Это интересно
- ОКД
- ЗКС
- ИПО
- КНПВ
- Мондиоринг
- Большой ринг
- Французский ринг
- Аджилити
- Фризби
Опрос
Полезные ссылки
РКФ
Все о дрессировке собак
Стрижка собак в Коломне
Поиск по сайту
LJ Magazine. Наринэ абгарян живой журнал
Дневник Наринэ
greenarine.livejournal.com
Дневник Наринэ
Оставьте летние сорта рыхлой и ветреной капусты овощным оладьям, голубцами и салатам. Для настоящей солёной капусты годится только осенний сорт — хрусткий, плотный, несговорчивый. В Берде его так и называют — для соленья. Раньше осеннюю капусту через горный перевал привозили молокане — крепкие малословные мужики в домотканых косоворотках и заправленных в голенища сапог брюках. Женщин с собой брали редко, не потому, что не положено, а из-за тяжелого ежедневного труда — пока мужчины на выезде, они работают за двоих — и в огороде, и по дому. Только справились с делами, а уже вечер, время ухода за скотиной, нужно её встретить у ворот, умыть, подоить, напоить водой. Пастбище за три версты, потому коров молокане подковывают, иначе стираются копыта.Покончив с торговлей, мужики уезжали, чтобы через неделю привезти знаменитую молоканскую квашеную капусту. Бердцы её брали ровно столько, чтобы хватило до поры, когда подоспеет своя капуста — красная, ядрёная, можно есть так, а можно накрошить в густой деревенский обед, или же салат можно приготовить — нашинковал солёную капусту, полил пахучим подсолнечным маслом, порубил туда полголовки репчатого лука, зелени, какой душа попросит. Добавил зернышки граната, перемешал, отставил, чтобы «надумалась». Отварил картошки, положил себе окорока, налил стопочку потной от погребной стыни кизиловки, поднял глаза к потолку, произнёс с незыблемой уверенностью: «Наверху есть Бог!» Выпил. Заел салатом, выдохнул — хо-ро-шо. Теперь можно с чувством, с расстановкой, не спеша, приступать к еде.
Я расскажу, как солить капусту в городских условиях — путём проб и ошибок наконец приноровилась готовить её так, чтобы она получалась, как говорят бердцы, «законной». Первым делом покупаем крупный, плотный кочан капусты, килограмма на три. Далее берём морковь со свеклой — по килограмму. Два стручка перца чили, большой пучок петрушки (если в рафинированных московских пучках — штук 10 минимум), три головки чеснока, и всенепременно — пачку крупной каменной соли. Чёрный перец горошком, лавровый лист и мелкая соль типа экстра, надеюсь, у вас дома есть. Если нет – прикупаем тоже.
Солить лучше в стеклянной или эмалированной посуде, идеально — в десятилитровом эмалированном ведре. Морковь со свеклой моем, чистим и разрезаем на крупные брусочки. Капусту, удалив верхние листья, тоже разделяем на доли — сначала на четыре части, потом каждую часть вдоль пополам. Получается 8 крупных «арбузных» долек. Чистим чеснок, тщательно моем петрушку. А теперь внимание, начинается арифметика по-бердски. Разделяем петрушку на три части, отставляем в сторону 1/3, а 2/3 собираем в пучок и снова разделяем на три части. В итоге у нас получаются четыре пучка петрушки — один большой, остальные три чуть меньше. Кто рискнет сделать по-другому, к нему, вестимо, явится моя Пра и оттаскает за косы. Чтоб уважал веками заведённый ритуал разделки зелени для солений.
Большой пучок петрушки убираем в сторону. На дно посуды укладываем один из трёх пучков петрушки, кидаем 5-6 горошин черного перца, два лавровых листика, треть зубчиков чеснока, стручок чили (любителям острого можно разрезать его вдоль, семена не удалять), треть моркови, треть свеклы, выкладываем сверху треть капусты. Далее снова в ход идут петрушка, специи, морковь, чили, свекла, чеснок, капуста. А потом третий слой, но уже без чили, если не хотите сгореть заживо. Распределив всё по порядку, сооружаем из большого пучка петрушки веер и накрываем им верхний слой капусты.
Рассол — самое ответственное: на 1 литр холодной воды берём 1 полную столовую ложку крупной каменной соли или 1,3 столовой ложки мелкой. Кто решит заменить каменную соль мелкой, получит на выходе не солёную капусту, а осклизлую массу. Потому строго следуем рецепту. Аккуратно заливаем капусту рассолом — так, чтобы он накрыл её с головой, придавливаем перевернутой тарелкой, закрываем ведро крышкой и оставляем в квартире (пока рано выносить на балкон, иначе солиться будет дольше). На второй день пробуем рассол, если покажется, что соли мало — добавляем мелкой, но капусту не трогаем! На третий день она начинает бродить и пахнуть. Держать ее далее в теплой квартире подобно смерти. Выносим на балкон, ворошим капусту, оставляем ведро на полдня открытым, чтобы дать выйти бродильным газам, накрываем перевернутой тарелкой и обязательно придавливаем гнётом. Капуста солится долго, недели две-три (всё зависит от температуры за окном, чем холодней, тем медленней). На выходе она получается гранатово-красной, сочной, хрусткой и нестерпимо вкусной.
Тата иногда сделает салат из такой капусты, намажет толстый ломоть домашнего хлеба сливочным маслом, усадит меня у окна, кормит и чего-то рассказывает. Я сижу — маленькая, толстая, щекастая, в шерстяных полосатых носках — полоска синяя, полоска жёлтая, полоска фиолетовая, любуюсь морозными завитушками на стекле, сосредоточенно жую. И мне кажется, что так будет всегда.
greenarine.livejournal.com
Дневник Наринэ
Вот, например, Ваноянц Эрминэ. Не девушка, а подарок судьбы. Скромная, вежливая, красивая. К тому же трудолюбивая — хлопочет по хозяйству с утра и до ночи: убирается, готовит, стирает-гладит, за садом-огородом ухаживает. Куда ни глянь — везде у неё образцовый порядок, даже вздорный укроп на грядках по ранжиру растёт: с этого края вполне пригодный в пищу, с того — всякая мелюзга.Куры у Эрминэ ведут себя, как трепетные дореволюционные гимназистки: ходят чуть ли не под ручку, потупив взор, не шумят, перьями не сорят (к гимназисткам, как вы понимаете, перья никакого отношения не имеют). Несутся исправно, два раза в день — утром и вечером. Яйца все как на подбор хорошенькие, чистенькие, хоть сразу на пасхальный стол подавай. Петух — золотисто-пёстрый красавец, в отличие от других сородичей, глотку бестолково не дерёт, а чуть ли не оперные арии выводит. Исполнив с чувством одну арию, слетает с частокола, чтобы поухаживать за какой-нибудь курочкой, и сразу же возвращается обратно — за следующим проникновенным исполнением.
Гуси-индюшки наблюдают эту картину со смешанным чувством одобрения и зависти — кому-то арии, а кому-то — молчаливая опостылевшая возня. Эрминэ, словно учуяв их настроение, выносит миску с зёрнами кукурузы и кидает им угощение щедрыми горстями, восстанавливая справедливость: если кому-то выпало счастье любить, то у других должна быть возможность хотя бы сыто поесть. Покормив птицу, она стоит на веранде, радуясь ласковому солнечному теплу. Во дворе, подхваченные дыханием ветра, раздуваются в паруса крахмальные пододеяльники-наволочки. В прохладном погребе, в специальных бурдюках, дозревает козий сыр — остро-солоноватый, во вкраплениях листочков горного тимьяна. В деревянной квашне доходит опара — сегодня пятница, добрый день, чтобы затеять хлеб. Скоро Эрминэ затопит печь, замесит тесто. К вечеру мир наполнится ароматом свежего домашнего хлеба. Она выставит благословенные караваи на просушку — чтобы ушёл жар, потом уберёт их в большой ларь. Ест Эрминэ мало, если бы не Варужан, хлеба хватало бы надолго. А так приходится каждую неделю печь.
Вот, например, Парсеганц Варужан. Если посмотреть на его хозяйство с какого-нибудь, положим, кудрявого облака, можно подумать, что это и не хозяйство вовсе, а вырытый под строительство дома котлован. Кругом беспорядок и развал: частокол лежит на боку, с крыши осыпается черепица, в каменной печи третий год живёт сварливая и жутко глазливая сорока — если она заведёт свой стрекот, непогоды не миновать. В погребе мирно соседствуют насквозь проросшая прошлогодняя картошка и многодетное паучье семейство. В огороде колосятся сорняки. Груша дюшес, единственное упорно плодоносящее дерево в саду, выродилась в терпкую лесную мелочь — теперь она пригодна только для самогона, притом самого неуважаемого, снисходительно называемого в народе «калошевкой». Куры носят такие лица, что боишься подойти — они если не выклюют печень, то покалечат её точно. Петух смахивает на злого чернявого пирата, орёт целый день с крыши сарая, наоравшись вдоволь, кидается коршуном вниз и давай шумно любить свой гарем. Гуси-индюшки наблюдают эту картину со смешанным чувством одобрения и зависти — кому-то витиеватые утехи, а кому-то — опостылевшая мимолётная возня. Варужан птичьи трагедии игнорирует — высматривает Эрминэ. — Эрмо, а Эрмо! Не оборачиваясь, она бросает на ходу: — Не начинай опять!Он перешагивает через опрокинутый частокол, направляется вразвалочку к ней. — Замуж за меня пойдёшь? — Я с ума ещё не сошла!Он отламывает от свежевыпеченного хлеба хрустящую горбушку. Она выносит на подносе сыр, отварное холодное мясо, аджику. Он жуёт, шумно выдыхая — остро!— Вкусно? — любопытствует она.— Спрашиваешь!— Ешь и уходи. У меня дел невпроворот. — Завтра свататься к тебе приду. Не забудь надеть нарядное исподнее. — Варужан!!!— Аджан!*— Захрмар** тебе, бесстыдник, а не аджан!— Если забор подниму, замуж за меня пойдёшь?— Поднимешь, как же! Пятый день на боку лежит. Он до вечера возится с частоколом, она каждый раз, проходя мимо, фыркает. — Всё равно замуж не пойду!— Да кто тебя спрашивать будет!— Украдёшь что ли?— Зачем украду? Сама напросишься!— Ага, держи карман шире. — Эрмо, а Эрмо. — Цав у дард!***— Умираю с тебя!
С того края забора выводит оперные рулады золотистый петух. С крыши чердака дерёт глотку чернявый. Куры несутся, как подорванные. Сорока великодушно молчит — значит завтра снова будет погожий день. Гуси-индюшки настороженно притихли, наблюдая необъяснимую и прекрасную человеческую любовь. В углу сорочьей печи лежит целое богатство: блескучие фантики, ленточка серебристого серпантина, сломанная серёжка, часы без ремешка, две чайные ложки, осколок бутылки, погремушка, старенькое обручальное кольцо. Если отмыть его от копоти и грязи, можно прочитать почти стёртую гравировку: «Моей Эрминэ». Прабабушка Варужана потеряла это кольцо, когда полоскала в реке бельё. Сорока спустя век нашла и припрятала. Лежит кольцо в куче ненужного хлама, ждёт своего часа. Однажды Эрминэ поставит перед непутёвым женихом условие — хочешь жениться, приведи в порядок хотя бы печь. Варужан побухтит, но за дело возьмётся. Сороку потом с почестями переселят на чердак. Кольцо Варужан будет на мизинце носить: в память о прабабушке и в знак любви к жене.
Вот, например, жизнь. Такая, какой мы хотели бы её видеть. Такая, какой она должна быть. Пусть будет, эли. Пусть. .*Аджан — аюшки**Захрмар — змеиный яд*** Цав у дард — боль и горе.
greenarine.livejournal.com
Дневник Наринэ
Недавно подружилась с чудесной девочкой Дадушей. Я, конечно, знала, что девочки — это параллельная вселенная. Но чтобы до такой степени! Взять хотя бы сообщения. «Мам если не привизёш мне марожни, я умру», — отправлял мне смску семилетний сын. И буквально следом телефон тренькал категоричным «умыр». Всё, конец. Был человек — и нет его. Не привезли вовремя марожни, получите суровый и безапелляционный «умыр».От Дадуши приходят смски, обильно инкрустированные цветочками, сердечками, воздушными шариками, дельфинами, лошадками, звёздочками, цыплятами и прочими медвежатами. Вытяжку на моей кухне теперь украшают открытки с трогательной клинописью. «Вы лутший мой песатель», — выводит печатными буквами Дадуша, подписывается пронзённым стрелой сердцем, и смотрит круглыми васильковыми глазами.
Мы, закалённые суровыми мальчиковыми буднями мамы, запросто отличающие носителя золотой брони Таху от Копаки-объединителя льда, к такому испытанию нежностью не готовы. Разбуди нас среди ночи, и мы без труда назовём все альтернативные версии Человека-паука, расскажем, кем Алая Ведьма приходится Ртути, и чем отличается инерционный самокат от спортивного. Что мы знаем о сыновней любви? Она прямолинейна, безыскусна и опасна для жизни. Восьмого марта нас балуют чаем из кудрявой петрушки (заварили первое, что попалось под руку), с намерением развлечь вывозят на рыбалку, откуда мы возвращаемся изрешечённые комарами-мутантами, а в день рождения подают вусмерть подгоревшую утку.
«Дарагая мама, ты мне напаминаешь хомосапиенса на коком-то итапе розвития», — нацарапал мне галантно сын-первоклассник. Теперь ему двадцать, и сообщения, которые от него приходят, смахивают на шифровку, где каждый лишний знак — подсказка врагу: «Сынок, купи, пожалуйста, хлеба» — «Хор». «Эмиль, представляешь, нашла ключи. Перерыла всю квартиру, а они, оказывается, лежали в сумке, куда я раз двадцать заглядывала» — «Жиз, бро». Самый многословный ответ пришёл на рассерженное сообщение о балбесе-соседе, который в шесть утра уронил шкаф — решил в прыжке забрать с верхней полки свитер. Ходил потом нарядный, в гипсе. Об этом я и написала отдыхавшему в Калининграде сыну. «Я же говорил, что наш сосед — гуманоид», — ответил он. Я аж прослезилась. В сравнении с его скудословием это практически четыре тома «Войны и мира». Храню как зеницу ока, иногда с умилением перечитываю.
Так вот, о девочках. Прошлым летом тринадцатилетняя племянница Ева вручила мне вышитый платок. Большая уже девочка, практически барышня. Очень красивая. Ростом почти с меня. Украдкой вышивала на платочке мои инициалы, чтоб подарить перед отъездом. Наверное, я была такой же. Сейчас, увы, не вспомню. Мамы мальчиков со временем начинают мыслить мальчиковыми категориями. Потому как унитаз взорвала, помню. А чтобы платочки вышивала — хоть убей не помню. Было или не было? Надо у родителей спросить.
— Представляешь, — частит в трубку Дадуша, — у меня фотосессия. А я себе такой ужасный макияж нарисовала! — Не сомневаюсь, получатся прекрасные снимки, — отвечаю я.— Ды?— Ды.— Тогда ладно, — легко соглашается Дадуша.
Она присылает мне трогательные смски. Новость о проколотых ушах сопровождается десятком смайликов, гусеницей, вылупившимся цыплёнком, кошечкой и новогодней ёлкой. Видно, чтоб я не подумала, что ей было больно. Мне сразу становится душно и стыдно. Когда мне, шестнадцатилетней, прокололи уши, я лежала лицом в подушку и ненавидела весь мир. Страшно подумать, чего бы я понаписала родным и друзьям, будь у меня мобильный телефон. А Дадуша шлёт мне охапки улыбок. — Ты сильнее меня, — признаюсь я ей. Она недоверчиво смеётся. Она ещё не знает, что дети превосходят взрослых во всех качествах, и в первую очередь — в благородстве.
Заказала сыну внучку. Ты как хочешь, говорю, а первой должна быть девочка. Я подстроюсь, выдюжу, смогу. Закачаю в телефон сердечки и цыплят. Буду покупать воздушные платьица. Плести фигурные косички. Исправлять коряво нанесённый макияж. Научу тому, чему тебя не смогла. Полюблю её так, как себя — ребёнком. Ты ведь знаешь, да? Я разучилась отождествлять себя с той девочкой на фотографиях, которую зовут, как меня. Я отдельно, она отдельно. Подари мне внучку, чтобы она вернула мне — себя.
greenarine.livejournal.com
Дневник Наринэ
Заргинанц Атанес просыпается в самую рань. Первым делом, неловко перегнувшись через край кровати, выключает будильник, чтобы тот своим бесцеремонным и нахрапистым звоном не разбудил спящего сына. Потом распахивает окно, забирается обратно под одеяло и лежит с закрытыми глазами, слушая голос просыпающегося Берда: далёкий, едва различимый шёпот реки, щебет птиц, возмущенный клёкот вечно недовольных индюков, гогот задиристых гусей. Сипя древним мотором, проезжает мусорная машина. Порой Атанесу кажется, что ей столько лет, сколько миру. Сменяют друг друга времена года, поколения, века, и единственное, что остаётся незыблемым — это отчаянно чадящая и захлёбывающаяся собственным дымом старая развалина, с упорством муравья увозящая за пределы Берда нескончаемый и бессмысленный мусор.— Цух-ру-ху! — дерёт глотку соседский петух. Атанес с улыбкой вспоминает, как, цокая длинными когтями по дощатому полу, тот шлялся по веранде, кося жёлтым глазом на выстланные горячей жареной пшеницей подносы. Клевать не клевал — не дурак обжигаться, но вид имел крайне недовольный и даже угрожающий. Левон, увидев его, забулькал, затрясся в неслышном смехе — папа, па-а-па, смотри, Пето! Все петухи у него — Пето. Все собаки — Сево.Все лошади — Чало. Все люди — Человеки. Так и говорит: Человек пришёл, Человек ушёл. И только об одной женщине скажет — Ласковый Человек пришёл. А потом добавляет — красивый.
Понимание красоты у всех разное, да и на протяжении жизни меняется многажды. У Левона оно непоколебимое и бесспорное — красив тот, кто приходит со сладким угощением. Потому Погосанц Аничка — красивый Человек. Ведь она каждый день приносит несколько кусочков своего знаменитого багарджа, тесто которого, вопреки традиционной рецептуре, замешивает на густых сливках и прослаивает жареным миндалём. — Папа, па-а-па, смотри, Ласковый Человек идёт. Красивый! — радуется Левон Аничке. — Левон джан? День перевалил за полдень, а ты ещё не поднимался? — притворно бухтит Аничка, взбираясь по ступеням веранды. Подъём ей даётся с трудом, она охает и упирается ладонью то в одно, то в другое колено. Раньше Атанес пытался ей помочь, но потом перестал — она сердито отмахивалась, твердя, что пока ноги ходят, сама будет справляться.
Левон полулежит на топчане, низ туловища плотно обмотан в пелёнки, свободны только тонкие длинные руки, которыми он тянется к Аничке. Ласковый Человек пришёл. Красивый. Аничка садится рядом, сначала разворачивает сверток, открывая взору притихшего мира золотистые кусочки сладкого багарджа. И только потом переводит дыхание.Пока Левон ест, они ведут неспешную беседу. О том, что крыша прохудилась. Что забор лежит на боку. Что дни становятся всё короче, а ночи — длиннее, и это не потому, что дело движется к зиме, а потому, что возраст. Что пора сходить на кладбище, ведь скоро Зелёное Воскресенье, на другой день родительская. Готовиться надо загодя, негоже приходить с поклоном к неухоженной могиле. Потом Атанес разогревает воду, и они с Аничкой моют Левона. Сытый и довольный, тот старательно плещется и радуется — хорошо, да, папа?— Да, Левон джан, да. Пролежни на затылке, лопатках и пояснице обрабатывают специальной мазью, Аничка её сама делает — вскипятит растительное масло, добавит пчелиного воска, хорошенько размешает, отставит стынуть.
Когда Левон засыпает, они проводят на веранде ещё какое-то время. Пока Атанес заваривает чай, Аничка штопает прохудившееся бельё. Пьют каждый по-своему: она — вприкуску, он — с вареньем. — Нужно было, когда звал, замуж за меня идти, — прерывает молчание Атанес. Аничка вздыхает.— Ты действительно так думаешь?Атанес не отвечает. — Не думаешь, а говоришь, — заключает Аничка.Уходит она ближе к вечеру, когда небо подёргивается боязливым светом первых звёзд.
Атанес потом долго лежит в постели, вглядываясь в безответные глаза ночи. Рядом, по-детски подложив под щеку ладонь, спит Левон, единственное родное существо, других не осталось. Война забрала у Атанеса всех, и сына бы забрала, да не успела — его выбросило из разбомбленной машины за секунду до того, как та рухнула в пропасть. Война искалечила Левону не только тело, но и разум. Спроси, сколько ему лет, не ответит. А ведь прошлой зимой справили сорок. У Анички было страшнее. Семья сгинула в погроме, единственное, что ей удалось спасти — обугленные останки мужа. Собрала в узел, перевезла через границу, похоронила. Когда узнала о Левоне, испекла багардж — любимое лакомство своих погибших детей, пришла проведать. Так и ходит много лет. Атанес сначала отнекивался — не хотел ни от кого зависеть, но потом привык и даже полюбил. Однажды, набравшись смелости, предложил пожениться. Она ответила, что на двоих у них будет столько горя, что не справиться. А так, каждый со своим, как-то живут.
Атанес забывается недолгим сном далеко заполночь, а просыпается в самую рань. Первым делом, неловко перегнувшись через край кровати, выключает будильник, чтобы тот своим пронзительным звоном не разбудил спящего сына. Потом распахивает окно, забирается обратно под одеяло и слушает голос просыпающегося Берда. Утро проходит в рутинной работе по дому: уборка, прополка и поливка огорода, стирка-готовка. После обеда он выносит Левона на веранду, укладывает на топчан, садится рядом. И они принимаются ждать, когда придёт Аничка, Ласковый и Красивый Человек. И принесёт золотистые кусочки благословенного багарджа. Левон каждый раз ест так, словно пробует на вкус солнце.
greenarine.livejournal.com
