Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
Журнальный зал. Журнал арион как опубликоваться
Журнальный зал: Арион, 2007 №1 - Ян Шенкман
“...Вы читали меня в периодике?” Нет, не читали
И читать не намерены.
Сергей Гандлевский
Только кажется, что история литературы кишит гениями, непризнанными при жизни и получившими шумное признание после смерти. На самом деле таких единицы. Даже в России, которая славится предельно жестоким (вариант: равнодушным) отношением к своим гениям. Даже в Советском Союзе, где гений приравнивался к антисоциальному элементу, а антисоциальный элемент к гению, было именно так. Как мы помним, травили не Глазкова и не Всеволода Некрасова. Травили Пастернака и Бродского. Один обильно печатался, другой читал стихи чуть ли не на каждом углу.
Разумеется, публиковаться необходимо. Но как? Где-то с середины девяностых, когда стало ясно, что книжку стихов может в принципе издать каждый, многим именно это стало казаться выходом. Выходом к читателю и на его плечах — в вечность. Именно тогда, в девяностых, мне в руки попало несколько сборников, совершенно перевернувших мои представления о поэзии. Один из них называется “Личное дело №”. Состав участников: Гандлевский, Айзенберг, Пригов, Кибиров, Денис Новиков, Коваль, Рубинштейн. Год выпуска 1991-й. Другой сборник — “Понедельник” — вышел в 1990 году. Подзаголовок “Семь поэтов самиздата”. Состав участников примерно такой же. Минус Новиков и Коваль, плюс Виктор Санчук. Именно в виде книг эти поэты пришли к читателю. Представительные подборки появились позже. Да никакая подборка и не вместила бы, наверное, ненапечатанные стихи, скопившиеся у каждого из них к тому времени. И печатать их в журналах тогда еще не спешили. На первом месте по важности опубликования у редакторов шла так называемая “возвращенная литература”: эмигранты и бывшие зэки.
А рядом на моей полке стоит тоненькая книжка Кенжеева “Стихотворения последних лет” (1992 год). Лучше того, что в ней собрано, Кенжеев, на мой взгляд, и по сей день не написал ничего. Все главное здесь уже есть. “Говори — словно боль заговаривай...”, “Не горюй. Горевать не нужно...”, “И темна, и горька на губах тишина...” и еще текстов пять, которые и сегодня радуют мою душу. А бумага плохонькая. Выходные данные ограничиваются указанием типографии. Убеждает лишь тираж — пять тысяч экземпляров. Но я уверен, что они продавались не один год. Наверное, и не два.
От многих людей я слышал, что выход книги для поэта — нечто вроде инициации. Как для рок-музыканта выпуск альбома, а для художника открытие персональной выставки. “Только почувствовав на ладони вес книги, полистав страницы, я осознал себя литератором”. Так говорят почти все. Вот оно, материальное подтверждение тому, что ты автор. Дело за малым: чтобы кто-то, кроме тебя, тоже узнал об этом.
Что изменилось сегодня по сравнению с девяностыми? Книг стало больше, тиражи меньше. Зато сформировалась более или менее стабильная аудитория, круг людей, следящих за новинками, регулярно покупающих современные стихотворные книжки. Их немного. В Москве таких людей, по моим подсчетам, несколько тысяч. Две, может быть, три. А книг, пусть и ограниченным тиражом, выходит огромное множество. Займемся бытовой арифметикой. Тысяча книг в год по пятьсот экземпляров. Получается пятьсот тысяч. Хорошо, если пять процентов из них находят неслучайных читателей. Именно неслучайных. А остальных ведь еще убедить надо прочесть именно вашу книжку, а не что-то совсем другое.
Будучи человеком нескромным, расскажу о собственном опыте. В 1994 году вышла моя первая книга тиражом тысяча экземпляров. Оформлена она была лаконично. В духе партийных постановлений. Неудивительно. Она ведь и печаталась в бывшей типографии райкома партии, а там своеобразный дизайн. Прошло тринадцать лет. До сих пор у меня на антресолях валяются нераскрытые пачки. Вторая книга появилась в 2001-м. Тираж был уже пятьсот. Продавалась она неторопливо года три. Наконец-таки продалась. К этому времени вышло еще две книги. И тут стали у меня активно спрашивать уже проданное издание 2001-го года. До читателей доходит как до верблюдов. Но все-таки доходит. И за это им большое спасибо.
За последние пятнадцать лет издаваться легче не стало. Во-первых, негде. Издательств, выпускающих современную поэтическую продукцию, в Москве от силы штук пять. И все они завалены рукописями. И предпочитают ориентироваться на проверенные временем имена. Или на литературный скандал. Выход книги может занять сегодня года четыре, а то и все пять. Почти как в советские времена. А у нераскрученного автора и вовсе нет шансов. Если он, конечно, не родственник издателя и сам не издатель.
Вот почему многие предпочитают издаваться за свой счет, не дожидаясь творческой старости. Понять их можно, но процедура эта, по-моему, унизительная. Все равно что пользоваться услугами продажных женщин. Бумага, конечно, стерпит, и издатель издаст, если за производство заплачено. Но с таким же успехом он издал бы и матерные частушки, и стихи детей старшей группы детского сада. Почему именно вас предпочла красивая женщина? Почему именно эти тексты, а не иные, попали на печатный станок? Ответ один. Потому что накопилась определенная сумма денег. Других достоинств за автором не замечено.
Можно, конечно, спихнуть ответственность на читателя. Мол, он сам разберется, что плохо, что хорошо. Но он, как мы видим, не разбирается. Ему и разбираться неохота. Одно дело, когда читают и плюются. Другое — когда просто не покупают.
Разбираться, по идее, должно экспертное сообщество. Грамотные редакторы, коллеги-поэты и прочие литературные деятели. В издательствах таких нет. Там редакторов давно уже подмяли под себя менеджеры. А это значит, что без литературной периодики поэту не обойтись. Тем более что и тираж любого из толстых журналов, как бы ни был мал, заметно превышает тираж среднестатистического сборника стихов. Не говоря уже про авторитет. Журналы, а не книги находятся в поле зрения критиков. Причина проста. Чтобы составить общее представление о современной поэзии, надо прочесть несколько сотен книг. Или три-четыре номера литературных журналов. А критики сложных путей не ищут. Не говоря уже о читателе.
Именно журналы представляют нечто вроде дайджеста, компетентный срез современной литературы. Выборку и выжимку, самое значительное из самого лучшего. Должны представлять. Но у них мучительно не выходит. Причин тут несколько. Сейчас я их опишу.
Все знают, что производственный цикл толстых журналов непомерно велик. Чтобы опубликоваться в майском номере, даже желанный редакцией автор должен принести подборку как минимум в январе. Что уж говорить о не желанных. Человек приносит в отдел поэзии стихи. Ему не очень ласково предлагают позвонить через месяц. Реально вторая встреча происходит где-то через полгода. Разговор идет примерно в таком духе: “Вы еще молодой человек, у вас все впереди. Заходите к нам, пишите стихи. Будем с вами работать”. Так может продолжаться несколько лет. То есть, не зная толком, хорошие или плохие стихи принес автор, редакторы изобрели другой критерий. Серьезность намерений проверяется частотой появлений поэта в редакции. Его настойчивостью и упорством. В конце концов, обаянием. Надо месяцами, а то и годами ходить в журнал, пить чай с ответственными лицами, общаться, устанавливать отношения. Сегодня, как и пятьдесят лет назад, это важная, почти неотъемлемая часть литпроцесса. Тормозя публикацию, редактор привыкает к автору, мирится постепенно с его существованием в литературе. С качеством стихов это не связано. Тут не поэзия, тут чистая психология. Пресловутый человеческий фактор. Такая же система действовала и в советские времена, когда опекаемый редакцией автор ходил в начинающих лет до сорока, до пятидесяти. Давно уже пора погибнуть на дуэли или на худой конец спиться, а он все пробивает первую публикацию. Отсюда такое количество невротиков в нашей и без того не вполне здоровой среде.
Проверка временем заставляет отделы поэзии ориентироваться не на стихи, а на имена. Тут уж точно не ошибешься. А ошибаться нельзя. В двенадцать годовых номеров влезает строго ограниченное количество публикаций. На случайности места нет. Недаром же Кублановский говорил в свое время, что “Новый мир” обеспечен стихами на двадцать лет вперед. Видимо, уже произвел несложный подсчет. А если я напишу “Полтаву” или “Большую элегию Джону Донну”? Ее обязательно напечатают. Лет через двадцать пять.
У каждого журнала свой пантеон авторов. У “Нового мира” — Кушнер, Чухонцев, Лиснянская, Быков, сам Кублановский. У “Октября” — Иртеньев, Салимон и Найман. У “Знамени” — Гандлевский, Пригов, тот же Кушнер, та же Лиснянская, Ваншенкин, Гуголев. У “Дружбы народов” — Тимофеевский, Кабыш и опять Лиснянская. У “Звезды”, помимо многочисленных архивных публикаций, опять Кушнер, Соснора, Рейн, Найман. У “Невы” — Горбовский и Городницкий. Возможны пересечения и взаимопроникновения. Но суть от этого не меняется. Около семидесяти процентов журнальной площади, отведенной под стихи, предоставляется этим людям. И слава богу. И хорошо. Все это достойные авторы. Многих из них я с удовольствием читаю и перечитываю. Хоть и пишут они неровно, как все, но место в журналах им всегда гарантировано. А может, от того и пишут неровно, что гарантировано? Правил тут, конечно, не существует. Но все-таки поэзия — это риск. Риск по определению. Никогда не знаешь, получится или нет. Не знаешь, нужен ли ты кому-то. Отсюда и возникает драйв, атмосфера приключения, ощущение “пан или пропал”, кураж... А тепличные условия развращают.
Ориентировка на имена — главный принцип работы толстых литературных журналов. Так они облегчают себе трудности редактуры. Освобождаются от необходимости отбора и выбора. Работа идет с авторами, а не со стихами. Работа серьезная. Ведь авторитеты не могут быть установлены на веки вечные. Их надо время от времени обновлять. Осуществлять, что называется, смену элит. Создавать имена и по возможности их пиарить. Сделать это несложно. Есть давно проверенная стратегия паровоза с прицепом. Открывает человек журнал, чтобы почитать нового Пригова, а заодно читает и Машу Пупкину из Бобруйска. А потом, через год, на страницах журнала снова появляется Пупкина во всей красе. И еще через год — опять. Известно же, что один раз — случайность, второй — тенденция, третий — закономерность.
Я уже писал в предыдущем номере, как и почему за последние годы произошла смена поэтического истеблишмента. В какой-то момент редакторы подустали от небожителей и бросились в другую крайность. Пытаясь внести в свою жизнь хоть какое-то разнообразие, прямо с клубных подмостков они вытащили на журнальные полосы целую когорту тридцатилетних и сорокалетних поэтов. Вытащили и возвели их в ранг гениев. Поэты по большей части интересные. Плохо, что теперь они имеют право публиковать слабые стихи, и никто ничего не скажет.
Два слова об идеологии. Есть такая старинная русская традиция, идущая еще с девятнадцатого века, — издавать журнал “с направлением”. Несколько журналов с направлениями создают в литературе поле высокого напряжения, драматургию, сюжет. Напряжение между литературными полюсами поддерживается в первую очередь критикой, но в том числе и стихами.
Лишь с большой натяжкой можно сказать, что сегодня подобная поляризация существует. Ее уже почти нет даже между журналами патриотического и демократического лагерей. “Направления” если и сохранились, то больше по инерции, чем всерьез. С некоторой долей условности можно говорить о том, например, что “Новый мир” придерживается традиционной линии в русской поэзии. “Знамя” ориентируется на андеграунд восьмидесятых и поэтов, эту эстетику развивающих. “Октябрь” с жадностью кидается на любое новое имя, чем необычнее, тем лучше. Новизна — главный критерий. Цель открыть поэта, а не стихи. Но можно ли поэта открыть? Если можно открыть, значит можно, в принципе, и закрыть. “Дружба народов” выполняет свой интернациональный долг, отдавая львиную долю площади поэтам из бывших республик СССР. “Звезда” строго придерживается традиции петербургского классицизма. Куда ни глянешь, сплошной анжамбеман, аллюзии на античность, величественная ритмика, сдержанная печаль. Об остальных не скажешь и этого. К сожалению. Но, наверно, время такое. Яростные когда-то споры между поэтиками, споры о том, как и зачем писать, сменились оживленными разговорами о публикациях и промоушне. Кто с кем знаком, тот у того и печатается. Никаких тебе направлений.
В плане промоушна особенно удручает поколение двадцатилетних. По большей части выходцев из вездесущей премии “Дебют” и семинаров в Липках. Тридцать процентов журнальной площади, оставшейся от заслуженных и уважаемых динозавров, занимают сейчас они. Не по праву хороших поэтов, а потому что кто-то решил, что молодым надо давать дорогу. Но ведь в литературе не действуют поколенческие критерии. Странно поэтому наблюдать в авторитетных изданиях огромные подборки начинающих авторов, которые и рифмовать еще толком не научились. Зато овладели секретами грамотного литературного поведения: энергия, скандальность, загадочность... Через год их никто не вспомнит. Есть уже такие примеры. Зато свои пятнадцать минут славы и позора они получают уже сейчас, внося окончательный хаос в представления о том, что хорошо, а что плохо. Торжествует релятивизм.
В этой связи хочу сделать рацпредложение. Зачем взваливать так много функций на толстые журналы? Ясно же, что они не справятся. Как были, так пусть и остаются заповедником для авторов, намертво проверенных временем. Это как бы высшая лига. А должны быть еще первая и вторая в виде тонких литературных журналов. Современных, оперативных. Именно они необходимы для публикации стихов, временем еще не проверенных. Сегодня они кому-то кажутся гениальными. И прекрасно, и хорошо. Но не надо насильно пихать их в вечность. Вечность все-таки не резиновая.
В девяностые годы попытки основать тонкий литературный или окололитературный журнал предпринимались неоднократно. Ничего не получалось. Главным образом из-за отсутствия денег и общего ощущения нестабильности. Сейчас, на мой взгляд, причина иная — инертность. Проще занять чужую нишу, чем искать свою. Делить старое проще, чем организовывать новое.
Тем не менее тонкие журналы необходимы. Аудитория, пусть поначалу и не очень большая, у них будет. Авторы — тем более. Ведь масса поэтов сегодня печатается в “Знамени” или “Октябре” просто потому, что больше негде. И читают их там потому, что больше прочитать негде. Это не вина толстых журналов и не их злая воля. Монополия их вынужденная. И на пользу литературе она не идет.
Мировая тенденция в сфере СМИ, в том числе и среди литературных изданий, такова: от общенациональных журналов — к специализированным. От журналов для всех — к журналам, заточенным под конкретную целевую аудиторию. Зоны влияния необходимо разделить. Это поможет сориентироваться в литературе и читателям, и авторам. Речь не о стихах первого и второго сорта. Речь исключительно об авторах. Их следует правильно позиционировать, а не валить в одну кучу.
Нет, не все равно, где печататься. Если ты, конечно, не законченный небожитель.
magazines.russ.ru
Журнальный зал: Арион, 2016 №1
* * * ну здравствуй, Пушкин, здравствуй, сукин сын, как хорошо, что ты в дуэли выжил.теперь не спи, поэт и гражданин, купи собаку, затопи камин, лет через сто черкни про смерть в Париже.
зайдешь ли в чат манагеров-внучат, пошли им двоеточие и скобку.там по дворам горланят и бренчат, и премию такому же вручат... нет, рукописи пустим на растопку.
и если ты, унылая пора, действительно очей очарованье, то я пою не то, что пел вчера, а снайперскую удаль топора и треска с тишиной чередованье.
* * *
мы поедем на электричке не куда-нибудь на кулички, а куда-нибудь навсегда, где крапивы полно, клубнички и колодезная вода.
на огромном велосипеде, из волшебного сна соседи, будут дети кататься там, а под вечер склонять к беседе станут Рильке и Мандельштам.
а назавтра мы встанем рано не с продавленного дивана, но с отринутого одра — петь Муслима и Адриано, пить бессмертие из ведра.
здесь подводит черту эпоха, среди сныти, чертополоха, прочей солнечной чепухи.продолжаются тут неплохо пчелы, мед, человек, стихи.
* * * туман — чтобы завесить пустоту, и мы уже не можем без тумана, но если говорить начистоту,одна лишь ты нужна мне постоянно.
прозрачнее и строже, как вода осенняя, роднее после ссоры, другая, потому что никогда туману не войти в твои просторы.
* * * было это где-нибудь в Стаканове. это не стихи, а кокаин — так сказал Гандлевский об Иванове и употреблять его склонил.
и пошло, почухало, поехало, и куда-то даже поползло, стало распадаться, как молекула или атом, эх, не повезло.
никому Россия, чай, не Франция: не такой прованс и алфавит, но зато аванс и компенсация — и поэт с поэтом говорит.
* * * на лукоморье дух зловонный, не русский, никакой другой, там дуб отговорил зеленый, там кот под вольтовой дугой.
там тридцати и трем мужланам не надо никаких чудес — Людмилу путаешь с Русланом, и в голове стоит ЧАЭС.
там из избы выносит леший русалки рыбью чешую, и пилит кот осатаневшийнезолотую цепь свою.
* * * зайти в кафе кинотеатра и выпить сто.и чертыхнуться троекратно — за что? за все.
за то, что будущее мельком и век стоймя, за то, что счастье не по меркам познал с тремя.
за то, что снобствовал немало, за то, что пел, за то, что курица клевала, петух шипел.
за то, что жизнь твоя сестрица могла сострить, за то, что смог перекреститься и смерть простить.
* * * впору говорить о брестской школе — Глазове, Бесчастном, Рыбаке, безупречно потаенной боли и бутылке вермута в руке.
накануне трех рукопожатий в самой середине сентября выбери бутылку попузатей — что за стихотворец из тебя!
не забудь билет на скорый поезд, убедись, что двери на замке, к лифту, о житье не беспокоясь, — кот у друга, книга в рюкзаке.
полбутылки, полселедки, полночь, воздух замещает никотин, милый треп, «Дантес, конечно, сволочь», трое смотрят, светится один.
magazines.russ.ru
Журнальный зал: Арион, 2016 №1 - Юрий Орлицкий
Эти слова Лариса Миллер сказала в беседе с Ингой Кузнецовой чуть больше десяти лет назад.
Есть поэты, которые словно бы присутствовали всегда. По крайней мере, какое бы время ни вспомнилось, они уже были: писали сами и о них кто-то писал. Такой устойчивый, ровный, успокаивающий фон: раз они есть, значит, все в порядке.
Один из таких поэтов — Лариса Миллер, книги которой в последние годы выходят в свет с завидным постоянством и никогда не разочаровывают. Живой, в общем, классик.
Но так, разумеется, было не всегда. Вспоминаю первые публикации в журналах и альманахах, откуда мы с друзьями их перепечатывали на машинке — и тоже никогда не разочаровывались. Еще бы: ведь имя этой поэтессы было под защитой авторитета самого великого Тарковского!
Вот что он писал о ней в далеком 1978 году в московском «Дне поэзии»: «Л.Миллер поэт гармонического стихотворения, а это было и будет драгоценностью во все времена. Язык ее поэзии — чистый и ясный до прозрачности литературный русский язык, которому для выразительности не нужно ни неологизмов, ни словечек из областных словарей; у нее нет ничего общего ни с футуризмом, ни с вычурностью какой-нибудь другой поэтической школы минувших лет. Это вполне современная нам реалистическая поэзия, а именно такая поэзия — на мой (читателя) взгляд особенно калорийна. Стихотворение Л.Миллер не хочет стать ни песней, ни живописью, ни ораторской речью повышенного тона. Л.Миллер говорит с читателем доверительно и доверчиво, как добрый и верный друг, ожидающий взаимного доверия в ответ на свои признания, на свою искренность и убежденность».
Теперь сравним несколько дат: первые стихи на сайте поэтессы датированы 1963 годом, первая ее публикация с предисловием Владимира Соколова появилась в «Литературной России» в 1971 году, первая книга вышла в 1977-м. Современным молодым авторам такие промежутки абсолютно непонятны: только начал сочинять — напечатался (благо есть где), собрал три десятка наиболее удачных, на свой взгляд и взгляд друзей, стихотворений — вот и книга готова. А в Интернете вообще в тот же день можно опубликоваться — и сразу же получить живой и чаще всего доброжелательный отклик бесчисленных «друзей».
Впрочем, я уверен, что Лариса Миллер и в наши дни долго ждала бы, не торопилась «в поэты»: ее стихи всегда по-хорошему «выдержаны» — как те цветаевские «драгоценные вина».
Надо сказать, в свое время поэту пришла в голову удачная идея: завершить свое избранное 2004 года подборкой отзывов на стихи и журнальные публикации, написанных разными людьми в разные годы. Кого только нет среди авторов: упомянутые уже Тарковский и Соколов, Лев Озеров, Григорий Померанц, Зинаида Миркина, Наталья Трауберг, Татьяна Бек, Александр Зорин... Уже по этому списку ясно, чей она поэт, Лариса Миллер, кто ее читает и любит.
Однако не только этому кругу либеральных интеллигентов-шести- и семидесятников близки и понятны ее стихи: Лариса Миллер пишет просто и вместе с тем изысканно, апеллирует одновременно к чувствам и к разуму. Причем апеллирует убедительно:
Все рифмуется со всем —
С ночью день, с водою суша,
То звончей они, то глуше
Эти рифмы кровных тем.
Вечно к суше льнет вода,
Тьму пронзает стук колесный —
Рифмой парной, перекрестной
Окольцованы года.
И мелькают тьма и свет,
Как рифмованные строки,
И безумец одинокий
Все рифмует «да» и «нет».
Пристрастие к традиционной поэтике, к строгой спокойной силлаботонике и непременной рифме — особенность стихов Миллер, неоднократно отмечавшаяся критиками и коллегами. Сегодня это качество неожиданно стало редким, особенно в настоящей, серьезной поэзии: верлибр намного привычнее, а «классику» решительно предпочитают графоманы из Сети.
Для своей строгой поэзии Лариса Миллер раз и навсегда нашла идеальный «формат»: лирическую миниатюру. Об этом еще Лев Озеров написал в 1971 году: «Четыре—восемь строк. Иногда — двенадцать. Реже — шестнадцать. И совсем редко — двадцать. Эту цифирь привожу для того, чтобы сказать: человек запрещает себе многословие.
Поэзия — речь огромной концентрации и напряжения. На малом плацдарме она ведет большие бои. Не зря в прошлом веке каждое — самое малое стихотворение — именовали “пиеса”. Да, иная миниатюра под рукой мастера становится драматическим действом в трех или четырех актах, да еще и с прологом, и эпилогом...»
При этом надо сказать, что все без исключения «пиесы» Миллер «держат» единый уровень качества — так что в буквальном смысле можно открывать ее книги наугад, и...
Ночь за окном. Эта ночь за окном...
Что ни скажу я — всегда об одном,
Что ни скажу я, как полночь, старо...
Жизнь невесома, как птичье перо.
Веришь мне? Верь, будто жизнь весела.
Ночь за окном, но снежинка бела,
Вот она вьется, летается ей
Возле неярких ночных фонарей...
Все образуется. Веришь мне? Верь.
Было достаточно слез и потерь...
Видишь, в окно мое светит звезда?
Все образуется. Веришь мне, да?
Это Миллер писала в 2004м. А вот под этим стихотворением стоит совсем другая дата — 1965 год:
Стынут стекла телефонных будок,
На замке газетные ларьки,
Засветились малые мирки,
На земле ни грохота, ни гуда,
Будто не бывало войн и бед.
Слышу, как шуршат страницы,
Вижу, как на мир ложится
От настольной лампы тихий свет.
Ясно, что написаны оба стихотворения одним и тем же человеком. А вот в то, что между датами их написания — более сорока лет, поверить трудно: та же любовь к миру, то же умение и желание любоваться его неизбежной красотой, тот же спокойный, взвешенный взгляд на мир...
Но иногда:
А Россия уроков своих никогда не учила,
Да и ран своих толком она никогда не лечила,
И любая из них воспаляется, кровоточит,
И обида грызет, и вина костью в горле торчит.
Новый век для России не стал ни эпохой, ни новью.
Матерится она, и ярится, и кашляет кровью.
Это написано в 2011-м. А рядом в книге — стихотворение, датированное 1988-м:
Предъявите своих мертвецов:
Убиенных мужей и отцов.
Их сегодня хоронят прилюдно.
Бестелесных доставить нетрудно.
Тени движутся с разных концов.
Их убийца — не смерч, не чума, —
Диктатура сошедших с ума.
Их палач — не чума, не холера,
А неслыханно новая эра,
О которой писали тома.
Не бывает ненужных времен.
Но поведай мне, коли умен,
В чем достоинство, слава и сила
Той эпохи, что жгла и косила
Миллионы под шелест знамен.
На первый взгляд может показаться, что это написано про тогда. Или все-таки про всегда:
Россия, ты же не даешь себя любить.
Ты так стараешься домучить нас, добить
И доказать нам, что тебе мы не нужны.
Но, Боже, как же небеса твои нежны!
Но как к нам ластится и льнет твоя трава!
Но как звучат твои волшебные слова!
Горькое начало — и пронзительно светлый конец. Не только мир и покой, но и постоянное осознание противоречивости мира, его сложности и... опасности.
Действительно, в последние годы в стихах Миллер все чаще мелькают нотки понятного пессимизма. Но книги ее по-прежнему называются оптимистически: «Праздники по будням» (2013), «Намек на благодать» (2015). Впрочем, как и ранние: «Ступени света» (1993), «Сплошные праздники» (1998), «Где хорошо? Повсюду и нигде...» (2004).
Но это не простой оптимизм, а, если можно сказать, выстраданный, обеспеченный жизненным опытом, опытом всех человеческих чувств:
Всем трудно, всем — собакам, лошадям,
Деревьям, травам — всем без исключенья.
И нам, конечно. Жить — и приключенье,
И риск большой, как бегать по путям,
Где поезда. Все ж стоит рисковать.
Ведь только здесь и может отыскаться
Возможность приласкать и приласкаться,
И рук родных из рук не выпускать.
И действительно, у такой позиции есть и объяснение, и оправдание:
Я так давно живу, так жить привыкла,
Я ко всему живому так приникла,
Так полюбила эту круговерть,
Что позабыла, что бывает смерть,
Которая придет и пыл остудит.
Надеюсь, и она меня забудет.
Вернемся к интервью, строчкой из которого названа эта заметка. Завершается оно таким словами: «Потребность в новизне и отсутствие будущего — вот узел, которого я никак не могу развязать... Но надеюсь...» Поэт и должен надеяться. А новизна ради новизны — вещь не такая уж обязательная. Тем более в случае Ларисы Миллер, о которой Александр Городницкий писал: «В этих коротких зарисовках вмещается все — от птиц до чувств. И создается неповторимый поэтический мир. Ее стихи можно узнать сразу... В серьезной философской поэзии мы не избалованы такими примерами».
magazines.russ.ru
