18. Издания н.М. Карамзина (»Московский журнал», альманахи «Аглая», «Аониды»). Журнал карамзина

Издания Н. М. Карамзина («Московский журнал», альманахи «Аглая», «Аониды»)

 

Качественно новым явлением развитии русской журналистики конца XVIII в. стало выступление на этом поприще Николая Михай­ловича Карамзина. Ярчайший представитель сентиментализма, фак­тически лидер этого направления, Карамзин своими повестями, сво­ими «Письмами русского путешественника» заложил традиции, в русле которых движение литературы обрело новые стимулы. Карам­зин не только создал образцы повествовательной прозы, на которые ориентировались многочисленные его последователи, но он также выступил теоретиком нового направления, а главное, обновил лите­ратурный язык, сблизил его с речевой стихией образованного обще­ства и тем самым, по справедливому замечанию В. Г. Белинского, умел «заохотить русскую публику к чтению русских книг».

Сентиментализм основывался на абсолютизации чувства как глав­ной и едва ли не единственной сферы познания человеческой приро­ды в мире искусства. «Говорят, что автору нужны таланты и знания, острый принципиальный разум, живое воображение. Справедливо, но сего недовольно. Ему надобно и доброе нежное сердце, если он хочет быть другом и любимцем души нашей», — писал Карамзин в статье «Что нужно автору» (1793).

Требование субъективной правдивости в раскрытии сердечного чувства объявляется главным условием истинного искусства. Вот почему сентиментализм избегает возвышенной героики воспева­ния монархов, столь свойственной классицизму, но отдает предпоч­тение камерным жанрам интимной лирики, или эпистолярной про­зе, чувствительным повестям, обращенным к анализу внутреннего мира личности. С этим же связана была и проповедь социальной пассивности, и разработка традиционных для сентиментализма мо­тивов дружбы, уединения, воспевание природы, сельской тишины. Все это по-своему находит отражение в практике Карамзина-жур­налиста.

Первые уроки на этом поприще Карамзин получает в период сво­его участия в издании журнала «Детское чтение для сердца и разума» (1785-1788), к редактированию которого его привлек Н. И. Новиков. Работа над переводами повестей, помещаемых в этом журнале и предназначенных для детской читательской аудитории, явилась для Карамзина хорошей школой в выработке того ясного и доходчивого стиля, который фактически знаменовал собой предпосылки рефор­мирования языка русской прозы.

С мая 1789 по сентябрь 1790 г. Карамзин совершает путешествие по Европе. Он посещает Германию, Швейцарию, Францию, Англию. В ходе путешествия он знакомится с разными сторонами жизни за­падных государств, встречается с выдающимися деятелями европей­ской культуры — Кантом, Гердером, Виландом, Лафатером, Бонне и др., посещает картинную галерею в Дрездене, могилу Ж.-Ж. Руссо в Швейцарии, Национальное собрание и Лувр в Париже; в Лондоне слушает ораторию Генделя, присутствует на заседании суда присяж­ных. Во всех посещаемых им странах Карамзин ощущает себя куль­турным эмиссаром России. Он ведет подробный дневник своего пу­тешествия. Эти записи легли в основу «Писем русского путешественника», впервые опубликованных на страницах журнала, который Карамзин начинает издавать в Москве. Можно с большой долей вероятности полагать, что одной из причин обращения Карам­зина к журналистике было желание иметь возможность опубликова-

ния собственных сочинений — путевых заметок, повестей, стихотво­рений и переводов.

Сразу после возвращения в Россию он договаривается о поддерж­ке своего начинания с близкими ему литераторами, заручаясь их со­гласием сотрудничать в новом журнале, и в январе 1791 г. из печати выходит 1-я книжка «Московского журнала», как назвал свое издание Карамзин. В течение двух лет, но декабрь 1792 г., было выпущено восемь частей (в каждой части по три книжки) журнала. Объявляя о подписке в одном из ноябрьских номеров газеты «Московские ведо­мости» за 1790 г., Карамзин изложил программу планируемого изда­ния. В состав его предполагалось включать: русские сочинения в сти­хах и прозе; переводы небольших иностранных сочинений; критические отзывы о русских книгах; известия о театральных пье­сах; описания происшествий и разные анекдоты, особенно из жизни известных новых писателей. В заключение Карамзин делает очень важное примечание: «...Я буду принимать с благодарностью все хо­рошее и согласное с моим планом, в который не входят только теоло­гические, мистические, слишком ученые педантические, сухие пие-сы. Впрочем все, что в благоустроенном государстве может быть напечатано с указанного дозволения, все, что может понравиться людям, имеющим вкус, — все то будет издателю благоприятно». Как видим, Карамзин подчеркнуто отмежевывается от издании масон-ско-религиозной ориентации, а также от журналов научно-информа­тивного профиля. Кроме того, открытая готовность оставаться в рам­ках лояльности по отношению к правительству («указанного дозволения») означала сознательный отказ издателя от обсуждения на страницах журнала каких-либо политических вопросов, не говоря уже о социальной сатире. В сущности, это был чисто литературный журнал, и единственно, где мог присутствовать критический элемент (и дело даже доходило до полемики), так это в критико-библиографи-ческих разделах, завершавших каждую книжку журнала и состоявших из рецензий на театральные спектакли и только что вышедшие из пе­чати книги, как русские, так и иностранные.

Журнал имел четкую структуру. Каждый месячный номер («книж­ка») открывался разделом стихотворений, в котором Г. Р. Державин, И. И. Дмитриев и сам Карамзин печатались постоянно, а кроме того, в данном разделе публиковали свои сочинения Ю. А. Нелединский-Мелецкий, С. С. Бобров, Н. Львов, Н. П. Николев, князь С. Урусов. О богатстве стихотворного раздела журнала можно судить хотя бы но тому, что Г. Р. Державин, например, поместил здесь «Видение мур­зы», «Оду к Эвтерпе», «Прогулку в Сарском селе», «Памятник герою», «Философа трезвого и пьяного», «Ласточку» и др. И. И. Дмит­риев, который особенно активно поставлял материалы в этот раздел, напечатал здесь свои лучшие «сказки» — «Модная жена», «Карти­на», «Быль», свыше десятка басен и эпиграмм и такие шедевры, как зарисовка «Отставной вахмистр» и песня «Сизый голубочик». Нако­нец, сам Н. М. Карамзин поместил здесь стихотворения «Филлиде», «Выздоровление», «Осень», «Раиса, древняя баллада», «Граф Гвари-нос» и оду «К милости». Публикация последнего стихотворения име­ла принципиальный характер, поскольку адресатом оды являлась сама императрица. Именно к Екатерине II, незадолго до этого подвергшей преследованиям Новикова, арестованного в апреле 1792 г. и затем заключенного в Шлиссельбургскую крепость, завуалированно обра­щался автор. Это был, пожалуй, единственный случай, когда Карам­зин на страницах журнала позволил себе отреагировать на полити­ческие акции правительства.

Стихотворный раздел сменяла проза, переводная и оригинальная. Среди переводных материалов следует выделить опубликованный в нескольких книжках цикл нравоучительных повестей Мармонтеля «Вечера», взятый из французского журнала «Mercure de France», a также биографическую повесть о приключениях известного евро-пейского авантюриста Калиостро «Жизнь и дела Иосифа Бальзамо». Печатались в прозаическом разделе и драматические сочинения, в частности, одноактная мелодрама «София» и переведенные Карам­зиным с немецкого языка сцены из драмы известного индийского писателя Калидасы «Сакунтала». Мастерство индийского автора в передаче тончайших нюансов психологического состояния персо­нажей особенно импонировало Карамзину, будучи созвучно его собственным представлениям о совершенстве искусства слова, что выразилось в примечаниях.

Основным автором прозаических материалов в «Московском журнале» был сам Карамзин. Прежде всего, в каждом номере печа­тались его «Письма русского путешественника». Значение этого сочинения и его влияние на умы современников писателя вообще трудно переоценить. «Письма...» явились художественным откры­тием Карамзина, своеобразной реализацией им той программы, которую позднее он обосновывал в статье «Что нужно автору» и др. Читатели журнала получили возможность соприкоснуться с миром чувств и мыслей, вынесенных автором из впечатлений от посеще­ния Европы. Это был не просто сухой рассказ об увиденном, но исполненная доверительных интонаций исповедь автора. Найден­ная Карамзиным эпистолярная форма как нельзя лучше соответ-

ствовала традиции сентиментального путешествия, утвержденной в европейской литературе Л. Стерном. «Я люблю большие города и многолюдство, в котором человек может быть уединеннее, нежели в самом малом обществе; люблю смотреть на тысячи незнакомых лиц, которые, подобно Китайским теням, мелькают передо мною, оставляя в нервах легкие, едва приметные впечатления; люблю те­ряться душою в разнообразии действующих на меня предметов и вдруг обращаться к самому себе — думать, что я средоточие нрав­ственного мира, предмет всех его движений, или пылинка, которая с мириадами других атомов обращается в вихре предопределенных случаев», — замечает Карамзин, обобщая свои впечатления от пре­бывания в Лондоне. Это ощущение своей сопричастности с жиз­нью человечества составляет отличительную особенность пафоса «Писем...», и отсюда вытекала установка на постоянную соотне­сенность жизни России и ее истории с жизнью и историей европей­ских стран. Например, в Лионе Карамзин видит на площади статую французского короля Людовика XIV, и свое впечатление от нее со­провождает следующими размышлениями: «...бронзовая статуя Людовика XIV такой же величины, как монумент нашего Россий­ского Петра, хотя сии два героя были весьма не равны в великости духа и дел своих. Поданные прославили Людовика: Петр прославил своих подданных — первый отчасти способствовал успехам про­свещения, второй, как лучезарный бог света, явился на горизонте человечества и осветил глубокую тьму вокруг себя...» И в подстроч­ном примечании к этим словам Карамзин приводит стихи англий­ского поэта Томсона, прославляющие Петра как великого преобра­зователя своей страны. Так открытие русскому читателю европейского мира сочетается с постоянным стремлением найти место России в этом мире, сравнить ее с ним.

Посещение Карамзиным Франции совпало со временем, когда там начались события революции 1789 г. Первые отзвуки этих событий он ощутил в Лионе; позднее в Париже Карамзин слушает в Националь­ном собрании речи Мирабо. Но основное внимание его было погло­щено все же знакомством с памятниками культуры: Лувром, Тюильри, Версалем, — театрами и нравами Парижа. Подлинное понимание того, что произошло во Франции в период революции, приходит к Карамзи­ну позднее, когда, уже находясь в России, он получает известие о казни французского короля Людовика XVI. Именно тогда он приходит к вы­воду, что всякие насильственные потрясения «гибельны, и каждый бун­товщик готовит себе эшафот. Революция — отверстый фоб для добро­детели — и самого злодейства». Эти мысли будут высказаны

Карамзиным во 2-м издании «Писем русского путешественника», опубликованном в 1797 г. В период выпуска «Московского журнала» его позиция в отношении революции не была столь определенной. Вот как, например, оценивает Карамзин итоги своего пребывания в Пари­же в письмах весны 1790 г.: «Я оставил тебя, любезный Париж, оставил с сожалением и благодарностью! Среди шумных явлений твоих жил я спокойно и весело, как беспечный гражданин вселенной; смотрел на твое волнение с тихою душою — как мирный пастырь смотрит с горы на бурное море». Печать отстраненности от политических потрясе­ний, переживавшихся Францией, явно сквозит в этих словах.

И это была принципиальная позиция Карамзина, сознательно уст­ранявшегося в своем журнале от политической проблематики и вооб­ще избегавшего прямого осуждения чьих-то взглядов, не совпадавших с его собственными, не только в сфере политики, но и в философско-нравственных вопросах. «Тот есть для меня истинный философ, кто со всеми может ужиться в мире; кто любит и тех, которые с ним разно думают. Должно показывать заблуждения ума человеческого с благо­родным жаром, но без злобы. Скажи человеку, что он ошибается и почему, но не поноси сердца его и не называй его безумцем. Люди! люди! Под каким предлогом вы себя не мучите?» Эта позиция фило­софского беспристрастия отражала еще одну характерную особен­ность образа мыслей Карамзина в период издания им «Московского журнала». Карамзин подчеркнуто отказывается видеть в литературе, в поэзии лишь средство морального назидания. В этом отношении ха­рактерно опубликование в VIII части перевода сочинения немецкого философа Ф. Бутервека «Аполлон. Изъяснение древней аллегории». В сущности, речь идет об искусстве поэзии, о ее высоком предназначе­нии и самодостаточности, обусловленных самой божественной при­родой Аполлона, предводителя муз и лучезарного бога Солнца одно­временно. Вот как завершается это короткое философское эссе: «А ты, благочестивый моралист, перестань шуметь без пользы и с сей мину­ты откажись от смешного требования, чтобы Поэты не воспевали ни­чего, кроме добродетели! Разве ты не знаешь, что нравоучительное педантство есть самое несноснейшее и что оно всего вреднее для са­мой добродетели? <...> Поэзия есть роскошь сердца. Роскошь может быть вредна; но без нее человек беден. Что может быть невиннее, как наслаждаться изящным? Сие наслаждение возбуждает в нас чувство внутреннего благородства — чувство, которое удаляет нас от низких пороков. Благодарите, смертные, благодарите поэзию за то, что она возвышает дух и приятным образом напрягает силы наши». Заявлен­ное здесь понимание поэзии как сферы чистого духовного наслажде-

ния, внеположного голому морализированию, по-видимому, отвеча­ло в чем-то внутренним убеждениям Карамзина, и в его журнале дей­ствительно мы не видим материалов воспитательной направленности, не говоря уже о философско-нравственных рассуждениях, наполняв­ших издания масонской ориентации. В приведенном примере Карам­зин по-своему пропагандирует новые веяния в истолковании природы поэзии и опирается при этом на авторитет Бугеверка, чье сочинение он переводит. К подобному приему Карамзин в журнале прибегает неоднократно.

Помимо «Писем русского путешественника» Карамзин помещает в «Московском журнале» также свои повести. Это «Лиодор», знаме­нитая «Бедная Лиза» и «Наталья, боярская дочь». К этим сочинениям примыкают философская сказка «Прекрасная царевна и счастливый карла», в чем-то продолжавшая традиции вольтеровских повестей. и нравоописательный очерк «Фрол Силин, благодетельный человек». Эти литературные произведения пользовались исключительной по­пулярностью у читателей журнала, особенно повести. Современники зачитывались «Бедной Лизой» до того, что толпами ходили к Симо­нову монастырю посмотреть на Лизин пруд. Очаровывало современ­ников и живописание отечественной старины в повести «Наталья, боярская дочь».

Для автора обе повести — бегство от реальности, порожденной со­бытиями революции, которой Карамзин страшился. Но здесь отказ от лозунгов революции спроецирован на опыт отечественной истории.

В контексте противопоставления ценностей западной цивилизации социальному укладу и нравственным идеалам соотечественников также своеобразной реакцией на события французской революции следует рассматривать и помещенный в журнале нравоописатель­ный очерк «Фрол Силин, благодетельный человек», в котором выве­ден русский крестьянин, помогающий людям в несчастье и воплоща­ющий собой образец христианского смирения и незлобивости. К этому же произведению Примыкает и материал, поданный в журнале как письмо к другу, «Сельский праздник и свадьба». В письме расска­зывается о празднике, который добрый помещик устроил своим кре­стьянам после уборки урожая, и о сельской свадьбе, сыгранной в ходе ЭТОГО праздника. Идиллическая картина социальной гармонии в отношениях между помещиками и крестьянами должна была нейтра­лизовать общественное мнение в России перед лицом развертывав­шихся во Франции социальных беспорядков.

Задумывая свой журнал, в объявлении о подписке Карамзин обе­щал публиковать в нем описания жизней славных новых писателей, а

также «иностранные сочинения в чистых переводах». Эти обещания Карамзин выполнил. В журнале действительно были помещены био­графии крупнейших немецких авторов XVIII в.: «Жизнь Клопштока», «Соломон Геснер» и очерк «Виланд». Переводам на страницах «Мос­ковского журнала» отводилось важное место. Помимо упомянутых выше «Вечеров» Мармонтеля и «Саконталы» следует указать публи­кации фрагментов из романа Л. Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди», столь популярного во второй половине века во всей Ев­ропе, сочинение аббата Рейналя «Похвала Элизе Драпер», статьи К. Ф. Морица «Нечто о мифологии» и «Кофейный дом».

Критико-библиографические разделы «Московского журнала» яв­ляли собой еще одно неоспоримое достоинство этого издания. Подоб­ные разделы имелись, как мы знаем, и в других журналах. Но в них, кроме, пожалуй, изданий группы И. А. Крылова, рецензии напомина­ли, скорее, аннотации или просто справки и выходе книг. Кроме того, за очень редким исключением, бывшим скорее случайностью, чем правилом, в журналах практически не освещалась театральная жизнь. Карамзин восполнил и этот пробел. Критические разделы, представ­ленные в его журнале, охватывали новинки как отечественной литера­туры, гак и иностранной. А регулярные театральные рецензии «Мос­ковский театр» дополнялись рубрикой «Парижские спектакли». Впервые русский читатель получал возможность, благодаря перево­дам театральных рецензий из «Mercure de France», быть в курсе теат­ральной жизни Парижа. Заслуга Карамзина в этом неоспорима.

Значительная часть театральных и литературных рецензий при­надлежала самому Карамзину. Рецензии играли очень важную роль в отстаивании Карамзиным своих взглядов на различные яв­ления культурной жизни и в утверждении тем самым своей твор­ческой независимости. Так, в обстановке обрушившихся на масо­нов репрессий он помещает уже в 1-й книжке I части рецензию на сочинение одного из лидеров русского масонства, известного по­эта и писателя М. М. Хераскова «Кадм и Гармония, древнее пове­ствование, в 2-х частях (М., 1789)». Обстоятельная рецензия была не лишена критического элемента, но для автора книги являлась несомненной моральной поддержкой. Факт помещения данной рецензии примечателен еще и тем, что сам Карамзин после воз­вращения из европейского путешествия порвал с масонством. В этой же книжке в разделе «Театр» рецензировался спектакль Мос­ковского театра «Эмилия Галотти». Пафос этой пьесы немецкого просветителя Г. Э. Лессинга, по-видимому, также созвучен внут­ренним убеждением Карамзина.

В III части, в разделе «О иностранных книгах», Карамзин помещает рецензию на популярное в Европе произведение Бартелеми «Путеше­ствие молодого Анахарсиса но Греции». Соотнесенность данного про­изведения с печатавшимися тут же «Письмами русского путешествен­ника» была слишком очевидной, и читатели могли судить о степени как преемственности, так и оригинальности сочинения издателя «Москов­ского журнала». Принципиальной была и рецензия Карамзина на по­становку в Московском театре знаменитой трагедии французского классика XVII в. П. Корнеля «Сид». Карамзин отмечает устарелость театра классицизма и отдает явное предпочтение драматической си­стеме шекспировского театра. В нем он видит большую связь с реаль­ной жизнью, способность пробуждать в зрителях сильные душевные переживания: «Французские трагедии можно уподобить хорошему регулярному саду, где много прекрасных аллей, прекрасной зелени, прекрасных цветников, прекрасных беседок; с приятностью ходим мы по сему саду и хвалим его; только все чего-то ищем и не находим, и душа наша холодною остается. <...> Напротив того, Шекспировы про­изведения уподоблю я произведениям натуры, которые прельщают нас в самой своей нерегулярности, которые с неописанною силою дей­ствуют на душу нашу и оставляют в ней неизгладимое впечатление».

В то же время Карамзин явно скептически относится к опытам новейшей немецкой чувствительной драмы, наиболее ярким пред­ставителем которой был А. Коцебу. Об этом можно судить по рецен­зии на спектакль Московского театра по пьесе этого драматурга «Не­нависть к людям и раскаяние». Еще более резко оценил Карамзин поставленную в том же театре трагедию немецкого автора Бертуха «Эльфрида». Отметив хорошую игру актеров, рецензент основные свои замечания сосредоточил на просчетах драматурга — искусст­венности конфликта и рыхлости действия.

Таким образом, «Московский журнал» был действительно обра­щен к современности, держал читателей в курсе последних литера­турных и театральных новостей, и главная заслуга в этом принадлежа­ла Карамзину. Однако технические причины, недостаток подписчиков, а также, по-видимому, соображения творческого порядка вынудили Карамзина прекратить издание журнала. Он решает попробовать та­кую форму коллективных изданий, как альманахи.

Первым опытом тгого рода изданий был альманах «Аглая», вы­шедший в двух томах в 1794 и 1795 гг. Характерно, что альманах вклю­чал в себя только отечественные сочинения, причем подавляющая часть опубликованных в нем произведений принадлежала самому Карамзину. Здесь в I части он помещает ряд своих стихотворений:

«Приношение Грациям», «Волга», «Надгробная надпись Боннету», «Весеннее чувство», — перемежая собственные стихи сочинениями Дмитриева (басня «Чиж») и Хераскова («Разлука»). Здесь же им были опубликованы теоретические статьи «Что нужно автору?» и «Нечто о науках, искусствах и просвещении». Главный интерес, однако, пред­ставляли публикации фрагмента из «Писем русского путешествен­ника» — «Путешествие в Лондон» и повести «Остров Борнгольм», поразившей современников суровым колоритом скандинавской ста­рины и полным загадочности сюжетом.

Вторая книжка «Аглаи», отмеченная мотивами пессимистической меланхолии, состоит из немногих произведений. Главные опять же при­надлежали Карамзину. Он как бы продолжает знакомить читателей с неопубликованными ранее частями «Писем русского путешественни­ка», фрагментами парижских впечатлений, передавая атмосферу па­рижского салопа, театров, а главное, описав встречу с семьей фран­цузского короля, очевидцем которой ему довелось быть. К тому времени, когда читатели альманаха могли прочесть это, Людовик XVI уже был казнен.

Тут же Карамзин помещает сентиментально-романтическую по­весть «Сиерра-Морена». Но особенно примечательными публикаци­ями, отражающими душевное состояние писателя тех лет, были меди-дативно окрашенные эссе «Мелодор к Филалету» и «Филалет к Мелодору». Это страстный эмоциональный диалог двух друзей, раз­мышляющих о жизни и месте человека в мире в свете тех потрясений, которые пережила Европа в результате событий французской револю­ции. Карамзин, однако, не теряет веры в благость провидения. Зато очерк «Афинская жизнь» не оставляет оснований для оптимизма: «.. .все проходит, все исчезает! Где Афины? Где жилище Гиппиево? Где храм наслаждений? Где моя греческая мантия? — Мечта! Мечта!»

«Аглая» имела значение предпосылки того типа литературных аль­манахов, которые будут издаваться впоследствии декабристами. Дру­гой его альманах — «Аониды» (1797) — не был столь интересным, будучи наполнен в основном стихами.

 

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:

zdamsam.ru

18. Издания н.М. Карамзина (»Московский журнал», альманахи «Аглая», «Аониды»).

1766-1826 – годы жизни Карамзина. Симбирская усадьба отца. Образование в иностранных пансионах. 1777-1781 Карамзин был в Москве в пансионе профессора Шадена. Основное – воспитание сердца. Потом служит. Затем возвращается в Симбирск и знакомится с масонами. Карамзин мечатет поехать учиться в Лейпциг. В 80-е годы 17 века Карамзин был близок к масонам, но влияние они на него не оказали.

1785-1788 Карамзин принимает участие в журнале «Детское чтение» как переводчик. 1789 – Карамзин опубликовывает свою оригинальную повесть «Евгений и Юлия». Юлия – сиротка.

Конец 80-х (1789-1790) Карамзин проводит за границей. Все что наблюдает – заносит в книгу и пытается оформить это в художественное произведение. С января 1791 года издает ежемесячный журнал «Московский журнал». Он готов работать с читателями и корреспондентами. Готов принимать все, кроме мистики – открещивается от масонского влияния. Опубликована «Ода к милости» (обращение к Екатерине Второй). Карамзин помогал Новикову и после смерти Екатерины. Карамзин говорит, что журнал не собирается касаться политических вопросов.

Январь 1791 – декабрь 1792 срок выхода журнала. Публикуются и произведения других авторов – Державин, Дмитриев.

Журнал был переиздан – продолжает быть литературным и акутальным в начале 19 века.

Введение строгого деления материала на отделы. Отделы: 1. «Русские сочинения в стихах и прозе». 2. Переводные тексты. 3. Литературная критика. 4. Театральная критика. 5. Анекдоты, происшествия.

Заслуги Карамзина: выделение отделов, выделение театральной критики в отдельный раздел, библиографическая критика.

«Наслаждение всегда в нашей власти» - эпиграф у журнала.

Борьба с назидательностью. Первая публикация «Бедная Лиза» проходит в «Московском журнале». Ряд произведений был опубликован анонимно, текст принадлежал Карамзину. Он начал публиковать цикл «Письма русского путешественника». В этом цикле можно увидеть жанр отчета. Основа – записная книжка путешественника. Люди, с которыми встречается Карамзин – представители различных сословий. Отказ от критического изображения крестьянского быта, щадит чувствительное сердце читателя. Утверждение сентиментализма в русской литературе благодаря русскому журналу. Строгий отбор материала – произведений для печати. Чувство современности.

Хорошая постановка отдела критики, чистый литературный язык. Карамзин умел говорить с читателями познавательно, увлекательно и живо. Карамзин был очень разносторонним человеком, не мог постоянно заниматься журналистикой. Это заставляет отказаться его от создания журнала. Создается новый тип изданий – альманах. Закончив издание «Московского журнала», Карамзин предполагал весной следующего 1793 г. выпустить альманах «Аглая», однако не сумел наладить сотрудничество друзей-литераторов. Он выпустил первую книжку в 1794 и вторую – в 1795 г., составив их почти целиком из собственных произведений. Там напечатаны были отрывки из «Писем русского путешественника», богатырская сказка «Илья Муромец», прозаический отрывок «Сиерра-Морена», рассказ «Остров Борнгольм», несколько стихотворений и статей.

После «Аглаи» Карамзин в 1796–1799 гг. одну за другой издал три книжки альманаха «Аониды», составленные из стихотворений русских авторов.

В «Аонидах» напечатаны стихотворения Хераскова, Державина, Капниста, Дмитриева, Кострова, Нелединского-Мелецкого, В.Л. Пушкина, Клушина, Николева и других поэтов, представившие читателю состояние русской поэзии в обширной и умело расположенной редактором картине.

studfiles.net

18. Издания н.М. Карамзина (»Московский журнал», альманахи «Аглая», «Аониды»).

1766-1826 – годы жизни Карамзина. Симбирская усадьба отца. Образование в иностранных пансионах. 1777-1781 Карамзин был в Москве в пансионе профессора Шадена. Основное – воспитание сердца. Потом служит. Затем возвращается в Симбирск и знакомится с масонами. Карамзин мечатет поехать учиться в Лейпциг. В 80-е годы 17 века Карамзин был близок к масонам, но влияние они на него не оказали.

1785-1788 Карамзин принимает участие в журнале «Детское чтение» как переводчик. 1789 – Карамзин опубликовывает свою оригинальную повесть «Евгений и Юлия». Юлия – сиротка.

Конец 80-х (1789-1790) Карамзин проводит за границей. Все что наблюдает – заносит в книгу и пытается оформить это в художественное произведение. С января 1791 года издает ежемесячный журнал «Московский журнал». Он готов работать с читателями и корреспондентами. Готов принимать все, кроме мистики – открещивается от масонского влияния. Опубликована «Ода к милости» (обращение к Екатерине Второй). Карамзин помогал Новикову и после смерти Екатерины. Карамзин говорит, что журнал не собирается касаться политических вопросов.

Январь 1791 – декабрь 1792 срок выхода журнала. Публикуются и произведения других авторов – Державин, Дмитриев.

Журнал был переиздан – продолжает быть литературным и акутальным в начале 19 века.

Введение строгого деления материала на отделы. Отделы: 1. «Русские сочинения в стихах и прозе». 2. Переводные тексты. 3. Литературная критика. 4. Театральная критика. 5. Анекдоты, происшествия.

Заслуги Карамзина: выделение отделов, выделение театральной критики в отдельный раздел, библиографическая критика.

«Наслаждение всегда в нашей власти» - эпиграф у журнала.

Борьба с назидательностью. Первая публикация «Бедная Лиза» проходит в «Московском журнале». Ряд произведений был опубликован анонимно, текст принадлежал Карамзину. Он начал публиковать цикл «Письма русского путешественника». В этом цикле можно увидеть жанр отчета. Основа – записная книжка путешественника. Люди, с которыми встречается Карамзин – представители различных сословий. Отказ от критического изображения крестьянского быта, щадит чувствительное сердце читателя. Утверждение сентиментализма в русской литературе благодаря русскому журналу. Строгий отбор материала – произведений для печати. Чувство современности.

Хорошая постановка отдела критики, чистый литературный язык. Карамзин умел говорить с читателями познавательно, увлекательно и живо. Карамзин был очень разносторонним человеком, не мог постоянно заниматься журналистикой. Это заставляет отказаться его от создания журнала. Создается новый тип изданий – альманах. Закончив издание «Московского журнала», Карамзин предполагал весной следующего 1793 г. выпустить альманах «Аглая», однако не сумел наладить сотрудничество друзей-литераторов. Он выпустил первую книжку в 1794 и вторую – в 1795 г., составив их почти целиком из собственных произведений. Там напечатаны были отрывки из «Писем русского путешественника», богатырская сказка «Илья Муромец», прозаический отрывок «Сиерра-Морена», рассказ «Остров Борнгольм», несколько стихотворений и статей.

После «Аглаи» Карамзин в 1796–1799 гг. одну за другой издал три книжки альманаха «Аониды», составленные из стихотворений русских авторов.

В «Аонидах» напечатаны стихотворения Хераскова, Державина, Капниста, Дмитриева, Кострова, Нелединского-Мелецкого, В.Л. Пушкина, Клушина, Николева и других поэтов, представившие читателю состояние русской поэзии в обширной и умело расположенной редактором картине.

studfiles.net

13 Журн Карамзина

§ 8. Издания Н. М. Карамзина («Московский журнал», альманахи «Аглая», «Аониды»)

Качественно новым явлением развитии русской журналистики конца XVIII в. стало выступление на этом поприще Николая Михай­ловича Карамзина. Ярчайший представитель сентиментализма, фак­тически лидер этого направления, Карамзин своими повестями, сво­ими «Письмами русского путешественника» заложил традиции, в русле которых движение литературы обрело новые стимулы. Карам­зин не только создал образцы повествовательной прозы, на которые ориентировались многочисленные его последователи, но он также выступил теоретиком нового направления, а главное, обновил лите­ратурный язык, сблизил его с речевой стихией образованного обще­ства и тем самым, по справедливому замечанию В. Г. Белинского, умел «заохотить русскую публику к чтению русских книг».

Сентиментализм основывался на абсолютизации чувства как глав­ной и едва ли не единственной сферы познания человеческой приро­ды в мире искусства. «Говорят, что автору нужны таланты и знания, острый принципиальный разум, живое воображение. Справедливо, но сего недовольно. Ему надобно и доброе нежное сердце, если он хочет быть другом и любимцем души нашей», — писал Карамзин в статье «Что нужно автору» (1793).

Требование субъективной правдивости в раскрытии сердечного чувства объявляется главным условием истинного искусства. Вот почему сентиментализм избегает возвышенной героики воспева­ния монархов, столь свойственной классицизму, но отдает предпоч­тение камерным жанрам интимной лирики, или эпистолярной про­зе, чувствительным повестям, обращенным к анализу внутреннего мира личности. С этим же связана была и проповедь социальной пассивности, и разработка традиционных для сентиментализма мо­тивов дружбы, уединения, воспевание природы, сельской тишины. Все это по-своему находит отражение в практике Карамзина-жур­налиста.

Первые уроки на этом поприще Карамзин получает в период сво­его участия в издании журнала «Детское чтение для сердца и разума» (1785-1788), к редактированию которого его привлек Н. И. Новиков. Работа над переводами повестей, помещаемых в этом журнале и предназначенных для детской читательской аудитории, явилась для Карамзина хорошей школой в выработке того ясного и доходчивого стиля, который фактически знаменовал собой предпосылки рефор­мирования языка русской прозы.

С мая 1789 по сентябрь 1790 г. Карамзин совершает путешествие по Европе. Он посещает Германию, Швейцарию, Францию, Англию. В ходе путешествия он знакомится с разными сторонами жизни за­падных государств, встречается с выдающимися деятелями европей­ской культуры — Кантом, Гердером, Виландом, Лафатером, Бонне и др., посещает картинную галерею в Дрездене, могилу Ж.-Ж. Руссо в Швейцарии, Национальное собрание и Лувр в Париже; в Лондоне слушает ораторию Генделя, присутствует на заседании суда присяж­ных. Во всех посещаемых им странах Карамзин ощущает себя куль­турным эмиссаром России. Он ведет подробный дневник своего пу­тешествия. Эти записи легли в основу «Писем русского путешественника», впервые опубликованных на страницах журнала, который Карамзин начинает издавать в Москве. Можно с большой долей вероятности полагать, что одной из причин обращения Карам­зина к журналистике было желание иметь возможность опубликова-

ния собственных сочинений — путевых заметок, повестей, стихотво­рений и переводов.

Сразу после возвращения в Россию он договаривается о поддерж­ке своего начинания с близкими ему литераторами, заручаясь их со­гласием сотрудничать в новом журнале, и в январе 1791 г. из печати выходит 1-я книжка «Московского журнала», как назвал свое издание Карамзин. В течение двух лет, но декабрь 1792 г., было выпущено восемь частей (в каждой части по три книжки) журнала. Объявляя о подписке в одном из ноябрьских номеров газеты «Московские ведо­мости» за 1790 г., Карамзин изложил программу планируемого изда­ния. В состав его предполагалось включать: русские сочинения в сти­хах и прозе; переводы небольших иностранных сочинений; критические отзывы о русских книгах; известия о театральных пье­сах; описания происшествий и разные анекдоты, особенно из жизни известных новых писателей. В заключение Карамзин делает очень важное примечание: «...Я буду принимать с благодарностью все хо­рошее и согласное с моим планом, в который не входят только теоло­гические, мистические, слишком ученые педантические, сухие пие-сы. Впрочем все, что в благоустроенном государстве может быть напечатано с указанного дозволения, все, что может понравиться людям, имеющим вкус, — все то будет издателю благоприятно». Как видим, Карамзин подчеркнуто отмежевывается от издании масон-ско-религиозной ориентации, а также от журналов научно-информа­тивного профиля. Кроме того, открытая готовность оставаться в рам­ках лояльности по отношению к правительству («указанного дозволения») означала сознательный отказ издателя от обсуждения на страницах журнала каких-либо политических вопросов, не говоря уже о социальной сатире. В сущности, это был чисто литературный журнал, и единственно, где мог присутствовать критический элемент (и дело даже доходило до полемики), так это в критико-библиографи-ческих разделах, завершавших каждую книжку журнала и состоявших из рецензий на театральные спектакли и только что вышедшие из пе­чати книги, как русские, так и иностранные.

Журнал имел четкую структуру. Каждый месячный номер («книж­ка») открывался разделом стихотворений, в котором Г. Р. Державин, И. И. Дмитриев и сам Карамзин печатались постоянно, а кроме того, в данном разделе публиковали свои сочинения Ю. А. Нелединский-Мелецкий, С. С. Бобров, Н. Львов, Н. П. Николев, князь С. Урусов. О богатстве стихотворного раздела журнала можно судить хотя бы но тому, что Г. Р. Державин, например, поместил здесь «Видение мур­зы», «Оду к Эвтерпе», «Прогулку в Сарском селе», «Памятник герою», «Философа трезвого и пьяного», «Ласточку» и др. И. И. Дмит­риев, который особенно активно поставлял материалы в этот раздел, напечатал здесь свои лучшие «сказки» — «Модная жена», «Карти­на», «Быль», свыше десятка басен и эпиграмм и такие шедевры, как зарисовка «Отставной вахмистр» и песня «Сизый голубочик». Нако­нец, сам Н. М. Карамзин поместил здесь стихотворения «Филлиде», «Выздоровление», «Осень», «Раиса, древняя баллада», «Граф Гвари-нос» и оду «К милости». Публикация последнего стихотворения име­ла принципиальный характер, поскольку адресатом оды являлась сама императрица. Именно к Екатерине II, незадолго до этого подвергшей преследованиям Новикова, арестованного в апреле 1792 г. и затем заключенного в Шлиссельбургскую крепость, завуалированно обра­щался автор. Это был, пожалуй, единственный случай, когда Карам­зин на страницах журнала позволил себе отреагировать на полити­ческие акции правительства.

Стихотворный раздел сменяла проза, переводная и оригинальная. Среди переводных материалов следует выделить опубликованный в нескольких книжках цикл нравоучительных повестей Мармонтеля «Вечера», взятый из французского журнала «Mercure de France», a также биографическую повесть о приключениях известного евро-пейского авантюриста Калиостро «Жизнь и дела Иосифа Бальзамо». Печатались в прозаическом разделе и драматические сочинения, в частности, одноактная мелодрама «София» и переведенные Карам­зиным с немецкого языка сцены из драмы известного индийского писателя Калидасы «Сакунтала». Мастерство индийского автора в передаче тончайших нюансов психологического состояния персо­нажей особенно импонировало Карамзину, будучи созвучно его собственным представлениям о совершенстве искусства слова, что выразилось в примечаниях.

Основным автором прозаических материалов в «Московском журнале» был сам Карамзин. Прежде всего, в каждом номере печа­тались его «Письма русского путешественника». Значение этого сочинения и его влияние на умы современников писателя вообще трудно переоценить. «Письма...» явились художественным откры­тием Карамзина, своеобразной реализацией им той программы, которую позднее он обосновывал в статье «Что нужно автору» и др. Читатели журнала получили возможность соприкоснуться с миром чувств и мыслей, вынесенных автором из впечатлений от посеще­ния Европы. Это был не просто сухой рассказ об увиденном, но исполненная доверительных интонаций исповедь автора. Найден­ная Карамзиным эпистолярная форма как нельзя лучше соответ-

ствовала традиции сентиментального путешествия, утвержденной в европейской литературе Л. Стерном. «Я люблю большие города и многолюдство, в котором человек может быть уединеннее, нежели в самом малом обществе; люблю смотреть на тысячи незнакомых лиц, которые, подобно Китайским теням, мелькают передо мною, оставляя в нервах легкие, едва приметные впечатления; люблю те­ряться душою в разнообразии действующих на меня предметов и вдруг обращаться к самому себе — думать, что я средоточие нрав­ственного мира, предмет всех его движений, или пылинка, которая с мириадами других атомов обращается в вихре предопределенных случаев», — замечает Карамзин, обобщая свои впечатления от пре­бывания в Лондоне. Это ощущение своей сопричастности с жиз­нью человечества составляет отличительную особенность пафоса «Писем...», и отсюда вытекала установка на постоянную соотне­сенность жизни России и ее истории с жизнью и историей европей­ских стран. Например, в Лионе Карамзин видит на площади статую французского короля Людовика XIV, и свое впечатление от нее со­провождает следующими размышлениями: «...бронзовая статуя Людовика XIV такой же величины, как монумент нашего Россий­ского Петра, хотя сии два героя были весьма не равны в великости духа и дел своих. Поданные прославили Людовика: Петр прославил своих подданных — первый отчасти способствовал успехам про­свещения, второй, как лучезарный бог света, явился на горизонте человечества и осветил глубокую тьму вокруг себя...» И в подстроч­ном примечании к этим словам Карамзин приводит стихи англий­ского поэта Томсона, прославляющие Петра как великого преобра­зователя своей страны. Так открытие русскому читателю европейского мира сочетается с постоянным стремлением найти место России в этом мире, сравнить ее с ним.

Посещение Карамзиным Франции совпало со временем, когда там начались события революции 1789 г. Первые отзвуки этих событий он ощутил в Лионе; позднее в Париже Карамзин слушает в Националь­ном собрании речи Мирабо. Но основное внимание его было погло­щено все же знакомством с памятниками культуры: Лувром, Тюильри, Версалем, — театрами и нравами Парижа. Подлинное понимание того, что произошло во Франции в период революции, приходит к Карамзи­ну позднее, когда, уже находясь в России, он получает известие о казни французского короля Людовика XVI. Именно тогда он приходит к вы­воду, что всякие насильственные потрясения «гибельны, и каждый бун­товщик готовит себе эшафот. Революция — отверстый фоб для добро­детели — и самого злодейства». Эти мысли будут высказаны

Карамзиным во 2-м издании «Писем русского путешественника», опубликованном в 1797 г. В период выпуска «Московского журнала» его позиция в отношении революции не была столь определенной. Вот как, например, оценивает Карамзин итоги своего пребывания в Пари­же в письмах весны 1790 г.: «Я оставил тебя, любезный Париж, оставил с сожалением и благодарностью! Среди шумных явлений твоих жил я спокойно и весело, как беспечный гражданин вселенной; смотрел на твое волнение с тихою душою — как мирный пастырь смотрит с горы на бурное море». Печать отстраненности от политических потрясе­ний, переживавшихся Францией, явно сквозит в этих словах.

И это была принципиальная позиция Карамзина, сознательно уст­ранявшегося в своем журнале от политической проблематики и вооб­ще избегавшего прямого осуждения чьих-то взглядов, не совпадавших с его собственными, не только в сфере политики, но и в философско-нравственных вопросах. «Тот есть для меня истинный философ, кто со всеми может ужиться в мире; кто любит и тех, которые с ним разно думают. Должно показывать заблуждения ума человеческого с благо­родным жаром, но без злобы. Скажи человеку, что он ошибается и почему, но не поноси сердца его и не называй его безумцем. Люди! люди! Под каким предлогом вы себя не мучите?» Эта позиция фило­софского беспристрастия отражала еще одну характерную особен­ность образа мыслей Карамзина в период издания им «Московского журнала». Карамзин подчеркнуто отказывается видеть в литературе, в поэзии лишь средство морального назидания. В этом отношении ха­рактерно опубликование в VIII части перевода сочинения немецкого философа Ф. Бутервека «Аполлон. Изъяснение древней аллегории». В сущности, речь идет об искусстве поэзии, о ее высоком предназначе­нии и самодостаточности, обусловленных самой божественной при­родой Аполлона, предводителя муз и лучезарного бога Солнца одно­временно. Вот как завершается это короткое философское эссе: «А ты, благочестивый моралист, перестань шуметь без пользы и с сей мину­ты откажись от смешного требования, чтобы Поэты не воспевали ни­чего, кроме добродетели! Разве ты не знаешь, что нравоучительное педантство есть самое несноснейшее и что оно всего вреднее для са­мой добродетели? <...> Поэзия есть роскошь сердца. Роскошь может быть вредна; но без нее человек беден. Что может быть невиннее, как наслаждаться изящным? Сие наслаждение возбуждает в нас чувство внутреннего благородства — чувство, которое удаляет нас от низких пороков. Благодарите, смертные, благодарите поэзию за то, что она возвышает дух и приятным образом напрягает силы наши». Заявлен­ное здесь понимание поэзии как сферы чистого духовного наслажде-

ния, внеположного голому морализированию, по-видимому, отвеча­ло в чем-то внутренним убеждениям Карамзина, и в его журнале дей­ствительно мы не видим материалов воспитательной направленности, не говоря уже о философско-нравственных рассуждениях, наполняв­ших издания масонской ориентации. В приведенном примере Карам­зин по-своему пропагандирует новые веяния в истолковании природы поэзии и опирается при этом на авторитет Бугеверка, чье сочинение он переводит. К подобному приему Карамзин в журнале прибегает неоднократно.

Помимо «Писем русского путешественника» Карамзин помещает в «Московском журнале» также свои повести. Это «Лиодор», знаме­нитая «Бедная Лиза» и «Наталья, боярская дочь». К этим сочинениям примыкают философская сказка «Прекрасная царевна и счастливый карла», в чем-то продолжавшая традиции вольтеровских повестей. и нравоописательный очерк «Фрол Силин, благодетельный человек». Эти литературные произведения пользовались исключительной по­пулярностью у читателей журнала, особенно повести. Современники зачитывались «Бедной Лизой» до того, что толпами ходили к Симо­нову монастырю посмотреть на Лизин пруд. Очаровывало современ­ников и живописание отечественной старины в повести «Наталья, боярская дочь».

Для автора обе повести — бегство от реальности, порожденной со­бытиями революции, которой Карамзин страшился. Но здесь отказ от лозунгов революции спроецирован на опыт отечественной истории.

В контексте противопоставления ценностей западной цивилизации социальному укладу и нравственным идеалам соотечественников также своеобразной реакцией на события французской революции следует рассматривать и помещенный в журнале нравоописатель­ный очерк «Фрол Силин, благодетельный человек», в котором выве­ден русский крестьянин, помогающий людям в несчастье и воплоща­ющий собой образец христианского смирения и незлобивости. К этому же произведению Примыкает и материал, поданный в журнале как письмо к другу, «Сельский праздник и свадьба». В письме расска­зывается о празднике, который добрый помещик устроил своим кре­стьянам после уборки урожая, и о сельской свадьбе, сыгранной в ходе ЭТОГО праздника. Идиллическая картина социальной гармонии в отношениях между помещиками и крестьянами должна была нейтра­лизовать общественное мнение в России перед лицом развертывав­шихся во Франции социальных беспорядков.

Задумывая свой журнал, в объявлении о подписке Карамзин обе­щал публиковать в нем описания жизней славных новых писателей, а

также «иностранные сочинения в чистых переводах». Эти обещания Карамзин выполнил. В журнале действительно были помещены био­графии крупнейших немецких авторов XVIII в.: «Жизнь Клопштока», «Соломон Геснер» и очерк «Виланд». Переводам на страницах «Мос­ковского журнала» отводилось важное место. Помимо упомянутых выше «Вечеров» Мармонтеля и «Саконталы» следует указать публи­кации фрагментов из романа Л. Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди», столь популярного во второй половине века во всей Ев­ропе, сочинение аббата Рейналя «Похвала Элизе Драпер», статьи К. Ф. Морица «Нечто о мифологии» и «Кофейный дом».

Критико-библиографические разделы «Московского журнала» яв­ляли собой еще одно неоспоримое достоинство этого издания. Подоб­ные разделы имелись, как мы знаем, и в других журналах. Но в них, кроме, пожалуй, изданий группы И. А. Крылова, рецензии напомина­ли, скорее, аннотации или просто справки и выходе книг. Кроме того, за очень редким исключением, бывшим скорее случайностью, чем правилом, в журналах практически не освещалась театральная жизнь. Карамзин восполнил и этот пробел. Критические разделы, представ­ленные в его журнале, охватывали новинки как отечественной литера­туры, гак и иностранной. А регулярные театральные рецензии «Мос­ковский театр» дополнялись рубрикой «Парижские спектакли». Впервые русский читатель получал возможность, благодаря перево­дам театральных рецензий из «Mercure de France», быть в курсе теат­ральной жизни Парижа. Заслуга Карамзина в этом неоспорима.

Значительная часть театральных и литературных рецензий при­надлежала самому Карамзину. Рецензии играли очень важную роль в отстаивании Карамзиным своих взглядов на различные яв­ления культурной жизни и в утверждении тем самым своей твор­ческой независимости. Так, в обстановке обрушившихся на масо­нов репрессий он помещает уже в 1-й книжке I части рецензию на сочинение одного из лидеров русского масонства, известного по­эта и писателя М. М. Хераскова «Кадм и Гармония, древнее пове­ствование, в 2-х частях (М., 1789)». Обстоятельная рецензия была не лишена критического элемента, но для автора книги являлась несомненной моральной поддержкой. Факт помещения данной рецензии примечателен еще и тем, что сам Карамзин после воз­вращения из европейского путешествия порвал с масонством. В этой же книжке в разделе «Театр» рецензировался спектакль Мос­ковского театра «Эмилия Галотти». Пафос этой пьесы немецкого просветителя Г. Э. Лессинга, по-видимому, также созвучен внут­ренним убеждением Карамзина.

В III части, в разделе «О иностранных книгах», Карамзин помещает рецензию на популярное в Европе произведение Бартелеми «Путеше­ствие молодого Анахарсиса но Греции». Соотнесенность данного про­изведения с печатавшимися тут же «Письмами русского путешествен­ника» была слишком очевидной, и читатели могли судить о степени как преемственности, так и оригинальности сочинения издателя «Москов­ского журнала». Принципиальной была и рецензия Карамзина на по­становку в Московском театре знаменитой трагедии французского классика XVII в. П. Корнеля «Сид». Карамзин отмечает устарелость театра классицизма и отдает явное предпочтение драматической си­стеме шекспировского театра. В нем он видит большую связь с реаль­ной жизнью, способность пробуждать в зрителях сильные душевные переживания: «Французские трагедии можно уподобить хорошему регулярному саду, где много прекрасных аллей, прекрасной зелени, прекрасных цветников, прекрасных беседок; с приятностью ходим мы по сему саду и хвалим его; только все чего-то ищем и не находим, и душа наша холодною остается. <...> Напротив того, Шекспировы про­изведения уподоблю я произведениям натуры, которые прельщают нас в самой своей нерегулярности, которые с неописанною силою дей­ствуют на душу нашу и оставляют в ней неизгладимое впечатление».

В то же время Карамзин явно скептически относится к опытам новейшей немецкой чувствительной драмы, наиболее ярким пред­ставителем которой был А. Коцебу. Об этом можно судить по рецен­зии на спектакль Московского театра по пьесе этого драматурга «Не­нависть к людям и раскаяние». Еще более резко оценил Карамзин поставленную в том же театре трагедию немецкого автора Бертуха «Эльфрида». Отметив хорошую игру актеров, рецензент основные свои замечания сосредоточил на просчетах драматурга — искусст­венности конфликта и рыхлости действия.

Таким образом, «Московский журнал» был действительно обра­щен к современности, держал читателей в курсе последних литера­турных и театральных новостей, и главная заслуга в этом принадлежа­ла Карамзину. Однако технические причины, недостаток подписчиков, а также, по-видимому, соображения творческого порядка вынудили Карамзина прекратить издание журнала. Он решает попробовать та­кую форму коллективных изданий, как альманахи.

Первым опытом тгого рода изданий был альманах «Аглая», вы­шедший в двух томах в 1794 и 1795 гг. Характерно, что альманах вклю­чал в себя только отечественные сочинения, причем подавляющая часть опубликованных в нем произведений принадлежала самому Карамзину. Здесь в I части он помещает ряд своих стихотворений:

«Приношение Грациям», «Волга», «Надгробная надпись Боннету», «Весеннее чувство», — перемежая собственные стихи сочинениями Дмитриева (басня «Чиж») и Хераскова («Разлука»). Здесь же им были опубликованы теоретические статьи «Что нужно автору?» и «Нечто о науках, искусствах и просвещении». Главный интерес, однако, пред­ставляли публикации фрагмента из «Писем русского путешествен­ника» — «Путешествие в Лондон» и повести «Остров Борнгольм», поразившей современников суровым колоритом скандинавской ста­рины и полным загадочности сюжетом.

Вторая книжка «Аглаи», отмеченная мотивами пессимистической меланхолии, состоит из немногих произведений. Главные опять же при­надлежали Карамзину. Он как бы продолжает знакомить читателей с неопубликованными ранее частями «Писем русского путешественни­ка», фрагментами парижских впечатлений, передавая атмосферу па­рижского салопа, театров, а главное, описав встречу с семьей фран­цузского короля, очевидцем которой ему довелось быть. К тому времени, когда читатели альманаха могли прочесть это, Людовик XVI уже был казнен.

Тут же Карамзин помещает сентиментально-романтическую по­весть «Сиерра-Морена». Но особенно примечательными публикаци­ями, отражающими душевное состояние писателя тех лет, были меди-дативно окрашенные эссе «Мелодор к Филалету» и «Филалет к Мелодору». Это страстный эмоциональный диалог двух друзей, раз­мышляющих о жизни и месте человека в мире в свете тех потрясений, которые пережила Европа в результате событий французской револю­ции. Карамзин, однако, не теряет веры в благость провидения. Зато очерк «Афинская жизнь» не оставляет оснований для оптимизма: «.. .все проходит, все исчезает! Где Афины? Где жилище Гиппиево? Где храм наслаждений? Где моя греческая мантия? — Мечта! Мечта!»

«Аглая» имела значение предпосылки того типа литературных аль­манахов, которые будут издаваться впоследствии декабристами. Дру­гой его альманах — «Аониды» (1797) — не был столь интересным, будучи наполнен в основном стихами.

studfiles.net

---

Смотрите также

• 
  Журнал футуристов
• 
  Мила журнал
• 
  Журнал доможирова
• 
  Татьянка журнал
• 
  Журнал сигнал
• 
  Тулпар журнал
• 
  Журнал игил
• 
  Журнал парадигма
• 
  Журнал изолятора
• 
  Цифровой журнал
• 
  Журнал синий