылаю к довольно занятной статье Сапова «Вокруг «Вех» (Полемика 1909–1910 годов)», ссылка на нее, кстати, есть и в Википедии. Сборник этот удостоился критической атаки сразу от двух непримиримых и, может быть, наиболее влиятельных мыслителей этой эпохи: от Ленина и от Мережковского, которым очень трудно было на чем-либо сойтись. Но вот на ненависти к «Вехам» они сошлись. Ленин называл «Вехи» «блистательным примером либерального ревизионизма», для Мережковского это тоже, в общем, книга отступническая.Этот сборник статей об интеллигенции как раз очень объясним типологически. В России после каждой большой революции обязательно происходит сборник ренегатских статей. Это «Вехи», это «Смена вех», когда после русской революции сразу несколько евразийцев, мыслителей, которые видят в России прежде всего империю, во главе с Устряловым выпустили сборник, говорящий: «Да, в России произошла революция, но наш долг ― покориться Сталину как красному царю». Это и сборники «Из глубины» и, в особенности, «Из-под глыб», сборник 1972 года, где уже появилась прославленная статья Солженицына «Смирение и самоограничение как категории национальной жизни». Видите, интеллигенции надо смиряться и самоограничиваться, а вовсе не устраивать глобальные перемены.

Собственно, многие, в том числе Сергей Франк, один из участников сборника, вспоминают, что изначально и замысел-то сборника был другим. Гершензон, которому и принадлежит идея, собирался критиковать интеллигенцию с позиции ее чрезмерной сложности, удаленности от народа. Остальные в результате стали на нее нападать за ее чрезмерную простоту, необразованность, узость. Бердяев нападает, потому что интеллигенция не знает философии и истории. Его статья так и называется ― «Философская истина и интеллигентская правда», то есть она показывает всю мелочность интеллигентских правд.

Гершензон в своей статье дописался до того, от чего ему потом пришлось многократно открещиваться. Эта цитата сопровождает его всю жизнь. Как это ни странно, главным событием и свершением Гершензона в его биографии стала не замечательная книга «Мудрость Пушкина», в которой впервые прослежены главные пушкинские темы, а вот эта пресловутая цитата, в которой сказано:

«Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, ― бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Хотя следовало бы, конечно, проследить эту нехитрую разводку, ведь совершенно очевидно, что власть одной рукой заграждает, а другой науськивает, делает все для народной ярости и натравливает этот самый народ на интеллигенцию, хотя раньше ничего подобного бы не произошло.

«Вехи» хороши одним ― они осмысливают сам феномен русской интеллигенции, который до этого, в общем, никакого осмысления не получал. Гершензон совершенно справедливо в своей статье указывает, что революция была в основном не народной. Революция была интеллигентской. Именно Петр I, отец русской интеллигенции и начало ее воплощения, прорубил окно в Европу, из которого к нам идет, как пишет Булгаков в своей статье, «то ядовитый, то живительный воздух». Чем он ядовит ― отдельная статья, заслуживающая особого рассмотрения.

Непосредственный повод к дискуссии об интеллигенции обозначен тем же Булгаковым в статье «Героизм и подвижничество», как он пишет, в размышлениях о религиозной природе русской интеллигенции:

«Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от нее ожидали. Положительные приобретения освободительного движения все еще остаются, по мнению многих, и по сие время по меньшей мере проблематичными. Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии». Кажется, прямо как вчера все написано. «Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремой. Русская гражданственность, омрачаемая смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением нравов, пошла положительно назад. Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий». Святая правда, и применительно к нынешнему моменту тоже. «Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России. И, во всяком случае, теперь, после всего пережитого, невозможны уже как наивная, несколько прекраснодушная славянофильская вера, так и розовые утопии старого западничества. Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности».

Насчет государственности, конечно, никакого вопроса нет, она вполне себе жизнеспособна, жирна и пухнет, а вот судьба русской гражданственности действительно под вопросом.

В чем же они обвиняют русскую интеллигенцию? Прежде всего в том, что русская интеллигенция оторвалась от жизни народа и от своих корней, она страшно далека, «она вырвалась вперед», как пишет тот же Гершензон, но в этом своем рывке оторвалась. Она не чувствует, не понимает корней, не осознает главного в русской жизни. А что же есть главное в русской жизни? Оказывается, религиозность. Вот эта религиозность, смирение, глубочайшее нравственное начало ― это такое, можно было бы сказать, прекраснодушное, но на самом деле очень расчетливое, умело встраивающееся в струю народничество. Оказывается, сейчас нужно учиться у народа смирению, долготерпению и нравственности.

Вот что советует русскому интеллигенту Гершензон, человек далеко не самый глупый в своей генерации и, уже чего там говорить, наверно, не самый наивный, в своей статье «Творческое самосознание»:

«Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека? ― я говорю, разумеется, об интеллигентской массе. ― Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: "Все на улицу! Стыдно сидеть дома!" ― и все сознания высыпали на площадь, хромые, слепые, безрукие: ни одно не осталось дома. Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома ― грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ, ― да оно и легче и занятнее, нежели черная работа дома.

Никто не жил, ― все делали (или делали вид, что делают) общественное дело. Не жили даже эгоистически, не радовались жизни, не наслаждались свободно ее утехами, но урывками хватали куски и глотали почти не разжевывая, стыдясь и вместе вожделея, как проказливая собака. Это был какой-то странный аскетизм, не отречение от личной чувственной жизни, но отречение от руководства ею. Она шла сама собою, через пень-колоду, угрюмо и судорожно. То вдруг сознание спохватится, ― тогда вспыхивает жестокий фанатизм в одной точке: начинается ругань приятеля за выпитую бутылку шампанского, возникает кружок с какой-нибудь аскетической целью. А в целом интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения: ни малейшей дисциплины, ни малейшей последовательности даже во внешнем; день уходит неизвестно на что, сегодня так, а завтра, по вдохновению, все вверх ногами; праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, наивная недобросовестность в работе, в общественных делах необузданная склонность к деспотизму и совершенное отсутствие уважения к чужой личности, перед властью ― то гордый вызов, то покладливость ― не коллективная, я не о ней говорю, ― а личная».

Такое чувство, что это писала некая коллективная Ульяна Скойбеда. Действительно, что такое? Интеллигенты лезут учить народ! Ты дома у себя порядок наведи, пыль вытри, свари что-нибудь, наведи порядок в собственной личной жизни, а то уже, как баранов, сожительниц убиваешь! Посмотри на себя! Что это такое, кого и чему ты учишь?! А власть наша целыми днями защищает тебя от ярости народной и не покладая рук обеспечивает тебе нефть и газ!

Вся аргументация сегодняшнего уровня уже абсолютно предсказана в «Вехах». Интеллигенция виновата в том, что образование ее непоследовательно и узко, дома не умеет она навести порядка, не знает философии и не хочет ее знать. От народа она оторвалась и, главное, страшно нетерпима к чужому. Нетерпимость! Необходимо в этом творческом сознании… мы говорим: что же вы такие деспоты по отношению к чужому мнению? Это пишется в России, в которой уже вовсю процветает столыпинская реакция, а реакция, по точному слову Мережковского, это у нас не наносное, не временное. Это плоть и кость наша. Это слово у нас в собственном смысле неприменимо. Реакция всегда реагирует на что-то, а у нас реакция ― основа государственной жизни. Только во время нее что-то и происходит, и делается.

И вот в 1909 году, когда уже смертные приговоры идут пачками, когда пишется статья Короленко «Бытовое явление», рассказывающая о том, что смертный приговор выносится по отсутствующим, по совершенно ничтожным основаниям, по любому простейшему оговору, более того, все политические дела уже идут по трибуналу без малейшего соблюдения формальностей. В это самое время они призывают к смирению, образованию и наведению порядка в домашней жизни.

Естественно, что когда появилась эта книга, она попала не совсем в то время, когда задумывалась. Прошел как минимум год, как всегда в России бывает, между первым планом издания статей об интеллигенции и выходом самой книги. За эту дельту, за эту разницу общественное негодование успело так сгуститься и в такую апатию, с одной стороны, и в такое негодование, с другой, пришли те, кто мог еще что-то соображать, что книга, естественно, произвела впечатление пусть не разорвавшейся бомбы, но бомбы, плюхнувшейся в болото. Болото довольно ощутимо чвакнуло.

Проблема в том, что намерения у авторов этой книги были самые добрые. Вообще-то говоря, что Александр Исаевич Солженицын, который называл «Вехи» главным свершением русской общественной мысли и им очень часто подражал, он говорил: ««Вехи» доходят к нам словно из будущего. Мы еще до этой книги не дозрели». Не знаю, дозрели или нет, но, в общем, очевидно, что намерения у Гершензона, честнейшего человека, у Сергия Булгакова, глубочайшего философа, и даже у Николая Бердяева, что там говорить, иногда довольно поверхностного человека и страшно многословного, но вместе с тем иногда очень глубокого мыслителя, ― намерения у них были добрые. Это была попытка переориентировать интеллигенцию с политической борьбы на, если угодно, антропологическую.

Ясно было, что революция свершается не в политической сфере. Ясно, что настоящая революция должна произойти в сфере духа, морали. Интеллигенции действительно нужно, прежде чем требовать политических свобод, как-то образумиться, может быть, образоваться, подумать, чего она хочет, собственно. Потому что когда в 1917 году дважды совершился политический переворот, оказалось, что страна совершенно не готова ни к какой свободе. Пролетарию нужна не свобода, а новая бюрократия, которой он стал с наслаждением заниматься. Тотальная шариковщина, практически поголовная, тоже сидит в головах, и огромное количество интеллигентов оказалось Швондерами, по большому счету. В этом и трагедия, что «Вехи» призывали к абсолютно здравым, казалось бы, вещам, но призывали они к ним уже очень не вовремя! Наверно, главным адресатом этого воззвания должна была стать все-таки не интеллигенция. Должно быть, трагедия русской революции все-таки произошла в огромной степени по вине власти, потому что это власть сделала ее неизбежной. Власть сделала все для того, чтобы у людей не осталось терпения, чтобы у них осталось только чудовищное горячее желание немедленно, любой ценой что-то изменить. Вот в этом-то, собственно говоря, главная трагедия «Вех». По делу всё, казалось бы, верно, а вот по исполнению, атмосфере и адресату, к сожалению, всё только порочит эту славную идею.

Список авторов достаточно известен, и все эти авторы ― люди достаточно заслуженные. Интересно лишь, что, например, Петр Бернгардович Струве, автор замечательной статьи «Интеллигенция и революция», названием которой спустя 9 лет воспользовался Блок, в прошлом из марксистов. Конечно, из легальных, осторожных марксистов, но, безусловно, он тоже верил в те же социальные преобразования. Все эти авторы, даже Сергей Булгаков, даже Изгоев (Ланде), автор статьи «Об интеллигентной молодежи» ― все они достаточно долго имели вполне революционные иллюзии. Ужас в том, что «Вехи» вызваны не благородным желанием притормозить интеллигенцию, задуматься о ее природе. Вызваны они, к сожалению, естественным и банальным капитулянтством. Один раз не получилось, давайте теперь никогда. И ровно теми же чувствами вызвана статья Солженицына после катастрофы русской оттепели 60-х годов «Смирение и самоограничение как категории национальной жизни». Помилуйте, к какому смирению призывает он страну, которая вся тотально смирилась, где ни одного голоса против нет? Нет, нужно смирение, интеллигенция забылась, замечталась!

Нужно сказать, что интеллигенцию потому так много порочат, что она по сути дела в России единственное реально действующее лицо исторического процесса. Больше не к кому обращаться. Что, к пролетариату? Крестьянству? Какова их роль в происходящем? Абсолютно правы Бердяев и Гершензон, это была революция интеллигентская. А кто еще ее мог делать? Некоторые образцы сознательных пролетариев, которых очень быстро начали забивать в ссылках, каторге и полицейских участках? Да, небольшое количество этих пролетариев, которые еще не вымерли от туберкулеза, пыталось что-то делать, как-то организовать. Но в основном русскую революцию, что говорить, сделала интеллигенция. А что в России сделала не интеллигенция, позволительно спросить? И почему надо вечно говорить, что интеллигенция оторвалась от народа? На этом построены и «Вехи», и «Смена вех», и «Из-под глыб». Она оторвалась от него просто в силу того, что она его лучшая часть. У нас же всегда говорят: отличник, задавака, зазнайка, он оторвался от основной массы класса. Конечно, оторвался, потому что у него пятерки, а у него тройки, но надо ли его ругать за этот отрыв? Почему нужно вечно порицать интеллигенцию, лучшую, самую сообразительную, самую быструю часть общества, за недостаток смирения? Вот, у нас этого смирения полна страна! И особенно это в 1909 году, конечно, было ощутимо.

Другие авторы этого сборника, пожалуйста. Кистяковский, автор, пожалуй, единственной взвешенной статьи «В защиту права», говорящей о том, что правосознания у русской интеллигенции нет. Позвольте, какое же может быть правосознание у нее, когда оно отсутствует у власти, когда власть абсолютно любые нормы права игнорирует и гнобит своих противников? Конечно, главная катастрофа здесь, как уже было сказано, это статья Гершензона «Творческое самосознание», которая прямым текстом говорила, что до творческого самосознания Россия еще не доросла. А до чего она доросла на самом деле, страшно сказать. До долготерпения, до симфонии с властью. И поэтому-то, собственно говоря, так трагична была судьба большинства авторов сборника. Кто-то покинул Россию на «Философском пароходе», кто-то оказался в эмиграции, но все они так или иначе оказались жертвами большевизма. Почему? Только ли потому, что Ленин возненавидел этот сборник? Да, отчасти поэтому, но главным образом потому, что проповедь смирения в гниющем обществе ― катастрофа. И когда на твоих глазах все лучшее, что в этом обществе есть, втаптывают в грязь, негоже становиться на сторону государственных революционеров. Негоже призывать к самоограничению, самообразованию и религиозному смирению там, где на твоих глазах топчут любую человечность. Если бы в России неудавшаяся, убогая, во многом самоуверенная революция 1905 года закончилась реальными сдвигами, а не той карманной Думой, на которую возлагалось столько надежд, кошмаров 1917 года попросту бы не было, а также кошмаров последовавшего за этим террора. Не надо доводить до последнего. К сожалению, авторы сборника «Вехи» этого еще не понимали.

Тут прозвучал вопрос,

— была ли аналогичная книга после 1917 года?

— Была, и я об этом сказал. Это «Смена вех», в которой было уже не семь, а шесть авторов, вышедшая в Праге в 1921 году. До сих пор неясно, в какой степени она была инспирирована большевиками, а в какой степени Устрялов действовал самостоятельно. Кстати, он ведь вернулся в Советский Союз, этот глава сменовеховцев, и был тут расстрелян, как и другой евразиец, я думаю, лучший русский литературный критик XX века Святополк-Мирский, чья знаменитая цитата о типичности была впоследствии присвоена Маленковым. Самого автора расстреляли, а цитатами пользовались. Мирский был гениальным критиком. Нужно сказать, что все сменовеховцы, и евразийцы, которым был близок и Сергей Эфрон, идеологически Цветаева и Алексей Толстой, были не бездарные люди, люди довольно глубокие. Они первыми признали, что государственный переворот, совершившийся в России ― это поворот не к свободе, а к империи. Это очень точные слова. Вопрос в другом: надо ли приветствовать этот поворот? Надо, конечно, для Россия органична имперская форма, Сталин ― это красный царь. Вот из этого исходило русское евразийство. Интеллигенция, конечно, требует свободы, но она ничего не понимает, а нам надо переориентировать интеллигенцию на имперскую идею. Евразийство сейчас очень модно, кстати, к евразийству был очень близок идеологически (не организационно) и Ильин, которого так часто цитирует сегодня российское чиновничество. Луначарский писал, что «интеллигенция постепенно примирилась с очевидно неотвратимой бедой, какой являлась для ее большинства столь неудобная революция. К сожалению, она толком не разобралась, и никакие последующие явления и грехи интеллигентского Содома не искупаются интеллигентскими праведниками». Под праведниками он понимает сменовеховцев. Ему кажется, что это как раз и есть настоящие патриоты. Они признают родину любой.

Надо сказать, что сменовеховский сборник был одной из настольных книг Ленина. До 1922 года, когда Ленин еще читал, он неоднократно к этой книге обращался, в общем, там есть достаточно одобрительные его заметки. Другое дело, что Ленин, конечно, не разделял имперской ориентации сменовеховцев, но то, что надо быть с большинством, с родиной, чего бы они ни делала ― это ему очень понравилось.

— Почему граница проходит между народом и интеллигенцией, а не между носителями ценностей, как у Акунина? Условно сильное государство и гуманистические ценности.

— Это как раз совершенно очевидно. Субъективно, понимаете, граница может проходить между разными интеллигентами, условно говоря, между интеллигентами, для которых превыше всего западнические идеалы, и теми, для кого близки славянофильские. Многие, кстати, пытаются границу провести именно здесь (сейчас это делает Захар Прилепин, например). «Вы же понимаете, что Достоевский наш, он с нами! И Пушкин наш, потому что он написал «Клеветникам России»! И даже Герцен наш, потому что он был славянофил! А с вами только Акунин и Иртеньев». Может быть, хорошее отношение ко мне пока не позволяет ему добавить туда и меня.

Конечно, граница проходит не здесь. Граница проходит между людьми с убеждениями и людьми с конъюнктурой, в этом-то собственно и проблема. И как это ни ужасно звучит, но люди, которые выступили в «Вехах», может быть, сколь угодно они были искренними, но момент конъюнктуры в издании этого сборника был, потому что они в один голос запели с проповедниками кнута и самовластия. Они запели в один голос с проповедниками капитуляции. Твоя личная искренность не отменяет твоего желания подпевать государству в тот момент, когда оно кованым сапогом растаптывает идеалы свободы. Я абсолютно убежден, что в выходе «Вех» было желание стать идеологами новой власти. Зачем вам какие-нибудь ваши полицейские? Мы, мы хотим стать вашими идеологами! Мы научим вас красиво оправдывать реакцию! Этот момент конъюнктуры там, к сожалению, был. И Солженицын ― ведь он тоже всегда хотел не просто бороться с властью. В какой-то момент он хотел быть идеологом этой власти, поэтому он написал «Письмо вождям Советского Союза». Сахаров небось «Письма вождям Советского Союза» не писал, потому что он был от них отдельно, а Солженицын был не просто в оппозиции. Он хотел быть одним из вождей Советского Союза, как это ни ужасно звучит. Именно поэтому сборник «Вехи» представляется мне прежде всего аморальным явлением. Об идеологии можно спорить потом.

А в следующий раз мы с вами поговорим о явлении не в пример более радужном ― о Надежде Бучинской, более известной как Тэффи.

lanasvet1991.blogspot.ru

Русский журнал: Не читаем «Вехи»? Тем хуже для нас

Editor 19 апреля 2009, 16:57 Известный исследователь, переводчик и публицист М. Гершензон предложил в 1908 году нескольким мыслителям, философам высказаться по проблемам современности. Он же написал предисловие к статьям. Так и возникли знаменитые "Вехи" – сборник статей о русской интеллигенции. В этот сборник вошли статьи Н. Бердяева, С. Булгакова, тогда еще не священника, самого Гершензона, А. Изгоева, Б. Кистяковского, П. Струве, С. Франка. Четверо из этих авторов участвовали в тематически близких сборниках: «Проблемы идеализма» (1902) и «Из глубины» (1918). И вот эти семь авторов, не сговариваясь друг с другом, заговорили об одном и том же. Заговорили о мировоззренческой болезни своего времени – позитивизме, нигилизме, утилитаризме. Позднее критики упрекали их в том, что в сборнике есть противоречия, что он оказался неоднородным. Ну, конечно, противоречия есть, но в целом все эти семь авторов говорят, в общем-то, об одном и том же – о вечных ценностях. Тема вроде бы старая, риторическая, но в эпоху социальных потрясений она становится актуальной.

Вообще, можно ли говорить о вечных ценностях в то время, когда народ страдает? Ведь тонущему человеку мы не будем читать цикл лекций по догматике, тонущего человека надо спасать. Вот в этом, собственно, и заключался основной конфликт вокруг "Вех". Леворадикальная интеллигенция считала безнравственным читать лекции о догматике, о вечных ценностях, о христианстве, о Боге, когда народ страдал. Радикальная интеллигенция хотела блага народу, возникло народничество – «хождение в народ». Да, действительно, «дело надо делать, а не философствовать». С этим трудно спорить. И получился "разговор глухонемых". Одни говорили о вечных ценностях, о примате внутренней духовной жизни над ее внешними формами. А другие – ратовали за структурные (социальные) перемены, по-руссоистски веря в изначально добрую природу человека. Человек-то по своей сути хороший, просто общественная система плохая. Вот надо систему изменить, царизм упразднить, аннулировать «православие, самодержавие, народность», убрать все эти препоны, и тогда естественная жизнь сама собой и восстановится. Царизм в сознании этой интеллигенции был особенно демонизирован, считался радикальным злом, с устранением которого жизнь должна была нормализоваться. Семь авторов «Вех» смотрели глубже. Не предлагая никаких политических рецептов, они обратили внимание на сам строй мысли левых радикалов, которые в своей близорукости не видели, что революция сметёт не только царя, но и их самих.

Здесь можно вспомнить, что этот спор сам по себе далеко не нов. Например, давайте возьмем знаменитое письмо В. Белинского к Н. Гоголю (1847), где он упрекает Гоголя в том, что тот «ударился в религию». Можно упомянуть и противоположный пример: магистерская диссертация В. Соловьева «Кризис западной философии» (1874) была посвящена критике позитивизма, то есть базаровщине во всех её модификациях, начиная от бытовой и заканчивая наукообразной.

Люди религиозные, то есть люди с открытым типом сознания, сборник одобрили, потому что для них вечные ценности: Бог, Истина, Добро, Красота – не пустые звуки. Такими верующими людьми были: Евгений Николаевич Трубецкой, Василий Васильевич Розанов, Андрей Белый, Петр Столыпин, архиепископ Антоний (Храповицкий) (будущий глава русской зарубежной церкви). Отрицательные же отклики дали – Владимир Ильич Ленин, назвавший сборник «энциклопедией либерального ренегатства» и «манифестом кадетов». (Опускаю другие хамские определения Ленина). Интересно, что самый главный кадет Павел Милюков тоже ополчился против «Вех». Милюков даже испугался того, что «Вехи» сорвут революцию и предпринял агитационное турне по России, критикуя этот сборник. Интересно заметить, что критики «Вех» были даже не мыслителями, а скорее публицистами левого толка. Отрицательный отклик Д. Мережковского представляется каким-то недоразумением. Возможно, у него был какой-то личный конфликт с Гершензоном.

В процессе полемики был даже издан антивеховский сборник «Интеллигенция в России» (1910), содержащий, наряду с другими статьями, большую статью – почти сто страниц – П. Милюкова. Основное обвинением в адрес "веховцев" заключалось в их якобы реакционности. Со страниц антивеховского сборника как бы звучало рефреном: «Вот вы со своими вечными положительными ценностями покажите, как всё это работает, как это облегчит страдания народа!» Но апология положительных ценностях не обязательно предполагает немедленное указание механизмов их прикладного использования. Постепенно меняется мировоззрение человека, меняется представление о должном и недолжном. То, что часто допустимо для безбожника (абстрактный конструктивизм), недопустимо для человека верующего, имеющего более органический эволюционный тип мышления.

Опять и опять среди думающих людей нашей страны возникает самый главной вопрос: в чем же основная причина трагедии российской жизни? Солженицын говорил, что основная беда, основная причина русской трагедии – это то, что «люди забыли Бога». Слово «Бог» для человека верующего наполнено глубоким смыслом: если есть Бог, то есть и человек, сотворённый по образу Божию. Тогда есть свобода и достоинство человека. Вера в Бога пробуждает благоговение человека перед Божиим творением и перед ближним. Этот мир нельзя кромсать как вздумается, даже прикрываясь научными доводами. А для неверующих позитивистов и наукопоклонников-сциентистов жизнь – это всего лишь «форма существования белковых тел», то есть химия, а общество – большой инкубатор, предмет для всякого рода манипуляций и экспериментов. И в этом трагедия взаимного непонимания, потому что перед нами два разных типа сознания. Люди верующие могут быть людьми с открытым, совсем не догматизированным сознанием (как авторы «Вех»). А для позитивистов догмой становятся последние научные новинки, вроде какого-нибудь марксистского экономизма, в котором доля истины выдается за всю истину в целом. Весь пафос «Вех» направлен именно против такого одномерного позитивизма и квазинаучного сциентизма.

Напомню, что такое позитивизм. Какая онтология в позитивизме? Никакой! Есть лишь измеримая материя, наблюдаемые факты, всё остальное – вторично. Какова метафизика позитивизма? Тоже никакой. Ни онтологии, ни метафизики там нет. Есть только физика, химия, дарвинизм и истмат. Это что-то похожее на материалистическую философию науки. Какова гносеология позитивизма? Сциентизм (что нельзя измерить, того как бы и нет). Какова этика позитивизма? Казалось бы, отрицание трансцендентного начала порождает нигилизм, что, в свою очередь, должно порождать цинизм. Так оно и было. Но у некоторых чудиков из нигилизма вытекал морализм, готовность идти на жертвы ради блага народа. Такие тоже были. Нигилизм в этом случае порождал утилитарную этику, попытку получить измеримый результат как можно быстрее. Многие самой яркой статьей считают в «Вехах» статью Франка «Этика нигилизма». Что такое нигилизм? Отрицание вечных ценностей – Бога, вселенских этических универсалий, добра, справедливости, все это постулируется чем-то условным, относительным, лишается абсолютного измерения.

Таким образом, с философской точки зрения, позитивизм это редуцированное наукообразное направление, склонное и идолопоклонству. Происходит сакрализация и абсолютизация относительного, а это и есть классическое идолопоклонство. Берется какой-то отдельный аспект из мировоззренческого спектра и абсолютизируется. На этом мировоззрении и вырастает леворадикальная интеллигенция. Но ее правда – правда сиюминутности. Правда момента. На большой дистанции все это проваливается, разваливается. Можно вспомнить известную евангельскую притчу о сеятеле. Некоторые зерна попали на камень и вообще не выросли, некоторые зерна попали на почву слегка увлаженную, они выросли, росток пошел, росло-росло, а потом все заглохло. И только те зерна, которые попали на хорошую почву, действительно, выросли. Так вот марксистко-ленинская редуцированная позитивистская философия и все её практические последствия похожи на зерна, попавшие на плохо увлаженную почву. Вроде бы «пошло», вроде бы что-то начало расти, вроде бы положительные какие-то результаты появились – и пятилетки, и вдохновение, и песни энтузиастов, – а потом все заглохло. Почему? Потому что изначально было посеяно не на той почве. Для дома нужны твердые основания, а не песок квазинаучных теорий. Очередная вавилонская башня (коммунизма) разрушилась, естественно, с Божией помощью.

Так же получается и с вечными ценностями. Вроде бы мы их в научном смысле не ощущаем, вроде бы они где-то витают, а откажись от них – и со временем всё начинает разваливаться. Бердяев и Булгаков упрекают интеллигенцию за полное отсутствие интереса не только к религии, но и к философии, и даже к русской классической литературе. Глухота к Владимиру Соловьеву, которого леворадикальная интеллигенция никак не оценила; глухота к Достоевскому. Все это – свидетельство какой-то философской нечувствительности, какой-то поверхностности ума. На практике все это приводит к различным формам одержимости, к беснованию, как это ярко показал Достоевский в «Бесах». Без «Бесов» не поймешь, почему в СССР был план по поимке всякого рода «врагов народа» и «шпионов».

Важно заметить, что эта зауженность сознания приводила левых радикалов не только к неспособности различать добро и зло, но и к полной неспособности разбираться в людях. Розанов заметил, что интеллигенция настолько ослепла в своей одномерной линейности, что даже перестала различать лица. Например, революционеры много лет сотрудничали с Азефом и не могли понять кто это такой. Розанов, когда посмотрел на Азефа, на этого жулика, левого радикала и агента нескольких спецслужб, живого персонажа из «Бесов» Достоевского, воскликнул: «Так это же бандит!» А все ему говорили: «Да какой же бандит, мы его знаем много лет, да вы что, это совсем не так». Подобная духовная слепота, полная неспособность отличать добро от зла даже на уровне физиогномики – очень характерна для редуцированного типа сознания.

 

Сборник «Вехи» спровоцировал мировоззренческий спор, это не политическая книга. Это скорее философская, религиозная, отчасти публицистическая работа. Это спор, разговор о метафизических вещах, о ценностях, о том, что в конечном итоге определяет наше поведение, хотя и не всегда мы это высказываем вслух. Имеет ли сборник «Вехи» какое-то актуальное значение сегодня? Я думаю, что имеет. Спор не закончен, мы до сих пор в России не можем определиться с основами. Спорим, как герои Достоевского, - «есть Бог или нет». Но вопрос не только о Боге, вопрос о ценностно-этических универсалиях. И в этом смысле «Вехи» остаются актуальными. Данная актуальность связана с возрождением Русской Православной Церкви, с изданием большого количества религиозно-философской литературы. Сложность состоит в том, чтобы показать, как этические ценности связаны с реальностью и обыденностью нашей жизни. И в тоже время нельзя забывать о Боге, о вечности, надо помнить о том, что без универсалий человеческой культуры ничего не получится. С. Булгаков упрекал интеллигенцию в том, что она с Запада заимствовала лишь атеизм. Запад как был христианским, так им и остался. Пускай там христианство сублимировалось, перешло в какие-то иные формы, в культуру, в вежливость, в традиции, в мастерство социальной коммуникации. Пускай хоть так. Наши интеллигенты этого ничего не заметили, увидели там только атеизм, безбожный марксизм, схватились за политические отмычки для решения социальных проблем.

Закончить я хочу цитатой из замечательной статьи Булгакова «Героизм и подвижничество», где он пытается определить природу русской интеллигенции: «Религиозна природа русской интеллигенции. Достоевский в "Бесах" сравнивал Россию и, прежде всего ее интеллигенцию, с евангельским бесноватым, который был исцелен только Христом и мог найти здоровье и восстановление сил лишь у ног Спасителя. Это сравнение остается в силе и теперь. Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит. Только религиозным подвигом, незримым, но великим, возможно излечить ее, освободить от этого легиона. Интеллигенция отвергла Христа, она отвернулась от Его лика, исторгла из сердца своего Его образ, лишила себя внутреннего света жизни и платит, вместе со своей родиной, за эту измену, за это религиозное самоубийство…. Вот что совершила наша интеллигенция – «религиозное самоубийство», то, чего на Западе не было, несмотря на всю эпоху Просвещения и все прочее, там все-таки они до этого не дошли. Но странно, – она не в силах забыть об этой сердечной ране, восстановить душевное равновесие, успокоиться после произведенного над собой опустошения. Отказавшись от Христа, она носит печать Его на сердце своем и мечется в бессознательной тоске по Нему, не зная утоления своей жажде духовной».

То есть часто по поведению люди остаются христианами, способными к самопожертвованию, к каким-то духовным подвигам, а голова забита нигилизмом, атеизмом, материализмом, химией какой-то. Как говорил один из героев «Братьев Карамазовых»: «Подвинься, ваше преподобие, химия идет». Голова химией и политэкономизмом забита, а в измученном сердце всё еще Христос живет. Вот в этом раздрае наша интеллигенция и продолжает существовать до сих пор. И мне кажется, что сборник «Вехи» может помочь преодолеть этот раздрай.

Я думаю, что «Вехи» не только не устарели, а наоборот, становятся все более актуальными. Потому что все поднятые там проблемы, так и остались нерешенными. Правовой нигилизм сегодня есть? Есть. Статья Б. Кистяковского в защиту права актуальна? Актуальна. Все наши так называемые «реформы» провалились по одной простой причине: без сильной судебной власти, без правовой системы никакого рынка не будет. Будет не либерализм, а будет первобытная анархия, собственно, что мы и получили. Вульгарный материализм есть в виде потребительства? Есть. Утилитаризм, называемый у нас словечком «прагматизм», есть? Есть. Значит «Вехи» даже остро актуальны. Если наша современная интеллигенция не будет читать «Вехи», это будет хуже не для «Вех», это будет хуже для самой интеллигенции. Мы будем ходить по кругу еще раз и еще раз, но только теперь с компьютером подмышкой. Я не вижу тут почти никакой разницы.

Кроме того, «Вехи» актуальны еще и потому, что у нас сегодня как бы языка нет. Говорим о чем угодно – о 1991 годе, о ценах на нефть – только не о системе ценностей, не о приоритетах. Мы как будто язык потеряли, поэтому «Вехи» и не понимаем. Позитивизм сам себя не понимает, так как не может выйти за свои пределы. Поэтому для многих это пустая книга, какая-то рухлядь столетней давности, которую надо выкинуть и – вперед! А куда «вперед», если мировоззрения нет, не продумана система ценностей? Куда «вперед», с чем «вперед», не понятно, не правда ли? История нам преподала урок построения псевдоцарства, новой «вавилонской башни» – первого в мире безбожного государства – башни, которая рухнула в смехотворно короткий срок – 70 лет. (У Бога есть чувство печального юмора, как видим). Нужно уметь различать «знамения времен» (Мф.16.3)! Поэтому мы снова возвращаемся в библиотеку, снова садимся за письменный стол как школяры, снова внимательно с карандашом в руках конспектируем «Вехи». Их надо конспектировать, их надо учить наизусть, петь их надо на восемь церковных гласов, пока не дойдет до сознания! Со столетием «Вех» вас!

 

Игумен Вениамин Новик

Русский журнал

baznica.info

Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции (1909) — Викитека

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

I

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

23

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

70

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

97

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

127

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

146

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

182

 

Скрытые категории:

ru.wikisource.org

---

Смотрите также

• 
  Журнал миссия
• 
  Светлячок журнал
• 
  Журнал метрология
• 
  Журнал культурология
• 
  Журнал пку
• 
  Пку журнал
• 
  Корсакова журнал
• 
  Журнал корсакова
• 
  Журнал лпу
• 
  Толстые журналы
• 
  Журнал сделок