Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
ТОПь ЖЖ. Проверено на себе. Журнал православной бабушки
НИКОЛАЕВА А.В. Дневник православной бабушки
http://nikolaeva.livejournal.com/
Для знакомства предлагаю вам один из текстов.Надеюсь, что автор станет для читателей "Библиотеки" таким же радостным открытием, как для меня.
============================================
Девочка, жующая гудрон
С любовью и признательностью посвящаю этот текст всем девочкам из советского детства.
Все дело вот в чем: я прочитала ваши комментарии к этому посту Хулиганы - горе мамы!И поняла, что должна сказать, просто обязана...
Я обращаюсь к тебе, девочке, жующей гудрон, скачущей по белым квадратикам меловым, той девочке, которую каждый мог увидеть из окна, выглянув из него лет двадцать назад...
Исчезают ценные пушные звери, увеличиваются озоновые дыры, хуже становится экология... Это грустно, но еще печальнее, что больше никто не увидит из окна тебя - прекрасную гордую малышку со сбитыми коленями, жующую смолу и гудрон.Твое раннее детство - ползунки - мешочки с тесемками на плечах, байковые рубашечки расцветки "обхохочетесь", красная пластмассовая лошадь с белым колечком на спине. Потянешь - и пронзительное жалобное ржание разорвет тишину. О, как ты прекрасна, красная лошадь! Прекраснее тебя только большая плюшевая лошадь с настоящим лохматым хвостом, но она очень дорогая.
Обязательный подарочный медведь огромного роста. У меня, например, их было два - рыжий и черный. Несмотря на тревожащий детскую душу натурализм, они были славные, со скрюченными медвежьим рахитом лапами и блестящим прохладным черным носом, к которому так здорово было прижаться щекой.
Железные грузовики, в которых с неигрушечной серьезностью открывались дверцы и отбрасывался кузов.
Деревянные санки с железной спинкой и обязательные валенки с блестящими галошками.
Морозное солнце, отражаясь от снега, бьет в твои широко раскрытые глаза. Шарфом обвязана половина лица, мокрые ворсинки лезут в рот. Варежки на резинке, деревянная лопатка в руке. Ты вышла в большой мир, маленькая девочка далеких лет, и мир этот вздрогнул...
Детсадовская склизкая каша, толстая ворчливая нянечка, колготки, всегда собирающиеся гармошкой на коленях, - ничто не могло тебя смутить и по-настоящему расстроить. Потому что были в жизни скоростные картонки от коробок и ледяные горки, прилагающиеся к ним. Венки из одуванчиков, трубки из тростника и больные рябиновые пули. Неизведанные чердаки, штабы-кусты, первый двухколесный велик "Школьник", ветер в ушах, коварная придорожная канава, колени в кровь, бидон только что купленного молока - в лужу.
Ты рано стала... нет, не взрослой. Взрослой ты не стала до сих пор. Ты рано стала самостоятельной. Первый класс - суровое приглашение в мир больших людей. Ключ на шее, рубль на магазин, суп и котлеты на плите. А на улице воля-вольная, размах казачий, страсти цыганские. Сумерки всегда неожиданно падали тенью на голову - уроки ждут, мама в окне охрипла, зазывая дочку домой...
Уроки-школа. В темном платьице, в черном фартучке ты все равно такая девочка, что нет таких девочек больше. Красный галстук, обрезанная мамой челка, туго набитый портфель. И хорошо, что набитый. Таким тяжелым удобнее отметелить стриженного под ноль одноклассника с тощей цыплячей шеей, трогательно выглядывающей из тесного воротника клетчатой рубашонки.
Громкие смотры патриотической песни, тихие разговоры с соседкой по парте на уроках, рассказы о пионерах-героях в школе, толстые романы о невиданных красотках дома. На какой гремучей смеси литературы и народного фольклора взрастала ты!Вокруг тебя уютно разместились и гроб на колесиках, и черная рука, палец в котлете, и жуткое убийство собаки Мумы, и сказки норвежские с чудесными троллями. Ничто не омрачало твой покой. И девичьи визги в темной спальне пионерлагеря только подтверждали полноту и радость жизни твоей. Детской жизни той, что жевала смолу, гудрон, зайчью капусту и дикий щавель.
А что еще было жевать? Жвачки настоящие были ценностью немалой, а вот смола, гудрон, импортные, безумно вкусно пахнущие ластики встречались чаще.
Много было разного-разнообразного. Ты в красной/белой майке и черных сатиновых трусах, обессилев от смеха, висела на канате в физкультурном зале, ты продиралась сквозь снежное крошево на лыжах вместе с классом, наслаждалась в школьном буфете странным блюдом из фарша и капусты, таскала с фруктового торта залитые желе фрукты.
У тебя были елки и праздники Нептуна, двойки и похвальные грамоты за участие в конкурсе чтецов. Такая разная живая жизнь.
Она была всю школу, она была тогда, когда почти все спокойно поступили в вузы, не замороченные ЕГЭ, не закошмаренные количеством бюджетных мест. Всем хватало всего. Яркие и солнечные дети, слишком много вы могли изменить в том мире, в который пришли.
Но мир не хочет перемен. Вас было решено убивать. Мальчиков - настоящими пулями в Афгане, девочек - знанием о том, что жизнь человеческая не стоит ничего.
А сойти было нельзя, поезд слишком разогнался.
И девочка превращалась в девушку.
Картошка, студенческие КВНы, первые семьи на курсе, новенькие детки. Тогда не меняли свою любовь на олигархов. Полюбить можно было только юного гения, тощего и нищего. И обязательно гонимого и непризнанного.
И вот все случилось: непризнанный гений, милостиво признанный им ребенок. Вот так новости: ты взрослая!
Первый ребенок - последняя кукла. Вы росли вместе, весело и безбашенно. Хоть и непросто было тогда заполучить этого ребенка живым и здоровым. Советские роддома - средневековые камеры пыток. Инферальная санитарка в грязном халате орет, глядя на распластанную тебя: "Че корчишься? С мужем кувыркалась не корчилась?!"
А под окном в дешевенькой синтепоновой курточке переступает худенькими ножками в хлипких ботиночках твой принц-гений. И он будет кричать как ненормальный и чертить прутиком на холодных сугробах всякие жаркие глупости, когда увидит в окне маленький сверточек с красным блинчиком вместо лица.
Вся группа твоя под окном роддома будет водить каравайные хороводы. И жизнь будет круглой, каравайной, вкусной и душистой.
Хотя в стране не было ничего: ни пеленок, ни стирального порошка, ни мыла, ни сахара. Зато был юный муж - непризнанный гений. И надо было добыть, принести, утешить. А на крошечной кухне - сто друзей, а в спальне рыдает брошенная своим любимым лучшая подруга. А в шесть, как по будильнику, проснется грудничок. И все это не в тягость, ты многое можешь, ты сильная, ты девочка, знающая слово "гудрон".
Властная свекровь, впитавшая суровые реалии советской власти, родители, выдавленные перестройкой с работы. Бабушки-дедушки, коты-собаки - тебя хватает и на них.
Смелая и сильная, бывшая лихая партизанка дворовых войн и кладоискательница старых подвалов, тебя так просто не согнуть. И это знают все. И эти все выстраиваться у тебя за спиной по росту. Ты матрешка всея Руси, ты родина-мать, и ты, мать-перемать, к этому готова с детства. Тебя еще хорошо учили в школе, и ты помнишь Некрасова. И грудью проложишь, и в избу войдешь...
А все же не катится жизнь голубым вагоном, а может, и катится, только ты одна стоишь на перроне, как Анна Каренина. И сердце в клочья, и слез нет. Но Анна Каренина не была командиром всего военного отряда, она не лечила раны подорожником и не вытаскивала, шмыгая носом, железную занозу из босой ноги однополчанина. Легкие решения не для тебя. И ты уходишь с перрона, опять и опять выбирая жизнь.
И в награду эта жизнь накатывает на тебя теплыми волнам, и ты видишь все, что видят и другие, но немного иначе. И звезды над землей - твои звезды, и любовь твоя все-таки любовь, и дети твои хорошие. А какими они еще могут быть у девочки, знающей слово гудрон?
Ты настоящая. И ничего с этим миром плохого не случится, пока его держит теплыми ладонями эта девочка, лучшая девочка на планете.
biblioteka-2013.livejournal.com
Бабушки - Православный журнал "Фома"
***После тяжелой автомобильной аварии мамина мама переехала к нам. Это случилось еще до нашего рождения. Бабушка почти год лежала без движения, потом едва ходила с костылем, на улицу выбиралась редко — инвалидность, 1-я группа. Рассказывала нам сказки, научила читать, в общем, заботилась о внуках как могла… Бабушка умерла, когда мне было 12 лет, а сестре 11. Воспоминаний, увы, детская память сохранила не много. Но я до сих пор ощущаю силу того добра, которое исходило от нее. У нее была своя иконка, молитвослов, и она за всех нас молилась — невидимо для нас. Но мы все это понимали и чувствовали.
Бабушка была очень тихой, никому не доставляла хлопот — просто лежала на кровати в своей комнатке. А иногда и шутила над нами. Как-то (мне было тогда лет шесть) мы с ней остались в квартире вдвоем. Вдруг я услышал странный гул. Я испугался, забегаю к ней в комнату: «Бабушка, а Вы не слышали звук?» (в нашей семье было принято обращаться к бабушкам на «Вы»). Она отвечает: «Нет, а что такое?» Я говорю: «Что-то гудит». Она: «Ну-ка иди посмотри». Я побежал в коридор, на кухню, в ванную… Гудит, а я не понимаю, где. Испуганный прибегаю обратно: «Бабушка, ничего не понимаю!» Она: «А ты лучше посмотри». Я выбежал опять, возвращаюсь и вдруг вижу, как бабушка, сидя на своей кровати, дует в пустой пузырек из-под лекарств… Оттого и гул… Я, конечно, очень смеялся.
Бабушка умерла под Новый год. И впервые этот очень радостный тогда для всех нас праздник прошел без привычного смеха. А еще тогда я первый раз в жизни увидел растерянного папу, по щеке которого текла слеза…***Папины родители жили в деревне на Украине. Каждый год мы с сестрой ездили к ним — на все лето или на месяц-другой. Было здорово: дом, огород, поросята и еще много всего интересного. Мы любили слушать истории из детства папы, а также его младших брата и сестры. Вот, например, помню, бабушка спросила: как можно разделить шесть яиц на троих. Я, уверенный математик, быстро ответил: «Ну как же: по два каждому!» Бабушка засмеялась: «Ну да, а вот папа твой в детстве как-то сказал: я — старший; мне — четыре, а им — по одному». Мы с сестрой очень веселились и донимали папу рассказами о его детстве. Он, естественно, все отрицал.Один раз только помню, что бабушка меня отругала. Точнее, объяснила, что неправ.
Когда я, сжалившись над кошкой («грязная же!»), решил ее искупать в бочке с водой. «Кошка не дельфин,— сказала она,— не надо бросать ее в воду». А еще помню, что всех, кто младше нее — не важно, на год или на двадцать лет,— «молодыця». Идет мимо какая-нибудь 65-летняя старушка, а она ей: «Молодыця!»После смерти дедушки бабушка тоже переехала к нам. Мы, ее внуки, были уже взрослыми. И все равно были очень счастливы, что бабушка дома, рядом. Сейчас я вспоминаю это время и удивляюсь. На девятом десятке, привыкшая всю жизнь быть хозяйкой, бабушка приезжает в семью к взрослому сыну, невестке, внукам: вполне можно ожидать конфликтов и столкновений. Но бабушка ничуть не изменила наш семейный уклад и всегда поддерживала замечательные отношения с мамой. Только часто повторяла: «Если бы могла, всех бы в сердце вместила…»
Рисунок Наталии Кондратовой
***Мы сегодня часто жалуемся на сложную жизнь: рубль падает, доллар растет, квадратных метров не хватает, машина барахлит и проч. и проч. Если же вспомнить, через что прошли наши бабушки и дедушки, как они пережили — голод, коллективизацию, войну, послевоенные годы — наши жалобы сразу выглядят чуть иначе. Мамин папа пять лет строил Беломорканал, так как считался кулаком и пел в церковном хоре. Дедушка умер за три года до моего рождения, моя «встреча» с ним произошла, когда я, уже сорокалетний, побывал в местах его заключения… Папина мама, поскольку все мужчины были на фронте, работала трактористкой и была первой женщиной в деревне, которая ходила в штанах (а поработай на тракторе иначе!)… И таких судеб среди их современников тысячи…
Да, я прочитал больше книг, чем все мои бабушки и дедушки вместе взятые, как-то разбираюсь в православном богословии и рассказываю студентам об исихазме… Но то, что они — без особых умных слов — дали мне в детстве, возможно, важнее многого другого, что удалось получить потом уже своими силами.
Тихое христианство. Вот подходящее выражение для описания их жизни. Не знаю, смогу ли я прожить такую же христианскую жизнь. Пока не очень получается.
…Бабушек звали Аня и Лиза. Так сегодня зовут наших дочек.
foma.ru
БАБУШКА - Православный журнал "Фома"
Утро. Открываю глаза и начинаю в тысячный раз пересчитывать доски на высоченном четырехметровом потолке, потом хрусталики огромной старинной люстры. В комнате темно, но через щели массивных деревянных ставен бьет свет. Звенит посуда на кухне. Мой мир на месте. На душе весело и спокойно. Может ли быть по-другому в детстве?
Сейчас быстрой уверенной походкой войдет бабушка. Как шлюзы, распахнутся со скрипом тяжелые ставни, и в комнату хлынет золотое солнце.
Столько раз повторялось это в детстве, сколько раз это еще вспомнится…
Бабушка моя жила в Баку — городе с необычайно долгим летом, всегда солнечном и ветреным. Ее квартира находилась в маленьком «итальянском» дворике неподалеку от моря. Не знаю, почему старый четырехугольные дворики с верандами, галереями и квартирами, имеющими собственный вход, назывались итальянскими, но жизнь в них действительно напоминала итальянские фильмы: шумно, весело, дружно, все у всех на виду. Вместе справляли свадьбы, вместе плакали на похоронах, даже в скандалах между соседями принимал участие целый двор. И кто только ни жил здесь бок о бок — азербайджанцы, русские, евреи, армяне, грузины, немцы; каждый своим укладом, своим интересным маленьким мирком, на свободу которого не посягал никто. К Пасхе в любой квартире красовались на столе разноцветные яйца и куличи, на Навруз все угощались вкуснейшим пловом с пахлавой, а в Пейсах ели хрустящую мацу. Да и могло ли быть иначе, когда над головой — ярко-голубое небо, перед глазами — море, в лазури которого потонет любая печаль, а между этими необъятными безднами носится неутомимый ветер?
Бабушкина квартира представляла собой «поезд» из двух больших комнат и кухни. Самая дальняя выходила окнами на улицу, по которой помимо бесконечно снующих взад-вперед людей, машин и троллейбусов, несколько раз в день проезжал допотопный паровоз с вагонами, перевозивший муку с мельницы на склад. Квартира от этого содрогалась, звенели люстры, звенела посуда в шкафах. Человеку, столкнувшемуся с этим явлением впервые, могло небезосновательно показаться, что началось землетрясение. Нас же, детей, это зрелище завораживало — усаживаясь на широченном подоконнике, мы с братом восторженно скользили глазами по ржавым механизмам громыхающей машины.
Дальняя комната была самой таинственной. Приютившись за спиной большой деревянной кровати, можно было подолгу наблюдать за причудливой игрой огня и тени в камине, так напоминавшей героев азербайджанских народных сказок. Или, сомкнув боковые зеркальные створки трюмо, разговаривать с сонмом длинноволосых девчушек, уставившихся на меня любопытными глазами из зеленоватого Зазеркалья.
Бабушка не давала подолгу мечтать, то есть, выражаясь ее языком, «ворон считать». Ребенок не должен находиться без дела. «Взяла бы лучше книжечку да почитала!»
Следующая проходная комната, к великому удовольствию взрослых, не представляла для нас большого интереса — здесь стоял телевизор, громоздился массивный буфет с вечно дребезжащей посудой, а с висевшего над пианино портрета взъерошенный Бетховен строго взирал на катившиеся рядом детские велосипеды. Комната эта была длинной, темной, без окон. Хорошенько разбежавшись по этому «тоннелю» можно было замечательно приземлиться на полу просторной залитой светом кухни, которая почему-то звалась галереей. Вероятно, оттого, что почти вся стена, выходившая во двор, была застеклена.
Вход в квартиру обвивал виноградник. Сухая слоистая лоза тянулась вдоль наших окон примерно на том уровне, где заканчивались занавески. Эти «джунгли» являлись излюбленным местом соседских котов — по ту сторону стекла, то бишь на нашей кухне, висела огромная клетка, в которой порхали, чирикали, качались на качельках, мелькали неуловимыми бесцветными пятнами в кошачьих глазах 22 волнистых попугайчика. К четырехлетию мне подарили желто-зеленую парочку, потом бело-голубую, а через год уже два десятка Рит, Гришек и Гошек будоражили души местных Тарзанов.
С раннего утра двор оглашался криками продавцов. В больших плетеных корзинах одно за другим вплывали зелень, овощи, еще горячий лаваш, мацони. На кухне начинала стряпаться самая вкусная на свете еда. Летом широкий деревянный стол выносился во двор в тень виноградника, и соучастниками наших трапез становились все желающие ребятишки. Кормлению внуков, да, в общем-то, и всех остальных, попадавшихся «под руку», бабушка уделяла самое большое внимание, за что и была упрекаема. Казалось, это главная цель ее жизни, а ведь мы с братом были выше этого. Только повзрослев и побыв в роли матери и хозяйки, я могла оценить, сколько же бабушка успевала, какую любовь должен вмещать человек, отдающий себя всего без остатка…
Лето в Баку всегда бывало жарким, удушливым, единственное спасение — море. Добираться до пляжа долго и неудобно, с пересадками. Это бабушку не останавливало — детям нужно «окунуться». И вот, веселый гомонливый хоровод — соседским детишкам тоже хочется на пляж, а родители заняты, — грузится в троллейбус. Большее счастье нам трудно было вообразить!
Навсегда запомнила бабушку, стоящую на берегу с раскинутым наготове полотенцем и тревожно высматривающую нас.
Будь у меня талант скульптора, такой бы я ее и запечатлела — беспокойные любящие глаза, устремленные вдаль, все ли в порядке, и распростертые с полотенцем руки, готовые обнять, обогреть, защитить.
Тяжелым шлейфом вечерних духов тянется с клумб крепкий аромат анютиных глазок. Морской ветерок с привкусом мазута носит над водой еще не уснувших чаек, а по асфальту стелятся тени бесшумных вестников ночи, летучих мышей. Мы направляемся по бульвару. «А здесь раньше была купальня, рассказывает бабушка, — опускали парусину и плескались в ней. Мы девчонками все лето сюда бегали». Бабушка-девочка, какой она была? С фотографии смотрит чернявый, коротко стриженный, но при банте, подросток с глазами угольками. Наша Буля? Едва верится. Шкода? Не похоже. «Мать у нас была строгая, шалостей не терпела». Охотно верим, баба Мотя и в свои 95 может правнуков приструнить. «А знаете, как меня в школе дразнили? Ирина-дубина-полено-бревно!»
Бабушка мало рассказывала о себе в детстве. Больше — о близких людях, о том, каким был Баку, как чудесно было в горах, куда иногда командировали ее отца, нашего деда. Ей нравилось говорить о послевоенном времени, о том, как преобразилась жизнь, когда она встретила дедушку, родился отец, как долго и весело жили они на Камчатке, где служил дедушка, каким ребенком, подростком, юношей был наш папа. В семье находился весь смысл ее жизни. Ничего для себя, ничего своего, она — это мы. «Человек, в котором нет поэзии, может сам стать поэмой».
Запомнились детские болезни. К кровати приставлен стол. На столе — лампа с абажуром, сшитом из моего старого платья, стопка книг-, лекарства и блюдечко, на котором незаметно сменяют друг друга яблоки, мандарины, гранаты, хурма. Просыпаешься ночью, а бабушка дремлет рядом на стуле, всю ночь следит, чтобы не сползло одеяло, не подскочила температура. Еще помню тихие вечера во время нашего отрочества. На абажур пущено очередное детское платье. Он получился удачным — мягкая охра обволакивает кухню теплом. За столом бабушка и я. Сегодня у нас поэтический вечер, читаю стихи — свои, детские, нелепые и чужие. Бабушка слушает завороженно, время от времени смахивая слезу. Чтение окончено. «А теперь расскажи что-нибудь по-английски». — «Буля, ты же совсем не знаешь английского!» — «Ну и что, мне все равно интересно». Так каждый вечер на кухне звучали рассказы из истории, отрывки литературных произведений, рассуждения об искусстве. Все было бабушке интересно, а главное, она давала высказаться нам. Так, благодаря бабушке, рождалось первое собственное мнение, давались первые самостоятельные оценки, укреплялось желание думать, читать, творить.
Бабушка хотела видеть меня поэтессой, а брата, с самых ранних лет проявлявшего интерес к биологии и мечтавшего стать ветеринаром, всячески отговаривала: «Костенька, будь хирургом. Ведь к ветеринару ни одна девушка не подойдет!»
Как-то раз мы с бабушкой поссорились. Не помню причину нашей ссоры, но я ее очень сильно оскорбила. Бабушка сидела на кухне и тихо плакала, а потом взяла меня, и мы отправились в церковь. Я не знала, куда мы идем, враждебное отношение к религии было заложено любимой учительницей. Помню много золота и огромное (почему-то гигантским оно осталось в памяти) распятие.
Никогда ранее я в церкви не бывала, даже не знала как она выглядит, но попав вовнутрь, вдруг ощутила тревогу — хотелось бежать отсюда, а в то же время что-то тянуло пройти дальше.
— Это музей? — требовательно спросила я у бабушки.
Нет, церковь.
— Зачем мы пришли сюда? Я не хочу здесь находиться!
Потерпи немного.
Помню, как бабушка положила на канон коричневую коробку с эклерами, как поднялась по ступенечкам и приложилась к иконе, украшенной аляповатыми тряпичными цветами, как сунула мне монетки для нищих на паперти: «А если нечего подать нищим, говори: «Не прогневается, Господи!». «Господи» — только тогда до меня дошло, что значило это так часто употребляемое мной восклицание. И я его перестала употреблять совсем — чтобы не быть причастной к религии. Но всякий раз, проезжая на трамвае по тому району, я жадно впиваюсь глазами в серебристый крест, едва возвышающийся над плоскими восточными крышами, пока он не скрывался за более высоким домом.
Прошло время. Началось то, что все бакинцы называют коротко: «события». Любимый город, всегда такой задорный, как-то быстро и внезапно оброс щетиной войны.
На перекрестках — танки. Площадь перед Домом Союзов огромная, ветренная, поражающая своей свободой, не может вместить митингующих. Лозунги на стенах, разговоры вполголоса, слезы…
Бабушка с дедушкой переехали в Москву. Тому, кто каждый день видел море и солнце, трудно привыкнуть к грустному пасмурному городу…
Все, что осталось от прошлого — горстка земли в платочке, да воспоминания…
Вскоре у бабушки обнаружили рак. Каширка, химиотерапия, операция. На месте веселых рыжих завитков — грубый парик. Осунувшееся, резко постаревшее лицо и глаза без привычной искорки.
Осенью в больницу слег дедушка. Несмотря на наши слезные уговоры, бабушка целый месяц ежедневно навещала его. А еще через месяц слегла сама. Помню, отец, вернувшийся из командировки, долго не мог поверить в это короткое и беспощадное слово «всё». Так не вязалось оно с нашей бабушкой.
За несколько дней до смерти к ней приходил священник. Дедушка долго не хотел смириться с необходимостью исповеди: «Какая ей исповедь? Она же совсем безгрешная! Ты что, нашу бабушку забыла?!» Бабушка же, как ребенок, соглашалась со всеми грехами и плакала. После Причастия ей стало значительно лучше. Бабушка улыбалась, распоряжалась по дому, шутила. Ожили и мы в надежде на чудо…
Но болезнь брала свое. Страшные боли подавляли сознание. Бледные губы шептали: «Господи, Господи!» Я стискивала бабушкину мягкую прохладную ослабевшую руку, и она ненадолго успокаивалась.
В то воскресное утро, когда бабушки не стало, меня не оказалось рядом. Шел Великий Пост, Литургия, было солнечно, падал снег. За несколько минут до смерти она просветлела, ясно позвала дедушку и, взяв его за руку, отошла…
Калитниковское кладбище. Промерзшие обледенелые дорожки. Прутья кладбищенских оград и голые ветви деревьев на фоне бледного мартовского неба пронзительны, как голос скрипки. Она так ждала весны…
Сейчас опустится крышка гроба и навсегда закроет дорогое, любимое. Вместе с бабушкой уйдет под землю последний лучик счастливого светлого детства…
Как-то в один из трудных периодов жизни, читая «Цитадель» А. де Сент-Экзюпери, я наткнулась на его рассуждения о женщине.
foma.ru
Бабушка - Православный журнал "Фома"
Илл.: Анна КузнецоваУтро. Открываю глаза и начинаю в тысячный раз пересчитывать доски на высоченном четырехметровом потолке, потом хрусталики огромной старинной люстры. В комнате темно, но через щели массивных деревянных ставен бьет свет. Звенит посуда на кухне. Мой мир на месте. На душе весело и спокойно. Может ли быть по-другому в детстве?
Сейчас быстрой уверенной походкой войдет бабушка. Как шлюзы, распахнутся со скрипом тяжелые ставни, и в комнату хлынет золотое солнце.
Столько раз повторялось это в детстве, сколько раз это еще вспомнится…
Бабушка моя жила в Баку — городе с необычайно долгим летом, всегда солнечном и ветреным. Ее квартира находилась в маленьком «итальянском» дворике неподалеку от моря. Не знаю, почему старые четырехугольные дворики с верандами, галереями и квартирами, имеющими собственный вход, назывались итальянскими, но жизнь в них действительно напоминала итальянские фильмы: шумно, весело, дружно, все у всех на виду. Вместе справляли свадьбы, вместе плакали на похоронах, даже в скандалах между соседями принимал участие целый двор. И кто только ни жил здесь бок о бок — азербайджанцы, русские, евреи, армяне, грузины, немцы; каждый своим укладом, своим интересным маленьким мирком, на свободу которого не посягал никто. К Пасхе в любой квартире красовались на столе разноцветные яйца и куличи, на Навруз все угощались вкуснейшим пловом с пахлавой, а в Пейсах ели хрустящую мацу. Да и могло ли быть иначе, когда над головой — ярко-голубое небо, перед глазами — море, в лазури которого потонет любая печаль, а между этими необъятными безднами носится неутомимый ветер?
Бабушкина квартира представляла собой «поезд» из двух больших комнат и кухни. Самая дальняя выходила окнами на улицу, по которой помимо бесконечно снующих взад-вперед людей, машин и троллейбусов, несколько раз в день проезжал допотопный паровоз с вагонами, перевозивший муку с мельницы на склад. Квартира от этого содрогалась, звенели люстры, звенела посуда в шкафах. Человеку, столкнувшемуся с этим явлением впервые, могло небезосновательно показаться — началось землетрясение. Нас же, детей, зрелище завораживало — усаживаясь на широченном подоконнике, мы с братом восторженно скользили глазами по ржавым механизмам громыхающей машины.
Дальняя комната была самой таинственной. Приютившись за спиной большой деревянной кровати, можно было подолгу наблюдать за причудливой игрой огня и тени в камине, так напоминавшей героев азербайджанских народных сказок. Или, сомкнув боковые зеркальные створки трюмо, разговаривать с сонмом длинноволосых девчушек, уставившихся на меня любопытными глазами из зеленоватого зазеркалья.
Бабушка не давала подолгу мечтать, то есть, выражаясь ее языком, «ворон считать». Ребенок не должен находиться без дела. «Взяла бы лучше книжечку да почитала!»
Следующая проходная комната, к великому удовольствию взрослых, не представляла для нас большого интереса — здесь стоял телевизор, громоздился массивный буфет с вечно дребезжащей посудой, а с висевшего над пианино портрета взъерошенный Бетховен строго взирал на катившиеся рядом детские велосипеды. Комната эта была длинной, темной, без окон. Хорошенько разбежавшись по этому «тоннелю» можно было замечательно приземлиться на полу просторной залитой светом кухни, которая почему-то звалась галереей. Вероятно, оттого, что почти вся стена, выходившая во двор, была застеклена.
Вход в квартиру обвивал виноградник. Сухая слоистая лоза тянулась вдоль наших окон примерно на том уровне, где заканчивались занавески. Эти «джунгли» являлись излюбленным местом соседских котов — по ту сторону стекла, то бишь на нашей кухне, висела огромная клетка, в которой порхали, чирикали, качались на качельках, мелькали неуловимыми бесцветными пятнами в кошачьих глазах 22 волнистых попугайчика. К четырехлетию мне подарили желто-зеленую парочку, потом бело-голубую, а через год уже два десятка Рит, Гришек и Гошек будоражили души местных Тарзанов.
С раннего утра двор оглашался криками продавцов. В больших плетеных корзинах одно за другим вплывали зелень, овощи, еще горячий лаваш, мацони. На кухне начинала стряпаться самая вкусная на свете еда. Летом широкий деревянный стол выносился во двор в тень виноградника, и соучастниками наших трапез становились все желающие ребятишки. Кормлению внуков, да, в общем-то, и всех остальных, попадавшихся «под руку», бабушка уделяла самое большое внимание, за что и была упрекаема. Казалось, это главная цель ее жизни, а ведь мы с братом были выше этого. Только повзрослев и побыв в роли матери и хозяйки, я могла оценить, сколько же бабушка успевала, какую любовь должен вмещать человек, отдающий себя всего без остатка…
Лето в Баку всегда бывало жарким, удушливым, единственное спасение — море. Добираться до пляжа долго и неудобно, с пересадками. Это бабушку не останавливало — детям нужно «окунуться». И вот, веселый гомонливый хоровод — соседским детишкам тоже хочется на пляж, а родители заняты, — грузится в троллейбус. Большее счастье нам трудно было вообразить!
Навсегда запомнила бабушку, стоящую на берегу с раскинутым наготове полотенцем и тревожно высматривающую нас.
Будь у меня талант скульптора, такой бы я ее и запечатлела — беспокойные любящие глаза, ycтремленные вдаль, все ли в порядке, и распростертые с полотенцем руки, готовые обнять, обогреть, защитить.
Илл.: Анна КузнецоваТяжелым шлейфом вечерних духов тянется с клумб крепкий аромат анютиных глазок. Морской ветерок с привкусом мазута носит над водой еще не уснувших чаек, а по асфальту стелятся тени бесшумных вестников ночи, летучих мышей. Мы направляемся по бульвару. «А здесь раньше была купальня, — рассказывает бабушка, — опускали парусину и плескались в ней. Мы девчонками все лето сюда бегали». Бабушка-девочка, какой она была? С фотографии смотрит чернявый, коротко стриженный, но при банте, подросток с глазами-угольками. Наша Буля? Едва верится. Шкода? Не похоже. «Мать у нас была строгая, шалостей не терпела». Охотно верим, баба Мотя и в свои 95 может правнуков приструнить. «А знаете, как меня в школе дразнили? Иринано-бревно! «
Бабушка мало рассказывала о себе в детстве.
Больше — о близких людях, о том, каким был Баку, как чудесно было в горах, куда иногда командировали ее отца, нашего деда. Ей нравилось говорить о послевоенном времени, о том, как преобразилась жизнь, когда она встретила дедушку, родился отец, как долго и весело жили они на Камчатке, где служил дедушка, каким ребенком, подростком, юношей был наш папа. В семье находился весь смысл ее жизни. Ничего для себя, ничего своего, она — это мы. «Человек, в котором нет поэзии, может сам стать поэмой».
Запомнились детские болезни. К кровати приставлен стол. На столе — лампа с абажуром, сшитом из моего старого платья, стопка книг, лекарства и блюдечко, на котором незаметно сменяют друг друга яблоки, мандарины, гранаты, хурма. Просыпаешься ночью, а бабушка дремлет рядом на стуле, всю ночь следит, чтобы не сползло одеяло, не подскочила температура. Еще помню тихие вечера во время нашего отрочества. На абажур пущено очередное детское платье. Он получился удачным — мягкая охра обволакивает кухню теплом. За столом бабушка и я. Сегодня у нас поэтический вечер, читаю стихи — свои, детские, нелепые и чужие. Бабушка слушает завороженно, время от времени смахивая слезу. Чтение окончено. «А теперь расскажи что-нибудь по-английски». — «Буля, ты же совсем не знаешь английского!» — «Ну и что, мне все равно интересно». Так каждый вечер на кухне звучали рассказы из истории, отрывки литературных произведений, рассуждения об искусстве. Все было бабушке интересно, а главное, она давала высказаться нам. Так, благодаря бабушке, рождалось первое собственное мнение, давались первые самостоятельные оценки, укреплялось желание думать, читать, творить.
Бабушка хотела видеть меня поэтессой, а брата, с самых ранних лет проявлявшего интерес к биологии и мечтавшего стать ветеринаром, всячески отговаривала: «Костенька, будь хирургом. Ведь к ветеринару ни одна девушка не подойдет!»
Как-то раз мы с бабушкой поссорились. Не помню причину нашей ссоры, но я ее очень сильно оскорбила. Бабушка сидела на кухне и тихо плакала, а потом взяла меня, и мы отправились в церковь. Я не знала, куда мы идем, враждебное отношение к религии было заложено любимой учительницей. Помню много золота и огромное (почему-то гигантским оно осталось в памяти) распятие.
Никогда ранее я в церкви не бывала, даже не знала как она выглядит, но попав вовнутрь, вдруг ощутила тревогу — хотелось бежать отсюда, а в то же время что-то тянуло пройти дальше.
— Это музей? — требовательно спросила я у бабушки.
— Нет, церковь.
— Зачем мы пришли сюда? Я не хочу здесь находиться!
— Потерпи немного.
Помню, как бабушка положила на канон коричневую коробку с эклерами, как поднялась по ступенечкам и приложилась к иконе, украшенной аляповатыми тряпичными цветами, как сунула мне монетки для нищих на паперти: «А если нечего подать нищим, говори: «Не прогневается, Господи!». «Господи» — только тогда до меня дошло, что значило это так часто употребляемое мной восклицание. И я его перестала употреблять совсем — чтобы не быть причастной к религии. Но всякий раз, проезжая на трамвае по тому району, я жадно впиваюсь глазами в серебристый крест, едва возвышающийся над плоскими восточными крышами, пока он не скрывался за более высоким домом.
Прошло время. Началось то, что все бакинцы называют коротко: «события». Любимый город, всегда такой задорный, как-то быстро и внезапно оброс щетиной войны.
На перекрестках — танки. Площадь перед Домом Советов — огромная, ветренная, поражающая своей свободой, не может вместить митингующих. Лозунги на стенах, разговоры вполголоса, слезы…
Бабушка с дедушкой переехали в Москву.
Тому, кто каждый день видел море и солнце, трудно привыкнуть к грустному пасмурному городу…
Все, что осталось от прошлого — горстка земли в платочке, да воспоминания…
Вскоре у бабушки обнаружили рак. Каширка, химиотерапия, операция. На месте веселых рыжих завитков — грубый парик. Осунувшееся, резко постаревшее лицо и глаза без привычной искорки.
Осенью в больницу слег дедушка. Несмотря на наши слезные уговоры, бабушка целый месяц ежедневно навещала его. А еще через месяц слегла сама. Помню, отец, вернувшийся из командировки, долго не мог поверить в это короткое и беспощадное слово «всё». Так не вязалось оно с нашей бабушкой.
За несколько дней до смерти к ней приходил священник. Дедушка долго не хотел смириться с необходимостью исповеди: «Какая ей исповедь? Она же совсем безгрешная! Ты что, нашу бабушку забыла?!» Бабушка же, как ребенок, соглашалась со всеми грехами и плакала. После Причастия ей стало значительно лучше. Бабушка улыбалась, распоряжалась по дому, шутила. Ожили и мы в надежде на чудо…
Но болезнь брала свое. Страшные боли подавляли сознание. Бледные губы шептали: «Господи, Господи!» Я стискивала бабушкину мягкую прохладную ослабевшую руку, и она ненадолго успокаивалась .
В то воскресное утро, когда бабушки не стало, меня не оказалось рядом. Шел Великий Пост, Литургия, было солнечно, падал снег. За несколько минут до смерти она просветлела, ясно позвала дедушку и, взяв его за руку, отошла…
Калитниковское кладбище. Промерзшие обледенелые дорожки. Прутья кладбищенских оград и голые ветви деревьев на фоне бледного мартовского неба пронзительны, как голос скрипки. Она так ждала весны…
Сейчас опустится крышка гроба и навсегда закроет дорогое, любимое. Вместе с бабушкой уйдет под землю последний лучик счастливого светлого детства…
Как-то в один из трудных периодов жизни, читая «Цитадель» А. де Сент-3кзюпери, я наткнулась на его рассуждения о женщине. Автор сравнивает двух женщин, ту, что пытается обрести себя в собственных чувствах, и ту, мир которой — это ее очаг. «Ту, что рада весне», и ту, «что послушна цветку, который и есть весна». Ту, что «любит любить», и ту, «которая полюбила». «Долго искал я, в чем суть покоя. Суть его в новорожденных младенцах, в собранной жатве, семейном очаге. Суть его в вечности, куда возвращается завершенное. Покоем веет от наполненных закромов, уснувших овец, сложенного белья, от добросовестно сделанного дела, ставшего подарком Господу».
Я завороженно перечитывала эти строчки вновь и вновь, пытаясь проникнуть в каждое слово. Казалось, в этих словах какой-то спасительный секрет, которого я не знала, а может забыла. От них веяло тишиной, счастьем, кроткой мудростью, а перед глазами стояла бабушка, вся в лучах золотого солнца, распахивающая огромные тяжелые ставни.
foma.ru
прабабушки - Православный журнал "Фома"
Лет до шестнадцати я искренне полагала, что до меня на свете никто не жил, не чувствовал, не размышлял. Когда же одна из бабушек начала рассказывать истории о себе, своей матери, других бабушках и прабабушках, я впервые почувствовала себя частью большого целого и вдруг поняла, что значит семья и род. И мучительное открытие подросткового возраста «человек — одинок!» сменилось на благодарное сознание того, что родные, которых я никогда даже не видела, молятся за меня — там, в Вечности.
Бабушка Варя
Бабушку Варю в деревне прозвали «прокурором» за недюжинную практичность и находчивость. Она «все ходы и выходы знала». Муж ей достался тихий и смирный, непьющий, и она властвовала в семье безраздельно. Но прежде достижения командного поста много лет жила под началом у свекрови. И часто потом о ней вспоминала и рассказывала.
Мужа бабушки Вари, дедушку Василия, воспитывали не родные родители, а бездетные дядя с тетей. Бездетными они стали, потеряв ребенка. Тяжело переживали потерю. Ходили на богомолье в Киев пешком. Стали «понедельничать» — поститься в понедельник, помимо положенных среды и пятницы, много молились. А потом попросили себе смирного ребеночка у родного многодетного брата и воспитали его как сына.
Вот в эту семью и попала молоденькая бабушка Варя. И пришлось привыкать ей к ворчливой свекрови. Просит Варя: «Мамаша, дай мыльца постирать». А свекровь с печки бросает мыло в корыто, так, что Варю всю обрызгает: «На, не напасешься на тебя!». Спустя какое-то время: «Мамаша, бараночкю дай ребеночкю пососать». (В деревне говорили «ребеночкя, молочкя»). Летит с печки баранка: «На, Катучиха, пропасть тебе пропастью!».
А Варя как ни в чем не бывало и дальше ласково обращается к свекрови, а та, растаяв от ласки, признается: «Вот, Варя-душкя, за что я тебя любю: что ты быстро ко мне оборачиваешься!». И, несмотря на свою сварливость, души в Варе не чаяла.
Из девяти детей бабушки Вари ни один не умер в младенчестве — вещь неслыханная. Когда же пришлось ей хоронить восемнадцатилетнего сына, она ни слезинки не проронила: «Мне грех плакать, у меня Господь младенцев не забирал». Когда пришли раскулачивать и высылать семью, побежала в Рязань, нашла нужного человека и напала на него: «Говорите, кулаки мы. А почему нас так называют, знаешь? Эх, ты! Это потому, что мы спим на кулаках. Нам спать на подушке некогда, у нас семья — девять человек детей, они с шести лет работают». Убедила! Отстояла дом и семью.Часто приходили к ней советоваться. Если же спрашивали о чем ее мужа, кричала ему: «Молчи Вася, говори: я ничего не знаю». Он так и делал.Бабушка Варя все время поучала дочерей, готовила к семейной жизни. Любое поучение начиналось словами «И-и, девки»: «И-и, девки! Мужик — что крест на глАве, а баба — что труба на бане». «Не смотрите, кто лучше живет, смотрите, кто хуже». «Найдешь — не радуйся, и потеряешь — не плачь». Никогда не унывала и утешала людей: «Господь нами правит, а не мужик богатый».
Как-то раз зашла бабушка к знакомым, а те пасмурные. Хозяйка поделилась своим горем: сын, военный, в долгой отлучке, а невестка родила в его отсутствие от другого. Теперь людям на глаза показаться стыдно. Бабушка ее утешила: «И-и, милая, это разве горе? Баба рОдила — это не горе. Вот если б мужик рОдил бы — вот было бы горе!» Сказала — и словно груз с хозяйки свалился, а то невестку видеть не могла. А сын так с войны и не вернулся, и они этим ребеночком утешались.Бабушка Варя не раз рассказывала близким, как хотела бы умереть: «Чтобы перед смертью поболеть, жизнь свою вспомнить, прощения попросить. Но чтобы недолго болеть, недельки две бы. И чтобы солнышко было и дождичек».
Так и было: поболела недолго и мирно скончалась. А когда гроб из церкви понесли, пошел грибной дождик, как сквозь сито. И выглянуло солнце.
Бабушка старенькая
Бабушка Клава — это просто бабушка. А ее маму зовут «бабушка старенькая». «Пойдем к бабушке старенькой, она пышки испекла». «Бабушка старенькая сейчас придет посидеть с тобой». До пяти-шести лет я и не подозревала, что у бабушки старенькой было имя, и несказанно удивилась, узнав, что ее зовут Анна.
«Ой, душкя ты моя! Ой, кто пришел!» — прохожу скорее на кухню: нет ли пышек? Еще нет, но сейчас будут. «Счяс я тебе пышкю испекю». Нет в семье человека, который бы не любил бабушкиных пышек.
Лет в тринадцать интересуюсь у бабушки старенькой:— Бабушка, а ты красивая была?— Ой, милкя, разве я помню?
А я-то вижу фотографию бабушки старенькой и дедушки Алеши: оба красивые, молодые. — А тебя дедушка Алеша любил?— Любил, душкя, любил. Хоть бы раз жабой обозвал!
Такое отсутствие романтики было мне непонятно. Позже узнала: бабушка осталась вдовой в тридцать два года. Дедушка погиб в первый же год войны, так и не увидев младшую дочь. Восемь детей было у бабушки, пятеро умерли, троих надо было растить одной. Мысль об устройстве личной жизни не могла даже в голову прийти ни ей, ни детям — личная жизнь кончилась с началом войны и смертью мужа. И не виделось в этом ничего особенного.
Бабушка старенькая была характера легкого. Веселость и шутка часто выручали ее. Захотелось как-то бабушке картошки жареной. А в семье мужа обычно картошку не жарили. Вот бабушка ест, сковородку заняла, а деверь ждет, пока она поест, хмурится недовольно. Бабушка сказала весело в свое оправдание: «Сейчас, сейчас. Картошка какая укладистая!». Все расхохотались. В войну ходили бабы торф воровать: топить надо было чем-то. Вот поймали их сторожа, бьют лопатой. Бабушка голову закрыла и кричит: «Ой, родимай, не бей по голове, бей по заду!». Засмеялись сторожа и отпустили всех.
Все эти забавные истории узнала я уже от родных. А мне самой запомнился случай, когда бабушка вдруг встала рано утром и пошла накрывать рассаду. Только вернулась, как пошел сильный дождь. И долго потом говорила: «Это Матерь Божия меня разбудила, помогла рассаду сохранить». Надменным своим подростковым умом я не могла понять: неужели есть дело Матери Божией до таких пустяков, как рассада? Я не понимала, что человек, привыкший жить всегда в присутствии Божием, не сомневаясь, просил и о большом, и о малом. И получал по вере своей.
Так просто рассказывала она и о снах-вразумлениях, как о деле хотя и чудесном, но все же постоянно встречающемся. Бабушкина свекровь, будучи беременной, хотела пойти на аборт. Но увидела сон: идут женщины к какой-то страшной то ли яме, то ли землянке, несут в подолах детей и выбрасывают туда. И она тоже идет, но слышит голос: «Последний, а хочешь грешить!». Это действительно был последний ее ребенок.
Когда бабушка старенькая отходила от инсульта и лежала дома, на ее попечение оставили полуторагодовалого внука. Она целый день ему песни пела, сказки рассказывала и играла в воздушный шарик: рукой ему легонько толкает шарик, а он ей. Узнали соседи, что прабабушка дома нянчит внука, со всего дома детей притащили: бабушка, посиди, девать некуда. Она никому не отказала — не различала она своих и чужих, добра была ко всем без разбора. Когда умерла, внук рыдал на ее гробе: «Бабушка ты моя, бабушка! Кто меня, дурака, будет так любить, как ты? И утюгом я в тебя кидался, и обзывался — а ты все прощала!».
Слабое поколение
Когда-то, в студенческие годы, пришлось мне работать в женском коллективе. Все были, кроме меня, семейные. У всех высшее образование, по одному ребенку и приличный достаток. Мы все время что-то обсуждали. Частенько на повестке дня был вопрос: почему люди сейчас такие нервные, дерганые, впадающие в депрессию от всяких пустяков? Вон какие были женщины в русских селениях! Взять хотя бы собственных бабушек, а тем более — прабабушек. По десять детей рожали, младенцев теряли, мужей хоронили, работали непосильно, в семье мужа непросто приживались — и никаких нервных срывов. А тут из-за двойки или детской ссоры мы в полном нокауте и не знаем, как жить дальше. Что они, двужильные были? Или секрет какой знали? Что держало их, укрепляло и не давало падать духом? Или Кто?
Уже не спросить мне прабабушку об этом. А когда была жива она, хоть бы раз пришло в голову посоветоваться или просто поделиться, поговорить по душам. Пышки я ела, сказки слушала, но едва ли задумывалась о том, какую жизнь она прожила. Бесконечное топтание на кухне, желание сделать приятное и испечь вкусное воспринимались как должное, ворчание игнорировалось, а шептание вечерних молитв и посещение храма казалось такой же неотъемлемой частью, как платок на голове и вязание в руках.
Я дежурно сообщала об отметках в четверти, о здоровье мамы, папы и брата. Не знала, о чем еще говорить. А надо было не говорить, а слушать. Уверена, ее рассказы были бы не менее захватывающими, чем приключенческий роман, и полезней, чем консультация семейного психолога. Если бы могла тогда себе представить, какое сокровище опыта, страданий, человеческих взаимоотношений так и не будет открыто мною!
Мы уже другие: не такие сильные, не такие добрые, не такие терпеливые. Но бабушки не уходят насовсем, а протягивают за собой ниточку в вечность, а в сердце звучит: «Душкя ты моя».
Рисунки Алены Гудковой
foma.ru
Противостояние - блоггир VS bloggir_ru. Первый пошел
С этой что ли начать развивать
bloggir_ru? Я так подумал - гнобить-то можно не только блоггиров, но и всяких там обоеполых ТП и просто тех, кто не согласуется с моей картиной мира гггг
nikolaeva. Кто незнаком - Анастасия Владимировна Николаева, 49 лет от роду, преподаватель журналистики факультета МГУ, кандидат филологических наук, целый доцент оказывается: пять минут патриотического яндексования и вуаля (информация из абсолютли супер открытых источников, тем более в профиле пациента мелеон ссылок на другие ресурсы, где она есть) - факультет журналистики МГУ, список регалий и правительственных наград, Николаева против образования (WTF???), интервью Эху Мацы, и прочая, и прочая, и прочая...
nikolaeva не просто юзер ЖЖ, а вполне себе реальный человек, по ссылкам найдете даже фотоизображения доцента. И мне не понятно, как кандидат филологических наук, доцент, преподаватель факультета журналистики - несет такую хуйню порой, что просто шуба заворачивается! В свою очередь, я признателен юзеру nikolaeva за то, что именно её неадекватная реакция на статью Д. Соколова-Митрича, юзера smitrich, (зам.главного редактора одного из моих любимых журналов "Русский Репортёр", учившийся ВНЕЗАПНО на факультете журналистики МГУ) о том, что один его знакомый вывалил ему своё раздражение от отношений с женой, с тезисом - "Ну если она стала сукой, нах она мне нужна?". Статья 2010 года!, сподвигла меня начать Mein Kampf против блоггиров.
Аш целый кандидат филологических наук nikolaeva (что меня совсем не пугает, мне Ксения Собчак давала интервью) выдирает из контекста статьи куски и в лучших традициях блоггирства преподносит в блоге уже под собственным соусом, что бы её читатели, в большинстве своём не думающие мозгом клуши, поднимали квохтанье и хлопанье крыльями, тем самым поднимая ей вялый МПХ СК. Были там и юзеры, задававшие, как и я, резонные вопросы и недоумевавшие - почему преподаватель журналистики не видит очевидного в, общем-то, достаточно прозрачной статье? И в лучших традициях журнашлюшества пишет желтый заголовок "Какой смысл терпеть в своём доме женщину после сорока?" и продолжает упоротоно в самом посте писать про то, какой Митрич неправильный, что так пишет, а сама по-прежнему упоротоно не разделяет кавычками цитаты и прямую речь и так же упоротоно приписывает Митричу не его слова и не его мысли, вернее делая за него выводы из своих же упоротых мыслей. Доцент-препод? Да ладно! И чему этот доцент учит студентов? Быть не журналистами, а журнашлюхами, т.к. только журнашлюхи пишут и рассуждают так, как пишет и рассуждает гражданка Николаева. Вот из-за такой вот журнашлюхи мужеска пола, написавшей хуйню, в 2008 году пошел вал статей в прессе и это, вкупе с начавшимся финансовым кризисом, подкосило компанию, из которой я+1 за 4 года из 1-ого офиса в 33 кв.м. вырастили организацию с несколькими офисами в каждом из 6-ти городов, количеством персонала около 200 человек и клиентской базой порядка 5000 клиентов. Простите, это личное.
С вопросами я видимо там начал слишком резво, поэтому через несколько минут увидел в личке
Я конечно могу ошибаться, но первое, что приходит на ум - кандидат филологических наук, доцент, преподаватель факультета журналистики МГУ жестко шликает на СК мониторит каменты в своём блоге, что говорит о цветении плесени блоггирства в голове юзера nikolaeva. А как же семья, дети (двое сыновей), работа в конце концов?
Судя по стилю постов, гражданка Никанорова Николаева принадлежит к тому же племени ЖЖ-шных психолухов,что и комментаторы той же статьи Митрича на ресурсе ВНИМАНИЕ психологов. Аккуратней, их там больше 16 тыс зарегистрировано. До ЖЖ-шных психолухов мы еще доберемся, а вот что пишет про nikolaeva обычный юзер amikron, своим несколько необычным, иногда едким, как хлорка, стилем -1. Почему шлюхи рекомендуют доцента МГУ,2. Николаева против того, что бы ребенка-микроцефала (читай - дебила) социализировали,3. Николаева манипулирует мозгами читателей с помощью... дубины,4. Профпригоден ли преподаватель журналистики(!), провоцирующий своими статьями самоубийства.(Журналистика, на минуточку - Четвертая власть в государстве).
Мой вердикт - юзер nikolaeva истинный блоггир, за что и подверглась остракизму. Так же я считаю, что она профнепригодна, как преподаватель факультета журналистики.
Читайте и вступайте в ряды bloggir_ru.Тащемта дикси и дичайший чад ада кутежа например.
bankaroma2.livejournal.com
ТОПь ЖЖ. Проверено на себе: nikolaeva
"Николаева.Вы либо очень супер-циничный и продуманный тролль в креативнейшем образе православной бабушки.Либо просто созданы для успеха в ЖЖ самим мирозданием и проведением.Каждый пост симбиоз тяжелой артиллерийской батареи и святой простоты автора, который вроде как всегда сбоку- "просто живу, хлеб жую".В любом случаи комментарий запишите себе в комплимент, кто бы Вы ни были :-)Браво!!!" ( писано chessplace )Чувствую, мой простой и немудреный образ обрастает здесь, в ЖЖ, некоторыми досужими домыслами.Поэтому поговорим начистоту.
Два года назад я пришла в ЖЖ, ничего не зная ни о ТОПе, ни о СУПе, ни о СК, о ни о рейтингах.
Мне нужна была площадка, на которой удобно работать с текстами. Мои студенты пишут материалы, и мы все вместе на семинарах комментируем и обсуждаем их. На площадке ЖЖ это делать очень удобно.
Студенты вели свои блоги, и мне нельзя было остаться в стороне. Завела личный блог. Ничего не выдумывала лишнего. Все очень аскетично.Ник - моя реальная фамилия.В профиле - год рождения и местонахождение.
Название журнала - "Дневник православной бабушки" - мощный фильтр для потенциальных читателей. Во-первых, слово "православная" вызывает у огромной части посетителей ЖЖ крайне отрицательные эмоции, и лишние люди не заходят сюда. Во-вторых, бабушки тоже в сетях не в почете. Они же не фитоняшки, сиськи не показывают. И не бравые путешественники с прекрасными фотографиями заповедных мест. Ничего интересного для широкой публики в бабушках нет.
Стала ставить тексты. Начала с рассказов о семье. Главный объект моих исследований - мой муж - существо дикое и необузданное. Именно целой серией постов о нем и начинается мой журнал (http://nikolaeva.livejournal.com/5947.html).
Еще я всегда очень много рассказываю о детях, родных и студенческих, о любимых скотах - собаке, кошке, свинье и говорящем попугае.
ЖЖ очень здорово использовать для общения с теми родственниками, которые давно разбросаны по всему миру. Им интересно читать о моей семье, обо мне, о нашей жизни. И сейчас, спустя два года, мне кажется, что ЖЖ - это именно журнал личных дневников. Искренние истории реальных людей - бесценная наработка этой платформы.
Много я писала о своей вере. И до сих пор считаю эту тему самой важной. Тексты эти, правда, всегда очень дорого мне доставались. Написав первый из них, который назывался "Торжество православия", я чуть не закрыла журнал.
В этот текст набежало несколько десятков дико агрессивных людей. Они матерились, топали ногами, изрыгали богохульства. Мне даже показалось тогда, что где-то в аду произошла утечка, и злые духи толпой рванули в мой журнал.
Это я просто ничего не знала о ТОПе :). Но как туда попал один из моих первых материалов, до сих пор не понимаю.
Собственно, как не понимаю до конца и того, каким образом я оказалась на таких высоких позициях в рейтинге ЖЖ.Уже несколько месяцев я недоуменно перемещаюсь от 25 места в рейтинге до 20 и обратно.
Теперь в журнал стали заглядывать многие и многие, что позволило использовать его как исследовательскую площадку, предлагая такие важные темы для обсуждения, как проблемы российского образования, отношение общества к инвалидам, гендерные отношения.
Параллельно я следила за тем, какие темы выходят в ТОП и внимательно изучала творчество наших ТОП-блогеров. Скоро стало понятно, что почти все блогеры из первой двадцатки работают в довольно плотной связке, поддерживая друг друга и являясь, по сути, уже одной редакцией.
Есть, правда, и блоги-коллективные проекты, пока еще выживают блоги творческих одиночек.
Это очень интересная тема, и я теперь буду регулярно здесь публиковать обзоры-рецензии наиболее популярных блогов ЖЖ. Мне это необходимо для университетских лекций и семинаров. Но, думаю, и многим моим читателям будет весьма интересно узнать то, как выстраивают свои темы и тексты самые популярные блогеры ЖЖ.
В первой рецензии я буду говорить о таких блогерах, как varlamov.ru,
nemihail и
morena_morana. Выбор именно этих журналов совсем не случаен. Здесь перед нами три интереснейших сценария развития авторских площадок. Два из них представляются мне весьма перспективными.
Что же касается того, какие темы являются топовыми, то тут все очень просто. Вот, например, мои материалы, которые выходили на первое место в ЖЖ:
Такая семь-я: беременная жена плюс шесть детейЗолушокСтоит и пахнет Хьюго Боссом, как будто кошками обоссанСтрашная месть Хорошая хозяйка - плохая жена?Он прошел и не заметил...Сожительство - это не брак
Я думаю, вопросов нет? :)
Вы можете спросить меня, какая польза от таких тем и текстов?Огромная. После каждого такого текста остаются сотни и сотни комментариев, которые лучше, чем любой социологический опрос, позволяют судить о том, как общество оценивает то или иное явление. И уже используя эти комментарии, можно писать серьезные тексты и вести неспешные обсуждения. Которые, конечно, никогда не попадут в ТОП.
Если у вас еще остались вопросы ко мне как к блогеру или как к троллю, вы можете спокойно задавать их здесь. Я отвечу. Может быть :)
Итоги 2015 года: "Внимание! Правила игры в ЖЖ"
nikolaeva.livejournal.com
