«На страже духа». Письма и дневники. Ч. 11. Журнал на страже православия

«На страже духа». Письма и дневники. Часть 13 / Православие.Ru

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архиепископа Никона (Рождественского) "На страже духа". Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

***

Письма и послания 1890–1918 годов

Митрополиту Арсению (Стадницкому)

Архиепископ Никон. 1900 г.

Воистину Воскресе Христос, Ваше Преосвященство, возлюбленный о Христе Брат.

Уже и Пятидесятница преполовилась, а я, пользуясь Вашим позволением не спешить с ответом, еще не ответил Вам… Вы ждете от меня «сатисфакции» за сие, а мне приходится просто просить у Вас смиренно прощения… Ведь все еще болею – вот уже почти год (28 мая), как малярия меня захватила, а тут – экзамены отнимают время, иногда с 9 утра до 6 вечера… Кое-как не умею делать, а как следует – еще не научился, а хочется и частичку души вложить в это дело… Сего ради простите.

Живем в каком-то бреду. Сегодня, наприм[ер], ночью – вдруг сильнейший взрыв, и никто не может сразу даже понять: что и где? Думается: уж не на вулкане ли? А наши либералы мутят и мутят и все дерзостнее становятся, и неведомо, что будет завтра. За Великий пост целую войну я выдержал за говенье учащихся в городских школах: и плодом было то, что дух антихриста повеял воочию… Читаете ли «Моск[овские] вед[омости]»? Конечно, читали мой дневник? Это мой ответ преосв[ященному] Исидору[1] – либералу из епископов. Читали и заметку Православного[2]? Она имела плодом то, что премия не утверждена. В академии великий раскол. Либералы выходят из берегов. Студенты, не пожелавшие пристать к стачке, мучатся на репетициях, им грозят единицы на экзаменах. Обидно за Церковь, за власть. Сумасшедший дом… Мой цензор говорит: «Прежде я подписывал статьи о[тца] Никона, не читая, теперь прочитываю каждую строчку». И изволит иногда вычеркивать… Вот Вам и мое архиерейство: попал в неблагонадежные, в школьники, коим тетрадки черкают… Но суть-то в том, что хочется меня уколоть чем-нибудь. В угоду Тихомировым, Каптеревым, Кареевым[3] и комп[ании], им же имя легион. Старичок[4] подслуживается, либеральничает, кокетничает с либералами, будто те старички, что в театр ходят… Ох, время! Преосв[ященный] Евдоким собирается в Палестину. Я так измучился за зиму с своею болезнью, что только и мечтаю на подножный корм. Нервы никуда не годятся.

Красное яичко 17 апреля[5] для всех раскольников, сектантов, особенно для поляков, иезуитов, для нас было… горькою пилюлей. О, если бы эта пилюля имела свое целебное действие, если б она протрезвила всех нас, пастырей Церкви, от архи- до просто иереев, если бы мы поняли, что теперь нельзя называться только христианином, надо быть таковым… Но где признаки такого отрезвления? Говорят, что затея с патриаршеством[6] была так ведена, чтоб потом и патриарх был «белый»: совсем в духе Розанова…

Наш владыка, к чести его сказать, один был против спешности церковной реформы. Исидор получил выговор чрез Синод от царя. Но как прискорбно, что 25-летие великой по своему значению деятельности Константина Петровича[7] ничем не было отмечено Свыше!.. Так-то ценят ныне великих людей. Приветствуя его, я дерзнул сказать, что его служение особенно благопотребно ныне, когда «Держай» отъемлется от среды, а на его место грядет ин… во имя свое[8]. В самом деле, не думаете ли Вы, что сей «ин», о коем говорит Христос, близок уже? Одна ветхая денми старица-юродивая сказала недавно об антихристе: «О, да он уже не маленький паренек, у него уже усы пробиваются». Если не в буквальном, то в переносном смысле верно…

Лишь только написал эти строки – звонит телефон и говорит преосв[ященный] Серафим: «Что поделываете?» – «Пишу преосвященному Арсению в Псков». – «От меня ему низкий поклон», – что и исполняю.

Кто сей «большой муж», пред кем Вы раскрыли подпись «Православного»? Рад, что он утешен: пусть же утешится и тем, что премия сорвалась…

Печатаю второе издание своего «Голоса». Исправил кое-что. А получили ли Вы мое «Братское слово» к инокам? Послано, кажется, с полсотни экземпляров. Ах, если б здоровье было получше: надо бы ночи просиживать над машинкой. А то – до вечера бы добраться да в постельку поскорее… И в постели не ладно: к утру кошмары мучат. Летом хотелось бы хоть недельки две-три провести «на лоне природы».

Я писал Вам, кажется, что в академии откроется кафедра противосектантских учений. Как бы хотелось в Москве образовать братство или кружок ревнителей Православия ввиду того поругания, какому святая наша вера будет подвергаться теперь ради грехов наших многих. Бороться ведь придется, а мы безоружны… Наши «профессора», «доктора богословия» на что способны? Разве только ереси разводить.

Скорее бы Владыка возвращался из Питера.

Живу я на краю Москвы[9]: уголок сравнительно тихий, не всякий ко мне сюда поедет: и дорого, и далеко – времени жаль, да и воздух куда лучше Москвы. Зелени много, могилы Гоголя, Хомякова, Самарина, Языкова[10] и многих других писателей – перед глазами. Сегодня, наприм[ер], был директор Учит[ельского] института[11], я подвел его к краю своей терраски и сказал: «Вот могилы Гоголя и Хомякова, поклонитесь этим носителям русских заветов христианских»… […]

Перечитываю возмутительную, гадкую литературу: прислал мне генерал-губернатор 68 сортов разных прокламаций для ознакомления (в видах писательских). Что за мерзость, какой адски-смрадный дух… Кстати, попадала ли Вам прокламация «христианского братства борьбы»? Это уже не жиды писали, а какой-нибудь из наших ренегатов-профессоров: так и веет духом богословских вестников. Я не удивлюсь, если окажется и так, хотя слухи идут, будто это диавольское «братство» составилось в среде питерского духовенства. Не клевета ли на честных отцов? И по делам: не суйтесь туда, куда вас не просят, а делайте свое дело.

На каждом экзамене я веду речь с молодежью о том, что для счастья надо быть истинным христианином – не на словах, а на деле. Слушают внимательно, кажется. Оделяю их своею лекцией «Что нам нужнее всего?» Если из тысячи ляжет на сердце хоть одному – и за то хвала Богу.

Прошу святых молитв Ваших и, с любовью о Господе объемля Вас всем сердцем, имею честь быть Ваш искренний собрат и сомолитвенник — подпишу уже рукою

Никон, епископ Серпуховский

12 мая [1905 года], утро

Сице пишу

ГА РФ. Ф. 550, оп. 1, д. 373, лл. 29–30.

Ваше Преосвященство, возлюбленный о Господе Владыко.

Ради нового года простите мне старые долги. Вашу приветственную телеграмму с Ангелом я получил ровно через три недели: не посетуйте, если письмо получите через месяц после телеграммы.

Благодарю и с новым годом поздравляю. О новом счастье уж как-то и заикаться не хочется: хоть бы ушло от нас старое несчастье, и то будет уже счастье.

Бурную пучину пережили мы, но берега еще не видно, так себе, какой-то Мелит среди океана[12]… Жиды меня приговорили к смерти, подстерегали, но Бог пока хранил меня. Пять праздников кряду стоял некто у моей двери, ожидая выхода или возвращения из церкви, но безуспешно, я или не выходил, или раньше его появления выходил и возвращался поздно. А тут еще травля от отцов иереев, Бог им прости. Ведь какая же низенькая подкладка под все это: простая месть за мой сильный протест в защиту святителя Филарета, осмеянного в О[бществе] губителей духовного просвещения. Протест читан им 11-го, а 15-го они получили мою проповедь с предписанием ее читать, отсюда и воспылал их гнев… Впрочем, как обычно в таких случаях, проповедь искали, перекупали, и «Мос[ковские] вед[омости]», ее поместившие, перекупались по пяти рублей. А без протеста иерейского сего бы не было. Так и зло обращает Бог во благо.

Посылаю Вам первый опыт… если угодно – архиерейской газеты. Приглашаю собратий епископов к взаимному общению. А кому нет времени самому писать – пусть мне присылают: буду гектографировать и рассылать… Право же, надо спеваться, да будем едино… Поучимся объединению у наших же врагов. Ведь душа изболелась. И хоть бы высшая-то наша власть церковная не шаталась, а то на что это похоже: 2-й член Синода издает проповедь, а другие члены, даже ничем не прикрываясь, подписывают, по приказу мирянина, косвенный выговор ему за то. Издается «Воззвание», и верные Церкви пастыри и даже миряне – критикуют сие «Воззвание». Хотят возродить приход и обращаются к городским головам… Что-то непонятное: будто во сне живешь… Именуемый «священник»[13] издает газету, с позволения сказать, «Божию правду», которую следовало бы назвать «Прелестью бесовскою», миряне возмущаются, а церковная власть молчит… Он открыто ходит по улицам древнеправославной Москвы в мирском костюме, посещает театры, и все остается бесследным… А ведь все это – пробные шары. За ними пойдут и его страстные почитатели, коих в Москве немало среди иереев.

Чует сердце, что готовится раскол, если Церковь не станет крепко на своих вековечных устоях. А что творится в народе – страшно думать.

В вашей академии разыгрался скандал, который всячески стараются замолчать. Мышцин отбил жену у Тихомирова, а тот подал прошение об отставке с мотивировкою, конечно, нелестною для соперника. Жена соперника подала тоже в совет заявление, что муж ее неповинен – читай: я ему позволяю завести и еще хоть пару жен… И все это разбирается в совете, сидят часа три, спорят, точно ищут квадратуру круга… Нечего сказать: самое приличное ученым богословам занятие. И вот такие-то люди хотят преобразовывать Церковь. Ведь страшно становится, когда подумаешь: куда же мы идем?

Помолитесь за меня грешного, так осуждающего тех, кого, яко ненавидящих мя, должен бы благословлять. Не скорбите на меня. А впрочем, от Вас готов принять я слово колкое, ибо люблю Вас.

С любовью о Господе есмь Ваш искренний сомолитвенник

Никон, епископ Серпуховский

12 января [1]906 [года]

ГА РФ. Ф. 550, оп. 1, д. 373, лл. 31–32 об.

[1] Имеется в виду заметка «Из моего дневника», напечатанная в газете «Московские ведомости» от 10 апреля 1905 года (№ 98) и две заметки в номерах от 15 и 16 апреля (№№ 103 и 104) о сокращении в школе молитв и преподавания Закона Божия, а также отмене говения.

Исидор (Колоколов П., 1866–1918), епископ Михайловский, викарий Рязанской епархии.

[2] Имеется в виду заметка «Куда же, куда мы идем?..», напечатанная в газете «Московские ведомости» от 25 марта 1905 года (№ 83) как ответ на статью М.М. Тареева «Дух и плоть» в «Богословском вестнике» за январь 1905 года.

Тареев М.М. (1867–1934), русский религиозный философ и богослов. Профессор МДА (1902–1918).

[3] Кареев Н.И. (1850–1931), историк и социолог, профессор Санкт-Петербургского университета, председатель Исторического общества. В основанном в 1905 году Союзе деятелей высшей школы состоял председателем «Академической комиссии», разрабатывавшей основные вопросы строя и быта высших учебных заведений.

[4] Ключевский В.О.

[5] Именной императорский указ Священному Синоду «Об укреплении начал веротерпимости» от 14 апреля 1905 года.

[6] Возможно, имеются в виду взгляды «Группы 32-х» – представителей приходского духовенства Петербурга. Значительную роль в этой группе играл прот. А.И. Введенский, будущий основатель «Живой Церкви».

[7] 24 апреля 1905 года исполнилось 25 лет пребывания К.П. Победоносцева на посту обер-прокурора Священного Синода. Подал в отставку 19 октября того же года.

[9] В Даниловском монастыре.

[10] Хомяков А.С. (1804–1860), русский публицист, религиозный философ, основоположник славянофильства; Самарин Ю.Ф. (1819–1876), писатель и общественный деятель, один из ярких представителей славянофильства. Языков Н.М. (1803–1846), поэт, близкий к славянофилам. В 1931 году останки Гоголя, Хомякова и Языкова были перенесены на Новодевичье кладбище, а остальной некрополь уничтожен.

[11] Московский учительский институт открыт в 1872 году. Демков М.И. (1859–1939), теоретик, историк и популяризатор педагогики. Возглавлял Московский учительский институт (1905–1911), высоко ценил возможности Церкви в развитии просвещения.

[12] См.: Деян. 28, 1.

[13] Петров Г.С.

 

www.pravoslavie.ru

«На страже духа». Письма и дневники. Ч. 8 / Православие.Ru

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архиепископа Никона (Рождественского) "На страже духа". Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

***

Архиепископ Никон. 1900 г.

Письма и послания 1890–1918 гг.

Послание епископам Русской Православной Церкви

Конфиденциально.

Ваше Преосвященство, милостивейший архипастырь. Скорби Церкви и родной земли побуждают нас, православных епископов, теснее объединиться о имени Господни, отложить в сторону все то, что навеяно из области мира в наши взаимные отношения, и братски-откровенно делиться взаимно своими думами и заботами, да будет в нас единение духа в союзе мира и любви, на пользу Церкви Божией и во спасение ее чад.

Благоволите прочитать прилагаемое при сем мое обращение ко всем епископам Русской Церкви и, аще возможно есть, откликнуться на оное. Если Вы не имели времени ознакомить всех иерархов с своим мнением по тому или другому вопросу, то, сообщив его мне, разрешите только, и я ознакомлю с ним от Вашего имени или безымянно всех собратий наших, епископов.

Настали времена лютые. Помолимся Господу, да утвердит Церковь Свою на камени веры.

Испрашивая св[ятых] молитв Ваших, с братскою о Христе любовию и совершенным почтением есмь Вашего Преосвященства смиренный послушник

Никон, епископ Серпуховский,

викарий Московский

Его Преосвященству епископу N

12 января 1906 г[ода]

Данилов монастырь,

Москва

Возлюбленным собратиям во Христе, епископам святой Православной Всероссийской Церкви Божией радоватися о Господе.

Брат от брата помогаем яко град тверд, говорит нам слово Божие. Имя Церкви есть имя единения, а не разделения, говорят святые отцы. Сим Господь наш Иисус Христос, грядый на вольную страсть нашего ради спасения, молился Отцу Своему Небесному: Отче Святый, соблюди их во имя Твое, ихже дал еси Мне, да будут едино, якоже и Мы[1].

Если и всегда в Церкви Божией было благопотребно единение ее пастыре[й] между собой, то тем благопотребнее оно в наши лукавые дни. И во имя сего единения благопотребно и взаимное их общение.

К великой скорби нашей, мы, епископы Русской Православной Церкви, кажется, недостаточно ясно сознаем необходимость такого общения и недостаточно стремимся к нему. Заключенные в своих келиях, заваленные кипами всяких «дел», мучимые сотнями просителей и, нередко, праздных посетителей, отдавая «неприемные» часы службе Божией и необходимому отдыху, мы не только не видим друг друга по целым годам, но не имеем времени и письменно сноситься друг с другом. Да и много ли даст такое сношение с одним – с двумя собратиями для дела собственно церковного? А времени на переписку потратится немало.

Могучим средством общения является в наше время печать. Но не всегда удобно, безопасно и даже полезно для архиерея выступать открыто с пастырским словом. Что же делать? Как войти в ближайшее взаимное общение? Времена настали лютые, дни лукавые. Наше отечество на краю погибели, но его враги суть и враги Церкви Божией. Это особенно следует нам помнить. Может быть, скоро начнутся массовые отпадения от единения с нею давно уже на деле отпадших ее членов из так называемой интеллигенции, а может быть, и из рабочих классов, уже достаточно для сего растленных фабричною культурою. Этого надо было ждать, и мы ждем, с болью сердца молясь о несчастных и не зная, чем и как их вразумить: обуявший их дух гордыни не допускает к их сердцу слова истины. Но вот чего мы, кажется, не ожидали, не хотели, по крайней мере, и в мыслях допустить, это – возможность раскола в среде наших сотрудников во Христе – священников. К несчастью, эта возможность теперь становится очевидною. Григорий Петров[2] теперь не одинок, у него сотни поклонников из священников не только в обеих столицах, но и в провинции, ему пишут адреса, его принимают как дорогого гостя и слушают как пророка.

Возлюбленные о Господе собратия – архипастыри Русской Церкви! Не настал ли час всем нам единым сердцем и едиными усты исповедать святость нашей Православной Церкви, непререкаемость ее заветов и преданий, ее Божественного авторитета?

Станем добре – о имени Господни!

Устами помазанника Божия нам возвещена надежда встретиться друг с другом на Всероссийском Церковном Соборе[3]: да настанет скорее сей вожделенный день! Да услышим мы и все чада Церкви Божией на сем Соборе благостный голос матери нашей святой Церкви!

Но к сему Собору следует нам приготовиться. По призыву Святейшего Синода многие из нас уже и начали сие приготовление. Но, к сожалению, не многие входят друг с другом в общение, делятся собственными мнениями с собратиями. Имеем пока мнения Преосвященных – Волынского и Могилевского[4] – и, кажется, только. Между тем есть вопросы, о коих не упоминает, но кои предполагает разосланная из Святейшего Синода записка. Могут быть и мнения столь дерзновенные, что они не понравятся светской власти, уже не раз пытавшейся вторгаться не только в управление Церковью, но и в область ее учения, пока – слава Богу – еще не догматического.

Благоустроение Церкви с избранием, аще Господь изволит, патриарха, жизнь Церкви и ее духовные нужды, борьба с ересями при объявленной ныне свободе совести, возможное, при отсутствии цензуры, возникновение сектантской народной литературы, борьба с духом гордыни и противления, обуявшим не только наши духовные школы, но и часть духовенства, нравственное воздействие на народные массы, народное школьное образование – да и трудно перечислить все те вопросы, какие ставит современная церковная жизнь, по коим желательно обменяться мыслями. Кроме общих вопросов, есть и более частные, специальные, но в то же время и принципиальные, по коим было бы желательно выслушать мнение всего епископата Русской Церкви. Слышно, например, что Святейший Синод предполагает дать духовным академиям автономию, надеемся – временную. Вопрос этот имеет две стороны: каноническую, принципиальную, и, я сказал бы, мистическую, которую можно назвать и материальною. С точки зрения первой, позволительно спросить: имеет ли право иерархия церковная устранять себя от непосредственного заведования церковною школой? Это – христианская православная школа, имеющая целью не только дать богословское, в строгом духе Православия, образование будущим служителям Церкви на педагогическом и пастырском поприщах служения ей, но и быть строгою хранительницею, истолковательницей, распространительницей истин Православия. А кому вверил Господь блюсти чистоту и святость Своего Божественного учения? Апостолам и их преемникам – наипаче же архипастырям. Кто отвечает за чистоту и неприкосновенность сего учения? Конечно, епископат Поместной Церкви. А при таких условиях всякая церковная школа как бы несет часть епископского служения, приготовляя между прочим и будущих епископов для Церкви. Итак: с точки зрения канонической, возможно ли допустить автономию в такой школе? Не будет ли это отречением епископата от части своего же служения? Но это была бы измена заветам Христа. Могу сказать, что академии будут все же в зависимости от Синода. Но кто же не видит, что это будет только отвод глаз для близоруких, что наблюдать за выбором профессоров и за их лекциями за несколько сот верст, да еще чиновникам, не пастырям, – дело невозможное. Если бы даже сие и было поручено Святейшим Синодом местному епископу, то и он, не будучи уполномочен пресекать зло в самом начале своею властью, обратился бы только в доносчика.

С другой стороны, является вопрос: на какие средства содержатся духовные школы? Главным образом – на средства самой Церкви. Несет верующий свечечку в храм Божий и возжигает ее там, а от огарочка возжигается духовный свет – в школах духовных. Что, если этот светоч будет не свечою пред Богом, а головнею, дымящеюся пред идолом современности? Что, если наши духовные школы станут рассадниками не просвещения православного, а помрачения сектантского? Опасение это вовсе не безосновательно. Уже и теперь некоторые академические издания проповедуют открыто толстовщину, розановщину и всякий рационализм, уже и теперь можно слышать отклики из духовных академий: «Только дайте нам полную свободу, и [в] три–четыре года от вашего Православия ничего не останется». Что тогда пастыри ответят народу, который вопросит их: «Куда и на что употреблены церковные огарочки?» Не грех ли это будет пред Церковью и пред Богом, если свеча, одною половиною Ему принесенная, другою половиною будет отдана идолам суемудрия человеческого.

Итак, кто из профессоров мечтает об автономии, кто боится света, боится архиерейского руководства, кто ищет свободы проповедания ересей, – тот пусть ищет и места, и средств для открытия своей автономной академии помимо средств церковных. Мы, иерархи, должны прислушиваться не к голосу самолюбия профессорского (ведь старый порядок не мешал же работать и выдвигаться вперед таким профессорам, которые и теперь еще украшают некоторые кафедры), а к голосу совести верующих чад Церкви. Антихристианское направление духа времени начинает пробуждать церковное самосознание верующих. Они ищут себе опоры в иерархии, но, замечая некоторое колебание в среде духовенства, начинают опасаться и за самую иерархию. Едва ли когда можно было слышать, а теперь нередко слышится таковой тревожный вопрос: «Останется ли с нами кто из епископов, если совесть наша решительно потребует неповиновения Синоду? Разве Синод не может погрешить?» И этот вопрос слышится из уст преданнейших чад Церкви. Знаменательное явление! Мы должны услышать эту тревогу верующих душ, иначе – ответим за них Пастыреначальнику нашему, Христу Спасителю.

И немало подобных вопросов возбуждает наше тревожное время. Еврействующая печать во все старается встревать, всему дать ей желательное направление, внося везде дух разложения под видом гуманности и либерализма. Нам необходимо с полною ответственностью делиться друг с другом своими мнениями, но как это сделать?

Пример Преосвященного Волынского и Могилевского дает нам доброе указание. Но тот же пример показывает и опасность печатания: известно, как нечестно поступил Розанов[5] с докладною запискою Преосвященного Волынского в Св[ятейший] Синод. Посему осмеливаюсь предложить такой способ нашего братского общения: пусть каждый из нас печатает или гектографирует свое мнение без подписи ровно столько, сколько в России епископов, и рассылает при конфиденциальном письме. Все получат, все прочтут, прочтет и тот, кто первый подал мнение. У всех ко дню Всероссийского Поместного Собора скопится целый том таких мнений, и каждый будет иметь возможность заранее основательно изучить их.

Буду счастлив, если моя мысль окажется удобоприемлемою. Да благословит Господь и глава Церкви наше братское сближение, общение и единение во славу Своего Пресвятого имени, на пользу святой Церкви Его, тяжко ныне обуреваемой от врагов ее. Мысль моя не новая: древняя Церковь знала окружные послания епископов, коими сии пастыри поддерживали единство веры и взаимное общение Церквей.

НИОР РГБ, ф. 765, к.2, е.х. 25, лл. 1–5.

[2] Петров Г.С. (1866–1925), общественный деятель, публицист, сторонник христианского социализма. Его проповеди пользовались успехом у рабочих и интеллигенции. Один из сторонников «обновления» церковной жизни. В 1907 г. сложил священный сан. С 1920 г. в эмиграции.

[3] 16 января 1906 г. высочайше было утверждено решение о созыве особого Предсоборного Присутствия для подготовки программы будущего Поместного Собора. 15 декабря 1906 г. совещания этого присутствия были закрыты.

[4] Антоний (Храповицкий А.П., 1863–1936), архиепископ Волынский и Житомирский (1902–1914), впоследствии митрополит Киевский и Галицкий. Духовный писатель, крупный деятель Русской Православной Церкви. С 1920 г. в эмиграции, первоиерарх Русской Православной Церкви за рубежом. Стефан (Архангельский Н., 1861–1914), епископ Могилевский и Мстиславский (1904–1911), впоследствии архиепископ Курский и Обоянский.

[5] Имеется в виду публикация в газете «Новое время» (в ноябре 1905 г.) разбора служебного рапорта епископа Антония в Святейший Синод.

 

www.pravoslavie.ru

«На страже духа». Письма и дневники. Ч. 11 / Православие.Ru

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архиепископа Никона (Рождественского) "На страже духа". Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

***

 

Архиепископ Никон (Рождественский)

Письма и послания 1890–1918 годовМитрополиту Владимиру (Богоявленскому)[1]

С тяжелою думою на душе ринулся я из Москвы и решаюсь с полною сыновнею откровенностью написать Вам, владыка святый, как моему отцу и благодетелю, по поводу Вашего предложения все, что думаю и чувствую.

Когда я услышал его в первый раз, в праздник Святой Троицы, то так был поражен неожиданностью, что не нашелся ничего сказать Вам более определенного, как только то, что Вы не найдете во мне желаемого и искомого. Одно тронуло меня до слез, что Вы не желали бы разлучать меня с тем святым делом, коему служу уже 25 лет, и, как тогда мне показалось, с святою лаврою, в коей имею случай жить 27 лет. Мне совестно было, что я не заслужил такого доброго о мне мнения, какое Вы о мне имеете, и скажу откровенно, дня два после того я ходил в каком-то умиленном настроении, и нередко слезы лились из моих очей, и я усердно просил угодника Божия не отпускать меня никуда из своей обители… Наша беседа тогда кончилась ничем, и я полагал, что вопрос этот покончен в отрицательном смысле, и успокоился.

Теперь Вам было благоугодно снова заговорить со мною о том же, и я сознаю свой долг посмотреть на это дело с большим вниманием и притом с двух точек зрения: как я лично отношусь к сему вопросу, и как должен отнестись к нему беспристрастно, имея в виду пользу служения Церкви Божией. Теперь Вы сообщили мне, что Вы имеете в виду дать место новому викарию в Срет[енском] монастыре. Не скрою от Вас: когда в первый раз Вы сказали мне свою мысль, то я не стал сразу противоречить резко Вашему предложению потому, что мне казалось: всякую тяготу можно понести под крылышком пр[еподобного] Сергия. Когда же теперь я услышал, что нужно будет покинуть святую лавру, то тоскливою болью сжалось мое сердце. Я сжился с мыслью, что кончу дни мои здесь; я уже наметил местечко, где сложить свои грешные кости; мне чувствуется, что организм мой изнашивается, что ощутительно старею, что моя энергия слабеет, хотя всячески стараюсь себя ободрить. Вот почему одна мысль о возможности умереть вне стен дорогой мне св[ятой] лавры слишком тяжела для меня. Переселение из родной обители куда бы то ни было на какое-либо почетное место для моего сердца было бы то же, что изгнание из обители за какую-либо вину. Таково мое отношение к данному вопросу по внутреннему чувству.

Преп[одобный] Сергий отрекся от сана епископского по свое[му] глубокому смирению. Я, грешный, [отрекаюсь] по своему духовному убожеству и недостоинству; он готов был бежать от сего сана в непроход[имые] дебри [пустыни]; я, как нерадив[ый], не могу себя представить [вне стен] его св[ятой] обители. И если б мне позволено было решать этот вопрос на основании только моего чувства и моей личной воли, то я ни на минуту не задумался бы повергнуться к стопам В[ашего] В[ысокопреосвященства] с слезною мольбою: «Ради Бога не изгоняйте, не выселяйте никуда меня из родной моей обители. Дайте здесь умереть… хоть последним послушником».

Но монах должен отречься от своей воли даже и до изгнания, если того потребует воля Божия, святое послушание и польза Церкви Божией. Обсуждая дело с этой точки зрения, я прежде всего с утешением вижу, что и Вы, сердечно любимый мой архипастырь и отец, так же, как и я, грешный, благоволите признавать мое настоящее дело, издательское, служением всей Православной Русской Церкви, тогда как наблюдение за светскими школами – делом более частным, местным служением только московской Церкви. К сему я должен присоединить уже высказанное Вами соображение, что в деле законоучительства я совсем неопытен; давать указания не могу; по своему семинарскому образованию неавторитетен для законоучителей-академиков; из инс[пекторов] многие и старше, и заслуженнее меня, по своему личному прямому характеру и горячему темпераменту легко могу ввести их и себя в искушение, могу войти в столкновение с их начальством, ибо и теперь многим возмущаюсь в светских учебных заведениях по отношению к вопросам религиозного воспитания и, таким обр[азом], вместо ожидаемой Вами от меня пользы могу только принести вред делу и соблазн людям. Обращаясь к своему главному делу, издательскому, я уже не вижу никакой возможности продолжать его с тем успехом, какой имеется теперь. Опытом 25 лет я убедился, что это дело нельзя вести издалека, руководить им из Москвы. Слава Богу, оно так выросло, что стало заметно не только [в] духовной, но и в светской литературе. С одной стороны, необходимость близкого, постоянного, непосредственного надзора и руководства этим делом вызвала к существованию самую типографию в лавре[2]; с другой – необходимость охранения этого дела от всякого рода покушений со стороны лиц, нисколько в нем не сведущих, его значения для церковной жизни не понимающих, но могущих на каждом шагу ему вредить бессознательно, а иногда, может быть, и сознательно, – эта необходимость требовала от меня безотлучного стояния на страже духа и даже быть лицом, причастным к управлению лаврою. Если и при таких благоприятных сравнительно условиях все же три четверти энергии тратится на суету житейскую, на борьбу с разными учреждениями и лицами, на прием лиц по делам редакции, казначе[йс]тва, паломничества и про[чего], в чем, к сожалению, никто не может меня заменить и теперь, и только одна четверть энергии идет на литературный труд, то что же будет, когда все эти искушения удвоятся и утроятся.

Затем я должен сказать, что по своему духовному складу, по своим душевным и телесным немощам я далеко не всегда бываю способен к такому труду, который может быть плодоносен для самого дела издательского. Мне часто бывает необходимо уединение, сосредоточение в себе: нужно бывает для такого труда затворять за собою не только двери келии, но и двери сердца; нужно бывает иногда просто удалиться в тишину леса, чтобы хотя мало отдохнуть душою, собрать себя в себе… Ведь этого не даст мне Москва ни в каком случае; она нашлет на меня сотни [нрзб.] праздных посетителей и посетительниц; они заставят меня писать разные официальные и официозные записки, доклады и др[угие] бумаги; она похитит у меня последние крохи моего настроения, моей духовной жизни. Мне страшно подумать об этом. Я удивляюсь, я преклоняюсь пред подвигом, какой несете в этом отношении вы, святители Божии. Я к такому подвигу решительно не способен. Мои силы слишком слабы; душа моя тоскует, томится, когда весь день проходит в такой суете. Самое богослужение, столь утешительное, служение литургии обыкновенно отнимает у моего труда целые сутки. И если этот труд имеет какую-либо ценность, то ради Бога не отнимайте у меня возможность ему отдаться беззаветно. Если бы я был свободнее, если бы мог безраздельнее отдавать себя литературе, то, может быть, я уже написал бы объяснения на все Евангелия[3], а теперь – увы – это только моя мечта. «Б[ожия] Нива»[4] отнимает у меня последние часы, для сего труда пригодные. Но не хотелось бы и это дело бросать: оно благовременно; «Б[ожия] Нива» понемногу пробивает себе дорогу в школы; теперь число подписчиков дошло до 3600 – на 1100 больше против прошлого года. Бог даст – будет и больше читателей. Ведь это значит, что 10 000 несомненно читают нас. И слава Богу. А я чувствую, я вижу, что если попаду в Москву, то вынужден буду оставить и это дело… О, если бы нас было много… Я передал бы дело в другие руки, может быть более меня сильные, и спокойно сказал бы: «Делайте со мною что угодно». Но ведь таких людей нет: как же над этим мне не задуматься?

Благостнейший владыка, милостивейший мой архипастырь и отец! Простите мне самомнение это; может быть, я погрешаю, может быть, ценю свою деятельность больше, чем она того стоит; но мне думается, что мы переживаем время, когда и такие люди, как я, грешный, с моими хотя и небольшими способностями, нужны для Церкви Божией именно на литературном поприще, а не на административном, а не вверху… Если я чем-либо могу быть полезным для моей милой родной обители, я готов ей служить, как и служу верою и правдой; но только ради Бога не разлучайте меня с нею, не уводите никуда, дайте умереть под благодатною сенью угодника Божия, печальника Р[усской] земли.

Без подписи

Послано 29 августа [1]903 [года].

НИОР РГБ, ф. 765, к. 5, е.х. 16, лл. 3–4.

 

Речь при наречении во епископа

Ваше Святейшество, богомудрые архипастыри и отцы.

От Господа исправляются стопы человеку[5], говорит Премудрый. И Милосердый Господь, зная немощи наши, иногда в ничтожных по-видимому случаях жизни дает как бы некие предуказания, которые потом в скорбную минуту одним воспоминанием о себе умиротворяют смятенное сердце. Прошу позволения в настоящие, знаменательные в моей жизни минуты перенестись мыслью в светлые воспоминания моего милого детства. Это было с лишком 40 лет назад. Я учился в духовном училище. Родитель мой, бедный сельский причетник, взял меня однажды пред Рождеством Христовым из училища домой. Надо было ехать 30 верст, нужно было подкрепиться пищею, а денег ни копейки. И он зашел к одному своему прихожанину, ремесленнику. Радушно принял нас этот добрый человек и угостил чем Бог послал. Я, впрочем, и не ел: моя мысль витала в родном Чашникове. И вот тут-то, помнится, в каком-то полуподвальном помещении подходит ко мне старичок, ласкает меня, целует и говорит: «Это наш будущий архиерей».

Конечно, это была добрая ласка доброго старца Божия, так и принял ее мой родитель. Но не так отнеслось к словам старичка мое детское сердце. В то время я уже перечитал все Четьи-Минеи, знал много житий святых и под впечатлением такого чтения принял слова незнакомого старичка за пророчество.

Прошло много лет после того. Я [о]кончил семинарию первым учеником, но – больной, ни на что, казалось, не годный. Уговаривали меня идти в академию. Я сослался на свою болезнь и не пошел… Сослался, говорю, а в тайниках моего сердца была и другая причина, душа склонялась к монашеству, а монашество в академии прямо вело к архиерейству. Благоговея пред святительским саном, я боялся, чтоб не исполнилось на мне предсказание старичка. И вместо академии я пошел прямо в монастырь. В Бозе почивший московский первосвятитель Иннокентий, благословляя меня, сказал: «Монастырь-то и есть настоящая духовная академия».

Прошло еще 30 лет. Забыто, казалось, все прошлое. И вот, всего 9 дней тому назад сижу я в своей тихой келье, занимаюсь корректурами своих «Троицких Листков», как вдруг подают мне пакет и телеграмму… Это был властный призыв к святительскому служению. Что со мною произошло?.. Болью сжалось бедное мое сердце, я горько заплакал… Плакал я по родной моей лавре, где прожита лучшая половина жизни, а теперь я должен покинуть ее и идти в неведомый град, плакал о тех собратиях моих, которые делили со мною и горе, и радость, а теперь мне предстояла разлука с ними, духовное сиротство и одиночество, плакал я и о «Листках» моих, которым отдано все сердце, все силы, без которых, казалось, пуста мне дальнейшая моя жизнь… Что сие, еже о мне бысть, смотрение Божие? Давно ли, ведь только неделю назад, стоя над гробом почившего старца[6], я думал о своей смерти и в тот же день даже говорил с собратиями о том, где мне хотелось бы иметь вечный покой. И вот все мои мечты разлетелись как привидение, я лишаюсь утешения лечь костьми в той земле, по которой ходил своими святыми стопами преподобный Сергий, смешать свой прах с прахом тех ведомых и неведомых иноков, кои подвизались под его благодатным кровом…

В эти многоскорбные томительные часы, когда я не знал, где искать утешения, куда склонить измученную думами голову, вдруг, как тихое светлое видение, всплывает воспоминание детства… И почуяло утомленное сердце, будто тот же неведомый старец опять улыбнулся мне своею старческою улыбкой, опять приласкал меня по-отечески и повторил свои тихие речи: «Это наш будущий архиерей». Я поспешил отыскать запыленный том своих семинарских памятных записок, отыскал и перечитал запись этого случая. И миром повеяло на меня от этого воспоминания, и вспомнил я слова Премудрого: «От Господа исправляются стопы человеку»… И изрек я себе: «Буди Его святая воля».

Простите мне, богомудрые архипастыри и отцы, что занимаю Ваше внимание своею личною скорбью, личной жизнью. Никогда я не имел такой нужды в утешении, в поддержке, в ободрении, как ныне, когда избранием вашим и изволением Боговенчанного Самодержца призываюсь к великому служению архиерейскому.

Мы живем в трудное, смутное время. Люди перестают жить в Церкви, забывают, каковы наши духовные предки – святые Божии – были, теряют способность даже понимать суть духовной жизни, понимать сказания о житиях и подвигах святых. Широкой мутной волной разливается в жизни практическое язычество… Каково же должно быть служение пастырское в наше время?

Церковь есть союз любви во Христе между небом и землею, Церковь на земле воинствующая и на небесах торжествующая – нераздельны в любви, для них нет преграды, называемой смертью. И вот на грани этих двух частей Единой Вселенской Церкви стоит на священной страже архиерей, носитель и раздаятель Христовой благодати. Он, в великом служении тайнам Божиим, приносит молитвы, скорби, слезы и вздохи чад земной Церкви к Престолу благодати, он низводит эту благодать свыше, воспринимая ее от Самого Господа, сам присно пребывая в благодатном общении с Церковью Небесной, он и других вводит в это общение, он учит словом, а прежде всего примером личной жизни, как должно исполнять животворящие заповеди Божии, чтоб этим путем, опытно, на деле познать сокровище своей веры. Сказал Господь: кто хочет знать об учении, от Бога ли оно, тот исполняй волю Божию, т.е. Его святые заповеди. Вера спасающая не умом, а сердцем познается, можно быть и ученым, и богословом, можно знать всю Библию наизусть, но сердцем – опытно не знать своей веры. А делание Божиих заповедей смиряет душу и делает ее способной к благодатному общению с Церковью Небесной, с Самим Господом, по реченному: «смиренным Господь дает благодать».

И на сем-то спасительном пути архиерей Божий должен идти впереди всех, только тогда и овцы по нем пойдут и познают глас его. И к сему-то великому служению общения Церкви земной с Церковью Небесной призываюсь аз недостойный.

К сим кто доволен? Сам мой небесный игумен преподобный Сергий смиренно отклонил от себя сие звание, мне ли нести сей тяжелый крест?.. О, если бы мог я сказать: «Господи, избери иного, паче мене могуща?..»

Но воля Божия сказалась ясно и бесповоротно в воле Святейшего Синода, в соизволении Божия Помазанника. Я ношу имя преподобного ученика Сергиева Никона, послушания добраго рачителя. Я плачу о немощах моих, исповедую их пред вами, богомудрые святители Божии, и склоняю благоговейно свою выю под иго нового великого послушания. Воля Господня да будет на мне. Благодарю, аще и недостоин, приемлю, аще и зле немощен, ничтоже вопреки глаголю, ибо кто есмь противо вещаяй Богови?.. И смиренно умоляю Ваше Святейшество вознести свои многодейственные святительские молитвы, да благодать Божия, немощныя врачующая и оскудевающая восполняющая, восполнит и мое недостаточество и укрепит мои немощи. Сице верую, сице исповедую!

 

[1] Владимир (Богоявленский В.Н., 1848–1918), священномученик, память 25 января/7 февраля, 3-я Неделя по Пятидесятнице в Соборе Санкт-Петербургских святых и воскресенье после 25 января в Соборе новомучеников и исповедников Российских. Митрополит Киевский и Галицкий. В 1898–1912 гг. митрополит Московский и Коломенский, священноархимандрит Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Архиепископ Никон относился с большим уважением к своему правящему архиерею.

[2] Иеромонах Никон, с самого начала возглавивший редакцию, умело повел дело и через некоторое время сумел накопить денег на строительство типографии и переплетной мастерской. В марте 1894 г. он обратился с письмом к митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию (Ляпидевскому), в котором обосновал необходимость устройства при лавре собственной типографии. В сентябре 1894 г. было получено разрешение от московского губернатора, и летом 1895 г. две скоропечатные машины уже были готовы приступить к работе.

[3] К этому времени архиепископом Никоном было составлено «Толковое Евангелие на Матфея» (1897).

[4] «Божия Нива. Троицкий собеседник для церковно-приходских школ». Издавался в 1902–1917 гг. Архиепископ Никон был редактором этого издания.

[6] Павел (Глебов), архимандрит, наместник Троице-Сергиевой лавры (1891–1904).

www.pravoslavie.ru

«На страже духа». Письма и дневники. Ч. 4 / Православие.Ru

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архиепископа Никона (Рождественского) "На страже духа". Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

***

«На реках Вавилонских». Рисунок Николая Рождественского. 5 сентября 1872 г. Публикуется впервые.

Архимандриту Феофилу

Достоуважаемый о[тец] Феофил.

Не получая ответа на первое письмо, предполагаю, что оно не дошло до вас, тем более что в почтамте мне сказали, что в Пицунду почта не ходит. Не буду повторять содержание того письма, может быть, оно и дойдет каким-нибудь путем до вас. А теперь посылаю вам другое и уже другим путем. Надеюсь – получите и ответом не замедлите. Суть вот в чем.

Не хочется мне идти в академию. Причины:

1). Я другой год живу одиноко, в особой комнате, как монах в келье, что очень мне по душе. И что соберу в этом уединении доброго, я не надеюсь сберечь в общежитии, растеряю, рассеюсь… Вы, конечно, знаете, почему так говорю. 2). Идти в академию – значит обречь себя на сидячую жизнь, которая, без сомнения, хотя и согласна с моими наклонностями и привычками, но не согласна с моим здоровьем, я не перестаю жаловаться на свою грудь. Надолго ли достанет меня, если я даже кончу там курс? Ведь я обязан буду служить в должности наставника семинарии. Но положим, что при помощи Божией я выслужу без ущерба, а там что? 3). Прямота и откровенность во всем, что касается моей деятельности, моего долга, – вот любимое мое правило, моя любимая мечта! Не умею я подделываться под светские тонкости, приличия, и если буду удостоен Господом Богом звания духовного, то в городе, где вероятнее всего придется мне действовать, я, скорее всего, прослыву «чудаком» по своей прямоте – и чего доброго? Врагов себе наживу. А еще – буду мучиться душой, а на деле не буду действовать, как долг велит, пот[ому] что действовать прямо, открыто, оставить в стороне ложный стыд светских приличий у меня, пожалуй, недостанет энергии, а подделываться под тон общества светского я не в силах… 4). А главное: академия даст большую пищу моему развращенному честолюбию, пропитанному эгоизмом ветхому человеку. А мне хотелось бы его смирить… 5). В академию найдутся охотники и помимо меня, даже более достойные, чем я, а загораживать им дорогу мне не хотелось бы… Господь с ними! Пусть учатся и потом учат других!.. Наконец 6). Совесть говорит мне: ты решил служить Церкви Божией, а служить Богу и своим выгодам в одно и то же время невозможно – это Спаситель сказал. Выходя на ниву Божию, смотри туда, где жатва… многа, а делателей… мало[1], и туда спеши на труд. Тогда только, когда, отказавшись от всяких выгод земных, несмотря [на] всю тяжесть принимаемого на себя труда, вооруженный терпением и упованием на помощь Небесного Домовладыки, будешь трудиться, тогда только вправе будешь надеяться получить динарий от Него… Вот голос моей совести, который все сильнее говорит во мне…

Вы, батюшка, может быть, догадываетесь, о чем я говорю. Давно появилась в душе моей мечта, но я не смел и взглянуть на нее: я считал ее только мечтою юной фантазии, не обращая внимания на ее достоинство и источники, – я был ослеплен эгоизмом моим. Теперь время мое близ есть[2], совесть заставляет меня поближе всмотреться в эту мечту, которая, года четыре, едва-едва приметна была в глубине души моей под слоем тщеславия и себялюбивых мечтаний, и… я осмеливаюсь назвать эту мечту по имени, открыть ее… и прежде всех открываю ее вам. Вам, как опытному старцу, который делом осуществил ее, вам, как духовному отцу, знающему душу мою лучше, чем я, ослепленный эгоизмом. Вот эта заветная мечта, возникающая все чаще и чаще на поверхности сознания моего: я желал бы быть проповедником слова Божия — людям, седящим во тьме и сени смертной[3]… «миссионером»!

Отныне эту мечту вы знаете, со стороны вам виднее, чем мне самому: способен ли я на это великое служение? Если вы скажете да, то я назову эту мечту своею и начну действовать в пользу ее выполнения. Никому я не открывал ее доселе. Но боюсь и приняться за ее выполнение, беру совета людей опытных, ибо знаю, сколь тяжело это ярмо!.. Но верую: Господь мне помощник, на Него уповаю! Внутренний голос моей совести говорит мне, что эта мечта возникла из чистого источника – веры, что питается святой пищей – надеждой на Господа Иисуса, а о любви не смею сказать… Ибо любовь есть верх совершенства, до которого мне далеко-далеко с моими грехами!.. На Господа упование мое: упование мое не посрамит.

К выгодам житейским, слава Господу Богу, сердце мое довольно равнодушно: только был бы хлеб насущный, а делатель, уповаю, не останется без него: порука в том Домовладыка Небесный. О здоровье не беспокоюсь: если Господу угодна моя жизнь, то даяй пищу и хлеб в снедь[4] даст, конечно, и силы, и здоровье мне для служения сего. А если умру – верую, что Он Милосердный и намерение целует…

Семейной жизни не желал бы пока, не отказываясь от нее совершенно по немощи плоти, но не желая на первых же порах и связывать себе руки куплями житейскими. Там, в Сибири, нашел бы, может быть, сотрудницу, если Господу угодно!.. Единственное препятствие – родные, с которыми (равно и ни с кем) я ничего не говорил о своей мечте. Знаю, что им горько это будет, но против их воли не смею идти… Как ни опасно откладывать доброе намерение, я, чтобы несчастную страдалицу мать (15 лет больна!) не свести печалью в могилу преждевременно, готов отложить и это дело… Хоть так: на время, пока жива матушка (батюшка, как мужчина, скорее перенесет разлуку со мною), я поступил бы куда-нибудь в псаломщики… смиренное звание!..

Но довольно. С нетерпением в возможно скором времени буду ждать от вас ответа. Надеюсь получить, если можно, в пост, до Недели ваий, ибо отправиться намерен, если Господь благословит, на Страстную седмицу в Новый Иерусалим. Добрый отец архимандрит[5] приглашает меня, и я очень тому рад…

После Святой недели вопрос должен быть решен непременно: от меня требуют письменного обязательства, если соглашусь идти в академию.

Остаюсь испрашивая ваших святых молитвваш духовный сынгрешный Николай

27 февр[аля] 1874 [года].

Моск[овская] дух[овная] сем[инария].

P. S. Родители, по своим расчетам, не желали бы, чтобы я шел в академию. Думаю, это не без воли Божией.

Н[иколай] Р[ождественский]

НИОР РГБ, ф. 765, к. 5, е.х. 60, л. 23.

Надеюсь, что буду иметь утешение получить от вас из далекого края ответ. Грустно мне стало, когда 26 ноября, возвратившись от владыки, мой ученик сказал, что вы уже уехали… Два раза перед тем я ходил на подворье и посылал Бежана Урушадзе (абхазец) узнать о вас, но напрасно: вас не было. А тут вы уехали. Господь не удостоил меня, грешного, проститься, помолиться с вами, проводить вас: я тотчас написал в «Р[усский] Мир» о вашем отъезде, откуда потом было перепечатано в «Совр[еменных] Изв[естиях]», а из них – в «М[осковских] Еп[архиальных] В[едомостях]»[6] и «Пр[авославном] Обозр[ении]».

Я заговорил вчера о своей бесхарактерности. Да, я надеялся увидеться еще раз с вами и потому не посмел говорить в последнее наше свидание, тем более что вы спешили. Я думал, но не решился попросить вас указать мне лицо, опытное в дух[овной] жизни, которое могло бы мне хоть сколько-нибудь заменить вас, ваши советы и руководство. Я теперь чувствую себя одиноким: нередко хотелось бы попросить совета в том или другом затруднении, но не знаю, к кому обратиться. Боюсь, что обратившись к лицу неопытному, не найду в нем того горячего участия, какое всегда видел в вас. Случалось, что я не всегда исполнял советы ваши – лицемерил перед вами, но при этом не с намерением, а по слабости моей… Не извиняю себя: простите мне ради Бога и помолитесь о мне, грешном! Не забывайте меня, недостойного, там, в той стране, где скончался великий иерарх – св[ятитель] Златоуст! Да! Ваша Пицунда – место ссылки святителя вселенского – Златоуста, который скончался невдалеке от нее в бедной деревушке[7].

[До 24 января1874 года].

Извините, что так долго пишется это письмо. В промежуток писал сочинение «О значении поста». Сегодня мы освобождены от занятий ради Высокобрачных государей[8]. Ждем к себе знаменитого декана Вестминстерского – Стенли[9]. Но, думаю, это вас не интересует и потому обращаюсь к тому, что более для вас интересно. Читали ль вы статейку о Пицунде именно по поводу вашего путешествия в «Совр[еменных] И[звестиях]» (№ 17, 1874, лл. 18)? Там сообщают интересные сведения исторические о вашем монастыре и храме, построенном Иустинианом императором[10]. В заключение автор высказывает сомнение в вашем успехе и сожалеет о вас и ваших сотрудниках[11]. Впрочем, прилагаю эту статейку в оригинале. Прочтите сами: вы, конечно, лучше меня в состоянии судить о ней. А на меня произвела она тяжелое впечатление. Мне стало жаль вас, ваших трудов, вашего здоровья… Да сохранит вас Господь от этих злокачеств[енных] лихорадок, которые грозят Н[иколаю] Р[ождественскому].

 24 января 1874 [года].

Наконец, скажу еще кое-что о себе. Странное мое здоровье! Здоровым совершенно я не чувствовал себя ни одного дня, но и не могу сказать, чтобы опасно был болен. Долго заниматься не могу, чувствую боль в боках, в клиниках сказали мне, что я до тех пор не буду совершенно здоров, пока не брошу совершенно занятия. А как бросить? Остается полгода, хочется не терять своей репутации в глазах начальства, хотя убежден, что вовсе не стою ее. Знаю, что начальство считает меня самым добросовестным учеником, тогда как я – самый бессовестный: уроков никогда не готовлю надлежащим образом, а все кое-как, лишь бы знать во время класса. Оттого и запас моих знаний непрочен, беден, все улетучивается из головы, и если бы кто из гг. наставников спросил меня сейчас, каждый по своему предмету, то, что мы прошли на прошлой трети, то думаю, скажу более – уверен, что я сыграл бы столба… Что и было на прошлой трети класса догматики. Поэтому я постоянно боюсь за свое неугомонное честолюбие, чувствую, что сижу в списке не на своем месте. Что другие, и даже очень многие, стоили бы стоять выше меня. И вот я стараюсь по временам отличиться, показать, что я несмь, якоже прочии[12]. Так, на праздник Р[ождества] Хр[истова] я написал сочинение в пять листов по догматике, тогда как можно было ограничиться одним.

Уроков посторонних не оставляю. Нужно уплатить долги за родителя: строился и свадьбу играл (сестру выдавали) – и задолжал. И, во-первых, учу абхазца. Плохо идет дело, потому что не знает отвлеченных понятий, хотя прилежание есть. Боюсь, чтоб он вовсе не отчаялся в возможности быть обученным. Однако еще вот чего: преосвященный Иннокентий[13] прочит его во священники к вам в Абхазию, а он и слышать не хочет о священстве! Не любит, что хотите! Грустно замечать то же и в товарищах: об эполетах мечтают, а [о] Церкви, которая воспитала их, – забывают. Не любят рясы. Почему? Не понимаю. Грустно.

[Нрзб.] и расчетов нет, говорят мне, идти в академию… Получает профессор от 700 до 900 рублей, и столько же получает псаломщик в Москве. Но будь что будет, а я все же думаю, что если мне Господь даст крепкое здоровье, если я не буду болеть весной, как осенью, если посоветуют мне доктора, то пойду в академию. Правда, там глухо и после московской жизни будет скучно, но все же там надеюсь найти жизнь более сродную моей душе, чем в псаломщиках в Москве.

В заключение, достоув[ажаемый] о[тец] архим[андрит], еще прошу вас не забывать меня в ваших св[ятых] молитвах. Желал бы я видеть вас, но… так Богу угодно. Просил бы я прислать мне по крайней мере «видение лица вашего», т[о] е[сть] фот[ографическую] карточку. Я стал бы смотреть на нее в минуты скорби душевной, стал бы припоминать то, что когда-то вы говорили мне при св[ятом] Таинстве покаяния… Я нашел бы в этом утешение и подкрепление, смею надеяться, что получу желаемое.

Буду ждать вашего письма, которое надеюсь получить среди св[ятой] Четыредесятницы.

Ваш недостойный дух[овный] сын, у[ченик] М[осковской] д[уховной] с[еминарии]Н[иколай] Рождественский

[Январь 1874 года].

 НИОР РГБ, ф. 765, к. 5, е.х. 60, л. 18.

[4] Пс. 135, 25; Ис. 55, 10.

[5] Архимандрит Леонид (Кавелин).

[6] Имеется в виду заметка «Участие Троицкой лавры по устройству монастыря на Кавказе» в «Московских епархиальных ведомостях» (1873, № 50. С. 487).

[7] В селении Команы недалеко от современного Сухуми.

[8] 23 января 1874 года состоялось бракосочетание дочери Александра II Марии Александровны с сыном королевы Виктории Альфредом, герцогом Эдинбургским.

[9] Стенли А. П. (1815–1881), английской церковный деятель, настоятель Вестминстерского собора. Посещал Россию в 1861 и 1874 годах.

[10] Храм Святых апостолов в 551 году при императоре Юстиниане.

[11] Перед русско-турецкой войной 1877–1878 годов иноки должны были оставить монастырь.

[13] Иннокентий (Вениаминов-Попов И.Е., 1797–1879), святитель, память 31марта/13 апреля и 23 сентября/6 октября. Митрополит Московский (1867–1879), просветитель Сибири и Америки.

 

 

 

www.pravoslavie.ru

Курс лицемерия от Бориса Якеменко, или Похабные журналы на страже православия

Originally posted by alexeistreltsov at Курс лицемерия от Бориса Якеменко, или Похабные журналы на страже православияРазговаривать, обсуждать и спорить с ним и с людьми подобными, к сожалению, дело гиблое. Ну, нельзя беседовать с людьми, которые считают правыми только себя. Меня вообще уважаемый Борис Григорьевич забанил, видимо, предпочитает, чтобы ему в ЖЖ пели только оды.Но вот хотя бы показать, к примеру, родителям на двойные стандарты господина Якеменко, считаю необходимым. И вот почему.

Борис Григорьевич Якеменко - старший брат руководителя Федерального агентства по делам молодежи В.Г. Якеменко, руководитель "Православного корпуса" движения "Наши", "спичрайтер и мозговой центр" большинства молодежных проектов движения, кандидат исторических наук, доцент, преподаватель РУДН.Более того позиционирующий себя как борец за нравственность (ходить далеко за цитатами

не надо: "Стране нужны православные активисты" (http://www.taday.ru/text/261254.html)).Еще этот радетель является автором следующих книг - "Основы православной культуры. Курс лекций для 10-11 классов", "История Отечества. Учебник для 11 классов общеобразовательных учреждений". Хочу подчеркнуть, что данные учебники направляются в школы, по ним занимаются наши дети.

А теперь обратим свой взор на ЖЖ Бориса Григорьевича(

boris_yakemenko), в котором перепостом появился запись из ЖЖ пресс-секретаря движения "Наши" Кристины Потупчик об акции "Белые фартуки", в рамках которой был выпущен весьма откровенный календарь "Секс против коррупции". Его не преминул разместить у себя Борис Григорьевич и кинулся еще защищать это творение. Оценить полностью календарь вы можете по ссылке: http://krispotupchik.livejournal.com/189225.html#cutid1Вот лишь один месяц из него:Так ответьте мне на вопрос: доколе такое наглое лицемерие?! Рассказывать про нравственность и размещать похабные календари? Учить основам православной культуры и вешать этот календарь себе на стену? Ваше двуличие поражает, Борис Григорьевич!

Поэтому очень прошу перепостить данную запись, пускай родители хотя бы задумаются! Пускай хоть кто-нибудь задумается!

Но когда ему намекают, что так нехорошо делать, он начинает хамить:"2011-04-07 07:31 pm (local) (

ссылка) Не интернет-сброду меня судить."Вот так вот! Запомните - Борис Григорьевич Якеменко - Бог! А мы с вами - интернет-сброд.А для красочности перепоста прикрепляю собственноручный коллаж в честь Великого Бориса:

(увеличение по клику)

Очень прошу перепостить. Заранее спасибо!

aniriol.livejournal.com

«На страже духа». Письма и дневники. Ч. 12 / Православие.Ru

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архиепископа Никона (Рождественского) "На страже духа". Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

***

Письма и послания 1890–1918 годов

Митрополиту Арсению (Стадницкому)[1]

Ваше Преосвященство, достолюбезнейший о Господе брат.

Епископ Никон (крайний с права) в группе духовенства — членов Государственного Совета. Фото. 1912 г.

Так Вам угодно было наименовать меня, так и я Вас именую. И нарочно беру большой лист, не надеясь уписать все на малом. И прежде всего пожалуюсь Вам на почту: я писал Вам из Петербурга, но, видно, Вы не получили этого письма. А затем – благоволите слушать.

Из моей речи[2] Вы видели, как все случилось неожиданно. Только там надобно поправочку сделать, стоит опечатка: надо читать не 9 дней – это бы я еще успел опомниться, а только 3 дня. В понедельник, 8-го марта, я сидел за корректурой, когда подали мне пакет – указ Синода и телеграмму митрополита, вызывающую немедленно в Петербург для хиротонии… Я не знаю, что со мною было. Первая мысль: послать телеграмму, что тяжко болен, «с ума сошел»… Вторая – умолять отложить… Пришел благодушный Авель[3]. Были поданы лошади, чтобы ехать ко кресту, поехали вместе к Матери Божией[4] и к о[тцу] Варнаве[5]. Дорогой припомнилось то, что я рассказал в речи, и будто острая боль несколько притупилась. Старец сначала просто не поверил, потом стал утешать меня. Спасибо, несколько стало легче. Возвратясь домой, я нашел свои памятные записки и перечитал в них запись о старичке. Делать что-либо ничего не мог. Весь вечер, всю ночь проплакал, нервы расходились, как у красной девушки, которую замуж просватают, голова разболелась, утром позвал Петра Ивановича, который несколько успокоил каплями и пр[очим]… После обеда я поехал в Петербург, с поезда на поезд… Беспокойная ночь в вагоне не успокоила нервы, приехал ко владыке[6] весь разбитый, повалился к его стопам и только плакал. Владыка успокоил меня, велел немедля ехать к митрополиту Антонию, дал свою карету… Первосвятитель встретил меня отечески. Все говорят, что нельзя же от воли Божией уклоняться и под[обное]. Я и не противоречил уже. На прощанье, еще в лавре, о[тец] Товия, только что прибывший в тот день, когда я выезжал, сказал загадочно: «Надо повиноваться, иначе может быть хуже…» Я тогда не способен был рассуждать и мало обратил внимания на эти слова. А старец имел какое-то основание так сказать…

Митрополит-первосвятитель потребовал от меня речи. До речи ли было мне? Я просил меня уволить от этой церемонии. Отвечал, что никак нельзя… Тогда я рассказал ему случай из детства и просил позволения на нем построить свою речь. Он сказал: и прекрасно. И вот, возвратясь на подворье, я сел и написал то, что вы прочитали уже в «Церк[овных] ведомостях»…

Так было дело с внешней стороны. На другой день после хиротонии, на прощании, я сказал В.К. Саблеру[7]: «Теперь уже я архиерей, старого не вернешь, скажите, кто первый назвал мое имя?» Тот помялся, подумал и отвечал очень политично, что мое имя «у всех сразу появилось на устах – воля Божия». Так и не узнал точно, кому обязан саном архиерейским… Думаю, что обязан сему милости Божией, а не того хотелось тем, кто усиленно хлопотал о моем выселении из лавры… Соображая все обстоятельства дела, соединяя все отрывочные данные и слухи, прихожу к заключению, что дело было так: известная Вам особа, ненавидящая меня всею душой, разославшая в день кончины Павла телеграммы на 30 рублей, пустила все пружины в ход, чтоб воспрепятствовать мне быть наместником (бедная, она не могла себе и представить, что я страшно – страшнее архиерейства – боялся сей должности). Было, конечно, произведено давление на Его И[мператорское] Высочество в этом смысле. И вот в день смерти о[тца] Павла уже понеслась по лавре весть, что будет Товия. На другой день привезли более положительное известие, будто на вопрос владыки, кого угодно Его Высочеству видеть наместником, последовал краткий ответ: «Конечно, Товию». Но… Товия – крестьянин, а я редактор, справивший уже и четверть века[8], Товия имеет только 4-ю ст[епень] Владимира, а я уже 3-ю… следовательно, можно ли оставить меня подвластным Товии? Таков, мне думается, был ход мыслей, не у владыки, а у тех, кто выживал меня из лавры, и в этом смысле подсказано выше… Я мечтал, как и Вам когда-то говорил, поселиться в саду, уединиться, оставить все оффиции, уйдя в частную жизнь. Я это говорил и владыке своему. Но рассудили иначе. Нашли иной исход… почетный, и совершилось то, что для меня стало воистину волею Божией, ибо ни на волос, ни на йоту моя воля не участвовала в такой перемене моего положения. А где нет нашей воли, там, несомненно, воля Божия, ибо без Его воли и волос с головы не падает.

Вот все, [что] могу сказать о том, о чем вопрошаете. И слава Богу, что во Владимир, а не в Якутск… Из лавры пишут моему старцу-святителю, будто меня прочат именно в Якутск. Это, конечно, мечты уже другой партии, той, что заражена каптеревщиной. Хочется верить, что те пружины, которые действовали к моему удалению из лавры, откажутся им содействовать в ссылке меня в Сибирь.

Вероятно, Каптерев[9] ознакомил Вас с своею гадкою, позорною для академии статьею против меня. Эту статью владыка митрополит запретил печатать. Отсюда целая буря в стакане воды, именуемом сердцем каптеревским. Он подбил большинство профессоров, кстати сказать, статьи его не читавших, подписать протест против решения митрополита. И подписали… кроме, конечно, Введенского, Муретова, Беляева, о[тца] Иосифа. Даже старичок Ключевский[10] и тот подписал… Введенский не только не подписал, на их же листе написал и то, почему считает неуместным подписать такой протест. А о[тец] Иосиф подал особое мнение… Вот это-то мнение и разбиралось в Неделю ваий после обедни… И Каптерев дошел до такого азарта, что в общем собрании при всех сказал об о[тце] Иосифе, что этот «деспот будущий ни по умственным, ни по нравственным качествам не заслуживает того, чтобы остаться при академии, что надо хлопотать о его удалении из нее»… Бедный инспектор заплакал и ушел… Митрополиту я все рассказал, что знал, и он вызвал владыку ректора[11], поставил ему на вид не только все эти непорядки, но и статью Н.И. Субботина[12] в «Русск[ом] вестнике», вызванную неладным поведением «Богосл[овского] вестника», и ректор уехал от митрополита «удрученный»… 1-го апреля была у владыки депутация с протестом – что было, пока не знаю. Вот вкратце новости самые последние из той области, откуда мы с Вами удалены Божиим Провидением. В лавре началась эра владычества крестьян: и наместник, и казначей (Досифей), и эконом (Нил) – крестьяне, и только ризничий – наш брат семинарист, но это, знаете, безмолвнейший агнец[13]. В академии царит и лютует Каптерев с своими приспешниками. Поживем – увидим, что дальше будет. Из кандидатов в наместники, конечно, Товия достойнейший, но и казначея и эконома можно бы найти получше. Но так хочет Товия. И помоги им Бог. Я, по общему желанию всех иерархов, меня хиротонисавших, и по влечению своего сердца остаюсь редактором и листков, и «Б[ожией] нивы», хотя это не по душе новому наместнику. Но я не буду ему мешать в хозяйственной части: мое дело литература. О[тец] Кронид[14] будет вести отчетную часть.

«Бог[ословскому] вестнику» достанется еще за статью Тихомирова[15] против «Церк[овных] вед[омостей]». О[тец] протоиерей-редактор крайне обижен тоном статьи и несомненно даст почувствовать это автору и цензору. И вправду, что за «разбойники пера» свили себе гнездо в этом «органе» академии? Как им не стыдно?..

Вот и исписал весь лист. Надеюсь, будете довольны. Простите, что бледны чернила на ленте[16]: много ей работы было.

Прошу святых молитв Ваших и с братскою любовью есмь Ваш грешный сомолитвенник

Никон, епископ Муромский

4 апреля [1]904 [года]

день моего рождения – 1851 г[од]

ГА РФ, ф. 550, оп. 1, д. 373, лл. 25–26.

 

Ваше Преосвященство, Преосвященнейший Владыко, возлюбленный о Христе брат.

С новоселья отвечаю Вам на письмо Ваше. От души благодарю за привет, за благие мне пожелания. А я как бы желал Вам переселиться поближе – в град Владимир: ведь старец-то мой, авва святитель[17], как я его звал, почил о Господе… В прошлое воскресенье еще служил, был на 2-х актах в учебн[ых] заведениях, и вот… подкралась смерть: паралич сердца. Кончина была безболезненная […]

Да, я теперь снова москвич[18]. Хотя и не совсем штатный, но ведь и во Владимире я был викарий без оклада. Дал бы Бог сойтись с сотрудниками, с духовенством… В Посаде, когда прошел только слух о моем назначении, известная особа воскликнула[19]: «Не бывать тому, великий князь не допустит»… Однако ее не спросили. Известные Вам профессора-либералы тоже возмущены: назначен их лютый оппонент… Значит, я буду спицею в их мутных очах. И надо это помнить, ибо они будут искать случая подставить мне ногу.

Отдаю себя, как и всегда, Промыслу Божию. Удивительное дело: когда колеблешься, ищешь воли Божией искренно, Бог ясно ее указует в обстоятельствах… Сколько раз я это испытал на себе… А понадеешься на себя – попадешь как раз в яму…

Живя и болея во Владимире, испытывая муки духовного одиночества, я нередко думал: вот если бы тут был преосв[ященный] Арсений, не было бы этого одиночества… Авва же два месяца прожил в 200 верстах от Владимира: мне нельзя было даже в своем Боголюбове пожить, отдохнуть…

Все это уже как сон стало минувшим. На первых порах в Москве я чувствую себя, как школьник, отпущенный из бурсы на вакацию… Что будет дальше – Бог ведает. Жаль, что далеко от Саввинского подворья: надо бы почаще видеться с преосв[ященным] Парфением[20]. Можно бы по телефону, который у меня есть в келье, поговорить, да у него-то нет его.

Получаете ли «Мисс[ионерское] обозрение»? Там я недавно тиснул статейку «Наши недочеты» и недавно послал еще статейку «Клевета на апостола Павла». Посылаю Вам в бандероли оттиск своей публичной лекции, напечатанной в «Душ[еполезном] чтении». Чем богаты, тем и рады. Прошу св[ятых] молитв Ваших.

Ваш сомолитвенник и слуга

Никон, еп[ископ] Серпуховский

23 ноября [1]904 [года]

ГА РФ, ф. 550, оп. 1, д. 373, лл. 27–28.

[1] Арсений (Стадницкий А.Г., 1862–1936), митрополит Ташкентский. В 1897 году назначен инспектором Московской духовной академии, а с 1898 года – ее ректором. С 1899 года епископ Волоколамский, викарий Московской митрополии. С 1903 года епископ Псковский. С 1907 года архиепископ и избран членом Государственного Совета. В 1910 году назначен архиепископом Новгородским и Старорусским. На Всероссийском Поместном Соборе был одним из трех кандидатов в патриархи. С 1917 года митрополит.

Архиепископа Никона, как и многих иерархов, связывала с митрополитом Арсением многолетняя дружба и духовная близость. В письме от 10 октября 1917 года будущий патриарх Алексий I писал митрополиту Арсению: «Бедный преосвященный Никон – умирающий! Может быть, если бы его пригласили на Собор, он сразу бы ожил, в особенности если бы попал в Ваше общество в Чудовом монастыре». (Письма патриарха Алексия своему духовнику. Сост. Гуличкина Г.Г. Изд. Сретенского монастыря, 2000. С. 77).

[2] Имеется в виду речь при наречении во епископа.

[3] Архидиакон Авель, в 1909 году – иеромонах и ризничий Троице-Сергиевой лавры.

[4] Черниговский скит близ Троице-Сергиевой лавры, где находилась Черниговская икона Божией Матери, прославившаяся в 1860 году.

[5] Варнава Гефсиманский (Меркулов В.И., 1831–1906), известный духовник и старец Черниговского скита Троице-Сергиевой лавры. Преподобный. Канонизован в 1996 году. Память 6/19 июля.

[6] Митрополиту Владимиру (Богоявленскому), находившемуся в Петербурге на сессии Синода.

[7] Саблер В.К. (1847–1829), обер-прокурор Святейшего Синода (1911–1915).

[8] Николай Рождественский пришел в лавру 24 июня 1877 года.

[9] Каптерев Н.Ф. (1847–1917), профессор кафедры всеобщей истории Московской духовной академии, член-корреспондент АН. Исследователь эпохи патриарха Никона, в оценке церковных реформ которого разошелся со всеми прежними исследователями.

[10] Введенский А.И. (1861–1913), писатель, профессор кафедры истории философии МДА. Муретов М.Д. (1851–1917), богослов, профессор кафедры Священного Писания Нового Завета МДА. Беляев А.Д. (1849–1919), писатель, профессор кафедры догматического богословия МДА. Иосиф (Петровых И.С., 1872–1937), в 1903–1906 годах инспектор МДА, впоследствии митрополит Ленинградский (1926). Ключевский В.О. (1841–1911), историк, профессор Московского университета. В 1871–1906 годах. профессор кафедры русской истории в МДА.

[11] Евдоким (Мещерский В., 1869–1935), ректор МДА (1905–1909), впоследствии архиепископ Нижегородский. В 1922 году – один из лидеров обновленчества.

[12] Субботин Н.И. (1827–1905), писатель, профессор истории и обличения русского раскола МДА, непримиримый полемист Каптерева Н.Ф. «Русский вестник» – литературный и политический журнал патриотического направления, выходил в 1856–1906 годах в Москве и Петербурге. Имеется в виду статья Субботина «Нечто о нынешней духовной литературе» (Русский вестник. 1904. Март. С. 148–156).

[13] Игумен Аверкий.

[14] Кронид (Любимов, 1859–1937), архимандрит, наместник Троице-Сергиевой лавры (1915–1937), преподобномученик, память 27 ноября/10 декабря. В 1903–1905 году – помощник казначея.

[15] Тихомиров П.В. (1868–?), писатель, профессор – сначала кафедры еврейского языка и библейской археологии, а позже истории философии. С 1896 года ежегодно помещал в «Богословском вестнике» обзоры новых книг и статей по философии. «Богословский вестник, издаваемый Московской духовной академией» – печатный орган МДА (1892–1918). Имеется в виду статья П. Тихомирова «Невежественная критика. Ответ “Церковным ведомостям”», напечатанная в «Богословском вестнике» (март 1904) по поводу критической статьи А. Петровского о его работе «Пророк Малахия». Далее упоминается Мансветов И.Ф., протоиерей, редактор «Московских церковных ведомостей» (1901–1906), издававшихся «Обществом любителей духовного просвещения».

[16] Это письмо напечатано на пишущей машинке.

[17] Сергий (Спасский И.А., 1830–1904), архиепископ Владимирский и Суздальский (1892–1904). Скончался 20 ноября 1904 года.

[18] 8 ноября 1904 года епископ Никон был назначен викарием Московской епархии на Серпуховскую кафедру.

[19] Крымова. – Прим. архиеп. Арсения.

[20] Парфений (Левицкий, 1858–1921), епископ Можайский, викарий Московской епархии (1899–1904). Впоследствии архиепископ Полтавский и Переяславский (1920–1921).

 

www.pravoslavie.ru

«На страже духа». Письма и дневники. Ч. 9 / Православие.Ru

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архиепископа Никона (Рождественского) "На страже духа". Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

***

 

Епископ Никон (крайний с права) в группе духовенства — членов Государственного Совета. Фото. 1912 г.

Письма и послания 1890–1918 годовПоместному Собору[1]

Всечестному Всероссийскому Церковному Собору святителей от смиренного их сослужителя во Христе архиепископа Никона и всем отцам и братиям, участникам сего Собора, смиренное поклонение.

Настал час суда Божия над Русскою землею.

Если не спасет ее особенное чудо Божия милосердия, то она в качестве великой державы должна сойти в могилу всеобщей истории, опозоренная клеймом измены Божию призванию, и ее сыны будут столь же презренны, как изменившие Богу иудеи: имя «русского» станет таким же бранным, как имя этого богоборного народа. Страшно говорить это.

Но как ни страшно, а долг архиерея властно повелевает – не молчать. В пастырской совести грозно звучит слово Господне: Если страж… видел идущий меч и не затрубил в трубу, и народ не был предупрежден, – то, когда придет меч и отнимет у кого из них жизнь, сей схвачен будет за грех свой, но кровь его взыщу от руки стража (Иез. 33, 6). Тем громче, тем строже взывает к нам в совести нашей это слово ныне, когда мы, пастыри, собрались во имя Господа на Всероссийский Церковный Собор, чтобы вместе с боголюбивыми чадами, верными Матери Церкви, обсудить: что нам делать в наступившую тяжкую годину бедствий для Церкви и для родной земли? Страшный меч, о коем говорит пророк, можно сказать, уже висит над нами на волоске. Не думайте, что я говорю о мече Вильгельма: правда, этот враг грозит нам игом хуже татарского, грозит, может быть, не на одно столетие; может быть, вместо возвещенной свободы будет тяготеть над нами тевтонское рабство; вместо Орды наши правители будут, может быть, ездить на поклонение в Берлин; покинутые благородными союзниками за нашу измену, мы будем одиноко пресмыкаться у ног кровожадного Вильгельма и его преемников, – но не об этом мече, не об этом враге говорю я сейчас. Еще не погасла надежда на безмерную милость Божию: может быть, наше войско еще отрезвится, опомнится и с Божией помощью, по молитвам Матери Божией и заступников наших небесных, отразит этого врага. Но у нас есть внутренний враг, верный союзник Вильгельма, но много страшнее его: это – так называемый дух времени. Он уже пленяет нашу Церковь; он отравляет народную душу ядом всяких бессмысленных политических мечтаний; он вытравляет в войсках любовь к Отечеству; он вырывает из народного сердца его святую веру; под его влиянием у Церкви уже отняты школы; намечается отмена преподавания Закона Божия; под видом свободы исповеданий свободно пускаются волки во двор овчий; незаметно изгоняется из официального языка слово «Бог»; клевещут на служителей алтаря, будто они только «нервируют» солдат; распространяются сказки о фантастических богатствах Церкви; отнимается возможность в наших церковных типографиях печатать даже священное Христово Евангелие, которого верующие ищут с немалым трудом и в столицах, и в городах и не находят в продаже – воистину настает глад слышания слова Божия, – зато вместо него в тех типографиях враги Церкви беспрепятственно печатают миллионами экземпляров, явно издеваясь над Церковью, богохульное лжеевангелие безбожника графа Льва Толстого; наконец, на лепты, собираемые в церквах по копеечкам на свечи и елей пред святынями, издается возмущающий православных листок, пытающийся духовно отравить самих пастырей, которые обязаны его выписывать, а недавно тот же листок открыл особый отдел для народа, где стоит слово «народ» рядом с словом «Бог», кощунственно объединяя их общим определением: «Бог и народ, – говорит он, – это наши единственные святые святыни, других и не может быть» – и в то же время срывая корону с Креста Господня[2].

Святители Божии, стражи дома Нового Израиля! История человечества свидетельствует, что Бог каждому народу указует свое дело, свой путь на земле. Нашему русскому народу вверена величайшая святыня – вера православная. Наш святой долг не только блюсти ее в чистоте, завернутою в убрус церковных канонов и преданий, – это сумел сделать раб ленивый, скрывший талант, сберегший его, возвративший его целым господину и тем не менее осужденный за леность, – наш долг сделать сокровище наше достоянием всего мира во спасение людей. Но – смотрите: оно на наших глазах беспощадно расхищается, святыня оскверняется, народ наш изменяет своему призванию. А в этом, только в этом, по глубокому убеждению православных людей, главная цель его государственного бытия на земле. И не нашим правителям вверена эта святыня, это сокровище, – нет: Господь вверил святыню эту нам, пастырям Церкви. С нас взыщет Он за утрату ее. Над нами сбудется грозное слово пророка: народ погибнет, но кровь его от рук ваших взыщет Господь. Пора, наконец, давно пора самим нам, не стыдясь духа века сего лукавого, – увы, был и за некоторыми из нас этот грех, – покаяться и пламенным словом и живым примером призвать народ к покаянию. Пора с ревностью Илииною стать на защиту попираемых догматов и канонов Православия. Пора твердо сказать народу: кто не в Церкви, тот не со Христом, кто вне Церкви, тот против Христа. Пора громко и мужественно раскрыть народу православному всю страшную правду нашей современной духовной жизни. Ужель мы не видим, что чья-то незримая, но страшно ощутимая рука занесла меч над Православием у нас на Руси? Не гг. министры действуют тут: они – только бессознательное, послушное орудие этого пока невидимого врага. Говорю: бессознательное, потому что сказать «сознательное» было бы слишком больно за Церковь, слишком страшно за Русь, за самих деятелей. Ведь на наших глазах творилось какое-то издевательство над святительским саном: вторгаясь в дела Церкви, предвосхищая ее суд, даже, может быть, насилуя самую совесть некоторых членов Синода, г[осподин] Львов[3] вынуждал уходить с кафедр якобы по прошению даже достойнейших, глубоко чтимых чадами Церкви, послуживших ей много лет святителей и тем отравлял православный народ соблазном нарушения всяких канонов церковных.

Отцы и братия, служители и ревнители Церкви Православной! Здесь, на священном Соборе, мы стоим пред лицом Самого Главы Церкви – Господа, очи Коего, тмами тем… светлейши солнца[4], видят наши сердца. Ему мы будем отвечать за все, что скажем или постановим здесь! Призовем Его благодатную помощь, ибо, может быть, нам предстоит подвиг исповедничества. Не будем участниками того страшного обмана, в каком видимо стараются держать нас и весь православный народ в отношении к Церкви правители наши, коих мы именуем «благоверными», хотя среди них есть открытый молоканин[5]. Не к политическому восстанию против них мы должны призывать народ: сохрани нас Бог от этого; наш долг – предостеречь народ православный от того вреда, который вносится их распоряжениями в отношении веры и Церкви. Апостолы заповедали молиться за всякую предержащую власть и повиноваться ей в земных делах; они повелели чтить царей, даже идолопоклонников; но есть область, куда ни сами они, ни их благодатные преемники святители не допускали язычников, готовые всегда умереть за веру православную, за Церковь Христову. Смею думать, что настало время самой Церкви от лица ста миллионов православных вопросить правителей наших, – ведь они числятся почти все православными, – како они веруют? Можно ли по совести именовать их благоверными? Весь верующий православный народ должен знать: кто они? Веруют ли по-православному? Православный народ хочет и имеет святое право требовать, чтобы им и правили люди только православные, а наши правители, к глубокой скорби нашей, относятся к родной нашей Церкви уже и теперь как язычники; они не только отняли все ограды внешнего закона от Церкви, но и открывают свободный вход во двор Христов всем волкам еретикам, чтобы расхищать Христово стадо, подрывая авторитет пастырей Церкви, дозволяя самой пастве оценивать духовные и служебные качества пастырей и даже требовать их удаления; мало того: беспрепятственно допускают обезумевшим кощунникам печатать богохульные книги в церковных типографиях и распространять их в народе и войсках; пишут архиереям, чтобы те сокращали массовые богомоления, якобы обременяющие железные дороги, словом – действуют по известной программе исконных врагов рода человеческого – иудомасонов. Пусть же наш Всероссийский Церковный Собор громко, на всю Русь, потребует: чтобы Закон Божий был первым предметом преподавания в православных школах; чтобы школы церковные вернулись в управление Церкви; чтобы типографии духовного ведомства немедленно были возвращены их владельцам с законным вознаграждением убытков и впредь отнюдь не подвергались никаким реквизициям; чтобы массовым богомолениям было оказываемо возможное содействие; чтобы [не происходило] порабощение Церкви кому бы то ни было именем ее якобы освобождения; чтобы слово Божие и слово пастырей Церкви не было связуемо реквизициями типографий и страхом доносов со стороны какого-нибудь наборщика, как это было в деле нашего глубоко всею Русью чтимого Московского первосвятителя Макария[6], чтобы сто миллионов православных сердец не было постоянно оскорбляемо в печати кощунством над их святынями; чтобы подкупленные немцами разные лжеучители не прикрывались свободой совести для разрушения Церкви и нарушения ее мира. Всего этого требует благо православного народа, благо самих правителей его, если они хотят опираться на доверие народа: в противном случае массы православных будут считать их язычниками, безбожниками, повинуясь им не за совесть, а только за страх, готовые, как рабы, при первой вспышке недовольства пойти против них. Мы еще далеко не все знаем: мы не знаем, почему эти правители с таким как бы усердием работают над подрывом именно Православия, а не других исповеданий в России? Кто этого от них требует: совесть ли только, духом века сего отуманенная, или же тот тайный враг всего человечества, о коем я упомянул выше? Русское правительство должно знать, что Православие искони было основною стихией русской народной жизни и Церковь Православная была опорою государства. Наши правители обещают спасти Россию. Но народ православный верует, что без Бога, без Церкви не спасти ее никакому правительству. Если власть не верует в Бога, то и мы не можем всецело доверять ей, не можем заставить себя против своей совести точно исполнять все ее распоряжения, особенно касающиеся Церкви и нашей жизни в Церкви. Или уж пусть она открыто, без всяких оговорок, скажет нам, что она не верует в Бога: тогда мы будем знать, что они отреклись от Христа, что Русь уже перестала быть православною, что мы живем уже в новом каком-то языческом государстве, и будем сообразовать свои действия с тем, чему учит нас история первых веков христианства. Нам наскучили лицемерие, ложь, обман, коими окутано все, что идет из недр революции, которая, обещая какую-то свободу от царской власти, отдает народ и даже его святыни, все достояние Церкви во власть толпы буйных солдат и отравленных безбожием рабочих, очевидно руководимых врагами Христа.

Вот, отцы и братия, над чем наш долг теперь подумать. Простите мое дерзновение. Я долго молчал после переворота и теперь говорю не в газетной статье, а как епископ, пред лицом всего Церковного Собора. Ужели и мне, старику уже, больному, нельзя с полной откровенностью излить всю боль души своим же собратьям и верным чадам родной Матери Церкви? Тогда где же пресловутая свобода слова? Умереть нельзя с спокойной совестью, что [не] сказано то, чем так болеет наша православная русская душа. Да и когда же и где же еще дерзать во имя блага Церкви Христовой, как не в священном собрании ее архипастырей, пастырей и верных чад, которое в настоящее время должно олицетворять всю Русскую Православную Церковь. Да, теперь или уже – никогда! Сейчас пред этим собранием, или, говоря церковным языком, Собором, – все склонилось: нет ни Синода, ни столь гремевшего в течение двух веков обер-прокурора, ни даже мирской власти, которая сама всюду возвещает свободу совести и слова: здесь только чада Церкви с своими архипастырями, и все мы веруем непреложному слову Господа: идеже… два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их[7]. Веруем, что Он – с нами, Он – посреде нас, если только мы будем с Ним; Он слышит наши воздыхания, нашу мольбу о защищении Его непорочной невесты, нашей Матери Церкви, искупленной Его честною кровию, о защите ее от врагов видимых и невидимых, внешних и внутренних. Веруем, что слышит и – исполнит во благих моление наше. Аминь.

Архиепископ Никон,

член Святейшего Синода

НИОР РГБ, ф. 765, к. 5, е.х. 36, лл. 1–2.

[1] В августе 1917 года в Москве был созван Священный Собор Православной Российской Церкви (1917–1918), определивший дальнейший ход жизни Русской Православной Церкви.

[2] Схожие мысли высказаны в «Дневнике» архиепископа Никона за 1917 год.

[3] Львов В.Н. (1872–1934) – обер-прокурор Святейшего Синода (март–июль 1917). В 1920 г. эмигрировал. В июле 1922 г. с разрешения властей возвратился в Россию и примкнул к «Живой церкви». Управляющий делами ВЦУ до мая 1923 г. и активный пропагандист обновленчества, а позже член Союза воинствующих безбожников. В 1927 г. сослан в Томск. Время его пребывания на посту «стало тем периодом в жизни Русской Церкви, который фактически положил начало революционным гонениям на нее». (Материалы по истории русской иерархии: Статьи и документы. М., 2002. С. 65.)

[5] Молокане – религиозная секта в России, не признававшая таинств и обрядов Церкви и отвергавшая почитание святых.

[6] Макарий (Парвицкий (Невский) М.А., 1835–1926), святитель, память 16 февраля/1 марта. Выдающийся миссионер. В 1912–1917 гг. митрополит Московский и Коломенский. Уволен на покой Священным Синодом «по просьбе московского духовенства».

www.pravoslavie.ru

---

Смотрите также

• Бюро 24 7 журнал
• 
  Читать журнал мотоэксперт онлайн
• 
  Рецепты тортов журнал бурда
• 
  Читать детский журнал трамвай
• 
  Электронный журнал сольвычегодская сош
• 
  Электронный журнал прогимназия белоснежка
• 
  Анализ журнала безопасности windows
• 
  Тормозит журнал регистрации 1с
• Текст книга книгоиздание журнал
• 
  Стажировка в журнале elle
• 
  Сноб журнал арина холина