Грязев, Николай Алексеевич. Грязев николай мой журнал

"Мой журнал" Н.А. Грязева о Итальянском и Швейцарском походах 1799 г.: публикация источника

С месяц тому назад, на одном историческом интернет-форуме, собрались московские специалисты по Александру Васильевичу Суворову и обсуждали вопрос - во что был одет полководец во время похода в Италии и Швейцарии 1799 г. Рассказали друг другу много всего, хотя суть дела в итоге так и не прояснилась. В принципе, для сетевых дискуссий это нормально. В процессе бесед самый авторитетный из специалистов озвучил дословно следующее: "Появились интересные подробности про выпущенную в прошлом году в швейцарском издательстве "Меркер им Эффингерхоф" книжку "С Суворовым в Швейцарии" (или "Вместе с Суворовым..."). Оказывается это публикация "журнала" Грязева на двух языках (русском и немецком), с научными справочным аппаратом и комментариями, иллюстрациями и т.д. Якобы это полная версия дневника Грязева, в работе над которой участвовал наш музей Суворова, точнее его бывший директор. Как-то неприятно, что о таком знаменательном событии, как научная публикация журнала Грязева приходится узнавать через ... Швейцарию. Или сам музей Суворова не в курсе событий, или там никто говорить не умеет? Полное название и выходные данные: "Mit Suworow in der Schweiz". - Verlag Merker im Effingerhof, 2013. - 444 с.; ил.; карт."

Если совсем вкратце, то "Мой журнал" капитана Грязева, в обширных цитатах, отрывках и пересказе, был введен в научный оборот дважды, в 1890-х гг.: в журнале "Русский вестник" Н.К. Шильдером и Н.А. Орловым в книге "Поход Суворова в 1799 г. (по запискам Грязева)". Ныне с этими изданиями интереснейших офицерских записок легко ознакомиться по данным выше ссылкам. Однако полностью источник никогда не публиковался, а история его бытования остается неясной. В журнальной статье 1890 г. утверждалось, что "в недавнее время счастливая случайность представила редакции «Русского Вестника» возможность приобрести в Рыбинске неизвестную до сих пор подлинную рукопись". Но в современном исследовании о формировании собрания ГММ А.В. Суворова читаем: "8 ноября 1904 г. министр двора барон Фредерикс поставил председателя Суворовской комиссии в известность о желании императора передать в музей "24 исторических предмета, хранившиеся в Собственной Его Величества библиотеке". Ценность этого подарка трудно переоценить - в музей поступили все грамоты Суворова на чины от поручика до генерал-фельдмаршала, дипломы на графское достоинство Российской и Священной Римской империй, план сражения при Фокшанах, составленный И. Дороховым и подписанный Суворовы. Император передал и ставший ценным источником по истории русской армии конца XVIII века рукописный "Мой журнал" Никиты Грязева (правда, лишь для снятия с него копии)." (С. 162) Там он с тех пор и находится, причём копия ли это, был ли возвращен подлинник и его дальнейшая судьба, как эта рукопись соотносится с принадлежавшей "Русскому вестнику", - до настоящего времени было неясно. И вот "Журнал" Грязева наконец издан, усилиями ГММ А.В. Суворова и с помощью швейцарской стороны.

Да, а переживания подмосковного специалиста "за державу" были излишни - найдено посредством отечественной поисковой системы Яндекс (вдруг он забанен в Google:) в пару секунд:"26 ноября в Государственном музее А. В. Суворова состоялась презентация швейцарского сборника «С Суворовым в Швейцарии. Дневник капитана Николая Грязева об Альпийском походе 1799 года» и его русскоязычного издания «Дневник Н. А. Грязева «Мой журнал. Швейцарский поход 1799 года». С приветственным словом выступил директор Суворовского музея Владимир Гронский. Он поблагодарил своих швейцарских коллег за внимание, которое они уделяют биографии Александра Васильевича Суворова, и выразил свои надежды на дальнейшее плодотворное сотрудничество. Генеральный консул Швейцарии в Санкт-Петербурге Мишель Файета и директор Библиотеки Guisanplatz в Берне Юрг Штюсси-Лаутербург представили собравшимся сборник, составленный по воспоминаниям Николая Грязева, капитана Московского гренадерского полка, который прошел весь швейцарский поход с Суворовым.　　Помимо этого, в рамках мероприятия в честь дня рождения Суворовского музея, который отмечался в тот же день, публике представили отреставрированный при поддержке швейцарской стороны рукотворный альбом «Путь Суворова по Швейцарии в 1799 году», составленный Василием Энгельгардом. Василий Павлович в далеком 1899 году проделал огромную работу, чтобы достичь своей цели: он нанял фотографов, которые в течение трех лет собирали уникальные реликвии, фотографировали дома, в которых останавливался Суворов, собирали легенды, которые рассказывали жители тех мест. В 1901 году собранный альбом Василий Энгельгард подарил музею А. В. Суворова. С тех пор сборник фотографий и рассказов хранится в Суворовском музее. Спустя более 100 лет при финансовой поддержке Швейцарии его удалось отреставрировать. Помимо этого, были проведены работы по переносу альбомных страниц на цифровой носитель. Таким образом, сейчас любой желающим может ознакомиться с электронной версией альбома и в Библиотеке Guisanplatz в Берне."

То самое отечественное издание: Дневник Н.А. Грязева "Мой журнал". Швейцарский поход 1799 года. СПб., 2013. Под шифром 2013-4/10655 находится в Российской национальной библиотеке, желающие могут ознакомиться на выставке новых поступлений.　　

k-lvk.livejournal.com

Поход Суворова в 1799 г.

Грязев Николай (1772-18??) — во время Итальянского похода – капитан Московского Гренадерского полка.

Впервые опубликовано в сети на сайте

(

)

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы.

Текст приводится по изданию: А.В. Суворов. Слово Суворова. Слово Современников. Материалы к биографии. М., Русский Мир, 2000

© «Русский мир», 2000

© Семанов С.Н. Сост. Вступ. ст., 2000

© Оцифровка и вычитка –

(

)

Н.А. Орлов. Предисловие

Поход Суворова в Италию и Швейцарию в 1799 г. представляет огромный интерес, а между тем многое, относящееся к этому замечательному событию, остается до сих пор мало разработанным; иностранные архивы (напр., Парижский) почти не тронуты. Давно уже занимаясь исследованием боевых подвигов Суворова, я с крайним любопытством принялся за чтение случайно попавшейся мне старинной рукописи Грязева, служившего в Московском гренадерском полку при Екатерине II и Павле I.

Рукопись, в четвертку, переплетена в 2 тома, носит название «Мой журнал» и заключает подробный дневник с 1793 по 1800 г.

Грязев родился в 1772 г. в Калуге, в 1774 г. (ему было всего один год и 5 месяцев) записан в армейскую службу (по обычаю того времени, «якобы под Браиловым») в Московский гренадерский полк, в 1781 г. переведен в Преображенский полк подпрапорщиком, в 1787 г. в Семеновский – каптенармусом, в 1791 г. произведен в сержанты и поступил на действительную службу так называемым «уборным». 1 января 1793 г. произведен в поручики армии в Белозерский мушкетерский полк, а в сентябре переведен в Московский гренадерский полк, с которым отправился в 1799 г. уже в чине капитана.

Грязев – весьма образованный по тому времени и наблюдательный человек, а потому его записки имеют значение ценного исторического документа. Следовало бы напечатать их целиком, но тогда книга послужила бы только специалистам или любителям старины; масса подробностей («купил рыжую кобылу», «променял рыжую кобылу на серого мерина»), длинных сантиментальных рассуждений и возгласов, отсутствие общего описания исторических событий сделали бы сочинение скучным и малопонятным для массы читателей. Вот почему я переработал «журнал» Грязева в ряд очерков о походе 1799 года с объяснением общей обстановки; выдержки из «журнала» приведены без всяких изменений, в кавычках.

Генерального Штаба полковник Н.А. Орлов. СПб., 1898

Суворов перед прибытием в Италию. Город Вильно. Фанагорийский гренадерский полк

Александр Васильевич в начале 1799 года, проезжая из Петербурга в Вену, для начальствования в Италии соединенною армиею, прибыл в Вильно; остановился пред гауптвахтою и, не выходя из экипажа своего, принял рапорт от полкового начальника Фанагорийского гренадерского полка, квартировавшего в городе, полковника Языкова. С ним были все наличные штаб- и обер-офицеры, был военный генерал-губернатор, все гражданские чиновники; было много стариков гренадер этого полка и множество жителей всякого звания. Всякий желал видеть великого, и всякий по-своему приветствовал его. Александр Васильевич спросил Языкова:

«А есть ли тут мои старые фанагорийцы?»

«Есть, Ваше сиятельство!» – сказал полковник и махнул им приблизиться. Человек около пятидесяти стариков, рослых, седоволосых усачей, питомцев незабвенного, подвигнулись к экипажу и в один голос с душевною любовью вскрикнули: «Отец!., батюшка!., здравствуй!! Здравия желаем, отец Александр Васильевич!!» – и пр. и пр. Александр Васильевич, взглянув на них, сказать изволил:

«Здравствуйте, чудо-богатыри!.. Русские витязи!., мои друзья милые!., здравствуйте! а?? — Кабанов? — Кирилов! — здравствуйте!»

и всех называл по имени и прозванию; подзывая из лучших к себе, целовал и приветствовал словом ласковым. «Ваше сиятельство! Отец ты наш родной, — начал говорить гренадер Кабанов, — возьми же ты нас с собою; и мы послужим Богу и Царю, верою-правдою, и по-прежнему, по-старому, не ударим в грязь лицом имя русского, твоего полка; мы все хотим умереть под твоею властию». —

«Хотим! Желаем!.,

батюшка ты наш Александр Васильевич!» – вскрикнули все гренадеры, и Александр Васильевич, обняв всех своим взглядом, радовался душевно, что питомцы его не изменились; что с такими чисто Русскими, в армии Царской служащими, мог он покорять весь мир под власть Царя Русского, и сказал им в ответ:

«Буду просить о том Царя-Государя!».

Лошадей переменили в экипаже, и Александр Васильевич, простившись со всеми, отправился в путь.

Сущность этого былого слышал я от штабс-капитана И.Г. Клеменки, служившего в 1799 году прапорщиком в Фанагорийском гренадерском полку.

Но не сбылось жаркое желание полка Фанагорийского; они не были в Италии, а поступили в корпус генерала Германа, и в Голландии, вместе с англичанами, были разбиты французами. Единственно оттого только понес поражение весь корпус, что командовавший оным не имел способностей быть вождем русских сил, даром что служил во времена великих русских полководцев. Так говорили тогда, и после, старики, люди звания высокого, люди русские, с душою русскою и умом-разумом.

litresp.ru

Грязев, Николай Алексеевич — WiKi

Биография

Родился 5 декабря 1772 года в Калуге. В 1774 году, в возрасте 1 года и 5 месяцев (по обычаю того времени, позволяющему детям дворян быть формально зачисленным в армию чуть ли не с рождения) «якобы под Браиловым» записан сержантом в Московский гренадерский полк. В 1781 году переведён в Преображенский полк подпоручиком, в 1787 году в Семёновский — каптенармусом. Некоторое время находился в Москве на попечении своего богатого бездетного дяди. В 1791 году произведён в сержанты гвардии[1] и поступил на действительную службу в 3-ю роту полка: сначала строевым унтер-офицером, затем ординарцем.

1 января 1793 года переведён поручиком армии в Белозерский мушкетерский полк, находившийся тогда в Санкт-Петербурге для содержания караулов; полком командовал отчим Грязева, бригадир Иван Алексеевич Плохово. Тяготясь бездеятельной жизнью в столице, попросил о переводе другой полк. В сентябре переведён в Московский гренадерский полк, к которому отправился на зимние квартиры в Новгородскую губернию, исходатайствовав себе в ноябре 1793 года капитанский чин, хотя, по собственному признанию, не мог рассчитывать на столь скорое повышение. 19 марта 1794 года принял командование ротой в деревне Горцы.

После начала восстания Костюшко полку было приказано следовать в Польшу, и 1 мая 1794 года гренадеры выступили в поход. Впервые Грязев принял участие в боевых действиях 9 июня у местечка Поставы, затем участвовал во взятии Вильны.

В начале ноября 1796 года Грязев по настоятельному требованию своего дяди подал прошение об отставке, однако в итоге в обстановке смены верховной власти (умерла Екатерина II и на престол вступил Павел I) остался на службе.

В январе 1797 года последовало повеление нового императора прислать из всех армейских полков в столицу по одному офицеру, квартирмейстеру, унтер-офицеру, рядовому и барабанщику для принятия новой униформы, нового порядка службы и других нововведений. Начальство избрало для этой цели Грязева, который 14 января прибыл в Петербург и явился к коменданту Петербурга генералу А. А. Аракчееву. На другой день Грязев был представлен Аракчеевым императору при разводе войск. Новые образцы униформы, созданные по подобию прусской, Грязев принял крайне негативно, но 21 января был вынужден демонстрировать её императору в кабинете Зимнего дворца.

13 июля 1798 года было получено повеление Павла I выступить в поход и следовать к границам Германии; 20 июля полк выступил из Смоленска, куда он был переведён из Вильны ещё в период пребывания Грязева в столице. Проследовав по маршруту Брест — Краков — Брюнн — Филлах (здесь к войскам прибыл из Вены А. В. Суворов) — Аппенины, 30 марта 1799 года вместе со всем экспедиционным корпусом полк вступил на территории Италии. Грязев принимал участие в сражениях Итальянского и Швейцарского походов и вместе с русской армией вернулся на Родину в 1800 году.

Подробности биографии после 1800 года и год смерти неизвестны.

Дневник

С 1793 по 1800 годы Н. А. Грязев вёл подробный дневник, озаглавленный «Мой журнал». Он был впервые опубликован Н. К. Шильдером в журнале «Русский вестник» в 1890 году и Н. А. Орловым отдельным изданием в 1898 году. В обоих случаях речь шла не о полноценной публикации, а о выборочном пересказе, сопровождаемом комментариями издателя и обширными цитатами из первоисточника, причём в издании Н. К. Шильдера события доведены только до 30 июня 1799 года. История рукописи достоверно не известна. Н. К. Шильдер сообщает во вступительной части своей публикации, что «подлинная рукопись» была приобретена редакцией «Русского вестника» в Рыбинске. Вместе с тем имеется свидетельство о том, что рукописный «Мой журнал» Грязева был передан музею А. В. Суворова императором Николаем II из «Собственной Его Величества библиотеки» в 1904 году для снятия копии[2]. Первая публикация полного текста состоялась лишь в 2013 году, в Швейцарии и России. 

Н. А. Орлов характеризует автора как «весьма образованного по тому времени и наблюдательного человека», а Н. К. Шильдер обращает внимание на добросовестность, с которой Грязев заносит в дневник впечатления и наблюдения. Дневник содержит ценные сведения о быте русской армии во время Итальянского и Швейцарского походов, а также довольно подробное описание мест, по которым следовал полк, и сражений с французами. Вместе с тем почти четверть всего дневника Грязева посвящена его пребыванию в местечке Мусники под Вильной, где у него в 1795—1796 годах имел место роман с женой владельца местечка Антониной Подбржеска; оба первых издателя отмечают склонность автора к «сентиментальным рассуждениям».

Дневник заканчивается на 14 декабря 1800 года.

Примечания

Литература

Ссылки

ru-wiki.org

Николай Грязев - Поход Суворова в 1799 г. читать онлайн

Н.А. Орлов. Предисловие

Поход Суворова в Италию и Швейцарию в 1799 г. представляет огромный интерес, а между тем многое, относящееся к этому замечательному событию, остается до сих пор мало разработанным; иностранные архивы (напр., Парижский) почти не тронуты. Давно уже занимаясь исследованием боевых подвигов Суворова, я с крайним любопытством принялся за чтение случайно попавшейся мне старинной рукописи Грязева, служившего в Московском гренадерском полку при Екатерине II и Павле I.

Рукопись, в четвертку, переплетена в 2 тома, носит название «Мой журнал» и заключает подробный дневник с 1793 по 1800 г.

Грязев родился в 1772 г. в Калуге, в 1774 г. (ему было всего один год и 5 месяцев) записан в армейскую службу (по обычаю того времени, «якобы под Браиловым») в Московский гренадерский полк, в 1781 г. переведен в Преображенский полк подпрапорщиком, в 1787 г. в Семеновский – каптенармусом, в 1791 г. произведен в сержанты и поступил на действительную службу так называемым «уборным». 1 января 1793 г. произведен в поручики армии в Белозерский мушкетерский полк, а в сентябре переведен в Московский гренадерский полк, с которым отправился в 1799 г. уже в чине капитана.

Грязев – весьма образованный по тому времени и наблюдательный человек, а потому его записки имеют значение ценного исторического документа. Следовало бы напечатать их целиком, но тогда книга послужила бы только специалистам или любителям старины; масса подробностей («купил рыжую кобылу», «променял рыжую кобылу на серого мерина»), длинных сантиментальных рассуждений и возгласов, отсутствие общего описания исторических событий сделали бы сочинение скучным и малопонятным для массы читателей. Вот почему я переработал «журнал» Грязева в ряд очерков о походе 1799 года с объяснением общей обстановки; выдержки из «журнала» приведены без всяких изменений, в кавычках.

Генерального Штаба полковник Н.А. Орлов. СПб., 1898

Суворов перед прибытием в Италию. Город Вильно. Фанагорийский гренадерский полк

Александр Васильевич в начале 1799 года, проезжая из Петербурга в Вену, для начальствования в Италии соединенною армиею, прибыл в Вильно; остановился пред гауптвахтою и, не выходя из экипажа своего, принял рапорт от полкового начальника Фанагорийского гренадерского полка, квартировавшего в городе, полковника Языкова. С ним были все наличные штаб- и обер-офицеры, был военный генерал-губернатор, все гражданские чиновники; было много стариков гренадер этого полка и множество жителей всякого звания. Всякий желал видеть великого, и всякий по-своему приветствовал его. Александр Васильевич спросил Языкова: «А есть ли тут мои старые фанагорийцы?» «Есть, Ваше сиятельство!» – сказал полковник и махнул им приблизиться. Человек около пятидесяти стариков, рослых, седоволосых усачей, питомцев незабвенного, подвигнулись к экипажу и в один голос с душевною любовью вскрикнули: «Отец!., батюшка!., здравствуй!! Здравия желаем, отец Александр Васильевич!!» – и пр. и пр. Александр Васильевич, взглянув на них, сказать изволил: «Здравствуйте, чудо-богатыри!.. Русские витязи!., мои друзья милые!., здравствуйте! а?? — Кабанов? — Кирилов! — здравствуйте!» и всех называл по имени и прозванию; подзывая из лучших к себе, целовал и приветствовал словом ласковым. «Ваше сиятельство! Отец ты наш родной, — начал говорить гренадер Кабанов, — возьми же ты нас с собою; и мы послужим Богу и Царю, верою-правдою, и по-прежнему, по-старому, не ударим в грязь лицом имя русского, твоего полка; мы все хотим умереть под твоею властию». — «Хотим! Желаем!., батюшка ты наш Александр Васильевич!» – вскрикнули все гренадеры, и Александр Васильевич, обняв всех своим взглядом, радовался душевно, что питомцы его не изменились; что с такими чисто Русскими, в армии Царской служащими, мог он покорять весь мир под власть Царя Русского, и сказал им в ответ: «Буду просить о том Царя-Государя!». Лошадей переменили в экипаже, и Александр Васильевич, простившись со всеми, отправился в путь.

Сущность этого былого слышал я от штабс-капитана И.Г. Клеменки, служившего в 1799 году прапорщиком в Фанагорийском гренадерском полку.

Но не сбылось жаркое желание полка Фанагорийского; они не были в Италии, а поступили в корпус генерала Германа, и в Голландии, вместе с англичанами, были разбиты французами. Единственно оттого только понес поражение весь корпус, что командовавший оным не имел способностей быть вождем русских сил, даром что служил во времена великих русских полководцев. Так говорили тогда, и после, старики, люди звания высокого, люди русские, с душою русскою и умом-разумом. Оценка истинная, справедливая!

Александр Васильевич, 1799 года, в марте месяце, въезжая в столицу Австрийского императора (в былое время, город Славян), как ни желал скромно и без шуму прибыть, но множество народа встретило его с восторгом и толпою провожало до дома посланника нашего, графа Разумовского, где великий и остановился. Он предстал к Австрийскому императору Францу II; был им принят отлично; и в кабинете был просим сказать свое мнение, все свои предположения, какие он находит нужными к изгнанию французов из Италии и к подавлению гидры – революции во Франции, и пр. и пр. Александр Васильевич, по обычаю, откровенно сказал все и все объяснил ясно, кратко по-своему, по-русски. Но императору Францу II угодно было изъявить свое желание, чтобы единственный в мире, наш полководец объяснил все это и в Гоф-Кригзрате (Военном Совете), для того, будто бы, чтобы можно было дать ему все способы к исполнению его предположений и чтобы прочие армии в Швейцарии и других местах могли действовать сообразно с его мнением.

Александр Васильевич прибыл в полное собрание Палаты разумников, тактически велемудрых дейчерских голов, выслушал их высокопарное приветствие и потом слушал объяснение их военных планов, настоящих и будущих. Александр Васильевич рассматривал карты военного театра, ему предположенные, углубился в мысли, и вдруг был спрошен, «не о том, как действовать на всех пунктах; но о том, как он сам будет действовать в Италии? — и пр. и пр». На велеречивые дейчерски-премудрые многосложные вопросы этого совета Александр Васильевич отвечал: «Мм., гг., — цель к Парижу!., достичь ее: бить везде врага; действовать в одно время на всех пунктах: умно-разумно; скоро, решительно, свободно!! и с усердием… военные дела имеют свой характер, ежеминутно могущий изменяться; частные предположения тут не имеют места; и вперед предвидеть дел никак нельзя. Одно лишь возможно: бить и гнать врага, не давая ему времени ни минуты; и иметь полную свободу действовать, и тогда с помощью Божиею можно достигнуть цели, в чем и ручаюсь». Но Гоф-Кригзрату нужны были от Александра Васильевича планы и предположения по-дейчерски, математически и методически, на всякий шаг движения изложенные… Гоф-Кригзрат не умел или по гордости своей не хотел понять великого!

libking.ru

Грязев, Николай Алексеевич — Википедия (с комментариями)

Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Никола́й Алексе́евич Гря́зев — офицер Русской императорской армии, участник Итальянского и Швейцарского походов А. В. Суворова, автор дневника, опубликованного через столетие после описываемых событий.

Биография

Родился 5 декабря 1772 года в Калуге. В 1774 году, в возрасте 1 года и 5 месяцев (по обычаю того времени, позволяющему детям дворян быть формально зачисленным в армию чуть ли не с рождения) «якобы под Браиловым» записан сержантом в Московский гренадерский полк. В 1781 году переведён в Преображенский полк подпоручиком, в 1787 году в Семёновский — каптенармусом. Некоторое время находился в Москве на попечении своего богатого бездетного дяди. В 1791 году произведён в сержанты гвардии[1] и поступил на действительную службу в 3-ю роту полка: сначала строевым унтер-офицером, затем ординарцем.

1 января 1793 года переведён поручиком армии в Белозерский мушкетерский полк, находившийся тогда в Санкт-Петербурге для содержания караулов; полком командовал отчим Грязева, бригадир Иван Алексеевич Плохово. Тяготясь бездеятельной жизнью в столице, попросил о переводе другой полк. В сентябре переведён в Московский гренадерский полк, к которому отправился на зимние квартиры в Новгородскую губернию, исходатайствовав себе в ноябре 1793 года капитанский чин, хотя, по собственному признанию, не мог рассчитывать на столь скорое повышение. 19 марта 1794 года принял командование ротой в деревне Горцы.

После начала восстания Костюшко полку было приказано следовать в Польшу, и 1 мая 1794 года гренадеры выступили в поход. Впервые Грязев принял участие в боевых действиях 9 июня у местечка Поставы, затем участвовал во взятии Вильны.

В начале ноября 1796 года Грязев по настоятельному требованию своего дяди подал прошение об отставке, однако в итоге в обстановке смены верховной власти (умерла Екатерина II и на престол вступил Павел I) остался на службе.

В январе 1797 года последовало повеление нового императора прислать из всех армейских полков в столицу по одному офицеру, квартирмейстеру, унтер-офицеру, рядовому и барабанщику для принятия новой униформы, нового порядка службы и других нововведений. Начальство избрало для этой цели Грязева, который 14 января прибыл в Петербург и явился к коменданту Петербурга генералу А. А. Аракчееву. На другой день Грязев был представлен Аракчеевым императору при разводе войск. Новые образцы униформы, созданные по подобию прусской, Грязев принял крайне негативно, но 21 января был вынужден демонстрировать её императору в кабинете Зимнего дворца.

13 июля 1798 года было получено повеление Павла I выступить в поход и следовать к границам Германии; 20 июля полк выступил из Смоленска, куда он был переведён из Вильны ещё в период пребывания Грязева в столице. Проследовав по маршруту Брест — Краков — Брюнн — Филлах (здесь к войскам прибыл из Вены А. В. Суворов) — Аппенины, 30 марта 1799 года вместе со всем экспедиционным корпусом полк вступил на территории Италии. Грязев принимал участие в сражениях Итальянского и Швейцарского походов и вместе с русской армией вернулся на Родину в 1800 году.

Подробности биографии после 1800 года и год смерти неизвестны.

Дневник

С 1793 по 1800 годы Н. А. Грязев вёл подробный дневник, озаглавленный «Мой журнал». Он был впервые опубликован Н. К. Шильдером в журнале «Русский вестник» в 1890 году и Н. А. Орловым отдельным изданием в 1898 году. В обоих случаях речь шла не о полноценной публикации, а о выборочном пересказе, сопровождаемом комментариями издателя и обширными цитатами из первоисточника, причём в издании Н. К. Шильдера события доведены только до 30 июня 1799 года. История рукописи достоверно не известна. Н. К. Шильдер сообщает во вступительной части своей публикации, что «подлинная рукопись» была приобретена редакцией «Русского вестника» в Рыбинске. Вместе с тем имеется свидетельство о том, что рукописный «Мой журнал» Грязева был передан музею А. В. Суворова императором Николаем II из «Собственной Его Величества библиотеки» в 1904 году для снятия копии[2]. Первая публикация полного текста состоялась лишь в 2013 году, в Швейцарии и России.

Н. А. Орлов характеризует автора как «весьма образованного по тому времени и наблюдательного человека», а Н. К. Шильдер обращает внимание на добросовестность, с которой Грязев заносит в дневник впечатления и наблюдения. Дневник содержит ценные сведения о быте русской армии во время Итальянского и Швейцарского походов, а также довольно подробное описание мест, по которым следовал полк, и сражений с французами. Вместе с тем почти четверть всего дневника Грязева посвящена его пребыванию в местечке Мусники под Вильной, где у него в 1795—1796 годах имел место роман с женой владельца местечка Антониной Подбржеска; оба первых издателя отмечают склонность автора к «сентиментальным рассуждениям».

Дневник заканчивается на 14 декабря 1800 года.

Напишите отзыв о статье "Грязев, Николай Алексеевич"

Примечания

1. ↑ По Табели о рангах офицеры гвардии получали преимущество в два чина перед армейскими офицерами, то есть значились в Табели на два класса выше армейских. См.: Шепелев Л. Е. Титулы, мундиры, ордена в Российской империи / Ответственный редактор чл.-кор. АН СССР Б. В. Ананьин. — М.: Наука (Ленинградское отделение), 1991. — 224 с. — (Страницы истории нашей Родины). — 40 000 экз. — ISBN 5-02-027196-9.
2. ↑ [www.reenactor.ru/ARH/PDF/Rogylin_01.pdf Рогулин Н. Г. Формирование собрания Суворовского музея в Санкт-Петербурге (по материалам «Суворовской комиссии» 1898—1904 гг.)]. В имени автора дневника, очевидно, допущена ошибка.

Литература

• [spbgik.ru/upload/file/bib/vist/suvorov.pdf Дневник Н. А. Грязева «Мой журнал»: Швейцарский поход 1799 года] / Гос. мемор. музей А. В. Суворова, Bibliothek am Guisanplatz (Берн), Междунар. центр «Helenika», Швейцар. центр. — СПб.: Изд-во Политехн. ун-та, 2013.
• [nashagazeta.ch/book/16407 Mit Suworow in der Schweiz] / Jürg Stüssi-Lauterburg, Alexander I. Kuzmin. — Verlag Merker im Effingerhof, 2013. — 444 S. — ISBN 978-3-85648-145-2.  (нем.) и (рус.)

Ссылки

• Шильдер Н. К. Записки Грязева, сподвижника Суворова в 1799 году. Публикация на сайте «Восточная литература»: [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Italy/XVIII/1780-1800/Grjazev/text1.phtml?id=6086 Часть 1] [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Italy/XVIII/1780-1800/Grjazev/text2.phtml?id=6087 Часть 2] [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Italy/XVIII/1780-1800/Grjazev/text3.phtml?id=6088 Часть 3]
• [elcocheingles.com/Memories/Texts/Gryazev/Gryazev.htm Орлов Н. А. Поход Суворова в 1799 году по запискам Грязева. Публикация на сайте «Российский мемуарий»]
• [www.voenvideo.ru/load/voennoe_video_smotret_onlajn/voennaja_programma_quot_voennaja_prijomka_quot_smotret_onlajn/voennaja_priemka_sled_v_istorii_suvorov_alpy_200_let_spustja/46-1-0-6216 Фильм «Суворов. Альпы. 200 лет спустя» производства телеканала «Звезда», частично основанный на дневнике Н. А. Грязева]

Отрывок, характеризующий Грязев, Николай Алексеевич

На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца. «Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам». Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их. «Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.

По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему. Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться. Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад. Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей. Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать. В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!». Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался. Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе. Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор. – Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей. – Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос. – Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз… Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то. – Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец. – Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия. – Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало. Соня неохотно что то отвечала. – Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так! – Полно, ты упадешь. Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час». – Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди. Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи. – Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно. «И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.

На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой. Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами. Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.

wiki-org.ru

Грязев, Николай Алексеевич — Википедия РУ

Биография

Родился 5 декабря 1772 года в Калуге. В 1774 году, в возрасте 1 года и 5 месяцев (по обычаю того времени, позволяющему детям дворян быть формально зачисленным в армию чуть ли не с рождения) «якобы под Браиловым» записан сержантом в Московский гренадерский полк. В 1781 году переведён в Преображенский полк подпоручиком, в 1787 году в Семёновский — каптенармусом. Некоторое время находился в Москве на попечении своего богатого бездетного дяди. В 1791 году произведён в сержанты гвардии[1] и поступил на действительную службу в 3-ю роту полка: сначала строевым унтер-офицером, затем ординарцем.

1 января 1793 года переведён поручиком армии в Белозерский мушкетерский полк, находившийся тогда в Санкт-Петербурге для содержания караулов; полком командовал отчим Грязева, бригадир Иван Алексеевич Плохово. Тяготясь бездеятельной жизнью в столице, попросил о переводе другой полк. В сентябре переведён в Московский гренадерский полк, к которому отправился на зимние квартиры в Новгородскую губернию, исходатайствовав себе в ноябре 1793 года капитанский чин, хотя, по собственному признанию, не мог рассчитывать на столь скорое повышение. 19 марта 1794 года принял командование ротой в деревне Горцы.

После начала восстания Костюшко полку было приказано следовать в Польшу, и 1 мая 1794 года гренадеры выступили в поход. Впервые Грязев принял участие в боевых действиях 9 июня у местечка Поставы, затем участвовал во взятии Вильны.

В начале ноября 1796 года Грязев по настоятельному требованию своего дяди подал прошение об отставке, однако в итоге в обстановке смены верховной власти (умерла Екатерина II и на престол вступил Павел I) остался на службе.

В январе 1797 года последовало повеление нового императора прислать из всех армейских полков в столицу по одному офицеру, квартирмейстеру, унтер-офицеру, рядовому и барабанщику для принятия новой униформы, нового порядка службы и других нововведений. Начальство избрало для этой цели Грязева, который 14 января прибыл в Петербург и явился к коменданту Петербурга генералу А. А. Аракчееву. На другой день Грязев был представлен Аракчеевым императору при разводе войск. Новые образцы униформы, созданные по подобию прусской, Грязев принял крайне негативно, но 21 января был вынужден демонстрировать её императору в кабинете Зимнего дворца.

13 июля 1798 года было получено повеление Павла I выступить в поход и следовать к границам Германии; 20 июля полк выступил из Смоленска, куда он был переведён из Вильны ещё в период пребывания Грязева в столице. Проследовав по маршруту Брест — Краков — Брюнн — Филлах (здесь к войскам прибыл из Вены А. В. Суворов) — Аппенины, 30 марта 1799 года вместе со всем экспедиционным корпусом полк вступил на территории Италии. Грязев принимал участие в сражениях Итальянского и Швейцарского походов и вместе с русской армией вернулся на Родину в 1800 году.

Подробности биографии после 1800 года и год смерти неизвестны.

Дневник

С 1793 по 1800 годы Н. А. Грязев вёл подробный дневник, озаглавленный «Мой журнал». Он был впервые опубликован Н. К. Шильдером в журнале «Русский вестник» в 1890 году и Н. А. Орловым отдельным изданием в 1898 году. В обоих случаях речь шла не о полноценной публикации, а о выборочном пересказе, сопровождаемом комментариями издателя и обширными цитатами из первоисточника, причём в издании Н. К. Шильдера события доведены только до 30 июня 1799 года. История рукописи достоверно не известна. Н. К. Шильдер сообщает во вступительной части своей публикации, что «подлинная рукопись» была приобретена редакцией «Русского вестника» в Рыбинске. Вместе с тем имеется свидетельство о том, что рукописный «Мой журнал» Грязева был передан музею А. В. Суворова императором Николаем II из «Собственной Его Величества библиотеки» в 1904 году для снятия копии[2]. Первая публикация полного текста состоялась лишь в 2013 году, в Швейцарии и России. 

Н. А. Орлов характеризует автора как «весьма образованного по тому времени и наблюдательного человека», а Н. К. Шильдер обращает внимание на добросовестность, с которой Грязев заносит в дневник впечатления и наблюдения. Дневник содержит ценные сведения о быте русской армии во время Итальянского и Швейцарского походов, а также довольно подробное описание мест, по которым следовал полк, и сражений с французами. Вместе с тем почти четверть всего дневника Грязева посвящена его пребыванию в местечке Мусники под Вильной, где у него в 1795—1796 годах имел место роман с женой владельца местечка Антониной Подбржеска; оба первых издателя отмечают склонность автора к «сентиментальным рассуждениям».

Дневник заканчивается на 14 декабря 1800 года.

Примечания

Литература

Ссылки

http-wikipediya.ru

Поход Суворова в 1799 г.

 

III. Выступление из Швейцарии

«Прежде, нежели объясню происходившее в совете, я* поставлю на вид главные причины к составлению оного, как обстоятельства весьма необыкновенного в чертах военной жизни нашего великого полководца. Известно, что верхняя часть Швейцарии занята была нашими войсками, составлявшими отдельный 30000 корпус, под особым начальством генерала от инфантерии А.М. Римс-кого-Корсакова, коих центр находился около Цюриха, а линия, по отбытии принца Карла Австрийского со своими войсками из Швейцарии к нижнему Рейну, растянута была на значительное пространство. Корсаков имел у себя в виду сильного неприятеля: французский генерал Массена с 45000 корпусом занимал центр своей позиции на горе Альбис, правое его крыло простиралось до южных пределов Швейцарии, а левое защищалось рекою Ааром. В помощь Корсакову находился и австрийский 20000 корпус, под начальством генерала Готце, занимавшего правый берег р. Линты. Цель нашего вступления в сию часть Швейцарии состояла в том, чтобы, очистя оную от неприятелей, ее занимающих, следовать на Швиц и, зайдя в тыл Массене, поставить его между двух огней и обще с Корсаковым нанести ему решительный удар. Но Провидению не угодно было совершить сего предположения, ибо Массена знал, что российский корпус под предводительством Суворова из Италии выступил и следует в Швейцарию для соединения с Корсаковым. Массена решился предварить наше соединение: французский генерал Сульт потеснил австрийского генерала Готце, а сам Массена атаковал Корсакова в его позиции при Цюрихе. Судьбам Всевышним угодно было наклонить успех оружия на сторону нашего неприятеля, и доселе непобедимые учинились жертвою слабости своего начальника и, к стыду имени русского, принуждены были бежать, чтобы спастись от конечного поражения. Весть о сем несчастном происшествии встречает нас при вступлении нашем в Мутенталь. Суворов и верит, и сомневается; впрочем, как обстоятельство, подлежащее исследованию, рассматривается со всех сторон, и оказывается возможным; почему предположено было послать одного из здешних жителей для подробного осведомления об истине сего происшествия; ему заплатили деньги; но швейцарец не возвратился; приискали другого, заплатили больше, и сей доставил удовлетворительное известие, подтвердившее истину сего несчастного события, а вслед за сим и австрийский генерал Линкен доставил фельдмаршалу подробное о сем донесение, — и вот предлог военного совета, составленного Суворовым в Мутентале. Теперь посмотрим, что происходит в нем.

__________________________________

* Т. е. Грязев.

Разумеется, что первое предложение состояло в том, что должно предпринять в таком критическом положении. Иные предлагали, что по содержанию обстоятельств мы не имеем уже надобности входить далее внутрь Швейцарии, поелику ни расстроенному корпусу Корсакова помочь, ни по собственному своему расстройству противостать неприятелю и, столь сильному, не можем; что путь, по коему мы шли, для нас известнее и безопаснее, нежели тот, который можем мы иметь в будущем, и потому для сбережения своих воинов удобнее нам возвратиться по оному, нежели подвергать себя видимым опасностям. Другие опровергали сей план и чувствовали еще в себе столько мужества, чтобы напасть на торжествующего неприятеля и вырвать из рук его победу, полученную им по одним прихотям случая, не благоприятствовавшего столь неосторожному и слабому начальнику, каким показал себя Корсаков, и загладить тем стыд, понесенный российскою армиею; что победы наши, приобретенные нами в Италии и при вступлении в Швейцарию, и имя великого полководца, имея большое влияние на неприятеля, дают нам неоспоримое право решиться на сей отважный подвиг, могущий увековечить нашу славу и поддержать пред целым светом достоинство российского оружия. Наконец последние, хотя и не совсем опровергали сие мнение, во всех отношениях достойное характера русских, но что само благоразумие предлагает нам, по крайнему расстройству наших сил и малочисленности, уклониться от видимых опасностей, могущих потрясти приобретенную нами славу, и, не возвращаясь назад, как предлагали первые, но оставляя сильного __ неприятеля в стороне, проложить себе оружием новый путь сквозь окружающих нас неприятелей, чрез что мы не только не потеряем ничего, но, и сберегая себя, покажем политическому свету, что умеем опровергать ковы наших неблагонамеренных союзников, которые за все наши жертвы заплатили нам столь низкою неблагодарностью. Я умалчиваю о членах-статистах: они безмолвствовали, иногда дакали или соглашались со всеми.

Великое сродно великому, и вот черта духа, поседевшего во бранях: он утвердился на последнем мнении, в согласность сего и положено: первому корпусу Дерфельдена идти вперед, не касаясь глубины Швейцарии, на Гларис, а второму корпусу Розенберга оставаться одним только днем за нами, буде не встретится каких-либо особых обстоятельств, и прикрывать наш путь».

Распоряжения Суворова и диспозиция, отданная им на этот случай, настолько замечательны, что мы приведем их целиком в изложении князя Багратиона.

«Ту ж минуту Александр Васильевич, подошедши к столу, на котором была разложена карта Швейцарии, начал говорить, указывая по ней: тут, здесь и здесь французы; мы их разобьем – и пойдем сюда. — Пишите! — И Кушников, и все, кто имел с собою карандаш и бумагу, стали записывать слова его: «Ауфенберг, с бригадою австрийцев, идет сегодня по дороге к Гларису. На пути выгоняет врага из ущелья гор, при озере Сен-Рутен; занимает Гларис, если сможет, но дерется храбро, и отступа назад для него нет; бьет врага по-русски! — Князь Петр (Багратион) со своими идет завтра, вовремя; дает пособие Ауфенбергу и заменяет его, и гонит врага на Гларис. — Пункт в Гларисе! — За князем Багратионом идет Вилим Христофорович (Дерфельден) и я с ним. — Корпус Розенберга остается здесь; к нему в помощь полк Ферштера. Неприятель наступит? — Разбить его!., непременно насмерть разбить и гнать до Швица, — не далее!.. Все вьюки, все тягости Розенберг отправит за нами под прикрытием; а за нами и корпус идет, простояв на месте несколько, чтобы идти не мешали. Тяжелораненых везти не на чем: собрать всех; оставить всех здесь с пропитанием; при них нужная прислуга и лекаря. — Оставить при всем этом офицера, знающего по-французски. Он смотрит за ранеными, как отец за детьми. Дать ему денег на первое содержание раненых. — Позовите Фукса, Трефурта (дипломатические чиновники)! Написать Массене о том, что наши тяжко раненные остаются и поручаются, по человечеству, покровительству французского правительства. — Михайло (Милорадович)! Ты впереди, лицом к врагу! — Максим (Максим Васильевич Ребиндер)! Тебе слава!.. Все, все вы русские! — Не давать врагу верха: бить его и гнать по-прежнему! — С Богом! — Идите и делайте все во славу России и ее Самодержца царя Государя!. — Он поклонился нам, и мы вышли».

Эта диспозиция удовлетворяет даже самым придирчивым требованиям тактики настоящего времени, спустя столетие, и представляется образцовою. В самом деле, в диспозициях для походного движения прежде всего обозначается обстановка, где неприятель, — и Суворов говорит: «Тут, здесь и здесь французы», т. е. в Гларисе, Швице и Альдорфе. Далее – цель и направление марша; у Суворова: «Мы их разобьем – и пойдем сюда». Затем современная диспозиция требует распределения войск и обозов, указывает время вступления, пункты ночлега, место главного начальника во время похода, — и все это есть у Суворова, замечательно кратко и ясно. Нет обозначения привалов и распоряжений по обеспечению флангов, но по обстановке в этом не было и надобности. Требуются еще особые распоряжения, если они вызываются обстановкой; в данном случае таким является распоряжение об оставлении на месте тяжко раненных. Наконец, что особенно важно и что редко можно встретить в диспозициях нашего времени, — это указания каждому отдельному начальнику на характер предстоящих ему действий. Наиболее трудная задача выпадала на долю Розенберга, и фельдмаршал его отряду дает наиболее ценные и наиболее подробные приказания-советы («непременно разбить и гнать до Швица, — не далее!» – Милорадович и Ребиндер тоже входили в состав войск Розенберга).

При движении из Мутенской долины армия Суворова должна была перевалить через гору Брагель и вступить в долину Клен, где стояла бригада Молитора (5 т.), с которой и пришлось сразиться 19 сентября; 20-го же на подкрепление к Молитору подошла часть дивизии Газана, так что вместе составилось до 8 т. французов. Сначала спустились в долину Ауфенберг и Багратион, а затем Дерфельден, в колонне которого был и Грязев. Вот как он описывает бой в долине Клен.

«19 сентября, в 7 ч. утра, тронулись с места и начали подниматься на крутую с уступами гору Брагельсберг, которой возвышения уже за полдень достигли. Здесь встретили нас сильные неприятельские колонны из дивизии Молитора. Место было ровное и прекрасное; медлить было не должно, и мы ударили на них в штыки; две колонны в одно мгновение были опрокинуты с великою для них потерею и обратились в бегство с двумя остальными, как видно, не желавшими подобной участи. Мы преследовали их до озера Рутен, где храбрые французы, будучи стеснены на узком пути, идущем между горою и озером, искали в нем своего спасения и, бросаясь в оное, погибали, а большую часть их сталкивали и прикалывали. Преследование продолжалось еще далее и за озеро до самых сумерек, положивших конец нашему стремлению, с каковым штыки наши упивались неприятельскою кровью. Все пространство нашего пути устлано было убитыми и тяжело раненными. Мы остановились опочить при озере Клонталлер. Спасшиеся от поражения французы скрылись в горы и на другую сторону озера, разделявшего нас с главными их силами.

После некоторого отдыха, уже при наступлении совершенной темноты, авангард князя Багратиона потянулся влево от озера, дабы занять высоты. Вскоре после сего великий князь Константин приезжает в наш стан и откомандировывает генерала Миллера с егерским полком влево же от озера, препоручая ему занять высоту, самую ближайшую к неприятелю, дабы стать у него в правый его фланг, где и ожидать утреннего света. Потом подъезжает к нашему полку и спрашивает именно капитана Грязева; я подхожу; он отдает мне приказание: «Возьмите, который хотите, батальон вашего полку; следуйте с ним от озера направо; старайтесь занять там высоту, ближайшую к левому неприятельскому флангу; уверен, что вы все исполните, чего будут требовать утренние обстоятельства. Вот вам и колонновожатый». Должно согласиться, что такое личное и важное поручение для капитана, тогда как у нас находилось много и штаб-офицеров, весьма было лестно; ибо оно означало полную доверенность, быв особенно замечен по неоднократным моим действиям, доставившим мне сие предпочтение пред прочими. Не должно было тратить времени; я взял второй батальон нашего полка, в котором находилась и моя рота, и в сопровождении австрийского колонновожатого пошел по берегу озера вправо, не зная ни местного положения, ни позиции неприятеля, но по одному стремлению ко всему великому, дабы в полной мере оправдать снисканную мною доверенность. Ночная темнота сокрывала наше следование, и она же препятствовала нам располагать местным положением. Небольшая река, выходящая из озера, не остановила нас; мы переходим ее вброд и продолжаем свой путь по тому же берегу озера. Но каменная гора, подобная стене, прилегающая к самому озеру влево, положила границы нашему стремлению и лишила меня всякой надежды исполнить поручение и достигнуть моей цели; ибо озеро подливалось под самую гору и, по неоднократном испытании, оказалось очень глубоко; с матерой же земли мы с колонновожатым не нашли ни одного по отлогости своей удобного места взойти на высоту, чему ночная темнота весьма много препятствовала, и таким образом все наши старания остались без успеха. Мой вожатый отказывается далее следовать и предлагает мне по тому же пути возвратиться в стан; я не решаюсь; досадую на природу; честолюбие мое страдает; но, имея свидетеля в чиновнике, коему поручено сопровождать меня, я покоряюсь необходимости, иду назад и присоединяюсь к полку, а чиновник отправляется к великому князю с донесением о последствиях нашей операции; равным образом и я, обязываясь отнестись о том же корпусному начальнику, иду к Дерфельдену и нахожу его сидящим у огня за кофеем; я пересказываю ему со всею подробностию мою откоман-дировку, весь мой ход и по встретившимся неудобствам мое возвращение. С немецким флегматизмом выслушал он рассказ мой и с тем же хладнокровием, не отнимая чашки с кофеем от губ своих, сказал: «Не я посылал вас, мне и дела нет». Этот ответ удивил меня; он, по моему мнению, был не генеральский. Я, взглянув на него так, как он заслуживал, ушел от него и остался при своей роте, будучи спокоен в душе, что исполнил все то, чего требовали от меня честь и порядок службы. Но генерал Миллер со своим егерским полком был счастливее меня и имел желаемый успех; ибо отлогое местоположение и удаление озера от горы, при всей темноте ночи, позволило ему занять предполагаемую высоту, где он и ожидал сигнала для нападения.

В сей день неприятельский урон был весьма велик, особенно пострадал он в преследовании и при озере Рутен; вся его потеря состояла более в убитых, тяжело раненных и потонувших; в плен взято: полковник один, несколько офицеров и до 200 рядовых. Наша потеря весьма маловажна: смертельно ранен адъютант великого князя, полковник Ланг, который вскоре и умер.

20 сентября. Едва утренняя заря начинала разливаться на востоке, как передовые посты, разделяемые друг от друга одною темнотою ночи, открыли действие обоюдною перестрелкою. Встрепенулись сердца русских воинов, видя столь близкую добычу своему мужеству, и потекли вослед своих неустрашимых предводителей. Ни линией, ни колоннами действовать на неприятеля было невозможно, ибо позиция его была почти неприступна. С правой стороны, как я пред сим уже сказал, находилась перпендикулярная гладкая гора, составляющая границы глубокого озера Клонталер, как зеркало перед нами стоявшего; с левой стороны также гора, но с отлогостями, между которою и озером пролегала одна столь узкая дорожка, что едва трем человекам рядом идти по ней можно. И это был единственный путь, ведущий к неприятелю, расположенному по ту сторону озера, за небольшою равниною на высотах, параллельных озеру. Я повторяю: вот был единственный путь, ведущий нас ко славе или неминуемой смерти. Сама природа положила здесь границы всякому мужеству; ибо сильный неприятельский ружейный и батарейный огонь, устремленный на один пункт, где с упомянутой узкой дорожки на равнину выходить должно было, опровергал почти всю надежду овладеть высотами, неприятелем занимаемыми, или дать ему почувствовать наши силы, так как артиллерии с нами не было, кроме пьемонтских горных орудий, которые, по соразмерности расстояния и своего малого калибра, были бы здесь недействительны. Что же оставалось делать, как ни призвав в помощь Сильного и свою решимость, с мужеством, или лучше сказать с отчаянием, пробиваться прямо по дороге на равнину. Авангард князя Багратиона, к рассвету опять соединившийся с нами, устремился первый; храбрые полковники Тиллер и Брауэрт и многие другие достойные вечной памяти герои пали жертвою своей неустрашимости, открывая путь на равнину. Вскоре вся узкая дорожка и в особенности ее конечность, выводящая на открытое место, так завалена была трупами убитых наших воинов, что сделалась непроходимою; хотя и с сокрушением сердца, но мы должны были стаскивать их далее в озеро и, чрез то очищая себе путь, по кучам мертвых тел своих собратий проходить на равнину. Здесь, собираясь и устраиваясь под градом неприятельских пуль, мы с авангардом немедленно выстроили линию и прямо с места с кликом «ура!» ударили в штыки на неприятеля, расположенного против нас параллельно на высоте, и в одно же время егерский полк генерала Миллера устремился в его правый фланг; сим решительным и отважным действием поколебали мы его позиции, выбили его из первого места и овладели возвышением. Здесь вторая неприятельская линия встретила нас самым упорнейшим образом, между тем как первая его отступившая линия занимала сзади подобную высоту; мы все это видели и чувствовали, что здесь-то нужно было призвать все наше мужество, дабы опрокинуть вторую перед нами стоявшую линию, и стремительно бросились на нее в штыки; она не устояла, отступила назад и соединилась со своею первой линиею. Между тем как мы производили преследование, неприятель, оставляя свою позицию, свернулся в несколько колонн и потянулся вниз по горе на противоположную обширную долину, по коей, в разных направлениях извиваясь, река Линт проходила между двумя селениями, Нетсталем и Нефельсом. Долина сия, на которой соединился весь наш корпус, учинилась свидетельницею нового поражения, и нечестивая кровь французов лилась по ней ручьями. Здесь мщение за смерть наших собратий и решительная предприимчивость вознесли нас выше самих себя. Я подбегаю скоро к князю Багратиону, распоряжающему впереди нашим действием, и отрывистым голосом спрашиваю его: прикажет ли он ударить мне с охотниками на одну колонну, влево отступающую? — «С Богом, храбрый товарищ (говорит он мне), поражай нечестивых!» – С сим словом его, воспламенившим более мое честолюбие, оборачиваюсь я назад и восклицаю: «Товарищи! Кто хочет заслужить достойный лавр героя или со славою умереть, тот следуй за мною!» – Бестрепетные, как быстрые вихри, налетели, и мы, как исступленные, с губительными штыками в одно мгновение вторглись в колонну, разрушая без пощады все человеческое; ужасный вопль и стон поражаемых не могли привести нас в содрогание, и кровь подобных нам людей, попираемая нашими ногами, не возвращала нас к чувствам, и мы истребили почти всю сию колонну. Достойный мой сотрудник, капитан Панов, пал при сем случае, сраженный роковою пулею злодея, и множество других, разделявших со мною сей достопамятный подвиг. Я, по благости Божией, уцелел.

Между тем преследуемый и теснимый со всех сторон неприятель разделился на две части, из коих одна, переправясь на другую сторону реки Линт по мосту, зажгла его во всех местах и, защищая переход орудиями, тем спасла себя от нашего преследования; другая его часть протянулась к д. Нефельс и заняла оную. Здесь, на долине, остановились мы несколько, дабы устроиться в порядок битвы; почему, вытянув две линии, повели немедленно атаку на неприятеля, находившегося в д. Нефельс. Тут встретили мы сильное сопротивление; ибо французы заняли всю окружность населения в поперечнике равнины, начиная с одной стороны от реки до примыкающей к ней с другой стороны горы, которое расстояние, как и во всех селениях в Швейцарии, было обнесено каменною стеною, около полутора аршина высоты. Сия стена служила им вместо шанцов, и они удерживали свое место до тех пор, как передняя линия, подойдя на соразмерную дистанцию, бросилась в штыки и выбила их из сего укрепления. Они отступили к самому селению Нефельс и, заняв оное, упорно держались; но сие первое их сопротивление было непродолжительно: они оставили деревню и заняли свою позицию на другой стороне оной, будучи там защищаемы такою же каменною стеною, какую они перед сим по сю сторону деревни оставили. Линиям нашим приказано отступить на прежнее свое место, а я с охотниками до 200 человек остался в самом селении для удержания неприятеля в занятой им позиции, ведя с ним перестрелку. Критическое положение места не позволило мне долго здесь держаться; ибо, как я выше сказал, что одна часть неприятельского корпуса, перешед за реку Линт, сожгла на оной мост и потянулась к селению Нетсталь, отделенному от деревни Нефельс тою же рекою, где чрез оную находился другой мост; следовательно, обе неприятельские части посредством сего моста имели между собою соединение, которого мы прервать не успели. Неприятель, желая подкрепить свою отступающую на сей стороне часть, шел к мосту колоннами; мне дали о том знать, и я, не подвергая себя опасности, дабы не быть отрезанным, принужден был оставить дер. Нефельс и присоединиться к своим линиям, стоявшим на равнине. Неприятель опять занял свою прежнюю позицию по сю сторону Нефельса. Мы повели на него вторично атаку линиями и принудили его опять отступить за селение. Таким образом, мы постепенно уступали и опять занимали означенное селение, что ежели ослабевал неприятельский правый фланг на сей стороне, то подкреплял его левый, переходивший с той стороны реки по мосту, находившемуся в Нефельсе; а ежели мы принуждали опять левый их фланг отступать далее, то наступал их правый. Такое обоюдное действие продолжалось до самых сумерек, без всякого с обеих сторон успеха и потери, пока, наконец, мы избрали своим пунктом равнину и удержали ее за собою следующим образом. Граф Николай Михайлович Каменский, герой, на поприще военном едва расцветающий, был первый подавший сию благоразумную мысль; он с двумя батальонами своего полка и я с небольшим числом своих гренадер, простирающимся до 200 человек, собранных мною в разных местах, присоединясь к нему, остановились впереди отступивших своих линий и решились, в случае наступления неприятеля, удерживать сие место до последней крайности и тем спасти свою армию. Ночь была темная. Мы снабдили себя большим запасом боевых патронов, так что не только сумы, но и все карманы были полны ими, и мы оба, ходя по шеренгам, ободряли своих подчиненных к исполнению столь достохвального подвига, будучи почти уверены, что неприятель не оставит нас без нападения, и убеждали стоять тихо и осторожно, дабы он не мог предузнать нашего намерения, и не делать до тех пор ни одного выстрела, пока им от нас не приказано будет. Ожидание наше исполнилось в полной мере. Ночная темнота препятствовала нам видеть неприятеля и его движение, но мы слышали его постепенно к нам приближающегося и еще имели терпение выжидать его, пока наконец явственно ударяли вслух нам слова: avance! avance!* Тогда медлить было не для чего, ибо полагали уже в самой близкой от себя дистанции, мы приказали открыть самый сильный беглый огонь и везде бросались с подтверждением, чтобы, не оставляя своего места, беспрерывно продолжали огонь. Ужасные его отголоски, раздававшиеся при темноте и тишине ночной и повторявшиеся в окружных горах, еще более увеличивали выстрелов их силу, которая казалась неистощимою, и в короткое время старания наши увенчались желаемым успехом: неприятель отступил и более уже не тревожил нас. Мы, исполнив столь спасительный и достославный подвиг, с живейшею радостию поздравляли друг друга с исполнением нашего предприятия и, отступив назад, благополучно присоединились ко всему своему корпусу, расположенному далее на равнине и в беспечности отдыхавшему вокруг зажженных огней. Авангард наш занял передовые посты, а мы предались сладостному сну, ибо других средств для подкрепления сил своих не имели. Ах, дорог для нас сон после тягостных трудов!…Мы проводим жизнь свою под кровом необозримого неба, на сырой, голой земле, на пронзительном холоду, не имея иногда на себе ни одной сухой нитки; муравьиная кочка служит нам изголовьем, и мы не чувствуем ничего, ни даже мщения сих насекомых за нарушение их спокойствия: вот как сладостен после трудов сон наш!

_________________________________

* вперед! вперед! (фр.).

…Неприятеля полагали здесь в числе 6000, под начальством генерала Молитора. Урон с обеих сторон, по вышеизъясненным действиям, значителен. Нам досталось в добычу одно знамя, две пушки и несколько сот пленных. Вдобавок к этому можно сказать, что в сем убийственном сражении одно только начало текло в надлежащем порядке и по одному чертежу, а потом ни один из наших начальников не приступал к действительному распоряжению, относящемуся к общему плану, но действовали частями только те, которые не берегли жизнь свою, не обольщали себя наградами, приобретаемыми уклончивостью, протекциею и дружественными связями; но побуждаемые одною честию и благородною ревностию к славе российского оружия – стремились на отличные подвиги. Причиною такого бездействия поставляли волю фельдмаршала, которого мысль заключалась в том, чтобы пробиться сквозь сильного неприятеля и с оружием в руках, но без дальнейших последствий, проложить себе путь к Гларису, как кратчайшему пути для выхода из сей бедственной Швейцарии».

В то время, когда авангард и главные силы Суворова пробивались к Гларису, арьергард под начальством Розенберга (19 сентября 4 т., а 20-го 7 т.) блистательно отражал атаки французов в Мутен-тале. Массена так был уверен в успехе, что, уезжая в Швиц, обещал в Цюрихе русским пленным привезти к ним Суворова и великого князя Константина Павловича, но обманулся в расчетах. Ро-зенберг о своих успехах донес фельдмаршалу в Гларис рапортом, который тотчас сделался известен всем войскам. Грязев пишет:

«19-го числа, на утренней заре, получил он (Розенберг) сведение, что со стороны Швица французский 8000 корпус, под начальством генерала Мортье, к нему приближается и намерен его атаковать. Генерал Розенберг распорядился со свойственным ему благоразумием, чтобы принять неожидаемого неприятеля. В 2 ч. пополудни генерал Мортье напал на передовые наши посты, которые, с намерением отступая, наводили его на линии, расположенные на долине за монастырем; полки первой линии ударили на неприятеля в штыки; но Мортье, получив подкрепление, напал на наши фланги; тогда вторая линия устремилась на помощь и общими силами, по двухчасном упорном сражении, его опрокинули и довершили победу; неприятель побежал, его преследовали два казачьих полка по дороге к Швицу около 5 верст и причинили ему большие потери. 20-го числа, рано поутру, генерал Розенберг получает новое известие, что 10000 неприятельский корпус, под предводительством самого генерала Массены, идет отомстить ему за вчерашнее поражение передового его корпуса. Генерал Розенберг построил свои войска на Мутентальской долине в две линии, сделал все нужные распоряжения и в боевом порядке, с философическим хладнокровием, отличавшим его во всех сражениях, ожидал своего сопротивника, славнейшего республиканского генерала тогдашнего времени. И действительно: Массена, знавши, что российские войска, под предводительством самого Суворова, находятся в Мутентале в нерешимости, куда обратить им свое направление после несчастного Цюрихского дела, к коему Суворов через Швиц намерен был следовать для соединения с Корсаковым; но Массена, предварительным своим ударом опровергнув счастливо сей план и обольстяся полученным им успехом над генералом слабым, гордым и самолюбивым, решился испытать свои силы с первейшим, непобедимейшим из героев, а если возможно – нанести ему столь же гибельный, конечный удар, как и Корсакову. Но как же обманулся он: Суворов пожинал тогда новые лавры под Глари-сом, а в Мутентале оставил по себе вождя, столь же мудрого, неустрашимого и опытного старца-героя, каков был Розенберг. В сем-то предположении Массена послал 8000 корпус с генералом Мор-тье атаковать российские войска в Мутентале, а сам с 10000 корпусом следовал за ним на подкрепление. Но как покушение первого корпуса имело пагубные для него последствия, и Массена встречает его разбитым, бегущим, — он собирает его остатки, присоединяет к своему корпусу и спешит отмстить честь своей великой нации. В 10 ч. утра является уже он на Мутентальской долине и с торжествующим духом Цюрихского победителя ведет свои войска к атаке. Его встречает один наш мушкетерский полк, который, по распоряжению генерала Розенберга, должен был только отстреливаться и, отступая, наводить французские войска на наши линии, выстроенные в долине, и потом примкнуть к левому флангу. Все это исполнено с быстротою, и Массена увидел против себя две линии, в боевом порядке построенные. Он атаковал их сильным ружейным огнем и из орудий. Розенберг стоял, как неподвижная скала, не сделавши с своей стороны ни одного выстрела; но сия мнимая тишина готовила врагам ужаснейший удар, подобный грому, бываемому в тихий, знойный день. Массена недоумевал и почитал уже русских своею верною добычею, — как неустрашимый Розенберг, подпустя неприятеля на самую близкую дистанцию, мгновенно раскрывает тайну своего маневра и с места бросается на неприятельскую линию в штыки; в то же время вторая его линия делает свой маневр вправо и влево и, вторгаясь в оба фланга неприятеля, поражает его со всех сторон ужаснейшим образом. Массена не верит глазам своим, чтобы из такого спокойного состояния могла произойти столь быстротекущая машина; но расстройство его армии и беспорядочное отступление оной наконец убедило его в истине сего неимоверного события. Он еще повелевает, устраивает, собирает остальные свои силы, но тщетно: мужественные герои Севера, не давая неприятелю опомниться, поражают его на всех пунктах, и надменный Массена, оставляя поле сражения, спасается бегством; армия его в беспорядке ретируется; торжествующий Розенберг преследует ее почти до самого Швица; еще поражает; берет большими частями в плен; рассыпает остатки ее по горам и по лесам и возвращается на Мутентальскую долину опочить на лаврах своих. Вот главный абрис сих двух блестящих сражений, переданный мне изустно непосредственным участником оных! И сей-то великий старец-герой, сей-то ревнитель славы российского оружия, с опытностью и воинскими талантами, страдал во всю почти кампанию от низкого мщения, зависти и черной клеветы!

В оба сии сражения урон неприятеля состоял в 4000 убитыми всякого чина, в том числе генерал Лягурье, и во множестве раненых; в плен взято: генерал Лекурб; полковников 3; штаб- и обер-офицеров 37; нижних чинов – 2780; отбито: знамя 1; единорог 1; пушек с их снарядами 10; да сверх сего в первое сражение одна, которая заклепана и зарыта в землю. Была потеря и с нашей стороны, которая, по малочисленности нашей армии, довольно ощутительна.

О, сколько сие известие порадовало нас, сколько оно придало нам новых сил и доверенности к своим непобедимым мудрым вождям, и от чистого сердца благодарили судьбу, что она не наказала нас подобными Корсакову. Сверх сего, рассказывали мне еще прекраснейший анекдот насчет почтенного генерала Розенберга: когда после второго сражения возвратился он на Мутентальскую долину и лег опочить от трудов своих под таким же древним деревом, как и сам, адъютант его подходит к нему и докладывает, что привели пленных французских чиновников и в том числе генерала Лекурба; Розенберг отворачивается от него и с хладнокровием говорит: «Не хочу я твоего Лекурба*, подай мне Массену», — и умолк».

_____________________________________

* На самом деле в плен был взят не Лекурб, а генерал Лакур, названный в подлинной реляции Розенберга Лакург, а в реляции Суворова превращенный в Лекурб. Известие Грязева об убитом генерале Лягурье возбуждает сомнение, хотя это известие имеется и в подлинных реляциях Розенберга и Суворова.

После боев 19 и 20 сентября Массена не решился преследовать Розенберга, потянувшегося чрез гору Брагель на соединение с остальными силами русских. Оставив для занятия Мутенской долины 6 батальонов, французский главнокомандующий с прочими войсками пошел кружным путем чрез Эйнзидельи на соединение с Молитором.

Суворов стоял в Гларисе до 23 сентября, пока не подошел Ро-зенберг. Остатки русской армии, собравшейся в долине Линты, были в ужасном положении: изнуренные беспримерным походом, продолжительным голодом, ежедневными боями, оборванные, босые, почти без артиллерии и патронов. В таком состоянии русским оставалось одно – уйти через снеговой хребет Ринген-копф в долину Рейна к Иланцу. Отсюда Суворов мог идти правым берегом реки на Кур и Фельдкирх, здесь присоединить к себе обозы и полевую артиллерию, посланные кружным путем из Италии, и затем соединиться с корпусом Корсакова. Созванный Суворовым военный совет остановился именно на этом решении.

В 1 ч. ночи на 24 сентября русские тихо снялись с позиции и двинулись к Эльму в таком порядке: в авангарде шел Милорадо-вич, за ним вьючный обоз, далее остальные войска Розенберга и Дерфельдена; в арьергарде следовал Багратион. Австрийская бригада Ауфенберга ушла к Иланцу еще 21 сентября. Численность русских уменьшилась до того, что у Багратиона осталось всего 1800 из 3000, бывших при вступлении в Швейцарию.

С самого начала «дорога была весьма трудная; чрез небольшую гору из черного аспида, коего слоистые плиты во многих местах образовали широкие ступени, подобно лестнице, ведущей на поверхность горы; чернота, повсюду в окружности зримая, представляла всю природу в печальной одежде и, казалось, потемняла и самый воздух. Такое обыкновенное явление несколько раз останавливало шаги мои, дабы подивиться чудесной игре натуры, столько обильной своими произведениями. Наконец, прибыв к селению Эльм, мы остановились. Наш авангард оставлен был в арьергарде, для прикрытия нашего пути. Неприятель не оставил его без нападения; но как главные герои авангарда за все понесенные ими труды, за славу, ими приобретенную, были вполне ущед-рены отличиями, то и перестали уже заботиться о сохранении своей обязанности, но оставили своих подчиненных на произвол случая, отчего наш авангард, доселе непобедимый, довольно пострадал в ретираде и едва мог присоединиться к главному корпусу, на который неприятель нападать уже не осмеливался и скрылся опять в горы. Хотя к сему авангарду, в достоинстве начальников, были прикомандированы из волонтеров какой-то граф Цукато, полковник и другие какие-то, но, будучи неопытны и не имея того духа, с каковым бы им надлежало повелевать и распоряжать действиями, ослабили только силу сей движущейся машины и привели ее в расстройство. К сожалению моему, я должен был сказать сию горькую истину; ибо последствием сего было то, что обольщенный своею удачею неприятель приблизился до самой Эльмской равнины и, пользуясь темнотою ночи, покусился было напасть на весь наш корпус, но, будучи упорно встречен передовыми постами и охотниками, принужден был оставить свое намерение и более нас не тревожил; со всем тем, мы во всю ночь стояли в готовности, заняв должную позицию и не имея огней, как опасной вещи, могущей подать ключ к его намерению».

Если Грязев в приведенном отрывке и бросает тень на начальников, то, может быть, под влиянием вообще тяжелых обстоятельств. По другим источникам, действиями арьергарда руководил сам Багратион и притом весьма искусно, при всякой возможности переходя в наступление и давая отпор наседавшим французам, чем и обеспечил спокойное движение всей армии. 25 сентября переход продолжался: «В 4 ч. пополуночи начали мы подниматься на гору, называемую Бинтнерсберг, каменистую, крутую, высокую и для перехода весьма трудную и опасную, как для нас самих, так в особенности для вьюков наших и лошадей. Пройдя каменистую часть сей горы, мы переступили на покрытую снегом, а далее и выше и на ледяную, которая состояла в одних огромных слитках из нечистого и сорного льда. Взойдя с великою трудностию на сию поверхность, равняющуюся текущим в атмосфере облакам, почувствовали мы совсем другой воздух, стесняющий наше дыхание. С сей ужасной высоты должны были опять слушаться в противоположную сторону горы по крутому и скользкому утесу, где каждый шаг мог быть последним в жизни или угрожал смертию самою мучительнейшею; но как другого пути не было, следовательно, должно было решиться по нем спускаться и отдать себя на волю случая. Лошадей наших, не только со вьюками, но и простых, сводить было невозможно: их становили на самый край сей пропасти и сзади сталкивали в оную. Сие обстоятельство действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим. Другие падали еще на пути или истощавшие от бескормицы, или разбившиеся ногами от лишения подков и обломавшие копыта, или обрывались в стремнины без возврата. Но люди были еще в жалостнейшем положении, так что без содрогания сердечного на сию картину ужасов смотреть было невозможно. Вся наша армия и полки перемешались, рассыпались; всякий шел там, где хотел, избирая по своему суждению удобнейшее место, кто куда поспел; как кому его силы позволяли; питательности Для подкрепления их не было ни малейшей; слабейшие силами упадали и платили решительную дань природе; желавшие отдыхать садились на ледяные уступы и засыпали тут вечным сном; идущие останавливаемы были холодным и противным ветром, с дождем и снегом смешанным, который тогда же на них и замерзал; все почти оледенели, едва двигались и боролись со смертию. Не было нигде прибежища к успокоению, не было ни щепки развести огонь для обогрения остывших членов; лафеты горных орудий и дротики казаков, как вещи совсем уже не нужные, послужили только малою пищею огню и помощью для весьма немногих, в числе коих находились наши почтенные начальники и великий князь Константин, который первый подал мысль к обогрению себя лафетами и дротиками. Все тягости, на себе несомые, разбросали или растеряли, даже и самое оружие, как первое охранение воина; всякий мыслил о себе собственно; никто не мог повелевать, и всякое повиновение исчезло; но всякий повиновался обстоятельствам и настоящему своему положению. Путь, которым многие опущались в сию пропасть и сталкивали, как я выше сказал, своих лошадей, столько был смят и обезображен, что он сделался еще опаснее, и при воззрении на него подумать было невозможно, чтобы по нем спущать-ся. Предприимчивые проложили себе другой путь, хотя и по весьма крутому утесу, но покрытому свежим, со льдом смешанным снегом. Я, генерал граф Каменский и его адъютант – составляли товарищество в продолжение нашего хода по сей ужасной горе. Мы, подошед ко вновь открытому пути, изумились, увидевши пропасть, в которую должны были спущаться по крутому и снежному утесу между высунувшихся повсюду острых и огромных каменьев; но чем далее мы размышляли, тем более наши страхи увеличивались; время было дорого, и наконец, призвав спасительную Десницу в помощь, решились спущаться, но не по примеру других, а по-своему: мы уселись рядом на край пропасти, подобрав под себя свои шинели, и покатились подобно детям с масленичной горы; единственное наше спасение состояло в том, чтобы со всем своим стремлением не попасть на камень, который бы мог не только причинить нам вред, но и раздробить на части; однако, благодарение Всевышнему, мы скатились в самую глубину пропасти без всякого повреждения, кроме сильного испуга или чего-то сему подобного: ибо сердце мое замерло, и я не чувствовал более в себе его трепетания. Мы не могли опомниться даже и тогда, когда остановились уже на одном месте; но майор Владыкин, сошедший прежде нас, понял наше окаменение и раскликал нас… Мы пустились продолжать наше странничество. Сим последним нашим действием наши опасности не только не миновались, но нам предстояли еще большие. Из сей пропасти должны мы были опять подниматься на весьма крутой каменный и оледенелый утес противу низвергающегося с высоты водопада, влекущего за собою камни и черные глыбы земли; некоторые из наших товарищей, в виду нашем, сод слались его жертвою. Здесь глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал сам, как он усиливался вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его самого и вели его лошадь; он беспрестанно говорил: «Пустите меня, пустите меня, я сам пойду!» Но усердные его охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: «Сиди!» И великий повиновался! Должно было восходить на крутой и оледенелый утес; всякий спешил, теснился, опереживал один другого и не ведал судьбы своей, где надлежало ему умереть, одним шагом вперед или назади. А как на сей утес должно было входить не иначе, как поодиночке, то взошедший принимал другого, внизу стоящего, и помогал ему подниматься на последний крутой уступ, и таким образом дошла очередь до меня: мне подали руку, и я, взойдя на скалу, несколько приостановился поднимать за мною следующего, в том намерении, чтобы передним дать несколько пройти и избавиться опасной тесноты; потом, сделавши все, чего требовала взаимность, продолжали свой путь по весьма узкой, оледенелой и к стороне пропасти покатой тропинке, где один неверный шаг, сделанный по случаю или неосторожности, мог бы повергнуть невозвратно в неизмеримую пропасть, что с некоторыми и случилось; но одно страдание было все, что могли мы тогда чувствовать, но ни помочь, ни спасти были не в состоянии. Продолжая таким образом путь наш по сей роковой тропинке, мы почувствовали, что стали склоняться ниже к отлогости горы; вместо снега и льда глиняное и вязкое подножие останавливало часто шаги наши от бессилия, где непроницаемая мгла или густой туман и мрачная завеса ночи увеличивали еще более трудности и отнимали последнюю бодрость и надежду, единственную утешительницу смертных, найти в будущем какое-либо прибежище и успокоение; но, спустясь еще ниже, достигли мы в одной глубокой лощине густого леса около полуночи – это я; сколько же оставалось еще позади меня с такими же опасностями и в такое время; оно принудило многих остаться в самом жалостнейшем положении, и тогда-то россияне должны были собраться с последним своим мужеством, дабы преодолеть природу, в которой имели страшного и непримиримого врага. Сей дремучий лес учинялся первым прибежищем, где всякий искал своего успокоения, какого только можно было ожидать от сего дикого вертепа, но, по крайней мере, отогрения застывших своих членов; я не говорю уже – подкрепления сил своих, ибо нечем было, да и на ум не шло. Разводили огни; мгла не допускала подниматься курению; дым расстилался по земле, и горечь была несносна. С одним себе спутником я пошел далее, в намерении найти что-нибудь лучшее, — попал в ручей по пояс, меня вытащили, я еще шел, но ужасная темнота и незнание пути наконец остановили меня; я завернул в густоту деревьев, весь мокр, весь в грязи, измучен усталостью, растерзан скорбью, бросился я на сырой мох, но ужасный холод, приводивший всю внутренность мою в содрогание, не позволил мне долго оставаться в таком положении; я вскочил, наломали мы ощупью сучьев, высекли огню, кое-как развели и имели много терпения, чтобы довести его до такого положения, которое бы могло наградить все наши заботы. К нам присоединились и другие товарищи; ибо огонь, как магнит, притягивал к себе всех проходящих и требующих подобного успокоения. Мы усилили огонь, при свете коего нашли множество сухих сучьев и столько отогрелись, что могли скинуть с себя все верхнее платье, дабы, развеся оное по сучьям, очистить его от грязи и высушить. В таких упражнениях протекла остальная часть ночи, и благодетельный сон во все время не появлялся ни на минуту; виденная картина ужаса и страдания и участие, самим принимаемое, совсем отогнали его.

26 сентября. Разливающаяся на востоке заря возвестила нам пришествие нового дня и с оным, может быть, и новых опасностей; но надежда собирала нас опять вместе, и мы пустились на продолжение нашего пути. Чрез несколько часов хода по низким местам, облаченным туманом, пришли мы в селение Фрейме, где нашли уже много своих товарищей, и здесь приостановились, дабы дождаться и последних. В полдень потянулись мы опять частями к местечку Иланс, и хотя дорога продолжалась небольшими пригорками, но довольно хорошая, и мы к вечеру заняли местечко Иланс, где нашли для себя добрую пищу, подкрепившую несколько наши истощенные силы и самое воображение с надеждою; ибо мы вышли уже совершенно из Альпийских гор, а потому и избавились подобных опасностей.

27 сентября. В 10 ч. утра тронулись мы из местечка Иланс, шли междугорием и зеленеющимися лугами до берегов реки Рейна и оными вдоль по ее течению; иногда различными своими направлениями отходила она в сторону, скрываясь за пригорками, но опять появлялась и услаждала взор наш своим величественным течением. Как богаты и великолепны берега реки сей, равным образом и довольно населены. За 3 версты до города Хура (Кур) перешли мы через нее по деревянному прочному мосту, где она довольно широка, и, пройдя сей небольшой город в 11 ч. вечера, остановились близ оного на обширной равнине.

28 и 29 сентября. На сем же месте – для ожидания всей нашей расстроенной армии, где наконец и собралися. Сюда же прибыли и спасшиеся от погибели наши лошади с вьюками; в том числе и моя; число их было незначительно. Здесь, при хорошей пище, почувствовали мы наконец, что вышли из сей бедственной Швейцарии, и благодарили за то Бога».

Мало того, — по свойству русской природы, солдаты уже шутили над минувшими страданиями и подчас распевали веселые песни. В Куре русские передали в руки австрийцев 1400 пленных французов, выведенных из Швейцарии, а сами 30 сентября продолжали путь и 1 октября прибыли в Фельдкирх, где и расположились лагерем. Так окончился Швейцарский поход. Цель его не была достигнута, не удалось вытеснить французов из Швейцарии, но собственно для русских войск неудачный поход принес больше чести, нежели самая блистательная победа. Горсть русских, заброшенных в самую недоступную часть Альпийских гор, беспрерывно боролась с суровой природой, переносила тяжкие лишения и, несмотря на изнурение, геройски дралась везде, где только встречалась с неприятелем. Грозные Альпы со своими снежными вершинами, отвесными ребрами, мрачными ущельями не испугали наших войск. Смело проходили они с артиллерией и вьюками там, где до них ступала только нога дикой козы или привычного охотника. В одном месте попалась многознаменательная надпись на скале: «Здесь прошел пустынник». Сколько раз приходилось взбираться на снеговые хребты и, дрожа от стужи, перебираться вброд выше колен через быстрые горные потоки. Часто темные облака охватывали колонну густым туманом, обдавали холодной влагой до того, что люди мокли, как от проливного дождя. Окутанные сырой мглой, они все-таки продолжали карабкаться ощупью, не видя ничего вокруг себя. А снизу доносятся глухие раскаты грома, сквозь густой туман сверкает молния; срываемые бурей огромные каменья с грохотом катятся в бездну. Иной раз промокших до костей солдат застигает вьюга, засыпает снегом; мокрая одежда покрывается ледяной корой. А на ночлеге снег или голый камень, — и ни прута, чтобы обогреться, и ни крохи, чтобы поесть. Оставаясь по нескольку дней без продовольствия, солдаты добродушно и по-братски делились со своими начальниками ничтожными крохами, какие находили в ранцах убитых французов. При всем этом ни ропота, ни жалоб, ни уныния. Как и всегда, русский солдат был преисполнен до самозабвения чувством долга. Французы были лучше снаряжены и больше имели опыта в горной войне, зато русские брали отвагою и штыком, которым работали на славу, хотя и на голодный желудок.

Швейцарский поход, по справедливости, есть венец воинской славы и самого Суворова. Недаром Массена говорил, что он отдал бы все свои походы за один Суворовский в Швейцарии. Нужен стальной характер, огромный военный опыт, знание своего солдата, тесная связь с ним, магическое влияние на войска, чтобы не становиться перед внезапно возникавшими, почти непреодолимыми препятствиями. В минуты крайних затруднений Суворов говорил: «Не дам своих костей врагам. Умру здесь, и пусть на могиле моей будет надпись: Суворов – жертва измены, но не трусости»…

Грандиозный поход русских поразил воображение современников: он казался им делом каких-то исполинов, а самого Суворова суеверные граубинденцы смешивали с горным духом Рюбецалем. Распространившаяся между горцами легенда гласит, что будто много лет после смерти Суворова не раз видели его на высях С.-Готарда верхом на серой лошади; что в горных теснинах и ущельях верхней Рейсы неоднократно появлялась тень седого старика и огневыми глазами осматривала утесы, обагренные русскою кровью…

litresp.ru

---

Смотрите также

• 
  Журналы по психологии список
• 
  Журнал на стройке ссср
• 
  П кедровый электронный журнал
• 
  Литературные журналы 19 века
• 
  Глобальная ядерная безопасность журнал
• 
  Журнал ирэн 2014 10
• 
  Журнал звезда 2017 9
• 
  Звезда журнал 9 2017
• 
  Прямо в точку журнал
• 
  Журнал качество и жизнь
• 
  Живой журнал майкл 1